Страница:
Общительность Рамсея стала приятным сюрпризом для Эллиота. Но самым странным во всей этой удивительной истории было то, что Эллиот полюбил этого загадочного человека.
Он даже страдал, когда вспоминал отвратительные слова, которые произнес еще перед отъездом: «Я хочу узнать вас поближе». Много раз он возвращался в памяти к этим словам. Однако они оказались правдой. Какая это пытка и в то же время какое счастье!
И вдруг – агония, страх: здесь происходит что-то невообразимое, что-то сверхъестественное. Но Эллиоту не хотелось оставаться в стороне.
Как странно, что его сын Алекс считает Рамсея всего лишь оригинальным, «забавным»; он совсем не интересуется им. Хотя чем Алекс интересовался в своей жизни? Он быстро завел знакомство с дюжиной пассажиров, с людьми, ничем не примечательными. Он, как всегда, хорошо проводил время, и больше его ничего не интересовало. И в этом его спасение, решил Эллиот. В том, что он не способен на сильные чувства.
Что касается Самира, тот был молчалив по натуре: о чем бы ни заходил разговор между Эллиотом и Рамсеем, он редко вставлял слово. Но к Рамсею Самир относился почти с религиозным благоговением. Он стал его преданным слугой. Он приходил в сильное волнение только тогда, когда Эллиот завлекал Рамсея в дебри истории. Тут и Джулия сердилась.
– Объясните, что вы имеете в виду, – спросил Эллиот, когда Рамсей заявил, что латынь создала совершенно новый образ мышления. – Ведь сначала рождаются идеи, а язык только выражает их.
– Нет, это неверно. В Италии, где родилась латынь, язык сделал возможной эволюцию идей, которые просто не могли появиться где-то в другой стране. Несомненно, то же взаимодействие языка и идей наблюдалось и в Греции… Расскажу вам интересную вещь об Италии. Высокий уровень ее культуры стал возможен благодаря ее мягкому климату. Чтобы цивилизация развивалась, нужен прежде всего благоприятный климат с плавной сменой времен года. Посмотрите на обитателей джунглей или на жителей далекого Севера: их развитие ограничено из-за однообразия погоды – круглый год одно и то же…
Джулия почти всегда прерывала подобные лекции. Это выводило Эллиота из себя.
Джулия и Самир чувствовали себя неловко и тогда, когда Рамсей выдавал душещипательные сентенции типа: «Джулия, нам нужно как можно скорее покончить с прошлым. Так много еще нужно узнать. Х-лучи, ты знаешь, что это такое?! И мы обязательно должны слетать на самолете на Северный полюс!»
Других такие выступления забавляли. Пассажиры, очарованные, околдованные обаянием Рамсея, все-таки воспринимали его как обычного малообразованного человека. Они не задумывались над тем, что кроется за его странными высказываниями, они относились к нему с доброжелательной снисходительностью и не замечали, что, поддавшись на какую-нибудь провокацию, он говорит удивительные вещи.
В отличие от них, Эллиот ловил каждое его слово.
– Древняя битва! Какая она была на самом деле? То есть мы, конечно, видели грандиозные рельефы на стенах храма Рамзеса Третьего…
– Да, он был выдающейся личностью, достойным тезкой…
– Что вы сказали?
– Достойным тезкой Рамзеса Второго, вот и все, продолжайте.
– А сам фараон тоже сражался?
– Разумеется. Как же, он ехал впереди своего войска. Он был символом битвы. В одном сражении фараон мог собственным жезлом раскроить две сотни черепов; мог пересечь все поле битвы, тем же способом казня раненых и умирающих. Когда он возвращался в свой шатер, его руки были по локоть в крови. Но запомните, было еще одно правило: если фараон падал с лошади, битва заканчивалась.
Молчание.
– Вам не хочется этого знать, не так ли? – спросил Рамзес. Хотя современные способы ведения войны не менее отвратительны. Например, последняя война в Африке, когда людей разрывали на части порохом. А Гражданская война в Америке? Какой кошмар! Все меняется и в то же время не меняется…
– Точно. А вы сами могли бы? Могли крушить жезлом головы одну за другой? Рамзес улыбнулся:
– Вы смелый человек, не правда ли, лорд Эллиот, граф Ругерфорд? Да, мог бы. И вы тоже могли бы, если бы были там; будь вы фараоном, вы тоже могли бы.
Корабль рассекал серые волны океана. Появился вдали берег Африки. Плавание близилось к концу.
Была еще одна чудесная ночь. Алекс рано ушел к себе, и Джулия долго танцевала с Рамзесом. Она выпила много вина.
И теперь, когда они стояли возле ее каюты, в крошечном коридорчике с низким потолком, она, как всегда, почувствовала тоску, томление и отчаяние из-за того, что не может отдаться своим желаниям.
Она чуть не потеряла голову, когда Рамзес закружил ее, прижал к груди и поцеловал более страстно, чем обычно. Он был так настойчив, что ей стало больно. Джулия начала бороться с ним, отталкивать и чуть не расплакалась. Она даже замахнулась, чтобы ударить его. Но не ударила.
– Зачем ты принуждаешь меня? – спросила она и, увидев выражение его глаз, испугалась.
– Я голоден, – сказал царь, забыв о приличиях. – Я жажду тебя, жажду всего. Я жажду еды, питья, солнечного света, самой жизни. Но тебя я желаю больше всего. Мне больно! Я уже устал ждать.
– О господи! – прошептала Джулия и закрыла лицо руками. Ну почему она сопротивляется? В эту минуту она не понимала себя.
– Вот что творит со мной снадобье, текущее по венам, – сказал Рамзес. – Мне ничего не нужно. Только любовь. Так что я подожду. – Его голос стал тише. – Я подожду, пока ты меня полюбишь. Это то, что мне нужно.
Джулия неожиданно рассмеялась. Как все просто и ясно!
– Ну что ж, отвечу тебе твоей же мудростью, – сказала она. – Мне тоже нужно, чтобы ты полюбил меня.
Его лицо помрачнело. Потом он медленно кивнул. Казалось, ее слова привели его в растерянность. Она не знала, о чем он думает.
Джулия зашла в каюту и уселась на кушетку, закрыв руками лицо. Какое ребячество все эти слова! И все-таки они были правдой, идущей от самого сердца. И Джулия тихо заплакала, надеясь, что Рита ее не услышит.
Через двадцать четыре часа, сказал им штурман, они пришвартуются в Александрии.
Царь склонился над бортом и стал вглядываться в густой туман, совершенно скрывший океанскую воду.
