Потурцин М.. Жанна д'Арк

бы ее видеть и говорить с ней, в конце концов согласилась. Теперь ему чинили
препятствия его же люди.
- Гамаш, она не глупая бабенка, в Блуа под ее командованием стоит
войско.
- Я ведь рыцарь и буду подчиняться только благородному господину, а не
девице, которая раньше была Бог знает кем.
К его несчастью, тут же отворилась дверь и вошла Жанна, одетая сегодня
в красно-зеленый камзол, эти цвета символизировали Орлеан. Бастард низко
поклонился.
- Только что я сообщил господам, что еду в Блуа, а Вы остаетесь в
городе. Мне хотелось бы быть уверенным, что армия...
- Армия подойдет, можете об этом не беспокоиться, - девушка говорила с
такой уверенностью, что собравшиеся мужчины удовлетворенно кивали, только
господин де Гамаш еще раз что-то проворчал.
- Прекратите! - прикрикнул на него Орлеанский Бастард. - Просите у Девы
прощения.
Гамаш поклонился, тяжело упав на колено, девушка подняла его, они
обнялись, как было приказано, но видно было, что делали они это без большого
удовольствия. А ночью командующий Орлеанской крепостью отправился в Блуа.
С тех пор, как Жанна надела доспехи, она впервые могла делать все, чего
ни пожелала бы. Везде, где бы она ни появлялась, за ней следовали новые и
новые удивляющиеся, любопытные, сочувствующие, но к мессе она обычно ходила
как простая горожанка, в сопровождении только своего пажа Жюля, и с ним же
возвращалась в дом казначея. К вечеру она потребовала, чтобы ей открыли
восточные ворота, она должна была выехать за городские стены, чтобы
осмотреть укрепления "годонов". Конечно, она поехала не одна, ее
сопровождала пестрая толпа, рядом с Девой люди хотели наверняка убедиться,
что она избрана Господом. В первый раз за долгие месяцы жители видели город
с внешней стороны стен. Вероятно, англичане не придали особого значения
небольшому скоплению людей, во всяком случае, как только девушка объявила,
что она осмотрела все, что представляется ей важным, всем удалось
беспрепятственно вернуться.
Затем ей предстояло диктовать письмо, что было нелегкой работой. Ее
собственный писарь (а им был Паскерель, монах августинец, которого
архиепископ Реджинальд рекомендовал ей в качестве духовника), уехал в Блуа
вместе с Бастардом, но в большом городе найти писарей оказалось просто.
Письмо было кратким, в нем говорилось, что англичане должны тотчас же снять
осаду, в противном случае они подвергнутся такому штурму, что вынуждены
будут отступить. Она подписалась "JEHANNE"- единственное слово, которое она
могла написать, - и поручила двум герольдам передать письмо
главнокомандующему англичан лорду Суффолку. Одного из герольдов, Гийенна,
англичане заковали в кандалы, ему сказали, что он будет сожжен как посланник
ведьмы, но, к счастью, у осаждавших пробудились угрызения совести, и
герольда отправили в Парижский университет для дознания, а прежде чем пришел
ответ, ситуация существенным образом изменилась. Другому герольду повезло
больше, он вернулся и передал ответ англичан, в котором говорилось, что
Жанна должна идти домой и пасти своих коров, в противном случае ее сожгут.
Он сообщил, что английские рыцари вне себя от ярости.
"Если Сюффора покинул Господь, то я должна попытаться поговорить с
Классидасом", - подумала Жанна. На самом деле Сюффор звался Суффолк, а
Классидас - Гласдейл, но французы переиначивали имена и фамилии всех
"годонов", их не могли выговорить, чуть-чуть не приукрашивая на французский
лад.
Перед гарнизоном английской крепости Турель, насчитывавшим пятьсот
человек, в вечерних сумерках стояла небольшая фигурка в сияющих доспехах;
она находилась на расстоянии выстрела из лука от открытых южных ворот и
разрушенного моста и кричала так громко, что все, кто знал французский язык,
ее понимали:
- Сдавайтесь, англичане, пока не поздно!
