Робертсон Дженнифер. Певец меча

   — Если это правда…
   — Не имеет значения, — оборвал я ее. — Из ловушки есть выход, Дел. Все уже на свободе, остались только мы, — я махнул рукой. — Давай, баска. Вверх по стене и вон отсюда, по тоннелю.
   Дел посмотрела на щели в стене. Песня меча занимала все ее внимание, делая певца глухим и слепым ко всему происходящему. Удивление на лице Дел сменилось облегчением, но она снова нахмурилась, вспомнив о лошадях.
   — Жеребец… — она замолчала, увидев мое лицо. — Тигр…
   — Лезь, — сказал я. — Я могу быть таким же бессердечным, как и ты. Я хотел пошутить, но фраза прозвучала резко. Извиниться я не успел: Дел пошла к скале.
   Аиды! Им нужна была Дел!
   — Наверх! — закричал я. — Быстрее наверх!
   Она обернулась и увидела, как гончие перепрыгивают через лошадь.
   — Наверх! — кричал я, вытаскивая меч. — Им нужна ты, баска. Поднимайся по скале… быстрее… чтобы они не достали тебя…
   — Тигр…
   — Потом обсудим, баска… Я задержу их.
   Ну, попытаюсь задержать.
   Дел была уже на полпути к спасительному выступу, когда гончие ворвались в ловушку. Я чувствовал их горячее дыхание, скрежет когтей о кожаные ботинки и удары тел о мои ноги. Я стоял по колено в реке зверей.
   Они щелкали зубами, царапались и пытались повалить меня. Большинство кусалось неохотно, просто машинально. Им нужен был не я, но если уж я стоял на дороге, им приходилось помучиться и убрать препятствие.
   Ну а я собирался выстоять и сообщил им об этом, проведя мечом как косой. Я срезал головы, разрубал спины, прокалывал животы. Гончие меня сразу невзлюбили.
   Дел уже скрылась в тоннеле, и, попрыгав под скалой, звери повернулись ко мне, заставляя меня отступать вглубь ловушки. За моей спиной нервничали лошади Гаррода, беспокойно пританцовывал жеребец.
   Жеребец! Аиды, на лошади у меня будет больше шансов.
   Я выбрался из живой реки, поймал жеребца и вскочил на него.
   — Ну, старик, давай попробуем пробиться вместе, — я взял повод в одну руку, а другой размахивал мечом. — Давай прикончим несколько собак, старина.
   Большинство гончих было сбито с толку исчезновением Дел, другие отвлеклись, слизывая кровь с убитых или раненных собратьев. Остальные набросились на меня. Они хватали жеребца за бабки, сухожилия, колени, царапали живот, бока, пытались свалить его, остановить, разорвать. Но жеребец был разъярен и испуган, и прорывался к выходу изо всех сил, а когда такая целеустремленная лошадь, как мой старик решает, что он хочет бежать, никто его не остановит.
   Даже человек на спине.
   Есть что-то захватывающее в сражении против превосходящих сил, сидя на отличной лошади. Тебя начинают переполнять какие-то первозданные эмоции, которые срывают так называемую цивилизованность, вбитую в человека, чтобы он мог жить в поселках и городах или путешествовать с караванами. Я уже не был бойцом-одиночкой, я слился с лошадью. Я стал сильным и гордым. На меня накатывала могущественная волна эмоций. Захлестнув меня, она превращалась в накал, который, как мне начинало казаться, преображал стремительные атаки зверей в медленные, неуклюжие движения. И мне легче было убивать их.
   Я забыл, кто я и где нахожусь. Я чувствовал, как работают мышцы жеребца под моими бедрами, ощущал могущественный гнев, слышал фырканье и яростные визги. Гнедой безошибочно бил подкованными железом копытами — вместе мы были непобедимы.
   Я вдыхал запах крови и нечистот, вонь вырезанных внутренностей и ни с чем не сравнимое, наполняющее воздух зловоние колдовства.
   — Простите, — громко сказал я, — но на меня это впечатления не произвело.
