Страница:
18 сентября. Каждое мгновение я гасну и вновь разгораюсь. В моей душе целая груда обугленных спичек.
На мою беду, литература развила во мне болезненную чувствительность.
Возможно, я не так уж плохо вооружен, чтобы наносить удары, но плохо защищен против ударов. При первом же нанесенном мне оскорблении я сжимаюсь, и в этом моя гордость и мой вызов.
Г-ну Вадезу
Кандидату на выборах в округе Кламси
20 сентября 1906 года
"Дорогой господин Вадез!
Благодарю вас за ваше письмо и за доверие, которое вы мне оказываете. Вы не ошиблись, причислив меня к вашим идейным сторонникам.
Для меня это вполне естественно.
Я не представляю себе реально возможной обособленную жизнь художника. Он может уйти от людей, но не от человечества. То будущее, которым поглощены наши мысли (именно наши), единственно достойно нашего волнения, нашей страсти.
Все люди, которыми я восторгаюсь, обращаясь к прошлому, были социалистами. Можно ли представить себе гениального человека равнодушным к всеобщему неустройству? Со стороны могло показаться, что они приспособлялись к своему времени, потому что нужно было жить. Но как часто, читая их, чувствуешь, как их сердце "разрывалось", говоря прекрасными словами Виктора Гюго.
Социалистом был Монтень, социалистами были они все - Лафонтен, Лабрюйер, и Мольер, и Бюффон (да, Бюффон), Виктор Гюго умер социалистом.
Моя любовь к Жоресу и восхищение им растут с каждым днем. Жорес человек большого ума, прекрасный человек. Я не знаю ничего более волнующего и более нового, чем его определение патриотизма. Он проявил мужество и чистоту.
Клемансо поет с фальшивого голоса Деруледа, впрочем, не без таланта, и, кажется, вполне этим доволен. Я считаю, что Жорес совершенно чужд личной заинтересованности и что он равен крупнейшим людям.
Итак, вы понимаете, что меня не удовлетворили бы мелкие комбинации радикалов, но я хочу остаться писателем. Если бы я даже был уверен или имел смелость думать, что могу быть полезен нашему делу, я все же отказался бы брать на себя обязательства. Нет, не слова меня пугают, и вы, дорогой Вадез, проявили в Шитри такое почтительное отношение к крестьянской собственности, которого у меня нет уже давно. Мне незачем вводить вас в заблуждение, создавать себе иллюзии.
Примкнув, я, пожалуй, сумел бы сказать только неприятное вашим друзьям, которым иногда не хватает кругозора.
Говоря так, я не питаю никакой враждебности к вашим методам: напротив, я уважаю ваш талант и смелость.
Вам должен принадлежать тот пост честного руководителя, который вы мне великодушно предлагаете.
Мне хотелось в этих нескольких строчках выразить со всей искренностью мою мысль.
Был бы счастлив поговорить с вами на свободе, если бы дела пропаганды завели вас в Шомо.
Жюль Ренар".
* В нашей деревушке есть улицы, по которым я ни разу не проходил со дня первого причастия.
22 сентября. Мельничиха. Все делает сама. "Мал, мал, мал", - сзывает цыплят, "Би-би", - сзывает индеек, "Гуль-гуль", - сзывает уток, "Тю-тю-тю", - сзывает свиней. Все делает сама. При этом она ухитряется проявлять какую-то проворную любезность и всем своим видом будто говорит: "А ну-ка, поторопись! Мне пора к моей живности!"
Во дворе слышен стук ее сабо.
Она собственноручно готовит корм для свиней, хотя это исконная мужская работа.
Муж при ней незаметен. Похоже, что он спит всю свою жизнь под грохот мельничных колес.
Прислуги не держит, зато сама работает за четверых.
Фермерша, напротив, настоящий командир. Порядок, чистота, любезность хозяйки дома. Посуда до того блестит, словно ею никогда не пользуются. Она делает превосходное масло, и от покупателя нет отбоя. Одевается она хорошо, почти всегда ходит в черном. У нее есть дочь, настоящая барышня. Все она критикует. Знает, что стойла слишком тесны и там неудобно доить коров.
Христос был весьма талантлив.
* Когда Фаге говорит: "Слушайте меня внимательно", - можно не сомневаться, что он собьется.
* Красавец мужчина; будь он при этом еще немым, он был бы само совершенство.
24 сентября. Солнце встает раньше меня, зато я ложусь позже: значит, мы квиты.
25 сентября. Осень. Ветер дует в новом приступе злобы. Солнце заледенело на шиферных крышах.
Все колышется под ветром, за исключением быка, который щиплет траву, прочно упершись носом в землю.
Светлое пятно окна, через которое то и дело устремляются вдаль мои взоры.
Завеса скворцов опускается на изгородь.
Видели цаплю.
Ночь водворяется в лесу; она останется там и на день.
26 сентября. Осень. Пять часов дня.
Безмолвная и медлительная борьба солнца с сумерками.
Сумерки побеждают. Деревья стоят уже по пояс в тени, их верхушки еще купаются в свете. Там, на лугу, сверкают белизной быки.
Шифер лиловый, черепицы розовые или красные.
Солнце сдается и отступает к горизонту. Верх фермы словно охватило пожаром; скоро вода сумерек зальет огонь.
* Если бы мы были чуть построже с нашими друзьями, они, став нашими врагами, не казались бы нам столь ничтожными.
21 сентября. Десять часов утра, - тот торжественный и благовонный час, когда лавровый лист, сельдерей, репа, тмин, петрушка, лук-порей, зубчик чеснока, луковица и две морковки, перерезанные пополам, объединяются в чугуне вокруг телячьей головы, завернутой в белую тряпочку.
30 сентября. Дворяне. Титул, военный чин, автомобиль, шлюха и поп, со всем этим они могут спокойно дожидаться падения республики.
1 октября. Осень. Преждевременная старость одних деревьев, хотя соседние, по-видимому их ровесники, стоят еще совсем зеленые.
3 октября. Прогулки. Идем в Шатийон через Сен-Сож.
Каждую минуту, стоит подняться на любой пригорок, Морван открывает взорам путника самые красивые свои склоны.
По дороге в Премри позади нищей старой хижины - поле, округлое, как половинка яблока. Хлеб только что сжали. Ничего не видно: но угадывается нечто прекрасное. Я толкнул калитку и поднялся до середины поля. Всего несколько шагов, но сразу ослепляет. Это красиво, все в движении, и шумит, как море.
Какого-нибудь коммивояжера все это не интересует. Он покупает почтовые открытки, где в стихах изложены легенды о Сен-Соже, обычно просто идиотские. Только поэт или святой должен обитать в этом домишке; а живет здесь старуха, думающая свои грустные думы. Я мог бы добавить, что она слепая, но это был бы слишком дешевый эффект.
