Страница:
Доде говорит:
- Школы - это специальность французов... Я имел бы куда больше успеха, если бы открыл лавочку напротив лавочки Золя. Но по какому-то равнодушию мы с ним не объединились, и сейчас вся пресса говорит только о Золя. Слава принадлежит только ему.
Потом он заговорил о романе Банвиля "Марсель Рабль". Нападал на него за то, что тот хочет делать роман, не опираясь на документы. Гонкур замечает:
- Я лично еще не решаюсь погрузиться в это густое тесто.
Роденбах сказал:
- Так как поколение Анатоля Франса его не признает, он обратился к молодым и заявил им: "Знайте, я - ваш".
7 марта. Мозг не знает стыда.
"Призраки". Сюжет, который Ольмес рассказал Мендесу, а Мендес - Швобу, чтобы тот написал новеллу. Швоб заявил, что ничего из этого сделать не может.
Англичанин хочет вступить во владение купленной фермой. Являются призраки прежних хозяев, толпятся вокруг очага. Англичанин говорит им: убирайтесь вон. Призраки отказываются уйти. Фермер зовет полицейского, потом пастора, который кропит комнаты святой водой. Призраки не хотят уходить. Является представитель власти и читает им договор об аренде: призраки уходят.
8 марта. Был сегодня у Доде, от него мы должны были пойти к Родену, потом к Гонкуру. Я имел, несомненно, великое несчастье не понравиться Доде. Не знаю, впрочем, что это такое на меня нашло: мне бы следовало сказать ему хотя бы два-три комплимента по поводу его книг, которых я не читал. Он строго поклонился, был вежлив как раз настолько, насколько полагается, ни граном больше; ни звука о том, чтобы бывать у него, ни одного слова привета от его жены моей жене и ребенку. Милый мой, ты, по-видимому, провалился! Ох, как наступает нам на ноги жизнь... Доде рассказывает нам о щегольстве своего сына Люсьена, о своем собственном наплевательском отношении ко всему, что касается туалетов... о каких-то особых туфлях-носках, которые он себе заказал... И мы уходим.
* У Родена откровение и волшебство - это его "Врата ада" и "Вечный кумир". Маленькая вещица, размером в ладонь: мужчина, заложив руки за спину, побежденный, целует женщину ниже грудей, прильнув губами к ее телу, а женщина кажется очень грустной. "Старая женщина" - бронза, вещь страшной красоты. Я с трудом отрываюсь от нее. У старухи плоские груди, истерзанный живот и все еще прекрасная голова. Затем сплетение тел, переплетение рук, "Первородный грех": женщина, впившаяся в Адама, тянет его к себе всем своим существом; женщина в объятиях Сатира: он раздирает ее, одна его рука у нее между ног, и всюду контрасты мускулистых мужских икр и женских ног. Господи, дай мне силы восхищаться всем этим!
Во дворе глыбы мрамора, еще не ожившие, поражают своей формой, можно сказать, своим желанием жить. Забавно: я как будто берусь открывать Родена.
Роден, с внешностью пастора, резцом передающий муки сладострастия, наивно советуется с Доде, спрашивает, как ему назвать свои ошеломляющие творения. Ему самому приходят на ум только шаблонные названия, например, из мифологии. Голый Виктор Гюго в гипсе... То есть что-то совершенно нелепое.
У Гонкура музей от крыши до подвала. Но как я ни стараюсь, ничего не вижу. Ничего не замечаю. Гонкур здесь в своей стихии: тип старого коллекционера, равнодушного ко всему, что не относится к его страсти. Я рассматриваю нескольких Домье. Гонкур сам подхватывает альбом, который чуть не вываливается у меня из рук: "Так, знаете ли, можно испортить". Он говорит мне:
- Если вам неинтересно, не обязательно это рассматривать.
Дом какой-то непрочный. Дверь "Чердака" плохо закрывается, беспрестанно хлопает, и, насмотревшись на все эти чудеса, вы начинаете чувствовать себя как в самом пышном павильоне Всемирной выставки.
9 марта. Писать так, как Роден лепит.
Когда мне показывают рисунок, я разглядываю его ровно столько, сколько нужно для того, чтобы придумать отзыв.
11 марта. Вчера у меня обедал Альсид Герен. Вот что значит приглашать авторов статей! Лысенький господинчик с лицом еврея-ханжи. Говорят, что он только и делает, что молится, ходит к обедне, причащается, постится по пятницам. Когда он разглагольствует об отчизне, он тут же произносит слова "душевное прискорбие" с каким-то горловым бульканьем, чуть ли не воркуя.
Голос кастрата...
Он говорит: "Я-то лично, я ничто, и всегда буду ничтожеством". Сказав, ждет, чтобы присутствующие запротестовали, но все молчат, и его лицемерие вынуждено уползать, как мерзкий слизняк в раковину.
Мы спорим с Рейно о Малларме. Я говорю: "Какая глупость". Он говорит: "Какая прелесть". И наш спор как две капли воды похож на любую литературную дискуссию.
23 марта. Бальзак, пожалуй, единственный, кто имеет право писать плохо.
24 марта. Символизм. Похоже на классическую фразу путешественников, отъезжающих в одно и то же время: "Значит, едем вместе". А по прибытии расходятся в разные стороны.
7 апреля. Стиль - это забвение всех стилей.
13 апреля. Один из сотни существующих приемов отвечать на комплимент: "Ваши слова мне особенно дороги, поскольку я знаю - вы человек независимо мыслящий!"
15 апреля. Доде, в ударе, рассказывает нам о сборах Гогена, который решил ехать на Таити, чтобы не видеть людей, и никак не мог собраться. Он до того тянул, что даже лучшие его друзья говорили: "Пора вам уезжать, голубчик, пора уезжать!"
* Критик - это ботаник. А я - садовник.
17 апреля. Верно, я сказал, что у вас есть талант, но я отнюдь не настаиваю на этом.
21 апреля. Новый поворот: ребенок рыдал, как взрослый мужчина.
* Все-таки мы раскаиваемся в непоправимых обидах, обидах, которые нанесли людям, ныне уже покойным.
22 апреля. Посетил сегодня выставку Эжена Каррьеpa. Мучительное безумие девочек и девушек, в которых есть своя прелесть, пугающая грация развеселившихся истеричек. Болезненные и тоже безумные матери, которые дают уродливую, плохо нарисованную грудь своим младенцам. Младенец, у которого почему-то в голове красные цветы и который похож на противного ваньку-встаньку. Излюбленная поза: голова, подпертая рукой. Прилипшие друг к другу тела. Лица словно из камня высечены. Жеффруа, этот безмолвствующий меланхолик, утверждает, что все эти головы мыслят. Не думаю: скорее перестали мыслить. Все они полумертвые, вялые, словно после какой-то ужасной катастрофы. "Разве жизнь такая уж забавная штука?" - говорит Жеффруа. К черту все это! Эти люди тянут нас в яму. Они представляют собой определенный интерес. Но что это все значит? Конечно, не так уж трудно настроить себя на восторженный лад. Там, где художник ищет, возможно, лишь эффектную игру света или линий, мы видим реальные вещи. Потустороннее. Мазня, доведенная до шедевра. Пьянеешь, необходимо во что бы то ни стало протрезвиться и убраться прочь. Великое искусство не здесь.