   Я бился внимательно, следя, чтобы гончие не смогли стащить меня вниз. Казалось, что зверей меньше не становилось, а мы с жеребцом не могли сражаться вечно. Я дождался, пока поток временно прервался, врезал жеребцу по тяжело ходившим бокам, и он проскочил через огрызавшихся гончих.
   Я опасался, что гнедой откажется прыгать через мертвую лошадь. В этом случае мы без сомнения проигрывали бой, потому что сил жеребца надолго хватить не могло, а выстоять против гончих на земле у меня почти не было шансов. Поэтому, направив гнедого к выходу, я жестко зажал повод и шлепнул по покрытому кровью крупу плоской гранью меча.
   Он прыгнул, мой игривый старина, легко перелетел через тело и лязгнул подковами по камням каньона при приземлении. И хотя при прыжке я едва не слетел, я решил не пытаться остановить гнедого. Я еще раз шлепнул жеребца по крупу и сгорбился над гривой.
   — Теперь все зависит от тебя, — закричал я.
   И жеребец любезно понес меня по каньону.

23

   Шума от нас, жеребца и меня, было много. Подковы стучали и грохотали о камень, отбивая гравий, давя мелкие камешки и разбрасывая осколки о неясно вырисовывающиеся стены. Теперь, когда солнце взошло, я видел дорогу, но совершенно не понимал, где нахожусь, хотя совсем недавно проскакал по каньону в другом направлении.
   На бешеном галопе удержаться на голой спине лошади было нелегко. Я прижимался к гнедому со всей силой в бедрах и лодыжках. Левой рукой я намертво вцепился в его нестриженную гриву, другую руку занимал меч, который я не рискнул на такой скорости убрать — я боялся отсечь себе левую руку.
   Мы мчались через каньон, уворачиваясь от нависающих скал и перепрыгивая через завалы камней. Иногда скалы сходились очень близко, угрожая содрать мне уши, но я низко пригибался, пытаясь при этом не дергать жеребца. Я видел, что гнедой прекрасно обходится без моей помощи. Взять на себя руководство я смогу и потом, когда мы выберемся отсюда.
   Наконец мы достигли провала. Я и пытаться не стал выбраться по нему на равнину — подняться по осыпавшейся земле не мог ни жеребец, ни человек
   — и, оставив позади узкий каньон, я поскакал дальше, к широкому руслу реки, из которой ушла вода. Стены каньона резко расходились, левая стена оставалась такой же высокой, правая становилась немного ниже. Шершавые красные скалы напомнили мне тоннель, в который я отправил остальных.
   Остальные. Я выругался. Каньон превратился в тонкую черную линию, едва различимую вдали.
   Аиды, где же сейчас Дел?
   И где тогда гончие?
   А если… Нет, вряд ли. Они охотились не за мной, а за Дел. А Дел взобралась по стене и ушла в никуда. Я не знал, насколько хорошим был у гончих нюх и мог только надеяться, что они не пойдут наверх искать ее след. А заодно оставят в покое и меня.
   Я похлопал жеребца по шее.
   — Держу пари, тебя бы это устроило, старина.
   Жеребец выкладывался полностью. Я тревожно прислушивался к его хриплому дыханию. Гнедой был на грани срыва. Если он и дальше будет нестись с такой скоростью, он разобьет себе голени или переломает ноги. Любой из этих вариантов сделает его бесполезным для меня или кого-либо другого, а лошадь, которую больше нельзя использовать… Я яростно выругался. Нет. Он заслуживал лучшего.
   Я обернулся, чтобы снова осмотреть каньон. Вдали я слышал завывания, но гончих не увидел. Я глубоко вздохнул, быстро все обдумал и принял решение. Я начал осторожно сдерживать безумный галоп, превращая его в короткий, потом в тряскую рысь, а потом в неверный шаг.
