Страница:
* Священник, с которым я встретился вновь, столь же беден, сколь и неопрятен. Нюхает табак. Ногти черные, весь черный. После трех часов беседы с ним приходится открывать настежь все окна. Чисто священнические повадки. Рука то и дело касается лба, спускается к глазам, потом к губам, где конец фразы замирает, как молитва. Когда начинает витийствовать, слова звучат вульгарно.
- В вашем приходе есть замок? - спрашиваю я.
- Нет, - отвечает он. - Мне не повезло, впрочем, владельцы замка люди неплохие. Они с нами.
Рассчитывает, что правительство будет благосклонно к "непокорным" священникам.
- Есть же у них секретные фонды, - говорит он.
И добавляет:
- В социализме надо отвергать лишь то, что несправедливо. Но если социалисты возместят нам убытки, тогда другое дело.
- А по-вашему, возмещение было бы справедливо?
- Благоразумие этого требует. Своего рода тактика.
И еще:
- Папа римский мне не помеха. Пускай где-то там вдалеке сидит наш глава, лишь бы нас оставили в покое, но этого-то как раз и нет. Епископ может меня лишить сана хоть завтра, и никому он отчетом не обязан.
И еще:
- Как-то в проповеди я говорил об идеале. В тот же вечер двое моих прихожан повздорили в харчевне. Один обозвал другого "идеалом". Тот обозлился: "Зови меня как угодно, но я запрещаю тебе обзывать меня "идеалом"!"
* Иметь право сказать: "Я написал в новом стиле!"
5 ноября. Мороз. У звезд на глазах выступили от холода слезы.
* Жизнь плохо устроена. Бедные невежественные люди должны бы быть богатыми, а образованный человек бедным.
* Луна за облаками, разодранными как будто по ее вине. Луна скрытная и злобная.
6 ноября. Возвращение в Париж. Я приехал искать работу, устроиться на работу.
- А вы раньше работали?
Я даже не подготовил ответа.
* Приезжаем в Париж. Печаль. Если бы я не любил Маринетту, я бы обязательно удрал обратно десятичасовым поездом.
Слабости Маринетты:
- Там мы живем, как короли, - говорит она. - А здесь мы живем, как привратники.
Столовая кажется нам маленькой. Да и дом несолидный. Пол трещит под ногами. Это мрачно, это глупо: иметь там удобное жилье, воздух, счастливую жизнь и поселиться на полгода в меблированных комнатах!
* Жорес. Его газета тонет. Никому не платят. И один из его акционеров, который дал две или три тысячи франков, пишет ему: "Вы знаете, ведь я один из ваших пайщиков: я хотел бы получить пальмы". Бедный Жорес!
* Любовная сцена. Заголовок: "Вызов", Сначала идет в робких тонах:
- О, вы меня не полюбите.
- Да, но и вы тоже.
- А если я вас поцелую, ну вот так.
- Как так?
- Вот так, и сейчас же.
- Не посмеете.
- Увы, не посмею.
- А, вот видите!
- Хитрая какая! Вы же дадите мне пощечину. - Я? И не собираюсь.
- Значит, если я вас поцелую, вы не дадите мне пощечины?
- Нет.
- Притворщица!
- Попытайтесь.
- Это же нехорошо! Попытайтесь! Попытайтесь! Вы-то чем рискуете? Ничем: просто вас поцелует мужчина ничуть не хуже других. А я, я рискую получить пощечину.
- Боитесь, что будет больно?
- Это же бесчестье, позор!
- О! женская рука... маленькая женская ручка... Ну как, по-вашему, я могу вас обесчестить вот такой рукой? И потом, я вам ее не дам.
- Кого? руку?
- Нет, пощечину.
- Правда?
- Да вы, я вижу, упрямец.
Он ее целует.
- Видите, пощечины не получили!
- А ведь верно! Значит, я могу повторить.
- И продолжать.
- Пощечины я не получу, но вы до конца ваших дней будете надо мной потешаться.
Целует ее.
- С вами все не так, как с другими. Впервые я ошибся до такой степени. Впервые показал себя столь скверным физиономистом. Я думал: "Вот женщина, которая будет надо мной потешаться!" Думал до того упорно, что даже помыслить не мог ни о чем.
- О, как я рада!
- Я тоже.
- Я так взволнована. Мы не можем оставаться здесь.
- Мы не можем остановиться на этом.
- Нас увидят.
- Нам нужно найти маленькое гнездышко на две подушки, потом хватит и одной.
Отворяется дверь. Входит супруга; дама сидит с таким естественным видом, будто ничего и не произошло.
* Когда они уже собираются идти, он останавливается:
- Нет, я за вами не пойду! Не выйду из дома. И, пожалуйста, не говорите ничего, все равно не поможет. Я не боюсь показаться смешным. Идите, я не боюсь честно объясниться с вами. Речь идет не о морали, не о доброте, не о верности. Если бы моя жена ничего не узнала, тогда - будь что будет. Но она обязательно узнает. Она просто не может не узнать, потому что ей скажут...
- Кто же?
- Да я! Я! Сразу же скажу ей. Напишу, как только выйду из ваших объятий. Пошлю ей телеграмму и сообщу, что я ей изменил... Возможно, я не скажу, что изменил с вами. Вот единственное, что я скрою. Она ужасно огорчится; возможно, она даже умрет с горя. До свидания, мадам!
- До свидания, прощайте!
Она уходит, улыбаясь.
Все это должно быть просто, правдиво, без всяких драматических излишеств. Должно чувствоваться, что удалось избежать большого страдания.
* Я дуюсь на Париж. Просидел четыре дня дома, чтобы его не видеть.
15 ноября. Чтобы оправиться от трехдневной работы, мне требуется промечтать три месяца.
* Военный министр подал в отставку: война отменяется.
* Талант: видеть правду глазами поэта.
16 ноября. Елисейские поля, Булонский лес. Роскошь и скука текут во всю ширину улицы. Можно пройти под Триумфальной аркой - от этого выше не станешь. Наглость отеля Дюфейель: кажется, достаточно нажать кнопку, и этажи по твоему желанию будут подниматься и опускаться - они готовы встретить гостя у самых дверей. И все эти скверные рожи. И все эти лица без выражения. И автомобили такие большие, что кажутся пустыми. Какие отменные шлюхи!
Следовало бы расставить здесь - посредине, справа и слева - несколько тысяч жертв голода в России с котелками, полными пороха. Я не любопытен, но хотелось бы увидеть, как все это взлетит на воздух.
19 ноября. Гостям подавали обильный завтрак, после чего хозяин начинал читать свои произведения, на все засыпали от сытости.
* Бывают дни, когда мне начинает казаться, что я первый увидел жизнь.
20 ноября. Из всех состояний своей души предпочитаю снег.
21 ноября. Часы, когда внимание подобно ослу, которого тащат за поводок, а он ни с места.
