Страница:
— Если она так глубоко ранила ваше сердце, дон Румата, — продолжила баронесса.
Возникла некоторая пауза. Пампа, подумав видно, что его слова могли быть в чем-то бестактны, старался изобрести что-нибудь, что загладило бы его оплошность. Размышления, впрочем, не мешали ему работать челюстями над зажаренным поросенком. Когда от последнего осталось менее половины, барон, наконец, нашел приемлемое решение.
— Благородный дон Румата, почему же ваша чаша пуста? Неужели ируканское из моего погреба столь дурно? Или же вы дали обет трезвости?
— Нет, барон. Ваше ируканское превосходно. Просто я задумался… О Кире. Что слышно о ней? В дороге до меня доходили всякие вздорные слухи. О какой-то армии. На сколько верно, что она действительно жива?
— Слухи? — переспросил Пампа, — Ха! Если бы! Видимо, придется все же разбудить моего беспутного отпрыска. Не так уж серьезна его рана, чтобы…
— Его рана?
— Пустяки, — отмахнулся барон, — царапина, о которой настоящий мужчина забывает на следующий же день. Эй, там! Скажите баронету, что его весьма не хватает за столом. И пусть не заставляет нас слишком долго ждать, поскольку наш гость сгорает от нетерпения…
Не найдя, что бы еще сказать, Пампа схватил огромной лапищей кувшин и щедро наполнил чаши — свою, Руматы и баронессы.
— Супруг мой, вы решили напоить меня допьяна? — кокетливо спросила она.
— Ээ… Я просто не заметил…
— Не заметили, что это — я?
— Не заметил, что твоя чаша столь обширна… Обильна. Да и что тут пить?
В подтверждение своих слов, Барон легко опрокинул свою чашу в глотку и наполнил ее снова.
Румата сделал пару глотков и вежливо улыбнулся. Затем спросил:
— Скажите, друг мой, что столь интересного может поведать нам юный баронет?
— Ха! Совсем недавно он отличился в битве. С той самой армией. Да-да, именно армией, хоть и зазорно называть так толпу сброда, вооруженную дубьем и косами, переделанными под пики. Но раз они нанесли поражение ируканскому войску — то, клянусь всей нечистью Икающего леса, армией они могут называться по праву.
— И вы хотите сказать, что эту… армию возглавляет… Кира?
— Да, мой друг. Именно это я и говорю, потому что, так оно и есть!
— Я был уверен, что она мертва, — сказал Румата, — арбалетный болт пронзил ей горло, другой попал на пол-ладони ниже левой груди. Она умерла прямо у меня на руках и…
— Наслышан, благородный дон, — перебил Пампа, — это была настоящая битва, клянусь костями Каты праведного! Вы раздавили этого вонючку дона Рэбу, как клопа, а его орденских горе — вояк вывозили потом на двух возах, как свиные туши — не будь я барон Пампа, дон Бау! А потом куда вы исчезли? Почему не приехали ко мне — ведь мои стены защитили бы вас хоть от трех святых орденов сразу! Тем более, у меня свои счеты с этим вороньим отродьем. Они ведь хотели прибрать к рукам мои родовые земли! Ха! Я гнал эту погань до самой сайвы. А их командира, как его, отца Ариму разрубил на восемь частей и скормил свиньям прямо во дворе!
— Я не хотел причинять вам беспокойство, благородный дон. Поэтому подался в Соан, к дону Кондору, тем более я все равно должен был навестить его.
— Ну, что сделано… — начал было барон, — и в это время доложили:
«Благородный дон Тага, баронет Пампа»
Баронет был ничего себе. Даже легкая хромота (недавнее ранение в бедро — отметил про себя Румата) лишь слегка замедлила стремительность его движений. Он был не так грузен и широк в кости, как его отец, но, похоже, немногим уступал тому в силе — несмотря на свои неполные 17 лет.
Мгновение — и он уже припал на колено посреди залы.
— Приветствую вас, благородные доны. Приветствую вас, дорогая матушка. Благородный дон Румата, я рад увидеть вас, ибо премного наслышан о вашей доблести. Отец, вы звали меня.
Пампа удовлетворенно кивнул и рявкнул:
— Садись, сын. Выпей с нами вина.
Баронет уверенно устроился между отцом и Руматой. Это была, разумеется, некоторая вольность — но позволительная, согласно этикету, для круга друзей и товарищей по оружию.
Пампа наполнил его чашу, и, тщательно подбирая слова, объяснил.
— Тага, сынок, дон Румата, до недавнего времени… Скажу просто, по-солдатски. Особа, известная, как Кира, была ему как жена. Я верно сказал, друг мой?
— Вернее не скажешь, барон, — вежливо согласился Румата, — видите ли, дон Тага, я был уверен, что Кира убита. И вот, вернувшись из странствий, узнал, что она не только жива, но и оказалась в центре неких событий. Но негоже было бы верить всяческим слухам. От вашего же благородного отца я узнал, что вы можете поведать, что происходит на деле.
Баронет отхлебнул вина и некоторое время смотрел Румате прямо в глаза — будто желая прочесть еще какой-то незаданный вопрос. Взгляд у юноши был цепкий, внимательный, как и бывает у человека, с ранних лет приученного играть в игры, где ставкой является жизнь — своя и товарищей.
Лишь затем он начал рассказ — неторопливый и обстоятельный.
…
Итак, в середине весны некая толпа, как говорили, возомнивших о себе простолюдинов, вторглась из предгорий в полосу ируканских земель, граничащую с Арканарской областью Святого Ордена. Как следовало из старинного договора баронов Пампа с герцогами Ирукана, первые оказывали вторым «помощь в войне службой, но не войском». Потому дон Тага отправился на войну, взяв с собой, согласно обычаю, одного слугу, двух оруженосцев и по два коня на каждого. Соединившись в оговоренном месте с силами герцога, дон Тага был представлен кузену его высочества, маршалу Дирке, принял под командование полусотню тяжелой кавалерии и две полусотни легкой. Всего же войска было три сотни гвардейской кавалерии на боевых верблюдах, шесть сотен тяжелой кавалерии, пятнадцать сотен легкой, и четыре с половиной тысячи пехоты.
Двигались походным порядком, выставив боевое охранение из легкой кавалерии, покуда невдалеке от излучины Бычьего ручья не заметили дымов лагеря холопского войска. Ввечеру разбили лагерь, не зажигая огней, а к ночи отправились взять языков — в чем дон Тага лично участвовал. Захватили четверых, тихо, так что никто и не заметил. Довезли правда, лишь троих — одному благородный дон слишком сильно стукнул по голове и тот помер еще на полпути. Но и троих оказалось достаточно — поскольку, напуганные видом каленого железа, говорили они без понуканий и складно.