24 апреля. Вечером у Доде. Маленькая девочка, как здесь рассказывают, превратила подаренного ей картонного петушка в полноправного субъекта, окрестила его "Петушком мосье Ренара" и ведет с ним бесконечные беседы. Блистательная Жанна Гюго со своим великолепным, со своим породистым носом, как у Виктора Гюго. Гонкур с добродушной миной, которая кажется мне фальшивой (почему?), говорит о том, что книги его плохо идут, хотя некоторые из них наделали шуму.
Рони без устали болтает о своем жупеле - то бишь о Гюисмансе. До меня доносятся его слова: "Дабы извергнуть время свое, надо сначала это время проглотить. Теперь, в наши дни, каждый мнит себя бунтарем". По этому поводу Доде замечает:
- А я вот отказался вступить в Академию. И никто не счел меня бунтарем. Почему бы это?
Какой-то безволосый господинчик все время говорит со мной о моей книге. Каким несносным болтуном показался бы он мне, если бы говорил о чем-нибудь постороннем!
* Некто послал даме любовное письмо, оставшееся без ответа. Он старается найти причину молчания. И наконец решает: надо было приложить почтовую марку.
1 мая. Что наша фантазия в сравнении с фантазией ребенка, который задумал построить железную дорогу из спаржи!
7 мая. Схватить за шиворот ускользающую мысль и ткнуть ее носом в бумагу.
* Я очень хорошо знаю, что фраза меня замучит. Наступит день, когда я больше не смогу написать ни слова.
Больше всего боюсь превратиться со временем в какого-то безобидного салонного Флобера.
9 мая. Прекрасно все. Даже о свинье следовало бы говорить теми же словами, что и о цветке.
16 мая. Был вчера на выставке Моне. Эти стога с синеватыми тенями, эти поля, пестрые, как носовой платок в клеточку.
24 мая. Путешествие в Шатр, в этот край, где Жорж Санд чтят наравне с богородицей. Там у нее был "свой" мясник, "свой" кондитер, "свой" парикмахер, которого она привозила на месяц в Ноан.
Я путешествовал с Анри Фукье и заставил себя не спрашивать его фамилию, не доживаться, чтобы он спросил мою. Беседовать о литературе с неизвестным тебе человеком - это лучший способ поддерживать добрые литературные отношения.
Она, Жорж Санд, восседает посреди сквера в своей классической позе, как в "Комеди Франсез"...
"В самый разгар работы, - рассказывает на обратном пути Фукье, - Жорж Санд могла встать из-за письменного стола, потому что ей требовался мужчина. Она писала страницу за страницей, как строгают доски". Ее дочь Соланж, пожалуй, еще более занятная особа. В ней мирно уживается артистизм, разгул и домовитость: как-то уже в конце бала, в шесть часов утра, она заявила Фукье: "Пойду домой, хочу проверить, что делает прислуга".
26 мая. Каждое утро думать о людях, которых надо растить, о комнатных цветах, которые надо поливать.
28 мая. Швоб рассказывает: молодой человек приходит просить работу у банкира. Банкир выставляет его за дверь. Проходя через двор, молодой человек подбирает с земли булавку. Банкир велит его вернуть, обзывает вором и снова выгоняет.
Это, пожалуй, человечески понятнее, чем история Лафитта.
* Не быть никогда довольным: все искусство в этом. 18 июня. Не беспокойтесь! Я никогда не забуду услугу, которую вам оказал.
15 июля. Я за вами не пойду даже на край света.
31 июля. Поверьте мне, и книга обладает своей стыдливостью, так что не нужно слишком много о ней говорить.
3 августа. Если сразу узнают мой стиль, то это потому, что я делаю все одно и то же, увы!
13 октября. Человек утешает себя, утверждая, что хоть он и мягкосердечен, но при случае, ей-богу, сумеет быть свирепым.
15 октября. Дуэль всегда немного похожа на репетицию дуэли.
18 октября. В прозе я хотел бы быть поэтом, который умер и оплакивает себя. Проза должна быть стихом, не разбитым на строчки.
28 октября. Крестьянскую речь можно передать и не прибегая к орфографическим ошибкам.
30 октября. Фраза прочная, словно составленная из свинцовых букв, как на вывеске.
* Я смеюсь вовсе не вашей остроте, а той, которую сейчас скажу сам.
2 ноября. Просто удивительно, как выигрывают литературные знаменитости, когда их изображают в карикатурах!
* Обычная робость при посещении редакций. Возможно, враги притаились в многочисленных папках, и когда толстый любезный господин, корректор "Приложения", предупредительно подставляет мне стул, мне вдруг начинает казаться, что он просто надо мной издевается, хочет сыграть со мной какую-то шутку.
Вчера получил первые гроши, заработанные на литературном поприще. В данное время один грош так же ценен для меня, как пятьсот тысяч франков.
25 ноября. Я подсчитал: литература может прокормить разве что зяблика, воробья.
30 ноября. Баррес подчас забывает, что столь презираемый им рассказ куда труднее написать, чем философское рассуждение.
Существуют критики, рассуждающие лишь по поводу книг, которые еще только должны появиться.
1 декабря. Идея! А что в ней? Не будь фразы, я бы пальцем не двинул.
2 декабря. Вот уж не стоит стараться понравиться талантливым людям. Какой мертвечиной должна бы стать литература, чтобы угодить Барресу!
* Писатели, за которыми признают талант и которых никогда не читают.
4 декабря. Он был так уродлив, что, когда начинал гримасничать, становился миловиднее.
11 Декабря. Я смиренно признаюсь в своей гордыне.
12 декабря. ... Все охотно говорят со мной о моем романе до его выхода в свет, чтобы не говорить о нем, когда он появится.
14 декабря. ... Леопольд Лакур говорит Вандерему:
- Я вами восхищаюсь. В вас чувствуется спокойствие и сила. Вы идете прямо к своей цели. Вы всюду вхожи, вы всех знаете, у вас нет врагов. А я, я десять лет чуть не на руках ходил по парижским салонам и ничего не добился. Вы человек осмотрительный, не прыгун, успех вам обеспечен.
17 декабря. Чем же, в конце концов, я обязан своей семье? Готовыми романами, неблагодарный!
23 декабря. "Ее сердечко". Опять Пьеро, Коломбина, Арлекин, и какой еще Арлекин! Нет! Нет! Закрыть двери! Не пускать! Их в литературе и так полным-полно.
24 декабря. Получил сегодня в "Жиль Бласе" двести пятнадцать франков, улыбался бухгалтеру, кассирам, держал себя со всеми просто-таки изысканно.