Здесь, вокруг Сен-Сожа еще двадцать таких же пригорков.
Маринетта готова пуститься в путь с мешком за плечами. Нас обгоняют две прелестные дамы. Красивая женщина кажется еще красивее на фоне пейзажа, который ей к лицу. Куда они направляются? В какой-нибудь замок? Что у них на душе? О Природа, сделай так, чтобы они не болтали глупостей.
Нас, людей обыкновенных, то есть почти всех людей, этот великий, чуть ли не мучительный трепет лишь волнует, а из груди гениев он исторгает великолепнейшие, ламартиновские возгласы...
Наглухо закрытый дом. Стена. Ни души, если не считать собаки, взгромоздившейся на стену. По вопросу о найме обращаться к собаке. Она вас и примет.
* Убежден, что я, ленивец, умру в глубокой старости и разовью к концу жизни лихорадочную деятельность.
* Наблюдать природу - да, согласен, но хранить при этом спокойствие, как охотник на тяге. Вещи боязливы. Наше волнение смущает природу. Маленькая вспышка нашего дурного настроения ее страшит. Достаточно слишком пристального взгляда, и жизнь замирает.
4 октября. До сих пор говорили о крестьянах, только когда хотели рассказать что-нибудь забавное. Теперь - хватит смеяться! Надо приглядеться к ним повнимательней, до самых глубин их несчастной жизни. Здесь нет места смеху.
* Хромая женщина, - кажется, что при каждом шаге она попадает в лужу.
6 октября. По поводу самых классических описаний мы можем сказать: "Нынче пишут и получше".
* Я страстно люблю французский язык, я верю всему, что нам говорит грамматика, и я упиваюсь исключениями, неправильностями нашего языка.
8 октября. Автомобиль живет кровью животных, встречающихся на дороге, особенно кур. Каждые пятьдесят километров подавай ему курицу.
* Эта молодая особа уже проявила достаточно таланта. Она будет еще талантливее, если похорошеет.
9 октября. На рынке в Корбиньи я охотно ношу за Маринеттой сумку, полную капусты, шпината и салата, потому что я кавалер... ордена Почетного легиона.
10 октября. Капюсу все-таки трудно будет сохраниться в памяти потомства. Потомство чувствительно к стилю.
* Глазунья: все эти маленькие солнышки на сковороде.
* Толстяк несет свой живот как духовой инструмент.
13 октября. Взбешен потому, что его жена больна и ему приходится самому себя обслуживать; когда у него справляются о здоровье жены, он удивленно смотрит на спрашивающего, - кажется, будто он с нею даже незнаком.
14 октября. Публичный аукцион. Следовало бы устроить аукцион при жизни его матери и отдать ей вырученные за этот скарб гроши...
15 октября. Научное и художественное общество в Кламси. Нолэн, приехавший в своем драндулете, знакомит меня с другими. Самый старый член общества, с академической розеткой, весельчак, спрашивает:
- Как поживает Рыжик? Сейчас он скажет:
- Раз среди нас есть водевилист и юморист, можно будет посмеяться...
17 октября. Невезение весьма досадная штука, но в везении есть что-то унизительное.
19 октября. Счастье - это значит быть счастливым; это не значит стараться уверить других, что ты счастлив.
* Ренан, пожалуй, сильнее всех людей любил бога. Иной раз его чувственность благовоспитанного старого монаха меня бесит.
* Старье! Старые письма, старая одежда, старые вещи, от которых не можешь отделаться. Как хорошо понимает Природа, что каждый год она должна заново менять листья, цветы, плоды и овощи и пускать на удобрение воспоминания прошлых лет!
23 октября. Следовало бы вести учетные карточки, отражающие их нищету. Все они нищие, но в разной степени.
Тополя осенью: два-три ряда свечей, которые не зажигаются ни днем, ни ночью.
3 ноября. Я более способен к добрым делам, нежели к добрым чувствам...
Верить в деревню - это значит ограничивать свою жизнь; это значит приписывать ей смысл, а смысла она не имеет. Пожалуй, просто глупо воображать, что мы по тем или иным причинам должны жить здесь, а не где-нибудь в другом месте. Продолжать дело наших отцов? Но какое? Они сами этого не знали. Лист прикреплен к ветке, и этой привязи ему вполне достаточно. Мозг - кочевник. Это не "малая родина". Это вынужденный приют бегства. Быть невесть где, никогда не чувствовать себя ни к чему прикованным, так, словно в некоей точке вселенной для нас отведено особое место. Так не будем же поддаваться гордыне! При первом же проблеске прозорливости мы увидим, что обманываем себя, и проникнемся глубокой жалостью к самим себе.
Не быть человеком, который смотрит на свою деревню через лупу.
Не будем забывать, что этот мир не имеет никакого смысла.
4 ноября. Филипп в отчаянии, что мы уезжаем. Он рассчитывал удержать нас до конца месяца.
* Позже, когда я узнаю множество вещей, все, что я могу и должен узнать, я проведу последние четыре-пять лет моей жизни как школьный учитель: буду учить своих односельчан тому, что им неизвестно.
5 ноября. Куда деваются все непролитые слезы?
9 ноября. Ворон в лазури кивает крылом.
* Я владелец прекрасного окна, выходящего на природу.
19 ноября. Таде Натансон мне говорит:
- Один господин хочет переложить на музыку кое-что из ваших "Естественных историй". Он из передовых музыкантов, на него возлагают большие надежды, и Дебюсси для него уже старье. Ну, как вы на это смотрите?
- Никак.
- Но вы все-таки тронуты?
- Ничуть.
- Что ему передать от вашего имени?
- Все, что вам будет угодно. Поблагодарите его.
- А вам не хочется послушать его музыку?
- Ох, нет, увольте.
22 ноября. Все люди видят приблизительно одни и те же вещи, но лишь художник умеет воссоздать их в памяти.
* Друзья, которых очень любишь и о которых никогда не вспоминаешь.
* Я не слишком тороплюсь увидеть будущее общество; сегодняшнее благоприятствует писателю. Его уродства, несправедливости, пороки и глупость дают пищу наблюдениям писателя. Чем лучше будут становиться люди, тем приторнее будет человек.
* Капюс приезжает на своем автомобиле, еще более огромном, чем у Гитри, если даже не считать разницы в их телосложении. Он во фраке и едет обедать в гости.
- У меня довольно нелепый костюм, - говорит он. - Сейчас сниму пальто и покажусь вам.
- А у кого ты обедаешь?
- У... у... Забыл... У каких-то Уссэ. Там будет бридж. Еду, чтобы поиграть.
