Райс Энн. Мумия

   Клеопатра стояла у окна, спиной к мягкой кровати и к богоподобному юноше, лежащему на ней. Он доставил ей божественное наслаждение, и она доставила ему божественное наслаждение. Его невинность и мужская сила оказались для нее самым настоящим сокровищем; ее загадочность и опыт ошеломили его. Он сказал, что никогда еще не был в такой власти у женщины.
   А теперь он спал детским сном, мирно спал в постели, а она стояла у окна…
   … И грезила наяву, предаваясь воспоминаниям. С тех пор как ее пробудили, у нее еще не было ни одной ночи. Она не знала холода ночной тьмы, когда со всех сторон наступают тяжелые мысли. И сейчас ей на память пришли другие ночи и настоящие дворцы с мраморными полами и колоннами, со столами, заставленными фруктами, жареным мясом и вином в серебряных кубках. И беседы с Рамзесом, которые они вели в темноте, лежа вместе в постели.
   «Я люблю тебя так, как не любил ни одну женщину. Жить без тебя – какая же это жизнь?»
   «Мой царь, мой единственный царь, – говорила она. – Что такое другие? Всего лишь куклы из детских игр. Маленькие деревянные императоры, которых переставляют с места на место…»
   Видение затуманилось, пропало. Она потеряла его – так же как все другие воспоминания. Реальным было только сонное бормотание Алекса.
   – Ваше Величество, где вы?
   Ее охватила жалость, ведь он не мог приподнять таинственную завесу. Она слишком тяжела, слишком мрачна. Клеопатра тихонько запела – ту нежную песню из музыкальной шкатулки, «Божественную Аиду». Обернулась и посмотрела на его лицо с закрытыми глазами, освещенное луною, на свободно раскинутые поверх простыни руки. Песня звучала в глубинах ее души. Она напевала, не размыкая губ. Подошла к постели, посмотрела на Алекса и нежно провела рукой по волнистым волосам, дотронулась кончиками пальцев до его век. О спящий молодой бог, о мой Эндимион! Ее рука медленно скользнула к горлу, коснулась хрупких косточек, которые она с такой легкостью переламывала на шеях других людей.
   Сильные руки, ласкавшие ее, гладкая крепкая грудь, могучие мускулистые плечи – ну и что? Он хрупок, как все смертные.
   Она не хотела, чтобы он умирал! Она не хотела, чтобы он страдал. В ней зарождалось какое-то новое чувство. Ей хотелось защитить его. Она приподняла белое одеяло и легла рядом с ним. Она никогда не причинит зла этому юноше, никогда – она поняла это. Внезапно и сама смерть показалась ей отвратительной и несправедливой.
   Ну почему я бессмертна, а он – нет? О боги! На мгновение ей показалось, что тяжелые ворота памяти раздвинулись – и у нее не осталось никаких вопросов: она знала, кто она, помнила свое прошлое, помнила, что с ней произошло. Все прояснилось. Но в этой комнате было по-прежнему темно и тихо.
   – Любовь моя, моя юная любовь, – прошептала она, снова осыпая его поцелуями. Он тут же очнулся и протянул к ней руки:
   – Ваше Величество…
   Она снова почувствовала напряжение его плоти. Ей захотелось, чтобы он опять наполнил ее. Клеопатра улыбнулась самой себе. Конечно, жаль, что он не бессмертен, но он еще так молод. Эта мысль утешила ее.
 
   Рамзес какое-то время молча слушал, потом заговорил:
   – Значит, считаете, я должен рассказать властям эту сказку. Будто я спорил с ним, зашел следом в музей, увидел, как он вынимает из витрины мумию, но тут меня схватили солдаты.
   – Разве вы не лгали на благо Египта, когда были царем? Разве вы не обманывали свой народ, внушая ему, что являетесь живым божеством?
   – Но, Эллиот, – вмешалась Джулия, – а вдруг эти преступления окажутся не последними?
   – Скорее всего, так и будет, – нетерпеливо сказал Рам­зес. – Если я не найду ее.
