Ренар Жюль. Дневник (1887-1910)

   И она добилась своего.
   * Ирония входит в состав счастья.
   21 марта. "Кренкебиль". Закрытая репетиция.
   Все охвачены энтузиазмом, но без посторонней помощи он вот-вот потухнет. Франс их гипнотизирует. Лично я не слишком увлечен. Все это очень элементарно, очень старательно выделано. Франс беспечен, как может быть беспечен лишь новичок в театре. Все ему по душе, и любит он всех подряд - от Гитри до Фредаля.
   Гитри сделал себе грим, о котором все сначала заявили, что "это просто шик", потом разглядели, что он слишком смахивает на карнавальную маску. Он нацепил сверх того картонный нос, и никакого Кренкебиля не получилось, а получился Гитри с картонным носом.
   Театр совсем пустой. Все актеры разошлись.
   Мы сидим в креслах в оркестре. Франс, мадам де Кайаве, которая дважды или трижды смотрела "Рыжика". Здесь совсем темно. На сцене - светильник в виде длинной черной палки, воткнутой в пол, - так называемый "дьявол".
   Я говорю Франсу о развязке пьесы, которая, по моему мнению, хоть и закономерна, все же менее правдива, чем в новелле.
   - Это мне подсказала мадам де Кайаве, - говорит он.
   - В конце концов, - говорю я, - Мышонок - это спаситель.
   - Не совсем, - отвечает Франс. - Он не обычный условный спаситель, он вовсе не богатый господин, который из эгоистических соображений позволяет себе роскошь приютить бедняка: это дитя, причем непричастное к хорошему обществу. Кренкебиль ему говорит: "Ты не от мира сего!" Это просто слабое существо, чей добрый поступок не обязательно даже объяснять к выгоде людей. Заметьте, что Мышонок живет на самом верху старого дома, который как раз ремонтируют, чуть ли не на небесах живет. Да, он небесный и он земной. Впрочем, он вовсе даже не спасает Кренкебиля: просто как-то вечером делит с ним хлеб и колбасу. Он дает ему приют лишь на одну ночь, и Кренкебиль завтра прямым путем пойдет топиться в Сене. Но публика этого не увидит: надо же что-то сделать и для публики!
   Какой изумительный собеседник Франс! Он знает и говорит все.
   27 марта. Капюс говорит:
   - Мир устроен плохо, потому что бог создал его один. Если бы он советовался с двумя-тремя друзьями, с одним в первый день, с другим - на пятый, с третьим - на седьмой, - мир был бы совершенством.
   Как только работа переносится на сцену, - уже ничего не видишь.
   Те тридцать пьес, что я написал, подготовили меня к тем сорока, что я еще напишу.
   Швобу явно недостает классического образования.
   Расин никогда не отделывал окончание стиха.
   Для празднования "Тридцати лет театра" я собираюсь сделать доклад о Мольере, но не с точки зрения XVII века. Я буду говорить о нем, как если бы он жил в наши дни, как если бы это был наш Гитри, наш товарищ...
   30 марта. Приторные пирожные, после них ценишь хлеб.
   * Успех других меня затрагивает меньше, если он незаслужен.
   * Всякий драматург рассуждает про себя так: есть только один актер, которому под силу играть мои пьесы. Это я сам. Я играл бы их как сапожник, но не в этом дело...
   * Наполеону следовало бы застрелиться на одном из полей его сражений.
   * Неожиданно естественные интонации актера, который во время репетиции прервал себя, чтобы сказать что-то суфлеру.
   * Религия спала с меня, как кожа.
   1 апреля. "Господин Верне". Репетиция. Антуан гонит первое действие с головокружительной быстротой, от чего слова превращаются в пылинки. Через некоторое время слышу:
   - Синьорэ, это слишком напыщенно. Вы же не на сцене "Комеди Франсез". Вы испугались Ренара. Играйте это, как Грене-Данкура.
   Когда я делаю ему замечание, что смысл фразы, мол, не таков, его губы кривятся, что не предвещало бы мне ничего доброго, если бы он в душе меня не побаивался,
   - Играйте весело! - говорит он Синьорэ.