Неизвестно почему он вдруг целует Баи и говорит ей:
- Ох, как же ты изменилась! Изменилась к лучшему. Странная вещь: пустячные недостатки юности или проходят с годами, или становятся еще заметнее.
У этого человека, пожалуй одного из самых остроумных во Франции, невыразительное лицо, пенсне, так как близорукость его угрожающе растет.
Когда он лжет, у него обнажаются клыки, - а обнажаются они часто.
С такой кукольной физиономией можно лгать сколько угодно. Быть может, он сам это знает, но по выражению его лица нельзя догадаться об этом. Просто у него слишком уж невыразительное лицо.
Я вслушиваюсь в его болтовню. Иной раз мне удается распознать ложь благодаря другой лжи, которая появится лишь через десяток фраз, но и этот десяток промежуточных фраз - тоже ложь.
Иногда он лжет так очевидно, что я опускаю глаза.
Люди маленького роста ужасны. Не то что сам чувствуешь себя меньше в их присутствии, но они стесняют. При них как-то не по себе. Было бы невеликодушно их прерывать.
* Пусть же те несколько монет, которые у меня есть, позволят мне презирать богачей и превозносить добродетели бедняков! Благодаря им я могу прокормиться и говорить все, что мне угодно. Сказал бы я то же самое, не будь у меня этих нескольких су, то есть необходимой независимости? Разве я торгую? Разве я обогащаюсь? Прибавил хоть одно су к имеющимся у меня? Нет. Я израсходовал бы их все на то дело, которое защищаю. Возможно, со стороны может показаться, что я живу как богач: тем хуже, если вы в это верите; но я проповедовал против богатых и за бедных; я служил бедным, а только это существенно.
* Самые печальные минуты: когда решаешь, что мудрость лишь обман.
21 ноября. Вы прочли все, но они прочли ту книгу, которую следовало бы прочесть вам, которая дает им сознание превосходства и зачеркивает все прочитанное вами.
29 ноября. Мои книги так уже далеки от меня, что я сам стал по отношению к ним потомком. Вот мое твердое решение: никогда не стану их перечитывать.
* Невидимые пальцы ветра закидывают на крышу клубы дыма, как шевелюру.
* Маринетта будет главной в моей книге, я ей это сообщаю. Она отвечает: "Маринетта бессмертная", - и счастливо улыбается. Полагаю, что ей безразлично потомство, но не безразлично то, что я о ней думаю.
1 декабря. Летучая мышь летает со своим зонтиком.
* Это тетрадь выкидышей.
* Какой у вас делается замкнутый вид, как только я начинаю говорить о себе!
2 декабря. О Мопассане можно бы сказать, что он умер от страха. Небытие свело его с ума, убило. Нас небытие занимает меньше. К нему привыкли, и эта эволюция в нашей жизни есть литературная революция.
К. чему так желать наслаждений? Не испытывать наслаждения тоже приятно, и это меньше утомляет.
Его биографы говорят: он был прежде всего писатель. Да нет же! Он хотел зарабатывать много денег, он обязательно каждое утро садился за работу, изводил себя и часто повторялся. Нам приходится самим отбирать.
Небытие не откликается. Нужно быть великим поэтом, чтобы заставить его зазвучать.
Напрасно он таил от нас свою жизнь: значит, он не был до конца писателем, ибо его жизнью объясняется его творчество, а сумасшествие, быть может, самая прекрасная его страница.
Издатель давал ему советы, подгонял его, направлял. Флобер бы этого не допустил.
Он презирал женщин, но есть только один действительный способ доказать им свое презрение: не спать с ними. А он только этим и занимался.
Он отказался от креста Почетного легиона, как человек, сознающий свое тщеславие и не согласный на малое. Будучи чиновником, он принял награду, ибо в то время его имя никому ничего не говорило.
Тэн назвал его: печальный бык. Он действительно был печальным от сознания, что он больше бык, чем великий художник.
Он смотрел недостаточно пристально. Слишком быстро и слишком рано заскучал. Было еще много интересного, что следовало увидеть.
4 декабря. Театр Антуана. "Юлий Цезарь". Быть может, в первый раз я чувствую Шекспира. И, быть может, потому еще, что я всегда любил Брута. О, смерть великого и честного человека, который не достиг своей цели! Один такой вечер окупает наше изучение классиков.
Образ у Шекспира менее литературен, чем образы Виктора Гюго, но более человечен. У Виктора Гюго случается, что видишь только образ: у Шекспира не перестаешь видеть правду, мускулы и кровь правды.
Подчас кажется, что слушаешь Расина. Перевод сделан ритмической прозой. Без рифмы: приходится мириться с потерями.
Шекспира нужно любить только очень поздно, когда пресыщаешься совершенством.
5 декабря. Вчера вечером читал "Юлия Цезаря". Читал его раньше и забыл. После спектакля у Антуана и после чтения я понял, почему не любил Шекспира. Быть может, больше, чем кто-либо другой из великих драматургов, Шекспир, чтобы быть понятым, нуждается в сценическом воплощении. Виктора Гюго достаточно читать, но на сцене ни одна его драма не захватывала меня так, как "Юлий Цезарь" Шекспира. Это значит, что Шекспир больше художник театра, чем Виктор Гюго.
Шекспира не открывают: открываешь самого себя; будишь в себе восхищение им, которое ранее дремало.
10 декабря. Рыжик. Я все же не посмел написать все. Я не рассказал следующее: как господин Лепик послал Рыжика к госпоже Лепик спросить, не согласна ли она развестись, и как отнеслась к этому госпожа Лепик. Ну и сцена!..
* О своем счастье надо говорить осторожно и признаваться в нем, как признаются в воровстве.
* Брюнетьер был уродлив, скучен, болел туберкулезом и не думал ни о чем, кроме работы. И все-таки утверждают, что одна женщина покончила из-за него самоубийством.
* Он запретил произносить на своей могиле речи. Он знал, насколько они лживы, ибо выступал неоднократно в качестве оратора на похоронах.
* Редактор журнала продержит вас час, объясняя, почему у него не нашлось времени прочитать вашу рукопись; этот-то час у него все-таки нашелся.
11 декабря. У хорошенькой женщины ухо может быть не столь деликатно, как орган речи. Она может выслушать грубые слова; но ей самой не следует их произносить.
12 декабря. Стремясь поведать другому наши мелкие делишки, мы способны забыть все на свете, даже собственное равнодушие к чужим бедам.
14 декабря. Справедливость существует, только мы ее не всегда видим. Она рядом, здесь, скрытая, улыбающаяся, чуть позади несправедливости, которая производит много шума.
* Я просиживаю дни за своим столом, как заяц у своей норы. Размышляю и тоже боюсь - боюсь писать.
16 декабря. Надгробная хвала. И половины хватило бы покойнику при жизни.
