Потурцин М.. Жанна д'Арк

Двадцать раз штурмовали французы крепость, "как будто они считали себя
бессмертными", но солнце уже стояло в зените, был полдень, а "годоны" все
еще удерживали передовое укрепление.
Жанна сама взобралась на лестницу, просвистела стрела, выпущенная с
близкого расстояния; панцирь Девы, искусно сделанный турским кузнецом, не
выдержал, наконечник пробил железо и вонзился в плоть над левой грудью. У
Жанны закружилась голова.
- Ведьма! Ведьма ранена! - заорали англичане. Разве "ведьма" не стала
теперь безвредной, если пролилась ее кровь? Двое отважных англичан полезли
вниз по валу, наклонились, протянули руки в ее сторону...
И тут, широко развернув грудь, вперед протиснулся господин де Гамаш,
тот самый, который не желал, чтобы им командовала Дева. Он ударил секирой по
дерзким рукам.
- Возьмите моего коня! - закричал он Жанне.
Он ловко подхватил девушку, стоявшую на лестнице, и посадил ее на коня.
В кустах на берегу фельдшер снял с нее нагрудный панцирь и только тогда
заметил, что она плачет.
- Мы произнесем заклинание, тогда кровь сразу остановится, -
успокаивая, сказал фельдшер девушке. Каждый наемник верил в силу заклинания.
Но Жанна резко
покачала головой. Она не прибегала ни к каким заклинаниям даже под
угрозой смерти. Прежде чем фельдшер смог воспрепятствовать, она схватила
стрелу и сама ее вытащила. Тогда он накапал на рану оливкового масла, а
сверху положил небольшой кусочек свиного сала. Нагрудный панцирь можно было
снова надеть, Жанна села на коня и поскакала обратно в сторону крепости.
Солнце уже склонялось к западу, а французы все еще безуспешно сражались
за ров передового укрепления. Силы покидали их, было семь часов вечера.
Гокур и Ла Гир закричали Бастарду:
- Все напрасно, трубите сигнал к отступлению.
Жан Орлеанский отдал приказ, ясным вечером зазвучали первые звуки
трубы. Но тогда перед ним встала Жанна, она подняла забрало и посмотрела на
него своими большими глазами.
- Подождите еще чуть-чуть, умоляю Бас.
Изможденные люди, стоявшие вокруг, вытирали с лиц пот и кровь, а перед
ними вздымались два неприступных форта.
- Люди больше не могут, - сказал Бастард.
- Отдохните, поешьте и выпейте чего-нибудь, - обратилась Жанна к
воинам. Затем она вскочила на коня, и Жан Орлеанский увидел, что она
отправилась в поля, в сторону виноградника. Он сел, выпил глоток воды из
фляжки. Глядя на запад, он видел золотую вечернюю зарю между зубцами
крепостной стены и башнями. Может быть, настал последний день Орлеана?
Позднее он вспоминал, что прошло всего лишь четверть часа. Вдали от
взоров, одинокая и обращенная в себя, Жанна погрузилась в молитву между
виноградных лоз. Неслыханные выдержка и воля семнадцатилетней девушки
позволили ей в этот решающий момент отвлечься от собственного напряжения, от
охватившего всех уныния и изнеможения, теперь она обрела тишину внешнюю и
внутреннюю - когда только и может возникать вдохновение... Разве она прежде
не удостаивалась его?
Серный дым рассеялся, солдаты лежали во рвах, прикрытые своими щитами,
казалось, что даже англичане хотели перевести дыхание. Бастард пристальнее
всмотрелся в вечерний свет. Разве Дева не стоит опять у валов и не делает
знаки своим штандартом? Один из воинов устремился к ней, другие последовали
за ним, и как все произошло, никто точно вспомнить не мог... Только люди
стали снова взбираться по лестницам на валы, рваться на бруствер и
устремляться на укрепление... Теперь "годоны" бились копьями и камнями,
наконец, даже кулаками, и все же им пришлось бежать с передового укрепления
по подвесному мосту, который вел к форту Турель.
Мостовое укрепление Бульвар было взято штурмом, но оставалась еще
Турель. Если бы "годоны" достигли Турели, они были бы спасены.
"Через мост в Турель!" Бойцы сталкивались друг с другом, дрались,
голова к голове, человек на человеке; сам Гласдейл стоял на подвесном мосту
с топором в руке, прикрывая отступление.
