Страница:
У прильнувшего к подножью холма, как кошка к ногам хозяйки, быстрого, пенистого ручья беседовали трое детей. Чернокосая девочка примостилась на нагретом солнечными лучами валуне, натянув юбку из небеленого полотна на коленки. Худенький мальчишка, годков семи, развлекался тем, что хватал пальцами босой ноги мелкие камушки, подбрасывал их вверх, ловил рукой и перекидывал на дальний берег ручья. Второй мальчик, старше на пару лет, спесиво выпятил нижнюю губу, засунув большие пальцы за широкий пояс с блестящими накладками, стягивающий его темно-синюю рубаху из тонкой шерсти.
— Завтра, Бейонка, — надменно проговорил старший мальчик, — завтра меня заберут в дом воинов, дадут настоящий меч и эр'Толан будет учить меня сражаться по-настоящему. А Гланчик-бесталанчик будет продолжать бегать с деревяшкой.
Девочка не ответила. Только еще сильнее потянула юбку вниз, к щиколоткам, и глянула искоса сперва на одного, а после на другого.
— А когда я вырасту, собью дружину и завоюю столько сокровищ, что хватит набить наш амбар под самую стреху… — продолжал хвастаться будущий воин.
— Давай-давай, — буркнул, нахмурившись, младший, которого назвали Гланчиком, — трепись, трепло Эвановское. Я тебя и с деревяшкой побью.
Он подхватил очередной камешек, подбросил на ладони.
— Бейонка, видишь стрекозу?
Шагах в пятнадцати на буровато-серый обветренный базальтовый валун уселась изумрудная стрекоза с переливающимися не хуже бриллиантов крыльями.
— Гляди!
Угловатый обломок камня свистнул, щелкнул, ударившись о теплый бок валуна. Четыре крылышка, медленно кружась, опустились на щебень.
— Ну, как?
Девочка улыбнулась, прищурилась, как разомлевшая у камелька кошка, и отвернулась к Эвану, ожидая ответа.
Ответ не заставил себя ждать.
— Тьфу! — сплюнул старший брат. — Детская забава! Знаешь, сколько каменных курочек я подстрелил с дядькой Станом, пока ты цеплялся за мамкину юбку, а, Гланчик?
— Знаю! — усмехнулся Глан. — Знаю и как дядька заставлял тебя лазить на скалу за добычей, а ты дрожал и уговаривал его бросить и стрелу, и дичь!
— Кто дрожал?!
— Ты! Как овечий хвостик!
— Врешь!
— А вот и не вру! Дядька Стан сказал матери, что долго ты прожил у домашнего очага. Нужно было тебя еще в том году забрать в дом воинов, чтобы не растить хлюпика…
— Что ты сказал? — кулаки Эвана сжались, щеку перекосил неприятный оскал. — Повтори!
— И повторю! Хлюпиком тебя дядька Стан назвал. И сказал, что меня хоть завтра взялся бы учить…
— Врешь!
— А вот и не вру!
— А вот и врешь!
— А вот и нет!
— Сейчас как дам раза!
— Только попробуй!
— Да я тебя!
— Ох, напугал!
— Ну, держись, Гланчик!
Эван прыгнул вперед, целя кулаком брату в ухо, и, одновременно, нанося удар стопой под коленку. Любой мальчишка, рожденный не в Пригорье (да что там мальчишка — не всякий взрослый смог бы противостоять мастерству рукопашной девятилетнего пригорянина) был бы сбит с ног, а то и покалечен с первого же удара. Но Глан ловко уклонился, ныряя под летящий кулак, отшагнул назад и, сцапав пятерней запястье брата, повел его вокруг себя. Эван, пользуясь преимуществом в росте и весе, потянул брата в сторону, заставляя потерять равновесие. Чтоб устоять на ногах, Глан отпустил руку противника, парировал открытой ладонью несущийся к носу кулак и… пропустил хлесткий удар левой по ребрам. Он охнул и на мгновение задохнулся. И тут же колено Эвана врезалось ему в живот.
— Получай! За хлюпика!
От удара в ухо потемнело в глазах, а внутри головы вспыхнуло ослепительное пламя.
Молча, не издав не всхлипа, ни стона, Глан бросился на брата, врезавшись плечом ему в грудь. Сцепившись, забыв о благородном искусстве боя без оружия, братья покатились по берегу ручья и, поднимая целый столб брызг, рухнули в ледяную воду.
А на прогретом валуне звонко хохотала чернокосая Бейонка…
Пасмурное утро поздней осени.
Ровная площадка двадцать на двадцать шагов усыпана красноватым гранитным щебнем. Вдоль краев вкопаны полуобхватные деревянные столбы. За столбами толпа: дети, подростки, женщины, суровые, иссеченные шрамами воины. Вот только стариков совсем мало — один, два, не больше. И то верно, в Пригорье до старости редко доживают. А если уж кто и прошел через все бесчисленные поединки и сражения, такой воин за великого мастера почитается и пользуется почетом, какой и королям не снился.
Над головами людей поднимались облачка пара. Похоже, на рассвете округу прихватил морозец. Кое-кто из женщин постарше кутался в меховые накидки.
Но конь, скачущий по кругу внутри площадки, и обнаженный по пояс юноша на его спине холода, казалось, не замечали. Напротив, спина и плечи всадника блестели от пота, а шея скакуна потемнела и белела полосами мыла там, где шерсти касался небрежно отпущенный повод.
Не ведомо откуда, но я знал, что это самый важный в жизни каждого пригорянина день, что юноша предыдущий день и ночь постился и достигал особого, возвышенного состояния духа в особой горнице замка, а сейчас проходит уже не первое испытание воинского умения и молодецкой удали.
Пригоряне в толпе… Да, собственно, какой толпе? Десятков пять, не больше. Так вот, пригоряне постарше, стоявшие за полем, одобрительно кивали и цокали языками, детишки, не скрывая чувств, орали от восторга. И лишь подростки, ровесники испытуемого, хранили непроницаемое молчание. Видно, боялись, что взрослые заподозрят их в недостаточной зрелости.
У подножья одного из столбов стояла девушка, которую я сразу узнал. Слов нет, она настолько же превосходила пригожестью ту худенькую глазастую девчонку с острыми коленками, которая смеялась на валуне, наблюдая отчаянную драку братьев, насколько нынешняя Бейона — ее саму, пятнадцатилетнюю. А может, Бейона тогда была еще младше. На глазок не старше Гелки. Она небрежно перекинула через плечо длинную, черную, как смоль, косу, перевитую алой лентой. Рядом с ней стоял… Вот тут я Эвана узнал, хотя и видел его на Красной Лошади недолго, да и в неверном свете костров и факелов. Тот же жесткий, опасный прищур карих глаз. Тот же готовый разразиться смертельной атакой разворот плеч. Только без седины на висках. Он улыбался. Улыбался губами, но не глазами, и что-то шептал на ухо Бейоне.