Рассказали языки, что число холопского войска то ли 12, то ли 15 тысяч. Люди в основном от сохи, кроме шести — семи сотен варваров, да еще сотни — другой прибившихся разбойников и обнищавших ландскнехтов. Все пешие, обоз на быках, вооружены кто чем, разбиты на сотни кое-как. Во главе же стоит баба или девка, а может ведьма или жрица Старой Богини, которой еще покланяются в заокраинных землях. Девка эта, молодая и красивая, лет 20, рыжая и хитрая, как все дьяволы сразу. При ней командир ландскнехтов, варварский царек, да еще выборные из холопов. Вот такое, с позволения сказать, войско. Сброд, а не войско.
Отправили толковых людей — посчитать костры противника. Те посчитали — да, все сходится, если и соврали языки, то не сильно.
Прослушав все это, маршал приказал готовиться к атаке на рассвете. В центр поставил гвардейскую кавалерию, по бокам оставил просветы для легкой кавалерии, поодаль — два крыла кавалерии тяжелой (дону Таге на правом крыле место досталось), а с флангов выдвинул загодя пехоту и лучников.
Как водится, чуть рассвело, пропели рожки, да и бросилось доблестное герцогское войско на супостата.
Там, видать, засуетились, потому что дыма от костров повалило больше — где-то заливать бросились, а где-то может навес в костер упал или горшок с похлебкой опрокинулся. Так и бывает обычно.
Ну, вот доскакали — тут и оказалось, до чего хитра рыжая ведьма — лагерь-то пуст. Но дыма все больше, просто туча дыма. Потому что все, что можно, дегтем залито и стожки сена, дегтем же пропитанные горят.
Маршал шлет на фланги вестовых — передает команду: вперед — не могли сиволапые далеко убежать, да и рассеяться им особо негде, догоним — порубим на ходу. Так и бросились за ними — сквозь дым, в котором еще в предрассветных сумерках, конец собственного копья не вдруг разглядишь. И дым какой-то дрянной, от него кони дуреют, и у всадников голова кругом.
Не с проста это — решил дон Тага — и скомандовал смотреть в оба, да отстать на три конских корпуса от остальной лавы. Это их и спасло. Потому что налетела лава с размаху на низко растянутые сети и на загодя вкопанные в землю деревянные шипы.
Тут полетели стрелы. Плохие стрелы, слабые, охотничьи, а не боевые. Но, по варварскому обычаю, соком черной груши смазанные. Как попал сок в кровь — хорошо, если семь раз вздохнуть успеешь.
А после на них вся холопская орда наскочила. И вооружены холопы оказались не чем-нибудь, а длинными пиками и рогатинами, которыми что коня, что всадника можно издалека достать — особенно, если он от дыма одурел и не соображает, что вокруг. А чуть дальше в дыму рослые фигуры мечами-двуручниками машут. Не разобрать, кто — но видно, не новички в воинском деле.
В общем повернул дон Тага своих — и галопом вдоль того заграждения из сетей, где маршальская кавалерия барахтается. Обошли сети — и ударили с фланга на холопов. Да так, чтобы прорваться, пока их лучники не подоспели с отравленными стрелами. Прорвались. Посчитал дон Тага людей — было полтораста, осталось семьдесят два. Кто коня остановить не успел перд сетями да шипами, кого стрела отравленная нашла, кто в сече сгинул. Самому дону рогатина бедро пропорола — но неглубоко, перетянул платком — и ладно. Тут к ним дон Рипат присоединился — с неполной сотней легкой кавалерии. Да, тот самый Рипат, что в серых капитанах ходил, а после — подался на службу герцогу. Пройдоха этот дон Рипат, но офицер дельный и знающий.
Так от всего маршальского войска лишь 147 всадников осталось, из них почти половина раненные. Пехота — уже не войско, потому что разбежались кто куда.
И дон Рипат говорит: мы, баронет, в тылу у холопской армии. Слева — горы, справа — орденская граница. Что делать будем — попробуем проскочить или рискнем с боем прорываться?
Тогда дон Тага решил: надо прорываться, пока люди не остыли и раны еще двигаться не сильно мешают. Да и холопы, пока маршальскую конницу добивают, не очень-то готовы нас остановить.
Так и честь сохраним и шансов больше, а проскочить — не проскочишь, у холопов, наверное, вся окраина уже в осведомителях.
На том и порешили…
Тут от места, где битва завершается, скачет всадник, в руке — пика, на пике — белый лоскуток. Парламентер, значит.
Ну, я послушаю, — говорит дон Тага, а вы, дон Рипат, стройте наших орлов, пусть готовы будут.
И поскакал навстречу.
Парламентер оказался не парламентер, а девка — та самая. Тут он и узнал, что имя ей — Кира и она — не кто-нибудь, а посланница Хозяйки, то есть Старой Богини. Разговор получился на удивление спокойный и мирный.
С герцогом вашим не хочет Хозяйка воевать, и с бароном, отцом твоим — тоже не хочет. Вы правите на этой земле от века — и да будет так. А вот Святой Орден — чужой здесь, не хочет его ни Хозяйка, ни эта земля, ни то, что на этой земле живет. И послана она, Кира, чтобы от Ордена землю очистить. А что по земле герцога пришлось пройти — так ведь ничего этой земле не сделается. Три года, не более, побудем здесь — и уйдем. Так сказала Кира.
Еще сказала, сожалеет, что битва случилась по недоразумению — и всех, кто из благородных погиб, она уже приказала на возы грузить, вместе с оружием и значками, с надлежащим почтением. Всех же раненых и пленных предлагает она отпустить вместе с доблестной конницей благородного дона Таги и его капитана (который, как она видит, как раз эту конницу строит).
Дальше показала Кира ладошкой — а за ее спиной, в двухстах шагах в две с половиной шеренги панцирная пехота построена. Грамотно построена — редко, но точно, как шашки-фигурки в мудреной соанской игре. Редко — это чтоб длинным двуручным мечом соседа не задеть.
Так вот кто там, в дыму, маршальских гвардейцев добивал… И откуда только они взялись?
Знал дон Тага, хоть сам не видел, как кавалерия наскакивает на такой строй — и рушится, как колосья скошенные, вокруг пехотинцев-железнобоких. Те же знай себе мечами машут, рубят коням да верблюдам ноги, а всадникам упавшим — что придется, кому — руки, кому — головы.
Да, тут уже не прорвешься…
А Кира, тем временем, взмахнула рукой — разошлись панцирники в сторону и образовали широкий проход.
Ну, и что дону Таге прикажете делать?
Вернулся он к дону Рипату и говорит — вот такие у нас дела. Перестраиваемся в колонну по четыре — и пошли.
… Не обманула, рыжая.
