Потурцин М.. Жанна д'Арк

- Что скажете Вы об органной музыке, Дева Жанна? Не находите ли Вы, что
этот мальчик поет, как ангел?
- Какой мальчик?
- Тот, который только что пел во дворцовой капелле. Она робко опустила
глаза:
- Я слушала недолго.
Крылья его носа слегка задрожали. Рядом стояла каменная скамейка,
вокруг которой разросся розмарин.
- Давайте присядем. Запах розмарина подходит Вам, он такой же терпкий,
как Вы, и целебный.
Царственной рукой, незаметно для Жанны, Жиль подал знак пажу, чтобы тот
не слушал разговора; его иссиня-черные волосы пахли розовым маслом,
купленным за чистое золото у торговца, который приехал с Востока.
- Скажите, Жанна, в раю тоже существуют запахи? И они, должно быть,
бесконечно более небесные, чем наши на земле?
Она кивнула, не говоря ни слова.
Он провел рукой по своему короткому плащу, стянутому дорогим поясом.
- Разве ангелы поют не так, как наши мальчики?
- Нет, господин де Рэ, по-иному.
- Не желаете ли Вы мне сказать - как? Не могли бы Вы сделать так, чтобы
и я их слышал?
- Если Господь пожелает, Он сделает так, чтобы и Вы их слышали. Это
зависит только от Его благодати, но не от моей воли.
- Но ведь есть люди, которые владеют искусством приготовления снадобий,
открывающих глаза и уши. Они могут также делать золото и привораживать
сердца.
- Об этом я ничего не знаю. Не думаю, что так бывает. И какое отношение
это имеет к ангелам?
- К ангелам - нет, но имеет к чему-то иному, Жанна. Так Вы все же
хотите, чтобы дофин отправился в Реймс?
- Конечно, и чем раньше, тем лучше.
- Но он этого не хочет, и ни один из его советников также не желает
этого. Епископ Режинальд надеется на то, что он даже достигнет согласия с
англичанами, а мой дядя Тремуй считает, что ни мир, ни коронация не имеют
никакого значения. Видите ли, Жанна, Вы можете хорошо разбираться в том, как
обстоят дела в раю, но Вы ничего не знаете о том, что происходит при нашем
дворе. Тремуй ненавидит дофина, когда-то он был влюблен в его мать Изабо,
как раз в то время она объявила собственного сына внебрачным ребенком.
Тремуй велел утопить своего предшественника по должности, а после этого
женился на его супруге, так как у нее на юге было богатейшее наследство. Его
наемники снабжали провиантом англичан, когда те осаждали наш Орлеан... -
дыхание Жиля все учащалось, его темно-красный рот горел. Он получал странное
удовольствие, бросая жестокие слова в невинную душу Жанны. Девушка смотрела
прямо перед собой, она не опускала затуманившихся глаз. - Тремуй дает Карлу
деньги взаймы, без Тремуя Карл пошел бы по миру. Поэтому он слушается
Тремуя, а Тремуй надеялся, когда Вы появились при дворе, что Вы выставите
Карла в смешном свете перед всеми. После Орлеана он Вас ненавидит. Вы
срываете его планы, Жанна, в Ваших силах видеть ангелов, я Вам верю. Но
Тремуй - дьявол, а Вы этого не понимаете. Король находится в руках дьявола.
- Вы заблуждаетесь. Дофин в руках Божьих, - она произнесла это еле
слышным шепотом, но в ее словах было столько пыла, что Жиль потерял дар
речи.
Он хотел ей еще многое сообщить - что Тремуй виновен в гибели старого
бургундского герцога, и это привело к переходу его сына на сторону англичан;
что настала пора устранить Тремуя... Его длинные нежные пальцы, на одном из
которых сиял огромный рубин, прикоснулись к руке девушки. Жанна встала и
позвала пажа.
- Мне кажется, вдали трубят охотничьи рога, - сказала она. Жиль вытер
платком влажный лоб.