А в это время на площадке юноша бежал рядом с конем, придерживаясь за переднюю луку — спасибо Сотнику, что научил меня в сбруе разбираться, — седла. Бежал, бежал и вдруг… Сильный толчок! Вот он уже на спине коня. Руки разведены в разные стороны, сосредоточенное лицо обращено к зрителям.
И его я узнал. Все-таки подросток — это не ребенок. Конечно, годы прибавили Сотнику-Глану и морщин на лбу, и седины в волосы… А невзгоды лишили его глаза — видно перемерз изрядно в зимнем лесу, да еще заразу какую-то занес. Но вот выражение его глаз не изменилось. Разве что стало чуть более усталым.
Упор пальцев в луку, мах ногой и юный Глан снова бежит рядом с конем. Правда, по другую сторону.
Еще прыжок!
На это раз он решил не останавливаться в седле. Перелетел на другую сторону. А потом еще и еще раз.
Глан прыгал очень быстро, но умудрился сохранить такое же ровное дыхание, как если бы сидел за столом, поддерживая дружескую беседу.
Очередной прыжок и он снова верхом. Но, к моему удивлению, уселся задом наперед — лицом к хвосту. Ладони пригорянина скользнули по поясу и резко выпрямились!
Два метательных ножа, прошелестев в воздухе сверкающими рыбками, вонзились в крайний справа столб и тихо загудели.! Старушка, чью прядь волос едва не срезало узким лезвием, даже не отдернула голову. Так доверяет молодому воину? Скорее всего.
А юноша уже соскользнул с седла и держась двумя руками за пристругу волочился рядом с конем. Проскользнул под брюхом, на волосок от мелькающих копыт, и появился на противоположной стороне. Снова оседлал скакуна. На сей раз привычно — лицом вперед. А затем выпрямился, стоя на седле.
Под многозначительное молчание зрителей Глан сделал полный круг по площадке.
Вдруг из толпы раздался крик:
— Держи, Глан!
Высокий воин, с белой прядью на виске, метнул короткое легкое копье — сиды называют их дротиками и предпочитают любому виду оружия, кроме мечей.
Юноша протянул руку и мягко подхватил копье. Словно взял его из воздуха. Поймал и тут же бросил. Вернее, метнул. Дротик вонзился в столб неподалеку от пары ножей.
В толпе одобрительно закивали.
— Держи, Глан!
На сей раз прилетевшее копье было тяжелее. Со стальной оковкой древка. Подобное можно подставлять под рубящие удары. Да и самому рубить широким лезвием наконечника. Парень пошатнулся, едва устоял на спине коня, но справился и отправил копье прямиком в столб.
— Держи, Глан!
Топор с полукруглым лезвием. В столб его!
— Держи, Глан!
Тяжелый охотничий нож. В столб!
— Держи, Глан!
Длинный кинжал с волнистым лезвием. В столб!
— Держи, Глан!
Плотницкий топор. В столб!
— Держи, Глан!
Серп? Вот не ожидал… А Глан, похоже, нисколько не смутился. В столб!
— Держи, Глан!
Еще что-то блестящее и смертоносное. Я не успел даже разглядеть.
В столб!
— Держи, Глан! Держи, Глан! Держи, Глан!
В столб!
В столб!
В столб!
— Держи, Глан!
Сразу два меча вылетели из толпы и прикипели к ладоням юноши.
Их он не бросил. Скрестил над головой, а потом закрутил, окутывая себя мерцающим покровом стремительной стали.
Красиво!
И, надо полагать, надежно. Через такую защиту не то, что копье или меч, нож метательный не проскочит. Арбалетный бельт в сторону отбросит, стрелу пополам разрубит.
Мечей таких я раньше не видел. На севере все больше прямыми пользуются. В Приозерной империи у легионеров меч в виде вытянутого листа, а у конников — прямой и длинный. Мечи в руках Глана были слегка изогнутыми, достаточно короткими — всего в полтора локтя, не больше. И без крестовины. Перекладина, отделяющая рукоять от лезвия, едва-едва прикрывала кулак воина.
Тем временем, Глан мягко спрыгнул на щебень. Всего шаг понадобился, чтобы сохранить равновесие и застыть посреди площадки — левый меч прижат к предплечью, а правый смотрит в серое небо.
Тот самый воин, что начал забаву с метанием оружия в столбы — с белой прядью в иссиня черных волосах — кивнул и хлопнул в ладоши.
Улыбаясь, из толпы вышел Эван. Эх, не понравилась мне его улыбка. Презрительная какая-то. Словно у недоброго учителя перед экзаменом. Мол, давайте, давайте… Готовились? Учили? Старались, ночей не досыпали? Думаете, что знаете? Сейчас я вам докажу — не знаете вы ничегошеньки. Вы просто не в состоянии познать науку так, как я. Рылом не вышли…
— Полегче, Эван! — весело крикнула ему вслед Бейона и пригоряне рассмеялись, словно удачную шутку услышали.
Старший брат тряхнул головой, отбрасывая непослушную прядь со лба. Плавно вытащил из ножен свои мечи. Отсалютовал Глану, скрестив их пред грудью.
И началось!
Я не очень-то разбираюсь в тонком искусстве игры клинков. Именно искусстве. Или даже — Искусстве. Что мне доводилось видеть в жизни? Танец Сотника на утоптанной площади у «Развеселого рудокопа»? Короткие и беспощадные схватки Этлена с петельщиками? Яростную атаку принца Кейлина и того же Глана во время бегства из «Каменной курочки»? Этого, безусловно, мало, чтобы разобраться в мастерстве выпадов, отражений ударов, уходов и прочего, что составляет мастерство настоящего, опытного и умелого воина.
Братья танцевали, скользя сапогами по красноватому щебню. Ни один, ни другой не пытались сдерживать силу и скорость ударов. Хотя, я в том не сомневался, лезвия были самыми что ни на есть настоящими — боевыми, тщательно заточенными. Свист рассекающих стылый воздух клинков изредка сменялся звоном, когда оружие сталкивалось.
Ничего не понимая, но восхищенный красотой творящегося действа, я наблюдал за уверенными, отработанными на бесчисленных тренировках движениями.
Лицо Эвана не покидала саркастическая улыбка. Глан сохранял непроницаемое выражение.
До каких пор они будут сражаться? До первой крови? Или старейшина прервет схватку, когда сочтет нужным?
И тут Глан, связав правым мечом левый меч Эвана, толкнул его так, что старший брат сделал длинный шаг, чтобы не упасть, и припал на одно колено. Лезвие клинка, щербясь и от этого жалобно плача, заскрежетало по гранитной крошке.