   – Нет никаких свидетельств того, что Генри мертв, – сказал Эллиот. – И никто не найдет его тело. Все будут думать, что Генри по-прежнему бродит по Каиру. Они примут эту версию. Питфилд уже поверил в эту чепуху, поверят и они. И начнут охотиться не за вами, а за Генри. А Джулия с Алексом смогут спокойно уехать.
   – Нет, я ведь уже сказала, – повторила Джулия, – я уговорю Алекса…
   – Джулия, я приеду к тебе в Лондон, – пообещал Рам­зес. – Лорд Рутерфорд – мудрый человек. Он мог бы стать царем или первым советником царя.
   Эллиот горько усмехнулся и опрокинул третий бокал крепкого джина.
   – Я буду лгать как можно убедительнее, моя ложь будет настоящей поэмой, – сказал Рамзес. – Что еще нужно обсудить?
   – Значит, решено. В десять ноль-ноль вы должны позвонить мне. К этому времени у меня уже будет гарантия вашей неприкосновенности. Вы придете во дворец губернатора и сделаете заявление. Без паспортов мы никуда не уедем.
   – Отлично, – сказал Рамзес. – Я ухожу. Пожелайте мне удачи.
   – Но где ты будешь искать? – спросила Джулия. – И когда ты собираешься спать?
   – Ты забыла, моя красавица? Я не нуждаюсь в отдыхе. Я буду искать ее до десяти утра. Лорд Рутерфорд, если ваш план не сработает…
   – Сработает. А завтра вечером мы пойдем в оперу и потом на бал.
   – Что за чушь! – воскликнула Джулия.
   – Нет, дитя мое. Сделай это ради меня. Выполни мою последнюю просьбу. Я забочусь о нашей репутации. Я хочу, чтобы все увидели моего сына с отцом, с друзьями, с Рамсеем, чье доброе имя будет уже восстановлено. Я хочу, чтобы нас увидели всех вместе. На будущем Алекса не должно быть темных пятен. Что бы ни ожидало тебя в будущем, не стоит резко обрывать связи с той жизнью, которой ты когда-то жила. Чтобы дверь в эту жизнь оставалась открытой, один вечер не такая уж большая цена.
   – Ах, лорд Рутерфорд, вы, как всегда, умиляете меня, – сказал Рамзес. – В другом мире, в другие времена и я произносил перед своим окружением такие же безумные речи. Вот что делают с нами дворцы и титулы. Но я слишком задержался здесь. Самир, если хочешь, пойдем со мной. Или я ухожу один.
   – Я буду с вами, сир, – сказал Самир. Он поднялся и церемонно поклонился Эллиоту. – До утра, милорд.
   Рамзес вышел первым, потом Самир. Джулия сидела не шевелясь, потом вдруг вскочила и бросилась вслед за Рамзесом. Она поймала его в темном лестничном пролете черного хода, и они снова крепко обнялись.
   – Пожалуйста, люби меня, Джулия Стратфорд, – прошептал царь. – Клянусь, я не всегда бываю таким крети­ном. – Он обхватил ее лицо ладонями. – Поезжай в Лондон – там ты будешь в безопасности. Мы увидимся, когда этот кошмар закончится. Джулия запротестовала.
   – Я не обманываю тебя. Я слишком люблю тебя, чтобы лгать. Я рассказал тебе все.
   Она смотрела, как Рамзес медленно спускается по сту­пеням. Он снова надел головной убор, превращаясь в шейха, и, выходя на улицу, прощально махнул ей рукой.
   Джулии не хотелось возвращаться в номер. Она не хотела видеться с Эллиотом.
   Теперь она знала, зачем он отправился в это путешествие. Она и раньше догадывалась, но теперь это стало окончательно ясно. Он даже решился на такую крайность, как преследование. Он пошел в музей за Рамзесом.
   С другой стороны, что тут удивительного? Ведь он верил, он единственный, кроме Самира, верил в эликсир бессмертия. Тайная надежда соблазнила его.
