Ренар Жюль. Дневник (1887-1910)

   * ...Мы краснеем до корней наших седеющих или уже выпавших волос при мысли о тех гнусных желаниях, которые мучили нас в свое время, - даже воспоминания иной раз вызывают тошноту.
   Не особенно рассчитывайте на общество в смысле реформ: постарайтесь реформировать сами себя.
   Но, скажете вы мне, значит, мы становимся святыми.
   Не бойтесь! Я даю вам в общих чертах туманную, невыполнимую программу. Вы навсегда останетесь собой, но только в меньшей степени. Недостатки можно смягчить: их не искореняют, но даже небольшой прогресс, - которого вы добьетесь не без труда, - озарит вашу жизнь. Вы будете жить с веселой душой.
   Такой-то говорит: "Я признаю только разум", - а сам только что не дурак.
   Не держитесь слишком усердно за ваши недостатки под тем предлогом, что совершенство - не от мира сего.
   15 марта. "Арлезианка". Старо, словно какая-нибудь драма Деннери. Ох, этот старик пастух! И это называется украсить жизнь! Но настоящий пастух прекраснее этого.
   17 марта. Изобретатель, создавший любезный барометр, стрелки которого показывают хорошую погоду, даже когда погода плохая.
   19 марта. Пьеса хороша, когда захватывает зрителя вопреки репликам, и превосходна, когда действующие лица говорят те слова, которых от них ждут.
   * Птица, которая видит воздушный шар, быть может, говорит себе: "Хотела бы я летать, как он, без крыльев". Это и есть прогресс.
   * Правда на нашем земном шаре в таком же отношении ко лжи, как булавочная головка к самому земному шару.
   20 марта. Сельскохозяйственная выставка. Голубь, вылетевший из клетки, порхает под стропилами: ему очень хотелось бы вернуться в клетку...
   Чучело совы. Юный натуралист дергает за ниточку: сова вращает головой, глазами, взмахивает крыльями. Живая, она проделывала все это гораздо лучше.
   Прекрасно выделанные шкурки кроликов. Другие кролики сидят рядом и ждут очереди.
   21 марта. У меня лоб, как у больного водянкой, и мои мысли каждую минуту захлебываются в воде. Потом всплывают, как утопленницы.
   22 марта. Бог будет нам то и дело напоминать: "Я взял вас на небо не для того, чтобы вы тут развлекались".
   * Остряку:
   - Простите, мосье, но я дал себе клятву никогда не смеяться, если мне не очень хочется.
   * Фраза, которую приходится перечитывать дважды, не потому, что она полна глубокого смысла, а потому, что недостаточно ясна.
   26 марта. Гитри в своем огромном и холодном автомобиле. Так как он сказал мне, что в театре я совершаю подвиги, я ответил:
   - Можете мне этого дважды не повторять.
   И я ему открываю не без внутренней дрожи свой план - написать пьесу в трех действиях о Филиппе. Он тут же предлагает мне поработать с Лебрейлем. Я не излагаю подробно сюжет, боюсь, что получится недостаточно ясно.
   - В сущности, - говорю я, - у меня богатое воображение. Но я вечно его подавляю.
   - Знаю, - отвечает он. - Вы решили сочетать совершенство и правду, но все равно воображение к вам вернется.
   * Я становлюсь все более скромным, но все более горжусь своею скромностью.
   * Священник в рясе, а нижнее белье, как у кокотки. 28 марта. Театр. Триумфы, почет, успехи, провалы - все это создает известность, и за всем этим стоит некий господин, о котором начинают говорить. И в сущности, наших театральных деятелей интересует только это, да еще деньги.
   4 апреля. "Независимые художники". Вот где я скучал, как, пожалуй, нигде на свете. После "пуантилизма" - "пьердетаизм", и вот несколько молодых художников прилагают все усилия, чтобы вызвать у нас тошноту. Убийственно тоскливо, как любое собрание стихов и прозы, изданное автором за свой счет. В этот салон вход свободный.