Англичане только что поужинали и были скорее в шутливом, чем в гневном
настроении. Сам Гласдейл, комендант крепости Турель, посмотрел на Жанну
через одну из бойниц. "Жаль, что мы не можем взять ее к себе сегодня
вечером, ей-Богу, завтра она уже не была бы девственницей", - сказал он
своим приближенным.
- Классидас! Кончилось время англичан под Орлеаном! Если Вы не уйдете
отсюда, то погибнете. Я сожалею обо всех Вас, - кричала Жанна.
В крепости раздался громовой хохот. А из бойниц доносилось:
- Пастушка! Молочница! Мы тебя поджарим, маленькая потаскушка!
- Вы лжете! - воскликнула Жанна в ответ, затем она повернулась, и за
ней закрылись ворота.
У жителей Орлеана камень упал с души. Господь парализовал "годонам"
руки, пусть даже не подлые рты, а то Жанну, страшно подумать, могли поразить
стрелой только из-за ее жалостливого сердца. Конечно, в Евангелии сказано о
том, что люди должны любить своих врагов, но во всем Орлеане не нашлось бы
ни одного человека, который стал бы сострадать "годонам", даже если бы все
они умерли. Зачем они пришли во Францию, почему они не возвращались в свою
страну?
И все же дела обстояли не так, как думали французы. Не только жажда
господства и добычи, не только результаты тяжелых восьмидесяти военных лет
удерживали англичан во Франции. Они любили эту страну, как немцы на
протяжении всего Средневековья любили Италию и проливали за эту землю кровь.
Их отцы и деды женились во Франции или находили там смерть, часть
английского языка происходит от норманнского диалекта. Подобно тому, как
немецкие короли получали воспитание в Италии, а рождались где-нибудь между
Альпами и Сицилией, так и для английских королей родиной и колыбелью была
Франция. Норманны до того, как они покорили Британию, строили дома, сеяли
хлеб, правили и научились молиться Христу на берегах Сены. В течение шести
столетий они плавали то в Англию, то во Францию, канал был для них чем-то
вроде рва, пересечь который легче, чем альпийские перевалы. Наступила новая
эпоха, и уже никто не помнил, что годы становления англичан прошли на
материке. Жанна также не знала этого. Когда она совершала свои подвиги, то
это было во имя Франции, лишь более поздним эпохам удалось понять, что она
служила ангелу, стоящему над всеми народами.
Днем и ночью часовые обозревали окрестности Орлеана с колокольни церкви
св. Петра и с зубчатой башни церкви св. Павла. Вот уже три дня Жанна
находилась в городе. Где же королевская армия? Если все идет по плану,
завтра ее можно будет увидеть.
Четвертого мая, еще на рассвете, громкий стук в ворота разбудил весь
дом казначея. Армия приближалась, уже показались первые всадники. Жанну не
нужно было будить, прежде чем казначейше удалось одеться, Жанна была уже на
ногах. В каждом доме горел свет, и когда Жанна села на коня, чтобы выехать
навстречу войску, за ней последовали пятьсот всадников. У Бастарда волосы
встали дыбом, насколько это возможно под броней, когда при свете восходящего
солнца в чистом поле он увидел ее штандарт. А если бы англичане устроили
вылазку, что тогда? Трудно было себе представить менее выгодную ситуацию для
открытого сражения. Уже светало. К тому же королевские наемники запели
какой-то хорал.
Но дела складывались хорошо, англичане так и не пошевелились, позволив
Жанне беспрепятственно встретиться под стенами Орлеана с королевской армией,
насчитывавшей три тысячи человек. Наемники рассказывали, что Жанна привела
англичан в состояние такого ужаса, что они просто не смогли двинуться с
места.
