Страница:
порядке в ее войске, она покачала головой. - Хотите сделать мне приятное,
господин крестный? Тогда отвезите домой мое старое платье. Когда я вернусь в
Домреми, я буду рада его видеть.
Девушка достала из кармана плаща свою красную заштопанную крестьянскую
юбку. Уже давно она не носила женской одежды. Подумала ли Жанна в тот
момент, что ей еще доведется носить юбку? Или, может быть, она отправляла ее
родителям как единственный подарок на память ?
- Жанна, скорее всего, это тебе уже не понадобится, - улыбнулся Морель.
- Никогда? - содрогнулась Жанна. - Избави Бог!
Пришел паж Луи. Не желает ли Жанна принять делегацию граждан? Они
настоятельно просят об этом. А это письмо передал посланник губернатора
Тулузы. Герцог Алансон просит прочесть его вслух.
- Подожди немного, Луи, - она снова обратилась к крестьянам. Не хотят
ли ее родители приехать в Реймс? Через воскресенье она надеется там быть.
- Но ведь в Реймсе все еще сидят англичане. Сдадутся ли они так скоро?
Жанна в ответ лишь кивнула.
-Я порадовалась бы от всего сердца, выполните, пожалуйста, мою просьбу.
По мере того, как армия подходила к Реймсу, Карл с каждым днем
становился все беспокойнее. Все раньше он по вечерам приказывал отправляться
на поиски ночлега. Теперь у него было 12000 человек, но ни одного орудия.
- Не может быть и речи о том, чтобы Реймс капитулировал. Удержать город
- дело чести для Бедфорда, - эти фразы Тремуй без конца повторял всем. Но
Режи-нальд спешил, в эти дни он безошибочно сделал ставку на Жанну. И вот
вдали на горизонте уже появились стены и башни древнего города, в котором
происходили коронации.
- Ничего нового? - спрашивал Карл, просыпаясь по утрам.
- Да, сир, ничего нового.
Он ночевал в небольшом городке где удалось раздобыть две кровати. В
этом медвежьем углу нужно было ждать, возможно, несколько недель, пока Реймс
не капитулирует. А если Реймс неприступен-что тогда? Тогда Карл попал бы в
худшее положение, чем прежде. Вся Франция смеялась бы над ним.
- Какое у нас сегодня число?
- Суббота, сир.
- Дурак. Число, а не день недели! ..
- Шестнадцатое июля.
Карл оделся и в одиннадцать часов начал отдавать приказания своим
советникам. Но вдруг послышался топот копыт по убогой мостовой, шум
возбужденных голосов приближался.
- Посмотри! - приказал Карл слуге, и слуга тихонько подкрался к окну.
- Сир!
- Что там такое?
- Там рыцарь с подносом, а на подносе ключ. В дверь постучали.
Режинальд, как всегда корректный, доложил о своем прибытии. Он вошел вместе
с Жанной.
- Ключи от Реймса, благородный дофин! - девушка сияла.
- А как же англичане?
- Позавчера ушли из города, - сказал Режинальд, чтобы хоть что-то
сказать.
В эту ночь с субботы на воскресенье во всем Реймсе никто не мог даже и
думать о сне. До позавчерашнего дня все слушались "годонов", а теперь в
городе находился французский дофин, который уже завтра должен был стать
законным королем. Реймс вовсю готовился к коронации: работали столяры,
пекари, мясники, свечных дел мастера, женщины и даже дети. К домам
прикрепляли гирлянды, резали кур, готовили пироги; работу, на которую
требовались недели, выполнили за каких-то полтора дня. Коронация могла
состояться только в воскресенье, а ворота города были открыты в субботу
утром. Карл тоже не мог уснуть от грохота и стука молотков, он жил во дворце
недалеко от Нотр-Дам; Режинальд же - в своем собственном дворце, впервые в
жизни. Сама Жанна квартировала в гостинице под названием "У полосатого
оспа".
Сквозь дымку фимиама в великолепные окна врывался невиданно роскошный
солнечный свет, сверкали многоцветные пышные одеяния и золото, и вот в
девять часов утра начались торжественные события, в результате которых Карл,
никогда не имевший полного права называться королем своих подданных, должен
был стать миропомазанным властителем. Вышитые лилии, шелк и горностаевый мех
скрывали недостатки его тщедушной фигуры, он казался сильным, благородным и
выше обычного человеческого роста. Лишь маленькая, жалкая голова, еще не
покрытая и не коронованная, напоминала о том дофине, над которым на
протяжении долгих семи лет гак зло смеялись англичане, бургундцы и французы.
Правда, отсутствовали главные сокровища государства, скипетр и корона -
англичане вовремя успели отвезти их в Сен-Дени, где они хранились в надежном
месте. Нужно было подготовить другую корону, что, по уверению архиепископа,
не наносило никакого ущерба законности миропомазания. И без того в этой
церемонии, ранее совершавшейся по многовековому обычаю, в котором
учитывались все незначительнейшие подробности, теперь было много неслыханных
новинок. В самом начале церемонии, например, герцог Бургундский должен был
посвятить короновавшегося в рыцари, показав тем самым, что князья признают
достоинство будущего властителя. Но герцог Бургундский служил англичанам, и
поэтому его должен был замещать герцог Алансон как кровный родственник
королевского дома. Совершенно неожиданным, не предусмотренным никакими
уставами являлся вопрос об участии в этой церемонии девушки из народа, ведь
ранее в церемонии предполагались роли только для наиболее знатных
представителей дворянства и высших церковных иерархов. И все же выбора не
было, Жанне следовало отвести почетное место, на этом настаивал не только
народ, но и ее товарищи по оружию. Режинальд, в чьей епархии находился
Реймсский собор и для кого коронация стала величайшим деянием в жизни,
согласился с тем, чтобы девушка стояла рядом с королем, ведь не стоило и
спорить, что именно она привел сюда дофина.
С завтрашнего дня начиналась новая страница биографии Карла Седьмого...
Это было незабываемое зрелище. Жанна появилась в своем ярко-красном
плаще из брюссельского сукна, под ним виднелась зеленая туника с вышитой
золотой крапивой - эмблемой Орлеанского дома. Семнадцатилетнюю девичью
головку украшала лишь привычная стрижка "под пажа". В правой руке Жанна
торжественно держала свой ангельский штандарт. Это не предусматривалось
никакими правилами и никак не оговаривалось.
- Зачем ты принесла свой штандарт в церковь? - спросил Режинальд.
- Он видел плохие дни, он должен увидеть и хорошие.
В спешке архиепископ не смог найти предлога, чтобы помешать ей
исполнить ее желание, и поэтому, когда Карл ровно в девять предстал перед
главным алтарем, над его непокрытой головой покровительственно парили образы
святого Михаила и святого Гавриила.