   Детская головка, ясная по линиям и краскам, кисти Патерна Беришона, на фоне всех этих полотен кажется чуть ли не шедевром.
   * Иметь успех в театре без прессы, без друзей и врагов, без премьер и генеральных репетиций - вот она, мечта.
   6 апреля. Жизнь и театр, отделенные друг от друга занавесом.
   7 апреля. Когда эти водевилисты решают что-нибудь написать, им недоступен даже юмор старого генерала в отставке.
   * Туманная, но впечатляющая авторитетность портного, объясняющего, почему костюм, который вам ужасно не идет, вам ужасно идет.
   14 апреля. Весна. Желтые дороги, украшенные белыми букетами.
   Белоснежный взрыв зацветшей яблоньки.
   15 апреля. Филипп. На дне его сабо такая же грязь, что и на его голых пятках.
   * Онорина: длиннейшие ногти. Она ничего уже не слышит, никого не узнает. Ее кормят чуть ли не с ложечки. Перед смертью она превратилась в растение.
   16 апреля. Я слишком суетен, слишком нетерпелив. Я не хочу сам привлекать к себе внимание, но мне неприятно, что не находится никого, кто взял бы меня за руку, вывел и сказал: вот человек, который нам нужен. Впрочем, я не последовал бы за ним.
   Я люблю возвышенные идеи. Я страдаю, когда вижу, что они служат ширмой для людей невозвышенных...
   В общем, больше всего я страдаю от того, что я не понят и что не могу быть таким, каким - в минуты благородной прозорливости - мне хочется быть.
   Слишком, слишком суетен!
   * Мама. Нет, нет, не буду лгать. До последнего вздоха не перестану твердить, что мне это безразлично.
   Она приходит. Маринетта вводит ее и говорит:
   - Вот и бабушка пришла.
   Она целует меня (а я не могу), садится прежде, чем ей предложили сесть. Я говорю:
   - Добрый день, мама. Ну, как дела?
   И ни звука больше.
   Но ей большего и не требуется. Она не нуждается в собеседнике. Она говорит:
   - Я зашла посмотреть в последний раз на Онорину. Она отходит. Никого не узнает. Должно быть, у нее высокая температура. Ее внучки дают ей пить из грязной, ох, какой грязной чашки!.. Ох, если бы мне пришлось пить из такой чашки!.. Ах, детки, когда я совсем состарюсь, ни на что больше не буду годна, стану вам в тягость, дайте мне одну пилюльку.
   - Хорошо, обещаем, - говорит Маринетта. - Дадим, дадим! Пойдемте ко мне в спальню, поболтаем.
   И маме приходится вставать со стула и идти за Маринеттой. Все расписано, как на официальной церемонии.
   - А как ты себя чувствуешь, Жюль?
   - Неплохо.
   - Тем лучше!
   За дверью она целует Маринетту, благодарит ее. Я взволнован. Я не растроган, а взволнован. Волнует меня не присутствие матери, а сама ситуация. Это просто старуха, на которую я со временем буду похож. Седые, по-прежнему вьющиеся волосы, усохшее тело. Кожа обтягивает кости, и кости вдруг стали заметны!.. На коже какая-то короста, как на деревянной, давно не крашенной стене.
   Она горбится. Когда я стою, мне не видно ее страшных глаз. До меня порой долетает блеклая молния, но грома, как когда-то, не следует.
   * Почти всегда данная минута мне скучна или противна. Только в воспоминаниях все устраивается, и жизнь развлекает меня.
   19 апреля. Очень люблю комплименты. Я на них не напрашиваюсь, но страдаю, когда их мне не говорят, а когда говорят, я тут же останавливаю собеседника: я не даю ему развернуться, как мне хотелось бы.
   * Онорина лежит в постели, скорчившись в три погибели. В течение двух недель у нее не действует желудок. Она говорит что-то, но никто не понимает. Тогда она кричит:
   - Да удавите же меня!