* Человек - это даже меньше, чем половина идиота!
1892
2 января. Один поэт-символист прочел другу описание своей возлюбленной.
- Да где же это видано, - воскликнул друг, - так мордовать женщину!
* Подумать только, что нам придется умирать, что нельзя было не родиться.
* Юный учитель жизни. Открываешь его папки, а гам лишь поздравительные новогодние карточки.
* Ах, если бы можно было, взобравшись на стул, приложить ухо к луне. Сколько интересного бы она нам порассказала!
3 января. Муж говорит жене: "Так что же, в конце концов, сколько у тебя любовников?"
4 января. Движения актера, который уходит на цыпочках, прислушиваясь, не аплодируют ли.
5 января. Человек озлобленный... собственным успехом.
* Я работаю много для того, чтобы потом, когда я уйду на покой и поселюсь в нашей деревне, крестьяне уважительно бы со мной раскланивались, если, конечно, я разбогатею на литературном поприще.
6 января. Валлет сказал мне:
- Я вижу в вас двух Ренаров: одного Ренара - мастера непосредственного наблюдения, и другого, который любит калечить натуру. Я напишу об этом статью, и когда она будет готова, все будет кончено. Выложу все, что хотел о вас сказать...
Прево сказал обо мне Марселю Буланже: "Он застенчив и немного скрытен. (А видел он меня всего один раз, одну секунду.) К тому же его "Натянутые улыбки" очень плохи. Кончит журнализмом".
12 января. Как-то, зайдя в пивную, Бодлер сказал: "Тут пахнет тлением". - "Да нет, - возразили ему, - здесь пахнет кислой капустой и чуть-чуть женским потом". Но Бодлер яростно твердил: "А я вам говорю, здесь пахнет тлением".
15 января. Эти вечера у Доде! Вот самое интересное, что можно там услышать:
Гонкур: У Мопассана есть сноровка. Ему очень удается бретонская новелла, да и то у Монье есть вещи позабавнее, чем "Эта свинья Морен". Нет, это невеликий писатель, это не то, что мы называем художником.
Кто это - мы? Он повторяет: "Это не художник". Смотрит на всех: нет ли возражающих, но никто не возражает.
Доде: Его убило, дорогой мой, желание обязательно сделать одной книгой больше, чем другие. Он думал так: "Баррес выпустил книгу, Бурже, Золя тоже, а я в этом году еще не написал ничего". Это-то его и убило...
21 января. Разговор богатого с бедняком:
- Вот вам, друг мой, кусочек хлеба. Один лишь хлеб никогда не приедается.
30 января. ...Что спасет нас? Вера? Я не хочу верить и не желаю быть спасенным.
Война бы все устроила по-другому. Возможно. Но если я получу пулю в грудь, тогда действительно все устроится, а если ничего не случится, то выйдет, что и беспокоиться было не к чему.
Раньше хотели создавать красивое, потом жестокое.
Жестокое: люди-львы, люди-тигры. Да ведь это смешно! Нам недоступно даже неразумье неразумных скотов!
Эта книга покоробит многих. Меня самого от нее покоробило, как будто моя душа из бумаги. Мне кажется, что я здесь неискренен. Я так сильно хотел быть искренним, что это, должно быть, не удалось.
Мои друзья узнают себя в этой книге... Думаю, что я сказал о них достаточно плохого, чтобы им польстить.
И еще вам говорят: "Всматривайтесь в жизнь".
А я смотрел на людей, которые живут.
В конце концов, я не утверждаю, что видел все правильно. Я ведь смотрел невооруженным глазом.
Мне кажется, что, если бы я разошелся, я мог бы написать психологию собаки, психологию ножки стула. Но я убоялся скуки.
Все мы несчастные глупцы (говорю о себе, разумеется), неспособные два часа подряд быть добрыми или злыми.
Если бы мы имели мужество себя убить!.. В сущности, мы к этому совсем не стремимся.
Долг? Нет уж, увольте!
Все это банальщина 1.
1 Из чернового наброска предисловия к роману "Паразит".
4 февраля. Он обхватывал затылок ладонями и тряс голову над чистым листом, словно надеясь, что сейчас на бумагу посыплются несозревшие слова, те, что никак не оторвешь от ветки.
22 февраля. Швоб рассказывает:
- Мендес сказал в присутствии посторонних лиц: "Я нахожу, что "Паразит" Ренара очень хорош. Надо привлечь его к нам. Напечатайте главу из его романа в нашем "Приложении".
Я: Какой все-таки талантливый человек этот Мендес.
29 февраля. ...Наши "старики" видели характер, целостный тип... А мы, мы видим тип, лишенный целостности, с его минутами затишья и кризисов, в добрые его минуты и в его минуты злые. Этим стремлением писать правду были одержимы и наши великие писатели, но у нас оно сильнее и крепнет день ото дня. Но приблизились ли мы к правде? Завтра или послезавтра мы будем звучать фальшиво; так будет до тех пор, пока вселенная не утомится собственной своей бесполезностью.
4 марта. Мелкие любезности о моем "Паразите": "Хамская книга", "Оскорбление всех приличий".
Доде: Где это видано, чтобы женщины штопали подштанники в присутствии молодых людей?
Гонкур: Да нет же, наоборот. Это очень хорошо.
Анатоль Франс (Марселю Швобу): Я нахожу книгу прекрасной, но как, скажите, я могу говорить о ней моим читателям?
9 марта. Вчера обед в редакции "Плюм". Редко попадается умное лицо умного человека. Головы нарочито уродливые, вроде набалдашников. Страшен Верлен: мрачный Сократ и грязный Диоген; смесь собаки и гиены. Весь трясется, падает на стул, заботливо подставленный. О! Этот смех в нос, - у него резко очерченный, как хобот, нос; смеется и бровями и лбом.
При входе Верлена какой-то господин - как оказалось через минуту, просто дурак - воскликнул!
- Слава гению! Я незнаком с ним, но слава гению!
И захлопал в ладоши.
Редакционный юрист сказал:
- Ясно, гений, раз ему наплевать на свою гениальность...
Затем Верлену приносят колбасу, и он жует.
В кафе ему надоедают: "мэтр", "дорогой мэтр!", а он неспокоен, ищет шляпу. Он похож на спившегося бога. От Верлена не осталось ничего, кроме нашего культа Верлена. Сюртук в лохмотьях, желтый галстук, пальто, местами, должно быть, прилипло прямо к телу, голова как будто высечена из камня, подобранного на развалинах...
А обед! Грязные руки официанта, грязные тарелки, волокнистая баранина, которую едят с блюдечек...
...Возвращаясь с Рашильд, мы говорим о ней самой, о ее непонятом, непризнанном уме; мы говорим о нашем творческом бесплодии. Странная вещь! Есть книги, которые нам нравятся, увлекают нас, и все же мы не хотели бы писать таких. Потому что незачем писать так. Очень странно!
