Потурцин М.. Жанна д'Арк

брови, в то время как паж раскладывал по тарелкам аккуратно нарезанную
форель.
- Ты говоришь о девушке Жанне?
- Да, она пыталась сбежать.
- Я запрещаю тебе в моем присутствии употреблять неприличные выражения.
Жанна - невинная девушка, а не баба. Я старая и вижу больше, чем ты.
Подвергшийся порицанию племянник только что наполнил кубок и торопливо
поднес к губам, но под взглядом дамы снова опустил его на стол.
- Извините, я ничего не имею против девушки, но если она от меня
ускользнет...
- Я думаю, у каждого пленного есть право сбежать, если ему это удастся.
Она ведь тебе не давала обещания, что не попытается бежать.
- Ты, как всегда, права. Можно мне выпить за твое здоровье, тетя Жанна?
Она утвердительно кивнула головой, но выражение ее лица призывало к
осторожности.
- На этот раз все обошлось, управляющий настиг ее в парке. Но я думаю,
нам нужно отправить ее в Боревуар, там в башне легче за ней наблюдать.
Девушка коварна - и одному Господу известно, каким хитростям она обучена.
- Она не обучена никаким хитростям, просто Господь дал ей разум и
мужество. Только и всего. Я с ней говорила, наш священник причащал ее. С
Жанной все в порядке, она может остаться у нас. Никуда ее не отправляй, Жан,
- голос ее слегка дрожал, как и узкая, унизанная кольцами рука, но у графа
Люксембургского вниз по спине пополз тихий страх. Тетя Жанна заменила ему
мать, он был ее наследником. Он знал, если ей что-то взбрело в голову, то
сломить ее сопротивление оказывалось труднее, чем переспорить Кошона. Но как
только он вспомнил про епископа, его осенила спасительная мысль.
- Епископ Бове был здесь. Он требует от меня выдать Жанну Парижской
инквизиции.
Старая дама выпрямила спину, откинулась в кресле, прижав плечи к
спинке. Жану эта поза была известна. Она означала приказ.
- И, конечно, ты отказался! Мы вообще ее не выдадим, я все это
тщательно обдумала. Мы не выдадим ее никому. Пусть она останется у нас. Я
привыкну к тому, что она носит штаны и коротко остриженные волосы. Когда
снова наступит мирное время, мы отправим ее к родителям. Жанна должна выйти
замуж и родить детей, для Карла она сделала уже достаточно.
Графиня Люксембургская была крестной матерью Карла, она нянчила его еще
младенцем, и для нее он был не более чем невоспитанный мальчишка.
Жан Люксембургский протянул свой кубок через плечо и приказал слуге
снова наполнить его. Затем вытер лоб.
- Не пей так много, сегодня жаркий день, ты вспотеешь.
- Это не только от жары, тетя Жанна. Видишь ли, денег у меня нет, а
Жанна - моя законная добыча. Я мог бы продать ее Карлу без всякого вреда для
нее. Конечно, все сделает он... - Жан не смог закончить фразу, так как
графиня медленно, но решительно поднялась из-за стола, и каждый ради
приличия должен был сделать то же самое, даже если недоеденная рыба еще
лежала на тарелках.
- Как, за тридцать сребренников?! - загремел голос тети. - Мой
племянник никогда этого не сделает! А если сделает - я лишу его наследства!
Жан удержался от возражения, что наследства тети Жанны едва хватит
расплатиться с долгами: Жанна же могла принести им столько денег, что они
были бы обеспечены на всю жизнь. Он овладел собой и сказал так почтительно,
как только мог:
- Я еще не все рассказал. Кошон угрожает мне, если я его не послушаюсь.
Ты знаешь, этот человек ни перед чем не отступит, когда чего-то захочет.
Боюсь, что здесь Жанна уже не в безопасности, прежде всего оттого, что
сегодня я должен возвратиться в лагерь. Если она будет сидеть в башне
Боревуар, куда мы ее тайно привезем сегодня ночью, то следы ее затеряются, и
мы выиграем время.
Тетя Жанна была женщиной, знавшей жизнь и свет: честолюбие мужчин,
жажду добычи, свойственную сильным мира сего, и она понимала, что
епископское одеяние не является гарантией дружелюбного поведения.
- Тогда другое дело, - сказала она и в знак примирения подала руку
племяннику. - Если ты хочешь защитить Жанну, ты найдешь во мне союзника.