Было четыре часа утра. Спал даже граф Рутерфорд. Когда Рамзес в последний раз заходил в каюту, Самир тоже спал. Так что сейчас царь был на палубе совсем один.
Ему здесь нравилось. Ему нравился низкий рев моторов, от которого дрожала стальная обшивка корабля. Ему нравилась сама его мощь. Парадокс: среди всех этих мощных машин и чудес техники человек двадцатого столетия оставался таким же двуногим существом, каким был всегда, несмотря на то что он изобрел все эти чудеса.
Царь достал сигару – одну из тех ароматных сладких сигар, которые подарил ему граф Рутерфорд, и, закрыв ладонью горящую спичку, прикурил. Он не видел дыма – тот сразу исчезал на ветру, но чувствовал аромат табака. Рамзес закрыл глаза и, наслаждаясь свежим ветром, опять стал думать о Джулии Стратфорд, о том, что теперь она в безопасности в своей тесной маленькой спаленке.
Но образ Джулии Стратфорд тут же растаял. Теперь он видел Клеопатру. Через двадцать четыре часа мы будем в Александрии.
Он увидел приемный зал во дворце, длинный мраморный стол и ее, юную царицу, такую же юную, какой сейчас была Джулия Стратфорд: она разговаривала со своими советниками и послами.
Он наблюдал за ней из прихожей. Его не было в Александрии долгое время, он странствовал на севере и востоке, побывал в королевствах, которые в прошлые века были ему незнакомы. Возвратившись прошлой ночью, он отправился прямо к ней в спальню.
Всю ночь они предавались любви; раскрытые окна выходили на море; она изголодалась по нему, как и он по ней; несмотря на то что за прошедшие месяцы у него были сотни женщин, любил он только Клеопатру. И страсть его была так сильна, что он под конец причинил ей боль – и все-таки она поощряла его, крепко прижимала к своему телу и снова и снова принимала его.
Прием закончился. Рамзес видел, как она отослала придворных. Он видел, как она встала с трона и направилась к нему – высокая женщина с волшебными формами, с длинной нежной шеей, с блестящими черными волосами, забранными в высокую прическу на затылке на римский манер.
Лицо ее хранило надменное выражение, которое подчеркивал высоко вздернутый подбородок. Ей надо было казаться сильной и холодной, чтобы хоть немного умерить врожденную соблазнительность.
Но, едва отдернув занавес, она повернулась к царю и улыбнулась, и глаза ее засияли чудесным светом.
Было время, когда он знал людей только с карими глазами – он был единственным голубоглазым среди них, и лишь потому, что выпил эликсир. Потом он путешествовал по дальним странам, по землям, о которых египтяне ничего не знали; там он встречал смертных мужчин и женщин с голубыми глазами. Но, несмотря на это, только карие глаза казались ему настоящими, неподдельными, он умел читать только по карим глазам.
У Джулии Стратфорд были темно-карие глаза, огромные, ласковые и выразительные – такие же, как у Клеопатры в те далекие дни, когда она обнимала его.
«Ну, что мы будем изучать сегодня?» – спросила царица по-гречески, на том единственном языке, на котором они разговаривали друг с другом. В ее взгляде таилась память о миновавшей ночи любви.
«Очень простые вещи, – ответил он. – Переоденься, и пойдем на улицу, погуляем среди людей. Ты увидишь то, чего не видела ни одна царица. Вот чего я хочу».
Александрия. Какой он увидит ее завтра? Это был греческий город, с каменными улицами и белыми стенами, с купцами, которые торговали по всему свету, это был порт, населенный ткачами, ювелирами, стеклодувами, мастерами, которые выделывали папирус. Они работали возле кишащей народом гавани в маленьких лавчонках огромного рынка.
Они прошли вдвоем через базар, одетые в бесформенные робы, которые надевают на себя мужчины и женщины, не желающие быть узнанными. Двое, странствующие во времени. Он так много рассказывал ей – о своих северных странствиях, о долгом путешествии в Индию. Он ездил на слонах и своими глазами видел священного тигра. Он был в Афинах, куда ездил послушать великих философов.
Что же он узнал? Что Юлий Цезарь, римский полководец, завоевал мир; что он завоюет и Египет, если Клеопатра не остановит его.
О чем она думала в тот день? Неужели она слушала его вполуха, не придавая значения его горьким советам? Что она увидела в простых людях, окружавших ее? Какими она видела женщин и ребятишек, надрывавшихся у ткацких станков и в прачечных? Матросов всех национальностей, рыскающих в поисках развлечений?
Они заходили в школы послушать учителей.
Наконец остановились на грязной площади. Клеопатра попила воды из общественного колодца, из общей кружки.
– Вкус точно такой же, – сказала она с задорной улыбкой.
Он помнит, как кружка упала в глубокую холодную воду. Звук эхом прокатился по каменным стенам колодца. Он помнит стук молотов, доносившийся с пристани, видит узкую улочку, а справа вдали – мачты кораблей, похожие на лес без листьев.
«Чего ты хочешь от меня, Рамзес?» – спросила она.
«Чтобы ты стала мудрой царицей Египта. Я уже говорил это тебе».
Клеопатра взяла его за руку и заставила взглянуть на себя.
«Ты хочешь большего. Ты готовишь меня для чего-то более важного».
«Нет», – возразил он, но это была ложь, он впервые солгал ей. Боль усилилась, стала нестерпимой. Я одинок, моя возлюбленная. Я одинок среди смертных. Но этого он ей не сказал. Он стоял и думал о том, что он, бессмертный, не сможет жить без нее.
А что было потом? Еще один вечер любви, возле моря, которое постепенно превращалось из лазоревого в серебристое и наконец, когда взошла полная луна, стало черным. И окружавшая их позолоченная мебель, висячие лампы и аромат благовоний, и где-то в алькове, в отдалении, мальчик, играющий на арфе и поющий печальную песню на древнем египетском языке, слов которой сам певец не понимал. Зато их понимал Рамзес.
Воспоминание за воспоминанием. Его дворец в Тебесе. Тогда он еще был смертным, как все, и боялся смерти, и боялся унижений. Тогда у него был гарем из ста жен, который казался ему обузой.
«Сколько любовников было у тебя с тех пор, как я уехал?» – спросил он Клеопатру.
«О, было много-много мужчин, – ответила она низким, почти мужским голосом. – Но ни один из них не был любовником».