- Значит, - говорит Ремакль, - вы считаете, что женщина проста?
- Ну да, - говорю я. - Мне хотелось бы написать книгу, где женщина представлена как существо простое, в противоположность "женщине-лабиринту" новейшей литературы.
Мораль этого обеда: ресторатор заметил, что по крайней мере шестнадцать из нас не заплатили.
- Хорошо быть гениальным писателем, - говорит Дюбюс, - можешь быть свиньей, навязывать другим свои пороки, своих вшей. И все считается естественным...
14 марта. Валлет рассказывает, что ребенком он от смущения вытирал ноги, уходя из гостей.
* - В Верлене, - говорит Швоб, - живет добропорядочный человек, гражданин, патриот, который верит в то, что прожил жизнь с пользой. Он твердит: "Я прославил Францию" - и мечтает об ордене.
15 марта. Анализировать книгу! Что сказали бы вы о сотрапезнике, который, вкушая зрелый персик, стал бы вынимать куски изо рта и разглядывать их.
21 марта. Снобизм. Живут вдвоем, детей не имеют, решили усыновить чужого ребенка и довели его до кретинизма. Во время обеда он не смеет попроситься в уборную. Чаще всего он слышит одну и ту же фразу: "Жорж, не смей этого делать!" Еще бы, он испортит свой костюмчик, который стоит восемьдесят франков.
Даже когда супруги обедают в одиночестве, мосье требует, чтобы мадам выходила к столу в платье со шлейфом, декольтированная, с цветами на груди. У него есть и другая забота - как бы в Булонском лесу его лошадь не обошли.
Если ему это удавалось, весь день он сидел напыжившись.
* Мне ужасно хочется написать монографию о кроте.
26 марта. Ему хотелось бы кормить слона с ладони.
1 апреля. Решительно отказаться от длинных фраз, о смысле которых догадываются по началу.
5 апреля. Пора покончить с вечными воплями литераторов против литературы. Перестаньте писать - чего проще.
7 апреля. Сто тысяч душ - сколько это составляет людей?
* Рядом со мной завтракает Оскар Уайльд. Оригинальность его в том, что он англичанин. Протягивает вам портсигар, но сигарету выбирает сам. Он не обходит стол: он просто его отодвигает. Лицо у него спесивое, в красных точечках, длинные выщербленные зубы. Он огромный и носит огромную трость. У Швоба все белки испещрены крохотными прожилками. Уайльд говорит:
- Лоти издал свои акварели. Мадам Баррес уродлива. Я ее не видел. Я не вижу того, что уродливо. Я знаю, да, да, знаю, как работает Золя по документам. Как-то один из моих друзей доставил ему два вагона документов. Золя от радости потирает руки, заканчивает книгу, но мой друг пригоняет еще три вагона документов: Золя пришлось ночевать на улице. Триста страниц о войне! Один из моих друзей, вернувшись из Тонкина, сказал мне: "Когда мы побеждаем, мы похожи на ребятишек, играющих в мяч; когда нас побеждают, мы похожи на игроков, играющих засаленными картами в мерзейшей харчевне". Это говорит мне куда больше о войне, чем "Разгром" Золя!
12 апреля. Документы. Золя, чтобы написать "Землю", нанимает экипаж и отправляется в Бос.
23 апреля. Писатели, которых нельзя узнать, у которых на лице нет носа.
30 апреля. Ирония - стыдливость человечества.
2 мая. Когда прогуливаешься по лесу с художником, самое главное - это останавливаться перед каждым деревом и спрашивать: "Вы каким его видите? Синим, зеленым, лиловым? - и добавлять: - Я лично вижу его синим".
Особенно если видишь его зеленым.
* Способ заработать целое состояние: изучить устройство глаза совы и создать такой же, чтобы видеть ночью.
11 мая. Биванк, человек прямолинейно честный, говорит:
- Я заметил, Ренар, из ваших писаний, что вам частенько хотелось утопиться.
- Пока я ограничиваюсь сидением с удочкой на берегу.
- "Паразит", - продолжает Биванк, - очень нужная книга.
- Вот этот-то эпитет мы пока еще не нашли, - подхватывает Валлет. Лично для меня - это юмористическая книга.
- Ничуть! - возражает Биванк. - Я считаю, что. она ближе к Мольеру, чем к английской безулыбочной юмористике. Подобно "Тартюфу", "Паразит" вызывает смех трагическими эпизодами.
12 мая. Ох, эти разъезды из Булонского леса, с бегов, эти грустные лица, эти бледные кучера, эти господа, которые молча, серьезно глядят друг на друга, забившись в уголок кареты, этот жест кучера, подымающего руку, чтобы предупредить кучера заднего экипажа! Самые веселые здесь лошади, бодро поматывающие головой.
Старики, сожительствующие со своими дочерьми. А шлюхи! И эти люди веселились!
13 мая. Никогда ничего не делать, как другие, в искусстве; в области морали делать только то, что другие.
11 июня. Талант - это как деньги: вовсе не обязательно его иметь, чтобы о нем говорить.
Я уже приобрел врагов, потому что никак не могу обнаружить таланта в тех, кто говорит, что я на редкость талантлив.
* Он вышел за пределы своей натуры и ключ унес с собой.
* Хозяйка прислуге: "Вы слишком много спите, милая. Вы спите не меньше меня".
* Подумайте только, если я овдовею, мне придется ездить обедать в ресторан.
* При виде жирафов начинаешь верить в существование дьявола.
* Есть и такой вид мужества - сказать парикмахеру: "Не надо мне одеколону!"
* Серебро луны упало в цене.
14 июня. Неповторимая индивидуальность капли воды.
30 июня. Разве доказывает что-нибудь успех? Нужно ли приводить имена людей непонятых, пьес провалившихся, книг отвергнутых?
И, кроме того, может случиться, что в один прекрасный день у вас окажется талант.
9 июля. Писать прокаленными словами.
11 июля. Быть ясным? Но мы еле способны сделать над собой усилие, чтобы понять других.
* Поискать мемуары, автор которых не старался бы все время сойти за независимого.
12 июля. Когда она благоразумно приняла решение экономить, она тут же перестала подавать нищим.
13 июля. Искусство создавать ренту из собственного бескорыстия.
* Улитки с жирафьими шеями.
* Яблоньки в белых шапочках, похожие на начальника станции.
* Libera nos от Гектора Мало 1.
1 Избави нас (лат.).
* Блаженны могущие сказать: "Иду во Французский банк".
20 июля. Расин на столе у Верлена.
- Как-то утром, - рассказывает Швоб, - я зашел к Верлену, в подозрительную гостиницу, не стану вам ее описывать. Отворяю дверь. Кровать деревянная с железной спинкой. Железный ночной горшок, до краев полный, вонь. Верлен лежит на кровати. Виден лишь клок волос, борода и часть лица, желтого, помятого, воскового.