* Творение должно рождаться и расти подобно дереву. В воздухе нет правил, невидимых линий, по которым будут точно располагаться ветви: дерево выходит из семени, где оно заложено все целиком, и развивается вольно на вольном воздухе. Это садовник набрасывает планы, пути развития и губит дерево.
* Флюгер замирает, как будто он способен погружаться в размышления.
* Хриплый лай пилы.
24 ноября. Лежа в постели, я изливаю свою скорбь. Для художника нет выхода в этом литературном мире, где все достается ворам. То, что создает художник, не может его прокормить... Я жалуюсь, а Маринетта садится ко мне на постель и время от времени повторяет:
- Вставай, милый.
28 ноября. "Женитьба Фигаро": чистейший шедевр, легкий, как воздух всех времен.
29 ноября. Книга, которая растет разом во все стороны. Сегодня она дерево. Вчера она была самим заходящим солнцем. Завтра будет животным, людьми.
1 декабря. Общество писателей. Ришпен, истинный полубог, даже кудри вьются. Мишель Карре, получивший бессмертье благодаря поэтическому дару Ришпена. Марсель Прево, покровитель юных дев. Капюс, чьи поры сочатся ложью. Бесконечно милый Тристан Бернар. Эрвье - старый академик.
О, этот усталый, лицемерный и вульгарный мирок!
Единственно, что искренне, - это желание поговорить. Иначе все эти непроизнесенные речи превратились бы в желчь.
3 декабря. О, кротчайшая греза, ты извинение моей лени.
О, легкие, как бабочки мысли, летите, спешите прочь. Если я вас поймаю, если я приколю вас кончиком пера к листу бумаги, вам будет слишком больно.
* Даже в Париже я обнаруживаю деревню. От проезжающей мимо повозки сотрясается дом, и всякий раз что-то начинает в стене петь, как сверчок.
5 декабря. О Тристане Бернаре.
"Уважаемые коллеги по перу.
В конце нашего последнего собрания мой учитель и друг господин Жан Ришпен бросил мне: "А вы, Ренар, ничего не сказали!" Не знаю, заключался ли в этих словах упрек или похвала.
Действительно, в тот раз я не взял слова. Все слова уже взяли другие, и львиную их долю, говорю это не в осуждение, - Анри Бернштейн, чьи залпики вы, надеюсь, не забыли. Я ничего не сказал, но я дал понять, что намерен голосовать против раскольников, в числе коих находится мой лучший друг Тристан Бернар. Свое обещание я выполняю сегодня. Все эти две недели я спрашивал себя, совершу ли я акт мужества или проявлю трусость, учитывая дружбу, связывающую меня с Тристаном. Я не пришел ни к какому определенному выводу. Моя совесть ничего мне не подсказывает. Бывают минуты, когда совесть чадит.
Но вот что я утверждаю, в чем я уверен - так это в том, что я голосую, проникшись интересами нашего цеха, духом защиты, поскольку я являюсь частью драматического монолита, то есть нашего Общества, которому я приношу самую искреннюю благодарность. Таким образом, я из личных интересов и эгоизма голосую за Общество и против Тристана Бернара. Вы, крупные драматурги, вы даже представить себе не можете, чем обязан вашему Обществу такой писатель, как я, такой мало угрожающий вам деятель. Я подсчитал, что до сего дня мои книги принесли мне ровно столько, чтобы оплатить керосин для лампы, и что самый короткий акт пьесы приносит столько... сколько требуется, чтобы прожить год, а то и два и иметь возможность писать новую книгу.
Когда я думаю, что, возможно, даже сегодня вечером мой "Рыжик" благодаря безупречному механизму нашего Общества принесет мне - принесет обязательно, ибо он малый послушный, хотя я для этого ничего не сделал, даже не знал, - принесет со сцены какого-нибудь провинциального театришка три, а не то и четыре франка, то есть столько, сколько зарабатывает в день скромный рабочий, - я готов плакать от умиления в кругу моей умиляющейся семьи.
Если Бернар пожелает напасть на наше Общество, ему придется переступить через мой труп, но я не боюсь - он не такой уж прыткий. Я проголосую за изгнание, даже за смерть Тристана.
Но давайте условимся. По поводу раскольника часто говорят о честности. Я тоже хотел говорить с Тристаном, как честный человек. Мы много говорили, правда, с неравной степенью тонкости. Может быть, потому, что я был не уверен в себе? Или, быть может, потому, что Тристан обладает особой способностью запутывать моральные проблемы? Его честность кажется мне неуязвимой. Вряд ли можно надеяться, что мы убьем ее бюллетенем для голосования..."
9 декабря. Мне достаточно одного дерева, а тебе подавай весь лес.
12 декабря. Париж становится фантастическим. Эти омнибусы без лошадей... Кажется, что живешь в царстве теней. И мне в голову приходит такая мысль: а что, если мы в самом деле уже умерли, не заметив этого? В этом шуме, в этих вспышках света, в этом тумане ходишь со страхом, боишься не того, что тебя раздавят, а того, что ты уже больше не живешь. Такое впечатление, что ты в огромном погребе, и голова идет кругом от всего этого гама.
* Сколько нужно нотариусов, торговцев, инженеров, путешественников и коммивояжеров, чтобы получилась публика, которая судит артиста?
15 декабря. Дым: голубой и легкий, белый, серый, черный, густой - все дымы поднимаются к небу и сливаются с лазурью, а она так и остается лазурной.
22 декабря. В войне 70-го года он потерял ногу, - бережет оставшуюся для новой войны.
* В музыке меня волнует все - от широких звучаний до дробной звуковой капели фортепьяно.
25 декабря. Работа. Я не иду за плугом: я его волоку.
* Конец года. Последняя наша энергия облетает, как последние листья.
26 декабря. Если не в деньгах счастье, так отдайте их соседу.
* Как длинна жизнь зимой.
1906
3-7 января. Господин кюре разослал циркулярное письмо, в котором спрашивал адресатов, останутся ли они верными религии. Тем, что отвечали "да", обеспечена порция супа из кухни господина графа.
* Насквозь промокший край. На тоненькие веточки нанизываются капли дождя. Солнце, пройдясь светлой полосой, осушит луг, деревушку, рощу.
* Крестьянин. Деревянные сабо, сабо свинцовые, чтобы он мог держаться на ногах и не падать.
* Ветер, как слепой упрямец, трясет деревья, с которых уже давно сняли плоды.
* - Вот вам, - говорит скупой, - новый календарь, это вам на целый год.
* Фрапье, жалкий, усердный и несчастный. Ставит Достоевского "на сто тысяч футов" выше Толстого.
10 января. Тучи проползают по луне, как пауки по потолку.
17 января. "Юманите". Конец: там выключили электричество. Газету делают три человека. Наступает вечер, и они ждут, когда принесут свечи.