   Я перекинул ногу и соскользнул с правого бока вместо левого, чтобы держать меч подальше от жеребца, который спотыкался и шатался так, что я боялся, как бы он не мотнул головой и не насадил сам себя на клинок. Я поймал повод и повел гнедого вдоль правой стены, выискивая расщелину, пригодную для подъема наверх. Я хотел выбраться из русла реки, хотя оно и стало широким, и найти возвышение, откуда можно было бы проследить за гончими, пока жеребец — да и я — наслаждались бы отдыхом.
   Что-то привлекло мое внимание. Трещина в скале. Возможно… не просто возможно, теперь точно. Передо мной был широкий пролом в стене русла. Грубая, неудобная лестница, ведущая на поверхность.
   Дожди сгладили острые каменные выступы, в выемках стояла вода, уступы изгибались как женские плечи. Их ширины вполне хватало для ног человека и копыт лошади. Подъем был — хвала богам валхайла — не очень скользким, но для жеребца эта лестница могла обернуться тяжким испытанием. Мой гнедой был лошадью, а не горной козой.
   Мне тоже нелегко было подняться. Я не отважился вести гнедого за повод, понимая, что чем выше он будет подниматься, тем больше будет желание выбраться из каньона, и соответственно увеличится скорость подъема. А учитывая то, что лошади имеют привычку карабкаться в гору прыжками и скачками, я рисковал закончить жизнь размазанным по камням. Не мог я подниматься и на жеребце — ступени были слишком крутыми и предательскими, чтобы мешать гнедому лишним весом, не говоря уже о том, что без седла я бы скорее всего упал. Но я сомневался, что жеребец рискнет одолеть подъем в одиночку, без поддержки с моей стороны. Поэтому я подвел его к расщелине, протащил за собой насколько шагов наверх и, с завидной прытью отскочив в сторону, шлепнул гнедого по крупу плоской гранью меча Терона.
   Может в жеребце и была кровь горных коз. В три длинных прыжка он поднялся наполовину, споткнулся, заскользил, но выровнялся и мощными рывками добрался до вершины.
   — Подожди меня, — запоздало крикнул я, убирая в ножны меч.
   Он и ждал, он был слишком измучен, чтобы уйти куда-то без меня. С трудом вскарабкавшись наверх, я обнаружил жеребца поглощенным необычным для него занятием: он стоял, застыв как статуя, опустив от слабости голову. Мыло покрывало грудь, плечи, бока. Струйки пота сбегали между ушей и капали с носа. Грудь раздувалась как кузнечные мехи.
   — Прости, старина, другого выхода не было, — я поймал повод, быстро осмотрел гнедого и скрипнул зубами, когда увидел следы боев. Красные пятна размывала соленая белая пена. Кровь стекала с груди, боков, покрывала ноги и копыта. Гончие вырывали куски шкуры и плоти, пытаясь остановить его. Гнедому нужны были отдых, забота, еда и вода. Ничего из этого я предложить ему не мог: гончие были слишком близко.
   Я поежился, посмотрел на небо. Уже рассвело, но облака снова закрыли солнце и серый свет смягчал яркость дня, приглушал звуки и цвета. Когда пошел дождь, я не удивился и воспринял это как очередное закономерное несчастье.
   Потом на землю опустился плотный, почти осязаемый туман. Я погрузился в ничто и затосковал по пустыне. Я не мог жить без тепла и солнечного света. Я должен был ходить по песку, а не по траве и листьям.
   А теперь, когда мне удалось сохранить жеребца, я должен был найти Дел.
   — Аиды, у тебя песчаная болезнь, — сказал я громко и убедительно, почувствовав отвращение от силы своей тоски. — Ты прожил тридцать с лишним лет один, а теперь мычишь как новорожденный осел в поисках матери, — я погладил мокрую морду жеребца. — Во-первых, можешь не сомневаться, что скоро ее найдешь — они не слишком далеко отсюда. А во-вторых, если не найдешь, сможешь с чистой совестью вернуться домой, на Юг, где тепло, светло и почти не бывает проклятых дождей. Где тебе на колено сядет девочка из кантины, кто-то купит тебе акиви, посчитав, что ты делаешь ему одолжение, принимая напиток, и будет потом рассказывать истории как сидел за одним столом с Песчаным Тигром. Круги там рисуют в песке, а не в грязи, и противники не ворчат про Северные узоры и Северных ан-кайдинов. Танзиры там знают твое имя и предлагают много золота за службу. И там уж тебе не придется беспокоиться, не покинет ли Северная баска этот мир во время очередного танца в круге, снова оставив тебя одного…
   Я замолчал. Измученный жеребец посмотрел на меня с присущим ему бесстрастием.