- Школы - это специальность французов... Я имел бы куда больше успеха, если бы открыл лавочку напротив лавочки Золя. Но по какому-то равнодушию мы с ним не объединились, и сейчас вся пресса говорит только о Золя. Слава принадлежит только ему.
Потом он заговорил о романе Банвиля "Марсель Рабль". Нападал на него за то, что тот хочет делать роман, не опираясь на документы. Гонкур замечает:
- Я лично еще не решаюсь погрузиться в это густое тесто.
Роденбах сказал:
- Так как поколение Анатоля Франса его не признает, он обратился к молодым и заявил им: "Знайте, я - ваш".
7 марта. Мозг не знает стыда.
"Призраки". Сюжет, который Ольмес рассказал Мендесу, а Мендес - Швобу, чтобы тот написал новеллу. Швоб заявил, что ничего из этого сделать не может.
Англичанин хочет вступить во владение купленной фермой. Являются призраки прежних хозяев, толпятся вокруг очага. Англичанин говорит им: убирайтесь вон. Призраки отказываются уйти. Фермер зовет полицейского, потом пастора, который кропит комнаты святой водой. Призраки не хотят уходить. Является представитель власти и читает им договор об аренде: призраки уходят.
8 марта. Был сегодня у Доде, от него мы должны были пойти к Родену, потом к Гонкуру. Я имел, несомненно, великое несчастье не понравиться Доде. Не знаю, впрочем, что это такое на меня нашло: мне бы следовало сказать ему хотя бы два-три комплимента по поводу его книг, которых я не читал. Он строго поклонился, был вежлив как раз настолько, насколько полагается, ни граном больше; ни звука о том, чтобы бывать у него, ни одного слова привета от его жены моей жене и ребенку. Милый мой, ты, по-видимому, провалился! Ох, как наступает нам на ноги жизнь... Доде рассказывает нам о щегольстве своего сына Люсьена, о своем собственном наплевательском отношении ко всему, что касается туалетов... о каких-то особых туфлях-носках, которые он себе заказал... И мы уходим.
* У Родена откровение и волшебство - это его "Врата ада" и "Вечный кумир". Маленькая вещица, размером в ладонь: мужчина, заложив руки за спину, побежденный, целует женщину ниже грудей, прильнув губами к ее телу, а женщина кажется очень грустной. "Старая женщина" - бронза, вещь страшной красоты. Я с трудом отрываюсь от нее. У старухи плоские груди, истерзанный живот и все еще прекрасная голова. Затем сплетение тел, переплетение рук, "Первородный грех": женщина, впившаяся в Адама, тянет его к себе всем своим существом; женщина в объятиях Сатира: он раздирает ее, одна его рука у нее между ног, и всюду контрасты мускулистых мужских икр и женских ног. Господи, дай мне силы восхищаться всем этим!
Во дворе глыбы мрамора, еще не ожившие, поражают своей формой, можно сказать, своим желанием жить. Забавно: я как будто берусь открывать Родена.
Роден, с внешностью пастора, резцом передающий муки сладострастия, наивно советуется с Доде, спрашивает, как ему назвать свои ошеломляющие творения. Ему самому приходят на ум только шаблонные названия, например, из мифологии. Голый Виктор Гюго в гипсе... То есть что-то совершенно нелепое.
У Гонкура музей от крыши до подвала. Но как я ни стараюсь, ничего не вижу. Ничего не замечаю. Гонкур здесь в своей стихии: тип старого коллекционера, равнодушного ко всему, что не относится к его страсти. Я рассматриваю нескольких Домье. Гонкур сам подхватывает альбом, который чуть не вываливается у меня из рук: "Так, знаете ли, можно испортить". Он говорит мне:
- Если вам неинтересно, не обязательно это рассматривать.
Дом какой-то непрочный. Дверь "Чердака" плохо закрывается, беспрестанно хлопает, и, насмотревшись на все эти чудеса, вы начинаете чувствовать себя как в самом пышном павильоне Всемирной выставки.
9 марта. Писать так, как Роден лепит.
Когда мне показывают рисунок, я разглядываю его ровно столько, сколько нужно для того, чтобы придумать отзыв.
11 марта. Вчера у меня обедал Альсид Герен. Вот что значит приглашать авторов статей! Лысенький господинчик с лицом еврея-ханжи. Говорят, что он только и делает, что молится, ходит к обедне, причащается, постится по пятницам. Когда он разглагольствует об отчизне, он тут же произносит слова "душевное прискорбие" с каким-то горловым бульканьем, чуть ли не воркуя.
Голос кастрата...
Он говорит: "Я-то лично, я ничто, и всегда буду ничтожеством". Сказав, ждет, чтобы присутствующие запротестовали, но все молчат, и его лицемерие вынуждено уползать, как мерзкий слизняк в раковину.
Мы спорим с Рейно о Малларме. Я говорю: "Какая глупость". Он говорит: "Какая прелесть". И наш спор как две капли воды похож на любую литературную дискуссию.
23 марта. Бальзак, пожалуй, единственный, кто имеет право писать плохо.
24 марта. Символизм. Похоже на классическую фразу путешественников, отъезжающих в одно и то же время: "Значит, едем вместе". А по прибытии расходятся в разные стороны.
7 апреля. Стиль - это забвение всех стилей.
13 апреля. Один из сотни существующих приемов отвечать на комплимент: "Ваши слова мне особенно дороги, поскольку я знаю - вы человек независимо мыслящий!"
15 апреля. Доде, в ударе, рассказывает нам о сборах Гогена, который решил ехать на Таити, чтобы не видеть людей, и никак не мог собраться. Он до того тянул, что даже лучшие его друзья говорили: "Пора вам уезжать, голубчик, пора уезжать!"
* Критик - это ботаник. А я - садовник.
17 апреля. Верно, я сказал, что у вас есть талант, но я отнюдь не настаиваю на этом.
21 апреля. Новый поворот: ребенок рыдал, как взрослый мужчина.
* Все-таки мы раскаиваемся в непоправимых обидах, обидах, которые нанесли людям, ныне уже покойным.
22 апреля. Посетил сегодня выставку Эжена Каррьеpa. Мучительное безумие девочек и девушек, в которых есть своя прелесть, пугающая грация развеселившихся истеричек. Болезненные и тоже безумные матери, которые дают уродливую, плохо нарисованную грудь своим младенцам. Младенец, у которого почему-то в голове красные цветы и который похож на противного ваньку-встаньку. Излюбленная поза: голова, подпертая рукой. Прилипшие друг к другу тела. Лица словно из камня высечены. Жеффруа, этот безмолвствующий меланхолик, утверждает, что все эти головы мыслят. Не думаю: скорее перестали мыслить. Все они полумертвые, вялые, словно после какой-то ужасной катастрофы. "Разве жизнь такая уж забавная штука?" - говорит Жеффруа. К черту все это! Эти люди тянут нас в яму. Они представляют собой определенный интерес. Но что это все значит? Конечно, не так уж трудно настроить себя на восторженный лад. Там, где художник ищет, возможно, лишь эффектную игру света или линий, мы видим реальные вещи. Потустороннее. Мазня, доведенная до шедевра. Пьянеешь, необходимо во что бы то ни стало протрезвиться и убраться прочь. Великое искусство не здесь.