- Возможно, что часть свиты возвращается домой. Король переселился в
свой охотничий замок Лош, я забыл предупредить Вас об этом. В Туре королю не
хватает свежего воздуха, врач рекомендовал ему отдохнуть.
Теперь они стояли во дворе Турского дворца, Луи держал поводья, а Жиль
низко поклонился.
- Дева Жанна, подумайте о том, что я Вам сказал. Завтра после заутрени
я снова приглашу органиста играть.
На следующий день ни свет ни заря Жанна вместе со своим конюшим
д'Олоном, обоими братьями и пажом Луи отправилась по направлению к городским
воротам. К заутрене она пришла не во дворцовую церковь, а в кафедральный
собор.
Темным июньским вечером кто-то постучал в дверь дома каноника Алена в
Пуатье. Мадлен, пожилая, страдающая астмой женщина, какой и полагается быть
кухарке приходского священника, боялась открывать дверь в такое позднее
время, она выглянула из окна. Месяц был молодой, и ей не удалось разглядеть
мужчину, который поклонился и сказал, что он должен поговорить с отцом
Аденом. Дома ли достопочтенный господин?
Мадлен ответила, что сейчас посмотрит, энергично захлопнула ставни и
взбежала по лестнице так быстро, как только могла.
- Иисус, Мария и Иосиф, - прошептала она, с трудом переводя дыхание, -
господин, бледный как луна, а волосы - черные как смоль.
Повинуясь своей привычке, кухарка хотела на всякий случай
перекреститься, но каноник уже поднял глаза, и она как ни в чем не бывало
схватилась за краешек фартуку чтобы стереть пот с лица, а Вы, господин
каноник, вероятно, знаете, что Ла Гир понимает тонкости своего ремесла, ведь
он всю жизнь был солдатом, и на двадцать пять лет старше меня. Но Жанна
стала поддразнивать всех нас: "Вы боитесь?" "Нет, - ответил Алансон. - Но
штурмовать город слишком рано". Нежным голосом девушка возразила ему: "Нет,
именно сейчас пора. Действуйте, и Господь будет с Вами". Алансон все еще не
решался. Хотя мы и не друзья, но на этот раз я хорошо его понял. Вся армия
была доверена ему, одна-единственная неудача показала бы, что правы те
советники короля, которые сомневаются. Жаржо обнесен крепкими стенами, и там
много хороших орудий. Но права оказалась Жанна. Мы приставили лестницы к
стенам, и она очутилась в самом центре схватки. Я с ужасом увидел, как вниз
полетел огромный камень, попавший прямо в ее шлем. Она упала с лестницы
навзничь и некоторое время лежала на земле, но, прежде чем мы успели
подбежать, она снова вскочила на ноги, и голос ее звучал столь же звонко,
как прежде: "Вперед, друзья! Господь проклял англичан, через час город будет
наш, мужайтесь!"
- Храбрая девушка, - пробормотал каноник и снова наполнил стаканы.
Казалось, что Жиль внезапно потерял нить разговора, он стал
бессмысленно улыбаться.
- Ее голос какой-то странный, отец Ален. Поверьте, я кое-что понимаю в
голосах, но такого еще не слышал. Он нежный и тихий, как у ребенка, несмотря
на это, в бою он заглушает весь грохот и вой, - Жиль выпил свой стакан одним
глотком.
- А что произошло потом?
- Все случилось так, как она предсказала: через час Жаржо был в наших
руках. Граф Суффолк, поклявшийся, что покорится только самой храброй женщине
в мире, видит Бог, не совершил клятвопреступления, он передал ей свой меч.
На следующий день мы можем двинуться дальше, и каждый день к нам стекаются
все новые люди.
- Да, да, народ все слышит, - кивнул Ален. - Если дело дошло до
народа... Но я прервал Вас.
- Нам доложили, что граф Артюс де Ришмон прибывает к нам с
подкреплением из тысячи человек. Вы знаете, что этот коннетабль попал к
королю в немилость, поскольку, я полагаю, мой дядя Тремуй не терпит его.