Теперь для всех хватало работы, пока каждого досыта не накормили,
приютили и снабдили необходимыми вещами. Казначейша поставила на стол
дымящийся котел с супом и закричала на весь дом, что завтрак готов, и в это
время внизу отворилась дверь, и Бастард собственной персоной взбежал по
лестнице, против своего обыкновения возбужденный. Он сказал, что немедленно
должен поговорить с Девой.
- Боже мой, благородный господин, ну к чему такая срочность?
Жан Орлеанский оттолкнул мадам Буше в сторону и ринулся в дверь,
которую для него распахнул Луи де Конт.
- Дева Жанна, Фальстолф со своей армией перешел в наступление, он
находится в Йенвиле, на расстоянии однодневного марша от Орлеана, полагают,
что у него шесть тысяч человек!
- Прекрасно, - кивнула Жанна.
- Да ведь это же Фальстолф, Вы понимаете, что он нанес нам поражение
при Руврэ, мы не можем тягаться с армией Фальстолфа!
- Бастард Орлеанский, я приказываю Вам во имя Господа, сообщите мне,
когда Фальстолф подойдет. Если Вы не выполните приказа, это будет стоить Вам
головы.
Главнокомандующий смотрел на девушку, вытаращив глаза Воистину все это
звучало так, словно она принимает вызов Фальстолфа. Теперь ему стало ясно,
что произошло: Жанна ничего не понимает. Да и как ей понять? Он должен был
действовать, взяв всю ответственность на себя, запретить все вылазки,
усилить охрану городских ворот... Он покинул дом столь же спешно, как и
вошел в него.
С трех часов утра Жанна была на ногах. Рассеянно и поспешно она съела
то, что приготовила ей казначейша, затем возвратилась к себе в комнату и
легла спать. Как только убрали со стола, госпожа Буше легла рядом, д'Олон,
интендант, расположился на своем мешке с соломой, он прибыл вместе с войском
из Блуа и всю ночь ехал верхом. Еда, приготовленная госпожой Буше,
распространяла по его телу приятное тепло, обещавшее хороший сон. Он уже
вздремнул, но вынужден был проснуться. Черт побери, кто это там бродит?
Прищурившись, он осмотрелся. Перед ним стояла Жанна с покрасневшими щеками.
- О Господи! Мои советники сказали мне идти на англичан, но я не знаю,
идти ли мне на укрепления или же выступить против Фальстолфа.
Д'Олон с трудом стряхнул с себя сон. Жанна закричала, что ей нужны
доспехи, казначейша засуетилась, как заведенная.
- Где же те, чей долг - приносить мне известия? Скорее... Французская
кровь уже обагряет землю... Битва у форта Сен-Лу в полном разгаре.
С улицы доносился шум. "Враги! Они сражаются у городских ворот... Наши
падают, как колосья!"
В комнату ворвался Луи де Конт и закричал своим мальчишеским голосом:
- Где моя госпожа?
- О негодный мальчишка! Ты не сказал мне, что льется французская кровь!
- Жанна сбежала вниз по лестнице, нужно было торопиться, Луи бросился
вдогонку за ней по улице. - Коня, скорее!
Луи помчался как ветер за угол и привел коня, Жанна вскочила в седло.
- Мое знамя!
Луи стремглав понесся обратно в дом и, как только обнаружил знамя,
закричал госпоже, что передаст его через окно. Но услышал он лишь топот
копыт, который стихал в том направлении, откуда раздавался наиболее сильный
шум. Из-под копыт коня Жанны разлетались искры, и, ей-Богу, никогда еще она
не была так взволнована. Луи застыл у окна, раскрыв рот.
- Быстро скачи за ней, - донеслись до него слова казначейши, и только
теперь он сообразил, в чем его долг. Не успела Дева выехать за ворота, как
Луи догнал ее. Перед Сен-Лу, единственным укреплением, находившимся на
востоке, битва действительно была в полном разгаре; появление Девы встретили
ликованием.