24 апреля. Вечером у Доде. Маленькая девочка, как здесь рассказывают, превратила подаренного ей картонного петушка в полноправного субъекта, окрестила его "Петушком мосье Ренара" и ведет с ним бесконечные беседы. Блистательная Жанна Гюго со своим великолепным, со своим породистым носом, как у Виктора Гюго. Гонкур с добродушной миной, которая кажется мне фальшивой (почему?), говорит о том, что книги его плохо идут, хотя некоторые из них наделали шуму.
Рони без устали болтает о своем жупеле - то бишь о Гюисмансе. До меня доносятся его слова: "Дабы извергнуть время свое, надо сначала это время проглотить. Теперь, в наши дни, каждый мнит себя бунтарем". По этому поводу Доде замечает:
- А я вот отказался вступить в Академию. И никто не счел меня бунтарем. Почему бы это?
Какой-то безволосый господинчик все время говорит со мной о моей книге. Каким несносным болтуном показался бы он мне, если бы говорил о чем-нибудь постороннем!
* Некто послал даме любовное письмо, оставшееся без ответа. Он старается найти причину молчания. И наконец решает: надо было приложить почтовую марку.
1 мая. Что наша фантазия в сравнении с фантазией ребенка, который задумал построить железную дорогу из спаржи!
7 мая. Схватить за шиворот ускользающую мысль и ткнуть ее носом в бумагу.
* Я очень хорошо знаю, что фраза меня замучит. Наступит день, когда я больше не смогу написать ни слова.
Больше всего боюсь превратиться со временем в какого-то безобидного салонного Флобера.
9 мая. Прекрасно все. Даже о свинье следовало бы говорить теми же словами, что и о цветке.
16 мая. Был вчера на выставке Моне. Эти стога с синеватыми тенями, эти поля, пестрые, как носовой платок в клеточку.
24 мая. Путешествие в Шатр, в этот край, где Жорж Санд чтят наравне с богородицей. Там у нее был "свой" мясник, "свой" кондитер, "свой" парикмахер, которого она привозила на месяц в Ноан.
Я путешествовал с Анри Фукье и заставил себя не спрашивать его фамилию, не доживаться, чтобы он спросил мою. Беседовать о литературе с неизвестным тебе человеком - это лучший способ поддерживать добрые литературные отношения.
Она, Жорж Санд, восседает посреди сквера в своей классической позе, как в "Комеди Франсез"...
"В самый разгар работы, - рассказывает на обратном пути Фукье, - Жорж Санд могла встать из-за письменного стола, потому что ей требовался мужчина. Она писала страницу за страницей, как строгают доски". Ее дочь Соланж, пожалуй, еще более занятная особа. В ней мирно уживается артистизм, разгул и домовитость: как-то уже в конце бала, в шесть часов утра, она заявила Фукье: "Пойду домой, хочу проверить, что делает прислуга".
26 мая. Каждое утро думать о людях, которых надо растить, о комнатных цветах, которые надо поливать.
28 мая. Швоб рассказывает: молодой человек приходит просить работу у банкира. Банкир выставляет его за дверь. Проходя через двор, молодой человек подбирает с земли булавку. Банкир велит его вернуть, обзывает вором и снова выгоняет.
Это, пожалуй, человечески понятнее, чем история Лафитта.
* Не быть никогда довольным: все искусство в этом. 18 июня. Не беспокойтесь! Я никогда не забуду услугу, которую вам оказал.
15 июля. Я за вами не пойду даже на край света.
31 июля. Поверьте мне, и книга обладает своей стыдливостью, так что не нужно слишком много о ней говорить.
3 августа. Если сразу узнают мой стиль, то это потому, что я делаю все одно и то же, увы!
13 октября. Человек утешает себя, утверждая, что хоть он и мягкосердечен, но при случае, ей-богу, сумеет быть свирепым.
15 октября. Дуэль всегда немного похожа на репетицию дуэли.
18 октября. В прозе я хотел бы быть поэтом, который умер и оплакивает себя. Проза должна быть стихом, не разбитым на строчки.
28 октября. Крестьянскую речь можно передать и не прибегая к орфографическим ошибкам.
30 октября. Фраза прочная, словно составленная из свинцовых букв, как на вывеске.
* Я смеюсь вовсе не вашей остроте, а той, которую сейчас скажу сам.
2 ноября. Просто удивительно, как выигрывают литературные знаменитости, когда их изображают в карикатурах!
* Обычная робость при посещении редакций. Возможно, враги притаились в многочисленных папках, и когда толстый любезный господин, корректор "Приложения", предупредительно подставляет мне стул, мне вдруг начинает казаться, что он просто надо мной издевается, хочет сыграть со мной какую-то шутку.
Вчера получил первые гроши, заработанные на литературном поприще. В данное время один грош так же ценен для меня, как пятьсот тысяч франков.
25 ноября. Я подсчитал: литература может прокормить разве что зяблика, воробья.
30 ноября. Баррес подчас забывает, что столь презираемый им рассказ куда труднее написать, чем философское рассуждение.
Существуют критики, рассуждающие лишь по поводу книг, которые еще только должны появиться.
1 декабря. Идея! А что в ней? Не будь фразы, я бы пальцем не двинул.
2 декабря. Вот уж не стоит стараться понравиться талантливым людям. Какой мертвечиной должна бы стать литература, чтобы угодить Барресу!
* Писатели, за которыми признают талант и которых никогда не читают.
4 декабря. Он был так уродлив, что, когда начинал гримасничать, становился миловиднее.
11 Декабря. Я смиренно признаюсь в своей гордыне.
12 декабря. ... Все охотно говорят со мной о моем романе до его выхода в свет, чтобы не говорить о нем, когда он появится.
14 декабря. ... Леопольд Лакур говорит Вандерему:
- Я вами восхищаюсь. В вас чувствуется спокойствие и сила. Вы идете прямо к своей цели. Вы всюду вхожи, вы всех знаете, у вас нет врагов. А я, я десять лет чуть не на руках ходил по парижским салонам и ничего не добился. Вы человек осмотрительный, не прыгун, успех вам обеспечен.
17 декабря. Чем же, в конце концов, я обязан своей семье? Готовыми романами, неблагодарный!
23 декабря. "Ее сердечко". Опять Пьеро, Коломбина, Арлекин, и какой еще Арлекин! Нет! Нет! Закрыть двери! Не пускать! Их в литературе и так полным-полно.
24 декабря. Получил сегодня в "Жиль Бласе" двести пятнадцать франков, улыбался бухгалтеру, кассирам, держал себя со всеми просто-таки изысканно.