Так, пришло с маршалом Диркой примерно семь тысяч человек, а ушло живыми с доном Тагой — чуть меньше тысячи. Остальные — в поле лежать остались, да сам маршал, порядком побитый и себя не помнящий, лежа в телеге ехал. Доехал-таки живым до кузена — герцога. Что и решение его светлости предопределило.
Нет, сначала, само собой, его светлость изволил на дона Тагу ножками топать, потом же, однако сказал: «Ладно. Как бы то ни было, битву мы выиграли» — здесь дон Тага подумал: ну да, ясное дело, выиграли, по нашей драной заднице это любому видно.
Так вот: «Битву мы выиграли, — сказал герцог, — но вилланы своей доблестью, пусть и по их скудоумию, не туда направленной, награду заслужили. Жалую им земли, что от гор до орденской границы на три года в бесподатное владение. Сейчас канцелярия грамоту выправит — а вы, дон Тага, отвезете эту грамоту донне Кире, да не забудьте взять с нее клятву, что через три года вернет земли в порядке, как приняла. После этого разрешаю вам вернуться домой, так как служба ваша сделана по чести, о чем и скажете вашему отцу, благородному дону Пампе».
— Отвез я Кире грамоту, взял с нее клятву и вернулся домой, — закончил свой рассказ дон Тага, будто поездка в войско Хозяйки была чем-то столь же будничным, как чаша вина за обедом.
Румата сделал еще глоток из своей чаши и обратился к барону:
— Ваш сын вырос добрым воином, друг мой.
— Ха! — Рявкнул довольный Пампа, — моя кровь!
— Супруг мой, — с улыбкой заметила баронесса, — не вы ли еще год назад, называли дона Тагу никчемным шалопаем?
— Любовь моя, но как же иначе? — недоуменно спросил барон, — Мой отец называл меня так же до моей первой битвы, а его называл также мой дед. Если мы не будем блюсти обычаи, мы перестанем быть Пампа, раздери меня черти!
— Скажите, дон Тага, — продолжал, тем временем, Румата, — вы ведь, наверно, долго говорили с Кирой. Быть может, услышали от нее еще что-то достойное внимания?
— Вы правы, дон Румата, — ответил баронет, слегка наклонив голову в знак уважения, — не даром говорят, что вы не только доблестный, но и мудрый человек. Вот что она сказала: «я знаю, кто будет искать меня, почему и зачем — и он найдет меня там же, где ты меня нашел, если поспеет до солнцестояния». Не вас ли она имела в виду, благородный Румата?
— Меня, — подтвердил он, — благородные доны, дражайшая баронесса, я выезжаю немедленно. Нехорошо заставлять даму ждать.
— Эх, горячая кровь! — провозгласил барон, — ну, что ж. Эй, там, седлайте коня благородному дону Румате!
** 3 **
Возникла некоторая пауза. Пампа, подумав видно, что его слова могли быть в чем-то бестактны, старался изобрести что-нибудь, что загладило бы его оплошность. Размышления, впрочем, не мешали ему работать челюстями над зажаренным поросенком. Когда от последнего осталось менее половины, барон, наконец, нашел приемлемое решение.
— Благородный дон Румата, почему же ваша чаша пуста? Неужели ируканское из моего погреба столь дурно? Или же вы дали обет трезвости?
— Нет, барон. Ваше ируканское превосходно. Просто я задумался… О Кире. Что слышно о ней? В дороге до меня доходили всякие вздорные слухи. О какой-то армии. На сколько верно, что она действительно жива?
— Слухи? — переспросил Пампа, — Ха! Если бы! Видимо, придется все же разбудить моего беспутного отпрыска. Не так уж серьезна его рана, чтобы…
— Его рана?
— Пустяки, — отмахнулся барон, — царапина, о которой настоящий мужчина забывает на следующий же день. Эй, там! Скажите баронету, что его весьма не хватает за столом. И пусть не заставляет нас слишком долго ждать, поскольку наш гость сгорает от нетерпения…
Не найдя, что бы еще сказать, Пампа схватил огромной лапищей кувшин и щедро наполнил чаши — свою, Руматы и баронессы.
— Супруг мой, вы решили напоить меня допьяна? — кокетливо спросила она.
— Ээ… Я просто не заметил…
— Не заметили, что это — я?
— Не заметил, что твоя чаша столь обширна… Обильна. Да и что тут пить?
В подтверждение своих слов, Барон легко опрокинул свою чашу в глотку и наполнил ее снова.
Румата сделал пару глотков и вежливо улыбнулся. Затем спросил:
— Скажите, друг мой, что столь интересного может поведать нам юный баронет?
— Ха! Совсем недавно он отличился в битве. С той самой армией. Да-да, именно армией, хоть и зазорно называть так толпу сброда, вооруженную дубьем и косами, переделанными под пики. Но раз они нанесли поражение ируканскому войску — то, клянусь всей нечистью Икающего леса, армией они могут называться по праву.
— И вы хотите сказать, что эту… армию возглавляет… Кира?
— Да, мой друг. Именно это я и говорю, потому что, так оно и есть!
— Я был уверен, что она мертва, — сказал Румата, — арбалетный болт пронзил ей горло, другой попал на пол-ладони ниже левой груди. Она умерла прямо у меня на руках и…
— Наслышан, благородный дон, — перебил Пампа, — это была настоящая битва, клянусь костями Каты праведного! Вы раздавили этого вонючку дона Рэбу, как клопа, а его орденских горе — вояк вывозили потом на двух возах, как свиные туши — не будь я барон Пампа, дон Бау! А потом куда вы исчезли? Почему не приехали ко мне — ведь мои стены защитили бы вас хоть от трех святых орденов сразу! Тем более, у меня свои счеты с этим вороньим отродьем. Они ведь хотели прибрать к рукам мои родовые земли! Ха! Я гнал эту погань до самой сайвы. А их командира, как его, отца Ариму разрубил на восемь частей и скормил свиньям прямо во дворе!
— Я не хотел причинять вам беспокойство, благородный дон. Поэтому подался в Соан, к дону Кондору, тем более я все равно должен был навестить его.
— Ну, что сделано… — начал было барон, — и в это время доложили:
«Благородный дон Тага, баронет Пампа»
Баронет был ничего себе. Даже легкая хромота (недавнее ранение в бедро — отметил про себя Румата) лишь слегка замедлила стремительность его движений. Он был не так грузен и широк в кости, как его отец, но, похоже, немногим уступал тому в силе — несмотря на свои неполные 17 лет.
Мгновение — и он уже припал на колено посреди залы.
— Приветствую вас, благородные доны. Приветствую вас, дорогая матушка. Благородный дон Румата, я рад увидеть вас, ибо премного наслышан о вашей доблести. Отец, вы звали меня.