Любовники будут. Будет Юлий Цезарь, а потом еще один, из-за которого она забудет все, чему Рамзес ее учил. «Ради Египта!» – рыдала она. Но просила она не ради Египта. Потому что Египтом тогда была Клеопатра. А Клеопатра жила ради Антония…
Светлело. Туман над морем начал рассеиваться, теперь он видел мерцающую темно-голубую гладь воды. Высоко наверху появилось бледное солнце. И царь тут же ощутил его воздействие. Все тело наполнилось свежей энергией.
Его сигара давно потухла. Он бросил ее за борт, вынул золотой портсигар и достал новую.
За спиной простучали по железной обшивке палубы чьи-то шаги.
– Осталось всего несколько часов, сир. К его сигаре поднесли зажженную спичку.
– Да, мой друг. – Рамзес затянулся. – Плавание на этом корабле было похоже на сон. Что же нам делать с этими двумя, которые знают мой секрет, – с юным негодяем и престарелым философом? Чья осведомленность представляет наибольшую угрозу?
– Разве философы так опасны, сир?
– Граф Рутерфорд верит в сверхъестественное, Самир. И он не трус. Он хочет узнать секрет вечной жизни. Он понимает, что это значит, Самир.
Ответа не было. Лицо Самира было по-прежнему печально.
– Открою тебе еще один секрет, друг мой, – сказал царь. – Мне кажется, я полюбил этого человека.
– Я заметил, сир.
– Он интересный человек, – сказал Рамзес и, к своему удивлению, услышал, как дрогнул его голос. Ему трудно было продолжать, но он все же сказал то, что хотел сказать: – Мне нравится беседовать с ним.
Хэнкок сидел за столом в своем кабинете в музее, глядя на инспектора Трента из Скотленд-Ярда.
– Ну что ж, вижу, у нас нет другого выхода. Попросим у прокурора ордер, войдем в дом и осмотрим коллекцию. Разумеется, если все на месте, если ни одна монета не исчезла…
– Сэр, учитывая, что две уже находятся у нас, вряд ли можно на это надеяться…
Часть вторая
1
Он даже страдал, когда вспоминал отвратительные слова, которые произнес еще перед отъездом: «Я хочу узнать вас поближе». Много раз он возвращался в памяти к этим словам. Однако они оказались правдой. Какая это пытка и в то же время какое счастье!
И вдруг – агония, страх: здесь происходит что-то невообразимое, что-то сверхъестественное. Но Эллиоту не хотелось оставаться в стороне.
Как странно, что его сын Алекс считает Рамсея всего лишь оригинальным, «забавным»; он совсем не интересуется им. Хотя чем Алекс интересовался в своей жизни? Он быстро завел знакомство с дюжиной пассажиров, с людьми, ничем не примечательными. Он, как всегда, хорошо проводил время, и больше его ничего не интересовало. И в этом его спасение, решил Эллиот. В том, что он не способен на сильные чувства.
Что касается Самира, тот был молчалив по натуре: о чем бы ни заходил разговор между Эллиотом и Рамсеем, он редко вставлял слово. Но к Рамсею Самир относился почти с религиозным благоговением. Он стал его преданным слугой. Он приходил в сильное волнение только тогда, когда Эллиот завлекал Рамсея в дебри истории. Тут и Джулия сердилась.
– Объясните, что вы имеете в виду, – спросил Эллиот, когда Рамсей заявил, что латынь создала совершенно новый образ мышления. – Ведь сначала рождаются идеи, а язык только выражает их.
– Нет, это неверно. В Италии, где родилась латынь, язык сделал возможной эволюцию идей, которые просто не могли появиться где-то в другой стране. Несомненно, то же взаимодействие языка и идей наблюдалось и в Греции… Расскажу вам интересную вещь об Италии. Высокий уровень ее культуры стал возможен благодаря ее мягкому климату. Чтобы цивилизация развивалась, нужен прежде всего благоприятный климат с плавной сменой времен года. Посмотрите на обитателей джунглей или на жителей далекого Севера: их развитие ограничено из-за однообразия погоды – круглый год одно и то же…
Джулия почти всегда прерывала подобные лекции. Это выводило Эллиота из себя.
Джулия и Самир чувствовали себя неловко и тогда, когда Рамсей выдавал душещипательные сентенции типа: «Джулия, нам нужно как можно скорее покончить с прошлым. Так много еще нужно узнать. Х-лучи, ты знаешь, что это такое?! И мы обязательно должны слетать на самолете на Северный полюс!»
Других такие выступления забавляли. Пассажиры, очарованные, околдованные обаянием Рамсея, все-таки воспринимали его как обычного малообразованного человека. Они не задумывались над тем, что кроется за его странными высказываниями, они относились к нему с доброжелательной снисходительностью и не замечали, что, поддавшись на какую-нибудь провокацию, он говорит удивительные вещи.
В отличие от них, Эллиот ловил каждое его слово.
– Древняя битва! Какая она была на самом деле? То есть мы, конечно, видели грандиозные рельефы на стенах храма Рамзеса Третьего…
– Да, он был выдающейся личностью, достойным тезкой…
– Что вы сказали?
– Достойным тезкой Рамзеса Второго, вот и все, продолжайте.
– А сам фараон тоже сражался?
– Разумеется. Как же, он ехал впереди своего войска. Он был символом битвы. В одном сражении фараон мог собственным жезлом раскроить две сотни черепов; мог пересечь все поле битвы, тем же способом казня раненых и умирающих. Когда он возвращался в свой шатер, его руки были по локоть в крови. Но запомните, было еще одно правило: если фараон падал с лошади, битва заканчивалась.
Молчание.
– Вам не хочется этого знать, не так ли? – спросил Рамзес. Хотя современные способы ведения войны не менее отвратительны. Например, последняя война в Африке, когда людей разрывали на части порохом. А Гражданская война в Америке? Какой кошмар! Все меняется и в то же время не меняется…
– Точно. А вы сами могли бы? Могли крушить жезлом головы одну за другой? Рамзес улыбнулся:
– Вы смелый человек, не правда ли, лорд Эллиот, граф Ругерфорд? Да, мог бы. И вы тоже могли бы, если бы были там; будь вы фараоном, вы тоже могли бы.
Корабль рассекал серые волны океана. Появился вдали берег Африки. Плавание близилось к концу.
Была еще одна чудесная ночь. Алекс рано ушел к себе, и Джулия долго танцевала с Рамзесом. Она выпила много вина.
И теперь, когда они стояли возле ее каюты, в крошечном коридорчике с низким потолком, она, как всегда, почувствовала тоску, томление и отчаяние из-за того, что не может отдаться своим желаниям.