Острие меча, зажатого в левой ладони Глана, остановилось в полупальце от затылка противника.
Гул прокатился по толпе. Прокатился, нарастая и сменяясь ропотом негодования.
Когда Эван, успел развернуться и косо полоснуть младшего брата по груди? Только глаз пригорянина мог различить движение. Я же увидел всего-навсего результат. Набухающую алыми каплями по краям белую полосу. Удивленное и растерянное лицо Сотника. Хищный оскал Эвана…
Ночь. На этот раз — ночь. Заснеженные крыши домов и белые шапки на каменных изгородях. Блеск звезд в небесах и сверкание ледяных иголочек изморози. Пригорье, хоть и южнее Приозерной империи, лежит на пути к высочайшим горам Крыша мира. Лето здесь сухое и жаркое. Зимы морозны и малоснежны.
У третьего — нижнего — круга ограды пригорянского поселения стояли три заседланных коня. Давно стояли. Снегопада-то и нет особо сильного, а все-таки гривы припорошены, да по притороченным к седлам вьюкам словно кистью со щедро зачерпнутой побелкой кто-то мазанул.
Кони стояли. Дышали шумно. Отфыркивались. Изморозь оседала на темно-рыжих мордах. У двоих без отметин, а у третьего — с белой проточиной через лоб.
Городок вокруг замка увяз в тишине. Над островерхими крышами плыл горьковатый дымок. Собаки молчали. Послышался скрип снега под быстрыми шагами. Вряд ли мастеровой на прогулку среди ночи выбрался.
Из густой чернильной тени вынырнул невысокий, гибкий силуэт. На плечах — плащ. За спиной два меча. Пороша на черных волосах.
— Быстро. Не ожидал.
Голос Сотника. То есть, Глана. Сколько лет прошло после наблюдаемых мной событий. Десять, пятнадцать лет? Может, и больше. А голос его не изменился.
— Не замерз?
А это уже Эван.
Его я слышал всего один раз в жизни, не считая нынешнего сна, но запомнил навсегда.
— Не успел.
Спутник, вернее спутница, Эвана молчала. Под наброшенным на голову необычным убором — шапка не шапка, платок не платок, а больше всего похоже на оторванный от плаща капюшон с длинным завязками, пришитыми к нижним углам, — сверкнули черные глаза, которые ни один мужчина, однажды увидев, не забудет — Бейона.
Глан молча отвязал рыжего с проточиной коня, взял под уздцы.
Эван смахнул рукавом полушубка снег с седла. Подставил сложенные пригоршней ладони девушке. Она оперлась коленом о его руки, оттолкнулась и оказалась на спине лошади. Разобрала поводья, поймала носками стремена. Испытующе оглядела братьев:
— Ну, не передумали?
Глан только хмыкнул и не проронил ни словечка.
Эван прищурился:
— Я — нет. Разве что наш хлюпик… А, Гланчик?
— Гляди, сам не передумай, — Глан, не коснувшись стремени сапогом, взлетел в седло.
— Ты, никак, пугать меня вздумал? — Эван не потянулся к оружию, но как-то скособочился, всей повадкой показывая готовность к немедленной атаке.
Младший брат смерил его оценивающим взглядом. Открыл было рот, но смолчал.
— Эй, задиры, — одернула их Бейона, — вы хотите заставить меня пожалеть, что отправилась в путь с вами? Думаете, без двух упрямых баранов, я не смогу повидать мир?
Братья сразу сникли. Глан опустил взор к лошадиной гриве. Эван примирительно помахал открытыми ладонями и вскочил на коня.
— То-то же, — усмехнулась Бейона. — А то раззадорились… Слушать противно.
— Да ладно, — Эван поправил вьюк, улыбнулся, как мне показалось, заискивающе. — Не сердись. Поехали?
— Поехали! — отозвалась девушка.
— Сперва на запад?
— Ага! В Йоль! А там видно будет!
— Ну, в Йоль, так в Йоль, — кивнул Эван.
А Глан опять промолчал. Ему, похоже, было все равно куда…
Я проснулся от резкой боли в щеке. Несколько ударов сердца сидел, оторопело оглядываясь. Перенестись из морозного зимнего Предгорья в слякотный Ард'э'Клуэн конца златолиста это вам не полмерки лесных орехов наколоть.
Рассвело. И, должно быть, уже давно. Разоспался я что-то. Раньше за собой такого не замечал. Хотя ничего удивительного. После вчерашней ночи каким двужильным нужно быть, чтобы не мечтать об отдыхе и сне. Щеку саднило. Боль не смертельная, но крайне неприятная. Я провел большим пальцем по подсыхающей корочке, ощутил на коже проступившую сукровицу…
И вспомнил.
Да, хорошо досталось. Первый раз в жизни копытом по лицу схлопотал. Как жив остался?
Стрыгай меня раздери! А где же мои спутники?
Это же надо! Дрыхнет, как ни в чем не бывало, а о друзьях и думать забыл. Молодец, Молчун, нечего сказать. Просто не Молчун, а свинья неблагодарная!
Я вскочил на ноги.
С близкого Ауд Мора набегал пропитанный влагой ветерок. Шептался сам с собой в кронах десятка раскидистых вязов и улетал на юго-восток. Здесь, немного западнее Фан-Белла, река выгибалась крутой излучиной. До города не так и далеко. Лиги полторы-две. Конный и оглянуться не успеет, как домчит. Пешком чуть подольше, но все равно рукой подать.
На суглинистой, охристо-рыжей отмели замерли три корабля. Узкие длинные ясеневые тела. Высокие штевни, украшенные птичьими головами с крючковатыми хищными клювами. Раньше мне не доводилось поглазеть на лодьи «речных ястребов» Ард'э'Клуэна, хотя наслышан о речниках премного. Об их удали, ярости в бою, беззаветной преданности своему командиру Брохану Крыло Чайки, ныне по верованиям арданов отправившемуся в чертог Пастыря Оленей.
А вокруг меня неторопливо гудел лагерь. Спокойно, без суеты ходили по лагерю арданы. Усатые, бородатые и гладко выбритые. В кольчугах и в куртках из дубленой кожи. Рыжие, как солнечный луч и как старинная бронза. С оружием и без. Кто-то деловито сворачивал навесы, защищавшие спящих ночью от мелкого, противного дождя. Кто-то подносил дрова и хворост для костров. Кто-то готовил в котлах. Ароматы пищи достигли моего носа. Рот тут же наполнился голодной слюной, заурчало пустое со вчерашнего утра брюхо — кусочек сыра, проглоченный второпях в кладовке «Каменной курочки» не в счет.
А вот и мои спутники!
Собрались у одного из котлов. Здорово! Значит, и про нас не забыли. Покормят.