В широком нефе церкви в большой тесноте стояла толпа рыцарей, горожан,
наемников и крестьян, двери оставались открытыми, так как на площади перед
собором также толпился народ. Не совсем в задних рядах, но и не совсем в
передних, а так, чтобы хорошо видеть, что происходит перед алтарем, стояли
рядом опрятно одетый крестьянин и наемник. Они никогда не были знакомы, но
торжественный момент сблизил всех присутствующих. Наемник слушал церемонию
на том языке, которого не мог знать крестьянин, происходивший из другой
местности; вот почему в этот праздничный час он чувствовал себя знатоком,
хотя и ему еще не доводилось присутствовать на коронации; отец Карпа
короновался, когда наемник был еще младенцем.
- Это миро святого Ремигия, - шепнул он своему соседу в тот момент,
когда Жиль де Рэ, только что ставший маршалом, протянул архиепископу
маленькую колбу, из которой Режинальд золотой иглой достал миро. Архиепископ
помазал Карлу лоб, руки и плечи; молитвы он произносил по-латыни, и народ не
понимал их.
- Это миро принес белый голубь, когда крестился Хлодвиг из династии
Меровингов, - поучал наемник крестьянина. -Место, где стоит Дева,
предоставлено ей по праву. Это ее мы все должны благодарить. Разве не
чудесно она выглядит?
Крестьянин кивнул, но в глазах его был далекий, отсутствующий блеск.
- Вон тот толстяк - господин де Тремуй, сегодня он стал графом. Рядом с
ним в красном плаще стоит Орлеанский Бастард.
- Тише, - заворчал кто-то.
Прошел час. Из ряда епископов, облаченных в бело-фиолетовые одеяния,
вышел Режинальд, чтобы передать Карлу корону, он держал ее высоко в воздухе,
на вытянутых руках. Девушка, как и сам Карл, преклонила колени, лишь ее
белый штандарт неколебимо и триумфально возвышался над головой дофина. И вот
королю возложили на голову корону.
"Ноэль! Ноэль!" - закричал народ, и этот крик нескончаемыми волнами
заполнил город. Трубачи заиграли в фанфары так громко, что, казалось,
задрожали старые стены собора. Дофин Карл стал королем Карлом Седьмым.
"Да здравствует король! Да здравствует Дева!" Ни один человек не
молчал, все голоса слились в едином ликовании. Спустя мгновение наемник
заметил, что крестьянин, стоявший рядом с ним, молчит, и возмущенно толкнул
его локтем в бок. И лишь теперь увидел, что по худому загорелому лицу его
соседа текут слезы.
- Почему Вы не радуетесь? - закричал наемник ему в ухо.
- Я радуюсь, но только Дева - моя дочь. Наемник не расслышал этих слов
среди всеобщего ликования; пришло время продвигаться к выходу, церемония
подходила к концу, закончиться она должна была в два часа, и следовало
торопиться, чтобы попасть к обильному праздничному обеду.
Отец Жанны Жакоб д'Арк не успел поговорить со своей дочерью перед
коронацией. Его лошадь была не из сильных, так как зимой ей давали слишком
мало овса, а ехать ему пришлось всю ночь напролет. Он полагал, что после
торжества Жанна, разумеется, будет пировать вместе с королем. Теперь же он
хотел подождать ее в гостинице, где она остановилась, он рассчитывал
встретить там сыновей.
- Не знаете ли Вы, где живет Дева? - спросил он у рядом стоявшего
горожанина, когда, наконец, с большим трудом пробрался через тесную толпу к
выходу из собора.
- Разумеется, знаю, в гостинице "У полосатого осла". Бон там, Вы видите
фронтон за первым углом?
Жакоб д'Арк постучался в гостиницу медным молотком, висевшим на двери,
и подумал, что все-таки было бы неплохо, если бы здесь была и мать Жанны,
ведь она умеет обращаться с благородными людьми намного лучше, чем он. Дверь
открыл мальчик в роскошной шелковой одежде, очень вежливо спросив, чего он
желает.
- Я хотел бы... Вы, вероятно, знаете, где находится Дева Жанна?
У мальчика были веселые глаза и толстые щеки.
- Конечно, - ответил он, - она наверху и сейчас как раз обедает. Я паж
Девы, а зовут меня Луи.
- Видите ли... я очень хочу ее видеть, я ее отец.
Луи раскрыл рот от неожиданности, он забыл о своем хорошем воспитании и
побежал вверх по лестнице, всякий раз перепрыгивая через две ступени. Но
Жанна уже вышла к нему навстречу и громко, как двенадцатилетний мальчик,
закричала:
- Отец!
Жакоб д'Арк тотчас же сел вместе с ней за стол, и только теперь
почувствовал, что у него болит желудок от голода. Сыновья налили отцу вина,
хозяин гостиницы выставил перед ним лучшие куски; шел веселый пир, и Жакоб
д'Арк время от времени украдкой смотрел на дочь, которая ела столь же мало,
как и дома, хотя от некоторых угощений просто слюнки текли.
- Вы должны гордиться, как ни один отец во всей Франции, - сказал
хозяин гостиницы. - Ведь иметь такую дочь - это благодать Божья.
- Правильно, - воскликнула его супруга, которая только что взяла у
служанки тарелку, полную свежих булочек.- Вы там в Лотарингии совсем не
знаете, что сделала Дева, и как мы ей благодарны.
Жанна склонилась над тарелкой, затем посмотрела отцу в глаза и,
улыбнувшись, покачала головой, как бы извиняясь за обилие слов, о ней
сказанных. Нет, она ничуть не изменилась, правда, жалко, что у нее острижены
волосы, да и штаны ему тоже не нравились.
Потом отец с дочерью сидели в комнатке в эркере, откуда были видны
вздымающиеся в голубое июльское небо узкие и острые верхушки башен собора.
- Почему с Вами не приехала мать? Она на меня сердится?
- Она не могла оставить скот на попечение твоей сестры. Да и верховая
езда не для нее. Нет, она не гневается. Сначала, видишь ли, мы просто не
поняли, что ты от нас ушла. Мать плакала, а я сердился. Но когда потом нам
рассказали, что ты сделала и что ты осталась храброй девочкой, тогда мы
вспомнили слова из Священного Писания: "Всякий, кто оставит отца или мать
ради Имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную". Поэтому мы
знаем, что здесь извиняться не за что, - Жакоб д'Арк произнес это,
запинаясь, словно ему было стыдно выражать свою маленькую печаль столь
великими словами. Взор его светлых глаз был обращен глубоко внутрь души, и
теперь отец и дочь казались похожими друг на друга.