Все взоры были прикованы к южным воротам, и никто не обратил внимания
на то, что со стороны города началась переправа через реку - хотя мост был
разрушен. Кто-то перекинул от южных ворот лестницу на Другой берег, а
поскольку она была недостаточно длинная, прикрепил к ней кровельный лоток.
Слишком поздно англичане заметили, что французы, словно канатоходцы, шли по
лотку, они подкладывали все новые доски и, наконец, подожгли Турель с
северной стороны.
"Отстреливайтесь!" - слышно было в Турели. Но тут случилось невиданное:
стрелы выпали из рук, приведенные в замешательство люди глядели в небо.
Святой Михаил в окружении всего сонма ангелов, сияя, появился в мерцающем
орлеанском небе. Архангел сражался на стороне французов.
"Прочь от амбразур! Бон из Турели!" В паническом бегстве англичане
падали кувырком по узким лестницам на подвесной мост. Бежавшие с передового
укрепления натыкались на них, крики зажатого телами Гласдейла были напрасны.
- Классидас, Классидас! - донесся голос девушки со стороны передового
укрепления.-Да простит Вам Царь Небесный! Вы называли меня потаскухой, но я
сострадаю Вашей душе и всем английским душам...
Услышал ли Гласдейл эти слова? Через мгновение мост под ним рухнул.
Французы подожгли лодку под мостом, клокочущая Луара сомкнулась над тяжелыми
доспехами, над всем гарнизоном крепости Турель.
Как только на разрушенный подвесной мост положили новые доски, французы
ворвались в форт, где не было ни души, а Жанна через южные ворота вернулась
в Орлеан, как и обещала утром казначею. Под знаменем, с открытым забралом
ехала она по городу, а по щекам ее текли слезы. Она спасла Орлеан, но не
хотела убивать
врагов.
Все они погибли: Гласдейл, его командиры и подавляющее большинство
защитников обеих крепостей. У немногих пленных, оставшихся в живых, в глазах
стоял ужас. Они клялись, что это был сам святой Михаил и что все они его
видели.
В Орлеане раздавалось столь громкое пение "Те Deum..."*, что оно почти
заглушало колокольный звон всех церквей. Праздновали и во всех трактирах.
Столярам, которые помогли соорудить переправу через реку, выделили из
городской казны по шестнадцать су, чтобы они могли выпить чарку на праздник,
и каждый снова и снова вспоминал свое участие в делах этого славного дня.
- Вы брали только длинные доски, чтобы заделать дыру в мосту? - спросил
кто-то.
- Все доски во всем Орлеане не стоили бы выеденного яйца, если бы не
старый кровельный лоток.
- Кровельный лоток?
- Да, его я прибил гвоздями к самой длинной доске. И кому бы удалось
взять Турель? Без моего лотка... Может быть, вы думаете, что нам просто так
заплатили по шестнадцать су?
"Ваше здоровье, ваше здоровье!" - отовсюду неслось ликование.
За другим столом сидел Жан д'Олон, конюший Девы, он считал себя героем
дня.
- Как вы думаете, что я сделал? - спросил он в свою очередь. - Когда мы
получили приказ к отступлению, а затем контрприказ Девы, мы должны были
немного передохнуть, я огляделся, и положение мне не понравилось. Если мы
теперь промедлим - сказал я себе, - то годоны на нас нападут и изрубят на
куски. И тогда, как вы думаете, что я обнаружил? Штандарт Девы. Она оставила
его, когда поскакала к винограднику. Понимаете, о чем я подумал?
Хмельные головы поникли, они были слишком тяжелы, чтобы разгадывать
загадки.
- Держу пари, что вы не понимаете. Но и там, перед Бульваром никто,
кроме меня, ничего не понял. Итак, я кричу Баску, который держал знамя Девы:
"Ты пойдешь со мной, если я еще раз буду атаковать стену?" Он говорит "да".
Я слезаю с коня, прыгаю в ров и направляюсь как раз в сторону крепостного
вала. Но когда я оборачиваюсь, так как я ничего не слышу от Баска - а под
щитом слышно плохо, - вот я озираюсь по сторонам и вижу, парень стоит на
месте, и кто-то пытается вырвать штандарт у него из рук. Как вы думаете,
кто?
- Гм, - уставились на него сидящие за столом.
- Сама Дева! Она подумала, что Баск собирается перебежать на сторону
противника, вцепилась в свое знамя и попыталась вырвать его у Баска из рук.
А люди увидели только, что белый штандарт качается то в одну, то в другую
сторону, и приняли это за знак перехода в наступление. Значит, если бы меня
там не было...