Пампа удовлетворенно кивнул и рявкнул:
— Садись, сын. Выпей с нами вина.
Баронет уверенно устроился между отцом и Руматой. Это была, разумеется, некоторая вольность — но позволительная, согласно этикету, для круга друзей и товарищей по оружию.
Пампа наполнил его чашу, и, тщательно подбирая слова, объяснил.
— Тага, сынок, дон Румата, до недавнего времени… Скажу просто, по-солдатски. Особа, известная, как Кира, была ему как жена. Я верно сказал, друг мой?
— Вернее не скажешь, барон, — вежливо согласился Румата, — видите ли, дон Тага, я был уверен, что Кира убита. И вот, вернувшись из странствий, узнал, что она не только жива, но и оказалась в центре неких событий. Но негоже было бы верить всяческим слухам. От вашего же благородного отца я узнал, что вы можете поведать, что происходит на деле.
Баронет отхлебнул вина и некоторое время смотрел Румате прямо в глаза — будто желая прочесть еще какой-то незаданный вопрос. Взгляд у юноши был цепкий, внимательный, как и бывает у человека, с ранних лет приученного играть в игры, где ставкой является жизнь — своя и товарищей.
Лишь затем он начал рассказ — неторопливый и обстоятельный.
…
Итак, в середине весны некая толпа, как говорили, возомнивших о себе простолюдинов, вторглась из предгорий в полосу ируканских земель, граничащую с Арканарской областью Святого Ордена. Как следовало из старинного договора баронов Пампа с герцогами Ирукана, первые оказывали вторым «помощь в войне службой, но не войском». Потому дон Тага отправился на войну, взяв с собой, согласно обычаю, одного слугу, двух оруженосцев и по два коня на каждого. Соединившись в оговоренном месте с силами герцога, дон Тага был представлен кузену его высочества, маршалу Дирке, принял под командование полусотню тяжелой кавалерии и две полусотни легкой. Всего же войска было три сотни гвардейской кавалерии на боевых верблюдах, шесть сотен тяжелой кавалерии, пятнадцать сотен легкой, и четыре с половиной тысячи пехоты.
Двигались походным порядком, выставив боевое охранение из легкой кавалерии, покуда невдалеке от излучины Бычьего ручья не заметили дымов лагеря холопского войска. Ввечеру разбили лагерь, не зажигая огней, а к ночи отправились взять языков — в чем дон Тага лично участвовал. Захватили четверых, тихо, так что никто и не заметил. Довезли правда, лишь троих — одному благородный дон слишком сильно стукнул по голове и тот помер еще на полпути. Но и троих оказалось достаточно — поскольку, напуганные видом каленого железа, говорили они без понуканий и складно.
Рассказали языки, что число холопского войска то ли 12, то ли 15 тысяч. Люди в основном от сохи, кроме шести — семи сотен варваров, да еще сотни — другой прибившихся разбойников и обнищавших ландскнехтов. Все пешие, обоз на быках, вооружены кто чем, разбиты на сотни кое-как. Во главе же стоит баба или девка, а может ведьма или жрица Старой Богини, которой еще покланяются в заокраинных землях. Девка эта, молодая и красивая, лет 20, рыжая и хитрая, как все дьяволы сразу. При ней командир ландскнехтов, варварский царек, да еще выборные из холопов. Вот такое, с позволения сказать, войско. Сброд, а не войско.
Отправили толковых людей — посчитать костры противника. Те посчитали — да, все сходится, если и соврали языки, то не сильно.
Прослушав все это, маршал приказал готовиться к атаке на рассвете. В центр поставил гвардейскую кавалерию, по бокам оставил просветы для легкой кавалерии, поодаль — два крыла кавалерии тяжелой (дону Таге на правом крыле место досталось), а с флангов выдвинул загодя пехоту и лучников.
Как водится, чуть рассвело, пропели рожки, да и бросилось доблестное герцогское войско на супостата.
Там, видать, засуетились, потому что дыма от костров повалило больше — где-то заливать бросились, а где-то может навес в костер упал или горшок с похлебкой опрокинулся. Так и бывает обычно.
Ну, вот доскакали — тут и оказалось, до чего хитра рыжая ведьма — лагерь-то пуст. Но дыма все больше, просто туча дыма. Потому что все, что можно, дегтем залито и стожки сена, дегтем же пропитанные горят.
Маршал шлет на фланги вестовых — передает команду: вперед — не могли сиволапые далеко убежать, да и рассеяться им особо негде, догоним — порубим на ходу. Так и бросились за ними — сквозь дым, в котором еще в предрассветных сумерках, конец собственного копья не вдруг разглядишь. И дым какой-то дрянной, от него кони дуреют, и у всадников голова кругом.
Не с проста это — решил дон Тага — и скомандовал смотреть в оба, да отстать на три конских корпуса от остальной лавы. Это их и спасло. Потому что налетела лава с размаху на низко растянутые сети и на загодя вкопанные в землю деревянные шипы.
Тут полетели стрелы. Плохие стрелы, слабые, охотничьи, а не боевые. Но, по варварскому обычаю, соком черной груши смазанные. Как попал сок в кровь — хорошо, если семь раз вздохнуть успеешь.
А после на них вся холопская орда наскочила. И вооружены холопы оказались не чем-нибудь, а длинными пиками и рогатинами, которыми что коня, что всадника можно издалека достать — особенно, если он от дыма одурел и не соображает, что вокруг. А чуть дальше в дыму рослые фигуры мечами-двуручниками машут. Не разобрать, кто — но видно, не новички в воинском деле.
В общем повернул дон Тага своих — и галопом вдоль того заграждения из сетей, где маршальская кавалерия барахтается. Обошли сети — и ударили с фланга на холопов. Да так, чтобы прорваться, пока их лучники не подоспели с отравленными стрелами. Прорвались. Посчитал дон Тага людей — было полтораста, осталось семьдесят два. Кто коня остановить не успел перд сетями да шипами, кого стрела отравленная нашла, кто в сече сгинул. Самому дону рогатина бедро пропорола — но неглубоко, перетянул платком — и ладно. Тут к ним дон Рипат присоединился — с неполной сотней легкой кавалерии. Да, тот самый Рипат, что в серых капитанах ходил, а после — подался на службу герцогу. Пройдоха этот дон Рипат, но офицер дельный и знающий.
Так от всего маршальского войска лишь 147 всадников осталось, из них почти половина раненные. Пехота — уже не войско, потому что разбежались кто куда.
И дон Рипат говорит: мы, баронет, в тылу у холопской армии. Слева — горы, справа — орденская граница. Что делать будем — попробуем проскочить или рискнем с боем прорываться?