Поэтому мы не знали, что означает эта встреча и хотели собраться на совет.
Но Жанна засмеялась: "Если мы не можем принять его как друга, нам следует
принять его как врага", - и пожелала, чтобы мы приготовились к битве. Один
из нас сказал то, о чем подумали многие: "Если Вы примените силу по
отношению к этому коннетаблю, то во Франции может оказаться много и таких,
кто предпочтет Ришмона всем французским девам. Это благородный и
могущественный господин". "Хорошо, - сказала Жанна, - тогда я сама
отправлюсь навстречу ему". Сопровождать ее должен был только юный Ги де
Лаваль. Нам же оставалось лишь наблюдать, и, вопреки ее повелению, мы
старались держаться поближе к ней. Но Артюс де Ришмон спешился, и она тотчас
же сделала то же самое, она даже обняла его колено, как настоящая
крестьянка, представшая перед важным господином. "Жанна, - сказал
коннетабль, - ходят слухи, что Вы хотите сражаться со мной. Я не знаю,
послал ли Вас Господь или нет. Если Вас послал Господь, то Он видит мои
благие намерения, и я Вас не боюсь. Если же Вы пришли от дьявола, то я боюсь
Вас еще меньше". Это был именно тот способ общения, который нравится Жанне.
"Прекрасный коннетабль, - ответила она, - не моя заслуга в том, что Вы
пришли, но раз Вы пришли, добро пожаловать". Она Держалась при этом так, как
может держаться лишь настоящая королева, ей-Богу. А затем мы вместе поехали
Дальше, и как только мы приехали в Божанси, англичане отступили без боя.
- Хорошо, - кивнул отец Ален. - Все это звучит как нельзя лучше. А что
Вы делаете сейчас? Жиль поднял брови.
- Теперь для всех настала пора больших испытаний. Талбот и Фальстолф
собрали пять тысяч человек и готовятся к битве. Вы знаете, Талбот поверг в
ужас всю нашу страну; с тех пор, как он переправился через Ла-Манш, никто не
может с ним тягаться.
- А что по этому поводу думает Жанна?
- Она говорит, что если на англичан прольется небесный дождь, то мы их
остановим. Дофин одержит столь великую победу, какой давно уже не было. Ее
советники говорят, что победа достанется нам без труда.
- Ее советники, - сказал Гийом Ален шепотом, почти с робостью, - это
все те же святой Михаил и "райские сестры"?
Жиль, сидевший за столом, спокойно и степенно встал, подошел к окну и
опять вернулся к столу. Отвечал он почти беззвучным голосом:
- Об этом она не говорит, нам не ведомо, что она видит, слышит и знает.
Алансон услышал, как посреди боя она крикнула ему: "Уйдите отсюда, а то
снаряд убьет Вас!" Он отошел в сторону, и тотчас же снаряд размозжил голову
мсье де Люда на месте, откуда успел отскочить Алансон. Я полагаю, что она
имеет власть и над природой. Это очень странно, и мы все можем об этом
свидетельствовать: когда она едет с нами, птицы из леса слетаются и садятся
к ней на плечи. В бою случается, голуби начинают порхать возле нее.
Теперь улыбался Ален.
- Я припоминаю, что в протоколе, составленном моими коллегами о ее
жизни, было написано, что у нее на родине в Домреми хищные птицы слетались к
ней, когда она пасла коров на лугу, и, садясь к ней на колени, клевали
крошки, которые она отщипывала от хлеба. На ее стадо ни разу не напал волк,
а в ночь, когда она родилась - если я правильно помню, на Крещение, - были
замечены разные необычные вещи с животными... А почему бы и нет? Животные
ведь тоже Божьи твари. Скажите, она все то же милое дитя, как тогда с нами в
Пуатье? Жиль де Рэ кивнул.