Давайте мы вместе поедем сегодня ночью в Боревуар, я, твоя жена и она. Я
предупрежу твоих слуг, чтобы они не болтали. Епископ Кошон, должно быть,
просчитался, пусть даже за ним стоят инквизиция и герцог Бедфорд. Нагнись
пониже, чтобы я смогла тебя перекрестить.
Мощные, поросшие плющом стены старого герцогского замка в Руане
находятся в сердце Нормандии. Здесь Вильгельм Завоеватель мечтал об отплытии
в Англию и о покорении этого огромного острова, здесь зрели планы управлять
всей Францией из Лондона. Сена, широко и раздольно текущая через Руан на
запад, доносит запах моря, разбивающегося о белый дуврский берег, а меловой
берег Альбиона отражается, как в зеркале, в небольших белых холмах, покрытых
травой, которые глядят на английский берег, словно дети. Норманны, народ
мореплавателей, рождавшиеся на кораблях и сжигавшие своих мертвецов также на
кораблях, не смогли прожить оседло в своих домах и хижинах даже на
протяжении жизни одного поколения. Ностальгия перелетных птиц уводила их на
запад, через узкую полоску канала на Британские острова, а их двоюродных
братьев с юга заставляла плыть из Неаполитанского залива в сторону Сицилии.
Но когда и английская земля была завоевана до самых шотландских гор,
когда нормандские герцоги стали называться английскими королями, остались
древние узы любви к Нормандии, к земле, на которой сыны викингов учились
обрабатывать землю и повелевать людьми.
В Нормандии были могилы их отцов, в Руанском замке на стенах висели
щиты и копья, оставшиеся с тех славных дней покорения Англии, там ощущалось
присутствие духов предков Ролло Дикого, который пришел с севера и в Шартре
склонился перед христианским Богом, - вплоть до Генриха II, кусавшего землю
и вырывавшего волосы из бороды, если кто-нибудь перечил его воле.
Нормандская земля была залогом пребывания англичан на европейском материке,
с тех пор, как английские короли обосновались в Руане, у них никогда не
умирала надежда в один прекрасный день овладеть всей Францией. Они не могли
добровольно отказаться от этой идеи.
Вот уже несколько месяцев в рядах французов находилась женщина,
превращавшая нормандцев в бунтовщиков, а английских наемников - в трусов; их
вешали дюжинами, и в этом не было ничего хорошего. Большие и малые города
переходили в руки французов, даже над центральной частью Нормандии нависла
угроза с двух сторон. Но теперь эту ведьму поймали.
В старом дворце норманнов в Руане герцог Бедфорд, человек королевского
рода, что отчетливо отразилось во всей его внешности - от властного
крючковатого носа до широкой груди, - принимал епископа Бове после его
неудачного визита к Жану Люксембургскому. Присутствовал при этом и граф
Уорвик, также родственник королевской фамилии, наместник Руана и воспитатель
юного короля Генриха.
Глядя на епископа Кошона, можно было сказать, что он проехал большое
расстояние без отдыха, лицо его осунулось, но тем глубже вырисовывалась
решительная волевая складка возле четко очерченного рта.
- Ну, епископ, почему Вы не привезли с собой эту крестьянку? - спросил
Бедфорд на хорошем французском языке.
- Господин герцог, молодой граф Люксембургский весь в долгах, но,
поскольку у меня не было полномочий предлагать ему деньги, я ушел ни с чем.
Он осмелился потребовать за нее восемь тысяч турнезских фунтов. После этого
я во второй раз посетил герцога Бургундского в надежде убедить его, чтобы он
оказал давление на графа Люксембургского. Он обещал сделать это, но Филипп
Бургундский также требует компенсацию; он говорил о двух тысячах фунтах за
выполнение нашей просьбы. Таким образом, всего нужно дать десять тысяч
фунтов.
- Какие нахалы! - фыркнул граф Уорвик, но Бедфорд поднял свою большую
загорелую руку, приказав ему молчать.
- Кажется, здесь какая-то ошибка, епископ. Речь идет отнюдь не о доброй
воле герцога Бургундского или же его люксембургского вассала. Хотя ведьма и
была поймана на бургундской земле, но по закону наш король как верховный
властитель Франции имеет право распоряжаться всеми пленными высокого ранга.
Вероятно, Вы также недостаточно знакомы с нашими английскими законами, - все
это Бедфорд говорил с неподвижным лицом, только губы его едва шевелились. Он
сидел, положив ногу на ногу - они у него были очень короткие, - и смотрел на
епископа своими маленькими черными глазками - дружелюбным, спокойным, и все
же самоуверенным взглядом повелителя. Уорвик, наоборот, с трудом сдерживал
себя, яростно выпуская воздух короткими толчками через усы, закрывавшие ему
рот.