- Ваше здоровье! - воскликнули все, а д'Олон, скромно улыбаясь, выпил.
Хвастался ли он? Мы знаем только, что позднее он клялся, что последний
акт событий при Бульваре разыгрывался именно так, а не иначе.
Бастард Орлеанский в своих воспоминаниях, написанных 21 год спустя,
описывает каждый момент этих событий несколько по-иному, но и он дает
честное слово
рыцаря.
"Когда Дева возвратилась из виноградника, она схватила свое знамя и
вместе со мной отправилась в сторону бруствера. Должно быть, при виде ее
англичан охватил ужас, так как, когда наши еще раз штурмовали стены, они не
встречали никакого сопротивления".
Произошло чудо, об этом могло быть только одно мнение. Но если народ
был убежден в том, что теперь Бог позаботится о городе и доведет его
освобождение до счастливого конца, то у проницательных людей вскоре
появились новые заботы. Конечно, крепости на юге и востоке удалось
отвоевать, удалось, вопреки ожиданиям, захватить и мост через Луару, но на
севере и западе все еще хозяйничали англичане, окопавшиеся в восьми мощных
бастионах. Вероятно, их по-прежнему насчитывалось от восьми до десяти тысяч
человек. Если бы Талбот подошел со своим подкреплением и предпринял атаку,
только Бог знает, что могло бы случиться. В хрониках нет ни слова о том, что
в тот вечер командиры пировали вместе со столярами, жестянщиками и пекарями.
Достоверно известно лишь то, что Жанна возвратилась в дом казначея, что ее
раненое плечо перевязали и что она съела четыре или пять кусков хлеба,
которые макала в вино, разбавленное водой.
В большем она не нуждалась после тринадцатичасового сражения.
Утром 8 мая, когда солнце осветило зеленеющие поля, выяснилось, что
робкие оказались правы: к западу от города стояло английское войско,
выстроившееся в полный боевой порядок. Был немилосердно прерван сон тех, кто
еще вчера, сидя за кружкой вина после победоносной битвы, считал, что ничего
страшного больше не произойдет.
"Англичане! В бой идет Талбот!"
"Мы дадим им отпор!" - ликовали наемники и горожане, устремляясь к
западным воротам. Они шумно требовали открыть их. Но командиры медлили;
очевидно, против них выступили гарнизоны всех восьми бастионов, и ни у кого
не доставало мужества начинать с ними битву. С тех пор, как помнили себя
сыновья, отцы и деды, в сражениях с англичанами на открытой местности
французы всегда терпели поражения.
"Дева! Где Дева?" - неслось по городу.
Когда она подъехала верхом, на ней была только легкая кольчуга, ее
раненое тело бросало то в жар, то в холод, для распухшего плеча доспехи
оказались слишком тяжелы. Ее встретили с ликованием. "За Девой!"
Но сегодня у Жанны было другое настроение. Она сказала, что сегодня
воскресенье и день явления архангела Михаила. Сначала нужно пойти к мессе.
"Только если англичане нападут, защищайтесь. Если же нет, не начинайте боя".
Ворота были открыты, все способные носить оружие вышли в поле, где
остановились, выстроившись в шеренги и колонны. По повелению Девы принесли
кусок мрамора и поставили его на стол, который также доставили из города.
Перед лицом выстроившейся в боевой порядок армии англичан было отслужено две
мессы, на них присутствовали все - от первого рыцаря до последнего
горожанина; конечно, можно по-человечески сомневаться в том, насколько они
были погружены духом в высокие слова, которые были у них на устах. Только
когда отзвучало последнее "...Deo Gratias", Жанна обратилась к человеку,
стоявшему рядом с ней:
- Вы видите, как к нам повернулись годоны, лицом
или спиной?
- Спиной! Они отходят! Она кивнула.
- Господь не желает, чтобы мы сегодня сражались. Дадим им отступить. Вы
будете с ними сражаться в другой раз.
Большой праздник не следовало осквернять битвой. Лишь позднее историки
пришли к выводу, что Жанна в тот день совершила стратегическую ошибку, ибо
она могла освободить Париж. Но историки, как правило, плохие стратеги. Мы не
знаем, роптали ли тогда люди или же молчали, во всяком случае, они ее
послушались. Таким образом, англичане, спустя семь месяцев после начала
осады и девять дней после того, как Дева заняла город, отступили без боя все
до последнего, и произошло это 8 мая, в день, когда много столетий назад
святой Михаил явился в далекой Италии на Монте-Гаргано и на
острове Искья.