* Человек - это даже меньше, чем половина идиота!
1892
2 января. Один поэт-символист прочел другу описание своей возлюбленной.
- Да где же это видано, - воскликнул друг, - так мордовать женщину!
* Подумать только, что нам придется умирать, что нельзя было не родиться.
* Юный учитель жизни. Открываешь его папки, а гам лишь поздравительные новогодние карточки.
* Ах, если бы можно было, взобравшись на стул, приложить ухо к луне. Сколько интересного бы она нам порассказала!
3 января. Муж говорит жене: "Так что же, в конце концов, сколько у тебя любовников?"
4 января. Движения актера, который уходит на цыпочках, прислушиваясь, не аплодируют ли.
5 января. Человек озлобленный... собственным успехом.
* Я работаю много для того, чтобы потом, когда я уйду на покой и поселюсь в нашей деревне, крестьяне уважительно бы со мной раскланивались, если, конечно, я разбогатею на литературном поприще.
6 января. Валлет сказал мне:
- Я вижу в вас двух Ренаров: одного Ренара - мастера непосредственного наблюдения, и другого, который любит калечить натуру. Я напишу об этом статью, и когда она будет готова, все будет кончено. Выложу все, что хотел о вас сказать...
Прево сказал обо мне Марселю Буланже: "Он застенчив и немного скрытен. (А видел он меня всего один раз, одну секунду.) К тому же его "Натянутые улыбки" очень плохи. Кончит журнализмом".
12 января. Как-то, зайдя в пивную, Бодлер сказал: "Тут пахнет тлением". - "Да нет, - возразили ему, - здесь пахнет кислой капустой и чуть-чуть женским потом". Но Бодлер яростно твердил: "А я вам говорю, здесь пахнет тлением".
15 января. Эти вечера у Доде! Вот самое интересное, что можно там услышать:
Гонкур: У Мопассана есть сноровка. Ему очень удается бретонская новелла, да и то у Монье есть вещи позабавнее, чем "Эта свинья Морен". Нет, это невеликий писатель, это не то, что мы называем художником.
Кто это - мы? Он повторяет: "Это не художник". Смотрит на всех: нет ли возражающих, но никто не возражает.
Доде: Его убило, дорогой мой, желание обязательно сделать одной книгой больше, чем другие. Он думал так: "Баррес выпустил книгу, Бурже, Золя тоже, а я в этом году еще не написал ничего". Это-то его и убило...
21 января. Разговор богатого с бедняком:
- Вот вам, друг мой, кусочек хлеба. Один лишь хлеб никогда не приедается.
30 января. ...Что спасет нас? Вера? Я не хочу верить и не желаю быть спасенным.
Война бы все устроила по-другому. Возможно. Но если я получу пулю в грудь, тогда действительно все устроится, а если ничего не случится, то выйдет, что и беспокоиться было не к чему.
Раньше хотели создавать красивое, потом жестокое.
Жестокое: люди-львы, люди-тигры. Да ведь это смешно! Нам недоступно даже неразумье неразумных скотов!
Эта книга покоробит многих. Меня самого от нее покоробило, как будто моя душа из бумаги. Мне кажется, что я здесь неискренен. Я так сильно хотел быть искренним, что это, должно быть, не удалось.
Мои друзья узнают себя в этой книге... Думаю, что я сказал о них достаточно плохого, чтобы им польстить.
И еще вам говорят: "Всматривайтесь в жизнь".
А я смотрел на людей, которые живут.
В конце концов, я не утверждаю, что видел все правильно. Я ведь смотрел невооруженным глазом.
Мне кажется, что, если бы я разошелся, я мог бы написать психологию собаки, психологию ножки стула. Но я убоялся скуки.
Все мы несчастные глупцы (говорю о себе, разумеется), неспособные два часа подряд быть добрыми или злыми.
Если бы мы имели мужество себя убить!.. В сущности, мы к этому совсем не стремимся.
Долг? Нет уж, увольте!
Все это банальщина 1.
1 Из чернового наброска предисловия к роману "Паразит".
4 февраля. Он обхватывал затылок ладонями и тряс голову над чистым листом, словно надеясь, что сейчас на бумагу посыплются несозревшие слова, те, что никак не оторвешь от ветки.
22 февраля. Швоб рассказывает:
- Мендес сказал в присутствии посторонних лиц: "Я нахожу, что "Паразит" Ренара очень хорош. Надо привлечь его к нам. Напечатайте главу из его романа в нашем "Приложении".
Я: Какой все-таки талантливый человек этот Мендес.
29 февраля. ...Наши "старики" видели характер, целостный тип... А мы, мы видим тип, лишенный целостности, с его минутами затишья и кризисов, в добрые его минуты и в его минуты злые. Этим стремлением писать правду были одержимы и наши великие писатели, но у нас оно сильнее и крепнет день ото дня. Но приблизились ли мы к правде? Завтра или послезавтра мы будем звучать фальшиво; так будет до тех пор, пока вселенная не утомится собственной своей бесполезностью.
4 марта. Мелкие любезности о моем "Паразите": "Хамская книга", "Оскорбление всех приличий".
Доде: Где это видано, чтобы женщины штопали подштанники в присутствии молодых людей?
Гонкур: Да нет же, наоборот. Это очень хорошо.
Анатоль Франс (Марселю Швобу): Я нахожу книгу прекрасной, но как, скажите, я могу говорить о ней моим читателям?
9 марта. Вчера обед в редакции "Плюм". Редко попадается умное лицо умного человека. Головы нарочито уродливые, вроде набалдашников. Страшен Верлен: мрачный Сократ и грязный Диоген; смесь собаки и гиены. Весь трясется, падает на стул, заботливо подставленный. О! Этот смех в нос, - у него резко очерченный, как хобот, нос; смеется и бровями и лбом.
При входе Верлена какой-то господин - как оказалось через минуту, просто дурак - воскликнул!
- Слава гению! Я незнаком с ним, но слава гению!
И захлопал в ладоши.
Редакционный юрист сказал:
- Ясно, гений, раз ему наплевать на свою гениальность...
Затем Верлену приносят колбасу, и он жует.
В кафе ему надоедают: "мэтр", "дорогой мэтр!", а он неспокоен, ищет шляпу. Он похож на спившегося бога. От Верлена не осталось ничего, кроме нашего культа Верлена. Сюртук в лохмотьях, желтый галстук, пальто, местами, должно быть, прилипло прямо к телу, голова как будто высечена из камня, подобранного на развалинах...
А обед! Грязные руки официанта, грязные тарелки, волокнистая баранина, которую едят с блюдечек...
...Возвращаясь с Рашильд, мы говорим о ней самой, о ее непонятом, непризнанном уме; мы говорим о нашем творческом бесплодии. Странная вещь! Есть книги, которые нам нравятся, увлекают нас, и все же мы не хотели бы писать таких. Потому что незачем писать так. Очень странно!