Кошон пропустил мимо ушей рассуждения Бедфорда об английских законах.
Пусть Бедфорд играет роль победителя - козыри в кармане не у него.
- Возможно, господин герцог, - сказал он, - но на нашей земле уважением
пользуется право добычи и, насколько мне известно, с английской стороны
тоже. Недопустимо обойтись без компенсации для графа Люксембургского и
герцога Бургундского.
- Об этом я не спорю, епископ. Что же касается названных Вами сумм, они
несоразмерно высоки.
- Просто до смешного высоки, - проворчал Уорвик.
- И все же о них следует вести переговоры. Поскольку инквизиция имеет
интерес прояснить дело с точки зрения ереси, стоит подумать о том, чтобы
пойти на расходы.
Вздохнув, Кошон поднял и опустил руку. Парижская инквизиция нищая, она
с трудом может оплачивать гонорары профессоров, привлекающихся к участию в
процессах. Если же герцог будет настаивать на том, чтобы инквизиция
выплатила ему компенсацию, то она вообще вряд ли сохранит какие-то капиталы.
Кошон говорил мягко и смиренно, заранее рассчитав воздействие своих слов, и
оно не замедлило проявиться.
Уорвик вскочил, как разъяренный лев. Неужели епископа так мало
интересуют дела Англии? Речь ведь идет не просто о том, чтобы сжечь на
костре или утопить обычную преступницу. Может быть, он забыл, что натворила
эта женщина? Взяла в плен лучших полководцев, привела к коронации жалкого
бастарда, отвоевала у Англии полстраны и сделала французов такими
строптивыми! Черт побери, неужели епископ Бове не видит, что здесь что-то
нечисто? Неужели епископ Бове не знает, чего требует святое дело веры?
Бедфорд задумчиво и властно махнул рукой. Совершенно неумно
подчеркивать, насколько интересы Англии зависят от помощи Церкви. Но, будучи
доведен до белого каления, Уорвик уже не мог успокоиться. Это был могучий
великолепный рыцарь, он представлял Англию на Констанцском Соборе, ездил в
Святую Землю и встретился в Кале с императором Сигизмундом, когда тот привез
в подарок Генриху сердце святого Георгия. Стыд за то, что какая-то ведьма
угрожает славе и законам Англии, вот уже несколько месяцев разжигал его
гнев.
- Ее нужно судить перед всем миром! Пусть вся Франция, весь
христианский мир знают, что французам помогал сатана, что победа Карла не
что иное, как дьявольское наваждение, а его коронация - дело рук нечистого.
Вот ваша задача, только вы сможете сделать из этого судебный процесс, ибо у
вас есть полномочия решать, кто от Господа, а кто от дьявола. Церковь должна
вынести приговор! Что после этого останется делать нам, мы знаем.
Под словесным фейерверком Уорвика Кошон молчал, глубоко погрузившись в
свои мысли.
- В этом деле я сделал все, что мог, - скромно сказал он. - Теологи
Сорбонны, на мой взгляд - который совершенно совпадает с Вашим, граф Уорвик,
- абсолютно убеждены в одном. Инквизиция готова к действиям. Пока мы с
самого начала заодно. Конечно, подготовка к судебному процессу, которого, к
моей радости, желаете и Вы, займет еще некоторое время. Необходимо собрать
показания свидетелей, заключения экспертов и тому подобное, мне потребуются
сотрудники, а кроме того, какой-нибудь фонд для моих поездок и прочих
расходов...
- Хватит об этом, - прервал его герцог. Важно, прежде всего, поскорее
начать процесс, и чтобы Жанна находилась в руках англичан во избежание
побега или вмешательства Карла. При этом следовало бы вернуться к исходному
пункту. Если инквизиция не может взять на себя расходы, то нужно предложить
герцогу Бургундскому половину затребованной суммы, пять тысяч турнезских
фунтов, а дело герцога Бургундского - договориться с графом Люксембургским.
Во всяком случае, он не может сразу сказать, в состоянии ли королевская
казна внести всю сумму или же только какую-то ее часть.
Для епископа Кошона выдалось беспокойное лето.