Сен-Лу взяли штурмом, с деревянных сооружений сыпались искры, сто сорок
"годонов" было убито, сорок взято в плен, лишь немногим удалось бежать в
соседнюю церковь и вскарабкаться на колокольню.
Первый форт был разрушен. Люди вытирали пот с лиц, смотрели друг на
друга и смеялись. Среди французов оказалось лишь немного раненых. Кто бы мог
подумать, что все пройдет так гладко? Конечно, с Девой... Кстати, где она?
Искать девушку пришлось недолго. Она стояла, прислонясь к своему коню,
и рыдала!
-- Они погибли со всеми их грехами, и я тому виной. Со смущенными
лицами воины подталкивали друг друга локтями. Как ее утешить?
- Придет господин Паскерель, я исповедуюсь ему в своих грехах, и все вы
должны сделать то же самое.
Исповедоваться? Один из собравшихся раскатисто захохотал, за ним стали
хохотать другие - люди, родившиеся на войне и выросшие на войне, люди,
которые стали убивать с тех пор, как научились носить оружие!
- В противном случае я вас покину, навсегда.
Смех внезапно затих. "Нет, Жанна, останься с нами, не покидай нас!"
Хриплые голоса обещали выполнить все, что она ни попросит. Колокола уже
возвещали наступление майского вечера, лошади ржали, а пересохшие глотки
радовались круговой чарке. Но Жанна опустилась на колени перед августинцем
Паскерелем и, всхлипывая, признала себя виновной в том, что англичане,
которых она называла своими врагами, предстали перед Господом без отпущения
грехов. Паскерель осенил ее крестным знамением. Но даже в тех случаях, когда
Бог прощает, главнокомандующие долго не делают этого.
- Атака состоялась вопреки нашему приказу. Талбот уже выступил из
северного форта и идет на помощь Сен-Лу, - воскликнул Бастард.
- Но он повернул обратно, как только увидел нас! - ухмыльнулся Ла Гир.
- И все же, если бы войска Фальстолфа успели подойти... А Вы, Дева
Жанна, подвергли себя опасности. Вы бросаете вызов Господу!
Бастарду с большим трудом удалось умерить свой гнев. Даже Алансон,
опоздавший к месту боя, стоял в растерянности, у него не было слов, чтобы
описать свой страх за жизнь Жанны. Бывало ли когда-нибудь такое, чтобы
женщина участвовала в рукопашной схватке подобно мужчине? Конечно, она не
вынимала своего меча из ножен, но она предводительствовала, и разве ее знамя
не было наилучшей мишенью, которую только можно представить себе?
- Обещайте завтра ничего не предпринимать.
- Да, завтра Вознесение Господне.
Теперь, по крайней мере, в течение одного дня можно было ощущать себя в
безопасности, и в этот день состоялся совет. Жан Орлеанский собрал
командиров и высших городских советников на тайное совещание в доме
герцогского канцлера на улице Роз.
- Поскольку Сен-Лу взят штурмом, хотя и без нашего приказа, я предлагаю
атаковать Сен-Лоран на западе, пока не подошел Фальстолф. Но это будет лишь
ложная атака, чтобы держать под угрозой расположенные там силы. Под этим
прикрытием мы можем застать врасплох оба бастиона на юге.
- Согласны. А что делать с Девой?
- Мы хотим сообщить ей только о ложном нападении на Сен-Лоран, а
настоящую атаку проведем сами.
- Совершенно верно, - подтвердил Рауль де Гокур и добавил, что всегда
нужно принимать во внимание болтливость женщин.
- Не только поэтому. Дева не должна оказаться в опасности, и поле боя
пусть оставит нам, мужчинам.
Ла Гир пробормотал, что то, с чем сегодня справилась Дева, завтра,
вероятно, получится и у него, и у других; господин де Гамаш сказал, что
главнокомандующего благословил Господь, дав ему разум, и поэтому он должен
принять решение; а городские советники признали, что война - дело военных, и
поэтому они тоже согласны. Оставался еще Жиль де Рэ, он молчал.