- Значит, - говорит Ремакль, - вы считаете, что женщина проста?
- Ну да, - говорю я. - Мне хотелось бы написать книгу, где женщина представлена как существо простое, в противоположность "женщине-лабиринту" новейшей литературы.
Мораль этого обеда: ресторатор заметил, что по крайней мере шестнадцать из нас не заплатили.
- Хорошо быть гениальным писателем, - говорит Дюбюс, - можешь быть свиньей, навязывать другим свои пороки, своих вшей. И все считается естественным...
14 марта. Валлет рассказывает, что ребенком он от смущения вытирал ноги, уходя из гостей.
* - В Верлене, - говорит Швоб, - живет добропорядочный человек, гражданин, патриот, который верит в то, что прожил жизнь с пользой. Он твердит: "Я прославил Францию" - и мечтает об ордене.
15 марта. Анализировать книгу! Что сказали бы вы о сотрапезнике, который, вкушая зрелый персик, стал бы вынимать куски изо рта и разглядывать их.
21 марта. Снобизм. Живут вдвоем, детей не имеют, решили усыновить чужого ребенка и довели его до кретинизма. Во время обеда он не смеет попроситься в уборную. Чаще всего он слышит одну и ту же фразу: "Жорж, не смей этого делать!" Еще бы, он испортит свой костюмчик, который стоит восемьдесят франков.
Даже когда супруги обедают в одиночестве, мосье требует, чтобы мадам выходила к столу в платье со шлейфом, декольтированная, с цветами на груди. У него есть и другая забота - как бы в Булонском лесу его лошадь не обошли.
Если ему это удавалось, весь день он сидел напыжившись.
* Мне ужасно хочется написать монографию о кроте.
26 марта. Ему хотелось бы кормить слона с ладони.
1 апреля. Решительно отказаться от длинных фраз, о смысле которых догадываются по началу.
5 апреля. Пора покончить с вечными воплями литераторов против литературы. Перестаньте писать - чего проще.
7 апреля. Сто тысяч душ - сколько это составляет людей?
* Рядом со мной завтракает Оскар Уайльд. Оригинальность его в том, что он англичанин. Протягивает вам портсигар, но сигарету выбирает сам. Он не обходит стол: он просто его отодвигает. Лицо у него спесивое, в красных точечках, длинные выщербленные зубы. Он огромный и носит огромную трость. У Швоба все белки испещрены крохотными прожилками. Уайльд говорит:
- Лоти издал свои акварели. Мадам Баррес уродлива. Я ее не видел. Я не вижу того, что уродливо. Я знаю, да, да, знаю, как работает Золя по документам. Как-то один из моих друзей доставил ему два вагона документов. Золя от радости потирает руки, заканчивает книгу, но мой друг пригоняет еще три вагона документов: Золя пришлось ночевать на улице. Триста страниц о войне! Один из моих друзей, вернувшись из Тонкина, сказал мне: "Когда мы побеждаем, мы похожи на ребятишек, играющих в мяч; когда нас побеждают, мы похожи на игроков, играющих засаленными картами в мерзейшей харчевне". Это говорит мне куда больше о войне, чем "Разгром" Золя!
12 апреля. Документы. Золя, чтобы написать "Землю", нанимает экипаж и отправляется в Бос.
23 апреля. Писатели, которых нельзя узнать, у которых на лице нет носа.
30 апреля. Ирония - стыдливость человечества.
2 мая. Когда прогуливаешься по лесу с художником, самое главное - это останавливаться перед каждым деревом и спрашивать: "Вы каким его видите? Синим, зеленым, лиловым? - и добавлять: - Я лично вижу его синим".
Особенно если видишь его зеленым.
* Способ заработать целое состояние: изучить устройство глаза совы и создать такой же, чтобы видеть ночью.
11 мая. Биванк, человек прямолинейно честный, говорит:
- Я заметил, Ренар, из ваших писаний, что вам частенько хотелось утопиться.
- Пока я ограничиваюсь сидением с удочкой на берегу.
- "Паразит", - продолжает Биванк, - очень нужная книга.
- Вот этот-то эпитет мы пока еще не нашли, - подхватывает Валлет. Лично для меня - это юмористическая книга.
- Ничуть! - возражает Биванк. - Я считаю, что. она ближе к Мольеру, чем к английской безулыбочной юмористике. Подобно "Тартюфу", "Паразит" вызывает смех трагическими эпизодами.
12 мая. Ох, эти разъезды из Булонского леса, с бегов, эти грустные лица, эти бледные кучера, эти господа, которые молча, серьезно глядят друг на друга, забившись в уголок кареты, этот жест кучера, подымающего руку, чтобы предупредить кучера заднего экипажа! Самые веселые здесь лошади, бодро поматывающие головой.
Старики, сожительствующие со своими дочерьми. А шлюхи! И эти люди веселились!
13 мая. Никогда ничего не делать, как другие, в искусстве; в области морали делать только то, что другие.
11 июня. Талант - это как деньги: вовсе не обязательно его иметь, чтобы о нем говорить.
Я уже приобрел врагов, потому что никак не могу обнаружить таланта в тех, кто говорит, что я на редкость талантлив.
* Он вышел за пределы своей натуры и ключ унес с собой.
* Хозяйка прислуге: "Вы слишком много спите, милая. Вы спите не меньше меня".
* Подумайте только, если я овдовею, мне придется ездить обедать в ресторан.
* При виде жирафов начинаешь верить в существование дьявола.
* Есть и такой вид мужества - сказать парикмахеру: "Не надо мне одеколону!"
* Серебро луны упало в цене.
14 июня. Неповторимая индивидуальность капли воды.
30 июня. Разве доказывает что-нибудь успех? Нужно ли приводить имена людей непонятых, пьес провалившихся, книг отвергнутых?
И, кроме того, может случиться, что в один прекрасный день у вас окажется талант.
9 июля. Писать прокаленными словами.
11 июля. Быть ясным? Но мы еле способны сделать над собой усилие, чтобы понять других.
* Поискать мемуары, автор которых не старался бы все время сойти за независимого.
12 июля. Когда она благоразумно приняла решение экономить, она тут же перестала подавать нищим.
13 июля. Искусство создавать ренту из собственного бескорыстия.
* Улитки с жирафьими шеями.
* Яблоньки в белых шапочках, похожие на начальника станции.
* Libera nos от Гектора Мало 1.
1 Избави нас (лат.).
* Блаженны могущие сказать: "Иду во Французский банк".
20 июля. Расин на столе у Верлена.
- Как-то утром, - рассказывает Швоб, - я зашел к Верлену, в подозрительную гостиницу, не стану вам ее описывать. Отворяю дверь. Кровать деревянная с железной спинкой. Железный ночной горшок, до краев полный, вонь. Верлен лежит на кровати. Виден лишь клок волос, борода и часть лица, желтого, помятого, воскового.