Герцог Бургундский расхохотался ему в лицо, как только он предложил
свою сумму, граф Люксембургский вообще не захотел видеть его, и никто точно
не знал, где находилась Жанна. Он вернулся в Руан, чтобы получить новые
указания; тем временем были отправлены послы, чтобы на местах записать
необходимые свидетельские показания - устные показания, согласно
каноническому праву, не имели юридической силы. Затем главы инквизиции снова
стали жаловаться Генриху, "королю Франции и Англии", на то, что Дева еще к
ним не доставлена, а ведь "мудрейшие доктора, ученейшие умы" уже готовы
вести судебный процесс по ее делу. Когда он приезжал в Руан, английские
господа упрекали его, что он проявлял слишком мало рвения ради такого
благого дела, и при этом все время утверждали, что цена в десять тысяч
фунтов была бы чрезмерной. Его расходы тоже росли. Много раз он должен был
обращаться к своим покровителям, и если бы не Уорвик, ему бы пришлось самому
оплачивать счета на семьсот шестьдесят пять турнезских фунтов: пыл Уорвика,
однако, не ослабевал, он был тем фундаментом, на котором Кошон воздвигал
свои сооружения. Бедфорда же занимало совсем другое: он хотел короновать
своего подопечного в Париже, если уж Реймс недосягаем: он приказал собрать
новые экспедиционные войска в Англии, чтобы компенсировать поражения
прошедшего года, а кроме того, желал, чтобы его имя в связи с процессом
фигурировало по возможности меньше. Но Уорвик, наоборот, только и думал о
"ведьме": предание ее проклятию вернуло бы Англии незапятнанную честь и
обратило бы превосходство Карла в ничто. К тому же он обещал Кошону в
награду за его дела освободившееся место епископа Руанского.
Жанна томилась в плену в небольшой круглой комнатке в верхнем этаже
башни Боревуар. Графиня Люксембургская следила за тем, чтобы она не голодала
и каждый день могла слушать мессу в часовне. Она, жена ее племянника, а
также его приемная дочь - всех троих звали Жаннами - принесли ей сукно,
чтобы она сшила себе юбку, как подобает порядочной девушке. Но здесь Жанна,
во всем остальном такая нежная и уступчивая, проявила упрямство. Еще "не
настала пора" для нее надевать женское платье, Господь этого не велел.
Старой герцогине Люксембургской такой ответ был совершенно непонятен, и она
обсудила его с Никола де Кевилем, аббатом из Амьена, который был послан
неизвестно кем, чтобы испытать девушку.
- Боюсь, что Жанна в общении с наемниками забыла о манерах,
приличествующих женщине. Волосы отрастут: от меня она не получит ножниц. Но
со своими ужасающими штанами она не желает расставаться, - пожаловалась
графиня.
Аббат покачал головой.
- Эта девушка - превосходная христианка.
Ладно, Кевиль слушал ее исповедь; должно быть, он в этом разбирается.
Но проблема с одеждой оказалась ему непонятной, что ж, тогда ее решит она,
графиня Люксембургская.
Конюший Жанны д'Олон также уже несколько дней находился в плену, и
графиня Люксембургская поднималась по крутой лестнице, чтобы присутствовать
при его свидании с Жанной. Нельзя сказать, что Жанну в этом замке непрерывно
посещали мужчины. Д'Олон чуть не разрыдался, когда встретился с Жанной, и
держался с ней почтительно, как со знатной госпожой. На вопрос о ее
настроении она махнула рукой и, в свою очередь, спросила о пленных братьях и
судьбе города Компьеня.
- Ах, Дева Жанна, - пожаловался д'Олон, - англичане грозятся, когда
войдут в город, перебить всех его жителей, вплоть до малолетних детей.
На это Жанна ответила, как всегда скромно и мило, но с твердостью, на
которую графиня обратила внимание:
- Нет, д'Олон, ни один город, переданный Царем Небесным в руки нашего
короля, не будет у нас отобран. Компьень получит помощь еще до дня святого
Мартина.
Казалось, д'Олон утешился, а графиня думала о том, что услышала
пророчество. Но лето выдалось долгое и жаркое, а графиня была стара. В эти
смутные времена люди не особенно дорожили своей жизнью, и если пожилой
человек заболевал, он без терзаний менял темную землю на лучший
потусторонний мир. Когда деревья еще стояли зеленые, у Жанны Люксембургской
случилось странное головокружение, затем начались боли в животе, так что
после соборования ей пришлось передать племяннику, чтобы он немедленно
приходил. Когда он пришел, она лежала в своей постели с искаженным от боли
лицом и с глазами, которые уже смотрели в иной мир.
- Пообещай, что ты не продашь Жанну, - прошептала она.