* Быстрый полет собранных в комок воробьев, будто они вылетели из ружья, как свинцовая дробь.
19 января. Часы ходят на месте размеренным тяжелым шагом. Ать-два, ать-два!
* Тесно прижавшись друг к другу, неподвижные крыши ждут снега.
22 января. Не надо, чтобы я из-за своей независимости зависел от неудачников.
24 января. Потомки! На каком это основании люди завтра будут умнее, чем сегодня?
* - Будущая среда - последний день в этом месяце, - говорю я.
- От нее всего можно ждать, - отвечает Брандес.
25 января. Вот Баррес стал членом Французской академии. Ну и что? Неужели ты завидуешь человеку, которым ты не всегда восхищался и которого редко уважал?
Как ни затруднен вход в Академию, войти в нее легче, чем перестать о ней думать.
26 января. Самое правдивое, самое точное слово, слово, наиболее полное смысла, - это слово "ничего".
* Я готов верить во все, что угодно, но справедливость, существующая в этом мире, не слишком обнадеживает насчет той, загробной. Боюсь, что господь бог возьмет и опять наделает глупостей: соберет злых в раю, а добрых загонит в ад.
Кошка, которая спит двадцать часов в сутки, является, возможно, наиболее совершенным творением бога.
Да, бог существует, но сам он в этом вопросе смыслит не больше нас.
Вот у кого настоящая божественная улыбка!
Нам приходится исправлять его несправедливости. Мы сами больше, чем боги.
Не знаю, существует ли он, но для него самого, для его собственной чести было бы лучше, если бы он не существовал.
* Порывы дыма. Думаешь, вот сейчас он наберется сил, подымется к тучам, но он остается здесь, тяжелый, рваный, а потом ложится на землю.
28 января. Сделать доклад о боге с туманными картинами.
30 января. Народный театр. Научите сначала народ смеяться и плакать: он то и дело ошибается.
* Только сегодня я по-настоящему смотрю на Париж. Целых двадцать лет я его не видел. Был слишком честолюбив. Читал, но только книги.
А сейчас останавливаюсь перед Лувром, перед церковью где-нибудь на углу улицы и говорю: "Как это чудесно!"
О чем я думал, прежде чем глаза мои открылись?
Все мне в тебе нравится: твои памятники, розовые облака твоих закатов, и петухи, и курочки на набережных.
Я был студентом. Я тогда что-то записывал, а этим вечером я впервые с удовольствием брожу по Латинскому кварталу.
Какой-то господинчик, очень шикарный, очень богатый, представитель светского общества глупцов, в цилиндре, держит за поводок диковинную собачонку, а та налегает на ошейник, тянет за собой хозяина, словно он слепой и параличный.
31 января. Кончик ветви устремляется вслед за вспорхнувшей с него птицей.
* Гений в отношении таланта, возможно, то же самое, что инстинкт в отношении разума.
* Баррес входит в книжный магазин Флури. Только что вышло его "Путешествие в Спарту".
Пожимаем друг другу руки. Его улыбка тут же гаснет, в сущности, это только милая приманка, за которой скрывается его высокомерный нрав: дескать, я улыбаюсь, но это вовсе не значит, что я вам ровня и что вы можете класть ноги на стол.
Его сопровождает какой-то господинчик с бритой вульгарной физиономией, не то его слуга, не то секретарь, не то лучший друг.
Все так же смущенно (смущен и я) он разглядывает свою книгу. А я ищу слова. Нет! Не могу я поздравлять его с его Академией.
Протягиваю ему экземпляр его книги.
- Вы должны, - говорю я, - надписать ее мне.
- Я вам ее пришлю.
- Зачем же! Я уже ее купил.
И верно, я только что заплатил за один экземпляр.
- В таком случае, - говорит Баррес, - я вам пришлю какую-нибудь из прежних своих книжек. Вы по-прежнему живете в деревне?
- Нет. Живу все там же, улица Роше, сорок четыре.
- Ах да. Вечный адрес.
Он присаживается, пишет что-то на книге, а я не смотрю в его сторону.
Потом, после восклицания: "Ну вот!" - машинального подергивания плечами, молодой бог, избалованный и равнодушный, протягивает мне руку и уходит.
На книге написано: "Жюлю Ренару от друга". Нет уж! Я им восхищаюсь, дивлюсь ему, возможно, и он не отказывает мне в таланте, но мы с ним не друзья.
1 февраля. В тени всякого знаменитого человека всегда есть женщина, которая страдает.
9 февраля. Театр. У Гитри. Все эти лица, когда на них смотришь со сцены! Похоже, что люди по шею сидят в бассейне и от тесноты не могут даже плавать.
* Для того чтобы писать пьесы, нужно быть энтузиастом лжи.
9 февраля. В Шомо.
Филипп чистит бобы и считает их, чтобы в конце концов сказать, что всем хватит. Отсчитав сотню, откладывает один боб в сторону.
Он все время гладит кошку.
Встает он в шесть часов, в восемь ложится.
Его уши: две половинки абрикоса, изъеденного осами.
На дороге никого - один лишь дорожный рабочий.
Я осматриваюсь кругом и говорю Маринетте:
- Какая тут кровавая тоска.
- Почему "кровавая"?
Плуг - огромная раненая птица, которую лошади волокут боком по земле.
10 февраля. Зеленые воды памяти, поглощающие все. Необходимо взбаламутить воду. И что-то непременно всплывет.
* У него не осталось ни гроша. Из снобизма он продал отцовскую аптеку и ухлопал все деньги на свою усадьбу. Жена выписывала из Парижа парикмахера. Сейчас он ищет места за двести франков в месяц; но по-прежнему продолжает завтракать в самых шикарных ресторанах и курит самые дорогие сигары. Одно только изменилось: теперь за него платят друзья.
* Вообразите восхищение человека, который в наши дни увидел бы впервые розу! Он старался бы найти для нее самое необыкновенное имя.
* Онорина. Смерть словно говорит: "Никогда она ничем не болела. Не так-то легко будет ее заполучить. Не знаю, с какого конца за нее взяться".
* - А вы не можете сказать, какого цвета у меня было платье при нашей первой встрече?
- О, мадам, я могу даже сказать, какого цвета на вас были штанишки.
* Женщине следовало бы жить всего один сезон из четырех существующих, как цветку. Она вновь появлялась бы каждый год.
* Лист, этот бедный родственник цветка.
11 февраля. У Гитри. Скука, скука, не хочется говорить. Франс заработал вчера двести франков своей пьесой "Наудачу". А я - десять своим "Приглашением". Нельзя сказать, что я требователен.
12 февраля. Религия высших умов: потребность в дисциплине. У них нет веры, они верят потому, что желают верить. Так иногда людей тянет к тюрьме, я по себе это знаю.