   - Так мне еще легче, - отвечает Синьорэ.
   У Шейрель две совсем различные улыбки: одна - порядочной женщины и другая - пригородной феи.
   - Я вам сделаю любую улыбку, на выбор! - говорит она. - Только закажите.
   Приносят макет декорации второго действия. Неизбежная в таких случаях фраза:
   - Вот здесь следовало бы играть спектакли.
   Антуан велит все разрушить. Движение руки, и все валится.
   - Какое горе, что я не умею рисовать! - говорит он.
   С помощью костяшек домино он пытается построить такой дом, какой ему хочется: костяшки рассыпаются,
   - Нужно, чтобы получилось еще более по-деревенски! - твердит он.
   - Хорошо, хорошо, - успокаивает художник. - Деревня- это по моей части.
   * До чего же легко строить диалог.
   Она:
   - Нет!
   Он:
   - Да.
   И вот уже готовы четыре строчки!
   5 апреля. У птицы гордый вид: будто она пролетела над Парижем.
   15 апреля. Дюма-сын для своего времени был талантлив. С тех пор мы научились говорить другим языком. Сегодня нужно переписать его пьесы, я не скажу - более талантливо, а просто другими словами. Через двадцать лет придется, быть может, проделать ту же работу над пьесами Капюса и Эрвье.
   18 апреля. "Орленок". Да, это другой мир, но он волнует меня всякое мгновение...
   2 мая. ..."Господин Верне". Ночью не спал. Дрожь, лихорадка, лицо горит.
   Совсем не уверен в первом акте; чтобы подбодрить себя, вспоминаю, что Фейдо похвалил второй акт. Почти весь день остаюсь в постели, нервничаю, хандрю.
   Маринетта - герой. Она пришлет Фантека сказать, как прошел первый акт: "Очень хорошо. Хорошо. Так себе. Плохо".
   Маринетта говорит: "Не волнуйся. Клянусь, что я тебе скажу всю правду. Во всяком случае, не приукрашу. Скорее уж наоборот".
   Постепенно я успокаиваюсь. И потом, если бы не деньги, к чему вся эта театральная лихорадка!
   * Десять часов вечера. Я спокоен, как будто сегодня и не играют моей пьесы. Это спокойствие не предвещает ничего доброго. Провал все-таки ощущение более острое, чем успех. Прибегает Фантек. Весь первый акт удался.
   10 мая. Театр. Не слушать друзей и журналистов, которые находят в пьесе длинноты. Они видели столько пьес, что всегда склонны сказать: "Быстрее! Да ну, быстрее же!" А зритель скажет: "Постойте-ка. Не так быстро. Я уплатил за весь вечер, а вы хотите меня выставить за дверь".
   * Франк-Ноэн:
   - Вы никогда не заработаете много денег в театре... Я еще верил после постановки "Рыжика", но...
   Тристан Бернар:
   - Вы заработаете много денег в театре. Я не верил в это после "Рыжика", но...
   16 мая. Театр. Если хочешь, чтобы я заплакал, не визжи.
   * Она стареет на глазах: виден снег, посыпающий голову.
   * В споре ничего не рождается: свет рождается из доброго согласия. Этот свет - он-то и озаряет близкие по сути рассуждения.
   * Хороший вкус вовсе не у меня, а у правды.
   * Нужна такая ясная фраза, чтобы она сразу радовала и чтобы ее все-таки перечитывали именно ради этой радости.
   * Такой череп, а мозг с горошину.
   * Кенгуру везет ручную тележку.
   * Среди душевного молчания вдруг удар колокола. 27 мая. Автору не следует слишком вслушиваться
   в свои пьесы: рано или поздно он убедится, что наиболее доходчивы как раз посредственные места, и в следующей своей пьесе будет налегать на посредственность.
   12 июля. Ростан - поэт толпы, которая считает себя элитой.
   16 июля. Мопассан не наблюдает: его реальность - плод воображения. Это все-таки приблизительно.