   Простыни, одеяло, все чистое. Две невестки, из которых одна глухая и прислушивается с беспокойством к тому, что говорит другая, - ухаживают за старухой. Заботятся о чистоте - ведь это их наследство. Но перина сгнила. Когда Онорину перекладывают на бок или стараются распрямить ноги (она вопит), во все стороны разлетаются перья. Отдельные перышки прилипают к ее язвам, а ребятишки - все свечи в комнате зажжены - играют перьями.
   Она просит пить. Ей держат голову. Она кричит:
   - Да не трогайте голову, шлюхи проклятые!
   24 апреля. Собака слепого с чашкой в зубах похожа на чайник с ситечком...
   * Жаворонок взлетает все выше, выше. Сейчас он сядет на кончик пальца господа бога.
   * Цветущая яблоня, нарядная, как шафер. Деревья идут к венцу.
   * Все те животные, которых ты не видишь, потому что они удирают, заслышав твои шаги.
   * Черный дрозд на белой вишенке.
   * Неподвижный бык на зеленом лугу, как белый шар на бильярде.
   30 апреля. Тринадцатилетнего воспитанника приюта наняли на работу где-то в Сервоне. Он глуховат. За пятнадцать месяцев заработал сто двадцать франков. Я имел неосторожность сказать, что это немного. Тогда, подняв на меня глаза, - до сих пор он стоял потупившись, - он гордо говорит:
   - Это еще не все. Стирка за их счет, и башмаки дали.
   10 мая. Подготовка к грозе. По небу медленно громыхают повозки, полные туч.
   * Богу недурно удалось создать природу, но с человеком у него произошла осечка.
   * Если твой друг хромает на правую ногу, начни хромать на левую, дабы ваша дружба пребывала в постоянном равновесии.
   * Гораздо легче говорить с толпой, чем с отдельным индивидуумом.
   11 мая. Я не живу больше реальной жизнью. Я как отражение человека в воде.
   * Муравьи - маленькие черные бусинки, рассыпавшиеся с порванной нитки.
   15 мая. Суп кипит. Горошинки пляшут в нем, как в ручье.
   Я стал ленивым потому, что Маринетта боялась мне сказать, что я не работаю.
   17 мая. Не писать слишком сжато. Необходимо помогать публике, бросая ей банальные фразы. Доде умел вставлять их, где надо.
   18 мая. Жизнь спящей кошки. Время от времени вскакивает, показывает когти, потягивается так, что ее движение кажется осмысленным действием, но потом все исчезает в шерстке и все засыпает.
   * Рукопись перемаранная, как сорочье гнездо.
   22 мая. Соловей прекрасно поет! Легко сказать. Да, я пою хорошо, но что? Но как? Неужели среди людей нет музыкальных критиков?
   * Лень: привычка отдыхать перед усталостью.
   24 мая. Прогулка в Пази. Я выбрал прелестную дорожку через лес, а оказалась сплошная грязь. Каждый раз, попадая ногой в лужу, Маринетта говорит: "Ничего, ничего", или: "Не беспокойся, я пройду. Вытру ноги о траву". Жена, которая безропотно сносит дорожную грязь, - верный товарищ, не боящийся жизни.
   26 мая. Голое дерево с низко подрезанными сучьями показывает кулак.
   31 мая. Онорина жила так долго, что ее смерть прошла незамеченной.
   Иной раз мне чудятся ее шаги.
   1 июня. Я смотрю на природу до тех пор, пока мне не начинает казаться, что все растет во мне самом.
   * Всегда начинаешь немного презирать тех, кто слишком легко соглашается с твоим мнением.
   * Работа - это иной раз нечто вроде рыбной ловли в местах, где заведомо не бывает рыбы.
   12 июня. Раздача школьных свидетельств. Благожелательное солдафонство инспектора. Они говорят: "Воспитывайте нам свободных людей", - но стоит учителю запросить объяснение по поводу плохой отметки, он тут же получает письмецо, где с притворным удивлением и в самых сухих выражениях его призывают к духу субординации.
   14 июня. Маринетта неотделима от иголки, как курица от клюва.