15 февраля. - Какая прелестная пьеса, не правда ли? - спрашивает Эллен Андре. - Она вас захватывает. Вы согласны?
- Нет, - отвечает Маринетта.
- Смотрите-ка! Вы единственная разделяете мое мнение о пьесе.
* Белые быки лежат на лугу, как половинки яйца на блюде шпината.
17 февраля. Мечты. Пораженный недугом мозг еле влачится и может так влачиться всю жизнь.
21 февраля. Морис Кан является интервьюировать меня о драматургии Мюссе. Я, кажется, понимаю, почему знаменитости так не любят подобные посещения. Посетитель не дает тебе слова сказать. Он говорит непрерывно сам. Через час я уже знал все вкусы господина Мориса Кана, редактора "Свободных страниц", и вкусы молодежи, которую он представляет. А он ушел с мыслью о том, что я скромный человек.
22 февраля. Сорок два года. Что я сделал? Не очень много. И я уже не делаю почти ничего.
У меня стало меньше таланта, денег, здоровья, читателей, друзей, но я стал относиться к этому спокойнее.
Смерть представляется мне большим озером, к которому я приближаюсь; все яснее различаю его очертания.
Стал ли я мудрее? Если стал, то очень немного. Зато у меня меньше побуждений быть плохим.
Из сорока двух лет восемнадцать я провел вместе с Маринеттой. Я не способен причинить ей зло, но способен ли я на усилие ради ее блага?
Сожалею о том времени, когда Фантек и Баи были маленькими и забавными. Что с ними станется? Достаточно ли волнует меня этот вопрос?
Иногда вспоминаю об отце, реже о Морисе, которые умерли уже давно. А моя мать еще жива. Как сделать так, чтобы не прошел незамеченным для меня ее переход от жизни к смерти?
Вставать, работать, заниматься другими - все это меня утомляет.
То, что приятно, я делаю хорошо: сплю, ем, мечтаю без натуги.
Я по-прежнему завистлив и поношу других. Спорить я так и не научился; кричу изо всех сил, как и раньше, только не так часто, как раньше.
К женщинам, собственно говоря, стал равнодушен. Только изредка набегут любовные мечты. Я почти не читаю новых книг, люблю перечитывать.
Как обстоит дело со славой? Так как у меня ее никогда не будет, мне удается без особого труда говорить о ней с презрением. Это почти искренне, но я слишком много об этом говорю.
Ничего не желаю страстно: чтобы добиться успеха, пришлось бы слишком неистовствовать. Уж не неврастеник ли я? Нет. Неврастения болезнь серьезная: человек мучается, чувствует себя несчастным. А у меня болезнь приятная, полная очарования. По-моему, у меня было чересчур много энергии, и я ее потерял. Обхожусь без нее прекрасно.
Иногда меня мучают угрызения совести, но я искусно осуждаю себя за это, и они смягчаются.
Откровенно говоря, невыносимых угрызений у меня нет.
В свое время я боялся действовать, когда предвидел опасность. Сейчас я боюсь действия или, вернее, приобрел вкус к бездействию.
Я с удовольствием вижу напечатанным свое имя, но я не подарил бы и улыбки самому королю критиков ради того, чтобы он упомянул обо мне. Разве только он пришел бы ко мне сам. Да, да, в этом отношении я, кажется, молодец, и дается мне это легко.
25 февраля. Невидимые рычаги ветра.
* Маленькой Полетте Алле нянька, женщина набожная, сказала, что ее папаша наверняка находится в аду, и теперь девочка просыпается ночью с криком: "Папа горит! Папа горит!"
26 февраля. Голубоватый дым, а возможно, в печи жгут какую-нибудь дрянь.
* Если бы флюгер умел говорить, он наверняка сказал бы, что управляет ветром.
* Неврастеник: человек, пользующийся отменным здоровьем и страдающий смертельным недугом.
* Разум еле плетется. Жизнь тяжела, как тачка.
* Мое прошлое - это три четверти моего настоящего. Я больше мечтаю, чем живу, но мечтаю я не "вперед", а "назад".
27 февраля. Воровство менее гнусно, чем ложь.
* Вкушаю горькую усладу блистательного одиночества.
* Тучи таких очертаний, словно их выдумал поэт.
* Гурмон из гордости боится совпасть во мнениях с кучей глупцов.
2 марта. Он сэкономил двадцать франков, чтобы купить лотерейный билет. Можно выиграть миллион. Но он узнал, что государство удерживает в свою пользу столько-то процентов. Нет уж, увольте! Он хочет, чтобы ему заплатили все до последней копейки. Все или ничего. Поэтому билета он не покупает.
* Ночь - это ослепший день.
5 марта. В одном только Маринетта мне отказывает: s праве мечтать в сумерках. Неумолимо спрашивает:
- Пора зажигать?
Я не смею сказать нет, и она приносит мою непримиримую лампу, обращающую в бегство все мои мечты.
* Жизнь коротка, но скука ее удлиняет. Нет такой короткой жизни, где бы не нашла себе места скука.
* Погода пронзительная, свежая и нездоровая, как непросохшая известка на стенах.
* Высохшее дерево, я жду теперь листьев от других деревьев.
* Фабричная труба - толстый палец, марающий небеса дымом.
* Слуховые окошки - четырехугольные глазки крыши.
* Деревья, почки на них уже улыбаются, а завтра лопнут от смеха.
10 марта. Академия Гонкуров. Ладно, я согласен, при одном лишь условии, если меня не заставят говорить всем моим коллегам, что они талантливы.
* Не знаю, можно ли избавиться от своих недостатков, но зато знаю, как приедаются свои достоинства, а особенно если обнаруживаешь их у другого.
* Моя слава, слава, которой я жаждал, - это уже прошлое.
* Надо, чтобы одна твоя страница об осени доставила мне такое же удовольствие, как прогулка по опавшей листве.
13 марта. Подытоживать год за годом мои заметки, чтобы показать, каким я был. Сказать: "То-то я любил, то-то читал, в это верил". В сущности, ни малейшего прогресса.
* Вообразите себе жизнь без смерти. От отчаяния каждый день мы пытались бы себя убить.
* Имманентная несправедливость.
* Есть друзья, которые опасаются нас, будто верят, что мы знаем глубину их души.
* Перечитываю свои заметки. Моя жизнь не могла быть сложнее, что бы я ни совершил. Если бы даже написал еще что-то, - что далось бы нелегко, ничего бы к моему творчеству не прибавилось. Мое творчество!
Есть имена, которые уже ничего мне не говорят.
Не могу вспомнить лица тех, кто ушел из моей жизни.
Если бы я начинал жизнь сызнова, я пожелал бы себе такой же. Только я смотрел бы лучше. У меня плохое зрение, и я до сих пор не разглядел как следует эту маленькую вселенную, где продвигался ощупью.