* Гитри, который умеет зарабатывать деньги, подписывает чеки на десять тысяч франков. Очень довольный своей удачей, он рассказывает нам различные истории об английских клоунах.
Самая прелестная - о стакане воды.
Какой-то человек вбегает в ресторан с криком: "Стакан воды! Дайте стакан воды!" Все бросаются к нему: прислуга, официанты, метрдотель. В суете разбито и опрокинуто с пяток стаканов. Наконец он получает стакан и ставит в воду гвоздику.
17 декабря. Я достигаю того возраста, когда уже могу понять, как в свое время докучал моим старшим собратьям (Альфонсу Доде), к которым являлся с визитом и ничего не говорил о них самих.
19 декабря. До того независимо мыслящий социалист, что даже не боится роскоши.
Жеро-Ришар. И это социализм?
У двери два звонка. На какой из двух следует нажать, чтобы попасть внутрь? Меню с шампанским, за обедом прислуживают две горничные, свой собственный секретарь, из окон великолепный вид на Париж. А ведь за все это надо платить!
Властный толстяк, завидующий Жоресу, которому он предпочитает Бриана, если говорить о министрах. Ни одного путного слова. Издает газету, чтобы всем угодить...
* Катюль Мендес. "Святая Тереза" лучшее его произведение. Никогда он не подымался до высот прекрасного, но зато часто писал очень хорошо.
Лучший ученик Ростана.
Человек начисто лишенный оригинальности, но такой талантливый, что умеет сыграть на оригинальности других.
* Сара Бернар уже не актриса. Это как песнь деревьев, как монотонный звук музыкального инструмента. Превосходно, но к этому уже привыкли.
* В самых простых вещах есть красота, есть то, что вызывает изумление: тебе остается лишь извлечь их на свет божий.
20 декабря. Агония года слишком затягивается. Уже 20 декабря ты печален, а 31 даже не замечаешь, что он умер.
* Всякий раз, когда я хочу взяться за работу, меня отвлекает литература.
* Мечта: мысль, которой нечем кормиться.
22 декабря. Пингвин - кончики крыльев торчат у него из жилетного кармана.
* Маринетта. Когда после целого дня работы она слушает, что ей рассказывают дети, смотрит то на одного, то на другого, стараясь не упустить ничего, - она прекрасна, в ней есть что-то священное.
Она смотрит на них и одним взглядом охватывает всю их жизнь, которую она помнит во всех подробностях.
27 декабря. Я набредаю на замысел, будто гляжу на птичку: мне всегда страшно, что она возьмет и улетит, а прикоснуться к ней я боюсь.
1907
1 января. Я хочу быть примерным, очень примерным, работать как вол, ни о чем не думая. По правде говоря, чувствую, что все проходит, что конец уже вырисовывается вдали, в тумане, и нужно пользоваться тем, что осталось. Если хочешь что-нибудь сделать - пора!
* Да, да, сердце подобно саду. Всех приглашаешь: "Зайдите, прогуляйтесь!" Потом внезапно гонишь всех, как воров, и швыряешь в них палками, как в соседских кур.
* Извозчичья лошадь так устала, что не желает идти вперед и тихонько, не сломав оглобель, садится прямо на мостовую; прохожий помогает ей подняться, но через двадцать шагов она снова садится.
4 января. Классика - это не обязательно то, что совершенно; это просто значит, что человеку время от времени удается сделать нечто прекрасное.
8 января. Опыт: полезный подарок, которым никогда не пользуются.
12 января. Господин Равель - автор музыки к моим "Естественным историям", чернявый, богатый и тонкий, настаивает, чтобы я пришел сегодня вечером послушать его сочинения.
Я признаюсь ему в своем музыкальном невежестве и спрашиваю, что он добавил к "Естественным историям".
- Я и не собирался ничего добавлять, - говорит он, - я хотел интерпретировать.
- В каком смысле?
- Сказать средствами музыки то, что вы говорите словами, когда, к примеру, видите дерево. Я мыслю и чувствую музыкой, и мне хотелось бы мыслить и чувствовать то же самое, что и вы. Существует музыка инстинктивная, музыка чувств, как у меня - само собой разумеется, прежде всего надо знать свое ремесло, - и существует музыка интеллектуальная, музыка Энди. Сегодня вечером соберутся только такие Энди. Они не признают эмоций, не желают их объяснять. Я придерживаюсь противоположного мнения; но поскольку то, что я делаю, кажется им интересным, они меня признают. Для меня это крайне важное испытание. Во всяком случае, я уверен в моей исполнительнице: она превосходна.
14 января. Сдается гнездо. Вода и солнце на любой ветке.
20 января. В редакции "Мессидора". Жеро-Ришар говорит:
- Никто больше меня не принимал участия в различных конференциях, банкетах, забастовках. И, как видите, я вынужден теперь питаться одним только рисом.
- Вы прожили деятельную жизнь?
- Еще бы!
Рассказывает о двухнедельном тюремном заключении, но я позабыл подробности.
- Вы отсидели весь срок?
- Да. Но не жалейте меня слишком.
Он говорит о Жоресе и его невероятной небрежности. Мадам Жорес красива, элегантна, а о белье мужа не заботится.
- У него больше двадцати моих сорочек, - сообщает Жеро.
Мадам Жеро сама штопала ему брюки. Жорес забывает все - зонтики, пальто. А его чемодан! Чего только там нет: его собственная шляпа, шляпка его супруги, ботинки, грязное белье и сыр. Чемодан не запирается. Жорес говорит: "Я все забываю его починить!" И заливается хохотом.
Жеро хотелось бы выпускать вечернюю газету вроде "Фигаро". Он может в течение года располагать ежемесячно суммой в двадцать тысяч франков, и кроме того, он придумал трюк, чтобы затмить конкурсы "Фигаро". А еще он решил каждому подписчику выдавать золотые часы.
Он хочет приобрести какую-нибудь безделушку на камин. Отправляемся в Лувр в отдел гипсовых статуэток. Он выбирает гладиатора. Но там имеется прелестная головка девушки, приписываемая Рафаэлю, - оригинал находится в Лилльском музее. Мастер чуточку навеселе, ему смешно, что он занимается коммерцией, и он говорит нам:
- Пятнадцать франков! Всего пятнадцать франков за шедевр.
Удивляется, что богачи не живут в окружении произведений искусства.
- Ах, это Микеланджело Моисея! - говорит Жеро.
И тут же поправляется:
- Да что я! Это Моисей Микеланджело.
А я и не заметил ошибки.
23 января. Что такое мыслитель? Пока он не объяснит мне вселенную, плевать мне на его мысли.
6 февраля. Три недели назад я поздравил его с награждением. Сегодня вечером получил от него благодарственную телеграмму: должно быть, он узнал, что я выступаю еще и как критик.