   15 июня. Учителя. Они произносят! "Господин инспектор" - словно говорят: "Ваше королевское" или "императорское величество".
   * Филипп косит сено, но не может сказать мне названия трав. Так как лужок идет под уклон, у Филиппа на правой ноге сабо, а на левой шлепанец, чтобы не поскользнуться. На краю лужка, прямо на земле, лежит его жилет, рядом - молоток и наковальня, чтобы сначала направить косу, а уж потом ее точить. На траве два следа от его ног.
   17 июня. От творений Флобера чуть-чуть отдает скукой.
   * Праздник тела господня. Он идет к обедне, засунув руки в брюки, но даже ради праздника он не желает потерять ни одного воза сена, и слуги его от зари до зари гнут спину, будто никакого бога никогда и не существовало.
   * Я - социалист, но становлюсь свирепым собственником, когда мальчишки швыряют палками в мою яблоню, а я грожусь взять ружье.
   18 июня. Изгородь протягивает мне блюдечки своей бузины, надушенной сверх меры.
   Я иду, вокруг моей головы толчется мошкара, а голова моя полна пылью мыслей.
   Стога сена: стоят целой деревушкой пахучие хижинки; стоят, но скоро исчезнут. Завтра вечером ничего не будет: все свезут на сеновал...
   * Китайская пагода папоротника.
   * Я буду долго познавать сладость угасания.
   * Жизнь всегда была подпоркой моей литературы: стоит мне отойти от жизни, и я валюсь.
   19 июня. Я люблю только споры о политике или о религии. Болтовня о литературе меня убивает.
   * Я не гнусь, а ломаюсь.
   * Судороги жирной гусеницы, на которую напали муравьи; они взбираются на нее, выедают ей голову, брюхо, глаза. Гулливер у лилипутов. Ее отчаянные усилия: она сжимается и разжимается, как тетива. Последняя спазма, наступает смерть. Теперь сбегаются даже самые пугливые муравьи. Черная шевелящаяся масса. Муравьи уволакивают ее под земляничный кустик,
   23 июня. Жорес: возможно, сверху и пар, зато снизу все кипит.
   * Он постоянно жалуется на то, что его не уважают.
   Его месячный бюджет - полсотни франков, на которые он еще кормит ослика, свинью и двух коров. Молоко он продает матросам, но иной раз приходится с ними ругаться, потому что народ здесь всякий - из тюрьмы, с каторги.
   У него хороший колодец, кролики и куры.
   Еще немного, и он скажет: "Вы разговариваете с нами потому, что вы неплохой человек, потому что вы жалеете несчастного шлюзовщика!"
   - А к вам все-таки наведываются, - говорю ему я.
   - Да нет. Просто идут прогуляться, приятно ведь пройтись вдоль канала, но кому же в голову придет навещать меня, несчастного шлюзовщика? Как бы не так!
   * Пусть я достиг солидного возраста и избран мэром: при виде жандарма я начинаю тревожиться.
   25 июня. По одному богу на каждую планетную систему. В конце концов где-то в вечности они все приходят к мирному соглашению. Все же изредка ссорятся и при этом крушат миры.
   * Новый поэт. Запомните хорошенько его имя, потому что больше о нем говорить не будут.
   * Старушки, устав от болтовни, неподвижно сидят у порога, точно сушится на солнце куча хвороста.
   27 июня. Обо мне теперь говорят только по поводу других.
   30 июня. Лошади, не переставая щипать траву, прощаются взмахами хвоста с заходящим солнцем.
   В этот час быки идут на водопой. Увы! львов у нас не водится.
   1 июля. Быть счастливым - это значит внушать другим зависть. А ведь всегда есть человек, который нам завидует. Главное, узнать, кто он.
   * Париж. Люди обедают у водосточной канавы. Пыль садится на пищу, трещит на зубах. Это в их представлении "обед на лоне природы".
   * Природа выигрывает при ближайшем знакомстве. 7 июля. Ницше? Что я о нем думаю? Что в его фамилии много лишних согласных.