   * Природа никогда не бывает безобразной. Как легко дышится деревьям!
   22 июля. Держитесь от меня поодаль, чтобы я мог вас уважать.
   23 июля. Легенда - эти крестьянские свадьбы, на которых якобы едят целый день. Если говорить по правде, они едят мало, но медленно. Чтобы съесть много, нужно иметь привычное к еде брюхо богатых.
   * Их "трапеза" - пресловутый чеснок, картофель, ломоть черного, именно черного, хлеба, кувшин с водой в тени изгороди, - все это мучит нашу совесть и прибавляет нам аппетиту.
   30 июля. Сон праведника. Разве может праведник спать спокойно?
   18 августа. Нынче утром Раготта, когда выводила корову, услышала такой крик, такой крик!.. Побежала в поле и видит мальчонку, который стережет баранов Букена. Кричал он от тоски, потому что его еще на иванов день наняли в подпаски. Ему двенадцать лет. Он стосковался по своим родителям, которые живут в Муроне, и вот он кричит, и крупные слезы текут у него по щекам.
   * Больно видеть, когда крестьянин выказывает презрение к другому крестьянину.
   10 сентября. В Шитри будут долго помнить здешнюю графиню, толстую даму, которая давала много белья в стирку, а могла бы давать больше, если бы не ее приживалки; а в церкви у нее было свое особое место, и когда благословляли хлеб, она съедала целый ломоть, будто она ест только раз в неделю.
   ...На похоронах графини раздавали хлеб - больше сотни пятифунтовых буханок. Раготте не досталось. Если бы ей предложили хлеб, Раготта приняла бы из вежливости, всем известно, что у Раготты хорошие хозяева.
   14 сентября. Можно обойти все лавки в Корбиньи и не найти там зубной щетки, пилочки для ногтей, губки, - не считая губок для мытья карет.
   * Религия служит извинением их умственной лености. Им дается готовое и самое посредственное объяснение вселенной. Но они и не помышляют о другом, потому что не способны искать, а также в силу безразличия. Нет ничего более низменно-практичного, чем религия.
   26 сентября. Охота. Брожу около часа. Машинально нажимаю курок, пугаю перепелок. Откуда эта мания пугать?
   Поля принадлежат труженикам. Бездельникам, вроде меня, стыдно бродить так просто, вот и берешь ружье. Будто для дела.
   Слышу, как в тачке перекатываются картофелины.
   Возвращаюсь домой. Идем вдоль канала. Пуантю не переставая обнюхивает землю, заставляя лягушек прыгать в воду.
   * Существуют ли мудрецы, которые любят природу так, как я ее люблю, понимают, что этой любви вполне достаточно и что незачем делать из этого литературу?
   * Борно говорит мне: "Я неверующий, но уважаю религиозные убеждения других. Религия - это дело священное".
   Почему такие привилегии, такая неприкосновенность? Верующий - это человек, который верит словам священника и не желает верить тому, что говорят Ренан или Виктор Гюго. Что же тут священного? Чем отличается такой верующий от любого пошляка, который предпочитает бульварную литературу произведениям наших великих поэтов?
   Верующий создает господа бога по своему подобию. Если он уродлив, то и бог его нравственный урод. Чего ради мы обязаны почитать нравственное уродство? Религия дурака не должна служить ему защитой от нашего презрения и наших насмешек.
   Будем же нетерпимы к себе! Пусть все стадо наших идей идет прямой дорожкой, подгоняемое своим пастухом Разумом. Зачеркнем неудачные строфы человечества!
   * Литература прекрасна. У меня пала корова. Я описываю ее смерть и получаю за это деньги - теперь у меня есть на что купить другую корову.
   * Одерживая над самим собой крохотные победы, с трудом избегаешь больших поражений.
   28 сентября. Он приближается, толкая перед собой тачку, доверху наполненную мешками с картофелем. Уже темно, и он меня не замечает и идет напрямик, тропинкой, проходящей перед нашими дверьми и перед той самой скамейкой, на которой сижу я и наблюдаю отходящую ко сну природу. Он делает два-три шага: слишком круто, колесо тачки перестает вертеться, земля мокра, а сам он стар и припадает на ногу. Разговор с тачкой:
   - Это еще что? Горки испугалась?