На мою беду, литература развила во мне болезненную чувствительность.
Возможно, я не так уж плохо вооружен, чтобы наносить удары, но плохо защищен против ударов. При первом же нанесенном мне оскорблении я сжимаюсь, и в этом моя гордость и мой вызов.
Г-ну Вадезу
Кандидату на выборах в округе Кламси
20 сентября 1906 года
"Дорогой господин Вадез!
Благодарю вас за ваше письмо и за доверие, которое вы мне оказываете. Вы не ошиблись, причислив меня к вашим идейным сторонникам.
Для меня это вполне естественно.
Я не представляю себе реально возможной обособленную жизнь художника. Он может уйти от людей, но не от человечества. То будущее, которым поглощены наши мысли (именно наши), единственно достойно нашего волнения, нашей страсти.
Все люди, которыми я восторгаюсь, обращаясь к прошлому, были социалистами. Можно ли представить себе гениального человека равнодушным к всеобщему неустройству? Со стороны могло показаться, что они приспособлялись к своему времени, потому что нужно было жить. Но как часто, читая их, чувствуешь, как их сердце "разрывалось", говоря прекрасными словами Виктора Гюго.
Социалистом был Монтень, социалистами были они все - Лафонтен, Лабрюйер, и Мольер, и Бюффон (да, Бюффон), Виктор Гюго умер социалистом.
Моя любовь к Жоресу и восхищение им растут с каждым днем. Жорес человек большого ума, прекрасный человек. Я не знаю ничего более волнующего и более нового, чем его определение патриотизма. Он проявил мужество и чистоту.
Клемансо поет с фальшивого голоса Деруледа, впрочем, не без таланта, и, кажется, вполне этим доволен. Я считаю, что Жорес совершенно чужд личной заинтересованности и что он равен крупнейшим людям.
Итак, вы понимаете, что меня не удовлетворили бы мелкие комбинации радикалов, но я хочу остаться писателем. Если бы я даже был уверен или имел смелость думать, что могу быть полезен нашему делу, я все же отказался бы брать на себя обязательства. Нет, не слова меня пугают, и вы, дорогой Вадез, проявили в Шитри такое почтительное отношение к крестьянской собственности, которого у меня нет уже давно. Мне незачем вводить вас в заблуждение, создавать себе иллюзии.
Примкнув, я, пожалуй, сумел бы сказать только неприятное вашим друзьям, которым иногда не хватает кругозора.
Говоря так, я не питаю никакой враждебности к вашим методам: напротив, я уважаю ваш талант и смелость.
Вам должен принадлежать тот пост честного руководителя, который вы мне великодушно предлагаете.
Мне хотелось в этих нескольких строчках выразить со всей искренностью мою мысль.
Был бы счастлив поговорить с вами на свободе, если бы дела пропаганды завели вас в Шомо.
Жюль Ренар".
* В нашей деревушке есть улицы, по которым я ни разу не проходил со дня первого причастия.
22 сентября. Мельничиха. Все делает сама. "Мал, мал, мал", - сзывает цыплят, "Би-би", - сзывает индеек, "Гуль-гуль", - сзывает уток, "Тю-тю-тю", - сзывает свиней. Все делает сама. При этом она ухитряется проявлять какую-то проворную любезность и всем своим видом будто говорит: "А ну-ка, поторопись! Мне пора к моей живности!"
Во дворе слышен стук ее сабо.
Она собственноручно готовит корм для свиней, хотя это исконная мужская работа.
Муж при ней незаметен. Похоже, что он спит всю свою жизнь под грохот мельничных колес.
Прислуги не держит, зато сама работает за четверых.
Фермерша, напротив, настоящий командир. Порядок, чистота, любезность хозяйки дома. Посуда до того блестит, словно ею никогда не пользуются. Она делает превосходное масло, и от покупателя нет отбоя. Одевается она хорошо, почти всегда ходит в черном. У нее есть дочь, настоящая барышня. Все она критикует. Знает, что стойла слишком тесны и там неудобно доить коров.
Христос был весьма талантлив.
* Когда Фаге говорит: "Слушайте меня внимательно", - можно не сомневаться, что он собьется.
* Красавец мужчина; будь он при этом еще немым, он был бы само совершенство.
24 сентября. Солнце встает раньше меня, зато я ложусь позже: значит, мы квиты.
25 сентября. Осень. Ветер дует в новом приступе злобы. Солнце заледенело на шиферных крышах.
Все колышется под ветром, за исключением быка, который щиплет траву, прочно упершись носом в землю.
Светлое пятно окна, через которое то и дело устремляются вдаль мои взоры.
Завеса скворцов опускается на изгородь.
Видели цаплю.
Ночь водворяется в лесу; она останется там и на день.
26 сентября. Осень. Пять часов дня.
Безмолвная и медлительная борьба солнца с сумерками.
Сумерки побеждают. Деревья стоят уже по пояс в тени, их верхушки еще купаются в свете. Там, на лугу, сверкают белизной быки.
Шифер лиловый, черепицы розовые или красные.
Солнце сдается и отступает к горизонту. Верх фермы словно охватило пожаром; скоро вода сумерек зальет огонь.
* Если бы мы были чуть построже с нашими друзьями, они, став нашими врагами, не казались бы нам столь ничтожными.
21 сентября. Десять часов утра, - тот торжественный и благовонный час, когда лавровый лист, сельдерей, репа, тмин, петрушка, лук-порей, зубчик чеснока, луковица и две морковки, перерезанные пополам, объединяются в чугуне вокруг телячьей головы, завернутой в белую тряпочку.
30 сентября. Дворяне. Титул, военный чин, автомобиль, шлюха и поп, со всем этим они могут спокойно дожидаться падения республики.
1 октября. Осень. Преждевременная старость одних деревьев, хотя соседние, по-видимому их ровесники, стоят еще совсем зеленые.
3 октября. Прогулки. Идем в Шатийон через Сен-Сож.
Каждую минуту, стоит подняться на любой пригорок, Морван открывает взорам путника самые красивые свои склоны.
По дороге в Премри позади нищей старой хижины - поле, округлое, как половинка яблока. Хлеб только что сжали. Ничего не видно: но угадывается нечто прекрасное. Я толкнул калитку и поднялся до середины поля. Всего несколько шагов, но сразу ослепляет. Это красиво, все в движении, и шумит, как море.
Какого-нибудь коммивояжера все это не интересует. Он покупает почтовые открытки, где в стихах изложены легенды о Сен-Соже, обычно просто идиотские. Только поэт или святой должен обитать в этом домишке; а живет здесь старуха, думающая свои грустные думы. Я мог бы добавить, что она слепая, но это был бы слишком дешевый эффект.