Она чуть не потеряла голову, когда Рамзес закружил ее, прижал к груди и поцеловал более страстно, чем обычно. Он был так настойчив, что ей стало больно. Джулия начала бороться с ним, отталкивать и чуть не расплакалась. Она даже замахнулась, чтобы ударить его. Но не ударила.
– Зачем ты принуждаешь меня? – спросила она и, увидев выражение его глаз, испугалась.
– Я голоден, – сказал царь, забыв о приличиях. – Я жажду тебя, жажду всего. Я жажду еды, питья, солнечного света, самой жизни. Но тебя я желаю больше всего. Мне больно! Я уже устал ждать.
– О господи! – прошептала Джулия и закрыла лицо руками. Ну почему она сопротивляется? В эту минуту она не понимала себя.
– Вот что творит со мной снадобье, текущее по венам, – сказал Рамзес. – Мне ничего не нужно. Только любовь. Так что я подожду. – Его голос стал тише. – Я подожду, пока ты меня полюбишь. Это то, что мне нужно.
Джулия неожиданно рассмеялась. Как все просто и ясно!
– Ну что ж, отвечу тебе твоей же мудростью, – сказала она. – Мне тоже нужно, чтобы ты полюбил меня.
Его лицо помрачнело. Потом он медленно кивнул. Казалось, ее слова привели его в растерянность. Она не знала, о чем он думает.
Джулия зашла в каюту и уселась на кушетку, закрыв руками лицо. Какое ребячество все эти слова! И все-таки они были правдой, идущей от самого сердца. И Джулия тихо заплакала, надеясь, что Рита ее не услышит.
Через двадцать четыре часа, сказал им штурман, они пришвартуются в Александрии.
Царь склонился над бортом и стал вглядываться в густой туман, совершенно скрывший океанскую воду.
Было четыре часа утра. Спал даже граф Рутерфорд. Когда Рамзес в последний раз заходил в каюту, Самир тоже спал. Так что сейчас царь был на палубе совсем один.
Ему здесь нравилось. Ему нравился низкий рев моторов, от которого дрожала стальная обшивка корабля. Ему нравилась сама его мощь. Парадокс: среди всех этих мощных машин и чудес техники человек двадцатого столетия оставался таким же двуногим существом, каким был всегда, несмотря на то что он изобрел все эти чудеса.
Царь достал сигару – одну из тех ароматных сладких сигар, которые подарил ему граф Рутерфорд, и, закрыв ладонью горящую спичку, прикурил. Он не видел дыма – тот сразу исчезал на ветру, но чувствовал аромат табака. Рамзес закрыл глаза и, наслаждаясь свежим ветром, опять стал думать о Джулии Стратфорд, о том, что теперь она в безопасности в своей тесной маленькой спаленке.
Но образ Джулии Стратфорд тут же растаял. Теперь он видел Клеопатру. Через двадцать четыре часа мы будем в Александрии.
Он увидел приемный зал во дворце, длинный мраморный стол и ее, юную царицу, такую же юную, какой сейчас была Джулия Стратфорд: она разговаривала со своими советниками и послами.
Он наблюдал за ней из прихожей. Его не было в Александрии долгое время, он странствовал на севере и востоке, побывал в королевствах, которые в прошлые века были ему незнакомы. Возвратившись прошлой ночью, он отправился прямо к ней в спальню.
Всю ночь они предавались любви; раскрытые окна выходили на море; она изголодалась по нему, как и он по ней; несмотря на то что за прошедшие месяцы у него были сотни женщин, любил он только Клеопатру. И страсть его была так сильна, что он под конец причинил ей боль – и все-таки она поощряла его, крепко прижимала к своему телу и снова и снова принимала его.
Прием закончился. Рамзес видел, как она отослала придворных. Он видел, как она встала с трона и направилась к нему – высокая женщина с волшебными формами, с длинной нежной шеей, с блестящими черными волосами, забранными в высокую прическу на затылке на римский манер.
Лицо ее хранило надменное выражение, которое подчеркивал высоко вздернутый подбородок. Ей надо было казаться сильной и холодной, чтобы хоть немного умерить врожденную соблазнительность.
Но, едва отдернув занавес, она повернулась к царю и улыбнулась, и глаза ее засияли чудесным светом.
Было время, когда он знал людей только с карими глазами – он был единственным голубоглазым среди них, и лишь потому, что выпил эликсир. Потом он путешествовал по дальним странам, по землям, о которых египтяне ничего не знали; там он встречал смертных мужчин и женщин с голубыми глазами. Но, несмотря на это, только карие глаза казались ему настоящими, неподдельными, он умел читать только по карим глазам.
У Джулии Стратфорд были темно-карие глаза, огромные, ласковые и выразительные – такие же, как у Клеопатры в те далекие дни, когда она обнимала его.
«Ну, что мы будем изучать сегодня?» – спросила царица по-гречески, на том единственном языке, на котором они разговаривали друг с другом. В ее взгляде таилась память о миновавшей ночи любви.
«Очень простые вещи, – ответил он. – Переоденься, и пойдем на улицу, погуляем среди людей. Ты увидишь то, чего не видела ни одна царица. Вот чего я хочу».
Александрия. Какой он увидит ее завтра? Это был греческий город, с каменными улицами и белыми стенами, с купцами, которые торговали по всему свету, это был порт, населенный ткачами, ювелирами, стеклодувами, мастерами, которые выделывали папирус. Они работали возле кишащей народом гавани в маленьких лавчонках огромного рынка.
Они прошли вдвоем через базар, одетые в бесформенные робы, которые надевают на себя мужчины и женщины, не желающие быть узнанными. Двое, странствующие во времени. Он так много рассказывал ей – о своих северных странствиях, о долгом путешествии в Индию. Он ездил на слонах и своими глазами видел священного тигра. Он был в Афинах, куда ездил послушать великих философов.
Что же он узнал? Что Юлий Цезарь, римский полководец, завоевал мир; что он завоюет и Египет, если Клеопатра не остановит его.
О чем она думала в тот день? Неужели она слушала его вполуха, не придавая значения его горьким советам? Что она увидела в простых людях, окружавших ее? Какими она видела женщин и ребятишек, надрывавшихся у ткацких станков и в прачечных? Матросов всех национальностей, рыскающих в поисках развлечений?
Они заходили в школы послушать учителей.
Наконец остановились на грязной площади. Клеопатра попила воды из общественного колодца, из общей кружки.
– Вкус точно такой же, – сказала она с задорной улыбкой.
Он помнит, как кружка упала в глубокую холодную воду. Звук эхом прокатился по каменным стенам колодца. Он помнит стук молотов, доносившийся с пристани, видит узкую улочку, а справа вдали – мачты кораблей, похожие на лес без листьев.