   Он сбрасывает один мешок и оставляет его на траве, заберет после. Но тачка отказывается карабкаться выше. Он решает вернуться.
   - Слишком тяжело, Филипп?
   Он удивлен, услышав мой голос.
   - Не то что слишком тяжело, а скользко здесь.
   - Подождите, я вам помогу.
   Я взялся неловкими руками за тачку, и пока Филипп, шедший сзади, говорил: "Спасибо, спасибо, мосье Ренар", - мне удалось одним толчком добраться с тачкой до скамейки, - я был в сабо и обеими ногами крепко упирался в камни на мокрой тропинке.
   - Теперь уж она сама покатится.
   - Спасибо, - еще раз сказал он.
   Не так уж часто приходилось мне заниматься таким нужным делом, как нынче вечером. А если бы было светло, разве я бы осмелился?
   * Я вижу отсюда Шитри. Нашего Шомо не видно, я ведь сам - часть его. Интересно, где поставят мой бюст. На этой соломенной крыше? И мне представляется, как я гляжу своими каменными глазами на этот пейзаж, в котором все удачно пригнано одно к другому.
   * Все-таки сделать книгу из Раготты труднее, чем из Наполеона или Сирано.
   * Раготта. Тонкость и простота ее чувств.
   Ее идеал: заплатить долги и больше не должать.
   * Охота на кроликов. Идет дождь. Туча. Над лесом целых две триумфальных арки.
   Кажется, что солнце задерживается у тех деревьев, у которых листья золотые...
   Белка прыгает с ветки на ветку такими воздушными прыжками, что хочется крикнуть, как в цирке: "Довольно! Довольно!" Она останавливается и начинает своими острыми зубками что-то пилить.
   7 октября. Слышно, как он зовет, идя за плугом: "Робинэ! Робинэ!" - и, чуть не плача, уверяет, что с этим быком нужно иметь ангельское терпение.
   * "Буколики". Незабываемый в их жизни день: с часу дня и до шести утра они играли в карты, а в перерывах, отдыха ради, пукали, как боги.
   * Гуси в поле беспокоятся, растерянны: придется взлететь, чтобы добраться до дому.
   * Закат. Весь горизонт красный, - там, должно быть, у людей разгар празднеств.
   * Вечер. Звон колоколов что-то запаздывает. Нет, вот он.
   * Гуси с змеиными шеями.
   * Раготта - это тип, но маленький, скромный, который прячется в зарослях других типов.
   Когда Раготта выходила замуж, ее свекор пожелал сделать ей подарок: цепочку, крестик или медальон со "Святым духом" - нечто вроде серебряной облатки, от которой во все стороны отходят лучи. Она от всего отказалась.
   У нее было три платья: с тех пор она ни разу не покупала себе платьев; корсажи сменяла, но только не платья...
   * Куропатки открываются, как зонтики.
   9 октября. Тайна миров нас ошеломляет. Что же сказать о дрозде, который, сидя на ветке, вдруг получает кусочек свинца в грудь!
   10 октября. Он болен. Сидит на стуле у огня, который подогревает ему живот, но спина мерзнет. На нем старенький черный пиджачок и брюки в заплатах.
   Так он сидит, окруженный своими запасами: горохом, луком, картошкой, которая должна еще подсохнуть. Если бы он мог есть, - а он весь в жару! - он бы вылечился.
   - Вы харкаете кровью?
   - Пока еще нет. А хорошо бы! Наверняка бы полегчало!
   Он попьет бульону, а если не поможет, то воды.
   * У литературы нет полномочий выдавать за чувство то, что чувством не является.
   * Он: Чтобы создать шедевр, мне бы надо пережить драму.
   Она: За чем же дело стало? Создавай свой шедевр: ты рогат!
