Райс Энн. Мумия

   – Хорошие номера, правда, граф? – Очень уж преду­предителен. Наверное, подслушал спор. Уолтер прошелся по спальне, вытер пыль с прикроватной тумбочки, привернул лампу.
   – Да, номера просто чудо, Уолтер. А где мой сын?
   – Внизу, граф. Раскрыть вам маленький секрет?
   Уолтер наклонился над кроватью и прижал руку к губам, словно они находились в центре толпы, а не в огромной пустой спальне, с которой соседствовала такая же огромная пустая гостиная.
   – Он познакомился с симпатичной девушкой, американкой. Ее фамилия Баррингтон, граф. Богатая семья из Нью-Йорка. Отец владеет железными дорогами.
   Эллиот улыбнулся:
   – Надо же, все-то ты знаешь.
   Уолтер рассмеялся и выбросил из пепельницы окурок сигары: Эллиот не смог докурить ее – так болели легкие.
   – Рита рассказала мне, граф. Она видела его. А сейчас они с мисс Баррингтон гуляют по саду отеля.
   – Ну что ж, – сказал Эллиот, покачав головой, – было бы совсем неплохо, Уолтер, если бы наш милый Алекс женился на американской наследнице.
   – Да, граф, на самом деле это было бы здорово, – сказал Уолтер. – Да, кстати, здесь мы тоже кое-что организуем? – Опять в голосе Уолтера зазвучали таинственные нотки. – Опять найдем кого-нибудь, кто проследит за ним?
   Разумеется, он имел в виду Рамзеса, напомнив о постыдной слежке, которую Эллиот устроил в Александрии.
   – Если ты можешь сделать это незаметно. Пусть за ним следят день и ночь и докладывают мне, куда он ходит и что делает.
   Эллиот дал Уолтеру пачку банкнотов, которую тот немедленно засунул в карман.
   Слуга ушел. Эллиот попытался сделать глубокий вдох, но боль в груди остановила его. Тогда он стал дышать часто и неглубоко. Посмотрел на раздувавшиеся от ветра белые занавески. Он вслушивался в суету и шум улиц британского Каира и думал о тщетности своих усилий – зачем преследовать Рамсея, зачем надеяться на чудо? Он думал об эликсире.
   Абсурд, бред. И ни к чему было копаться в чужих вещах и расстраиваться. Теперь уже нет никаких сомнений в том, кто такой Рамзес; если у него есть эликсир, он наверняка носит его с собой.
   Эллиоту было стыдно. Но это такая мелочь. Гораздо важнее сама тайна, которая пока недоступна. Хоть бросайся к нему в ноги и умоляй о подарке. У Эллиота возникло было намерение вернуть Уолтера и сказать ему, что все это глупости. Но в глубине души таилось желание еще разок обыскать комнату Рамзеса, а мальчик, следующий за Рамзесом по пятам, мог бы дать Эллиоту представление о его привычках.
   Во всяком случае, лучше хоть что-то делать, хоть о чем-то думать, кроме как о боли в груди и бедре. Граф закрыл глаза и снова увидел колоссальные статуи Абу-Симбела. И понял внезапно, что это было последнее приключение в его жизни. Он ни о чем не сожалел, наоборот, благодарил судьбу за то, что она преподнесла ему напоследок такой чудесный подарок.
   Эллиот улыбнулся. Кто знает, может быть, Алекс на самом деле найдет для себя американскую наследницу.
 
   Ах, как она мила, как ему нравится ее голос, и загадочный блеск глаз, и даже то, как она легонько тычет его пальчиком в бок, когда смеется! И какое у нее замечательное имя – мисс Шарлотта Уитни Баррингтон.
   – А потом мы хотели поехать в Лондон, но говорят, в это время года там жутко холодно, и страшный туман, и вообще очень мрачно – с этим лондонским Тауэром, где отрубили голову Анне Болейн.
   – Он не показался бы вам мрачным, если бы я показал его вам, – возразил Алекс.
   – И когда же вы едете домой? Вы ждете оперы, да? Кажется, здесь все говорят только о ней. Забавно, правда, приехать в Египет, чтобы попасть на оперу.