   17 июля. Мировой судья. Идиотски замкнутый вид человека, который боится, как бы посторонние не догадались, что он судит наудачу.
   20 июля. В сущности, мама приезжает к нам повидаться со мной. Но это ей не удается, и она уезжает со слезами на глазах. Благодарит Маринетту, а так как она обманулась в своих ожиданиях, то, прощаясь с Маринеттой, запускает ей в мякоть ладони ногти.
   Иметь мать и не знать, о чем с ней разговаривать!
   27 июля. Вглядись в пустоту! Ты обнаружишь там сокровища.
   30 июля. Чаще всего симпатия возникает меж двух тщеславий, которые еще не пришли в столкновение.
   * Манекен считает себя Венерой Милосской лишь потому, что у него тоже нет рук.
   31 июля. Я укоротил себя, сжал, стиснул, - тому виной комплименты, успех. Быть может, моя истинная природа - широта, легкость, остроумие. Я пишу хорошо только письма Маринетте.
   1 августа. Луна угнездилась в ветвях дерева, как большое светлое яйцо.
   * Я человек чувствительный, и жизнь меня ранит или радует. У меня нет хладнокровия равнодушного наблюдателя.
   6 августа. Вы ошибаетесь, мосье. Вы предлагаете мне двадцать пять франков за рассказ. Да ведь это гонорар для гения!
   * Если бы я выдавал читателю то, что у меня есть посредственного и велеречивого, я давно был бы богачом,
   * Из спора брызнула кровь.
   * Мое колесо фортуны - это луна.
   7 августа. Жизненная сила кошки, с виду такой лентяйки! Ее глаза и уши в непрерывной работе. У нее в запасе готовые прыжки, а под ней - готовые вцепиться когти.
   * Как человек Иисус Христос был восхитителен. Но как бога его позволительно спросить: "Как? И это все, на что вы оказались способны?"
   10 августа. Мечты: плющ, мысли, который ее душит.
   * Перечитывал старые письма, которые я писал Maринетте. Человек не меняется. Мигрени, жадность к работе, лень, вкус к жизни, и Маринетта по-прежнему в центре всего.
   Меня самого удивляет, что я был так скуп на детали. Мне кажется, что теперь мой глаз вобрал бы все. У меня теперь более совершенный зрительный аппарат. Но при этом замечаешь, что ты жил, а главное - жизнь проходит и кончается в конце концов. А как же иначе?
   * Ничто не важно, поскольку литературу можно делать изо всего.
   * Живой листок оторвало волной ветра от ветки, за которую он цеплялся, как за мачту.
   11 августа. Тетушка Шалюд не верит в бессмертие души, но она верит, что наше тело, такое, какое оно есть, перейдет в тот мир, где без хлопот получит "поесть-попить" - словом, "полные харчи".
   * Маринетта отдала мне всю себя. Могу ли я сказать, что я ей все отдал? Боюсь, что мой эгоизм остался неизменным.
   Когда я ей говорю: "Будь же откровенна", - она по моим глазам прекрасно понимает, дальше чего идти опасно.
   Это единственное существо, не считая меня самого, которое я люблю. Уверен в этом. Впрочем, насчет себя самого... я часто гримасничаю от отвращения к самому себе. Да, ее я очень люблю и никогда не сужу о ней плохо...
   Достаточно заглянуть ей в глаза, чтобы увидеть ее сердце - розовое сердце. Солнечное.
   Ее обнаженным рукам свежо.
   У меня есть Маринетта: больше ни на что прав не имею...
   При мысли, что она по моей вине может впасть в нищету, я на минуту пугаюсь, но тут же успокаиваю себя: "Она мужественно перенесет любые невзгоды! Будет любить меня еще сильнее!"
   - Я не обманываю себя насчет своей участи, - говорит она, - но не поменяюсь ни с одной женщиной.
   16 августа. Умный, но без малейшей тонкости. Путешествует третьим классом, за что и мстит какому-то бедняге, поставившему свой чемодан на зонтик его супруги. Как государственный чиновник презирает "дороги местного значения".