Как бы то ни было, Ла Гир не поверил, что англичане отступают, и с
двумястами кавалеристами, вооруженными пиками, преследовал англичан на
протяжении нескольких миль, но в результате смог лишь сообщить, что все они
удалились, часть к северо-востоку, а другая часть - вниз по реке. После
этого в Орлеане настали счастливые дни, люди пели, ели и пили, не забыв при
этом осмотреть поочердено все форты, брошенные англичанами. Все оружие,
которое можно было унести из фортов, доставили в город, валы были разрушены,
а оставшееся в фортах продовольствие съедено. Оно не отличалось особенным
вкусом, зато за него не пришлось платить ни су.
Люди заботливо ухаживали за ранеными, оставленными врагом в своих
укреплениях, освободили из заключения Гийенна, герольда Девы. Подумали и о
Гласдейле, искренне сожалея, что его не взяли живым. Его труп выловили из
Луары и привезли в часовню; к чести жителей Орлеана будет сказано, четыре
дня и четыре ночи горели свечи в мертвом лагере врага. Затем труп
обработали, забальзамировали и через некоторое время отправили к англичанам.
Это было не более, чем обычный христианский долг, но храбрейший из англичан,
конечно, обошелся "годонам" в кругленькую сумму, и многим снова пришлось
раскошеливаться.
Тогда Жанна сказала некоторым из своих людей, что только с Божьей
помощью она может бороться с почитанием ее как идола, оказываемым ей
народом. Магистрат вписал в городскую книгу, что освобождение Орлеана
является величайшим чудом христианской эпохи. Доблестный город с тех пор на
протяжении всех столетий торжественно посвящал этот день Деве, день 8 мая,
обозначенный в календаре как праздник Явления архангела Михаила.
Многие современные критики утверждают, что победу под Орлеаном можно
отнести лишь на счет случайностей или же необъяснимого отказа англичан от
боя. И все же Наполеон, основательно проштудировавший походы Жанны, заявил,
что она была гением в военном деле, а никто не посмеет сказать, что он не
разбирался в стратегии. Жан Орлеанский, заслугой которого является то, что
он в нужный момент отказался от боя, двадцать пять лет спустя клятвенно
утверждал: "Англичане, которые в прежние времена, и я клянусь в этом, с
двумястами человек могли обратить в бегство восемьсот или тысячу наших, с
этого часа и впредь, даже имея целое войско, оказались неспособны
противостоять четыремстам или же пятистам французам. Они бежали в свои
крепости, и у них больше не было мужества выйти оттуда".
Английский биограф Жанны д'Арк В.Сэквилл Уэст пишет уже в наши дни, что
весь образ действия ее земляков, участвовавших в тех событиях, кажется ей до
такой степени странным и медлительным, что это можно объяснить только
сверхъестественными причинами: "Причинами, о которых мы в свете нашей науки
двадцатого столетия - или, может быть, во тьме нашей науки двадцатого
столетия? - ничего не знаем".
Жиль де Рэ исповедуется
Джон Ланкастер, герцог Бедфордский, дядя восьмилетнего английского
короля и его наместник во Франции, находился в Лувре, когда получил известие
о том, что его войскам пришлось отступить из Орлеана. В его официальном
докладе юному королю Генриху VI, отправленному в Лондон, сказано:
"Все в этой стране было хорошо ... вплоть до осады Орлеана... Там Ваши
люди пострадали от тяжкого удара, нанесенного, как показалось, при участии
небесных сил. По-моему, это случилось оттого, что Вашим людям были внушены
нелепые мысли и необъяснимый страх ученицей и прислужницей дьявола, а именно
так называемой "Девой", владеющей искусствами чародейства и колдовства..."
Мальчик Генрих, возможно, немногое понял из этого письма, но Бедфорд,
действовавший от его имени, не желал из-за какой-то ведьмы терять свое
господство во Франции. Он обратился с воззванием ко всем французским
вельможам, которые поддерживали англичан и их союзников бургундцев: они
должны были явиться в Венсен.
Пришли лишь немногие. Франция смотрела в сторону Орлеана, а Орлеан был
освобожден. Сам Господь дал знамение. Впервые глухое негодование против
англичан вспыхнуло под пеплом отчаяния. Приор кармелитского монастыря в
занятом англичанами Реймсе сказал: "Никогда ни один англичанин не был
королем Франции, и никогда ни один англичанин им не будет!" Не потребовалось
устраивать над ним судебный процесс, с каждым днем все умножалось число тех,
кто действовал в соответствии с его словами. Во дворцах и хижинах люди
рассказывали о Жанне, в церквах в честь победы под Орлеаном раздавался звон
колоколов, в Регенсбурге жители платили шестнадцать грошей, чтобы увидеть
портрет Жанны, не имевший с ней никакого сходства.