   – Но ведь это «Аида», дорогая моя.
   – Знаю, знаю.
   – Конечно, мы пойдем на оперу, и вы там обязательно будете. А на бал вы пойдете? Какая очаровательная улыбка!
   – Ну, я ничего не знала про бал, понимаете? Я не хотела идти туда с мамой и папой и…
   – Ну что ж, можно пойти со мной. Ах, какие чудные белые зубки!
   – Да? Мне это нравится, граф Рутерфорд.
   – Пожалуйста, называйте меня Алексом, мисс Бар­рингтон. Граф Рутерфорд – это мой отец.
   – А сами вы виконт, да? – спросила она с неподражаемым американским дружелюбием и с той же сияющей улыбкой. – Мне так сказали.
   – Да, наверное, это так. Виконт Саммерфилд, а вообще…
   – А что такое виконт? – спросила она.
   Какие милые глаза, какой обворожительный смех, как весело она смотрит на него! Он больше не мог сердиться на Генри из-за того, что тот связался с этой танцовщицей, с Маленкой. Даже хорошо, что Генри отдалился от них со своим пьянством и картами, хорошо, что он не появляется вместе с ними в общественных местах.
   Интересно, что подумает Джулия о мисс Баррингтон? Вот ему она очень даже нравится!
   Полдень. Столовый зал. Рамзес сидит откинувшись и смеется.
   – Да, я настаиваю. Возьми вилку и нож, – сказала Джулия. – Просто попробуй.
   – Джулия, неужели ты думаешь, что я не смогу? Но это варварство – запихивать в рот еду куском серебра!
   – Ты знаешь, что ты красив, что ты всех очаровываешь, поэтому ты упорствуешь.
   – За многие века я научился такту. – Рамзес взял вилку и зажал ее конец в кулаке. Джулия стукнула его по руке.
   – Рамзес, ешь правильно.
   – Малышка моя, – сказала он, – я ем так же, как ели Адам и Ева, Изида и Осирис, Моисей, Аристотель и Алек­сандр.
   Джулия расхохоталась. Царь быстро украдкой поцеловал ее. Потом лицо его омрачилось.
   – Так что с твоим кузеном? – прошептал он. Эти слова застали Джулию врасплох.
   – Неужели нам нужно говорить о нем?
   – Мы оставим его здесь, в Каире? Неужели убийца твоего отца не будет наказан?
   На глаза ее навернулись слезы. Джулия сердито полезла в сумочку за носовым платком. Она не видела Генри в Каире и не желала его видеть. В письме к Рэндольфу она даже не упомянула о нем. Именно мысль о дяде расстроила ее и заставила заплакать.
   – Переложи на меня эту ношу, – прошептал Рамзес. – Я все вынесу. Просто восстановится справедливость. Джулия приложила руку к его губам.
   – Хватит, – сказала она. – Не сейчас. Он тихо вздохнул и сжал ее руку.
   – Кажется, все уже собрались, чтобы идти в музей, – сказал Рамзес – Не стоит задерживать Эллиота – ему трудно стоять.
   Подошел Алекс наклонившись, он чмокнул Джулию в щеку. Как целомудренно! Она вытерла нос и отвернулась, чтобы Алекс не видел, какое красное у нее лицо.
   – Ну что, все готовы? – спросил он. Через пятнадцать минут нас ждет в музее личный экскурсовод. Да, чуть было не забыл: с оперой все устроилось. Ложи закуплены, есть билеты на бал. Рамсей, старина, должен признаться, что на ночном балу я не буду соперничать с вами, добиваясь внимания Джулии.
   Та кивнула.
   – Уже влюбился, – прошептала она язвительно. Алекс помог ей подняться.
   – В мисс Баррингтон, – добавила Джулия.
   – Пожалуйста, дорогая, выскажи свое мнение. Она идет с нами в музей.
   – Давайте-ка поспешим, – сказал Рамзес. – Твой отец плохо себя чувствует. Удивительно, что он вообще идет с нами.