   * Смерть плохо устроена. Нужно, чтобы наши мертвецы от времени до времени посещали нас по нашему зову, беседовали с полчасика. Как много мы не успели им сказать, пока они были здесь.
   13 октября. Листья уже вздрагивают от холода. Они пытаются войти в окно, шевелятся, как маленькие оледеневшие руки.
   * Он ходил в церковь в день всех святых потому, что в этот день графиня раздавала не освященный хлеб, а маленькие пирожные и он надеялся, что ему перепадет пирожное.
   * Раготта вышла замуж в октябре. Три месяца она жала по двадцати франков за месяц. Она не брала их, копила на обзаведение.
   - С такой суммой, вы сами понимаете, можно начинать. Но, - сказала она покорно, - мой отец отнял их у меня.
   - Как же он сумел?
   - Да он просто пошел к фермеру и сказал: "Я пришел за шестьюдесятью франками, которые вы должны моей дочке за жатву".
   - И он не дал вам ни гроша?
   - У меня другого приданого, кроме моих рук, не было.
   15 октября. Скромность актрис не выдумка. Да, да. Есть такие, что говорят: "Я сама знаю, что никакого дарования у меня нет". Затем они смотрят на вас. Они ждут. Потом начинают перечислять все, что умеют делать.
   17 октября. А какие груди! Я целые ночи мог бы просиживать без сна под этими светящимися шарами!
   21 октября. Мендес - человек, неспособный распознать поэта, когда этот поэт пишет прозой.
   * Театр. Кулисы. Все эти люди не чувствуют жизни, волнуются они только на генеральных репетициях. Один из них ловкий делец. Но единственное дело, о котором он нам рассказывает, не удалось ему.
   И еще взбешенный муж, который неведомо почему вдруг стихает и предлагает жене, еще не остывшей от объятий любовника, уехать вместе с ним, мужем...
   Наши авторы хотели бы превратить любовь в нечто непостижимое для здравомыслящего человека.
   Усилиями подобных драматургов в конце концов создан был некий мир, где-то в стороне от жизни, который верит в собственные иллюзии и в то, что он живой мир.
   2 ноября. Они поздравляют меня с тем, что я мало пишу. Скоро они будут меня поздравлять с тем, что я не пишу совсем.
   23 ноября. Провинция. Они любят надевать к обеду черные перчатки. Они говорят: "Но, помилуйте, капиталист тоже рискует". Они извиняются за то, что ходят в церковь: "Это только чтобы послушать музыку". Аудитория церемонная, холодная. Дамы опускают глаза, когда лектор имеет несчастье взглянуть в их сторону.
   5 декабря. Надо читать Поля Бурже, чтобы убить того Бурже, которого каждый носит в себе.
   * Христианство - ересь иудейской веры.
   * Доклад в Кламси. Старик франкмасон, разговаривая со мной, обнажает голову и ни за что не хочет надеть шляпу. Он был старейшим в какой-то масонской ложе. Делает масонский знак: каким-то неопределенным движением осеняет мне лоб. Не зная, как ответить, я говорю: "Да, да".
   1904
   21 января. У этого издателя есть любовница - актриса Икс из театра Одеон.
   К нему приходит автор и спрашивает:
   - Согласны вы издать мою пьесу?
   - Какую пьесу?
   - Она будет идти в Одеоне.
   - Да? А кто участвует?
   - Ламбер-младший и прочие и прочие, а в женской роли - мадемуазель Икс...
   - Вот как?
   - Да, таланта у нее никакого, но она живет с... (тут следует имя министра).
   1 февраля. Помещик, не из знатных, показывает старинный портрет своего предка, участника крестовых походов:
   - Каких именно?
   - Всех.
   15 февраля. Оба очень сентиментальны - если могут быть сентиментальными пень и бывшая шлюха. В театре она обожает любовные сцены. Она трепещет и томно смотрит на своего муженька. Он антисемит.
   - Представьте себе, мадам, еврей взял у меня две тысячи франков и решительно не желает отдавать долг.
   - Скотина, - говорит мадам.
   - Да, - говорю я, - но мой еврей католик.