   Возвращаясь в номер, она молилась о том, чтобы он понял, какое зло затевается. А когда подумала о человеке – не важно, злом ли, жестоком ли, опасном ли, – о человеке, низвергнутом во тьму, из которой уже не выбраться, то снова задрожала и заплакала.
   Эллиот все еще был там – допивая остатки джина, он сидел в огромном кресле, как всегда подтянутый и элегантный – даже в одиночестве, даже в темноте.
   Когда Джулия вошла, он не взглянул на нее. Он никак не мог собраться с силами и встать. Она закрыла дверь и подошла к нему.
   И начала говорить – без обиняков, без намеков. Она просто пересказала то, что говорил ей Рамзес. Она рассказала о пище, которую нельзя есть, о скоте, который нельзя забить, о постоянном чувстве голода; она рассказала об одиночестве, об изоляции от всего человечества. Она расхаживала по комнате взад-вперед и рассуждала как бы сама с собой, не глядя на графа, стараясь не встречаться с ним глазами.
   Наконец она замолчала. В комнате стало тихо.
   – Когда мы были молодыми, – произнес Эллиот, – твой отец и я, мы проводили много времени в Египте. Мы рылись в книгах, исследовали гробницы, переводили старинные тексты. Мы день и ночь рыскали среди песков. Древний Египет! Он стал нашей музой, нашей религией. Мы мечтали найти здесь некую тайну, некий секрет, который вывел бы нас из скучной повседневности и безнадежности человеческого бытия. Правда ли, пирамиды хранят нераскрытую тайну? Правда ли, египтяне знали магический язык, который был понятен самим богам? Какие еще нераскрытые гробницы спрятаны в этих холмах? Какая философия еще не известна людям? Какая алхимия? Или тайны создаются высокой культурой? Высокие знания и сами по себе являются тайной. Нам было страшно интересно, правда ли, египтяне были такими мудрыми и загадочными или это был самый обыкновенный грубый народ? Мы так и не узнали этого. Я и сейчас ничего не понимаю. Знаю только, что мы искали, это был поиск, страсть. Поиск, ты понимаешь меня?
   Джулия молча смотрела на Эллиота. Какой он старый! Какой печальный, обреченный у него взгляд! Он выбрался из кресла, подошел к ней и поцеловал в щеку. Также изящно, как вообще все, что он делал. И снова Джулии в голову пришла странная мысль, которая часто посещала ее в про­шлом. Она могла бы влюбиться в него и выйти за него замуж – если бы не было Алекса и Эдит.
   Если бы не было Рамзеса.
   – Я боюсь за тебя, моя дорогая, – сказал Эллиот и ушел.
   Ночь, одинокая безмолвная ночь. Лишь тихое эхо играющей внизу музыки. Теперь крепкий здоровый сон без сновидений казался ей навсегда утраченной сладкой привилегией детства.

7

   Рассвет. За огромной расплывчатой тенью от пирамид, за бесформенным сфинксом, широко раскинувшим на песке свои каменные лапы, простиралось бескрайнее розовое небо.
   Слева виднелись туманные очертания отеля «Мэна-хаус». Кое-где в боковых комнатах еще горел слабый свет, но в отеле было тихо.
   У самого горизонта ехал на верблюде одинокий мужчина в черном. Где-то далеко протяжно гудел паровоз.
   Рамзес шел по песку. Холодный ветер развевал его бала­хон. Наконец он дошел до гигантского сфинкса и остановился между лапами, глядя на его разбитое каменное лицо, которое в древние времена было покрыто слоем ослепительно белой извести и дышало прекрасным покоем.
   – Ты все еще здесь, – прошептал Рамзес на древнем языке, оглядывая руины.
   Этим холодным ранним утром ему вспомнилось то время, когда все казалось простым и понятным, когда он был храбрым царем, который взмахом меча или дубинки не раздумывая убивал своих врагов. Когда он убил жрицу в пещере, чтобы никто никогда не узнал великую тайну.
   Тысячи раз он задавался вопросом: что было бы, если бы он не совершил этого тяжкого греха – не убил невинную колдунью, чей смех до сих пор звучал в его ушах?