- А Вы, Жиль? - спросил Бастард, будучи в хорошем настроении, так как
рассчитывал на единогласное решение собрания.
Казалось, что Жиль сдул пылинку со своего рукава.
- Я думаю, Жанна распознает Вашу ложь.
Некий рыцарь по имени Лоре был отправлен в дом казначея просить Жанну
по всей форме, чтобы она явилась на военный совет. Она пришла не в лучшем
расположении духа. Взволнованная, она стояла перед мужчинами, в то время как
Кузино в своей тщательно обдуманной речи рассказывал ей о том, что совет
принял решение атаковать завтра крепость Сен-Лоран, так как штурмовать ее
удобнее, чем другие.
- Лучше скажите мне, что вы решили на самом деле. Неужели вы думаете,
что я не могу хранить более важные секреты, чем ваши?
Повисла тягостная тишина. Собравшиеся потоптались на месте,
откашлялись, хотя в этом не было необходимости. Никто не заметил победной
улыбки на язвительных устах Жиля.
Жан Орлеанский собрался с мыслями.
- Не сердитесь, Дева Жанна. Мы не могли рассказать Вам сразу обо всем.
То, о чем сообщил Кузино, правда. Но мы также решили одновременно атаковать
и с южного фланга, нанося по нему по возможности сильные удары. По
многочисленным соображениям мы считаем этот план удачным и целесообразным.
- Очень удачным, - подтвердили собравшиеся. Проклятье, хитрость не
получилась. Нужно было видеть, как они выпутывались из затруднительного
положения, но тайны своей не выдали.
-У меня есть более действенный план, - таинственно сказала Жанна. - А
теперь можно ли мне уйти?
Все повскакивали со своих мест и, расталкивая друг друга, старались
открыть для нее дверь: седые и белокурые, недоверчивые и легковерные.
- Не пройдет и пяти дней, как Орлеан будет освобожден, - сказала она,
уже стоя у двери. Была среда, 4 мая 1429 года.
В доме Буше Жанна про диктовала Паскерелю еще одно письмо "годонам",
которые "не имеют права находиться во Французском королевстве". Это было ее
третье и последнее письмо, из тех что сохранились до наших дней. В конце его
следовала приписка - несмотря ни на что, Жанна оставалась по-женски
милосердной, - она охотно переслала бы письмо подобающим почетным образом,
но в последний раз ее герольд Гийенн был задержан. "Соблаговолите вернуть
его мне, а я пришлю несколько ваших людей, взятых нами в плен при Сен-Лу. Не
все они погибли". Жанна привязала ниткой письмо к стреле, а затем велела
лучнику пустить ее в мостовой форт Турель.
- Читайте, вот вам новости! - закричала она в сторону форта, стоя рядом
с лучником у открытых южных ворот.
- Новости от французской потаскухи! - послышалось в ответ.
Когда после этого Жанна возвращалась к своим, лучник заметил, что по ее
щекам текут слезы.
- Господь мне свидетель, - сказала она. Паскерель попытался ее утешить.
- Не огорчайтесь, Дева Жанна.
Но в ответ услышал исполненное твердости:
- Господь меня утешил.
Паскерель обратил внимание на каждое слово: конечно, впоследствии у
архиепископа Режинальда должен быть точный доклад. Паскерель многого не
понимал, но было ясно, что когда душа Жанны бывала печальна, она черпала
утешение из иного мира, о котором он ничего не знал. Как дитя, она
исповедовалась в незначительнейших грехах: в том, что была гневной и
нетерпеливой, в том, что ей не хватило любви к тому или иному человеку, под
Сен-Лу она с большим раскаянием признала себя виновной в гибели "годонов",
словно убивала их собственными руками. Но загадка, стоявшая за ней
ежедневно, даже ежечасно, оставалась для Паскереля неразгаданной. Он
исполнял свой долг при Жанне, не более того. Когда же он видел, как она
молится, в сердце его вползало что-то сродни черной зависти, и он чувствовал
себя пристыженным и ничтожным перед лицом ее непоколебимой веры.