Здесь, вокруг Сен-Сожа еще двадцать таких же пригорков.
Маринетта готова пуститься в путь с мешком за плечами. Нас обгоняют две прелестные дамы. Красивая женщина кажется еще красивее на фоне пейзажа, который ей к лицу. Куда они направляются? В какой-нибудь замок? Что у них на душе? О Природа, сделай так, чтобы они не болтали глупостей.
Нас, людей обыкновенных, то есть почти всех людей, этот великий, чуть ли не мучительный трепет лишь волнует, а из груди гениев он исторгает великолепнейшие, ламартиновские возгласы...
Наглухо закрытый дом. Стена. Ни души, если не считать собаки, взгромоздившейся на стену. По вопросу о найме обращаться к собаке. Она вас и примет.
* Убежден, что я, ленивец, умру в глубокой старости и разовью к концу жизни лихорадочную деятельность.
* Наблюдать природу - да, согласен, но хранить при этом спокойствие, как охотник на тяге. Вещи боязливы. Наше волнение смущает природу. Маленькая вспышка нашего дурного настроения ее страшит. Достаточно слишком пристального взгляда, и жизнь замирает.
4 октября. До сих пор говорили о крестьянах, только когда хотели рассказать что-нибудь забавное. Теперь - хватит смеяться! Надо приглядеться к ним повнимательней, до самых глубин их несчастной жизни. Здесь нет места смеху.
* Хромая женщина, - кажется, что при каждом шаге она попадает в лужу.
6 октября. По поводу самых классических описаний мы можем сказать: "Нынче пишут и получше".
* Я страстно люблю французский язык, я верю всему, что нам говорит грамматика, и я упиваюсь исключениями, неправильностями нашего языка.
8 октября. Автомобиль живет кровью животных, встречающихся на дороге, особенно кур. Каждые пятьдесят километров подавай ему курицу.
* Эта молодая особа уже проявила достаточно таланта. Она будет еще талантливее, если похорошеет.
9 октября. На рынке в Корбиньи я охотно ношу за Маринеттой сумку, полную капусты, шпината и салата, потому что я кавалер... ордена Почетного легиона.
10 октября. Капюсу все-таки трудно будет сохраниться в памяти потомства. Потомство чувствительно к стилю.
* Глазунья: все эти маленькие солнышки на сковороде.
* Толстяк несет свой живот как духовой инструмент.
13 октября. Взбешен потому, что его жена больна и ему приходится самому себя обслуживать; когда у него справляются о здоровье жены, он удивленно смотрит на спрашивающего, - кажется, будто он с нею даже незнаком.
14 октября. Публичный аукцион. Следовало бы устроить аукцион при жизни его матери и отдать ей вырученные за этот скарб гроши...
15 октября. Научное и художественное общество в Кламси. Нолэн, приехавший в своем драндулете, знакомит меня с другими. Самый старый член общества, с академической розеткой, весельчак, спрашивает:
- Как поживает Рыжик? Сейчас он скажет:
- Раз среди нас есть водевилист и юморист, можно будет посмеяться...
17 октября. Невезение весьма досадная штука, но в везении есть что-то унизительное.
19 октября. Счастье - это значит быть счастливым; это не значит стараться уверить других, что ты счастлив.
* Ренан, пожалуй, сильнее всех людей любил бога. Иной раз его чувственность благовоспитанного старого монаха меня бесит.
* Старье! Старые письма, старая одежда, старые вещи, от которых не можешь отделаться. Как хорошо понимает Природа, что каждый год она должна заново менять листья, цветы, плоды и овощи и пускать на удобрение воспоминания прошлых лет!
23 октября. Следовало бы вести учетные карточки, отражающие их нищету. Все они нищие, но в разной степени.
Тополя осенью: два-три ряда свечей, которые не зажигаются ни днем, ни ночью.
3 ноября. Я более способен к добрым делам, нежели к добрым чувствам...
Верить в деревню - это значит ограничивать свою жизнь; это значит приписывать ей смысл, а смысла она не имеет. Пожалуй, просто глупо воображать, что мы по тем или иным причинам должны жить здесь, а не где-нибудь в другом месте. Продолжать дело наших отцов? Но какое? Они сами этого не знали. Лист прикреплен к ветке, и этой привязи ему вполне достаточно. Мозг - кочевник. Это не "малая родина". Это вынужденный приют бегства. Быть невесть где, никогда не чувствовать себя ни к чему прикованным, так, словно в некоей точке вселенной для нас отведено особое место. Так не будем же поддаваться гордыне! При первом же проблеске прозорливости мы увидим, что обманываем себя, и проникнемся глубокой жалостью к самим себе.
Не быть человеком, который смотрит на свою деревню через лупу.
Не будем забывать, что этот мир не имеет никакого смысла.
4 ноября. Филипп в отчаянии, что мы уезжаем. Он рассчитывал удержать нас до конца месяца.
* Позже, когда я узнаю множество вещей, все, что я могу и должен узнать, я проведу последние четыре-пять лет моей жизни как школьный учитель: буду учить своих односельчан тому, что им неизвестно.
5 ноября. Куда деваются все непролитые слезы?
9 ноября. Ворон в лазури кивает крылом.
* Я владелец прекрасного окна, выходящего на природу.
19 ноября. Таде Натансон мне говорит:
- Один господин хочет переложить на музыку кое-что из ваших "Естественных историй". Он из передовых музыкантов, на него возлагают большие надежды, и Дебюсси для него уже старье. Ну, как вы на это смотрите?
- Никак.
- Но вы все-таки тронуты?
- Ничуть.
- Что ему передать от вашего имени?
- Все, что вам будет угодно. Поблагодарите его.
- А вам не хочется послушать его музыку?
- Ох, нет, увольте.
22 ноября. Все люди видят приблизительно одни и те же вещи, но лишь художник умеет воссоздать их в памяти.
* Друзья, которых очень любишь и о которых никогда не вспоминаешь.
* Я не слишком тороплюсь увидеть будущее общество; сегодняшнее благоприятствует писателю. Его уродства, несправедливости, пороки и глупость дают пищу наблюдениям писателя. Чем лучше будут становиться люди, тем приторнее будет человек.
* Капюс приезжает на своем автомобиле, еще более огромном, чем у Гитри, если даже не считать разницы в их телосложении. Он во фраке и едет обедать в гости.
- У меня довольно нелепый костюм, - говорит он. - Сейчас сниму пальто и покажусь вам.
- А у кого ты обедаешь?
- У... у... Забыл... У каких-то Уссэ. Там будет бридж. Еду, чтобы поиграть.
Неизвестно почему он вдруг целует Баи и говорит ей:
- Ох, как же ты изменилась! Изменилась к лучшему. Странная вещь: пустячные недостатки юности или проходят с годами, или становятся еще заметнее.