- Благодарю Вас, отец, ничего более прекрасного сказать мне сегодня Вы
не могли.
Она охотно расспросила бы его о своих подругах, обо всех домашних
животных, которых они держали... Но после того, как отец ее уверил, что
можно ожидать хороший урожай, что с тех пор, как у народа появилась надежда,
по всей Лотарингии стало меньше разбоя и грабежей, он захотел посмотреть на
ее доспехи и штандарт, и Жанна должна была рассказать ему об Орлеане, о
товарищах по оружию, о короле и дворе. Только теперь она признавала за своим
господином королевский титул, ранее она называла его не иначе, как дофином.
- Рыцарь, который держал колбу с миром, а затем стоял сзади тебя, этот
черноволосый, я забыл, как его зовут, тоже воевал вместе с тобой?
- Господин де Рэ? Да, он всегда был храбрым, поэтому сегодня его
произвели в маршалы, хотя он еще так молод.
- Гм, - сказал Жакоб д'Арк, - он мне не особенно нравится, у него
мрачное лицо.
Теперь смеялась Жанна. Об этом он никому не должен говорить, так как
при всем дворе не было никого, кто не считал бы маршала де Рэ прекраснейшим
рыцарем Франции.
- А тебе он тоже нравится?
Она ответила не сразу.
- Маршал де Рэ - господин, за которого нужно молиться.
Пришли братья и спросили, где отец оставил лошадь и хорошо ли ее там
кормят.
- Это гнедая кобыла? - поинтересовалась Жанна.
- Да, - ответил отец. В пути лошадь захромала, и он боялся, что
возвращение домой будет для нее затруднительно, ведь она уже немолодая. На
это Жанна сказала, что о возвращении домой думать пока еще рано, а что
касается лошади, то она попросит жителей Реймса подарить отцу новую. Вчера
ее как раз спросили, нет ли у нее какого-нибудь желания. И об оплате счетов
в трактире, где отец сегодня живет и еще, вероятно, проживет несколько дней,
пусть он не беспокоится.
- Я думал - то есть, это говорила мама, - если бы господин король
захотел тебя сейчас отпустить, не могли бы мы поехать домой все вместе? Ведь
и мальчиков так не хватает дома...
- Поверьте мне, отец, я об этом не забыла. Одному Господу известно, как
хотела бы я вернуться с Вами.
- Все-таки ты исполнила свое обещание: Орлеан освобожден, а наш
господин король коронован.
- Вы правы, отец, больше я ничего не обещала.
- Почему же ты тогда не поедешь со мной?
- Я просила короля отпустить меня, но он пожелал, чтобы я осталась.
- Возможно, Жанна, если ты попросишь его сегодня или завтра еще раз...
Говорят, что он делает все, чего бы ты ни пожелала.
- Неужели говорят?
Реймсцы подарили Жакобу д'Арку новую лошадь, а его счета были оплачены.
Король повелел также выдать ему из казны восемьдесят турнезских фунтов, а
Домре-ми и соседнее местечко Гре, по просьбе Жанны, были милостиво
освобождены от налогов и оброка, и эта привилегия сохранялась за ними на
протяжении трех столетий. Но одна-единственная просьба, с которой девушка
обратилась к королю, исполнена не была: Карл не отпустил Жанну домой.
Итак, Жакоб д'Арк попрощался и поехал в Домреми. Несмотря на то, что
дома ему нужны были рабочие руки, сыновей он оставил вместе с Жанной. Это
была жертва, принесенная им во имя Того, Кто сказал: "Всякий, кто оставит
отца и мать ради Имени Моего..." :
Он никогда больше не видел дочери.
Четыре дня спустя после коронации Карл вместе с Жанной и войском снова
стали продвигаться из города в город, причем Карл, как всегда, был
нерешителен и втайне желал вернуть себе замки на Луаре, в то время как Жанна
недвусмысленно говорила о том, что цель этого похода - Париж. Через неделю
король выполнил желание Тремуя и Режинальда, хотя они открыто не выражали
его: он подписал перемирие с бургундцами на пятнадцать дней, так как те
обещали по истечении этого срока сдать Париж. В Париже, однако, правили не
бургундцы, а англичане, которые были рады выиграть время. Тремую за
перемирие заплатили бургундцы, а Режинальд был исполнен решимости заниматься
политикой отныне и
впредь.
Жанну никто ни о чем не спрашивал, но она была в курсе всех событий и
планов. 5 августа, через девятнадцать дней после коронации, она продиктовала
письмо "милым и добрым друзьям из Реймса". Перед тем жители Реймса выразили
ей доверие и беспокойство в связи с тем, что французская армия ушла из
города.
"Жанна, Дева, сообщает Вам о себе и просит и умоляет Вас никогда не
сомневаться в благом деле Вашей борьбы за королевский род, я же обещаю и
ручаюсь, что не покину Вас, пока жива. Это правда, что король заключил с
герцогом Бургундским перемирие на пятнадцать дней, по истечении коих город
Париж должен быть мирно сдан. И все же не удивляйтесь, что я упоминаю об
этом столь кратко, так как я вообще недовольна перемириями, заключаемыми
подобным образом, и не знаю, буду ли соблюдать их. Но если я и буду
соблюдать, то только ради чести короля, ради того, чтобы не было ущерба для
королевского рода, ибо я снова соберу королевское войско, если по истечении
пятнадцати дней не наступит мир".
Немецкий каноник задает вопросы французской сивилле...
Прошло ровно девятнадцать недель со дня, как Жанна появилась в Шиноне.
На деревьях, которые тогда были в цвету, теперь созрели плоды, и за этот
небольшой промежуток времени семнадцатилетняя девушка дала Франции
короля-француза, хотя за девять лет до этого в силу торжественного договора
между двумя государствами королем был объявлен англичанин. После
восьмидесяти лет сплошных поражений эта девушка повела французов от победы к
победе - вопреки сомнениям, взаимному соперничеству и пустой казне. В те
годы еще не существовало изобретений, позволявших каждый день заполнять
миллионы листов бумаги последними известиями или же отправлявших новости по
эфиру, но писались письма, составлялись летописи, послы ездили в разные
страны, люди слушали рассказы, сидя у каминов, докладывали о событиях,
появляясь при дворах иностранных государств. Еще до наступления осени Европа
узнала обо всем, что произошло во Франции. Колдовство или чудо? Какое мнение
следовало иметь об этой девушке? Как люди из народа, так и вельможи,
немецкие и итальянские университеты страстно желали знать о ней истину
Во всех странах были ясновидящие женщины, утверждавшие, что слышат
голоса или что им являются ангелы. Одни из этих женщин считались ведьмами, а
другие - святыми, и ученейшие мужи того времени писали объемистые трактаты о
том, как следует отличать одних от других. Но Жанна, Орлеанская Дева,
казалось, представляла собой особый случай.