Жан Люксембургский обещал сделать все, чего бы она ни пожелала, но ее
рука, ищущая в воздухе его лоб, чтобы перекрестить, упала без сил, и ночью
графиня умерла.
После этого в Боревуаре стало тихо и печально. Хотя молодые графини
вели себя так же, как и тетя, они не имели опыта в житейских делах, и когда
в замок приехал рыцарь по имени Эмон де Маси, как он сказал, по поручению
англичан, они впустили его в башню и даже позволили остаться наедине с
пленницей, ибо он пригрозил гневом короля Генриха. Амьенский аббат, не
подозревая ничего дурного и справедливо негодуя по поводу того, что Жанну
называли ведьмой, рассказал одному из священников о своей поездке в
Боревуар, и в конце концов на след напал Кошон.
Эмон был ловким человеком, сведущим во всех искусствах, которые
нравились женщинам, он неминуемо достигал цели, играя на разных струнах -
таких, как сострадание, покровительство и, наконец, любовь. Жанна безучастно
слушала его, но, когда Эмон однажды сел к ней на скамейку и захотел обнять,
он понял, что она, молодая и девственная, плененная и несчастная, оказалась
глуха к языку мужской любви. Средневековье знало о таких натурах и
приписывало им необыкновенные силы: лишь наше время оставило за собой право
считать Жанну несозревшим ребенком. Многие биографы, напротив, отметили, что
поведение Эмона содержит еще одно доказательство, что Жанна д'Арк обладала
женским очарованием. Независимо от того, было ли это проявление любви
искренним или наигранным, Эмон де Маси не обиделся на отказ. Двадцать пять
лет спустя он мужественно, не щадя себя, свидетельствовал в ее пользу.
Эмон, как и д'Олон, не подозревал, что именно в эти недели в душе Жанны
происходила совсем другая борьба. Как-то вечером, когда охранник посмотрел в
окошечко, комната оказалась пуста, а Дева исчезла. Спотыкаясь, он сбежал
вниз по лестнице и стал кричать на весь замок, люди зажгли факелы, а затем
помчались в парк искать ее. От ужаса у всех тряслись поджилки. Оседлали
лошадей, даже д'Олон стремился помочь в поисках. На каменном полу под башней
он наткнулся на что-то мягкое и закричал, чтобы ему принесли факел. У его
ног лежала Жанна, недвижно, как мертвая. "Эй! На помощь!" Он посмотрел
вверх, над ним было окно той самой комнатки: должно быть, Жанна выпрыгнула
оттуда.
Ее бережно отнесли на кровать. Она дышала, и казалось, что ни руки, ни
ноги сломаны не были, но лишь спустя несколько часов Жанна пришла в себя.
- Где я? - растерянно спросила она.
- В Боревуаре. Вы хотели убить себя, Дева Жанна?
Она стонала от боли и долго не могла отвечать. Открыв глаза, она
посмотрела на д'Олона так, что у того от сострадания замерло сердце.
- Нет, я вручила себя Господу и просто хотела уйти. Я не хочу
продолжать жить, когда столько хороших людей перебито под Компьенем. Также я
не хочу быть проданной англичанам, лучше пусть я умру.
Д'Олон удивился: разве она не предсказывала, что Компьень будет
освобожден еще до дня святого Мартина?
- Это Вам Ваши советники повелели выпрыгнуть из окна?
Ее несчастное, опухшее лицо стало еще более отчаявшимся.
- Нет, святая Екатерина каждый день мне это запрещает. Она говорит, что
Господь спасет Компьень. Я просила: если Господу будет угодно помочь
Компьеню, то мне тоже хотелось бы там быть.
Никогда еще д'Олон не слышал, чтобы она говорила так бессильно и
беспомощно.
На протяжении трех дней Жанна ничего не ела и не пила, но затем она
сказала, что святая Екатерина ее утешила, и стала быстро поправляться. За
четырнадцать дней до святого Мартина охранники рассказали ей, что французы
освободили осажденный Компьень.
Современники Жанны считали этот прыжок из башни высотой шестьдесят
футов кто делом рук дьявола, кто чудом Господним. В наши дни специалист
ортопед сказал бы, что, если принять во внимание молодость Жанны, ее
здоровье и телосложение средневековой крестьянки, то прыжок с
двадцатиметровой высоты не обязательно должен был быть для нее опасным.
Другие утверждают, что она не прыгнула, а привязала простыни к канату,
которые разорвались, когда она лезла.