Может быть, все-таки еще попробовать работать регулярно, ежедневно, как ученик, которому хочется быть первым по словесности. Не для денег, не для славы, но чтобы оставить после себя маленькую книжку, страницу, несколько фраз. Ибо я все еще не успокоился.
- В вашем приходе есть замок? - спрашиваю я.
- Нет, - отвечает он. - Мне не повезло, впрочем, владельцы замка люди неплохие. Они с нами.
Рассчитывает, что правительство будет благосклонно к "непокорным" священникам.
- Есть же у них секретные фонды, - говорит он.
И добавляет:
- В социализме надо отвергать лишь то, что несправедливо. Но если социалисты возместят нам убытки, тогда другое дело.
- А по-вашему, возмещение было бы справедливо?
- Благоразумие этого требует. Своего рода тактика.
И еще:
- Папа римский мне не помеха. Пускай где-то там вдалеке сидит наш глава, лишь бы нас оставили в покое, но этого-то как раз и нет. Епископ может меня лишить сана хоть завтра, и никому он отчетом не обязан.
И еще:
- Как-то в проповеди я говорил об идеале. В тот же вечер двое моих прихожан повздорили в харчевне. Один обозвал другого "идеалом". Тот обозлился: "Зови меня как угодно, но я запрещаю тебе обзывать меня "идеалом"!"
* Иметь право сказать: "Я написал в новом стиле!"
5 ноября. Мороз. У звезд на глазах выступили от холода слезы.
* Жизнь плохо устроена. Бедные невежественные люди должны бы быть богатыми, а образованный человек бедным.
* Луна за облаками, разодранными как будто по ее вине. Луна скрытная и злобная.
6 ноября. Возвращение в Париж. Я приехал искать работу, устроиться на работу.
- А вы раньше работали?
Я даже не подготовил ответа.
* Приезжаем в Париж. Печаль. Если бы я не любил Маринетту, я бы обязательно удрал обратно десятичасовым поездом.
Слабости Маринетты:
- Там мы живем, как короли, - говорит она. - А здесь мы живем, как привратники.
Столовая кажется нам маленькой. Да и дом несолидный. Пол трещит под ногами. Это мрачно, это глупо: иметь там удобное жилье, воздух, счастливую жизнь и поселиться на полгода в меблированных комнатах!
* Жорес. Его газета тонет. Никому не платят. И один из его акционеров, который дал две или три тысячи франков, пишет ему: "Вы знаете, ведь я один из ваших пайщиков: я хотел бы получить пальмы". Бедный Жорес!
* Любовная сцена. Заголовок: "Вызов", Сначала идет в робких тонах:
- О, вы меня не полюбите.
- Да, но и вы тоже.
- А если я вас поцелую, ну вот так.
- Как так?
- Вот так, и сейчас же.
- Не посмеете.
- Увы, не посмею.
- А, вот видите!
- Хитрая какая! Вы же дадите мне пощечину. - Я? И не собираюсь.
- Значит, если я вас поцелую, вы не дадите мне пощечины?
- Нет.
- Притворщица!
- Попытайтесь.
- Это же нехорошо! Попытайтесь! Попытайтесь! Вы-то чем рискуете? Ничем: просто вас поцелует мужчина ничуть не хуже других. А я, я рискую получить пощечину.
- Боитесь, что будет больно?
- Это же бесчестье, позор!
- О! женская рука... маленькая женская ручка... Ну как, по-вашему, я могу вас обесчестить вот такой рукой? И потом, я вам ее не дам.
- Кого? руку?
- Нет, пощечину.
- Правда?
- Да вы, я вижу, упрямец.
Он ее целует.
- Видите, пощечины не получили!
- А ведь верно! Значит, я могу повторить.
- И продолжать.
- Пощечины я не получу, но вы до конца ваших дней будете надо мной потешаться.
Целует ее.
- С вами все не так, как с другими. Впервые я ошибся до такой степени. Впервые показал себя столь скверным физиономистом. Я думал: "Вот женщина, которая будет надо мной потешаться!" Думал до того упорно, что даже помыслить не мог ни о чем.
- О, как я рада!
- Я тоже.
- Я так взволнована. Мы не можем оставаться здесь.
- Мы не можем остановиться на этом.
- Нас увидят.
- Нам нужно найти маленькое гнездышко на две подушки, потом хватит и одной.
Отворяется дверь. Входит супруга; дама сидит с таким естественным видом, будто ничего и не произошло.
* Когда они уже собираются идти, он останавливается:
- Нет, я за вами не пойду! Не выйду из дома. И, пожалуйста, не говорите ничего, все равно не поможет. Я не боюсь показаться смешным. Идите, я не боюсь честно объясниться с вами. Речь идет не о морали, не о доброте, не о верности. Если бы моя жена ничего не узнала, тогда - будь что будет. Но она обязательно узнает. Она просто не может не узнать, потому что ей скажут...
- Кто же?
- Да я! Я! Сразу же скажу ей. Напишу, как только выйду из ваших объятий. Пошлю ей телеграмму и сообщу, что я ей изменил... Возможно, я не скажу, что изменил с вами. Вот единственное, что я скрою. Она ужасно огорчится; возможно, она даже умрет с горя. До свидания, мадам!
- До свидания, прощайте!
Она уходит, улыбаясь.
Все это должно быть просто, правдиво, без всяких драматических излишеств. Должно чувствоваться, что удалось избежать большого страдания.
* Я дуюсь на Париж. Просидел четыре дня дома, чтобы его не видеть.
15 ноября. Чтобы оправиться от трехдневной работы, мне требуется промечтать три месяца.
* Военный министр подал в отставку: война отменяется.
* Талант: видеть правду глазами поэта.
16 ноября. Елисейские поля, Булонский лес. Роскошь и скука текут во всю ширину улицы. Можно пройти под Триумфальной аркой - от этого выше не станешь. Наглость отеля Дюфейель: кажется, достаточно нажать кнопку, и этажи по твоему желанию будут подниматься и опускаться - они готовы встретить гостя у самых дверей. И все эти скверные рожи. И все эти лица без выражения. И автомобили такие большие, что кажутся пустыми. Какие отменные шлюхи!
Следовало бы расставить здесь - посредине, справа и слева - несколько тысяч жертв голода в России с котелками, полными пороха. Я не любопытен, но хотелось бы увидеть, как все это взлетит на воздух.
19 ноября. Гостям подавали обильный завтрак, после чего хозяин начинал читать свои произведения, на все засыпали от сытости.
* Бывают дни, когда мне начинает казаться, что я первый увидел жизнь.
20 ноября. Из всех состояний своей души предпочитаю снег.
21 ноября. Часы, когда внимание подобно ослу, которого тащат за поводок, а он ни с места.
* Творение должно рождаться и расти подобно дереву. В воздухе нет правил, невидимых линий, по которым будут точно располагаться ветви: дерево выходит из семени, где оно заложено все целиком, и развивается вольно на вольном воздухе. Это садовник набрасывает планы, пути развития и губит дерево.