   Я не дурак, чтобы пить это.
   Неужели он проклят именно из-за этого? Осужден на вечные странствия, как библейский Каин, отмеченный роковой печатью, навсегда разъединившей его с челове­чеством.
   Он не знал. Он знал только одно – он больше не может выносить свое вечное одиночество. Он ошибся, он будет ошибаться снова и снова. Теперь это ясно.
   Что означала эта изоляция? Что каждая попытка вырваться из заколдованного круга окончится катастрофой?
   Рамзес положил руку на грубую каменную лапу сфинкса. Песок здесь мягкий и глубокий, ветер поднимает его, песчинки забиваются под одежду и жестоко терзают глаза.
   Он снова взглянул на изувеченное каменное лицо. Вспомнил, как когда-то совершал паломничество и подходил сюда в процессии. Услышал флейту и барабан. Почувствовал запах благовоний и услышал ритмичные песнопения.
   Теперь он творил свою собственную молитву, но на том же древнем языке и в той же древней манере, которая была знакома ему с детства.
   – Бог моего отца, моей земли! Посмотри на меня всепрощающим оком. Вразуми меня, научи, что мне делать, чтобы вернуться в лоно природы. Или мне уйти отсюда всеми презираемым, плачущим, кричащим о том, что я уже вдоволь настранствовался? Я не бог. Я понятия не имею о том, что такое созидание. И что такое справедливость. Но кое-что я все-таки понимаю. Тот, кто создал всех нас, тоже не очень-то справедлив. А если и справедлив, то его справедливость похожа на твою мудрость, о сфинкс. И это есть великая тайна.
 
   Чем больше светлело, тем отчетливее и прочнее становилась огромная тень отеля Шеферда. Рамзес и Самир подходили к нему – две молчаливые фигуры в балахонах.
   Крытый черный фургон на своих четырех колесах подкатил к центральному входу. На асфальт сбросили туго перевязанные пачки газет.
   Пока мальчишки разбирали утреннюю почту, Самир быстро вытащил газету из тугой пачки. Полез в карман за монеткой и кинул ее одному из мальчишек. Тот ловко поймал ее.
   КРАЖА И УБИЙСТВО В МАГАЗИНЕ ОДЕЖДЫ
   Заглянув через плечо Самира, Рамзес тоже прочитал за­головок.
   Мужчины молча переглянулись.
   Потом они пошли прочь от спящего отеля, в поисках какого-нибудь кафе, где можно посидеть, подумать, узнать из газеты о новых преступлениях и прикинуть, что делать дальше.
 
   Когда первые лучи солнца проникли сквозь тонкие занавеси, ее глаза были открыты. Какими прекрасными они казались ей – эти теплые руки божества, обнимающие и согревающие ее!
   Ну и тупицы же эти греки – с чего они взяли, что кто-то вывозит солнце из-за горизонта на колеснице?
   Ее предки знали: солнце – это бог Ра. Дающий жизнь. Самый главный из всех богов. Без него другие боги немыслимы.
   Солнце достигло зеркала – и дивный золотистый свет наполнил всю комнату, на мгновение ослепив Клеопатру. Она села в постели и легонько прикоснулась к плечу своего любовника, ощутив странную слабость. У нее закружилась голова.
   – Рамзес! – прошептала она.
   Теплый солнечный луч коснулся ее лица, тонких черных бровей и закрытых век. Она почувствовала его тепло на груди и на протянутой руке.
   Покалывание, тепло, жаркое дыхание жизни.
   Она встала с постели и неслышными шагами прошла по ворсистому зеленому ковру. Мягче травы, он полностью заглушал ее шаги.
   Она остановилась у окна, глядя на площадь и на широкую серебристую ленту реки. Ладонью коснулась своей теплой щеки.
   Какая-то живительная волна колыхнула все ее тело. Словно ветер поднял волосы и оторвал их от шеи – горячий ветер пустыни, ворвавшийся в коридоры дворца, обдувающий ее со всех сторон, проникающий внутрь.