   И я привожу им слова Сары Бернар:
   - Я жду, чтобы христиане стали лучше, чем мы.
   - Вы любите евреев? - спрашивает мадам.
   - Я стараюсь любить всех умных и добрых людей. 2 марта. Леда? Это не более неправдоподобно, чем дева Мария.
   21 марта. "Ивовый манекен". - Две закрытые репетиции.
   Первое впечатление - посредственно; второе - превосходно. Почти вся пьеса и особенно оригинальная сцена в третьем действии, - создание Гитри, почему Франс и говорит во всеуслышание:
   - По-моему, пьеса очень хороша.
   И совсем тихо добавляет, обращаясь к Гитри:
   - Это ваша пьеса. Так как меня будут хвалить, я непременно забуду, что она ваша. Поэтому-то я говорю вам это в последний раз.
   Он продолжает:
   - Мы с Ренаром делаем одно дело: смешиваем комическое и трогательное. Пьесы надо писать просто, без нагромождений: уж кто-кто, а автор "Рыжика" не будет против этого возражать.
   Капюс находит пьесу Франса в высшей степени оригинальной и относится к ней с величайшим почтением. Должно быть, он здорово проскучал на репетиции. Он не писатель. Его репутация создана лишь успехом, и даже деньги не сделали его богачом среди тех богачей, с которыми он водится.
   1 апреля. Такие деревни, как Шомо или Шитри, лучшее доказательство того, что вселенная бессмысленна.
   2 апреля. Выборы. Неприятное время. Боишься сделать шаг, поздороваться, пожать руку. Вид такой, словно вымаливаешь голос у избирателя. Каждая улыбка похожа на мольбу.
   Избиратель чувствует себя хозяином. Он не совсем прав. Вы, дорогой мой, голосуете за себя, оказываете услугу самому себе, а не мне. Вы мой должник.
   Это может привлекать профессиональных политиков, но противно человеку, у которого есть идеалы.
   * Кюре рассказывает им скучнейшие небылицы и сулит райские кущи.
   Мэру только и дорого что его шарф.
   Учитель мог бы, но...
   Кто же взглянет крестьянину прямо в глаза и скажет: "Ты спишь уже века. Проснись!"
   8 апреля. Мама. Все-таки она женщина, которая была в свое время молода и которую местные дамы называли просто Роза.
   * Мученица, быть может. Всю зиму они питались только кроликами, съели пятнадцать кроликов и ни кусочка другого мяса. На пятнадцатом он все еще утверждал, что крольчатина ему не надоела.
   Он, конечно, мучает ее, как рабыню, однако называет при людях не без уважения "моя супружница".
   Шестнадцать лет подряд она носит один и тот же корсаж.
   Долгу у них всего тридцать франков, которые они уплатили за сало.
   Она никогда не выходит из дому. Целый день работает у окошка, откуда открывается самый прелестный вид на свете.
   18 апреля. Коолюс заходит в редакцию "Жиль Бласа".
   - То, о чем я пишу, я не могу поместить нигде, кроме как у вас.
   - Хорошо, хорошо! Приносите.
   И он приносит статью о весне.
   * Клочья лазури. Прожорливые облака вырывают их друг у друга.
   19 апреля. "Юманите". Говорят, первый номер разошелся в количестве ста тридцати восьми тысяч экземпляров.
   Сто тридцать восемь тысяч читателей прочли мою "Старуху". Атис мне говорит, что одна женщина, не глупее всех прочих из числа ста тридцати восьми тысяч, заявила ему:
   - Я не поняла, что хочет сказать Жюль Ренар своей "Старухой". Кого он имеет в виду?
   Она, должно быть, решила, что речь идет о Луизе Мишель. Вот и все, - а мне уже сорок лет!
   * "Юманите". Жорес, Бриан, Эрр забрасывают меня комплиментами. Никогда еще меня так не принимали в редакциях. Социалисты хотят быть любезными. Я постеснялся сказать Эрру: "Ведь и вы написали хорошо". Мне кажется, что комплименты, которые доставляют мне удовольствие, другим не могут быть приятны. Если бы не это, я охотно бы их говорил.