   – Господи, знаете ли вы, что значит каирский музей для людей? – спросил Алекс. – А ведь это самое пыльное, самое грязное заведение из всех, что…
   – Алекс, пожалуйста, мы собираемся посмотреть на величайшую коллекцию египетских сокровищ…
   – Последних из сохранившихся, – сказал Рамзес, взяв Джулию под руку. – И все цари в одном помещении? Ведь ты так говорила?
   – А я – то думал, что вы уже бывали там, – удивился Алекс. – Вы для меня загадка, старина…
   – Продолжай в том же духе, – пробормотал Рамзес.
   Алекс не слышал. Он уже разговаривал с Джулией, настаивая, чтобы она высказала ему свое мнение о мисс Бар­рингтон. Сама мисс Баррингтон, миловидная блондинка с розовыми щечками, стояла в вестибюле с Эллиотом и Самиром. Симпатичная, ничего не скажешь.
   – Надо же, – сказала Джулия, – неужели тебе так нужно мое одобрение?
   – Тихо, вон она. С отцом. Они отлично ладят.
   – Ну что ж, она очень мила.
 
   Они торопливо прошлись по пыльным просторным залам первого этажа, слушая экскурсовода, который довольно быстро говорил по-английски, хотя и с сильным акцен­том. Да, изобилие сокровищ, ничего не скажешь. И все из разграбленных гробниц: в его времена такое было просто немыслимо. А здесь можно увидеть буквально все – под пыльными стеклами, в слабом свете люстр, и все же сохраненное, не испорченное ни временем, ни людьми.
   Рамзес смотрел на статуэтку счастливого писаря – на маленькую сидящую фигурку со скрещенными ногами, с папирусом на коленях, с вдохновенным лицом. Она должна была бы умилить его до слез. Но он чувствовал только радость от того, что пришел, посмотрел на все это, выполнил долг и теперь может со спокойной душой уехать.
   Наконец они поднялись по широкой центральной лестнице. Зал царей, тяжкое испытание, которого он так боялся. К нему подошел Самир.
   – Почему бы не отказаться от этого жестокого удовольствия, сир? Все они ужасны.
   – Нет, Самир, я должен пройти этот путь до конца.
   Когда он понял, что это за зал, то чуть не расхохотался – огромное помещение со стеклянными витринами, совсем как в больших магазинах, где товары размещаются под стеклом, чтобы никто не трогал их руками.
   И все-таки вид черных высушенных тел потряс его. Он почти не слышал экскурсовода, едва улавливая знакомые слова:
   – Мумия Рамзеса Проклятого в Лондоне является весьма сомнительным открытием. Весьма сомнительным. Вот здесь перед вами настоящий Рамзес Второй, известный в истории как Рамзес Великий.
   Подойдя поближе, он увидел отвратительную мумию, носящую его имя.
   … Рамзес Второй, величайший из всех египетских фа­раонов.
   Глядя на ссохшиеся конечности, он чуть не улыбнулся, но тут же почувствовал странное стеснение в груди – очевидная мысль поразила его: если бы тогда он не зашел в пещеру, где жила жрица, здесь, под этим стеклянным колпаком, на всеобщее обозрение было бы выставлено его собственное тело, такое же высохшее и безобразное. Его останки… И тогда у него не было бы всех этих лет жизни, он ничего не узнал бы из того, что знает теперь, он ничего так и не понял бы…
   Как шумно! Джулия сказала что-то, но он не расслы­шал. В голове страшно гудело. Внезапно он увидел всю картину целиком: отвратительные трупы, словно вынутые из горящей печи, грязные пыльные стекла, снующие взад-вперед туристы.
   Он услышал голос Клеопатры. Если ты позволишь ему умереть, умру и я. Возьми, я не буду пить его!
   Они снова идут куда-то? Самир сказал, что пора уходить?
   Рамзес с трудом отвел взгляд от ужасного сморщенного лица мумии и увидел Эллиота, пристально смотревшего на него. Что выражало его лицо? Понимание и сочувствие.
   О, да разве можете вы меня понять? Я и сам себя не понимаю.
   – Пойдемте, сир.