Тогда дон Тага решил: надо прорываться, пока люди не остыли и раны еще двигаться не сильно мешают. Да и холопы, пока маршальскую конницу добивают, не очень-то готовы нас остановить.
Так и честь сохраним и шансов больше, а проскочить — не проскочишь, у холопов, наверное, вся окраина уже в осведомителях.
На том и порешили…
Тут от места, где битва завершается, скачет всадник, в руке — пика, на пике — белый лоскуток. Парламентер, значит.
Ну, я послушаю, — говорит дон Тага, а вы, дон Рипат, стройте наших орлов, пусть готовы будут.
И поскакал навстречу.
Парламентер оказался не парламентер, а девка — та самая. Тут он и узнал, что имя ей — Кира и она — не кто-нибудь, а посланница Хозяйки, то есть Старой Богини. Разговор получился на удивление спокойный и мирный.
С герцогом вашим не хочет Хозяйка воевать, и с бароном, отцом твоим — тоже не хочет. Вы правите на этой земле от века — и да будет так. А вот Святой Орден — чужой здесь, не хочет его ни Хозяйка, ни эта земля, ни то, что на этой земле живет. И послана она, Кира, чтобы от Ордена землю очистить. А что по земле герцога пришлось пройти — так ведь ничего этой земле не сделается. Три года, не более, побудем здесь — и уйдем. Так сказала Кира.
Еще сказала, сожалеет, что битва случилась по недоразумению — и всех, кто из благородных погиб, она уже приказала на возы грузить, вместе с оружием и значками, с надлежащим почтением. Всех же раненых и пленных предлагает она отпустить вместе с доблестной конницей благородного дона Таги и его капитана (который, как она видит, как раз эту конницу строит).
Дальше показала Кира ладошкой — а за ее спиной, в двухстах шагах в две с половиной шеренги панцирная пехота построена. Грамотно построена — редко, но точно, как шашки-фигурки в мудреной соанской игре. Редко — это чтоб длинным двуручным мечом соседа не задеть.
Так вот кто там, в дыму, маршальских гвардейцев добивал… И откуда только они взялись?
Знал дон Тага, хоть сам не видел, как кавалерия наскакивает на такой строй — и рушится, как колосья скошенные, вокруг пехотинцев-железнобоких. Те же знай себе мечами машут, рубят коням да верблюдам ноги, а всадникам упавшим — что придется, кому — руки, кому — головы.
Да, тут уже не прорвешься…
А Кира, тем временем, взмахнула рукой — разошлись панцирники в сторону и образовали широкий проход.
Ну, и что дону Таге прикажете делать?
Вернулся он к дону Рипату и говорит — вот такие у нас дела. Перестраиваемся в колонну по четыре — и пошли.
… Не обманула, рыжая.
Так, пришло с маршалом Диркой примерно семь тысяч человек, а ушло живыми с доном Тагой — чуть меньше тысячи. Остальные — в поле лежать остались, да сам маршал, порядком побитый и себя не помнящий, лежа в телеге ехал. Доехал-таки живым до кузена — герцога. Что и решение его светлости предопределило.
Нет, сначала, само собой, его светлость изволил на дона Тагу ножками топать, потом же, однако сказал: «Ладно. Как бы то ни было, битву мы выиграли» — здесь дон Тага подумал: ну да, ясное дело, выиграли, по нашей драной заднице это любому видно.
Так вот: «Битву мы выиграли, — сказал герцог, — но вилланы своей доблестью, пусть и по их скудоумию, не туда направленной, награду заслужили. Жалую им земли, что от гор до орденской границы на три года в бесподатное владение. Сейчас канцелярия грамоту выправит — а вы, дон Тага, отвезете эту грамоту донне Кире, да не забудьте взять с нее клятву, что через три года вернет земли в порядке, как приняла. После этого разрешаю вам вернуться домой, так как служба ваша сделана по чести, о чем и скажете вашему отцу, благородному дону Пампе».
— Отвез я Кире грамоту, взял с нее клятву и вернулся домой, — закончил свой рассказ дон Тага, будто поездка в войско Хозяйки была чем-то столь же будничным, как чаша вина за обедом.
Румата сделал еще глоток из своей чаши и обратился к барону:
— Ваш сын вырос добрым воином, друг мой.
— Ха! — Рявкнул довольный Пампа, — моя кровь!
— Супруг мой, — с улыбкой заметила баронесса, — не вы ли еще год назад, называли дона Тагу никчемным шалопаем?
— Любовь моя, но как же иначе? — недоуменно спросил барон, — Мой отец называл меня так же до моей первой битвы, а его называл также мой дед. Если мы не будем блюсти обычаи, мы перестанем быть Пампа, раздери меня черти!
— Скажите, дон Тага, — продолжал, тем временем, Румата, — вы ведь, наверно, долго говорили с Кирой. Быть может, услышали от нее еще что-то достойное внимания?
— Вы правы, дон Румата, — ответил баронет, слегка наклонив голову в знак уважения, — не даром говорят, что вы не только доблестный, но и мудрый человек. Вот что она сказала: «я знаю, кто будет искать меня, почему и зачем — и он найдет меня там же, где ты меня нашел, если поспеет до солнцестояния». Не вас ли она имела в виду, благородный Румата?
— Меня, — подтвердил он, — благородные доны, дражайшая баронесса, я выезжаю немедленно. Нехорошо заставлять даму ждать.
— Эх, горячая кровь! — провозгласил барон, — ну, что ж. Эй, там, седлайте коня благородному дону Румате!
** 3 **
… До солнцестояния был еще вагон времени — но Румата торопился. Только ли потому, что события развивались стремительно и не допускали и часа промедления? Или же он просто не мог откладывать встречу, при одной мысли о которой его сердце убыстрялось чуть не вдвое?
Ируканский тракт был прекрасно знаком ему, так что он мог рассчитать время. Из замка Бау он выехал чуть за полночь — значит к рассвету будет у корчмы «Золотая подкова». Там надо дать коню подкормиться, напиться и передохнуть. Часа два. Потом до урочища Тяжелых мечей и дальше вдоль Бычьего ручья, через сайву, до самых предгорий. Это значит, увидеть Киру еще засветло… пусть на закате. Если ничего не случится по дороге. А по дороге, как на зло, всегда что-нибудь случается… «Буду рубить, — подумал Румата, — извините ребята, мне в этот раз никак нельзя опоздать, и, если что, рубить буду по настоящему. Не знаю, что вам может быть от меня нужно — но я очень-очень тороплюсь».
… По землям Пампы он проехал без всяких приключений. Немудрено. Если и один Пампа мог навести страх на целую ночную армию — что же говорить теперь, когда есть еще дон Тага, способный бросить конную сотню на прорыв через десятитысячное войско.