   — Аиды… у меня песчаная болезнь, — я повернул жеребца на Север и пошел. Охотиться на Северную баску.
   Поиск затянулся далеко за полдень и в конце концов я оказался дичью, а не охотником. Потому что Дел нашла меня, а не наоборот.
   Я скрылся в кустах по малой нужде, когда из тумана появилась Дел, поправляющая влажные волосы. Сначала она увидела жеребца — я оставил гнедого на открытом месте, а сам нырнул в деревья. Я хотел позвать ее, но передумал. Воссоединение можно и отложить на минуту, а я за это время закончу свои дела.
   Дел подошла к жеребцу и тихо заговорила с ним. Он чуть оживился, понюхал ее и, когда Дел подошла поближе, чтобы погладить его по шее, потерся головой о ее плечо. Я закончил, сделал два шага и остановился. Я так ничего и не сказал. Я слушал ее и смотрел.
   — Бедный мальчик, — ласково говорила Дел. — Бедный смелый мальчик, израненный зубами и когтями… Тебя измучили, да? Заставляли бежать, драться и снова бежать… и не было времени отдохнуть, — она слабо улыбнулась, когда он ткнулся в нее мордой и потерся сильнее, оставляя грязные мокрые следы на такой же мокрой шерстяной ткани. — Бедный мальчик с Юга, ты так устал от холода, дождей, туманов… как и твой хозяин, мой бедный Песчаный Тигр, к которому я так привязалась, хотя он этого и не понимает.
   Дел огляделась, продолжая поглаживать морду жеребца. Она откинула растрепавшиеся волосы и я вдруг заметил, что черты ее лица заострились и лишились обычной женской нежности. Глядя на нее, я понял, что она похудела. От постоянных переживаний кожа в уголках глаз и рта натянулась. Дел выглядела гораздо старше своих лет. Перенесенные испытания украли беззаботность молодости, заменив ее гнетом ответственности, какого не знал никто, независимо от пола.
   Моя бедная храбрая Делила, там измученная необходимостью прощать и мстить.
   Я вышел из деревьев и спустился к ней, наблюдая как меняются ее глаза, когда она заметила меня. Я увидел короткую вспышку облегчения, которая говорила «Он жив, он цел, он тот же Песчаный Тигр».
   А я и собирался жить в соответствии с этим заявлением.
   — Ну, — легко сказал я, — долго же ты добиралась.
   Дел улыбнулась, показав зубы.
   — Мы вообще-то не собирались тебя искать.
   — Тогда зачем ты пошла?
   — Нам нужна лошадь.
   С этим не поспоришь, раз пять лошадей Гаррода погибли.
   — Как остальные?
   — Адара устала и сообщает об этом всем, кто оказывается рядом. Гаррод еще переживает из-за гибели своей пятерки, но это естественно для Говорящего с лошадьми. Массоу принимает все за приключение. Киприана… — Дел пожала плечами. — Она хотела пойти со мной, но Адара заставила ее остаться.
   Я провел ладонью по лицу.
   — Аиды, Дел, что же мне с ней делать? Она же еще девочка…
   — А если бы она была старше? — Дел снова улыбнулась, задумчиво приподняв брови. — И она не так уж молода, Тигр. Всего на пять лет младше меня.
   — Знаю, знаю… Не напоминай, — я вздохнул. — Иногда мне кажется, что ты слишком молода для меня.