Липовым черпаком на длинной рукоятке орудовала, как я и ожидал, Гелка. Еще бы! Не завидую я тому, кто попытается мою дочку от хозяйственных забот отстранить. С другой стороны, кто хоть раз отведал творения ее рук, никакого иного повара не пожелает.
Сотник и Бейона сидели рядом. Вроде бы и близко, но отвернувшись друг от друга. Расспросить бы, о каком таком проклятии говорила пригорянка давеча в тюрьме. Сон мой ничего не прояснил.. Единственное, в чем я не сомневался, — оба брата любили ее. Любили с юного возраста. Первой и последней любовью. И как бы там их пути не разбежались после ухода из Пригорья, после Йоля, ясно одно — Глан ушел, чтобы не мешать счастью близких людей. А вот как все обернулось…
Рядом с Бейоной Клыч-меньшой баюкал перебитое предплечье. Он поглядывал на хозяйку по-собачьи преданными и грустными глазами. Что ж, повод для грусти есть и не малый. Прошлой ночью он потерял родного брата. Того самого Клыча, который, вместе со сбежавшим Вересом, впускал нас с черного хода. Понадеялся вышибала на силушку, да вот — одно дело подгулявших забулдыг из игорного дома выпроваживать или там проигравшихся вдрызг буянов, а совсем другое — с егерями, над своими жизнями не трясущимися, но и чужие запросто отнять готовыми, сцепиться.
Я невольно содрогнулся, вспоминая, как отлетел засов с прочной двери. Как в распахнутый проем прыгнул первый гвардеец. И напоролся на размашистый удар Трегетренского принца. Второго встретил коротким, быстрым настолько, что смазалось движение, тычком Сотник.
И понеслось…
Итог — семеро мертвых конных егерей скорчились на полу в измаранных кровью бело-зеленых накидках. Да старший Клыч, от младшего я его отличал лишь по перебитому в давней драке носу, истекал кровью, хлещущей из разрубленной шеи, которую он тщетно пытался зажать холодеющими пальцами. Да младший Клыч, скрежещущий зубами. Чей-то меч здорово зацепил его по правой руке. Не скоро теперь сможет парень дубинкой орудовать. Тут уж и ложку ко рту придется месяца три левой носить. Остальные отделались испугом.
Около Глана-Сотника примостился Кейлин. Его королевское высочество. Вот уж не думал, не гадал, собираясь прочь с Красной Лошади, что в пути доведется познакомиться с особами королевской крови. И государственными людьми, понятное дело. Ведь Бейона — леди-канцлер Ард'э'Клуэна. Величина! Да и Вейтар, угрюмо полирующий рукавом и без того блестящее лезвие меча, вовсе не Вейтар. Кто бы мог подумать! Он оказался…
Впрочем, по порядку.
Начну от «Каменной курочки».
Схватка в кладовой была короткой и яростной. Мы с Гелкой вмешаться не успели. Какое там заклинание, когда клинки свистят, кровь разлетается брызгами, хрипят умирающие и сдержанно рычат выжившие. Я даже сообразить не успел, как сподручнее прикрыться Щитом Воздуха, а все закончилось. А если бы пытался атакующее заклинание сотворить, еще дольше бы провозился.
Вот поэтому, видно, и стараются жрецы-чародеи Храма не вмешиваться в войны. Магия магией, а оружие все ж вернее бьет. Сколько лет нужно, чтобы из мальчишки толкового волшебника сделать. Самое меньшее — восемь. Да и то уважающий себя жрец потом всю жизнь продолжает учиться. А его заточенным куском железа бац и все. Нет человека. Нет скрупулезно накапливаемых всю жизнь знаний и навыков. Нет возможных учеников и последователей.
А с другой стороны подумать. Ладно, это из меня волшебник, как из песка фундамент, но способного чародея ведь можно натаскать исключительно на боевую магию. Пусть не разнообразную — Огненный Шар, Стрела Огня, Разрыв-Камень. Молния, — но эффективную и смертоносную. Можно увешать его всего амулетами, заряженными стихией Огня и Воздуха, как неожиданно разбогатевшая купчиха увешивается дешевыми побрякушками из дутой позолоченной меди. Он один, пожалуй, будет способен противостоять сотне воинов. А то и нескольким сотням. Опасное оружие? Бесспорно. А если враг такого же чародея подготовит и поставит на возвышении? Во сколько смертей обойдется война с использованием магии? Какие разрушения способна принести? Страшно даже подумать. Ужас накатывает, когда представишь выжженные города и села, снесенные под корень крепости, мешанину оружия, доспехов и людских тел, оставленную на поле боя, где разгулялись бойцы-волшебники.
Нет, нельзя до такого допускать. И прав Священный Синклит, трижды и семижды, прав, запрещая адептам Храма участвовать напрямую в конфликтах власть имущих и вооруженных стычках. Естественно, под запрет попадает лишь использование магии. Хочет какой-нибудь жрец алебардой помахать — пожалуйста. Но без волшебства. Так что, вдруг пришла мне в голову шальная мысль, не заехать ли в Сол-Эльрин, не подать ли жалобу анонимную — напрямую мне никак нельзя — на Квартула? Того самого, спутника капитана петельщиков Валлана. А то ишь чего вздумал — домик мой спалил дотла. Хотя, если жрец с головой — отвертится. В запрете ведь говорится лишь о невмешательстве в конфликты людей друг с другом. А про перворожденных ничего не сказано. Скажет, нелюдь остроухую выкуривал из норы. Вот его и простят. Пожурят для порядка. Наказание определят — лекарем в самую глухую провинцию лет эдак на пять. А потом простят.
Но это я опять отвлекся. Вечно заумные рассуждения начинаю. К старости, что ли, дело?
Так вот. О нашем бегстве из Фан-Белла.
Клыча младшего я перевязал, как сумел. После он тело брата на плечи взвалил и понес. Все равно никто не возражал. Из раненого какой боец?
Егеря, оказалось, прискакали на лошадях. Семь егерей. Семь коней. И нас семеро оказалось. С вышибалой вместе. Не бросать же его в городе? Припомнят «добрые» люди кому служил. Тот же Верес первый и помчится закладывать, чтобы свою шкуру спасти.
— К Портовым! — скомандовала Бейона.
— Там же охрана наверняка! — воскликнул Кейлин озадаченно.
— А что ты предлагаешь?
— Ну, не знаю… — замялся принц.
— То-то и оно… Не бойся, твое высочество! С таким-то чародеем!.. — и она, ко всеобщему удивлению, кивнула в мою сторону. — Да не прорваться!
Кейлин с Вейтаром выпучили глаза — с серебряный империал, не меньше. Даже Сотник почесал ус неуверенным движением. Я крякнул, подумал поначалу запротестовать, но сообразил, что без толку. Женщинам если что в голову втемяшится, то — пиши пропало… Не переубедить.
Только Клыч никак не отреагировал на слова хозяйки. Укладывал тело брата на спину коня.