* Флюгер замирает, как будто он способен погружаться в размышления.
* Хриплый лай пилы.
24 ноября. Лежа в постели, я изливаю свою скорбь. Для художника нет выхода в этом литературном мире, где все достается ворам. То, что создает художник, не может его прокормить... Я жалуюсь, а Маринетта садится ко мне на постель и время от времени повторяет:
- Вставай, милый.
28 ноября. "Женитьба Фигаро": чистейший шедевр, легкий, как воздух всех времен.
29 ноября. Книга, которая растет разом во все стороны. Сегодня она дерево. Вчера она была самим заходящим солнцем. Завтра будет животным, людьми.
1 декабря. Общество писателей. Ришпен, истинный полубог, даже кудри вьются. Мишель Карре, получивший бессмертье благодаря поэтическому дару Ришпена. Марсель Прево, покровитель юных дев. Капюс, чьи поры сочатся ложью. Бесконечно милый Тристан Бернар. Эрвье - старый академик.
О, этот усталый, лицемерный и вульгарный мирок!
Единственно, что искренне, - это желание поговорить. Иначе все эти непроизнесенные речи превратились бы в желчь.
3 декабря. О, кротчайшая греза, ты извинение моей лени.
О, легкие, как бабочки мысли, летите, спешите прочь. Если я вас поймаю, если я приколю вас кончиком пера к листу бумаги, вам будет слишком больно.
* Даже в Париже я обнаруживаю деревню. От проезжающей мимо повозки сотрясается дом, и всякий раз что-то начинает в стене петь, как сверчок.
5 декабря. О Тристане Бернаре.
"Уважаемые коллеги по перу.
В конце нашего последнего собрания мой учитель и друг господин Жан Ришпен бросил мне: "А вы, Ренар, ничего не сказали!" Не знаю, заключался ли в этих словах упрек или похвала.
Действительно, в тот раз я не взял слова. Все слова уже взяли другие, и львиную их долю, говорю это не в осуждение, - Анри Бернштейн, чьи залпики вы, надеюсь, не забыли. Я ничего не сказал, но я дал понять, что намерен голосовать против раскольников, в числе коих находится мой лучший друг Тристан Бернар. Свое обещание я выполняю сегодня. Все эти две недели я спрашивал себя, совершу ли я акт мужества или проявлю трусость, учитывая дружбу, связывающую меня с Тристаном. Я не пришел ни к какому определенному выводу. Моя совесть ничего мне не подсказывает. Бывают минуты, когда совесть чадит.
Но вот что я утверждаю, в чем я уверен - так это в том, что я голосую, проникшись интересами нашего цеха, духом защиты, поскольку я являюсь частью драматического монолита, то есть нашего Общества, которому я приношу самую искреннюю благодарность. Таким образом, я из личных интересов и эгоизма голосую за Общество и против Тристана Бернара. Вы, крупные драматурги, вы даже представить себе не можете, чем обязан вашему Обществу такой писатель, как я, такой мало угрожающий вам деятель. Я подсчитал, что до сего дня мои книги принесли мне ровно столько, чтобы оплатить керосин для лампы, и что самый короткий акт пьесы приносит столько... сколько требуется, чтобы прожить год, а то и два и иметь возможность писать новую книгу.
Когда я думаю, что, возможно, даже сегодня вечером мой "Рыжик" благодаря безупречному механизму нашего Общества принесет мне - принесет обязательно, ибо он малый послушный, хотя я для этого ничего не сделал, даже не знал, - принесет со сцены какого-нибудь провинциального театришка три, а не то и четыре франка, то есть столько, сколько зарабатывает в день скромный рабочий, - я готов плакать от умиления в кругу моей умиляющейся семьи.
Если Бернар пожелает напасть на наше Общество, ему придется переступить через мой труп, но я не боюсь - он не такой уж прыткий. Я проголосую за изгнание, даже за смерть Тристана.
Но давайте условимся. По поводу раскольника часто говорят о честности. Я тоже хотел говорить с Тристаном, как честный человек. Мы много говорили, правда, с неравной степенью тонкости. Может быть, потому, что я был не уверен в себе? Или, быть может, потому, что Тристан обладает особой способностью запутывать моральные проблемы? Его честность кажется мне неуязвимой. Вряд ли можно надеяться, что мы убьем ее бюллетенем для голосования..."
9 декабря. Мне достаточно одного дерева, а тебе подавай весь лес.
12 декабря. Париж становится фантастическим. Эти омнибусы без лошадей... Кажется, что живешь в царстве теней. И мне в голову приходит такая мысль: а что, если мы в самом деле уже умерли, не заметив этого? В этом шуме, в этих вспышках света, в этом тумане ходишь со страхом, боишься не того, что тебя раздавят, а того, что ты уже больше не живешь. Такое впечатление, что ты в огромном погребе, и голова идет кругом от всего этого гама.
* Сколько нужно нотариусов, торговцев, инженеров, путешественников и коммивояжеров, чтобы получилась публика, которая судит артиста?
15 декабря. Дым: голубой и легкий, белый, серый, черный, густой - все дымы поднимаются к небу и сливаются с лазурью, а она так и остается лазурной.
22 декабря. В войне 70-го года он потерял ногу, - бережет оставшуюся для новой войны.
* В музыке меня волнует все - от широких звучаний до дробной звуковой капели фортепьяно.
25 декабря. Работа. Я не иду за плугом: я его волоку.
* Конец года. Последняя наша энергия облетает, как последние листья.
26 декабря. Если не в деньгах счастье, так отдайте их соседу.
* Как длинна жизнь зимой.
1906
3-7 января. Господин кюре разослал циркулярное письмо, в котором спрашивал адресатов, останутся ли они верными религии. Тем, что отвечали "да", обеспечена порция супа из кухни господина графа.
* Насквозь промокший край. На тоненькие веточки нанизываются капли дождя. Солнце, пройдясь светлой полосой, осушит луг, деревушку, рощу.
* Крестьянин. Деревянные сабо, сабо свинцовые, чтобы он мог держаться на ногах и не падать.
* Ветер, как слепой упрямец, трясет деревья, с которых уже давно сняли плоды.
* - Вот вам, - говорит скупой, - новый календарь, это вам на целый год.
* Фрапье, жалкий, усердный и несчастный. Ставит Достоевского "на сто тысяч футов" выше Толстого.
10 января. Тучи проползают по луне, как пауки по потолку.
17 января. "Юманите". Конец: там выключили электричество. Газету делают три человека. Наступает вечер, и они ждут, когда принесут свечи.
* Быстрый полет собранных в комок воробьев, будто они вылетели из ружья, как свинцовая дробь.
19 января. Часы ходят на месте размеренным тяжелым шагом. Ать-два, ать-два!