Итальянский хронист Антонио Морозини писал еще до победы под Орлеаном:
"Все единодушны в том, что сия юная дама творит чудеса. Что же касается
меня, то я скажу так: велико могущество Господне; и я не знаю, должен ли я
верить тому, что рассказывают, или нет... Но факт состоит в том, что дофин
день ото дня продвигается все дальше вперед".
Персеваль де Буленвилье, старый рыцарь, преданный Орлеанскому дому,
через три дня после великой победы при Пате написал герцогу Миланскому
Филиппо-Марио письмо, содержащее такой биографический портрет девушки,
какого не создал ни один из современных ей художников, - девушки, о которой
мы не знаем, были у нее светлые или темные глаза, каштановые или черные
волосы, была ли она высокого или же небольшого роста.
"... Родилась она в деревушке, называемой Домреми, на реке Маас в
Лотарингии. Известно, что она рождена от честных и справедливых родителей. В
ночь на Рождество Господне, когда народы имеют обыкновение в великом
блаженстве чтить труды Христовы, вошла она в мир смертных. И чудесно весь
народ в том самом месте был объят радостью безмерной; не зная о рождении
Девы, люди бежали туда и сюда и спрашивали, что нового произошло. У
некоторых сердце было весьма потрясено какою-то новою радостью. И, кроме
того, петухи, словно провозвестники новой радости, кричали тогда
необыкновенным, до сих пор не слыханным криком. Видели, как они на
протяжении более чем двух часов хлопали крыльями, предсказывая то, что
суждено было этой -малютке.
Дитя выросло, и когда ему исполнилось семь лет, поручили ему пасти овец
по крестьянскому обычаю. При этом, насколько известно, ни одна овечка не
пропала, ни одной не задрал волк, и пока дитя пребывало в доме отца своего,
защищало оно батраков с такою надежностью, что ни притеснения врагов, ни
злоба варваров не затронули и слабейшего среди них.
После этого, когда исполнилось ей двенадцать лет, пришло к ней первое
откровение следующим образом: вместе с девушками из своего общества пасла
она родительских овец, вышла на лужайку, и кто-то из девушек спросил ее, не
желает ли она прыгнуть, чтобы получить за это в награду цветы или нечто
подобное. Она исполнила это и, как и обещала, во второй и в третий раз
бежала с такою скоростью, что они думали, она почти не касается земли, так
что одна из девушек воскликнула: "Жанна, я вижу, как ты летишь по воздуху
над
землей".
Когда она окончила свой бег и остановилась на краю лужайки, как
зачарованная, и, отрешившись от чувств, перевела дух и отдыхала, устав
телом, предстала пред ней | некая дева, которая произнесла: "Жанна, поспеши
домой, "ибо мать твоя сказала, что она нуждается в твоей помощи". И,
полагая, что то была дочь каких-либо их сосе-1-дей, Жанна спешно пришла
домой, встретилась с матерью, спросившей ее, почему она оставила овец без
присмотра, и разбранившей ее за это. "Разве ты не посылала за мной?" -
сказало невинное дитя. На это мать ответила: "Нет". Сначала Жанна посчитала
себя обманутой, и когда она возвращалась в общество пастушек, внезапно перед
очами ее возникло сияющее облако, из коего раздался голос, так говоривший
ей: "Жанна, тебе пристало другим путем идти и чудесные деяния совершать, ибо
ты - та, которую избрал Царь Небесный для защиты короля Карла..." Как только
голос перестал звучать, облако исчезло, и Дева содрогнулась и пребывала как
бы в смятении чувств. Невинная не знала, должна ли она теперь верить ... а
так как подобные откровения случались днем и ночью ... она молчала... и
оставалась в неизвестности на протяжении пяти пет.
... Девушка имеет привлекательную внешность и мужскую осанку, говорит
она мало и выказывает чудесный ум; речи она произносит приятным высоким
голосом, как и подобает женщине. В еде она умеренна, еще более она умеренна
в винопитии. Она находит удовольствие в прекрасных конях и оружии. Весьма
чтит вооруженных и благородных мужей. Многие собрания и разговоры Деве
неприятны. Часто глаза ее наполняются слезами, любит она и веселье.
Претерпевает неслыханно тяжкие труды, а когда носит оружие, показывает такое
упорство, что день и ночь в течение шести дней может непрерывно оставаться в
полном вооружении. Она говорит, что у англичан нет права владеть Францией, и
для этого, говорит она, послал ее Господь, чтобы она их изгнала и одолела...
Светлейший князь, сим я заканчиваю, хотя случилось больше чудес, нежели
я могу Вам об этом написать или же выразить словами. Пока я это писал,
вышеназванная Дева уже продвинулась в область города Реймса в Шампани.
Сиятельнейший и могущественнейший князь и мой высокочтимый господин! Честь
имею смиренно откланяться перед Вами, прошу Всевышнего, дабы Он охранял Вас
и исполнял Ваши желания.
Написано: Битеромис, июня месяца 21 дня.
Ваш смиренный слуга
Персеваль, господин де Буленвилье, советник и камергер короля французов
и господина герцога Орлеанского, королевский сенешаль, родом из Берри".
Это письмо, датированное 21 июня 1429 г. и отправленное герцогу
Миланскому, получило в Европе широкую известность. Существует и его немецкий
перевод, сделанный в том же столетии, он хранился в Кенигсбергском архиве.
Как-то прохладным сентябрьским вечером того же 1429 года в одном из
замков к западу от Компьеня - принадлежавшем герцогу Бургундскому, но
предоставленном им в распоряжение английского маршала - у пылающего камина
сидели двое гостей. Одним из них был молодой каноник по имени Рупертус
Гейер, который по поручению генерального викария Его Милости епископа
Рабануса Шпейерского, был в составе посольства в одном из бургундских
монастырей, а теперь возвращался домой в город Ландау, расположенный в
Пфальце. Внезапно стало темно, и так как он больше не мог быть уверенным,
что находится на верном пути, он попросился в замок переночевать. Английский
маршал, будучи человеком доброжелательным, охотно оказал ему гостеприимство,
предварительно убедившись в том, что каноник не на стороне французов. За
обедом Рупертус Гейер сидел рядом с Питером Маколеем, доктором права из
Оксфорда, который за две недели до этого пересек Ла-Манш, чтобы, как он
говорил, собрать побольше сведений об этой "французской сивилле", не зря
пользовавшейся столь дурной славой в Англии. Никакая другая тема не могла
так обрадовать Гейера, ибо не только он сам интересовался всеми вопросами,
господин крестный? Тогда отвезите домой мое старое платье. Когда я вернусь в
Домреми, я буду рада его видеть.