.
И мы понеслись по темным улицам…
Конечно, Глан учил меня ездить верхом. Да и времени привыкнуть хватало. Весь путь от фактории Юраса Меткого до Пузыря. Беда в том, что мы или шагом ехали, или неспешной рысцой трусили. Мне и то казалось чересчур быстро. Трясет, зубы клацают, зад о седло бьется. Еще, того и гляди, стремя потеряешь.
Но все это оказалось цветочками. Рысь, потерянные стремена, синяки на ягодицах и растертые пристругами коленки. Ягодки нашлись здесь. На узких, извилистых, мрачных улицах Фан-Белла. Мчавшийся впереди Кейлин догадался выкрикивать время от времени:
— Завтра, Бейонка, — надменно проговорил старший мальчик, — завтра меня заберут в дом воинов, дадут настоящий меч и эр'Толан будет учить меня сражаться по-настоящему. А Гланчик-бесталанчик будет продолжать бегать с деревяшкой.
Девочка не ответила. Только еще сильнее потянула юбку вниз, к щиколоткам, и глянула искоса сперва на одного, а после на другого.
— А когда я вырасту, собью дружину и завоюю столько сокровищ, что хватит набить наш амбар под самую стреху… — продолжал хвастаться будущий воин.
— Давай-давай, — буркнул, нахмурившись, младший, которого назвали Гланчиком, — трепись, трепло Эвановское. Я тебя и с деревяшкой побью.
Он подхватил очередной камешек, подбросил на ладони.
— Бейонка, видишь стрекозу?
Шагах в пятнадцати на буровато-серый обветренный базальтовый валун уселась изумрудная стрекоза с переливающимися не хуже бриллиантов крыльями.
— Гляди!
Угловатый обломок камня свистнул, щелкнул, ударившись о теплый бок валуна. Четыре крылышка, медленно кружась, опустились на щебень.
— Ну, как?
Девочка улыбнулась, прищурилась, как разомлевшая у камелька кошка, и отвернулась к Эвану, ожидая ответа.
Ответ не заставил себя ждать.
— Тьфу! — сплюнул старший брат. — Детская забава! Знаешь, сколько каменных курочек я подстрелил с дядькой Станом, пока ты цеплялся за мамкину юбку, а, Гланчик?
— Знаю! — усмехнулся Глан. — Знаю и как дядька заставлял тебя лазить на скалу за добычей, а ты дрожал и уговаривал его бросить и стрелу, и дичь!
— Кто дрожал?!
— Ты! Как овечий хвостик!
— Врешь!
— А вот и не вру! Дядька Стан сказал матери, что долго ты прожил у домашнего очага. Нужно было тебя еще в том году забрать в дом воинов, чтобы не растить хлюпика…
— Что ты сказал? — кулаки Эвана сжались, щеку перекосил неприятный оскал. — Повтори!
— И повторю! Хлюпиком тебя дядька Стан назвал. И сказал, что меня хоть завтра взялся бы учить…
— Врешь!
— А вот и не вру!
— А вот и врешь!
— А вот и нет!
— Сейчас как дам раза!
— Только попробуй!
— Да я тебя!
— Ох, напугал!
— Ну, держись, Гланчик!
Эван прыгнул вперед, целя кулаком брату в ухо, и, одновременно, нанося удар стопой под коленку. Любой мальчишка, рожденный не в Пригорье (да что там мальчишка — не всякий взрослый смог бы противостоять мастерству рукопашной девятилетнего пригорянина) был бы сбит с ног, а то и покалечен с первого же удара. Но Глан ловко уклонился, ныряя под летящий кулак, отшагнул назад и, сцапав пятерней запястье брата, повел его вокруг себя. Эван, пользуясь преимуществом в росте и весе, потянул брата в сторону, заставляя потерять равновесие. Чтоб устоять на ногах, Глан отпустил руку противника, парировал открытой ладонью несущийся к носу кулак и… пропустил хлесткий удар левой по ребрам. Он охнул и на мгновение задохнулся. И тут же колено Эвана врезалось ему в живот.
— Получай! За хлюпика!
От удара в ухо потемнело в глазах, а внутри головы вспыхнуло ослепительное пламя.
Молча, не издав не всхлипа, ни стона, Глан бросился на брата, врезавшись плечом ему в грудь. Сцепившись, забыв о благородном искусстве боя без оружия, братья покатились по берегу ручья и, поднимая целый столб брызг, рухнули в ледяную воду.
А на прогретом валуне звонко хохотала чернокосая Бейонка…
Пасмурное утро поздней осени.
Ровная площадка двадцать на двадцать шагов усыпана красноватым гранитным щебнем. Вдоль краев вкопаны полуобхватные деревянные столбы. За столбами толпа: дети, подростки, женщины, суровые, иссеченные шрамами воины. Вот только стариков совсем мало — один, два, не больше. И то верно, в Пригорье до старости редко доживают. А если уж кто и прошел через все бесчисленные поединки и сражения, такой воин за великого мастера почитается и пользуется почетом, какой и королям не снился.
Над головами людей поднимались облачка пара. Похоже, на рассвете округу прихватил морозец. Кое-кто из женщин постарше кутался в меховые накидки.
Но конь, скачущий по кругу внутри площадки, и обнаженный по пояс юноша на его спине холода, казалось, не замечали. Напротив, спина и плечи всадника блестели от пота, а шея скакуна потемнела и белела полосами мыла там, где шерсти касался небрежно отпущенный повод.
Не ведомо откуда, но я знал, что это самый важный в жизни каждого пригорянина день, что юноша предыдущий день и ночь постился и достигал особого, возвышенного состояния духа в особой горнице замка, а сейчас проходит уже не первое испытание воинского умения и молодецкой удали.
Пригоряне в толпе… Да, собственно, какой толпе? Десятков пять, не больше. Так вот, пригоряне постарше, стоявшие за полем, одобрительно кивали и цокали языками, детишки, не скрывая чувств, орали от восторга. И лишь подростки, ровесники испытуемого, хранили непроницаемое молчание. Видно, боялись, что взрослые заподозрят их в недостаточной зрелости.
У подножья одного из столбов стояла девушка, которую я сразу узнал. Слов нет, она настолько же превосходила пригожестью ту худенькую глазастую девчонку с острыми коленками, которая смеялась на валуне, наблюдая отчаянную драку братьев, насколько нынешняя Бейона — ее саму, пятнадцатилетнюю. А может, Бейона тогда была еще младше. На глазок не старше Гелки. Она небрежно перекинула через плечо длинную, черную, как смоль, косу, перевитую алой лентой. Рядом с ней стоял… Вот тут я Эвана узнал, хотя и видел его на Красной Лошади недолго, да и в неверном свете костров и факелов. Тот же жесткий, опасный прищур карих глаз. Тот же готовый разразиться смертельной атакой разворот плеч. Только без седины на висках. Он улыбался. Улыбался губами, но не глазами, и что-то шептал на ухо Бейоне.