Хозяин «Золотой подковы» испугался было нежданному гостю, что колотил в дверь ни свет, ни заря — но, узнав Румату, тут же приободрился и, покрикивая на жену, служанку и пару подростков, мигом организовал корм коню и завтрак благородному дону. Благородный дон уплетал окорок, запивая молодым вином, а корчмарь уселся напротив с кружкой браги — мало ли что захочет спросить богатый постоялец (а уж о его богатстве корчмарь знал не понаслышке).
— А не знаешь ли ты, любезный, о некой девице, называющей себя посланницей Хозяйки? — поинтересовался Румата, небрежно бросив обглоданную кость в угол.
Корчмарь чуть не поперхнулся брагой и поспешно обмахнулся большим пальцем, отгоняя Нечистого.
— Ох, спросите же вы, благородный дон. Кто ж так вот поминает Хозяйку в здешних местах? Надо или Лесная говорить, или Спящая, или Светлая. А то, неровен час…
— Не верю я в эти бабские сказки, — жестко перебил Румата, — так есть что про нее?
Корчмари, как известно, живут не только закуской-выпивкой, но и новостями-байками.
— Верно, похоже, попы говорят — последние времена настали, — понизив голос, начал корчмарь, — вот, Старые боги проснулись. Сперва Лесная, а потом, видать, и Рогатый проснется. Вот тогда всему и конец.
Румата стал лихорадочно вспоминать… Лесная… Рогатый… Старые боги… Мы же ни черта не знаем про то, что было до здешнего средневековья…. Чем была Метрополия до того, как, по преданию, Господь вышел к народу из Питанских болот… Местные попы, как водится сожгли все манускрипты, а заодно и всяких жрецов-колдунов. А ведь замечал же я, как темные крестьяне тайком оставляют кому-то в лесу у особых камней первый каравай хлеба и голову домашнего сыра… Замечал и забывал — мало ли какие суеверия у темного народа… Эх, историки, хвостом вас по голове…
А корчмарь ерзал и сопел — явно было у него еще, что рассказать, да вот думал-прикидывал — а стоит ли раньше времени язык распускать…. Раньше какого времени? Летнего солнцестояния?
— Так что, любезный, пойдет эта… Лесная войной на Орден?
— Как есть, пойдет, — ответил корчмарь, после недолгих колебаний, — как проснется Рогатый, так сразу и пойдет. Все говорят.
— И что думаешь — устоит Орден? — лениво спросил Румата, прихлебывая легкое вино.
— Ну, как ему устоять, благородный дон? — начал рассуждать корчмарь, — если герцогских-то гвардейцев и тех вмиг посекли. А у Ордена — что? Мужиков вроде меня научили на коне скакать, да пику держать. Оно, конечно, Орден большое войско выставить может, побольше, чем его высочество. Но ведь и Лесная людей наберет. И здешних, и кто разбоем промышлял, и охотников, и варваров — тамошние колдуны ей поклоняются, а их слово — закон.
— Арата Горбатый тоже много собирал, — заметил Румата, — но просто мужиков, даже против тех же мужиков, но обученных, не выставишь.
— Так-то оно так, — согласился корчмарь, — разбили орденцы Арату, почитай, всех его людишек положили. Но у него разве войско было? Толпа. А у Лесной-то войско настоящее. Не знаю, как это по-вашему зовется.
— Правильный строй, — подсказал Румата.
— Вот-вот, благородный дон. И строй правильный и оружие тоже не какое попало.
— А откуда, кстати, оружие?
— А оттуда, благородный дон. Лесная сперва все монастыри в предгорье до последней нитки ограбила. И потом — ей же все клады открыты. И все золотые жилы в горах. Ходи, да собирай. Ясное дело — если золота, как у дурачка соплей, так и оружие будет, и ландскнехты, и обоз, и сапоги справные, и бойцы сытые.
«Действительно, — подумал Румата, — ведь если у нее куча золота, то не будет у нее главной проблемы крестьянских войн, когда все мысли у горе-солдат, как наесться до сыта и где пограбить, а потом — как награбленное домой утащить. Вот и стекаются к ней люди. Сперва — мужички да разбойнички. Потом варвары и ландскнехты обнищавшие. Потом и безденежные доны потянутся — особенно те, у кого Орден последнее поотбирал, а самих в чисто поле выгнал. Этим вообще двойная выгода — и на войне разбогатеют, и, может статься, имения свои вернут».
— Вот возьмет ли Лесная города орденские — это подумать надо, — продолжал разговорившийся корчмарь, — с одной стороны, укреплены они изрядно, а с другой — мастеровые уже машины хитрые строят, чтобы, значит, стены бить или там снаряды всякие бросать.
— Строят? — переспросил Румата.
— А чего ж им не строить, если кормят от пуза и деньги платят? Я же говорю — у нее золота сколько хочешь. Каждый день с гор возами на быках везут.
«Действительно, чего ж им не строить? Значит, Кира… Или все-таки не Кира… совершенно серьезно собралась выжить Орден из Арканара… Это уже не какая-нибудь крестьянская война. И это даже не здешняя война. Не из здешних времен и мест. Она же золотом воюет — вот что. Ей же больше и не надо ничего.»
— Но, опять же, с другой стороны, — рассуждал корчмарь, — у Ордена людей не меряно, посадят на корабли подкрепления, да и пришлют в Арканар своим на подмогу. Тоже, как рассудить.
«Да нет, — думал тем временем, Румата, — не спасет их никакая подмога. Она задавит их своим золотом. Закует в железо сто, двести, пятьсот тысяч бойцов и сотрет с лица земли хоть все орденские армии сразу. Или купит оптом всех пиратов Запада — и не доплывет орденская подмога, вся пойдет на корм рыбам… Но откуда, черт возьми столько золота, чтобы каждый день возами на быках… Действительно золотые жилы, клады? Или соанские негоцианты решили поживиться? Но если так — дон Кондор узнал бы и мигом бы это дело прекратил. Значит, не соанцы…».
— Ладно, любезный, — сказал Румата, — пора мне ехать. А вино у тебя доброе, — и небрежно бросил на стол два золотых.
— Премного благодарны, — корчмарь поклонился в пояс, — может, в дорогу собрать чего?
— Не стоит. Я ж от барона еду, а гостю снеди на два дня, по обычаю.
— Барон наш обычай блюдет, — согласился корчмарь, снова поклонившись.
Так и поехал дальше дон Румата, гадая, кто же научил Киру воевать не сталью, а золотом. И откуда столько этого чертова золота?
…У урочища Тяжелых мечей поджидала его встреча. Вернее, оказия в лице шестерых орденских воинов-монахов. Вернее, семерых — но этот седьмой лежал в обширной луже крови и тихо остывал. Остальные занимались тем, что старательно вешали парнишку лет пятнадцати. Трое тянули веревку, переброшенную через сук, двое примеривались повиснуть у парнишки на ногах, чтоб быстрее закончить дело, а один, видимо старший, стоял в стороне.