У этого человека, пожалуй одного из самых остроумных во Франции, невыразительное лицо, пенсне, так как близорукость его угрожающе растет.
Когда он лжет, у него обнажаются клыки, - а обнажаются они часто.
С такой кукольной физиономией можно лгать сколько угодно. Быть может, он сам это знает, но по выражению его лица нельзя догадаться об этом. Просто у него слишком уж невыразительное лицо.
Я вслушиваюсь в его болтовню. Иной раз мне удается распознать ложь благодаря другой лжи, которая появится лишь через десяток фраз, но и этот десяток промежуточных фраз - тоже ложь.
Иногда он лжет так очевидно, что я опускаю глаза.
Люди маленького роста ужасны. Не то что сам чувствуешь себя меньше в их присутствии, но они стесняют. При них как-то не по себе. Было бы невеликодушно их прерывать.
* Пусть же те несколько монет, которые у меня есть, позволят мне презирать богачей и превозносить добродетели бедняков! Благодаря им я могу прокормиться и говорить все, что мне угодно. Сказал бы я то же самое, не будь у меня этих нескольких су, то есть необходимой независимости? Разве я торгую? Разве я обогащаюсь? Прибавил хоть одно су к имеющимся у меня? Нет. Я израсходовал бы их все на то дело, которое защищаю. Возможно, со стороны может показаться, что я живу как богач: тем хуже, если вы в это верите; но я проповедовал против богатых и за бедных; я служил бедным, а только это существенно.
* Самые печальные минуты: когда решаешь, что мудрость лишь обман.
21 ноября. Вы прочли все, но они прочли ту книгу, которую следовало бы прочесть вам, которая дает им сознание превосходства и зачеркивает все прочитанное вами.
29 ноября. Мои книги так уже далеки от меня, что я сам стал по отношению к ним потомком. Вот мое твердое решение: никогда не стану их перечитывать.
* Невидимые пальцы ветра закидывают на крышу клубы дыма, как шевелюру.
* Маринетта будет главной в моей книге, я ей это сообщаю. Она отвечает: "Маринетта бессмертная", - и счастливо улыбается. Полагаю, что ей безразлично потомство, но не безразлично то, что я о ней думаю.
1 декабря. Летучая мышь летает со своим зонтиком.
* Это тетрадь выкидышей.
* Какой у вас делается замкнутый вид, как только я начинаю говорить о себе!
2 декабря. О Мопассане можно бы сказать, что он умер от страха. Небытие свело его с ума, убило. Нас небытие занимает меньше. К нему привыкли, и эта эволюция в нашей жизни есть литературная революция.
К. чему так желать наслаждений? Не испытывать наслаждения тоже приятно, и это меньше утомляет.
Его биографы говорят: он был прежде всего писатель. Да нет же! Он хотел зарабатывать много денег, он обязательно каждое утро садился за работу, изводил себя и часто повторялся. Нам приходится самим отбирать.
Небытие не откликается. Нужно быть великим поэтом, чтобы заставить его зазвучать.
Напрасно он таил от нас свою жизнь: значит, он не был до конца писателем, ибо его жизнью объясняется его творчество, а сумасшествие, быть может, самая прекрасная его страница.
Издатель давал ему советы, подгонял его, направлял. Флобер бы этого не допустил.
Он презирал женщин, но есть только один действительный способ доказать им свое презрение: не спать с ними. А он только этим и занимался.
Он отказался от креста Почетного легиона, как человек, сознающий свое тщеславие и не согласный на малое. Будучи чиновником, он принял награду, ибо в то время его имя никому ничего не говорило.
Тэн назвал его: печальный бык. Он действительно был печальным от сознания, что он больше бык, чем великий художник.
Он смотрел недостаточно пристально. Слишком быстро и слишком рано заскучал. Было еще много интересного, что следовало увидеть.
4 декабря. Театр Антуана. "Юлий Цезарь". Быть может, в первый раз я чувствую Шекспира. И, быть может, потому еще, что я всегда любил Брута. О, смерть великого и честного человека, который не достиг своей цели! Один такой вечер окупает наше изучение классиков.
Образ у Шекспира менее литературен, чем образы Виктора Гюго, но более человечен. У Виктора Гюго случается, что видишь только образ: у Шекспира не перестаешь видеть правду, мускулы и кровь правды.
Подчас кажется, что слушаешь Расина. Перевод сделан ритмической прозой. Без рифмы: приходится мириться с потерями.
Шекспира нужно любить только очень поздно, когда пресыщаешься совершенством.
5 декабря. Вчера вечером читал "Юлия Цезаря". Читал его раньше и забыл. После спектакля у Антуана и после чтения я понял, почему не любил Шекспира. Быть может, больше, чем кто-либо другой из великих драматургов, Шекспир, чтобы быть понятым, нуждается в сценическом воплощении. Виктора Гюго достаточно читать, но на сцене ни одна его драма не захватывала меня так, как "Юлий Цезарь" Шекспира. Это значит, что Шекспир больше художник театра, чем Виктор Гюго.
Шекспира не открывают: открываешь самого себя; будишь в себе восхищение им, которое ранее дремало.
10 декабря. Рыжик. Я все же не посмел написать все. Я не рассказал следующее: как господин Лепик послал Рыжика к госпоже Лепик спросить, не согласна ли она развестись, и как отнеслась к этому госпожа Лепик. Ну и сцена!..
* О своем счастье надо говорить осторожно и признаваться в нем, как признаются в воровстве.
* Брюнетьер был уродлив, скучен, болел туберкулезом и не думал ни о чем, кроме работы. И все-таки утверждают, что одна женщина покончила из-за него самоубийством.
* Он запретил произносить на своей могиле речи. Он знал, насколько они лживы, ибо выступал неоднократно в качестве оратора на похоронах.
* Редактор журнала продержит вас час, объясняя, почему у него не нашлось времени прочитать вашу рукопись; этот-то час у него все-таки нашелся.
11 декабря. У хорошенькой женщины ухо может быть не столь деликатно, как орган речи. Она может выслушать грубые слова; но ей самой не следует их произносить.
12 декабря. Стремясь поведать другому наши мелкие делишки, мы способны забыть все на свете, даже собственное равнодушие к чужим бедам.
14 декабря. Справедливость существует, только мы ее не всегда видим. Она рядом, здесь, скрытая, улыбающаяся, чуть позади несправедливости, которая производит много шума.
* Я просиживаю дни за своим столом, как заяц у своей норы. Размышляю и тоже боюсь - боюсь писать.
16 декабря. Надгробная хвала. И половины хватило бы покойнику при жизни.