Девушка достала из кармана плаща свою красную заштопанную крестьянскую
юбку. Уже давно она не носила женской одежды. Подумала ли Жанна в тот
момент, что ей еще доведется носить юбку? Или, может быть, она отправляла ее
родителям как единственный подарок на память ?
- Жанна, скорее всего, это тебе уже не понадобится, - улыбнулся Морель.
- Никогда? - содрогнулась Жанна. - Избави Бог!
Пришел паж Луи. Не желает ли Жанна принять делегацию граждан? Они
настоятельно просят об этом. А это письмо передал посланник губернатора
Тулузы. Герцог Алансон просит прочесть его вслух.
- Подожди немного, Луи, - она снова обратилась к крестьянам. Не хотят
ли ее родители приехать в Реймс? Через воскресенье она надеется там быть.
- Но ведь в Реймсе все еще сидят англичане. Сдадутся ли они так скоро?
Жанна в ответ лишь кивнула.
-Я порадовалась бы от всего сердца, выполните, пожалуйста, мою просьбу.
По мере того, как армия подходила к Реймсу, Карл с каждым днем
становился все беспокойнее. Все раньше он по вечерам приказывал отправляться
на поиски ночлега. Теперь у него было 12000 человек, но ни одного орудия.
- Не может быть и речи о том, чтобы Реймс капитулировал. Удержать город
- дело чести для Бедфорда, - эти фразы Тремуй без конца повторял всем. Но
Режи-нальд спешил, в эти дни он безошибочно сделал ставку на Жанну. И вот
вдали на горизонте уже появились стены и башни древнего города, в котором
происходили коронации.
- Ничего нового? - спрашивал Карл, просыпаясь по утрам.
- Да, сир, ничего нового.
Он ночевал в небольшом городке где удалось раздобыть две кровати. В
этом медвежьем углу нужно было ждать, возможно, несколько недель, пока Реймс
не капитулирует. А если Реймс неприступен-что тогда? Тогда Карл попал бы в
худшее положение, чем прежде. Вся Франция смеялась бы над ним.
- Какое у нас сегодня число?
- Суббота, сир.
- Дурак. Число, а не день недели! ..
- Шестнадцатое июля.
Карл оделся и в одиннадцать часов начал отдавать приказания своим
советникам. Но вдруг послышался топот копыт по убогой мостовой, шум
возбужденных голосов приближался.
- Посмотри! - приказал Карл слуге, и слуга тихонько подкрался к окну.
- Сир!
- Что там такое?
- Там рыцарь с подносом, а на подносе ключ. В дверь постучали.
Режинальд, как всегда корректный, доложил о своем прибытии. Он вошел вместе
с Жанной.
- Ключи от Реймса, благородный дофин! - девушка сияла.
- А как же англичане?
- Позавчера ушли из города, - сказал Режинальд, чтобы хоть что-то
сказать.
В эту ночь с субботы на воскресенье во всем Реймсе никто не мог даже и
думать о сне. До позавчерашнего дня все слушались "годонов", а теперь в
городе находился французский дофин, который уже завтра должен был стать
законным королем. Реймс вовсю готовился к коронации: работали столяры,
пекари, мясники, свечных дел мастера, женщины и даже дети. К домам
прикрепляли гирлянды, резали кур, готовили пироги; работу, на которую
требовались недели, выполнили за каких-то полтора дня. Коронация могла
состояться только в воскресенье, а ворота города были открыты в субботу
утром. Карл тоже не мог уснуть от грохота и стука молотков, он жил во дворце
недалеко от Нотр-Дам; Режинальд же - в своем собственном дворце, впервые в
жизни. Сама Жанна квартировала в гостинице под названием "У полосатого
оспа".
Сквозь дымку фимиама в великолепные окна врывался невиданно роскошный
солнечный свет, сверкали многоцветные пышные одеяния и золото, и вот в
девять часов утра начались торжественные события, в результате которых Карл,
никогда не имевший полного права называться королем своих подданных, должен
был стать миропомазанным властителем. Вышитые лилии, шелк и горностаевый мех
скрывали недостатки его тщедушной фигуры, он казался сильным, благородным и
выше обычного человеческого роста. Лишь маленькая, жалкая голова, еще не
покрытая и не коронованная, напоминала о том дофине, над которым на
протяжении долгих семи лет гак зло смеялись англичане, бургундцы и французы.
Правда, отсутствовали главные сокровища государства, скипетр и корона -
англичане вовремя успели отвезти их в Сен-Дени, где они хранились в надежном
месте. Нужно было подготовить другую корону, что, по уверению архиепископа,
не наносило никакого ущерба законности миропомазания. И без того в этой
церемонии, ранее совершавшейся по многовековому обычаю, в котором
учитывались все незначительнейшие подробности, теперь было много неслыханных
новинок. В самом начале церемонии, например, герцог Бургундский должен был
посвятить короновавшегося в рыцари, показав тем самым, что князья признают
достоинство будущего властителя. Но герцог Бургундский служил англичанам, и
поэтому его должен был замещать герцог Алансон как кровный родственник
королевского дома. Совершенно неожиданным, не предусмотренным никакими
уставами являлся вопрос об участии в этой церемонии девушки из народа, ведь
ранее в церемонии предполагались роли только для наиболее знатных
представителей дворянства и высших церковных иерархов. И все же выбора не
было, Жанне следовало отвести почетное место, на этом настаивал не только
народ, но и ее товарищи по оружию. Режинальд, в чьей епархии находился
Реймсский собор и для кого коронация стала величайшим деянием в жизни,
согласился с тем, чтобы девушка стояла рядом с королем, ведь не стоило и
спорить, что именно она привел сюда дофина.
С завтрашнего дня начиналась новая страница биографии Карла Седьмого...
Это было незабываемое зрелище. Жанна появилась в своем ярко-красном
плаще из брюссельского сукна, под ним виднелась зеленая туника с вышитой
золотой крапивой - эмблемой Орлеанского дома. Семнадцатилетнюю девичью
головку украшала лишь привычная стрижка "под пажа". В правой руке Жанна
торжественно держала свой ангельский штандарт. Это не предусматривалось
никакими правилами и никак не оговаривалось.
- Зачем ты принесла свой штандарт в церковь? - спросил Режинальд.
- Он видел плохие дни, он должен увидеть и хорошие.
В спешке архиепископ не смог найти предлога, чтобы помешать ей
исполнить ее желание, и поэтому, когда Карл ровно в девять предстал перед
главным алтарем, над его непокрытой головой покровительственно парили образы
святого Михаила и святого Гавриила.