- Вы правы, она дитя. Она ни разу не причинила зла врагу, никто не
видел, чтобы она когда-нибудь кого-нибудь поразила мечом. После каждой битвы
она оплакивает павших, перед каждой битвой она причащается Телом Господним -
большинство воинов делает это вместе с ней, - и при этом она ничего не
говорит. Из ее уст не исходит ни одного необдуманного слова - в этом она
столь же зрелая, как и многие мужчины. Вокруг нее никто никогда не ругается,
и людям это нравится, хотя все их жены остались дома. Нужно ли говорить о
том, что она никогда не снимает доспехов, если спит рядом с нами, и тогда,
несмотря на всю ее миловидность, ни один мужчина не испытывает к ней
плотского желания.
Отец Ален жадно ловил каждое слово Жиля. Когда тот кончил говорить, он
взял платок и вытер им глаза.
- Все будет хорошо, как говорит она, все устроится.
Жиль молчал. Он углубился в размышления, а каноник с его многолетним
опытом чтения в душах людей понял: только теперь речь пойдет о главном, с
чем рыцарь приехал сюда.
- Господин де Рэ, Вы хотите сказать что-то еще, не так ли?
-Да, господин каноник... если Вы пожелаете выслушать мою исповедь...
Простите, что я прошу об этом в столь позднее время, но я смог освободиться
лишь на этот день.
- Ничего, сын мой. Господь не знает сна. А отец Ален стар, в старости
же наилучшее то, что человеку уже не нужно много времени посвящать самому
себе,-он отодвинул стаканы в сторону, зажег новые свечи, встал и пошел в
небольшую соседнюю комнатку, чтобы надеть стихарь и епитрахиль. Когда он
вернулся, Жиль в своем изумрудно-зеленом камзоле, сложив руки и опустив
голову, преклонил колени. В комнате теперь были не каноник Ален и барон Жиль
де Рэ, а Христос, Который взял грехи людей на Себя, и грешник Жиль, который
перед Ним исповедовался.
Может быть, пятая заповедь, подумал отец Ален, возможно, также и
шестая. Вероятно, и та, и другая вместе.
- Достопочтенный отец, я исповедуюсь перед Господом, что из-за меня
было повешено шестеро французов, так как я их настиг в рядах англичан... я
солгал! Я запланировал убийство, - Жиль замолчал, словно исповедь его
окончилась.
- Только запланировал?
- Да. Но еще я ненавижу.
- Ты нарушил шестую заповедь, сын мой.
- Я не нарушал шестой заповеди.
- Ты согрешил против той, которую Господь послал, чтобы испытать тебя?
- Дела обстоят именно так, как я говорю. Существует лишь одна женщина,
которую я мог бы полюбить, но я не жажду ее тела. Я жажду ее души. Это грех?
- Что значит "я жажду ее души"?
- То, что я ей завидую из-за этой души. То, что я бы присвоил ее, если
бы только мог. То, что в ней есть все, что хотел бы иметь я. Она созерцает
рай, она может разговаривать с ангелами, она слышит их речи, она обоняет их
запахи. Ей известно, когда человек умрет и то, что думают люди, стоящие
перед ней. Я прочел сочинения Альберта Великого, Раймонда Луллия и многих
других, но я не знаю того, что знает она.
- У одного человека Господь пишет в сердце, а у другого - нет, даже
если он прочел так много книг. Нам не подобает задавать вопросы об этом.
Жиль впервые поднял голову, в глазах его горел темный жар, теперь он
действительно выглядел как падший ангел.
- Я не могу не спрашивать, достопочтенный отец, я родился под такой
звездой, которая обещает безмерное.
- Вздор! Все звезды - Божьи и сияют для всех людей. Твой грех -
высокомерие, сын мой, это один из грехов против Святого Духа, - рука отца
Алена, которой он подпирал голову, упала на стол. - Ты говоришь о Деве?
- Да.