В ночь с 6 на 7 мая сразу же после полуночи был разбужен весь замок в
Туре. Какой-то посланник неистово требовал, чтобы его допустили к королю,
который в ночной рубашке, накинув поверх нее плащ, предстал перед членами
своего совета. Их только что разбудили, и они сидели за столом у зажженных
свечей.
- Бастард Орлеанский и господин де Гокур послали меня, сир, - доложил
молодой дворянин. - Я должен сообщить о том, что вылазка в сторону западного
форта, которую намеревались провести для обмана противника, не состоялась,
так как Дева на рассвете выехала в сторону восточных ворот, и за ней
последовало множество вооруженных людей. Она приказала спешно навести
понтонный мост через Луару. Тем временем англичане на противоположном берегу
закричали устрашающее "ура", наши люди испугались и обратились в бегство.
Годоны уже развернулись в цепь. Сир, я сам там был и с ужасом наблюдал за
этим.
Он вытер пот со лба, а Карл, побледнев, кивнул:
- Продолжайте.
- И тогда среди обратившихся в бегство появилась Дева на коне. "Во имя
Господа, вперед", - воззвала она к воинам. Ее белое знамя трепетало, как
ветер. Не знаю, сир, как это случилось, мы все пошли на штурм вслед за ней,
и форт Сент-Опостен на южном берегу был взят в один миг, а те из англичан,
которые не были убиты, бежали через другие ворота и спаслись на передовом
укреплении Бульвар.
- А что было потом? - напирал Тремуй, наморщив лоб.
- Когда меня отправили к вам, главнокомандующий устроил обед в честь
нашей победы, а жители города привозили ему целые подводы вина и булок.
- А как Дева?
- Ее там не было, она поехала домой: ее нога попала в капкан. Но, сир,
вот главное, что должен я Вам сообщить по поручению Бастарда: вечером
состоялся совет командиров, и все оказались единодушны в том, что эту победу
при Сент-Опостене можно объяснить только чудом. Наступать на прочие
укрепления не смог решиться никто. Поскольку теперь город снабжен всем
необходимым, военные действия можно планировать на ближайшее будущее.
- Само собой разумеется, - пробормотал Тремуй, не поднимая глаз. -
Хорошо, что Бастард сохранил свой здравый смысл.
У молодого дворянина к горлу подступил комок, как у мальчика,
ответившего урок не до конца.
- Но только - Дева иного мнения. "У вас был свой военный совет, а у
меня свой, - говорит она. - Верьте мне, мой совет окажется прав и посрамит
ваш".
В комнате послышались тяжелые вздохи, на бледном лице Карла свет
боролся с тенью.
- И что решил совет Девы?
- То, что завтра следует продолжить бой. Что нужно взять мостовое
укрепление Турель. Тремуй подскочил.
- Целая дюжина командиров, вероятно, сможет удержать одну девушку,
чтобы она не делала глупостей!
Молодой дворянин робко посмотрел сначала на Тремуя, потом на короля.
- Господин де Гокур поклялся, что он сегодня сам встанет у городских
ворот и воспрепятствует тому, чтобы хоть один человек покинул город.
.- Итак, - сказал Режинальд, - какие настроения в городе?
- Горожане окружили дом Девы и кричат ей в окна, чтобы она им помогла.
Я сам слышал, как девушка ответила: "Во имя Бога, я сделаю это". Она
приказала господину Паскерелю встать сегодня на рассвете, так как нужно
будет многое сделать, больше, чем когда-либо, и кровь обагрит ее плечи.