На Румату они не обращали внимания — и можно бы проехать мимо, но глаза парнишки с такой надеждой глядели на него…
— Отставить! — громовым голосом скомандовал Румата.
Картинка остановилась.
— Простите, благородный дон, — сказал старший, — по указу Святого Ордена…
— Здесь не владения Ордена, — перебил Румата, подъезжая ближе.
— Это — лазутчик и убийца, — пояснил старший, — мы преследовали его с земель Ордена.
— А почему я должен верить тебе? Ну-ка приведите мальчишку ко мне. Живо!
— Никак не возможно, благородный дон, потому как…
… Румата успел слететь с седла за мгновение до того, как арбалетный болт прошил воздух на месте, где только что была его голова. Ножи он метнул едва коснувшись земли — и противников осталось четверо.
«Ну, это еще ничего» — подумал он, на бегу выхватывая мечи из ножен. Монах с арбалетом не успел перезарядить оружие — отбив чей-то вялый удар сбоку, Румата колющим движением поразил его точно под подбородок.
Тело еще падало, когда он развернулся к остальным противникам. Стоят полукругом, три пики нацелены в грудь…. Так, крайний хочет обойти… Ну, получи… Уход назад и далеко в сторону… Короткий выпад — ага, не ждали! Один валится навзничь, между ребрами аккуратная дырка до сердца. Пропускаем пику мимо лица — и сверху вниз, по-простому. Раз! Мозги наружу. Остался один. Что страшно тебе, пятишься, пику вперед выставляешь? Извини — некогда мне. Бросок. Меч летит ровно, баланс идеальный — и входит точно в ту часть живота, где по мнению древних японцев находится центр «хара». Ну, все.
Румата выдернул меч из неподвижного тела монаха. Отрезал от его плаща широкий лоскут, старательно вытер оба клинка и вернул их в ножны.
«Что я делаю, — мелькнула мысль, — я же… Ад и дьяволы! Последних троих можно было просто прогнать. Отобрать пики — и прогнать пинками».
— Благородный дон!
Это, конечно, был парнишка. Не убежал почему-то. А ведь мог бы.
— Что тебе?
— Просто поблагодарить. Вы спасли мне жизнь.
«А он уверенно держится, особенно с учетом того, что пару минут назад он был практически повешен», — отметил про себя Румата и хмуро проворчал:
— Считай, поблагодарил. Иди по своим делам.
— Да, благородный дон, — парнишка коротко, не теряя достоинства, поклонился, — я не знаю вашего славного имени и принесу благодарность Светлой за помощь от неизвестного.
— Благодарность кому?
— Светлой Хозяйке. Она знает все имена, и ваше тоже. Ее благодарность не пропустит вас.
Ируканский тракт был прекрасно знаком ему, так что он мог рассчитать время. Из замка Бау он выехал чуть за полночь — значит к рассвету будет у корчмы «Золотая подкова». Там надо дать коню подкормиться, напиться и передохнуть. Часа два. Потом до урочища Тяжелых мечей и дальше вдоль Бычьего ручья, через сайву, до самых предгорий. Это значит, увидеть Киру еще засветло… пусть на закате. Если ничего не случится по дороге. А по дороге, как на зло, всегда что-нибудь случается… «Буду рубить, — подумал Румата, — извините ребята, мне в этот раз никак нельзя опоздать, и, если что, рубить буду по настоящему. Не знаю, что вам может быть от меня нужно — но я очень-очень тороплюсь».
… По землям Пампы он проехал без всяких приключений. Немудрено. Если и один Пампа мог навести страх на целую ночную армию — что же говорить теперь, когда есть еще дон Тага, способный бросить конную сотню на прорыв через десятитысячное войско.
Хозяин «Золотой подковы» испугался было нежданному гостю, что колотил в дверь ни свет, ни заря — но, узнав Румату, тут же приободрился и, покрикивая на жену, служанку и пару подростков, мигом организовал корм коню и завтрак благородному дону. Благородный дон уплетал окорок, запивая молодым вином, а корчмарь уселся напротив с кружкой браги — мало ли что захочет спросить богатый постоялец (а уж о его богатстве корчмарь знал не понаслышке).
— А не знаешь ли ты, любезный, о некой девице, называющей себя посланницей Хозяйки? — поинтересовался Румата, небрежно бросив обглоданную кость в угол.
Корчмарь чуть не поперхнулся брагой и поспешно обмахнулся большим пальцем, отгоняя Нечистого.
— Ох, спросите же вы, благородный дон. Кто ж так вот поминает Хозяйку в здешних местах? Надо или Лесная говорить, или Спящая, или Светлая. А то, неровен час…
— Не верю я в эти бабские сказки, — жестко перебил Румата, — так есть что про нее?
Корчмари, как известно, живут не только закуской-выпивкой, но и новостями-байками.
— Верно, похоже, попы говорят — последние времена настали, — понизив голос, начал корчмарь, — вот, Старые боги проснулись. Сперва Лесная, а потом, видать, и Рогатый проснется. Вот тогда всему и конец.
Румата стал лихорадочно вспоминать… Лесная… Рогатый… Старые боги… Мы же ни черта не знаем про то, что было до здешнего средневековья…. Чем была Метрополия до того, как, по преданию, Господь вышел к народу из Питанских болот… Местные попы, как водится сожгли все манускрипты, а заодно и всяких жрецов-колдунов. А ведь замечал же я, как темные крестьяне тайком оставляют кому-то в лесу у особых камней первый каравай хлеба и голову домашнего сыра… Замечал и забывал — мало ли какие суеверия у темного народа… Эх, историки, хвостом вас по голове…
А корчмарь ерзал и сопел — явно было у него еще, что рассказать, да вот думал-прикидывал — а стоит ли раньше времени язык распускать…. Раньше какого времени? Летнего солнцестояния?
— Так что, любезный, пойдет эта… Лесная войной на Орден?
— Как есть, пойдет, — ответил корчмарь, после недолгих колебаний, — как проснется Рогатый, так сразу и пойдет. Все говорят.
— И что думаешь — устоит Орден? — лениво спросил Румата, прихлебывая легкое вино.
— Ну, как ему устоять, благородный дон? — начал рассуждать корчмарь, — если герцогских-то гвардейцев и тех вмиг посекли. А у Ордена — что? Мужиков вроде меня научили на коне скакать, да пику держать. Оно, конечно, Орден большое войско выставить может, побольше, чем его высочество. Но ведь и Лесная людей наберет. И здешних, и кто разбоем промышлял, и охотников, и варваров — тамошние колдуны ей поклоняются, а их слово — закон.