   — Мне тоже, — безжалостно согласилась она. — Мне бы подошел кто-то вроде Гаррода… — она старательно изобразила задумчивость.
   — Ну нет, — прямо сказал я, — только не Гаррод. Он не для тебя. А если он принимал участие в убийстве твоей родни?
   Все ее веселье моментально исчезло. В глазах снова появился лед.
   — Гаррод этого не делал, — холодно сообщила она, — но он знает об этом. Не может не знать. Он был с Аджани.
   — Был с ним? — я нахмурился. — Одно дело знать его, другое быть в его банде.
   — Он знает Аджани. Он так сказал. И он был в его банде. Но он клянется, что это было давно и он никогда не убивал людей, — Дел говорила таким спокойным голосом, что он выдавал ее гнев сильнее чем крик. — В этом есть какая-то разница, но мне еще нужно разобраться.
   Конечно стоило обсудить Гаррода, подумал я, но у нас были темы и поважнее. Например гончие. Так я и сказал.
   Дел покачала головой.
   — Пока они исчезли, но, думаю, еще вернутся, — Дел покачнулась, когда жеребец снова потерся о нее. — Может ты и прав, Тигр. Похоже, что они идут за кем-то — или чем-то — конкретным… и почти наверняка они заколдованные звери. Их создала не природа, иначе они не действовали бы так избирательно, так целеустремленно. И они никогда бы не позволили тебе и жеребцу сбежать.
   — Я и сам этому удивился, — я подобрал покачивающийся повод. — Он слишком устал, чтобы везти двоих, баска. Нам придется идти за тобой.
   Она махнула рукой в Северном направлении.
   — Это недалеко, пара миль. В каньоне… — она задумалась и странно улыбнулась. — Очень интересный каньон.
   — Надеюсь не очередная ловушка, — я пошел вперед, жеребец поплелся за мной.
   — Нет, что ты. И гончие туда не пойдут. Слишком сильна магия.
   — Магия? — я остановился. — Магия?
   Дел кивнула.
   — Очень могущественная магия. Такого ты еще не встречал.
   Я хмыкнул.
   — За мою жизнь я видел магию не часто, баска, но в большинстве случаев она мне не нравилась. Магия есть и в гончих, даже ты признаешь это.
   — Да, я признаю, — терпеливо согласилась она. — Да, гончие рождены магией, злобной магией… но Кантеада другие.
   — Что?
   — Не что, кто. Кантеада, — Дел вздохнула. Вид у нее был совершенно дурацкий. — Тигр, если бы ты мог понять…
   — Постараюсь, — сухо пообещал я. — Объясни.
   Дел покачала головой.
   — Объяснения не помогут. Ты не поймешь. Иногда мне кажется, что некоторые вещи ты понять просто не в состоянии.
   Ее слова мне не очень польстили.
   — Откуда ты знаешь? Я не совсем слепой…
   — Не слепой, — она не дала мне закончить. — Глухой. По крайней мере глухой к музыке.
   — Музыка, — вздохнул я, проводя ладонью по лицу. — Баска, ты могла бы объяснить поконкретнее? Вся эта болтовня про музыку и магию…
   — Вся эта «болтовня», как ты выразился, слишком конкретна, чтобы ты ее понял, — Дел показала на Север, предлагая продолжить путешествие.
   Я снова повел жеребца вперед.
   — Значит ты говоришь, что эти люди, Кантеада, музыканты.
   — Нет, — мягко возразила она. — Кантеада это сама музыка.
   Я хмыкнул.
   — Заметная разница.
   — Разозлился, да? — Дел покачала головой. — Я же говорила, ты не поймешь.
   — Я понял одно, — объявил я. — Неизвестно по какой причине, насколько я могу судить, нами заинтересовался волшебник и отправил по нашему следу гончих из аид. Может, конечно, он так развлекается, но мне это удовольствия не доставляет, — я хмуро посмотрел на Дел. — Мне не нравится эта история, мне не нравится все, что с нами происходит, даже эта страна мне не нравится, — я глубоко вздохнул, снова помолчал и, заметив, что она еще слушает, продолжил в том же духе. — С той минуты, как мы пересекли Границу, я все время мокрый. Ты наполовину заморозила меня мечом, на меня напали локи, живые и мертвые всадники, за мной гнались заколдованные гончие, мать и дочь лезут ко мне, требуя любви, и все это время ты меня тактично от себя отгоняешь. И ты еще винишь меня, что я разозлился?