В широком нефе церкви в большой тесноте стояла толпа рыцарей, горожан,
наемников и крестьян, двери оставались открытыми, так как на площади перед
собором также толпился народ. Не совсем в задних рядах, но и не совсем в
передних, а так, чтобы хорошо видеть, что происходит перед алтарем, стояли
рядом опрятно одетый крестьянин и наемник. Они никогда не были знакомы, но
торжественный момент сблизил всех присутствующих. Наемник слушал церемонию
на том языке, которого не мог знать крестьянин, происходивший из другой
местности; вот почему в этот праздничный час он чувствовал себя знатоком,
хотя и ему еще не доводилось присутствовать на коронации; отец Карпа
короновался, когда наемник был еще младенцем.
- Это миро святого Ремигия, - шепнул он своему соседу в тот момент,
когда Жиль де Рэ, только что ставший маршалом, протянул архиепископу
маленькую колбу, из которой Режинальд золотой иглой достал миро. Архиепископ
помазал Карлу лоб, руки и плечи; молитвы он произносил по-латыни, и народ не
понимал их.
- Это миро принес белый голубь, когда крестился Хлодвиг из династии
Меровингов, - поучал наемник крестьянина. -Место, где стоит Дева,
предоставлено ей по праву. Это ее мы все должны благодарить. Разве не
чудесно она выглядит?
Крестьянин кивнул, но в глазах его был далекий, отсутствующий блеск.
- Вон тот толстяк - господин де Тремуй, сегодня он стал графом. Рядом с
ним в красном плаще стоит Орлеанский Бастард.
- Тише, - заворчал кто-то.
Прошел час. Из ряда епископов, облаченных в бело-фиолетовые одеяния,
вышел Режинальд, чтобы передать Карлу корону, он держал ее высоко в воздухе,
на вытянутых руках. Девушка, как и сам Карл, преклонила колени, лишь ее
белый штандарт неколебимо и триумфально возвышался над головой дофина. И вот
королю возложили на голову корону.
"Ноэль! Ноэль!" - закричал народ, и этот крик нескончаемыми волнами
заполнил город. Трубачи заиграли в фанфары так громко, что, казалось,
задрожали старые стены собора. Дофин Карл стал королем Карлом Седьмым.
"Да здравствует король! Да здравствует Дева!" Ни один человек не
молчал, все голоса слились в едином ликовании. Спустя мгновение наемник
заметил, что крестьянин, стоявший рядом с ним, молчит, и возмущенно толкнул
его локтем в бок. И лишь теперь увидел, что по худому загорелому лицу его
соседа текут слезы.
- Почему Вы не радуетесь? - закричал наемник ему в ухо.
- Я радуюсь, но только Дева - моя дочь. Наемник не расслышал этих слов
среди всеобщего ликования; пришло время продвигаться к выходу, церемония
подходила к концу, закончиться она должна была в два часа, и следовало
торопиться, чтобы попасть к обильному праздничному обеду.
Отец Жанны Жакоб д'Арк не успел поговорить со своей дочерью перед
коронацией. Его лошадь была не из сильных, так как зимой ей давали слишком
мало овса, а ехать ему пришлось всю ночь напролет. Он полагал, что после
торжества Жанна, разумеется, будет пировать вместе с королем. Теперь же он
хотел подождать ее в гостинице, где она остановилась, он рассчитывал
встретить там сыновей.
- Не знаете ли Вы, где живет Дева? - спросил он у рядом стоявшего
горожанина, когда, наконец, с большим трудом пробрался через тесную толпу к
выходу из собора.
- Разумеется, знаю, в гостинице "У полосатого осла". Бон там, Вы видите
фронтон за первым углом?
Жакоб д'Арк постучался в гостиницу медным молотком, висевшим на двери,
и подумал, что все-таки было бы неплохо, если бы здесь была и мать Жанны,
ведь она умеет обращаться с благородными людьми намного лучше, чем он. Дверь
открыл мальчик в роскошной шелковой одежде, очень вежливо спросив, чего он
желает.
- Я хотел бы... Вы, вероятно, знаете, где находится Дева Жанна?
У мальчика были веселые глаза и толстые щеки.
- Конечно, - ответил он, - она наверху и сейчас как раз обедает. Я паж
Девы, а зовут меня Луи.
- Видите ли... я очень хочу ее видеть, я ее отец.
Луи раскрыл рот от неожиданности, он забыл о своем хорошем воспитании и
побежал вверх по лестнице, всякий раз перепрыгивая через две ступени. Но
Жанна уже вышла к нему навстречу и громко, как двенадцатилетний мальчик,
закричала:
- Отец!
Жакоб д'Арк тотчас же сел вместе с ней за стол, и только теперь
почувствовал, что у него болит желудок от голода. Сыновья налили отцу вина,
хозяин гостиницы выставил перед ним лучшие куски; шел веселый пир, и Жакоб
д'Арк время от времени украдкой смотрел на дочь, которая ела столь же мало,
как и дома, хотя от некоторых угощений просто слюнки текли.
- Вы должны гордиться, как ни один отец во всей Франции, - сказал
хозяин гостиницы. - Ведь иметь такую дочь - это благодать Божья.
- Правильно, - воскликнула его супруга, которая только что взяла у
служанки тарелку, полную свежих булочек.- Вы там в Лотарингии совсем не
знаете, что сделала Дева, и как мы ей благодарны.
Жанна склонилась над тарелкой, затем посмотрела отцу в глаза и,
улыбнувшись, покачала головой, как бы извиняясь за обилие слов, о ней
сказанных. Нет, она ничуть не изменилась, правда, жалко, что у нее острижены
волосы, да и штаны ему тоже не нравились.
Потом отец с дочерью сидели в комнатке в эркере, откуда были видны
вздымающиеся в голубое июльское небо узкие и острые верхушки башен собора.
- Почему с Вами не приехала мать? Она на меня сердится?
- Она не могла оставить скот на попечение твоей сестры. Да и верховая
езда не для нее. Нет, она не гневается. Сначала, видишь ли, мы просто не
поняли, что ты от нас ушла. Мать плакала, а я сердился. Но когда потом нам
рассказали, что ты сделала и что ты осталась храброй девочкой, тогда мы
вспомнили слова из Священного Писания: "Всякий, кто оставит отца или мать
ради Имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную". Поэтому мы
знаем, что здесь извиняться не за что, - Жакоб д'Арк произнес это,
запинаясь, словно ему было стыдно выражать свою маленькую печаль столь
великими словами. Взор его светлых глаз был обращен глубоко внутрь души, и
теперь отец и дочь казались похожими друг на друга.