А в это время на площадке юноша бежал рядом с конем, придерживаясь за переднюю луку — спасибо Сотнику, что научил меня в сбруе разбираться, — седла. Бежал, бежал и вдруг… Сильный толчок! Вот он уже на спине коня. Руки разведены в разные стороны, сосредоточенное лицо обращено к зрителям.
И его я узнал. Все-таки подросток — это не ребенок. Конечно, годы прибавили Сотнику-Глану и морщин на лбу, и седины в волосы… А невзгоды лишили его глаза — видно перемерз изрядно в зимнем лесу, да еще заразу какую-то занес. Но вот выражение его глаз не изменилось. Разве что стало чуть более усталым.
Упор пальцев в луку, мах ногой и юный Глан снова бежит рядом с конем. Правда, по другую сторону.
Еще прыжок!
На это раз он решил не останавливаться в седле. Перелетел на другую сторону. А потом еще и еще раз.
Глан прыгал очень быстро, но умудрился сохранить такое же ровное дыхание, как если бы сидел за столом, поддерживая дружескую беседу.
Очередной прыжок и он снова верхом. Но, к моему удивлению, уселся задом наперед — лицом к хвосту. Ладони пригорянина скользнули по поясу и резко выпрямились!
Два метательных ножа, прошелестев в воздухе сверкающими рыбками, вонзились в крайний справа столб и тихо загудели.! Старушка, чью прядь волос едва не срезало узким лезвием, даже не отдернула голову. Так доверяет молодому воину? Скорее всего.
А юноша уже соскользнул с седла и держась двумя руками за пристругу волочился рядом с конем. Проскользнул под брюхом, на волосок от мелькающих копыт, и появился на противоположной стороне. Снова оседлал скакуна. На сей раз привычно — лицом вперед. А затем выпрямился, стоя на седле.
Под многозначительное молчание зрителей Глан сделал полный круг по площадке.
Вдруг из толпы раздался крик:
— Держи, Глан!
Высокий воин, с белой прядью на виске, метнул короткое легкое копье — сиды называют их дротиками и предпочитают любому виду оружия, кроме мечей.
Юноша протянул руку и мягко подхватил копье. Словно взял его из воздуха. Поймал и тут же бросил. Вернее, метнул. Дротик вонзился в столб неподалеку от пары ножей.
В толпе одобрительно закивали.
— Держи, Глан!
На сей раз прилетевшее копье было тяжелее. Со стальной оковкой древка. Подобное можно подставлять под рубящие удары. Да и самому рубить широким лезвием наконечника. Парень пошатнулся, едва устоял на спине коня, но справился и отправил копье прямиком в столб.
— Держи, Глан!
Топор с полукруглым лезвием. В столб его!
— Держи, Глан!
Тяжелый охотничий нож. В столб!
— Держи, Глан!
Длинный кинжал с волнистым лезвием. В столб!
— Держи, Глан!
Плотницкий топор. В столб!
— Держи, Глан!
Серп? Вот не ожидал… А Глан, похоже, нисколько не смутился. В столб!
— Держи, Глан!
Еще что-то блестящее и смертоносное. Я не успел даже разглядеть.
В столб!
— Держи, Глан! Держи, Глан! Держи, Глан!
В столб!
В столб!
В столб!
— Держи, Глан!
Сразу два меча вылетели из толпы и прикипели к ладоням юноши.
Их он не бросил. Скрестил над головой, а потом закрутил, окутывая себя мерцающим покровом стремительной стали.
Красиво!
И, надо полагать, надежно. Через такую защиту не то, что копье или меч, нож метательный не проскочит. Арбалетный бельт в сторону отбросит, стрелу пополам разрубит.
Мечей таких я раньше не видел. На севере все больше прямыми пользуются. В Приозерной империи у легионеров меч в виде вытянутого листа, а у конников — прямой и длинный. Мечи в руках Глана были слегка изогнутыми, достаточно короткими — всего в полтора локтя, не больше. И без крестовины. Перекладина, отделяющая рукоять от лезвия, едва-едва прикрывала кулак воина.
Тем временем, Глан мягко спрыгнул на щебень. Всего шаг понадобился, чтобы сохранить равновесие и застыть посреди площадки — левый меч прижат к предплечью, а правый смотрит в серое небо.
Тот самый воин, что начал забаву с метанием оружия в столбы — с белой прядью в иссиня черных волосах — кивнул и хлопнул в ладоши.
Улыбаясь, из толпы вышел Эван. Эх, не понравилась мне его улыбка. Презрительная какая-то. Словно у недоброго учителя перед экзаменом. Мол, давайте, давайте… Готовились? Учили? Старались, ночей не досыпали? Думаете, что знаете? Сейчас я вам докажу — не знаете вы ничегошеньки. Вы просто не в состоянии познать науку так, как я. Рылом не вышли…
— Полегче, Эван! — весело крикнула ему вслед Бейона и пригоряне рассмеялись, словно удачную шутку услышали.
Старший брат тряхнул головой, отбрасывая непослушную прядь со лба. Плавно вытащил из ножен свои мечи. Отсалютовал Глану, скрестив их пред грудью.
И началось!
Я не очень-то разбираюсь в тонком искусстве игры клинков. Именно искусстве. Или даже — Искусстве. Что мне доводилось видеть в жизни? Танец Сотника на утоптанной площади у «Развеселого рудокопа»? Короткие и беспощадные схватки Этлена с петельщиками? Яростную атаку принца Кейлина и того же Глана во время бегства из «Каменной курочки»? Этого, безусловно, мало, чтобы разобраться в мастерстве выпадов, отражений ударов, уходов и прочего, что составляет мастерство настоящего, опытного и умелого воина.
Братья танцевали, скользя сапогами по красноватому щебню. Ни один, ни другой не пытались сдерживать силу и скорость ударов. Хотя, я в том не сомневался, лезвия были самыми что ни на есть настоящими — боевыми, тщательно заточенными. Свист рассекающих стылый воздух клинков изредка сменялся звоном, когда оружие сталкивалось.
Ничего не понимая, но восхищенный красотой творящегося действа, я наблюдал за уверенными, отработанными на бесчисленных тренировках движениями.
Лицо Эвана не покидала саркастическая улыбка. Глан сохранял непроницаемое выражение.
До каких пор они будут сражаться? До первой крови? Или старейшина прервет схватку, когда сочтет нужным?
И тут Глан, связав правым мечом левый меч Эвана, толкнул его так, что старший брат сделал длинный шаг, чтобы не упасть, и припал на одно колено. Лезвие клинка, щербясь и от этого жалобно плача, заскрежетало по гранитной крошке.