   Ее волосы зашелестели – словно кто-то водил по ним расческой.
   Это началось в катакомбах! Старый жрец рассказал ей сказку, они посмеялись над ней за ужином. Надо же, в глубокой каменной пещере будто бы спит бессмертный по имени Рамзес Проклятый, который якобы был советником при царях далеких династий, который удалился во мрак и погрузился в сон во времена ее прапраотцов.
   А когда она проснулась, то пошла будить его.
   «Это очень старая легенда. Отец моего отца рассказал мне ее, хотя сам в нее не верил. И я видел его своими глазами – этого спящего царя. Но знай, это опасно».
   Ей было тогда тринадцать лет. Она не поверила, что это опасно.
   Они вместе прошли под узкому каменному коридору. С потолка на них сыпалась пыль. Жрец нес в руках факел.
   «Что тут опасного? Опасны сами катакомбы. Они могут похоронить нас!»
   К ее ногам упало несколько каменных обломков.
   «Говорю тебе, старик, мне это не нравится!»
   Жрец шел дальше. Высокий, лысый старик с сутулыми плечами.
   «Легенда гласит, что, если его разбудить, снова усыпить его будет нелегко. Это не бессмысленное существо, а бессмертный человек, наделенный волей и разумом. Он станет советником египетских царей и цариц, каковым и являлся многие годы в прошлом. Он действует вполне самостоятельно».
   «Мой отец знал об этом?»
   «Ему рассказывали, но он не поверил. Его отец и дед тоже не верили. Ах да, знал и царь Птолемей, который жил во времена Александра, и он пытался разбудить его вот такими словами: „Поднимайся, Рамзес Великий, царю Египта нужен твой совет!“
   «А потом этот Рамзес снова вернулся в темную келью? И доверил свой секрет только жрецам?»
   «Так мне говорили, так рассказывали и моему отцу. Мне говорили, что я должен раскрыть эту тайну своему повелителю».
   Там было жарко и душно. Совсем не похоже на холод подземелья. Ей не хотелось идти дальше. Ей не нравились блики факела и зловещая игра теней на сводчатом потолке. На стенах повсюду виднелись отметины, какие-то древние иероглифы. Она не могла прочитать их, да и кто бы смог? Ее это пугало, а она ненавидела чувство страха.
   Они так часто поворачивали, что она вряд ли в одиночку нашла бы обратный путь.
   «И ты рассказал эту сказку своей царице, молодой и глупой, – может, поверит?»
   «Ты молода, чтобы поверить. У тебя есть и вера и мечты. Мудрость не всегда радует стариков, владычица. Иногда мудрость становится проклятием».
   «Значит, мы идем к тому древнему ископаемому?» Она расхохоталась.
   «Смелее, владычица. Он лежит там, за этими дверями».
   Она бросилась вперед. Там были двойные двери – просто громадные! Испещренные надписями, покрытые пылью. Ее сердце заколотилось.
   «Возьми меня в эту келью».
   «Да, владычица. Но помни о предостережении. Разбудив, от него уже не избавишься. Он очень могуществен и бессмертен».
   «Не важно. Мне хочется увидеть его!»
   Она пошла впереди старика. В танцующем свете факела прочитала вслух греческие письмена: «Здесь покоится Рам­зес Бессмертный, который называет себя Рамзесом Проклятым – из-за того, что не может умереть. Он спит вечным сном, ожидая зова царей и цариц Египта».
   Она отступила назад.
   «Открой двери! Живее!»
   Стоя за ней, старик дотронулся до какого-то потайного места в стене. Со страшным скрежетом двери медленно растворились, открывая взору просторную душную пещеру.
   Зайдя, жрец поднял факел высоко над головой. Пыль, чистая бледно-желтая пыль, по которой не ступали ни дикие звери, ни бедные странники, ни охотники за сокровищами пещер и гробниц.
   На алтаре лежала высохшая фигура мужчины – с худыми, сложенными на груди руками, с темными волосами, присохшими к черепу.