- Благодарю Вас, отец, ничего более прекрасного сказать мне сегодня Вы
не могли.
Она охотно расспросила бы его о своих подругах, обо всех домашних
животных, которых они держали... Но после того, как отец ее уверил, что
можно ожидать хороший урожай, что с тех пор, как у народа появилась надежда,
по всей Лотарингии стало меньше разбоя и грабежей, он захотел посмотреть на
ее доспехи и штандарт, и Жанна должна была рассказать ему об Орлеане, о
товарищах по оружию, о короле и дворе. Только теперь она признавала за своим
господином королевский титул, ранее она называла его не иначе, как дофином.
- Рыцарь, который держал колбу с миром, а затем стоял сзади тебя, этот
черноволосый, я забыл, как его зовут, тоже воевал вместе с тобой?
- Господин де Рэ? Да, он всегда был храбрым, поэтому сегодня его
произвели в маршалы, хотя он еще так молод.
- Гм, - сказал Жакоб д'Арк, - он мне не особенно нравится, у него
мрачное лицо.
Теперь смеялась Жанна. Об этом он никому не должен говорить, так как
при всем дворе не было никого, кто не считал бы маршала де Рэ прекраснейшим
рыцарем Франции.
- А тебе он тоже нравится?
Она ответила не сразу.
- Маршал де Рэ - господин, за которого нужно молиться.
Пришли братья и спросили, где отец оставил лошадь и хорошо ли ее там
кормят.
- Это гнедая кобыла? - поинтересовалась Жанна.
- Да, - ответил отец. В пути лошадь захромала, и он боялся, что
возвращение домой будет для нее затруднительно, ведь она уже немолодая. На
это Жанна сказала, что о возвращении домой думать пока еще рано, а что
касается лошади, то она попросит жителей Реймса подарить отцу новую. Вчера
ее как раз спросили, нет ли у нее какого-нибудь желания. И об оплате счетов
в трактире, где отец сегодня живет и еще, вероятно, проживет несколько дней,
пусть он не беспокоится.
- Я думал - то есть, это говорила мама, - если бы господин король
захотел тебя сейчас отпустить, не могли бы мы поехать домой все вместе? Ведь
и мальчиков так не хватает дома...
- Поверьте мне, отец, я об этом не забыла. Одному Господу известно, как
хотела бы я вернуться с Вами.
- Все-таки ты исполнила свое обещание: Орлеан освобожден, а наш
господин король коронован.
- Вы правы, отец, больше я ничего не обещала.
- Почему же ты тогда не поедешь со мной?
- Я просила короля отпустить меня, но он пожелал, чтобы я осталась.
- Возможно, Жанна, если ты попросишь его сегодня или завтра еще раз...
Говорят, что он делает все, чего бы ты ни пожелала.
- Неужели говорят?
Реймсцы подарили Жакобу д'Арку новую лошадь, а его счета были оплачены.
Король повелел также выдать ему из казны восемьдесят турнезских фунтов, а
Домре-ми и соседнее местечко Гре, по просьбе Жанны, были милостиво
освобождены от налогов и оброка, и эта привилегия сохранялась за ними на
протяжении трех столетий. Но одна-единственная просьба, с которой девушка
обратилась к королю, исполнена не была: Карл не отпустил Жанну домой.
Итак, Жакоб д'Арк попрощался и поехал в Домреми. Несмотря на то, что
дома ему нужны были рабочие руки, сыновей он оставил вместе с Жанной. Это
была жертва, принесенная им во имя Того, Кто сказал: "Всякий, кто оставит
отца и мать ради Имени Моего..." :
Он никогда больше не видел дочери.
Четыре дня спустя после коронации Карл вместе с Жанной и войском снова
стали продвигаться из города в город, причем Карл, как всегда, был
нерешителен и втайне желал вернуть себе замки на Луаре, в то время как Жанна
недвусмысленно говорила о том, что цель этого похода - Париж. Через неделю
король выполнил желание Тремуя и Режинальда, хотя они открыто не выражали
его: он подписал перемирие с бургундцами на пятнадцать дней, так как те
обещали по истечении этого срока сдать Париж. В Париже, однако, правили не
бургундцы, а англичане, которые были рады выиграть время. Тремую за
перемирие заплатили бургундцы, а Режинальд был исполнен решимости заниматься
политикой отныне и
впредь.
Жанну никто ни о чем не спрашивал, но она была в курсе всех событий и
планов. 5 августа, через девятнадцать дней после коронации, она продиктовала
письмо "милым и добрым друзьям из Реймса". Перед тем жители Реймса выразили
ей доверие и беспокойство в связи с тем, что французская армия ушла из
города.
"Жанна, Дева, сообщает Вам о себе и просит и умоляет Вас никогда не
сомневаться в благом деле Вашей борьбы за королевский род, я же обещаю и
ручаюсь, что не покину Вас, пока жива. Это правда, что король заключил с
герцогом Бургундским перемирие на пятнадцать дней, по истечении коих город
Париж должен быть мирно сдан. И все же не удивляйтесь, что я упоминаю об
этом столь кратко, так как я вообще недовольна перемириями, заключаемыми
подобным образом, и не знаю, буду ли соблюдать их. Но если я и буду
соблюдать, то только ради чести короля, ради того, чтобы не было ущерба для
королевского рода, ибо я снова соберу королевское войско, если по истечении
пятнадцати дней не наступит мир".
Немецкий каноник задает вопросы французской сивилле...
Прошло ровно девятнадцать недель со дня, как Жанна появилась в Шиноне.
На деревьях, которые тогда были в цвету, теперь созрели плоды, и за этот
небольшой промежуток времени семнадцатилетняя девушка дала Франции
короля-француза, хотя за девять лет до этого в силу торжественного договора
между двумя государствами королем был объявлен англичанин. После
восьмидесяти лет сплошных поражений эта девушка повела французов от победы к
победе - вопреки сомнениям, взаимному соперничеству и пустой казне. В те
годы еще не существовало изобретений, позволявших каждый день заполнять
миллионы листов бумаги последними известиями или же отправлявших новости по
эфиру, но писались письма, составлялись летописи, послы ездили в разные
страны, люди слушали рассказы, сидя у каминов, докладывали о событиях,
появляясь при дворах иностранных государств. Еще до наступления осени Европа
узнала обо всем, что произошло во Франции. Колдовство или чудо? Какое мнение
следовало иметь об этой девушке? Как люди из народа, так и вельможи,
немецкие и итальянские университеты страстно желали знать о ней истину
Во всех странах были ясновидящие женщины, утверждавшие, что слышат
голоса или что им являются ангелы. Одни из этих женщин считались ведьмами, а
другие - святыми, и ученейшие мужи того времени писали объемистые трактаты о
том, как следует отличать одних от других. Но Жанна, Орлеанская Дева,
казалось, представляла собой особый случай.