«Чего ты хочешь от меня, Рамзес?» – спросила она.
«Чтобы ты стала мудрой царицей Египта. Я уже говорил это тебе».
Клеопатра взяла его за руку и заставила взглянуть на себя.
«Ты хочешь большего. Ты готовишь меня для чего-то более важного».
«Нет», – возразил он, но это была ложь, он впервые солгал ей. Боль усилилась, стала нестерпимой. Я одинок, моя возлюбленная. Я одинок среди смертных. Но этого он ей не сказал. Он стоял и думал о том, что он, бессмертный, не сможет жить без нее.
А что было потом? Еще один вечер любви, возле моря, которое постепенно превращалось из лазоревого в серебристое и наконец, когда взошла полная луна, стало черным. И окружавшая их позолоченная мебель, висячие лампы и аромат благовоний, и где-то в алькове, в отдалении, мальчик, играющий на арфе и поющий печальную песню на древнем египетском языке, слов которой сам певец не понимал. Зато их понимал Рамзес.
Воспоминание за воспоминанием. Его дворец в Тебесе. Тогда он еще был смертным, как все, и боялся смерти, и боялся унижений. Тогда у него был гарем из ста жен, который казался ему обузой.
«Сколько любовников было у тебя с тех пор, как я уехал?» – спросил он Клеопатру.
«О, было много-много мужчин, – ответила она низким, почти мужским голосом. – Но ни один из них не был любовником».
Любовники будут. Будет Юлий Цезарь, а потом еще один, из-за которого она забудет все, чему Рамзес ее учил. «Ради Египта!» – рыдала она. Но просила она не ради Египта. Потому что Египтом тогда была Клеопатра. А Клеопатра жила ради Антония…
Светлело. Туман над морем начал рассеиваться, теперь он видел мерцающую темно-голубую гладь воды. Высоко наверху появилось бледное солнце. И царь тут же ощутил его воздействие. Все тело наполнилось свежей энергией.
Его сигара давно потухла. Он бросил ее за борт, вынул золотой портсигар и достал новую.
За спиной простучали по железной обшивке палубы чьи-то шаги.
– Осталось всего несколько часов, сир. К его сигаре поднесли зажженную спичку.
– Да, мой друг. – Рамзес затянулся. – Плавание на этом корабле было похоже на сон. Что же нам делать с этими двумя, которые знают мой секрет, – с юным негодяем и престарелым философом? Чья осведомленность представляет наибольшую угрозу?
– Разве философы так опасны, сир?
– Граф Рутерфорд верит в сверхъестественное, Самир. И он не трус. Он хочет узнать секрет вечной жизни. Он понимает, что это значит, Самир.
Ответа не было. Лицо Самира было по-прежнему печально.
– Открою тебе еще один секрет, друг мой, – сказал царь. – Мне кажется, я полюбил этого человека.
– Я заметил, сир.
– Он интересный человек, – сказал Рамзес и, к своему удивлению, услышал, как дрогнул его голос. Ему трудно было продолжать, но он все же сказал то, что хотел сказать: – Мне нравится беседовать с ним.
Хэнкок сидел за столом в своем кабинете в музее, глядя на инспектора Трента из Скотленд-Ярда.
– Ну что ж, вижу, у нас нет другого выхода. Попросим у прокурора ордер, войдем в дом и осмотрим коллекцию. Разумеется, если все на месте, если ни одна монета не исчезла…
– Сэр, учитывая, что две уже находятся у нас, вряд ли можно на это надеяться…
Часть вторая
1
Колониальный отель был похож на гигантский розовый торт – с мавританскими арками, мозаичными полами, лакированными ширмами и плетеными креслами, с широкими верандами, которые спускались к сверкающему на солнце песку и голубой глади Средиземного моря.
В огромном вестибюле и других общих залах роились одетые в белое американцы и европейцы. В одном из открытых баров оркестр играл венскую музыку. В другом юный американский пианист наяривал регтайм. Обитые латунью кабины лифтов, расположенные прямо напротив огромной изогнутой лестницы, казалось, находились в непрерывном движении.
Конечно, если бы Рамзес увидел подобное здание в каком-то другом городе, он не был бы так изумлен. Эллиот заметил, в какое состояние тот пришел в первый час пребывания в Александрии.
Куда подевались жизнерадостность и бьющая через край энергия? За чаем он был тих и молчалив и наотрез отказался от прогулки.
За ужином, когда все начали обсуждать внезапный отъезд Генри в Каир, царь рассердился.
– Джулия Стратфорд – взрослая женщина, – сказал он, глядя на нее. – Глупо думать, что она нуждается в компании пьяного, опустившегося человека. Разве мы не джентльмены? Так ведь вы говорите?
– Это верно, – с готовностью подхватил Алекс. – И все-таки он ее брат, и ее дядя хотел, чтобы…
– Ее дядя не знает своего сына! – заявил Рамзес.
Джулия оборвала этот разговор:
– Я рада, что Генри уехал. Довольно скоро мы догоним его в Каире. Там с ним будет трудно. А уж в Долине царей он был бы просто невыносим.
– Точно, – вздохнул Эллиот. – Джулия, теперь я буду твоим стражником. Официально.
– Эллиот, эта поездка для вас слишком утомительна. Вам тоже следовало бы отправиться в Каир и дождаться нас там.
Алекс хотел было возразить, но Эллиот жестом приказал ему не вмешиваться.
– Вопрос уже решен, дорогая, ты знаешь. Кроме того, мне хочется снова повидать Луксор и Абу-Симбел, может быть, в последний раз.
Джулия задумчиво посмотрела на Эллиота. Она знала, что он говорит вполне искренне. Он не мог позволить ей путешествовать вдвоем с Рамсеем, хотелось ей того или нет. И он на самом деле мечтал снова увидеть знаменитые памятники. Но Джулия чувствовала, что у него есть еще какие-то глубоко личные соображения.
Эллиот принял ее молчание за согласие.
– А когда мы поедем на пароходе по Нилу? – спросил Алекс. – Сколько времени ты хочешь пробыть в этом городе, старина? – обратился он к Рамсею.
– Не очень долго, – мрачно ответил Рамсей. – От времен Древнего Рима здесь мало что сохранилось.
По привычке не воспользовавшись ни вилкой, ни ножом, Рамсей быстро уничтожил три блюда и, не дожидаясь, пока остальные закончат ужинать, извинился и ушел.