   Дел задумчиво разглядывала меня.
   — Ты устал, — наконец заключила она. — Ты почувствуешь себя лучше, когда поешь.
   — Поешь, шмаешь, — проворчал я. — Я почувствую себя лучше только когда мы покончим с твоими делами и вернемся на Юг, где тепло, светло и сухо.
   Дел взяла у меня повод.
   — Если мы будем стоять здесь, Тигр, мы никогда никуда не попадем.
   Раздражение, как и дождь, никак не унималось. Я повернулся и пошел.

24

   Справа от нас тянулся узкий каньон, по которому мы с жеребцом успели прокатиться два раза, в обе стороны. Слева над нашими головами поднималась серая унылая скала, блестевшая от бесконечного дождя, сыпавшего с неба. Скала выглядела так, словно кто-то высек ее из земли гигантским топором, оставив огромные зарубки и борозды, но грубые резкие контуры смягчали мох и упавшие листья, устилавшие всю скалу зелено-золотым ковром, отливавшим цветом увядшей сливы.
   — Здесь даже цвета другие, — пожаловался я, шурша мокрыми от дождя листьями.
   Дел посмотрела на меня, на скалу, на голые деревья, на листопад, на землю цвета меха выдры. Подумав, она кивнула.
   — Они глубже, богаче, старше… Не такие неверные, как на Юге.
   — Неверные? — я не понял, что она имела в виду.
   — Да. На Юге цвета неуловимые. Их подчиняют себе капризы погоды. Самумы, переносящие пески на мили. Деревья и трава, скрывающие от мира каждую каплю воды. Солнце, крадущее жизнь отовсюду, и у людей, и у животных.
   Я нахмурился.
   — Ты мне как-то сказала, что Юг тебе нравится.
   — Я его уважаю. Я восхищаюсь его силой, жестокой красотой, стремлением выжить. Но это… это… — одной рукой она обвела горы, каньон, лес. — Все это я знала с рождения. Это мои цвета и даже запахи. Аромат мокрой от дождя земли. Этот мир создал меня.
   Что-то шевельнулось во мне. Такой крошечный маленький бутон, угрожающий распуститься.
   — Ты говоришь так, словно собираешься остаться здесь навсегда.
   Она резко посмотрела на меня и отвернулась.
   Бутон распустился и показал мне все цвета моего страха.
   — Баска… как только эта история закончится, мы вернемся на Юг. Я точно. А ты нет?
   Она старательно избегала моего взгляда.
   — Я еще не решила.
   Женщины — стихийные создания. Они действуют руководствуясь эмоциями, а не логикой. Они имеют склонность принимать внезапные решения и даже если доказать им, что они совершенно неправы, они держаться за свои слова упрямо, просто для показухи, чтобы сохранить лицо и успокоить гордость. Они редко анализируют ситуации, да и не могут это сделать, поскольку видят лишь то, что хотят видеть. Они замечают что-то, у них появляется желание этим обладать и они это берут, а если не могут взять сами, находят мужчину, чтобы он получил это за них.
   Они говорят первое, что придет в голову, а потом жалеют и отрицают, что когда-то это говорили.
   Женщины — непостоянные создания.
   Но у них есть много общего с мужчинами и я сразу понял, что скрывается за уклончивостью Дел, независимо от произнесенных ею слов. Дел сказала, что еще не решила, и я не сомневался, что решение готово.
   Я застыл. Пришлось остановиться и жеребцу.
   — Ты хочешь сказать, что протащила меня весь этот путь на Север из-за какого-то трижды проклятого кровного суда и не собираешься возвращаться домой?