"Как только это произошло, Жанна вместе со своими людьми направилась в
Тур в Турени; в то время туда должен был явиться король. А Дева туда
приехала раньше короля, и она взяла в руки знамя и поехала навстречу королю;
и когда они встретились, Дева склонила голову так низко, как только могла,
король же тотчас приказал ей встать, и думают, что он ее даже поцеловал от
радости. Это случилось в среду после Пятидесятницы, и пребывала она у него
после этого до 23 мая. Тогда король стал держать совет, что ему делать, ибо
Дева всегда хотела повести его в Реймс и короновать его, и сделать его
королем. Тогда послушался ее король и отправился в путь".
Так писал в Германии Эберхард фон Виндеке. Но Виндеке был казначеем
императора Сигизмунда и получал только официальные сообщения, приходившие из
Франции. Действительность же выглядела по-иному. Карл получил известие о
победе, все еще пребывая в Туре, оп встретил Жанну, как только она приехала
из Орлеана, и обнял ее. Но ничто не содержало намека, что он спешил
короноваться в Реймсе. Он запирался со своими советниками и часами с ними
совещался. Прошло три, четыре, пять дней, прошла первая неделя.
- Благородный дофин, прошу Вас, не проводите таких долгих совещаний! -
умоляла Жанна. - Поезжайте в Реймс короноваться, я сгораю от нетерпения, -
голос девушки дрожал. Карл смотрел на нее своими маленькими глазками, как бы
извиняясь, он был исполнен страха и нерешительности.
- Жанна, между этим городом и Реймсом еще столько крепостей и
неприступных городов.
Девушка замолчала, затем она обратилась к епископу.
- Во имя Господа, я знаю, о чем Вы думаете и что бы Вы хотели узнать:
что говорит голос, который я слышу... Скажу Вам, что я, как обычно,
погружаюсь в молитву и, если жалуюсь на то, что никто мне не верит, я сразу
слышу голос, который говорит: "Дочерь Господня, иди, иди, иди! Я помогу
тебе, иди!"
Епископ Режинальд сидел неподвижно, приложив руку ко рту, из-под
полуприкрытых век он не видел взгляда Жанны. Когда она стояла перед ним, он
был склонен ей верить - но было и другое, о чем следовало подумать. Конечно,
Орлеан освобожден. И, разумеется, заслуга Жанны во всем, что касается сроков
и подробностей этого освобождения, вопреки воле главнокомандующего и даже
вопреки указаниям короля. Теперь она, так же вопреки мнению двора,
настаивала на необходимости похода на Реймс. Реймс был в руках англичан, а
по пути туда на протяжении трехсот миль лежали территории, занятые врагом.
Если бы поход потерпел неудачу, Карл стал бы предметом осмеяния и врагов, и
своих; если бы поход все же удался, чего почти никто не ожидал, то разве не
стали бы в последующие века говорить, что Карл Седьмой обязан своей короной
крестьянской девушке? А он, архиепископ Реймсский, смог осуществить
величайшее дело в своей жизни лишь потому, что девушка способствовала этому?
Режинальд Шартрский, архиепископ Реймсский, ощущал себя политиком по
призванию. Наследник богатого отца и троих братьев, нашедших свою гибель в
страшной битве при Азенкуре, в которой французы потерпели поражение, он
участвовал в Констанцском Соборе, имея высокий церковный титул посланника
Карла VI. Он вел крайне затруднительные и щепетильные переговоры с
императором, с князьями Церкви, с французскими и бургундскими вельможами еще
в те годы, когда дофин Карл был ребенком. Теперь ему пришлось признать, что
ситуация полностью изменилась со времени Шинона. Освобождение Орлеана снова
придало французам мужества и разрушило легенду о непобедимости англичан. На
основании этого с англичанами, вероятно, можно было пойти на компромисс,
разделить страну и окончить войну. Но сделать это мог только он. Правда,
можно было связаться и с Тремуем, потому что король его слушался и потому
что он мог исключить из игры девушку. Однако, для дипломатических
переговоров Тремуй не годился: слишком много убийств было на его совести,
когда же он заключал договоры, то преследовал только личную выгоду. Что же
касается Карла, то он не мог ни принимать разумных решений, ни
самостоятельно действовать, а когда на него оказывали давление, он
становился строптив: не следовало допускать, чтобы Жанна влияла на него.