* Гитри, который умеет зарабатывать деньги, подписывает чеки на десять тысяч франков. Очень довольный своей удачей, он рассказывает нам различные истории об английских клоунах.
Самая прелестная - о стакане воды.
Какой-то человек вбегает в ресторан с криком: "Стакан воды! Дайте стакан воды!" Все бросаются к нему: прислуга, официанты, метрдотель. В суете разбито и опрокинуто с пяток стаканов. Наконец он получает стакан и ставит в воду гвоздику.
17 декабря. Я достигаю того возраста, когда уже могу понять, как в свое время докучал моим старшим собратьям (Альфонсу Доде), к которым являлся с визитом и ничего не говорил о них самих.
19 декабря. До того независимо мыслящий социалист, что даже не боится роскоши.
Жеро-Ришар. И это социализм?
У двери два звонка. На какой из двух следует нажать, чтобы попасть внутрь? Меню с шампанским, за обедом прислуживают две горничные, свой собственный секретарь, из окон великолепный вид на Париж. А ведь за все это надо платить!
Властный толстяк, завидующий Жоресу, которому он предпочитает Бриана, если говорить о министрах. Ни одного путного слова. Издает газету, чтобы всем угодить...
* Катюль Мендес. "Святая Тереза" лучшее его произведение. Никогда он не подымался до высот прекрасного, но зато часто писал очень хорошо.
Лучший ученик Ростана.
Человек начисто лишенный оригинальности, но такой талантливый, что умеет сыграть на оригинальности других.
* Сара Бернар уже не актриса. Это как песнь деревьев, как монотонный звук музыкального инструмента. Превосходно, но к этому уже привыкли.
* В самых простых вещах есть красота, есть то, что вызывает изумление: тебе остается лишь извлечь их на свет божий.
20 декабря. Агония года слишком затягивается. Уже 20 декабря ты печален, а 31 даже не замечаешь, что он умер.
* Всякий раз, когда я хочу взяться за работу, меня отвлекает литература.
* Мечта: мысль, которой нечем кормиться.
22 декабря. Пингвин - кончики крыльев торчат у него из жилетного кармана.
* Маринетта. Когда после целого дня работы она слушает, что ей рассказывают дети, смотрит то на одного, то на другого, стараясь не упустить ничего, - она прекрасна, в ней есть что-то священное.
Она смотрит на них и одним взглядом охватывает всю их жизнь, которую она помнит во всех подробностях.
27 декабря. Я набредаю на замысел, будто гляжу на птичку: мне всегда страшно, что она возьмет и улетит, а прикоснуться к ней я боюсь.
1907
1 января. Я хочу быть примерным, очень примерным, работать как вол, ни о чем не думая. По правде говоря, чувствую, что все проходит, что конец уже вырисовывается вдали, в тумане, и нужно пользоваться тем, что осталось. Если хочешь что-нибудь сделать - пора!
* Да, да, сердце подобно саду. Всех приглашаешь: "Зайдите, прогуляйтесь!" Потом внезапно гонишь всех, как воров, и швыряешь в них палками, как в соседских кур.
* Извозчичья лошадь так устала, что не желает идти вперед и тихонько, не сломав оглобель, садится прямо на мостовую; прохожий помогает ей подняться, но через двадцать шагов она снова садится.
4 января. Классика - это не обязательно то, что совершенно; это просто значит, что человеку время от времени удается сделать нечто прекрасное.
8 января. Опыт: полезный подарок, которым никогда не пользуются.
12 января. Господин Равель - автор музыки к моим "Естественным историям", чернявый, богатый и тонкий, настаивает, чтобы я пришел сегодня вечером послушать его сочинения.
Я признаюсь ему в своем музыкальном невежестве и спрашиваю, что он добавил к "Естественным историям".
- Я и не собирался ничего добавлять, - говорит он, - я хотел интерпретировать.
- В каком смысле?
- Сказать средствами музыки то, что вы говорите словами, когда, к примеру, видите дерево. Я мыслю и чувствую музыкой, и мне хотелось бы мыслить и чувствовать то же самое, что и вы. Существует музыка инстинктивная, музыка чувств, как у меня - само собой разумеется, прежде всего надо знать свое ремесло, - и существует музыка интеллектуальная, музыка Энди. Сегодня вечером соберутся только такие Энди. Они не признают эмоций, не желают их объяснять. Я придерживаюсь противоположного мнения; но поскольку то, что я делаю, кажется им интересным, они меня признают. Для меня это крайне важное испытание. Во всяком случае, я уверен в моей исполнительнице: она превосходна.
14 января. Сдается гнездо. Вода и солнце на любой ветке.
20 января. В редакции "Мессидора". Жеро-Ришар говорит:
- Никто больше меня не принимал участия в различных конференциях, банкетах, забастовках. И, как видите, я вынужден теперь питаться одним только рисом.
- Вы прожили деятельную жизнь?
- Еще бы!
Рассказывает о двухнедельном тюремном заключении, но я позабыл подробности.
- Вы отсидели весь срок?
- Да. Но не жалейте меня слишком.
Он говорит о Жоресе и его невероятной небрежности. Мадам Жорес красива, элегантна, а о белье мужа не заботится.
- У него больше двадцати моих сорочек, - сообщает Жеро.
Мадам Жеро сама штопала ему брюки. Жорес забывает все - зонтики, пальто. А его чемодан! Чего только там нет: его собственная шляпа, шляпка его супруги, ботинки, грязное белье и сыр. Чемодан не запирается. Жорес говорит: "Я все забываю его починить!" И заливается хохотом.
Жеро хотелось бы выпускать вечернюю газету вроде "Фигаро". Он может в течение года располагать ежемесячно суммой в двадцать тысяч франков, и кроме того, он придумал трюк, чтобы затмить конкурсы "Фигаро". А еще он решил каждому подписчику выдавать золотые часы.
Он хочет приобрести какую-нибудь безделушку на камин. Отправляемся в Лувр в отдел гипсовых статуэток. Он выбирает гладиатора. Но там имеется прелестная головка девушки, приписываемая Рафаэлю, - оригинал находится в Лилльском музее. Мастер чуточку навеселе, ему смешно, что он занимается коммерцией, и он говорит нам:
- Пятнадцать франков! Всего пятнадцать франков за шедевр.
Удивляется, что богачи не живут в окружении произведений искусства.
- Ах, это Микеланджело Моисея! - говорит Жеро.
И тут же поправляется:
- Да что я! Это Моисей Микеланджело.
А я и не заметил ошибки.
23 января. Что такое мыслитель? Пока он не объяснит мне вселенную, плевать мне на его мысли.
6 февраля. Три недели назад я поздравил его с награждением. Сегодня вечером получил от него благодарственную телеграмму: должно быть, он узнал, что я выступаю еще и как критик.