   * Чтение социальной литературы сломило мое личное честолюбие, но не дало мне мужества работать для других.
   * Наши мечты наталкиваются на тайну, как оса на стекло. Но бог, менее милостивый, чем человек, никогда не открывает окна.
   20 августа. Люди в Комбре. До чего они дорожат своим углом! Как цепляются за этот склон, сбегающий прямо к Ионне. Домики все-таки держатся. Одна стена ниже другой.
   У них есть свой родник, огораживающая его стенка непосредственно примыкает к конюшне. Рядом с родником по желобку стекает навозная жижа. В водоеме барахтаются гуси.
   Ни души, но если господин мэр явился по делам размежевания в воскресенье, они выйдут на улицу. Вот они все в сборе, кое-кто протирает глаза, потому что в воскресный день они после полудня любят поспать.
   Им нравится бродить вокруг собственного домика и сада. Они не ходят даже на праздник в Корбиньи, который от них в нескольких сотнях метров и откуда доносится шарманка с карусели. Поселись они чуть повыше и чуть правее, они могли бы любоваться великолепным горизонтом, но они решили осесть здесь из-за источника. Отсюда виден Мон-Сабо, где есть часовня и где каждые две недели служат обедню, видна колокольня Сэзи, высоты Нюара. Знают они, что деревня там за лесом зовется Нэффонтен, а за этим холмиком, если идти по пашне, есть деревня Виньоль. Они побывали там раза два и до сих пор помнят о путешествии и обо всем, что попадалось им по дороге.
   Они ждут до конца: а вдруг господин мэр зайдет в харчевню и угостит их?
   Иногда, о чудо! в окне увидишь молодую хорошенькую женщину. Очевидно, приезжая? Да нет, у нее на руках ребенок. Загадка!
   Союз лесорубов. Босоногий старик говорит:
   - Мне шестьдесят пять стукнуло, а Деларю, лесоторговец, обманывал меня шестьдесят пять раз.
   - Не желаем шлепать по воде, - заявляет молодой парень.
   Какой-то мудрец из другой коммуны, бывший мэр - он в очках, благодаря чему у него ученый и лукавый вид, - говорит:
   - Вы правы, что объединились, но вам не следует злоупотреблять своей силой...
   "Один уголок мира". Вот как это могло бы называться.
   21 августа... Мон-Сабо. Сабо с правой ноги, носок продавлен. Мертвые липы. Одна из них сожжена молнией. Здесь еще хоронят. Церковь из гладких каменных плит стоит на запоре. Старые могилы, и чем старее могила, тем аккуратнее над ней холмик. Великолепный вид: Монтнуазон, замок Вобан, огромный амбар Везеле, Лорм. Покойникам достаточно приподняться на локте, чтобы увидеть все эти красоты.
   Светлый край сам входит в сердце: пригорок, долина, еще пригорок, еще долина. На пригорках трудятся крестьяне, и им хорошо видно друг друга. Здешняя церковь - первая, какую мне захотелось осмотреть: она заперта.
   Тропинка вьется по холму, как подвязка вокруг колена.
   Потом наступает розовый, нежный час, час божественный. Этот сюрприз бог преподносит нам каждый вечер. Хорошо бы переночевать на всех этих лугах, выпить всю эту свежесть, жить здесь, здесь умереть.
   Родиться здесь, у подножья Мон-Сабо, провести здесь детство - какая удача для поэта!
   * Маленький городишко. Дочки торговца скобяным товаром не желают знаться с дочерью кондитера. Железо благороднее теста. И даже в свой магазинчик они никогда не заглядывают.
   * Гусь балансирует на своих двух лапках. Жирный белый зад слишком тяжел, но зато шея достаточно длинна, чтобы служить противовесом.
   24 августа. После двадцати лет службы у г-на Перрена Филипп получил в сельскохозяйственном совете в Лорме медаль и сорок франков. Он пошел за ними пешком: тридцать пять километров туда и обратно. Сорок франков он давно проел и сам не знает, куда девалась медаль.