Итальянский хронист Антонио Морозини писал еще до победы под Орлеаном:
"Все единодушны в том, что сия юная дама творит чудеса. Что же касается
меня, то я скажу так: велико могущество Господне; и я не знаю, должен ли я
верить тому, что рассказывают, или нет... Но факт состоит в том, что дофин
день ото дня продвигается все дальше вперед".
Персеваль де Буленвилье, старый рыцарь, преданный Орлеанскому дому,
через три дня после великой победы при Пате написал герцогу Миланскому
Филиппо-Марио письмо, содержащее такой биографический портрет девушки,
какого не создал ни один из современных ей художников, - девушки, о которой
мы не знаем, были у нее светлые или темные глаза, каштановые или черные
волосы, была ли она высокого или же небольшого роста.
"... Родилась она в деревушке, называемой Домреми, на реке Маас в
Лотарингии. Известно, что она рождена от честных и справедливых родителей. В
ночь на Рождество Господне, когда народы имеют обыкновение в великом
блаженстве чтить труды Христовы, вошла она в мир смертных. И чудесно весь
народ в том самом месте был объят радостью безмерной; не зная о рождении
Девы, люди бежали туда и сюда и спрашивали, что нового произошло. У
некоторых сердце было весьма потрясено какою-то новою радостью. И, кроме
того, петухи, словно провозвестники новой радости, кричали тогда
необыкновенным, до сих пор не слыханным криком. Видели, как они на
протяжении более чем двух часов хлопали крыльями, предсказывая то, что
суждено было этой -малютке.
Дитя выросло, и когда ему исполнилось семь лет, поручили ему пасти овец
по крестьянскому обычаю. При этом, насколько известно, ни одна овечка не
пропала, ни одной не задрал волк, и пока дитя пребывало в доме отца своего,
защищало оно батраков с такою надежностью, что ни притеснения врагов, ни
злоба варваров не затронули и слабейшего среди них.
После этого, когда исполнилось ей двенадцать лет, пришло к ней первое
откровение следующим образом: вместе с девушками из своего общества пасла
она родительских овец, вышла на лужайку, и кто-то из девушек спросил ее, не
желает ли она прыгнуть, чтобы получить за это в награду цветы или нечто
подобное. Она исполнила это и, как и обещала, во второй и в третий раз
бежала с такою скоростью, что они думали, она почти не касается земли, так
что одна из девушек воскликнула: "Жанна, я вижу, как ты летишь по воздуху
над
землей".
Когда она окончила свой бег и остановилась на краю лужайки, как
зачарованная, и, отрешившись от чувств, перевела дух и отдыхала, устав
телом, предстала пред ней | некая дева, которая произнесла: "Жанна, поспеши
домой, "ибо мать твоя сказала, что она нуждается в твоей помощи". И,
полагая, что то была дочь каких-либо их сосе-1-дей, Жанна спешно пришла
домой, встретилась с матерью, спросившей ее, почему она оставила овец без
присмотра, и разбранившей ее за это. "Разве ты не посылала за мной?" -
сказало невинное дитя. На это мать ответила: "Нет". Сначала Жанна посчитала
себя обманутой, и когда она возвращалась в общество пастушек, внезапно перед
очами ее возникло сияющее облако, из коего раздался голос, так говоривший
ей: "Жанна, тебе пристало другим путем идти и чудесные деяния совершать, ибо
ты - та, которую избрал Царь Небесный для защиты короля Карла..." Как только
голос перестал звучать, облако исчезло, и Дева содрогнулась и пребывала как
бы в смятении чувств. Невинная не знала, должна ли она теперь верить ... а
так как подобные откровения случались днем и ночью ... она молчала... и
оставалась в неизвестности на протяжении пяти пет.
... Девушка имеет привлекательную внешность и мужскую осанку, говорит
она мало и выказывает чудесный ум; речи она произносит приятным высоким
голосом, как и подобает женщине. В еде она умеренна, еще более она умеренна
в винопитии. Она находит удовольствие в прекрасных конях и оружии. Весьма
чтит вооруженных и благородных мужей. Многие собрания и разговоры Деве
неприятны. Часто глаза ее наполняются слезами, любит она и веселье.
Претерпевает неслыханно тяжкие труды, а когда носит оружие, показывает такое
упорство, что день и ночь в течение шести дней может непрерывно оставаться в
полном вооружении. Она говорит, что у англичан нет права владеть Францией, и
для этого, говорит она, послал ее Господь, чтобы она их изгнала и одолела...
Светлейший князь, сим я заканчиваю, хотя случилось больше чудес, нежели
я могу Вам об этом написать или же выразить словами. Пока я это писал,
вышеназванная Дева уже продвинулась в область города Реймса в Шампани.
Сиятельнейший и могущественнейший князь и мой высокочтимый господин! Честь
имею смиренно откланяться перед Вами, прошу Всевышнего, дабы Он охранял Вас
и исполнял Ваши желания.
Написано: Битеромис, июня месяца 21 дня.
Ваш смиренный слуга
Персеваль, господин де Буленвилье, советник и камергер короля французов
и господина герцога Орлеанского, королевский сенешаль, родом из Берри".
Это письмо, датированное 21 июня 1429 г. и отправленное герцогу
Миланскому, получило в Европе широкую известность. Существует и его немецкий
перевод, сделанный в том же столетии, он хранился в Кенигсбергском архиве.
Как-то прохладным сентябрьским вечером того же 1429 года в одном из
замков к западу от Компьеня - принадлежавшем герцогу Бургундскому, но
предоставленном им в распоряжение английского маршала - у пылающего камина
сидели двое гостей. Одним из них был молодой каноник по имени Рупертус
Гейер, который по поручению генерального викария Его Милости епископа
Рабануса Шпейерского, был в составе посольства в одном из бургундских
монастырей, а теперь возвращался домой в город Ландау, расположенный в
Пфальце. Внезапно стало темно, и так как он больше не мог быть уверенным,
что находится на верном пути, он попросился в замок переночевать. Английский
маршал, будучи человеком доброжелательным, охотно оказал ему гостеприимство,
предварительно убедившись в том, что каноник не на стороне французов. За
обедом Рупертус Гейер сидел рядом с Питером Маколеем, доктором права из
Оксфорда, который за две недели до этого пересек Ла-Манш, чтобы, как он
говорил, собрать побольше сведений об этой "французской сивилле", не зря
пользовавшейся столь дурной славой в Англии. Никакая другая тема не могла
так обрадовать Гейера, ибо не только он сам интересовался всеми вопросами,