   Франс рассказывает, Мирбо смеется, Жорес слушает, поворачивая голову, смотрит то на одного, то на другого, Бриан весел. Не смею ничего сказать в присутствии этих людей, которые ведут Францию. Сколько знаменитостей в одной комнате! А ведь быть может, и я произвожу на них какое-то впечатление, и, быть может, любая моя шутка рассмешила бы их.
   - Знатоки, - говорит Жорес, - предсказывают нашей газете хорошее будущее. Наш тираж сто сорок тысяч. Будет огромный срыв, но у нас большие возможности. При семидесяти тысячах газета покроет свои расходы.
   Леон Блюм, деятельный, лихорадочный, похож на нимфу Эгерию. Смотрит на Жореса, который что-то начал писать, и говорит:
   - Прекрасно.
   Жорес, подойдя ко мне, благодарит, просит не медлить со следующим очерком. Мне кажется, что я вижу все это во сне. И вечно эта смешная боязнь отвечать комплиментами на комплименты.
   28 апреля. В Шомо. Прежде всего, почему я решил уехать из Шомо? По трем причинам: административным, религиозным и моральным.
   Необходима более тесная связь между мэром, советниками и избирателями. Избиратели не должны терять на другой день после выборов всякий интерес к тому, что происходит в мэрии. Центром должна быть школа. Хорошие дороги, гигиена, и все это - экономно, но без скаредности. Дело не в том, чтобы сказать: "Наша касса полна", - а в том, чтобы сказать: "Мы израсходовали деньги, но с пользой".
   ...Республика. Ей мы прежде всего обязаны всеобщим избирательным правом. Когда-то обвиняли республиканцев в том, что у них грязные руки; теперь их обвиняют в том, что они хотят предать все мечу и огню. Если они кричат: "Да здравствует всеобщий мир!" - их обвиняют в том, что они продались. Так как же наконец? У республиканца должно быть высокое представление о морали. Он хочет свободы для человека. Положить предел обогащению одних и помочь другим в их нищете.
   10 мая. Маринетта растерянна. По ее словам, я похож на блаженного. Она плачет.
   - Мне кажется, что ты перестал быть литератором.
   - Я тот же, что и был, но вырос, стал шире.
   Я ищу в ее глазах огонек, но он не зажигается.
   - Столько усилий, и для чего? - продолжает она. - Эти люди не понимают тебя. Ставят себя выше. Какая нелепость!
   - Ничто не пропадает. Я буду доволен, если хоть один из них сдвинется с мертвой точки. Если шевельнется в нем мысль. К тому же никогда не следует думать о результатах.
   - Но ведь ты так рискуешь.
   - Чем? Что меня будут оскорблять? Вызовут на дуэль? Но ведь если я не буду делать то, что должен делать, то умру от тоски, от отвращения.
   - Вот, вот. Ты говоришь, как апостол. Кончится тем, что ты станешь святым.
   - Ну и что же?
   - Святым безбожником.
   - Если такова моя судьба... Мысль у меня течет светло, как ручей, и ее не остановишь.
   * Вишневые деревья. На каждой ветке перевязь из цветов.
   * Сад. Почти слышно, как гудят новые ростки.
   18 мая. Выборы. Может быть, только я один отношусь к ним серьезно.
   8 июня. Стиль чистый, какою бывает вода, когда она светлеет, как бы постепенно стачиваясь о каменистое русло.
   * В Париже я им рассказываю о выборах, о делах мэрии. "Неужто до того дошло? А мы думали, что ты это для смеху..."
   * Беспроволочный телеграф. Согласен. Но куда же денутся наши очаровательные ласточки? Где же им сидеть?
   11 июня. Я получаю на имя мэрии одни лишь проспекты фейерверков. Неужели они воображают, что мы только и делаем, что устраиваем празднества?
   20 августа. Старуха пробует поднять вилами сноп люцерны и перекинуть себе на спину. Но не в силах. Она зовет Филиппа.