Каноник с трудом сдержал тяжелый вздох. Он был очень стар, но такой
исповеди еще не слышал. Или слышал? Разве молодой брат Тома, с которым они
вместе посетили Жанну, не признался после этого со слезами на глазах, что он
напрасно борется с изнуряющей завистью, ибо ей дано видеть то, во что он
должен только верить? Тогда Ален улыбнулся. Но теперь он испытал такой
внезапный и болезненный укол в дряхлое сердце, какой вряд ли когда-либо
испытывал. Этот человек, которого искушал Господь, жил рядом с Жанной день
за днем, в бою, в походе, на привале. Он жаждал ее, единственную надежду
бедной, несчастной страны...
- Ты уверен, что не испытываешь к ней плотского вожделения? Есть ли у
тебя жена в твоем родовом замке?
- Меня женили, когда мне было десять лет. Но женщины не представляют
для меня предмета большого искушения. А Жанна, я Вам об этом уже сказал,
неуязвима для плотской любви. И это тоже относится к ее магии, - голос Жиля
задрожал от волнения.
- Ты говоришь: она принадлежит Господу. Но, может быть, тебе понятно,
что мучит тебя, скорее всего, лишь стремление к собственному совершенству,
расстояние между ней и тобой?
- Нет, меня мучит тоска по ее искусству, ее ясновидению, ее вещему
слуху. Это просто мука, пытка, жгучая жажда. Если она не будет утолена, если
мне не удастся проникнуть в суть ее тайны, то я не знаю, что произойдет, -
он застонал, глухо и упрямо, затем его широкие плечи под зеленой парчой
затряслись, словно от подавленного рыдания.
Отец Ален закрыл глаза.
- Молись, сын мой. В каждом из нас есть убийца, грабитель и вор. Но в
каждом есть и святой. Христос видит в тебе добро, а не зло. Он тебе поможет.
Он защитит Жанну от власти лукавого. Она - надежда всего народа, и горе
тебе, если ты это забыл. Прочитай "Символ веры" и трижды "Отче наш" с таким
благоговением, каким ты
только можешь.
Медленно, словно через силу, Ален отпустил грехи коленопреклоненному
Жилю и осенил его крестным знамением. Затем он снял епитрахиль, и Жиль
встал, собираясь уходить.
- Можете ли Вы завтра прийти в церковь еще раз? Я буду служить мессу в
шесть часов.
- Да, отец Ален, даже если мне для этого придется много проехать
верхом, я успею. Могу я пожертвовать кое-какие деньги для бедняков из Вашего
прихода? - он положил кошелек на стол с на редкость робким, почти
извиняющимся смирением.
Городская стража еще не успела прокричать о наступлении полуночи, когда
отец Ален, едва заперев за гостем дверь, выпил еще один, последний глоток,
вино было его слабостью. При этом он взглянул на кошелек. До чего же он
тяжел - отец Ален готов был поклясться всеми святыми! Он открыл кошелек.
Монеты из чистого серебра, ими можно было наполнить блюдце. Столько денег
отцу Алену не приходилось видеть целых полгода. Теперь он мог купить пару
новых башмаков для вечно жалующейся Мадлен; а может быть, и для себя, так
как его башмаки не годились для зимы. Еще нужно было помочь вдове из
переулка, где жили канатчики, и пятерым ее крикливым озорникам, а может
быть, также и хромому кузнецу за углом. Усмехаясь, Ален лег спать, на отдых
оставалось всего пять часов.
Но сон не приходил к нему, а когда, наконец, к утру он погрузился в
легкую дремоту, ему приснился страшный сон. Он увидел темный подвал, в
котором извивались змеи, со змей текла кровь. Они превратились в кишки,
где-то стонали дети в предсмертной муке, но их не было видно, затем появился
Жиль с иссиня-черной бородкой и ужасным злым взглядом, глубоким как бездна.
Отец Ален проснулся от собственных стонов. Настало время идти служить
мессу. Солнце только что поднялось над горизонтом, и было так хорошо
смотреть на него после ночных призраков. Он встал с кряхтением, одряхлевшие
руки и ноги болели, и лишь теперь он осознал нечто странное: бледное лицо
Жиля с кроваво-красным ртом, которое со вчерашнего дня непрестанно его
преследовало, внушало отвращение - настолько сильное, настолько подавляющее,
какого каноник не испытывал ни к одному убийце или злодею. Он умылся свежей
водой, кувшин с которой Мадлен поставила ему под дверь.