— Арата Горбатый тоже много собирал, — заметил Румата, — но просто мужиков, даже против тех же мужиков, но обученных, не выставишь.
— Так-то оно так, — согласился корчмарь, — разбили орденцы Арату, почитай, всех его людишек положили. Но у него разве войско было? Толпа. А у Лесной-то войско настоящее. Не знаю, как это по-вашему зовется.
— Правильный строй, — подсказал Румата.
— Вот-вот, благородный дон. И строй правильный и оружие тоже не какое попало.
— А откуда, кстати, оружие?
— А оттуда, благородный дон. Лесная сперва все монастыри в предгорье до последней нитки ограбила. И потом — ей же все клады открыты. И все золотые жилы в горах. Ходи, да собирай. Ясное дело — если золота, как у дурачка соплей, так и оружие будет, и ландскнехты, и обоз, и сапоги справные, и бойцы сытые.
«Действительно, — подумал Румата, — ведь если у нее куча золота, то не будет у нее главной проблемы крестьянских войн, когда все мысли у горе-солдат, как наесться до сыта и где пограбить, а потом — как награбленное домой утащить. Вот и стекаются к ней люди. Сперва — мужички да разбойнички. Потом варвары и ландскнехты обнищавшие. Потом и безденежные доны потянутся — особенно те, у кого Орден последнее поотбирал, а самих в чисто поле выгнал. Этим вообще двойная выгода — и на войне разбогатеют, и, может статься, имения свои вернут».
— Вот возьмет ли Лесная города орденские — это подумать надо, — продолжал разговорившийся корчмарь, — с одной стороны, укреплены они изрядно, а с другой — мастеровые уже машины хитрые строят, чтобы, значит, стены бить или там снаряды всякие бросать.
— Строят? — переспросил Румата.
— А чего ж им не строить, если кормят от пуза и деньги платят? Я же говорю — у нее золота сколько хочешь. Каждый день с гор возами на быках везут.
«Действительно, чего ж им не строить? Значит, Кира… Или все-таки не Кира… совершенно серьезно собралась выжить Орден из Арканара… Это уже не какая-нибудь крестьянская война. И это даже не здешняя война. Не из здешних времен и мест. Она же золотом воюет — вот что. Ей же больше и не надо ничего.»
— Но, опять же, с другой стороны, — рассуждал корчмарь, — у Ордена людей не меряно, посадят на корабли подкрепления, да и пришлют в Арканар своим на подмогу. Тоже, как рассудить.
«Да нет, — думал тем временем, Румата, — не спасет их никакая подмога. Она задавит их своим золотом. Закует в железо сто, двести, пятьсот тысяч бойцов и сотрет с лица земли хоть все орденские армии сразу. Или купит оптом всех пиратов Запада — и не доплывет орденская подмога, вся пойдет на корм рыбам… Но откуда, черт возьми столько золота, чтобы каждый день возами на быках… Действительно золотые жилы, клады? Или соанские негоцианты решили поживиться? Но если так — дон Кондор узнал бы и мигом бы это дело прекратил. Значит, не соанцы…».
— Ладно, любезный, — сказал Румата, — пора мне ехать. А вино у тебя доброе, — и небрежно бросил на стол два золотых.
— Премного благодарны, — корчмарь поклонился в пояс, — может, в дорогу собрать чего?
— Не стоит. Я ж от барона еду, а гостю снеди на два дня, по обычаю.
— Барон наш обычай блюдет, — согласился корчмарь, снова поклонившись.
Так и поехал дальше дон Румата, гадая, кто же научил Киру воевать не сталью, а золотом. И откуда столько этого чертова золота?
…У урочища Тяжелых мечей поджидала его встреча. Вернее, оказия в лице шестерых орденских воинов-монахов. Вернее, семерых — но этот седьмой лежал в обширной луже крови и тихо остывал. Остальные занимались тем, что старательно вешали парнишку лет пятнадцати. Трое тянули веревку, переброшенную через сук, двое примеривались повиснуть у парнишки на ногах, чтоб быстрее закончить дело, а один, видимо старший, стоял в стороне.
На Румату они не обращали внимания — и можно бы проехать мимо, но глаза парнишки с такой надеждой глядели на него…
— Отставить! — громовым голосом скомандовал Румата.
Картинка остановилась.
— Простите, благородный дон, — сказал старший, — по указу Святого Ордена…
— Здесь не владения Ордена, — перебил Румата, подъезжая ближе.
— Это — лазутчик и убийца, — пояснил старший, — мы преследовали его с земель Ордена.
— А почему я должен верить тебе? Ну-ка приведите мальчишку ко мне. Живо!
— Никак не возможно, благородный дон, потому как…
… Румата успел слететь с седла за мгновение до того, как арбалетный болт прошил воздух на месте, где только что была его голова. Ножи он метнул едва коснувшись земли — и противников осталось четверо.
«Ну, это еще ничего» — подумал он, на бегу выхватывая мечи из ножен. Монах с арбалетом не успел перезарядить оружие — отбив чей-то вялый удар сбоку, Румата колющим движением поразил его точно под подбородок.
Тело еще падало, когда он развернулся к остальным противникам. Стоят полукругом, три пики нацелены в грудь…. Так, крайний хочет обойти… Ну, получи… Уход назад и далеко в сторону… Короткий выпад — ага, не ждали! Один валится навзничь, между ребрами аккуратная дырка до сердца. Пропускаем пику мимо лица — и сверху вниз, по-простому. Раз! Мозги наружу. Остался один. Что страшно тебе, пятишься, пику вперед выставляешь? Извини — некогда мне. Бросок. Меч летит ровно, баланс идеальный — и входит точно в ту часть живота, где по мнению древних японцев находится центр «хара». Ну, все.
Румата выдернул меч из неподвижного тела монаха. Отрезал от его плаща широкий лоскут, старательно вытер оба клинка и вернул их в ножны.
«Что я делаю, — мелькнула мысль, — я же… Ад и дьяволы! Последних троих можно было просто прогнать. Отобрать пики — и прогнать пинками».
— Благородный дон!
Это, конечно, был парнишка. Не убежал почему-то. А ведь мог бы.
— Что тебе?
— Просто поблагодарить. Вы спасли мне жизнь.
«А он уверенно держится, особенно с учетом того, что пару минут назад он был практически повешен», — отметил про себя Румата и хмуро проворчал:
— Считай, поблагодарил. Иди по своим делам.
— Да, благородный дон, — парнишка коротко, не теряя достоинства, поклонился, — я не знаю вашего славного имени и принесу благодарность Светлой за помощь от неизвестного.
— Благодарность кому?
— Светлой Хозяйке. Она знает все имена, и ваше тоже. Ее благодарность не пропустит вас.