Острие меча, зажатого в левой ладони Глана, остановилось в полупальце от затылка противника.
Гул прокатился по толпе. Прокатился, нарастая и сменяясь ропотом негодования.
Когда Эван, успел развернуться и косо полоснуть младшего брата по груди? Только глаз пригорянина мог различить движение. Я же увидел всего-навсего результат. Набухающую алыми каплями по краям белую полосу. Удивленное и растерянное лицо Сотника. Хищный оскал Эвана…
Ночь. На этот раз — ночь. Заснеженные крыши домов и белые шапки на каменных изгородях. Блеск звезд в небесах и сверкание ледяных иголочек изморози. Пригорье, хоть и южнее Приозерной империи, лежит на пути к высочайшим горам Крыша мира. Лето здесь сухое и жаркое. Зимы морозны и малоснежны.
У третьего — нижнего — круга ограды пригорянского поселения стояли три заседланных коня. Давно стояли. Снегопада-то и нет особо сильного, а все-таки гривы припорошены, да по притороченным к седлам вьюкам словно кистью со щедро зачерпнутой побелкой кто-то мазанул.
Кони стояли. Дышали шумно. Отфыркивались. Изморозь оседала на темно-рыжих мордах. У двоих без отметин, а у третьего — с белой проточиной через лоб.
Городок вокруг замка увяз в тишине. Над островерхими крышами плыл горьковатый дымок. Собаки молчали. Послышался скрип снега под быстрыми шагами. Вряд ли мастеровой на прогулку среди ночи выбрался.
Из густой чернильной тени вынырнул невысокий, гибкий силуэт. На плечах — плащ. За спиной два меча. Пороша на черных волосах.
— Быстро. Не ожидал.
Голос Сотника. То есть, Глана. Сколько лет прошло после наблюдаемых мной событий. Десять, пятнадцать лет? Может, и больше. А голос его не изменился.
— Не замерз?
А это уже Эван.
Его я слышал всего один раз в жизни, не считая нынешнего сна, но запомнил навсегда.
— Не успел.
Спутник, вернее спутница, Эвана молчала. Под наброшенным на голову необычным убором — шапка не шапка, платок не платок, а больше всего похоже на оторванный от плаща капюшон с длинным завязками, пришитыми к нижним углам, — сверкнули черные глаза, которые ни один мужчина, однажды увидев, не забудет — Бейона.
Глан молча отвязал рыжего с проточиной коня, взял под уздцы.
Эван смахнул рукавом полушубка снег с седла. Подставил сложенные пригоршней ладони девушке. Она оперлась коленом о его руки, оттолкнулась и оказалась на спине лошади. Разобрала поводья, поймала носками стремена. Испытующе оглядела братьев:
— Ну, не передумали?
Глан только хмыкнул и не проронил ни словечка.
Эван прищурился:
— Я — нет. Разве что наш хлюпик… А, Гланчик?
— Гляди, сам не передумай, — Глан, не коснувшись стремени сапогом, взлетел в седло.
— Ты, никак, пугать меня вздумал? — Эван не потянулся к оружию, но как-то скособочился, всей повадкой показывая готовность к немедленной атаке.
Младший брат смерил его оценивающим взглядом. Открыл было рот, но смолчал.
— Эй, задиры, — одернула их Бейона, — вы хотите заставить меня пожалеть, что отправилась в путь с вами? Думаете, без двух упрямых баранов, я не смогу повидать мир?
Братья сразу сникли. Глан опустил взор к лошадиной гриве. Эван примирительно помахал открытыми ладонями и вскочил на коня.
— То-то же, — усмехнулась Бейона. — А то раззадорились… Слушать противно.
— Да ладно, — Эван поправил вьюк, улыбнулся, как мне показалось, заискивающе. — Не сердись. Поехали?
— Поехали! — отозвалась девушка.
— Сперва на запад?
— Ага! В Йоль! А там видно будет!
— Ну, в Йоль, так в Йоль, — кивнул Эван.
А Глан опять промолчал. Ему, похоже, было все равно куда…
Я проснулся от резкой боли в щеке. Несколько ударов сердца сидел, оторопело оглядываясь. Перенестись из морозного зимнего Предгорья в слякотный Ард'э'Клуэн конца златолиста это вам не полмерки лесных орехов наколоть.
Рассвело. И, должно быть, уже давно. Разоспался я что-то. Раньше за собой такого не замечал. Хотя ничего удивительного. После вчерашней ночи каким двужильным нужно быть, чтобы не мечтать об отдыхе и сне. Щеку саднило. Боль не смертельная, но крайне неприятная. Я провел большим пальцем по подсыхающей корочке, ощутил на коже проступившую сукровицу…
И вспомнил.
Да, хорошо досталось. Первый раз в жизни копытом по лицу схлопотал. Как жив остался?
Стрыгай меня раздери! А где же мои спутники?
Это же надо! Дрыхнет, как ни в чем не бывало, а о друзьях и думать забыл. Молодец, Молчун, нечего сказать. Просто не Молчун, а свинья неблагодарная!
Я вскочил на ноги.
С близкого Ауд Мора набегал пропитанный влагой ветерок. Шептался сам с собой в кронах десятка раскидистых вязов и улетал на юго-восток. Здесь, немного западнее Фан-Белла, река выгибалась крутой излучиной. До города не так и далеко. Лиги полторы-две. Конный и оглянуться не успеет, как домчит. Пешком чуть подольше, но все равно рукой подать.
На суглинистой, охристо-рыжей отмели замерли три корабля. Узкие длинные ясеневые тела. Высокие штевни, украшенные птичьими головами с крючковатыми хищными клювами. Раньше мне не доводилось поглазеть на лодьи «речных ястребов» Ард'э'Клуэна, хотя наслышан о речниках премного. Об их удали, ярости в бою, беззаветной преданности своему командиру Брохану Крыло Чайки, ныне по верованиям арданов отправившемуся в чертог Пастыря Оленей.
А вокруг меня неторопливо гудел лагерь. Спокойно, без суеты ходили по лагерю арданы. Усатые, бородатые и гладко выбритые. В кольчугах и в куртках из дубленой кожи. Рыжие, как солнечный луч и как старинная бронза. С оружием и без. Кто-то деловито сворачивал навесы, защищавшие спящих ночью от мелкого, противного дождя. Кто-то подносил дрова и хворост для костров. Кто-то готовил в котлах. Ароматы пищи достигли моего носа. Рот тут же наполнился голодной слюной, заурчало пустое со вчерашнего утра брюхо — кусочек сыра, проглоченный второпях в кладовке «Каменной курочки» не в счет.
А вот и мои спутники!
Собрались у одного из котлов. Здорово! Значит, и про нас не забыли. Покормят.