Так что же все-таки здесь кроется?..
Не прошло и часа, как отец Ален стоял у алтаря с тяжелым, полным
терзаний сердцем. Ему следовало найти другие слова в разговоре с этим
человеком, более угрожающим тоном взывать к его совести, более сурово
предупреждать его. Ибо, несмотря на смирение, щедрость и благочестие Жиля де
Рэ, в нем сидел дьявол высокомерия. Устами этого рыцаря говорило нечто
новое, жуткое, богохульное, то, чего отец Ален никогда не встречал за все
сорок пять лет своей службы. И это дьявольское сегодня же должно было
возвратиться к Жанне, быть рядом с ней завтра и в последующие дни - рядом с
Жанной, ангелом-хранителем Франции.
Когда каноник при мерцающем свете алтарных свечей достал из золотого
кубка гостию для Жиля, у него так дрожали руки, что он испугался, что она
выскользнет. Только когда он произнес слова: "О Господи, я недостоин, чтобы
Ты вошел под мой кров, но скажи лишь слово..." - он понял, что за всю свою
долгую жизнь никогда еще так пылко не молился; да простит Христос этого
грешника, у которого, кажется, все-таки меньше грехов на совести, чем у
многих других людей, приходив к отцу Алену исповедоваться.


Англичанин
В Жанвиле, в штабе генерала Талбота только что пообедали. Со столов
убрали посуду, так как совет должен был заседать в той же комнате, а комната
была тесная.
Сэр Джон Фальстолф, одержавший последнюю победу англичан в феврале, до
того, как появилась Дева, - тот самый Фальстолф, который был выведен в
шекспировских драмах как Фальстаф, хотя изображен с большой творческой
свободой, - нетерпеливо ожидал, когда ему предоставят слово.
Как только Талбот закончил свою речь, Фальстолф сказал, что не следует
преуменьшать огромных потерь, понесенных англичанами под Орлеаном и после
Орлеана. Только в Жаржо было убито одиннадцать тысяч человек. Нужно
вырваться из тупика и выиграть время. Войско французов намного увеличилось,
при несчастливом стечении обстоятельств все завоевания последних лет могли
быть утеряны. Он предложил начать переговоры и так затянуть их, чтобы герцог
Бедфорд успел подойти с новым подкреплением; по слухам, архиепископ
Режинальд не против компромисса.
Талбот, человек с орлиным носом и властными глаза-
, скорее смельчак и сорвиголова, чем стратег, был мучим жаждой отмщения
за бесславное отступление из-под Орлеана.
- Клянусь, что мы застанем французов врасплох, как только столкнемся с
ними. Пусть французская ведьма занимается дьявольскими искусствами - клянусь
святым Георгием! - это меня не волнует. Кто скажет по-другому - трус! - его
взгляд скользнул по Фальстолфу и офицерам, сидящим за столом. - Мы должны
стремиться к бою. Это мое последнее слово.
Фальстолф обиженно пробормотал, что о нем обычно вспоминают, когда уже
поздно. Затем он встал и захлопнул за собой дверь.
Англичане выступили на следующее утро, они полагали, что столкнутся с
неприятельской армией, как только пройдут через Божанси. Но Божанси был уже
в руках французов, на равнине Ла-Бос англичан ожидали французы, выстроившись
в полный боевой порядок. Они стояли на небольшом возвышении.
- Очень ловко, - злорадно сказал Фальстолф так, чтобы его слышал
Талбот. Талбот приказал войску остановиться, и лучники, как это было
принято, воткнули свои стрелы в землю наискось. Обе стороны застыли в
ожидании, что противник начнет первым. Был вечер, солнце склонялось к
закату.
- Вы согласны, что положение еще менее благоприятное, чем это можно
было предположить? -- спросил Фальстолф с плохо скрываемой насмешкой.