   * Куропатки взлетают так стремительно, словно их застигли на месте преступления.
   * К чему путешествовать? Природа, жизнь и история есть повсюду.
   27 августа. Собрание в Лорме. Благородные профили реакционеров, у которых остался лишь один повод для гордости - богатство.
   Красивы карусельные деревянные лошадки, которые проносят перед нами человеческие лица, сначала радостные, потом унылые.
   Красив Фокар, аптекарь, который фотографическим аппаратом снимает праздник и сокрушается потому, что не получилось переднего плана.
   Красив мосье Картье, из которого вышел бы превосходный сенатор. Но все они ничто против крохотного прудика внизу у леса.
   28 августа. У меня тоже бывает резкая перемена погоды и мои собственные длительные периоды засухи.
   29 августа. Деревня, залитая лунным светом, как мебель в чехлах.
   31 августа. Муха, потирающая руки.
   * Даже когда меня разобьет паралич, я буду критиковать чужую походку.
   * Единственное, что я могу сделать, это урезать свои недостатки: приступы хандры, злобы, тщеславия станут короче.
   Но, боюсь, эгоизм останется прежнего размера.
   3 сентября. Ах, чертовка луна! Из нее так и прет поэзия!
   * Бог. Из скромности не смеет хвастать тем, что создал мир.
   4 сентября. Мелочи жизни парализуют меня как плющ.
   Я подобен охотнику, решившему стрелять только наверняка и усомнившемуся в своей меткости.
   6 сентября. Ненависть ко лжи убила во мне воображение.
   Все-таки ремесло писателя единственное, при котором можно, не вызывая насмешек, не зарабатывать денег.
   10 сентября. Часы, когда я, как рыба в воде, уютно устраиваюсь в бесконечности.
   11 сентября. Написать о них социальный роман. Но крестьянин - не герой романа. О нем можно написать книгу, не роман. Чтобы говорить о крестьянине, нужно отказаться от устаревших формул. Не рассчитывайте, что вы можете вложить в его уста все благоглупости, которые говорят буржуа. Он их не вынес бы.
   12 сентября. "Стиль - это человек". Этими словами Бюффон хотел сказать, что у него своя собственная манера письма и что именно ею он хотел бы отличаться от своего соседа.
   * Делать крестьянина материалом романа - это значит в какой-то мере оскорблять его нищету. У крестьянина нет истории, во всяком случае - нет романических историй.
   * При наличии силы воли можно добиться всего; но как, скажите, приобрести силу воли?
   * У меня парализована душа. Я мертв изнутри.
   * Вечер, человек везет на тачке мешок картофеля и свой жилет.
   * Эти записи - моя ежедневная молитва.
   * Бюффон сказал: "Стиль - это человек", - и у него были сотрудники, которые писали "под Бюффона" лучше, чем он сам.
   * Я научил молодых людей искусству рыбной ловли, но они не умеют выбрать рыбу по себе.
   14 сентября. Когда он говорит: "Мораль - вещь относительная", чувствуется, что он искренен и что этой формулой он, как губкой, стирает кучу своих собственных мелких подлостей.
   О Филиппе он говорит: "Да, он пожить любит". По его мнению, все старые крестьяне непременно браконьеры.
   * Смотрю на свою фотографию, приколотую кнопками к стене, и тоскливо говорю про себя: "Бедняга ты! Бедняга!"
   15 сентября. Учительница отказывает человеку, у которого сто тысяч франков капитала, потому что он похож на рабочего и потому что, как она говорит, она не может иметь мужа ниже себя по воспитанию; но ее письмо, в котором она корчит из себя аристократку, содержит четыре орфографических ошибки.
   Сцена: он читает письмо и хохочет.
   * Когда я не оригинален, я просто глуп.
   17 сентября. Не обязательно жить, но обязательно жить счастливо.
   * Рожденный вскапывать грядку в уголке сада, я хотел бы перелопатить всю землю.