   Рамзес подчинился Самиру, который взял его под руку и повел к выходу. Мисс Баррингтон смеялась – Алекс нашептывал ей что-то на ухо. Трескотня проходивших мимо французских туристов была просто невыносима. Какой ужасный, грубый язык!
   Рамзес обернулся и снова посмотрел на стеклянные витрины. Да, надо уходить отсюда. Почему они идут по коридору к задней части здания? Вроде бы они уже все осмотрели. Вот чем закончились мечты и чаяния нации – огромным пыльным мавзолеем, где хохочут юные девицы и бродят толпы зевак.
   Экскурсовод остановился в конце коридора. Что там? Еще одно тело под колпаком. Разве можно что-то разглядеть в такой темноте? Сквозь грязное окно наверху еле пробивался слабый уличный свет.
   – Неизвестная женщина… любопытный пример естественного консервирования.
   – Здесь разрешают курить? – прошептал Рамзес на ухо Самиру.
   – Нет, сир, но мы можем уйти. И подождать наших спутников на улице, если хотите…
   …тело этой неизвестной женщины мумифицировано самой природой.
   – Пойдем, – сказал Рамзес, положив руку Самиру на плечо.
   Надо предупредить Джулию, чтобы она не разволновалась. Рамзес сделал шаг вперед, легонько потянул ее за рукав и посмотрел на тело за стеклянной витриной.
   И сердце его перестало биться.
   …и хотя большую часть пелен давным-давно разорвали – скорее всего, это дело рук грабителей, – само тело женщины прекрасно сохранилось в речном иле, также как тела, найденные в северных болотах…
   Волнистые волосы, длинная стройная шея, мягкие покатые плечи… А лицо, само лицо! Он не верил своим глазам!
   Голос экскурсовода эхом бился в его голове: «…неизвестная женщина… эпоха Птолемеев… греко-романский пе­риод… Но посмотрите на этот египетский профиль. Изящно очерченные губы…»
   В висках застучало – опять залилась тоненьким смехом мисс Баррингтон.
   Рамзес бросился вперед. Оттолкнул руку мисс Барринг­тон. Алекс сказал ему что-то резкое, назвал по имени. Экскурсовод недоуменно уставился на него.
   Но царь смотрел сквозь стекло. Ее лицо! Это была она – тонкие погребальные одеяния вросли в ее плоть, обнаженные руки покойно сложены на груди, из-под обмоток торчат голые ступни. Все черное, черное из-за речного ила, который окружал ее и сохранил!
   – Рамзес, что случилось?
   – Сир, вам плохо?
   Они набросились на него со всех сторон, они его окружили. Кто-то потащил его прочь, и он в ярости обернулся.
   Рамзес услышал, как треснуло стекло. Зазвучал вой сирены, похожий на визг испуганной женщины.
   Посмотри на ее закрытые глаза. Это она! Это она. Ему не надо ни колец, ни узоров, ни имен. Это она.
   Появился вооруженный охранник. Джулия взмолилась. Мисс Баррингтон была испугана. Алекс призывал Рамзеса выслушать его.
   – Я не слышу тебя. Я ничего сейчас не слышу. Это она. «Неизвестная женщина». Она, последняя царица Египта.
   И снова он вырвался из их рук. Наклонился над пыльным стеклом. Ему хотелось разбить его. Ее ноги превратились в кости; пальцы левой руки усохли и стали пальцами скелета. Но это лицо, это прекрасное лицо! Моя Клеопатра.
 
   Наконец он позволил увести себя. Джулия расспрашивала его, но царь не отвечал. Она заплатила за поврежденную витрину и за беспорядок. Ему хотелось попросить у нее прощения.
   Больше он ничего не мог вспомнить. Помнил только ее лицо и фигуру – существо, слепленное из черной земли, поднятое со дна реки и уложенное на полированном дереве витрины так, что пелены свисали по краям, будто их до сих пор полощет речная вода. И ее волосы, густые волнистые волосы… Да, ее фигура до сих пор чудится ему в тусклом свете дня.