Весь день он пребывал в унынии. На следующее утро за завтраком не проронил ни слова; отказался сыграть в бильярд и снова ушел один. Видимо, он бродил по улицам и днем и ночью, оставив Джулию проводить время в обществе Алекса. Он не подпускал к себе даже преданного Самира.
Он в одиночестве переживал внутреннюю борьбу.
Эллиот понаблюдал за всем этим и принял решение. С помощью своего слуги Уолтера он нанял мальчишку-египтянина, который был занят исключительно подметанием лестничных ковров в отеле, нанял для слежки за Рамсеем.
В этом был определенный риск. Кроме того, Эллиота мучила совесть. Однако соблазн оказался сильнее.
Все время он проводил в удобном плетеном шезлонге или за чтением египетских газет, или наблюдая за снующими взад-вперед людьми. В подходящие моменты, когда рядом никого не было, мальчишка-египтянин на сносном английском отчитывался перед ним.
Рамсей гулял по городу. Рамсей часами глядел на море. Рамсей осмотрел большие поля за городом. Рамсей, уставясь в пустоту, сидел в европейских кафе и поглощал в диком количестве сладкий египетский кофе. Рамсей также сходил в бордель, повергнув в изумление жирного владельца тем, что с заката до восхода затребовал в свою комнату всех женщин по очереди. Это означало двенадцать совокуплений за ночь. Старый сводник ни разу за всю свою жизнь не видел ничего подобного.
Эллиот улыбнулся. Значит, он употребляет женщин в той же манере, что и пищу. Аппетит у него просто сумасшедший. И еще это значит, что Джулия Стратфорд пока не впустила его в свое святилище. Или впустила?
Узкие улочки – старая часть города, так они называют этот район. Но ему не больше нескольких сотен лет, и никто не знает, что когда-то здесь стояла огромная библиотека. Что ниже холма располагался университет, где читались лекции сотням слушателей.
Академией древнего мира, вот чем был этот город; теперь это приморский курорт. И отель стоит на том самом месте, где был ее дворец, где он обнимал ее и умолял забыть о пагубной страсти к Марку Антонию.
«Этот человек проиграет, неужели ты не видишь? – молил он. – Если бы Юлия Цезаря не убили, ты стала бы императрицей Рима. Но этот человек никогда не даст тебе ничего. Он слаб, падок на деньги, он бесхарактерный». Именно тогда он впервые увидел в ее глазах настоящую бешеную страсть. Она любила Марка Антония. И больше ее ничего не волновало! Египет, Рим, какая разница? Когда же она перестала быть царицей и стала самой обычной смертной женщиной? Он не знал. Он знал только одно: его планы и мечты разрушены.
«Что ты так беспокоишься из-за Египта? – спрашивала она. – Ты хочешь, чтобы я стала римской императрицей? Нет, ты хочешь не этого. Ты хочешь, чтобы я выпила твой волшебный напиток и стала бессмертной, как ты. И к чертям мою земную жизнь! Ты хочешь уничтожить мою земную жизнь и земную любовь. Но я вовсе не хочу умирать ради тебя!»
«Ты не понимаешь, что говоришь!»
Замолчите, голоса прошлого! Надо слушать только волны, разбивающиеся о прибрежный песок. Пройтись к тому месту, где было старое римское кладбище – они отнесли ее туда, к Марку Антонию.
Мысленным взором он снова увидел похоронную процессию. Услышал плач. И что хуже всего – опять увидел ее в те последние часы. «Отстань от меня со своими обещаниями. Антоний зовет меня из могилы. Я хочу к нему».
А теперь от нее не осталось и следа, только его память. И легенды. Он снова услышал шум толпы, которая запрудила узкие улочки, струилась вниз с холма, чтобы в последний раз увидеть ее в гробу в мраморном мавзолее.
«Наша царица умерла свободной»...
«Она обманула Октавиана».
«Она не стала рабыней Рима».
Боже, но ведь она могла стать бессмертной!
Катакомбы. Единственное место, куда он еще не ходил. Почему он позвал с собой Джулию? Он, наверное, совсем слаб, раз не смог обойтись без нее. И он так и не сказал ей ничего.
Царь видел, что ей интересно. Она выглядела так мило в своем длинном, бледно-желтом платье с кружевами. Все эти современные женщины, казалось ему поначалу, надевали на себя слишком много тряпок, но потом он понял, в чем прелесть их одежд, – и ему стали казаться нормальными и длинные узкие рукава с широкими манжетами, и перетянутые талии, и широкие развевающиеся юбки.
И вдруг он пожалел, что они находятся в Египте. Лучше бы они были опять в Англии или в далекой Америке.
Но катакомбы он обязательно должен увидеть перед отъездом. Так что они шли вместе с другими туристами, слушали нудный голос экскурсовода, который рассказывал о том, как здесь прятались христиане и давным-давно совершались древние обряды.
– Ты уже бывал здесь раньше? – прошептала Джулия. – Для тебя это важно?
– Да, – еле слышно ответил он, крепко прижимая к себе ее руку. Ах, если бы он мог навсегда покинуть Египет. Почему же так больно?
Нестройная группа перешептывающихся туристов остановилась. Глаза Рамзеса беспокойно забегали по стене. Он увидел его, тот узкий проход. Остальные двинулись вперед, боясь отстать от экскурсовода, а царь потянул Джулию назад и, когда голоса туристов затихли вдали, включив электрический фонарик, вошел в проход.
Тот ли это путь? Он не был уверен. Он помнил лишь то, что случилось тогда.
Тот же запах сырых камней. Латинские надписи на стенах.
Они вошли в большую пещеру.
– Смотри, – позвала его Джулия. – Там наверху в скале пробито маленькое окошко. Странно. А в стены вбиты какие-то крючья, видишь?
Ему казалось, что ее голос доносится откуда-то издалека. Он хотел ответить, но не мог вымолвить ни слова.
Затуманенным взором он смотрел на прямоугольный камень, на который показывала Джулия. Она произнесла слово «алтарь».
Нет, это не алтарь. Ложе. Ложе, на котором он проспал триста лет, спал до тех пор, пока не открыли верхнее окно. Древние цепи подняли тяжелый деревянный ставень, и вниз проникло солнце, согревая своим теплом его веки.
Он услышал девичий голос Клеопатры: «О боги, это правда! Он жив!» Ее глубокий вздох эхом прокатился под каменными сводами пещеры. Солнечные лучи согревали его тело.
«Рамзес, проснись! – закричала она. – Тебя призывает царица Египта!»