   «Несчастный болван! Это мертвец. Здешний сухой воз­дух не дает ему разлагаться».
   «Нет, владычица. Посмотри на крышку люка наверху. От него тянется вниз цепь. Люк надо открыть».
   Старик передал ей факел и обеими руками потянул за цепь. И снова скрежет, звон; пыль закружилась в воздухе, забиваясь в глаза. Но обитый железом люк наверху поддался и приоткрылся, словно глаз в бездонное синее небо.
   Горячее летнее солнце осветило спящего человека. Его глаза увеличились. Какими словами описать то, что она тогда почувствовала? Тело начало раздаваться, полнеть, оживая. Зашевелились темные волосы, дрогнули веки, затрепетали ресницы.
   «Он жив, это правда».
   Она передала факел жрецу и подбежала к алтарю. Наклонилась над ним – но так, чтобы не загораживать солнце.
   И ярко-синие глаза приоткрылись!
   «Рамзес Великий, поднимайся! Царице Египта нужен твой совет!»
   Он посмотрел на нее и прошептал: «Как ты красива».
   … Она смотрела на площадь перед отелем. Видела, как просыпается Каир. Автомобили с шумом проезжали по чистым асфальтированным улицам. На аккуратно подстриженных деревьях распевали птицы. По гладкой речной воде плыли лодки.
   Она вспомнила слова Эллиота Рутерфорда: «Прошло много столетий… новые времена… Египет много раз завоевывали… столько чудес, ты даже не представляешь…»
   Перед ней стоял Рамзес в одежде бедуина. Он плакал, умоляя выслушать его.
   В темном помещении с пыльными стеклами, со статуями и гробами она встала, изнемогая от боли, протягивая к нему руки, называя его по имени.
   Когда они ранили его, по рубашке текла кровь. И все-таки он рвался к ней. Второй выстрел попал ему в руку. Та же самая боль, которую причинил ей злодей по имени Генри. Та же кровь и боль, и в блеклом утреннем свете она увидела, как они тащат его прочь.
   Теперь я не смогу умереть. Это правда?
   Рамзес стоял в дверях ее спальни. Она плакала, юная царица в трауре.
   «Надолго?»
   «Не знаю. Я понимаю, что сейчас ты не можешь отказаться от всего этого. Ты не в состоянии осмыслить то, что я тебе предлагаю. Позволь мне уйти. Пользуйся знаниями, полученными от меня. Я вернусь, будь уверена. Я вернусь, когда понадоблюсь тебе, и тогда, возможно, у тебя уже будут любовники, ты узнаешь, что такое война, что такое горе, и обрадуешься моему появлению».
   «Но я люблю тебя».
   Спальня в отеле Шеферда была залита ярким слепящим светом; мебель растворилась в мерцающем тумане. Мягкие занавески окутали ее, ласково касаясь лица. Совсем ослабев, она перегнулась через подоконник. Как кружится голова!
   – Рамзес, я все помню!
   Взгляд той женщины в магазине одежды! Кричащая служанка. И юноша, несчастный молодой человек, который посмотрел вниз и увидел ее кости!
   О боги, что вы сотворили со мной?!
   Она отвернулась от окна, от света, но он был везде – он ослеплял ее. Зеркало пылало огнем. Она упала на колени, вцепившись пальцами в зеленый ковер. Легла, дрожа, задыхаясь, стараясь избавиться от пламени, которое бушевало в ее мозгу, проникало в самое сердце. Все ее тело содрогалось от боли. Она парила в пространстве. И наконец затихла. Жаркий свет опалил ее кожу, озарив оранжевым огнем закрытые веки.
 
   Эллиот сидел в одиночестве на веранде. Пустая бутылка поблескивала в лучах утреннего солнца. Он откинулся на мягкую спинку кресла и задремал. Голод, возлияния, долгая бессонная ночь обострили все его чувства, он слегка спятил. Ему казалось, что солнечный свет сам по себе является небесным чудом; вот ему пригрезилась длинная серебристая машина – она здорово грохотала, что за шутки? Какой забавный седоволосый человек слезает с высокого сиденья машины! Странно, но он направляется прямо к нему.