   Джулия произносила какие-то слова. В отеле горел неяркий уютный свет. Он хотел ответить, но не мог. И вспомнил еще кое-что: отвернувшись от мумии, смущенный и расстроенный, он снова столкнулся с понимающим и сочувственным взглядом Эллиота.
 
   Оскар поспешными шагами шел вслед за Хэнкоком и двумя полицейскими из Скотленд-Ярда. Они прошли через анфиладу гостиных и остановились в египетском зале. Ох, не надо было впускать их в дом! Они не имели права входить. А теперь они идут прямо к саркофагу.
   – Но мисс Джулия страшно рассердится, сэр. Это ее дом, сэр. Вы не должны это трогать, сэр, это собственность мистера Лоуренса, это его находка.
   Хэнкок смотрел на пять золотых монет Клеопатры на бархатной подушечке шкатулки.
   – Но ведь монеты могли быть украдены в Каире, сэр. Перед тем как был составлен каталог коллекции.
   – Да, разумеется, вы абсолютно правы, – сказал Хэн­кок. Он повернулся и посмотрел на саркофаг.
 
   Джулия налила вина в бокал Рамзеса, но царь даже не посмотрел на него.
   – Может, ты объяснишь? – прошептала она. – Ты узнал ее. Ты ее знал. Должно быть, так оно и есть.
   Они долгие часы сидели молча. За легкими занавесками горело заходящее солнце. Гомон веселой толпы на улицах понемногу стихал, превращаясь в монотонное скучное гудение.
   Джулия уже устала плакать.
   – Но ведь это не могла быть… – Нет. Даже ей такое предположение казалось невероятным. Она снова подумала о той женщине: золотая тиара на голове была такой же черной и блестящей, как все ее тело. – Ведь не может быть, чтобы она…
   Рамзес медленно поднял голову и посмотрел на Джулию. Взгляд его огромных голубых глаз был тяжелым.
   – Не может быть! – язвительным шепотом отозвался он. Голос низкий, хриплый, страдальческий. – Не может быть! Вы выкопали тысячи египетских мертвецов. Вы рыщете по их пирамидам, по их гробницам в пустынях, по их катакомбам. Нет ничего невозможного!
   – О господи… – Слезы катились у Джулии щекам.
   – Их крадут, продают, покупают, – продолжал Рамзес. – Разве остались на этой земле хоть один мужчина, женщина или ребенок, чье тело не выкопали из земли и не выставили на всеобщее обозрение? Нет ничего невозможного!
   На миг Джулии показалось, что царь окончательно потерял контроль над собой; но он вдруг опомнился и посмотрел на нее уже мирно. Потом глаза его затуманились, словно он вообще перестал ее видеть.
   – Нам необязательно оставаться в Каире, если ты не хочешь больше…
   Рамзес медленно обернулся и посмотрел на нее – удивленно, словно очнулся от долгого сна, словно сам удивился, почему так долго не разговаривал с ней.
   – Нет, – сказал он. – Мы не можем уехать. Не сейчас. Я не хочу уезжать…
   Его голос дрогнул, будто только теперь он понял, что го­ворит. Он встал и медленно пошел к выходу, ни разу не оглянувшись.
   Джулия видела, как закрылась дверь; она слышала, как он идет по коридору. И снова по ее лицу покатились беззвучные слезы.
   Что ей делать? Как утешить его? Сможет ли она, воспользовавшись своим влиянием, получить разрешение на вынос этого тела из музея, чтобы похоронить его по всем правилам? Вряд ли. Ее просьба покажется всем глупой и необоснованной. И зачем? Ведь на обозрение публики выставлено множество царских мумий!
   Но даже если бы ей и удалось это сделать, вряд ли он утешится. Его сломил отнюдь не факт осквернения могилы, а сам вид этой мумии.
 
   Двое полицейских смущенно смотрели на человека из Британского музея.
   – Теперь нам следует уйти, сэр. У нас нет ордера на обыск саркофага мумии. Мы пришли посмотреть, целы ли монеты. И мы это сделали.
   – Ерунда, – возразил Хэнкок. – Если у нас есть разрешение суда, мы можем осмотреть все. Да, мы пришли посмотреть, цела ли коллекция. Перед тем как уйти, я хочу убедиться, что и мумия на месте.