Он почувствовал покалывание во всем теле; почувствовал, как дрогнули его волосы и кожа. Еще не проснувшись, он сел и увидел прямо перед собой юную женщину с черными волосами, свободно спадавшими на плечи. И старого жреца, который дрожал от страха и что-то бормотал себе под нос, сложив ладони в молитве. Жрец беспрерывно кланялся.
«Рамзес Великий! – воскликнула она. – Царица Египта нуждается в твоем совете».
Снаружи, из мира двадцатого века, врывались в пещеру столбы золотистой пыли. С улиц Александрии доносился рев автомобилей.
– Рамзес!
Он обернулся. На него смотрела Джулия Стратфорд.
– Красавица моя, – прошептал он и нежно обнял ее. Это не страсть, это любовь. – Моя прекрасная Джулия.
Они пили чай в гостиной. Ритуал чаепития вызвал у царя приступ безудержного смеха. Лепешки, яйца, бутерброды с сыром – и это не называется едой? Но зачем жаловаться? Он мог съесть в три раза больше, чем они, и все равно страшно проголодаться к ужину.
Рамзес наслаждался присутствием Джулии. И тем, что рядом нет ни Алекса, ни Самира, ни Эллиота.
Он сидел и смотрел на море шляпок с перьями, на легкомысленные зонтики. И на огромные сверкающие автомобили с открытым верхом, подкатывающие к центральному входу, возле которого стояло множество таких же открытых экипажей.
Людей его эпохи здесь больше не было. Произошло полное расовое смешение. Джулия сказала, что в Греции он увидит ту же картину. А сколько еще городов предстоит ему посетить! Стало ли ему легче?
– Ты была так терпелива со мной, – улыбаясь, сказал он. – Ты не просила никаких объяснений.
О, как она ослепительно прекрасна в этом шелковом платье с бледными цветочками, с кружевами на запястьях и с маленькими жемчужными пуговками, которые так ему нравятся! Слава богу, она не надела то открытое платье, которое было на ней в ту первую ночь на корабле. Вид ее обнаженного тела сводил его с ума.
В огромном вестибюле и других общих залах роились одетые в белое американцы и европейцы. В одном из открытых баров оркестр играл венскую музыку. В другом юный американский пианист наяривал регтайм. Обитые латунью кабины лифтов, расположенные прямо напротив огромной изогнутой лестницы, казалось, находились в непрерывном движении.
Конечно, если бы Рамзес увидел подобное здание в каком-то другом городе, он не был бы так изумлен. Эллиот заметил, в какое состояние тот пришел в первый час пребывания в Александрии.
Куда подевались жизнерадостность и бьющая через край энергия? За чаем он был тих и молчалив и наотрез отказался от прогулки.
За ужином, когда все начали обсуждать внезапный отъезд Генри в Каир, царь рассердился.
– Джулия Стратфорд – взрослая женщина, – сказал он, глядя на нее. – Глупо думать, что она нуждается в компании пьяного, опустившегося человека. Разве мы не джентльмены? Так ведь вы говорите?
– Это верно, – с готовностью подхватил Алекс. – И все-таки он ее брат, и ее дядя хотел, чтобы…
– Ее дядя не знает своего сына! – заявил Рамзес.
Джулия оборвала этот разговор:
– Я рада, что Генри уехал. Довольно скоро мы догоним его в Каире. Там с ним будет трудно. А уж в Долине царей он был бы просто невыносим.
– Точно, – вздохнул Эллиот. – Джулия, теперь я буду твоим стражником. Официально.
– Эллиот, эта поездка для вас слишком утомительна. Вам тоже следовало бы отправиться в Каир и дождаться нас там.
Алекс хотел было возразить, но Эллиот жестом приказал ему не вмешиваться.
– Вопрос уже решен, дорогая, ты знаешь. Кроме того, мне хочется снова повидать Луксор и Абу-Симбел, может быть, в последний раз.
Джулия задумчиво посмотрела на Эллиота. Она знала, что он говорит вполне искренне. Он не мог позволить ей путешествовать вдвоем с Рамсеем, хотелось ей того или нет. И он на самом деле мечтал снова увидеть знаменитые памятники. Но Джулия чувствовала, что у него есть еще какие-то глубоко личные соображения.
Эллиот принял ее молчание за согласие.
– А когда мы поедем на пароходе по Нилу? – спросил Алекс. – Сколько времени ты хочешь пробыть в этом городе, старина? – обратился он к Рамсею.
– Не очень долго, – мрачно ответил Рамсей. – От времен Древнего Рима здесь мало что сохранилось.
По привычке не воспользовавшись ни вилкой, ни ножом, Рамсей быстро уничтожил три блюда и, не дожидаясь, пока остальные закончат ужинать, извинился и ушел.
Весь день он пребывал в унынии. На следующее утро за завтраком не проронил ни слова; отказался сыграть в бильярд и снова ушел один. Видимо, он бродил по улицам и днем и ночью, оставив Джулию проводить время в обществе Алекса. Он не подпускал к себе даже преданного Самира.
Он в одиночестве переживал внутреннюю борьбу.
Эллиот понаблюдал за всем этим и принял решение. С помощью своего слуги Уолтера он нанял мальчишку-египтянина, который был занят исключительно подметанием лестничных ковров в отеле, нанял для слежки за Рамсеем.
В этом был определенный риск. Кроме того, Эллиота мучила совесть. Однако соблазн оказался сильнее.
Все время он проводил в удобном плетеном шезлонге или за чтением египетских газет, или наблюдая за снующими взад-вперед людьми. В подходящие моменты, когда рядом никого не было, мальчишка-египтянин на сносном английском отчитывался перед ним.
Рамсей гулял по городу. Рамсей часами глядел на море. Рамсей осмотрел большие поля за городом. Рамсей, уставясь в пустоту, сидел в европейских кафе и поглощал в диком количестве сладкий египетский кофе. Рамсей также сходил в бордель, повергнув в изумление жирного владельца тем, что с заката до восхода затребовал в свою комнату всех женщин по очереди. Это означало двенадцать совокуплений за ночь. Старый сводник ни разу за всю свою жизнь не видел ничего подобного.
Эллиот улыбнулся. Значит, он употребляет женщин в той же манере, что и пищу. Аппетит у него просто сумасшедший. И еще это значит, что Джулия Стратфорд пока не впустила его в свое святилище. Или впустила?
Узкие улочки – старая часть города, так они называют этот район. Но ему не больше нескольких сотен лет, и никто не знает, что когда-то здесь стояла огромная библиотека. Что ниже холма располагался университет, где читались лекции сотням слушателей.
Академией древнего мира, вот чем был этот город; теперь это приморский курорт. И отель стоит на том самом месте, где был ее дворец, где он обнимал ее и умолял забыть о пагубной страсти к Марку Антонию.