   Она ответила не сразу. После долгой паузы Дел тихо напомнила:
   — Я дома, Тигр.
   Аиды. Возразить нечего.
   Я постарался говорить грубовато:
   — Дел…
   — Я сказала, что еще не решила.
   — А когда ты решишь?
   Она пожала плечами.
   — Когда решу.
   Она меня утешила. Сломанными ногтями я провел по старым следам от когтей. Пару дней мне некогда было бриться и щетина меня бесила.
   — А когда, по твоему мнению, это случится?
   — Я не знаю! — ее крик эхом отозвался в каньоне, карабкаясь по скалам и теряясь в деревьях. Жеребец насторожил уши.
   — Угу, — сказал я. — Понятно.
   Ее лицо яростно вспыхнуло.
   — Откуда мне знать? — выдавила она. — Откуда мне знать, останусь ли я в живых после встречи с истойя и ан-истойя, кайдинами и ан-кайдинами. Я должна предстать перед ними и унижаться, вымаливать у них прощения, суда, кары. Как я могу сказать, что буду делать со своей жизнью, когда они могут не позволить мне сохранить ее.
   — Ну, я думаю, они позволят тебе сохранить…
   — Ты не знаешь точно, Тигр!
   Я ее расстроил.
   — Послушай, Дел…
   — Нет! — бешено крикнула она. — Не опекай меня. Не успокаивай мой страх и не говори, что для него нет оснований. Не гладь меня по головке и не обещай все исправить. Не обещай разогнать тени, потому что ты не знаешь, что вызвало их.
   Ну конечно всего этого я сделать не мог. Пока она меня об этом не попросила. А она не просила.
   — Я не хочу потерять тебя, — сказал я. И тут же пожалел об этом.
   — Я тебе не принадлежу, Тигр.
   — Нет, — согласился я. — В последнее время нет. Ты и твоя одержимость локи…
   Она выразила свое отношение к локи короткой грубой фразой на Южном.
   — Думаю им бы это понравилось, — отметил я. — Ты же сама мне объясняла, что они… ну что их привлекают мужчина и женщина «в соединении», как ты выразилась.
   — Так и есть, — только губы двигались. Зубы были крепко стиснуты.
   — Ну тогда и волноваться не о чем, — я сладко улыбнулся. — Правильно?
   Дел развернулась и пошла вперед.
 
   Нас предупредил жеребец. Может быть к тому времени мы с Дел уже устали от ходьбы. Шли мы молча, каждому было о чем подумать. Мы просто не заметили. Гнедой, к счастью, заметил.
   Уши повернулись вперед. Он глубоко вздохнул, шумно выдохнул, как делают лошади когда в чем-то сомневаются, и остановился так резко, что натянулся повод в моей руке.
   Я почувствовал запах прежде чем увидел их самих. Я хорошо запомнил его — гнилую, мускусную вонь смерти — после недолгого плена в каньоне.
   — Ты кажется говорила, что гончих здесь нет.
   — Их и не было, — сталь запела — Дел вынимала из ножен меч. — Они ушли по каньону за тобой, а потом просто исчезли.
   — Но теперь они вернулись.
   Мы шли по полоске земли между каньоном и скалой. Нас окружали тонкие деревья, с голых веток капал дождь. Места для схватки было маловато, но гончие знали как использовать тесноту с выгодой для себя. От мокрых листьев шума меньше чем от сухих. Вода заглушала звуки, склеивала их, превращала землю в мокрый ковер, но и по нему гончие не могли передвигаться бесшумно, и я услышал их. Впереди, по бокам и сзади. На этот раз не каньон-ловушка. Они обойдутся и без него.
   День, как всегда — по крайней мере для меня — состоял из всех оттенков серого, от пепельного до черного. А теперь еще добавились гончие: скучные грязно-серые шкуры с серебристыми пятнами, такие же как дождь, как скала, и взгляд остановить не на ком. В тишине звери скользили между деревьями, низко опустив головы и поджав хвосты. Гривы били по широким плечам.