   – Но, сэр… – вмешался Оскар.
   – Не надо ничего говорить, приятель. Ваша хозяйка сбежала в Каир и оставила без охраны бесценные сокровища. Без нашего разрешения. – Хэнкок повернулся к представителям закона. – Откройте крышку, – приказал он.
   – Мне все это не нравится, – сказал Трент. Хэнкок оттолкнул его и снял крышку сам – полицейские и Оскар не успели помешать ему.
   Галтон подхватил крышку и аккуратно поставил ее на пол. Оскар тихо ахнул.
   Внутри стояла сморщенная черная мумия.
   – Что, черт возьми, здесь происходит? – взвился Хэнкок.
   – Что вы имеете в виду, сэр? – вежливо поинтересовался Трент.
   – Надо немедленно вернуть все в музей!
   – Но, сэр…
   – Это не та мумия, дурак ты этакий! Это мумия из магазина лондонского старьевщика! Я сам ее там видел. Мне предлагали купить ее. Черт бы побрал эту женщину! Она украла находку века!
 
   Было далеко за полночь. В заведениях города стихла музыка. Каир спал.
   Эллиот в одиночестве прогуливался по двору между двумя флигелями отеля Шеферда. Левая нога совсем занемела; но он не обращал на это внимания. Он то и дело поглядывал на верхнее окно, на фигуру в костюме, которая расхаживала по освещенной комнате. Тень Рамсея.
   В комнате Самира было темно. Час назад погас свет в номере Джулии. Алекс уже давно лег спать. Он очень расстроился из-за Рамсея и еще больше переживал из-за Джулии, которая влюбилась в сумасшедшего.
   Тень замерла. Придвинулась к ставням. Эллиот застыл в прохладной тьме двора. Он видел, как Рамсей взглянул на черное небо, на гигантскую сеть звезд, раскинувшуюся над крышами домов.
   Потом тень исчезла.
   Эллиот повернулся и заковылял к дверям вестибюля. Он уже дошел до полуосвещенного фойе со стойкой, за которой находился портье, когда увидел спускавшегося по центральной лестнице Рамсея, небрежно одетого, с непричесанной гривой густых каштановых волос. Рамсей направлялся к выходу.
   Я совсем выжил из ума, подумал Эллиот. Я никогда не был таким безрассудным.
   Крепко сжав трость, он последовал за Рамсеем. Выйдя на улицу, увидел впереди темную фигуру, быстрыми шагами пересекавшую площадь. Боль в левой ноге стала такой сильной, что Эллиот стиснул зубы. Но от погони не отказался.
   Через несколько минут Рамсей оказался возле музея. Эллиот видел, как он постоял в задумчивости у центрального входа, а потом направился к правому крылу здания, где светилось зарешеченное окно.
 
   Желтый свет горел в маленькой прихожей служебного входа. Сторож мирно посапывал, растянувшись в кресле. Дверь была открыта настежь.
   Зайдя в музей, Эллиот торопливо прошел по пустым залам первого этажа, мимо высоких статуй богов и богинь. Наконец он добрался до широкой лестницы и, вцепившись в перила, медленно побрел по ступеням, шаг за шагом, стараясь не налегать на больную ногу, пытаясь идти осторожно, чтобы не нарушить тишину погруженного во тьму здания.
   Коридор был наполнен тусклым серым светом. В конце расплывалось бледное пятно окна. Рамсей стоял возле низкой стеклянной витрины, в которой покоилось похожее на блестящий уголь тело мертвой женщины, завернутое в окаменевшее тряпье. Рамсей склонил голову в молитвенной позе.
   Казалось, он шепчет что-то. Или плачет? Эллиот отчетливо видел его профиль и движение руки – вот он залез под пальто и вытащил что-то блестящее.
   Стеклянный сосуд, наполненный светящейся жидкостью.