* Тесно прижавшись друг к другу, неподвижные крыши ждут снега.
22 января. Не надо, чтобы я из-за своей независимости зависел от неудачников.
24 января. Потомки! На каком это основании люди завтра будут умнее, чем сегодня?
* - Будущая среда - последний день в этом месяце, - говорю я.
- От нее всего можно ждать, - отвечает Брандес.
25 января. Вот Баррес стал членом Французской академии. Ну и что? Неужели ты завидуешь человеку, которым ты не всегда восхищался и которого редко уважал?
Как ни затруднен вход в Академию, войти в нее легче, чем перестать о ней думать.
26 января. Самое правдивое, самое точное слово, слово, наиболее полное смысла, - это слово "ничего".
* Я готов верить во все, что угодно, но справедливость, существующая в этом мире, не слишком обнадеживает насчет той, загробной. Боюсь, что господь бог возьмет и опять наделает глупостей: соберет злых в раю, а добрых загонит в ад.
Кошка, которая спит двадцать часов в сутки, является, возможно, наиболее совершенным творением бога.
Да, бог существует, но сам он в этом вопросе смыслит не больше нас.
Вот у кого настоящая божественная улыбка!
Нам приходится исправлять его несправедливости. Мы сами больше, чем боги.
Не знаю, существует ли он, но для него самого, для его собственной чести было бы лучше, если бы он не существовал.
* Порывы дыма. Думаешь, вот сейчас он наберется сил, подымется к тучам, но он остается здесь, тяжелый, рваный, а потом ложится на землю.
28 января. Сделать доклад о боге с туманными картинами.
30 января. Народный театр. Научите сначала народ смеяться и плакать: он то и дело ошибается.
* Только сегодня я по-настоящему смотрю на Париж. Целых двадцать лет я его не видел. Был слишком честолюбив. Читал, но только книги.
А сейчас останавливаюсь перед Лувром, перед церковью где-нибудь на углу улицы и говорю: "Как это чудесно!"
О чем я думал, прежде чем глаза мои открылись?
Все мне в тебе нравится: твои памятники, розовые облака твоих закатов, и петухи, и курочки на набережных.
Я был студентом. Я тогда что-то записывал, а этим вечером я впервые с удовольствием брожу по Латинскому кварталу.
Какой-то господинчик, очень шикарный, очень богатый, представитель светского общества глупцов, в цилиндре, держит за поводок диковинную собачонку, а та налегает на ошейник, тянет за собой хозяина, словно он слепой и параличный.
31 января. Кончик ветви устремляется вслед за вспорхнувшей с него птицей.
* Гений в отношении таланта, возможно, то же самое, что инстинкт в отношении разума.
* Баррес входит в книжный магазин Флури. Только что вышло его "Путешествие в Спарту".
Пожимаем друг другу руки. Его улыбка тут же гаснет, в сущности, это только милая приманка, за которой скрывается его высокомерный нрав: дескать, я улыбаюсь, но это вовсе не значит, что я вам ровня и что вы можете класть ноги на стол.
Его сопровождает какой-то господинчик с бритой вульгарной физиономией, не то его слуга, не то секретарь, не то лучший друг.
Все так же смущенно (смущен и я) он разглядывает свою книгу. А я ищу слова. Нет! Не могу я поздравлять его с его Академией.
Протягиваю ему экземпляр его книги.
- Вы должны, - говорю я, - надписать ее мне.
- Я вам ее пришлю.
- Зачем же! Я уже ее купил.
И верно, я только что заплатил за один экземпляр.
- В таком случае, - говорит Баррес, - я вам пришлю какую-нибудь из прежних своих книжек. Вы по-прежнему живете в деревне?
- Нет. Живу все там же, улица Роше, сорок четыре.
- Ах да. Вечный адрес.
Он присаживается, пишет что-то на книге, а я не смотрю в его сторону.
Потом, после восклицания: "Ну вот!" - машинального подергивания плечами, молодой бог, избалованный и равнодушный, протягивает мне руку и уходит.
На книге написано: "Жюлю Ренару от друга". Нет уж! Я им восхищаюсь, дивлюсь ему, возможно, и он не отказывает мне в таланте, но мы с ним не друзья.
1 февраля. В тени всякого знаменитого человека всегда есть женщина, которая страдает.
9 февраля. Театр. У Гитри. Все эти лица, когда на них смотришь со сцены! Похоже, что люди по шею сидят в бассейне и от тесноты не могут даже плавать.
* Для того чтобы писать пьесы, нужно быть энтузиастом лжи.
9 февраля. В Шомо.
Филипп чистит бобы и считает их, чтобы в конце концов сказать, что всем хватит. Отсчитав сотню, откладывает один боб в сторону.
Он все время гладит кошку.
Встает он в шесть часов, в восемь ложится.
Его уши: две половинки абрикоса, изъеденного осами.
На дороге никого - один лишь дорожный рабочий.
Я осматриваюсь кругом и говорю Маринетте:
- Какая тут кровавая тоска.
- Почему "кровавая"?
Плуг - огромная раненая птица, которую лошади волокут боком по земле.
10 февраля. Зеленые воды памяти, поглощающие все. Необходимо взбаламутить воду. И что-то непременно всплывет.
* У него не осталось ни гроша. Из снобизма он продал отцовскую аптеку и ухлопал все деньги на свою усадьбу. Жена выписывала из Парижа парикмахера. Сейчас он ищет места за двести франков в месяц; но по-прежнему продолжает завтракать в самых шикарных ресторанах и курит самые дорогие сигары. Одно только изменилось: теперь за него платят друзья.
* Вообразите восхищение человека, который в наши дни увидел бы впервые розу! Он старался бы найти для нее самое необыкновенное имя.
* Онорина. Смерть словно говорит: "Никогда она ничем не болела. Не так-то легко будет ее заполучить. Не знаю, с какого конца за нее взяться".
* - А вы не можете сказать, какого цвета у меня было платье при нашей первой встрече?
- О, мадам, я могу даже сказать, какого цвета на вас были штанишки.
* Женщине следовало бы жить всего один сезон из четырех существующих, как цветку. Она вновь появлялась бы каждый год.
* Лист, этот бедный родственник цветка.
11 февраля. У Гитри. Скука, скука, не хочется говорить. Франс заработал вчера двести франков своей пьесой "Наудачу". А я - десять своим "Приглашением". Нельзя сказать, что я требователен.
12 февраля. Религия высших умов: потребность в дисциплине. У них нет веры, они верят потому, что желают верить. Так иногда людей тянет к тюрьме, я по себе это знаю.
15 февраля. - Какая прелестная пьеса, не правда ли? - спрашивает Эллен Андре. - Она вас захватывает. Вы согласны?
- Нет, - отвечает Маринетта.
- Смотрите-ка! Вы единственная разделяете мое мнение о пьесе.