Лучше всего было бы занять девушку безопасными, но выгодными делами,
поручить ей осаждать города, лежавшие на пути в Реймс. Тем самым можно было
выиграть время.
День за днем Жанна стучалась в дверь короля, она становилась перед ним
на колени.
- Благородный дофин, дайте мне знать, почему Бы все еще не решаетесь
идти в Реймс, прошу Вас!
Карл беспокойно ерзал на стуле, скрестив руки и стараясь не смотреть на
Тремуя, который с умышленной невежливостью сидел в стороне.
-Потому что у нас нет денег на то, чтобы держать войска в боевой
готовности. Мы должны распустить армию.
- Тогда позвольте мне собрать другую!
- Без денег? - насмешливо спросил Тремуй из своего угла.
- Даже если бы у нас были деньги, нам потребовалось бы шесть недель,
чтобы создать новую армию, - сказал Гокур, которому совсем не нравилось то,
что битва была выиграна, поскольку его оттеснили от городских ворот.
- Шесть недель мы ждать не можем, мы должны тотчас же идти, благородный
дофин!
- Без войска?
- С войском или без войска, мы пойдем в Реймс. Ах, почему Вы мне не
верите?
- Нет, Жанна, я тебе верю. Только - я должен тут поговорить с господами
о текущих делах, - Карл благосклонно улыбнулся и отпустил Жанну.
Жанна никогда не появлялась за королевским обеденным столом. Паж Луи
должен был приносить еду для нее в комнатку в небольшой гостинице, где она
жила. Во дворец она приходила только к заутрене или же когда ее туда
приглашали. На следующий день, когда Карл сел на своего коня, собираясь
ехать на охоту, она предстала перед ним, а затем опустилась на колени. Он
заметил, что глаза у нее покраснели.
- Почему ты плачешь, Жанна? Ты устала после трудных недель, тебе
необходимо отдохнуть.
- Господин, я не смогу отдыхать, пока Вы не будете коронованы в Реймсе.
Несмотря на то, что Жанна сказала это тихо, с нежным и любезным
выражением лица, в ее словах прозвучал такой упрек, что Карл не мог его
вынести.
- Дева Жанна, я не в состоянии больше спокойно смотреть на твои хлопоты
обо мне.
Издали послышалось, как Тремуй позвал своего слугу; Карл дружелюбно
кивнул и пришпорил коня.
Стоял июнь, цвели цветы, колосилась пшеница. Алансон уехал к жене,
Жанна сидела в своей комнатке и размышляла. Хорошо, что оба ее брата
приехали к ней из родной деревни, а то она была бы совершенно одинока.
Родители готовы простить ей уход из дома - сообщили Жан и Пьер, - они
молятся Богу, чтобы Жанна оставалась храброй девушкой, чтобы столь великая
благосклонность короля защищала ее от высокомерия придворных. Скоро ли
придет конец войне? Жанна немного поплакала, когда обнимала братьев, а они
заявили, что останутся с ней, если нужно будет еще воевать с "годонами". Они
хотели вернуться домой только с сестрой.
"Родился ли ягненок у моей черной овцы? Кормите ли вы голубей на крыше?
Кто теперь помогает маме шить? А как живут Миньетта и Оветта?" - спрашивала
она, то и дело смеясь. Братья же удивлялись тому, что, несмотря на все
великолепие двора, она не позабыла ни малейшей подробности их убогой жизни в
Домреми.
Как только наступил вечер, Жанна отправилась во дворец. Возможно, ей
хотя бы раз удастся поговорить с дофином без господ, дающих ему дурные
советы. На ней была кольчуга, а поверх - красно-зеленый плащ, подарок города
Орлеана. Из городских церквей доносился вечерний звон, во дворцовой капелле
звучал орган, Жанна зашла в капеллу. Там, как только она опустилась на
колени на узенькую скамеечку, исчез земной мир, отверзся мир небесный, она
смотрела, она слушала- пока чья-то рука не коснулась ее рукава. Перед ней
стоял Жиль де Рэ, молчаливо указывая на дверь. Она перекрестилась, затем
последовала за ним, паж Луи сопровождал ее, держась на расстоянии,
предписанном дворцовым этикетом.
- Вернулся ли дофин?
- Пока еще нет. Но мы можем вместе подождать его.
Жиль привел ее в небольшой сад между крепостными
стенами, где цвели пионы и ниспадал "золотой дождь"