   Господи, неужели он собирается сделать это?! Неужели это тот самый эликсир, который он испробовал на самом себе? Эллиот едва не вскрикнул и чуть было не бросился к Рамсею, чтобы схватить его за руку. Но когда тот открыл бутылочку с жидкостью, когда раздалось позвякивание металлического колпачка, Эллиот скользнул к дальнему концу коридора и спрятался за высокой стеклянной витриной.
   Сколько страдания было в стоящей в отдалении темной фигуре, сколько отчаяния – в одной руке он держал открытый сосуд, другую поднял вверх, чтобы откинуть со лба спутанную прядь волос.
   Потом Рамсей развернулся, словно собрался уходить. Эллиота он не видел.
   Освещение в коридоре немного изменилось. Видимо, начинался восход – окно засветилось стальным серым светом, на стекле витрин по всей длине коридора заиграли блики.
   Рамсей повернулся. Эллиот услышал его вздох. Он чувствовал его страдания. Но ведь это же сумасшествие, просто бред.
   Он беспомощно наблюдал за тем, как Рамсей снова приблизился к стеклянному колпаку, приоткрыл оправленную в деревянную раму крышку и тихо приставил ее к стене. Теперь он мог дотронуться до лежащей внутри покойницы.
   Молниеносным движением он снова достал сосуд. Мерцающая белая жидкость капля за каплей полилась на труп. Рамсей водил пузырьком взад-вперед над мумией.
   – И все равно это не поможет, – прошептал Эллиот. Он сильнее прижался к стене, наблюдая за Рамсеем сквозь стекло витрины.
   С ужасом и восхищением он смотрел, как Рамсей размазывает белую жидкость по конечностям мертвой женщины. Он видел, как тот наклонился и прислонил мерцающий сосуд к ее губам.
   В темноте послышалось шипение. Эллиот беззвучно ах­нул. Рамсей отшатнулся и прислонился к стене. Пузырек выпал из его руки и покатился по каменному полу. В нем еще оставалась чудесная жидкость.
   Рамсей не отрываясь смотрел на лежавшую перед ним мумию.
   Эллиот увидел, как темная масса на дне витрины зашевелилась. Он даже услышал низкий хриплый звук, похожий на вздох.
   Господи, человек, что же ты натворил?! Кого ты разбудил?!
   Дерево витрины заскрипело, тонкие деревянные ножки задрожали. Мумия внутри ящика шевелилась, приподнимаясь.
   Рамсей бросился прочь по коридору. Сдавленный крик сорвался с его губ. Эллиот увидел, как темная фигура в витрине села. Деревянный ящик затрещал и с грохотом трес­нул. Мумия стояла на ногах! Огромная голова с копной черных волос, которые, как дым, клубились по плечам. Черная кожа светлела, меняясь на глазах. Издав отвратительный стон, существо подняло вверх скелетообразные руки.
   Рамсей отчаянно молился, пересыпая молитву старыми египетскими именами богов. Эллиот прижал руку ко рту.
   Наклонившись вперед, шурша на каменном полу босыми ступнями – так шуршат крысы в старых домах, – мумия опустила руки и потянулась к Рамсею.
   В ее огромных открытых глазах, лишенных век, сиял свет. Волосы становились гуще, волнистей, чернее и все ниже опускались на ее костлявые плечи.
   Но что за белые пятна покрывают ее тело? Это кости, обнажившиеся кости – в тех местах, где время съело плоть, возможно, многие столетия назад. Голые кости проступали на левой ноге, белые кости виднелись на правой ступне, белые кости просвечивали на пальцах, тянувшихся к Рамсею.
   Она не сохранилась. Ты пробудил существо, которое не сохранилось до конца!
   Окно засветилось еще ярче. В пепельный сумрак проник первый луч солнца. Рамсей попятился, миновал Эллиота, ухватился за перила лестницы. Существо неуверенно шло за ним, все быстрее и быстрее, пока не попало под солнечный луч.
   Оно потянулось к свету. Дыхание, смешанное со стоном, участилось, стало еще более судорожным, отчаянным, испуганным.
   Сморщенная плоть на руках приобрела бронзовый отте­нок. Лицо тоже стало бронзовым, все светлея и бледнея. Солнце сделало его более похожим на человеческое.