* Белые быки лежат на лугу, как половинки яйца на блюде шпината.
17 февраля. Мечты. Пораженный недугом мозг еле влачится и может так влачиться всю жизнь.
21 февраля. Морис Кан является интервьюировать меня о драматургии Мюссе. Я, кажется, понимаю, почему знаменитости так не любят подобные посещения. Посетитель не дает тебе слова сказать. Он говорит непрерывно сам. Через час я уже знал все вкусы господина Мориса Кана, редактора "Свободных страниц", и вкусы молодежи, которую он представляет. А он ушел с мыслью о том, что я скромный человек.
22 февраля. Сорок два года. Что я сделал? Не очень много. И я уже не делаю почти ничего.
У меня стало меньше таланта, денег, здоровья, читателей, друзей, но я стал относиться к этому спокойнее.
Смерть представляется мне большим озером, к которому я приближаюсь; все яснее различаю его очертания.
Стал ли я мудрее? Если стал, то очень немного. Зато у меня меньше побуждений быть плохим.
Из сорока двух лет восемнадцать я провел вместе с Маринеттой. Я не способен причинить ей зло, но способен ли я на усилие ради ее блага?
Сожалею о том времени, когда Фантек и Баи были маленькими и забавными. Что с ними станется? Достаточно ли волнует меня этот вопрос?
Иногда вспоминаю об отце, реже о Морисе, которые умерли уже давно. А моя мать еще жива. Как сделать так, чтобы не прошел незамеченным для меня ее переход от жизни к смерти?
Вставать, работать, заниматься другими - все это меня утомляет.
То, что приятно, я делаю хорошо: сплю, ем, мечтаю без натуги.
Я по-прежнему завистлив и поношу других. Спорить я так и не научился; кричу изо всех сил, как и раньше, только не так часто, как раньше.
К женщинам, собственно говоря, стал равнодушен. Только изредка набегут любовные мечты. Я почти не читаю новых книг, люблю перечитывать.
Как обстоит дело со славой? Так как у меня ее никогда не будет, мне удается без особого труда говорить о ней с презрением. Это почти искренне, но я слишком много об этом говорю.
Ничего не желаю страстно: чтобы добиться успеха, пришлось бы слишком неистовствовать. Уж не неврастеник ли я? Нет. Неврастения болезнь серьезная: человек мучается, чувствует себя несчастным. А у меня болезнь приятная, полная очарования. По-моему, у меня было чересчур много энергии, и я ее потерял. Обхожусь без нее прекрасно.
Иногда меня мучают угрызения совести, но я искусно осуждаю себя за это, и они смягчаются.
Откровенно говоря, невыносимых угрызений у меня нет.
В свое время я боялся действовать, когда предвидел опасность. Сейчас я боюсь действия или, вернее, приобрел вкус к бездействию.
Я с удовольствием вижу напечатанным свое имя, но я не подарил бы и улыбки самому королю критиков ради того, чтобы он упомянул обо мне. Разве только он пришел бы ко мне сам. Да, да, в этом отношении я, кажется, молодец, и дается мне это легко.
25 февраля. Невидимые рычаги ветра.
* Маленькой Полетте Алле нянька, женщина набожная, сказала, что ее папаша наверняка находится в аду, и теперь девочка просыпается ночью с криком: "Папа горит! Папа горит!"
26 февраля. Голубоватый дым, а возможно, в печи жгут какую-нибудь дрянь.
* Если бы флюгер умел говорить, он наверняка сказал бы, что управляет ветром.
* Неврастеник: человек, пользующийся отменным здоровьем и страдающий смертельным недугом.
* Разум еле плетется. Жизнь тяжела, как тачка.
* Мое прошлое - это три четверти моего настоящего. Я больше мечтаю, чем живу, но мечтаю я не "вперед", а "назад".
27 февраля. Воровство менее гнусно, чем ложь.
* Вкушаю горькую усладу блистательного одиночества.
* Тучи таких очертаний, словно их выдумал поэт.
* Гурмон из гордости боится совпасть во мнениях с кучей глупцов.
2 марта. Он сэкономил двадцать франков, чтобы купить лотерейный билет. Можно выиграть миллион. Но он узнал, что государство удерживает в свою пользу столько-то процентов. Нет уж, увольте! Он хочет, чтобы ему заплатили все до последней копейки. Все или ничего. Поэтому билета он не покупает.
* Ночь - это ослепший день.
5 марта. В одном только Маринетта мне отказывает: s праве мечтать в сумерках. Неумолимо спрашивает:
- Пора зажигать?
Я не смею сказать нет, и она приносит мою непримиримую лампу, обращающую в бегство все мои мечты.
* Жизнь коротка, но скука ее удлиняет. Нет такой короткой жизни, где бы не нашла себе места скука.
* Погода пронзительная, свежая и нездоровая, как непросохшая известка на стенах.
* Высохшее дерево, я жду теперь листьев от других деревьев.
* Фабричная труба - толстый палец, марающий небеса дымом.
* Слуховые окошки - четырехугольные глазки крыши.
* Деревья, почки на них уже улыбаются, а завтра лопнут от смеха.
10 марта. Академия Гонкуров. Ладно, я согласен, при одном лишь условии, если меня не заставят говорить всем моим коллегам, что они талантливы.
* Не знаю, можно ли избавиться от своих недостатков, но зато знаю, как приедаются свои достоинства, а особенно если обнаруживаешь их у другого.
* Моя слава, слава, которой я жаждал, - это уже прошлое.
* Надо, чтобы одна твоя страница об осени доставила мне такое же удовольствие, как прогулка по опавшей листве.
13 марта. Подытоживать год за годом мои заметки, чтобы показать, каким я был. Сказать: "То-то я любил, то-то читал, в это верил". В сущности, ни малейшего прогресса.
* Вообразите себе жизнь без смерти. От отчаяния каждый день мы пытались бы себя убить.
* Имманентная несправедливость.
* Есть друзья, которые опасаются нас, будто верят, что мы знаем глубину их души.
* Перечитываю свои заметки. Моя жизнь не могла быть сложнее, что бы я ни совершил. Если бы даже написал еще что-то, - что далось бы нелегко, ничего бы к моему творчеству не прибавилось. Мое творчество!
Есть имена, которые уже ничего мне не говорят.
Не могу вспомнить лица тех, кто ушел из моей жизни.
Если бы я начинал жизнь сызнова, я пожелал бы себе такой же. Только я смотрел бы лучше. У меня плохое зрение, и я до сих пор не разглядел как следует эту маленькую вселенную, где продвигался ощупью.
Может быть, все-таки еще попробовать работать регулярно, ежедневно, как ученик, которому хочется быть первым по словесности. Не для денег, не для славы, но чтобы оставить после себя маленькую книжку, страницу, несколько фраз. Ибо я все еще не успокоился.