Произошло это в октябре. Жан Люксембургский жил в лагере Филиппа
Бургундского, он участвовал во всех стычках с французами, вспыхивавших то
тут, то там, но когда у него выдавалось свободное время, он приезжал в
Боревуар и сам следил за своей пленницей. До сих пор не было вестей от
Карла, все более угрожающими становились приказы из Руана. Два или три раза
в лагере появился Кошон. Сумма, запрошенная им, была, в конце концов,
снижена до восьми тысяч фунтов. Но оставалось обещание, которое Жан дал
умирающей тете, оставались ее страшные слова о тридцати сребренниках.
Погожим ноябрьским днем он распахнул дверь в комнату Жанны.
- Жанна, я освобожу Вас, если только Вы пообещаете больше не
участвовать в борьбе. Девушка стояла перед ним.
- Во имя Господа, Вы издеваетесь надо мной. Я знаю, что Вы не хотите и
не можете освободить меня.
- А если бы я все же это сделал? Она посмотрела мимо него удивительно
спокойными глазами.
- Я знаю, что англичане приговорят меня к смерти. Они думают, если я
буду мертва, то им достанется Франция. Но даже если бы годонов было на сотню
тысяч больше, они не смогли бы поработить Францию.
Жан Люксембургский не нашел ответа. Он ушел и, не отдавая отчета в
своих действиях, поклонился ей, прежде чем закрыть дверь. Ему довелось
увидеть ее после этого только один раз, в день, когда он едва не потерял
рассудок.
В тот же самый месяц для французов, живших в английской Нормандии, был
установлен особый налог: нужно было собрать десять тысяч турнезских фунтов,
чтобы выкупить ведьму. Собрали восемь тысяч фунтов, две тысячи добавил
Уорвик из английских средств. С этой суммой епископ Кошон приехал в лагерь
герцога Бургундского.
К тому времени Жанну уже увезли из Боревуара. От Карла не приходило ни
писем, ни вестей, что было не понятно ни тогда, ни сегодня. Ни в те месяцы,
ни позднее он не предпринял ни одной попытки освободить девушку, которой был
обязан всем. Карл действительно покрыл себя "несмываемым позором мерзкой
неблагодарности", как писал ему старый воспитатель.
Жан Люксембургский не находил иного выхода из своего плачевного
финансового положения кроме продажи девушки. Но он больше не хотел видеть
Жанну и приказал отправить ее в Аррас, в бургундскую тюрьму. В ноябре он
получил деньги. Лионнель де Уэмдонн, чей лучник взял девушку в плен, получил
годовое жалованье в размере двухсот фунтов; нам известно также, что и
богатому герцогу Бургундскому досталась затребованная им доля, - лишь
лучнику пришлось довольствоваться "чаевыми". Как бы там ни было, продажа
состоялась.
Через Кротуа, Э, Дьепп Жанну доставили в Руан накануне Рождества 1430
года.

Сто профессоров
Деньги за добычу были уплачены. Теперь речь шла о самой добыче. Для
Англии девушка представляла государственный интерес, ибо в тот момент Жанна
д'Арк олицетворяла Францию. Недостаточно было просто казнить ее тело,
следовало еще уничтожить ее дух. Полномочиями осуществить это перед лицом
Франции, перед лицом Англии, перед лицом всего христианского мира обладала
только Церковь. Только она могла вынести законное решение в последней
инстанции, кто от Бога, а кто - от дьявола. Если бы церковный суд объявил,
что Жанна д'Арк сражалась, побеждала и привела к коронации французского
дофина при помощи дьявола, то все было бы поставлено под удар: коронация
Карла, освобожденная территория и вера народа. Суд мог бы подтвердить
пошатнувшиеся притязания Англии на Францию в глазах всего христианского
мира. Итак, Англия ожидала приговора суда. Но высшие церковные сановники
Европы занимались в Базеле разрешением гораздо более важного вопроса о
путанице с панами. Среди них были и такие видные богословы, которые отнюдь
не желали склоняться перед диктатом герцога Бедфорда. И все же
инквизиционный суд в Париже обладал церковными полномочиями по вынесению
приговоров еретикам: служители этой инквизиции зависели от государственного
могущества Англии, ведь Париж подчинялся английскому командованию. Это был
один-единственный благоприятный момент, и Бедфорд понял, что его следует
использовать как можно разумнее и быстрее.
Генрих VI известил в своем послании, которое, конечно, было написано
его дядей: так называемую Деву следует передать церковному правосудию, а
Пьер Кошон, епископ Бове, должен быть главным судьей на этом процессе.