Талбот в задумчивости помолчал.
- Мы могли бы попытаться дать бой.
Но посланные герольды привезли ответ, Дева сказала: Уходите и
располагайтесь на ночлег, так как уже поздно. А завтра по воле Господа и
Богоматери мы сойдемся поближе".
Талбот провел военный совет, и на этот раз большинство голосов было
против него. В сумерках англичане отступали к Мену, городу, мимо которого
прошли французы. Еще ночью он приказал собрать все щиты, какие только можно
было достать, и даже снять с петель все двери в переулке, чтобы лучше
вооружить наемников, выступавших на передней линии атаки.
На рассвете французы вышли на широкую равнину, покрытую лесом и
кустарником, но никаких врагов не было видно. На разведку послали несколько
десятков рыцарей, но они вернулись ни с чем.
Ла Гир снова взялся за старое и начал ругаться, ему также было не по
себе от соседства с объединенными армиями Талбота и Фальстолфа. Командиры
совещались о том, как следует действовать: нужно ли сначала выйти на равнину
Ла-Бос и лишь затем изготовиться к битве? - на что девушка совершенно
спокойно сказала:
- Мы сделаем одновременно и то, и другое. У вас хороший предводитель.
Англичане еще не показывались, лишь олень, испугавшись никогда не
виданного им войска, выскочил на лужайку. Он пробежал мимо группы
командиров, на мгновение остановился, принюхиваясь, бросил испуганный взгляд
- и стремительно исчез в ближней чаще. Жанна посмотрела ему вслед,
напряженно прислушиваясь к треску ломавшихся кустов. Тотчас же из жаждущих
начать погоню английских глоток раздался громкий боевой клич.
- Годоны! Вперед!
Олень сорвал боевой план, разработанный Талботом. Прежде чем лучники,
выстрелившие в оленя, приняв его за неприятеля, заново натянули свои
арбалеты, французы обрушились на них. Тысяча пятьсот англичан погибли, а
пятьсот сдались в плен. "Напротив того, среди наших едва ли найдется трое
погибших, что я могу приписать только чудесному божественному
вмешательству", - писал рыцарь Персеваль де Буленвилье три дня спустя в
письме герцогу Миланскому.
Около двух часов пополудни все было кончено, и Тал-бот, гроза
французов, стоял перед Алансоном пленный.
- Сегодня ночью это не могло Вам и присниться, не так ли? - спросил
"прекрасный герцог", несомненно торжествуя, но и горько вспоминая, как он
сам был в плену.
Талбот не потерял самообладания.
- Такова судьба воина, - ответил он, пожимая плечами.
Только Фальстолфу удалось спастись бегством; измученный и печальный, он
прибыл в Венсен, где герцог Бедфорд отобрал у него орден Подвязки, ибо за
каждое поражение нужно расплачиваться. Впервые в истории англичане потерпели
поражение в сражении на открытой местности, что означало не просто
поражение, но опровержение мифа об их непобедимости.
Ла Гир снял шлем, вытер пот и задумчиво наклонил свою большую голову:
- Клянусь, у нас есть повод возблагодарить Господа и Деву. Где же она
теперь?
Ее не пришлось долго искать, один из рыцарей увидел Жанну на краю леса,
она кричала на французского солдата, наступившего сапогом на англичанина, из
груди которого доносился предсмертный хрип. Теперь она сидела на траве, с
откинутым кверху забралом и лицом, покрасневшим от слез. Голова англичанина
лежала у нее на коленях. У англичанина был пробит череп, и кровь залила все
его лицо.
- Столько погибших, - рыдала девушка, - и если они умерли с
неотпущенными грехами, я тому виной, - она плакала так, как плачут дети,
горько и безутешно.
Никто не заметил, как пристально Жиль де Рэ наблюдал за этой сценой. На
лице у него была кровь, но он небрежно вытер ее. Крылья его носа
расширились, губы распухли, глаза непрерывно впитывали то, что он видел. Это