«Этот человек проиграет, неужели ты не видишь? – молил он. – Если бы Юлия Цезаря не убили, ты стала бы императрицей Рима. Но этот человек никогда не даст тебе ничего. Он слаб, падок на деньги, он бесхарактерный». Именно тогда он впервые увидел в ее глазах настоящую бешеную страсть. Она любила Марка Антония. И больше ее ничего не волновало! Египет, Рим, какая разница? Когда же она перестала быть царицей и стала самой обычной смертной женщиной? Он не знал. Он знал только одно: его планы и мечты разрушены.
«Что ты так беспокоишься из-за Египта? – спрашивала она. – Ты хочешь, чтобы я стала римской императрицей? Нет, ты хочешь не этого. Ты хочешь, чтобы я выпила твой волшебный напиток и стала бессмертной, как ты. И к чертям мою земную жизнь! Ты хочешь уничтожить мою земную жизнь и земную любовь. Но я вовсе не хочу умирать ради тебя!»
«Ты не понимаешь, что говоришь!»
Замолчите, голоса прошлого! Надо слушать только волны, разбивающиеся о прибрежный песок. Пройтись к тому месту, где было старое римское кладбище – они отнесли ее туда, к Марку Антонию.
Мысленным взором он снова увидел похоронную процессию. Услышал плач. И что хуже всего – опять увидел ее в те последние часы. «Отстань от меня со своими обещаниями. Антоний зовет меня из могилы. Я хочу к нему».
А теперь от нее не осталось и следа, только его память. И легенды. Он снова услышал шум толпы, которая запрудила узкие улочки, струилась вниз с холма, чтобы в последний раз увидеть ее в гробу в мраморном мавзолее.
«Наша царица умерла свободной»...
«Она обманула Октавиана».
«Она не стала рабыней Рима».
Боже, но ведь она могла стать бессмертной!
Катакомбы. Единственное место, куда он еще не ходил. Почему он позвал с собой Джулию? Он, наверное, совсем слаб, раз не смог обойтись без нее. И он так и не сказал ей ничего.
Царь видел, что ей интересно. Она выглядела так мило в своем длинном, бледно-желтом платье с кружевами. Все эти современные женщины, казалось ему поначалу, надевали на себя слишком много тряпок, но потом он понял, в чем прелесть их одежд, – и ему стали казаться нормальными и длинные узкие рукава с широкими манжетами, и перетянутые талии, и широкие развевающиеся юбки.
И вдруг он пожалел, что они находятся в Египте. Лучше бы они были опять в Англии или в далекой Америке.
Но катакомбы он обязательно должен увидеть перед отъездом. Так что они шли вместе с другими туристами, слушали нудный голос экскурсовода, который рассказывал о том, как здесь прятались христиане и давным-давно совершались древние обряды.
– Ты уже бывал здесь раньше? – прошептала Джулия. – Для тебя это важно?
– Да, – еле слышно ответил он, крепко прижимая к себе ее руку. Ах, если бы он мог навсегда покинуть Египет. Почему же так больно?
Нестройная группа перешептывающихся туристов остановилась. Глаза Рамзеса беспокойно забегали по стене. Он увидел его, тот узкий проход. Остальные двинулись вперед, боясь отстать от экскурсовода, а царь потянул Джулию назад и, когда голоса туристов затихли вдали, включив электрический фонарик, вошел в проход.
Тот ли это путь? Он не был уверен. Он помнил лишь то, что случилось тогда.
Тот же запах сырых камней. Латинские надписи на стенах.
Они вошли в большую пещеру.
– Смотри, – позвала его Джулия. – Там наверху в скале пробито маленькое окошко. Странно. А в стены вбиты какие-то крючья, видишь?
Ему казалось, что ее голос доносится откуда-то издалека. Он хотел ответить, но не мог вымолвить ни слова.
Затуманенным взором он смотрел на прямоугольный камень, на который показывала Джулия. Она произнесла слово «алтарь».
Нет, это не алтарь. Ложе. Ложе, на котором он проспал триста лет, спал до тех пор, пока не открыли верхнее окно. Древние цепи подняли тяжелый деревянный ставень, и вниз проникло солнце, согревая своим теплом его веки.
Он услышал девичий голос Клеопатры: «О боги, это правда! Он жив!» Ее глубокий вздох эхом прокатился под каменными сводами пещеры. Солнечные лучи согревали его тело.
«Рамзес, проснись! – закричала она. – Тебя призывает царица Египта!»
Он почувствовал покалывание во всем теле; почувствовал, как дрогнули его волосы и кожа. Еще не проснувшись, он сел и увидел прямо перед собой юную женщину с черными волосами, свободно спадавшими на плечи. И старого жреца, который дрожал от страха и что-то бормотал себе под нос, сложив ладони в молитве. Жрец беспрерывно кланялся.
«Рамзес Великий! – воскликнула она. – Царица Египта нуждается в твоем совете».
Снаружи, из мира двадцатого века, врывались в пещеру столбы золотистой пыли. С улиц Александрии доносился рев автомобилей.
– Рамзес!
Он обернулся. На него смотрела Джулия Стратфорд.
– Красавица моя, – прошептал он и нежно обнял ее. Это не страсть, это любовь. – Моя прекрасная Джулия.
Они пили чай в гостиной. Ритуал чаепития вызвал у царя приступ безудержного смеха. Лепешки, яйца, бутерброды с сыром – и это не называется едой? Но зачем жаловаться? Он мог съесть в три раза больше, чем они, и все равно страшно проголодаться к ужину.
Рамзес наслаждался присутствием Джулии. И тем, что рядом нет ни Алекса, ни Самира, ни Эллиота.
Он сидел и смотрел на море шляпок с перьями, на легкомысленные зонтики. И на огромные сверкающие автомобили с открытым верхом, подкатывающие к центральному входу, возле которого стояло множество таких же открытых экипажей.
Людей его эпохи здесь больше не было. Произошло полное расовое смешение. Джулия сказала, что в Греции он увидит ту же картину. А сколько еще городов предстоит ему посетить! Стало ли ему легче?
– Ты была так терпелива со мной, – улыбаясь, сказал он. – Ты не просила никаких объяснений.
О, как она ослепительно прекрасна в этом шелковом платье с бледными цветочками, с кружевами на запястьях и с маленькими жемчужными пуговками, которые так ему нравятся! Слава богу, она не надела то открытое платье, которое было на ней в ту первую ночь на корабле. Вид ее обнаженного тела сводил его с ума.