-- Гокур еще справится и с Паскерелем, - осклабился Тремуй, но епископ
Режинальд пропустил это замечание мимо ушей. Он поинтересовался, сколько
человек имеется в гарнизоне форта Турель, на что Тремуй мгновенно ответил,
что там насчитывается около 400 копьеносцев и 100 лучников, которые, по
мнению всех сведущих, способны давать отпор атакующим в течение многих
недель.
- Значит, атаковать Турель Вы считаете бессмысленным?
- Сумасбродством! Мне жаль каждого человека и каждое су, -
стремительный, недобрый взгляд Тремуя скользнул по Карлу. - Однако -
приказываете Вы, сир.
Карл молчал, уставившись в пол, проблеск надежды уступил в нем место
мутной безысходности.
- Скажите, епископ, смеем ли мы надеяться на чудо?
- Нужно не желать чуда, но только молиться о нем. Тремуй подошел к окну
и посмотрел на ночную улицу.
- Пора отправлять посла назад. Теперь Карл выпрямился.
- Передай Орлеанскому Бастарду, что мы сделаем все возможное, чтобы
послать подкрепление. Но до этого боевые действия должны быть прекращены,
как он и решил. А Деве передай, что она должна беречь свою жизнь для нас,
для Франции.
Когда придворные снова успокоились, а посланник под цокот копыт по
мостовой выехал из Тура, раздался петушиный крик. Первые проблески рассвета
появились на востоке в день 7 мая 1429 года.
Казначей Буше по-отечески заметил, что Деве Жанне следует хотя бы
позавтракать, когда девушка, вооруженная как и он сам, к шести часам утра
спустилась по крутой лестнице из своей комнаты.
- Я ведь вчера поужинала.
- Но так немного. А сейчас мне очень кстати принесли домой рыбу, она
вот-вот будет готова, - донесся голос госпожи Буше из кухни.
- Рыбу мы будем есть на ужин, когда захватим Турель и приведем с собой
какого-нибудь годона, чтобы он съел свой кусочек, - многообещающе улыбнулась
Жанна.
Мостовое укрепление Турель? Но ведь мост уже девяносто девять дней как
был разобран! Буше не спорил с Жанной, он просто хотел позавтракать, исходя
из того, что речи посланницы Божьей, очевидно, не следует воспринимать
буквально.
В городе все уже были на ногах, горожане и солдаты толпились на улицах.
Как только Жанна села на коня, все выстроились в боевой порядок и
последовали за ней.
- Куда?
- К восточным воротам.
Ворота оказались закрыты. Широко расставив ноги и обнажив меч, перед
ними стоял Рауль де Гокур. За опущенным забралом угрожающе сверкали гневные
глаза, шевелились огромные усы.
- Ворота останутся закрытыми! Приказ высшего военного совета!
В пестрой толпе раздался шум, он усиливался, как шум моря в бурю,
лязгало, звенело оружие, ржали кони. "Откройте! Так желает Дева!"
Жанна подъехала вплотную к Гокуру.
- Вы дурной человек. Люди откроют ворота, хотите Вы того или не хотите.
Поднялись кулаки и топоры, напрасно Гокур звал на помощь, открылись
огромные засовы, ворота распахнулись.
- Кто меня любит, следуйте за мной! - закричала
девушка.
Пробило семь часов, когда французы начали бой за крепостной ров под
передовым укреплением Бульвар. Орлеанский Бастард и командиры, к своей
чести, теперь, когда
решение уже было принято, все выехали в конном строю. Каменные
сооружения форта состояли из двух башен и были расположены на южном конце
моста, но основание имели на суше, подъемный мост связывал их с крепостью
Турель.
Прикрывшись большими деревянными щитами, которые они несли на спинах,
французы прыгали через глубокий ров, приставляли лестницы к стенам крепости,
карабкались по ним, несмотря на то, что англичане били с размаху топорами и
секирами и лили на французов расплавленный свинец. Градом сыпались каменные
ядра, свистели стрелы, а в воздухе пахло серой от пролетавших снарядов.