   – Я всю ночь провел с Уинтропом.
   – Прими мою благодарность.
   – Старина, нам назначили прием на десять тридцать. Там все должно проясниться. Ты устроишь это?
   – Да. Я все организую. Ты можешь на меня рассчитывать. Рамсей придет туда, если… ты гарантируешь ему неприкосновенность.
   – Полную и окончательную, как только он подпишет заявление на Стратфорда. Ты, наверное, в курсе, что Генри снова отличился прошлой ночью – ограбил магазин. Там была полная касса наличных. Он выгреб все. И женщина…
   – Ублюдок! – прошептал Эллиот.
   – Старина, тебе надо выбираться из этого кресла, принять ванну, побриться и быть там…
   – Джеральд, даю слово. Буду. В десять тридцать, во дворце губернатора.
   Благословенная тишина. Уродливая машина уехала. Снова подошел мальчик.
   – Завтрак, милорд?
   – Принеси чего-нибудь, только немного. И апельсинового сока. И позвони еще раз в номер моего сына. Спроси портье. Сын наверняка оставил мне записку.
 
   Ее молодой лорд проснулся очень поздно.
   Рим пал. Прошло две тысячи лет.
   Она часами сидела у окна, одетая в «миленькое голубое платьице», и наблюдала за городской жизнью. Теперь все разрозненные куски виденного ею сложились в единую картину. И все-таки так много еще предстоит узнать, так много увидеть.
   Она позавтракала, и слуги давно унесли посуду; ей не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел, с какой дикой жадностью она поглощает еду в неимоверных количествах.
   Лорда Саммерфилда ждал весьма скромный завтрак. И когда он вышел из спальни, Клеопатра сказала, затаив дыхание:
   – Как красиво!
   – Что это, Ваше Величество?
   Он наклонился и поцеловал ее. Она обвила руками его талию и поцеловала обнаженную грудь.
   – Это твой завтрак, юный лорд, – сказала она. – Мне нужно многое узнать. Многое увидеть.
   Он сел за маленький, застеленный скатертью столик. Зажег свечи.
   – Ты не присоединишься ко мне?
   – Я уже поела, любовь моя. Ты сможешь показать мне современный город? Сможешь показать мне дворцы, в которых живут британцы, правящие этой страной?
   – Я покажу вам все, Ваше Величество. Она присела напротив.
   – Ты самая загадочная женщина на свете, – сказал Алекс, и опять в его словах не было и тени насмешки или злости. – Вообще-то ты напоминаешь мне одного человека, тоже очень загадочного… Но какая разница? Почему ты так улыбаешься? О чем ты думаешь?
   – Как все замечательно, – снова прошептала она. – И ты, и вообще вся жизнь, мой юный лорд. Все-все. Так красиво.
   Он вспыхнул, будто девушка, положил серебряные вилку и нож, наклонился над столиком и снова поцеловал ее.
   – Ты плачешь, – заметил он.
   – Да. Но я счастлива. Останься со мной, юный лорд. Не уходи вот так сразу.
   Казалось, он удивился, даже замер. Клеопатра пыталась вспомнить: знала ли она когда-нибудь человека, который был так ласков с нею? Может быть, только в детстве, когда она была еще очень глупа и не понимала, что к чему.
   – Я вообще не хочу никуда уходить от вас, Ваше Величество, – сказал он. На миг он погрустнел, словно сам себе не верил. Потом растерялся.
   – А вечером будет опера, милорд, давай пойдем вместе? А на балу потанцуем.
   Каким светом озарились его глаза!
   – Это будет чудесно, – прошептал он.
   Клеопатра показала на стоявшие перед ним тарелки:
   – Твой завтрак, милорд.
   Он ел очень умеренно. Потом взял маленький сверток, лежавший возле тарелки, – раньше она даже не заметила его. Разорвал бечевку и достал нечто напоминающее толстый свиток, испещренный мелкими буковками.
   – Скажи мне, что это.