Липовым черпаком на длинной рукоятке орудовала, как я и ожидал, Гелка. Еще бы! Не завидую я тому, кто попытается мою дочку от хозяйственных забот отстранить. С другой стороны, кто хоть раз отведал творения ее рук, никакого иного повара не пожелает.
Сотник и Бейона сидели рядом. Вроде бы и близко, но отвернувшись друг от друга. Расспросить бы, о каком таком проклятии говорила пригорянка давеча в тюрьме. Сон мой ничего не прояснил.. Единственное, в чем я не сомневался, — оба брата любили ее. Любили с юного возраста. Первой и последней любовью. И как бы там их пути не разбежались после ухода из Пригорья, после Йоля, ясно одно — Глан ушел, чтобы не мешать счастью близких людей. А вот как все обернулось…
Рядом с Бейоной Клыч-меньшой баюкал перебитое предплечье. Он поглядывал на хозяйку по-собачьи преданными и грустными глазами. Что ж, повод для грусти есть и не малый. Прошлой ночью он потерял родного брата. Того самого Клыча, который, вместе со сбежавшим Вересом, впускал нас с черного хода. Понадеялся вышибала на силушку, да вот — одно дело подгулявших забулдыг из игорного дома выпроваживать или там проигравшихся вдрызг буянов, а совсем другое — с егерями, над своими жизнями не трясущимися, но и чужие запросто отнять готовыми, сцепиться.
Я невольно содрогнулся, вспоминая, как отлетел засов с прочной двери. Как в распахнутый проем прыгнул первый гвардеец. И напоролся на размашистый удар Трегетренского принца. Второго встретил коротким, быстрым настолько, что смазалось движение, тычком Сотник.
И понеслось…
Итог — семеро мертвых конных егерей скорчились на полу в измаранных кровью бело-зеленых накидках. Да старший Клыч, от младшего я его отличал лишь по перебитому в давней драке носу, истекал кровью, хлещущей из разрубленной шеи, которую он тщетно пытался зажать холодеющими пальцами. Да младший Клыч, скрежещущий зубами. Чей-то меч здорово зацепил его по правой руке. Не скоро теперь сможет парень дубинкой орудовать. Тут уж и ложку ко рту придется месяца три левой носить. Остальные отделались испугом.
Около Глана-Сотника примостился Кейлин. Его королевское высочество. Вот уж не думал, не гадал, собираясь прочь с Красной Лошади, что в пути доведется познакомиться с особами королевской крови. И государственными людьми, понятное дело. Ведь Бейона — леди-канцлер Ард'э'Клуэна. Величина! Да и Вейтар, угрюмо полирующий рукавом и без того блестящее лезвие меча, вовсе не Вейтар. Кто бы мог подумать! Он оказался…
Впрочем, по порядку.
Начну от «Каменной курочки».
Схватка в кладовой была короткой и яростной. Мы с Гелкой вмешаться не успели. Какое там заклинание, когда клинки свистят, кровь разлетается брызгами, хрипят умирающие и сдержанно рычат выжившие. Я даже сообразить не успел, как сподручнее прикрыться Щитом Воздуха, а все закончилось. А если бы пытался атакующее заклинание сотворить, еще дольше бы провозился.
Вот поэтому, видно, и стараются жрецы-чародеи Храма не вмешиваться в войны. Магия магией, а оружие все ж вернее бьет. Сколько лет нужно, чтобы из мальчишки толкового волшебника сделать. Самое меньшее — восемь. Да и то уважающий себя жрец потом всю жизнь продолжает учиться. А его заточенным куском железа бац и все. Нет человека. Нет скрупулезно накапливаемых всю жизнь знаний и навыков. Нет возможных учеников и последователей.
А с другой стороны подумать. Ладно, это из меня волшебник, как из песка фундамент, но способного чародея ведь можно натаскать исключительно на боевую магию. Пусть не разнообразную — Огненный Шар, Стрела Огня, Разрыв-Камень. Молния, — но эффективную и смертоносную. Можно увешать его всего амулетами, заряженными стихией Огня и Воздуха, как неожиданно разбогатевшая купчиха увешивается дешевыми побрякушками из дутой позолоченной меди. Он один, пожалуй, будет способен противостоять сотне воинов. А то и нескольким сотням. Опасное оружие? Бесспорно. А если враг такого же чародея подготовит и поставит на возвышении? Во сколько смертей обойдется война с использованием магии? Какие разрушения способна принести? Страшно даже подумать. Ужас накатывает, когда представишь выжженные города и села, снесенные под корень крепости, мешанину оружия, доспехов и людских тел, оставленную на поле боя, где разгулялись бойцы-волшебники.
Нет, нельзя до такого допускать. И прав Священный Синклит, трижды и семижды, прав, запрещая адептам Храма участвовать напрямую в конфликтах власть имущих и вооруженных стычках. Естественно, под запрет попадает лишь использование магии. Хочет какой-нибудь жрец алебардой помахать — пожалуйста. Но без волшебства. Так что, вдруг пришла мне в голову шальная мысль, не заехать ли в Сол-Эльрин, не подать ли жалобу анонимную — напрямую мне никак нельзя — на Квартула? Того самого, спутника капитана петельщиков Валлана. А то ишь чего вздумал — домик мой спалил дотла. Хотя, если жрец с головой — отвертится. В запрете ведь говорится лишь о невмешательстве в конфликты людей друг с другом. А про перворожденных ничего не сказано. Скажет, нелюдь остроухую выкуривал из норы. Вот его и простят. Пожурят для порядка. Наказание определят — лекарем в самую глухую провинцию лет эдак на пять. А потом простят.
Но это я опять отвлекся. Вечно заумные рассуждения начинаю. К старости, что ли, дело?
Так вот. О нашем бегстве из Фан-Белла.
Клыча младшего я перевязал, как сумел. После он тело брата на плечи взвалил и понес. Все равно никто не возражал. Из раненого какой боец?
Егеря, оказалось, прискакали на лошадях. Семь егерей. Семь коней. И нас семеро оказалось. С вышибалой вместе. Не бросать же его в городе? Припомнят «добрые» люди кому служил. Тот же Верес первый и помчится закладывать, чтобы свою шкуру спасти.
— К Портовым! — скомандовала Бейона.
— Там же охрана наверняка! — воскликнул Кейлин озадаченно.
— А что ты предлагаешь?
— Ну, не знаю… — замялся принц.
— То-то и оно… Не бойся, твое высочество! С таким-то чародеем!.. — и она, ко всеобщему удивлению, кивнула в мою сторону. — Да не прорваться!
Кейлин с Вейтаром выпучили глаза — с серебряный империал, не меньше. Даже Сотник почесал ус неуверенным движением. Я крякнул, подумал поначалу запротестовать, но сообразил, что без толку. Женщинам если что в голову втемяшится, то — пиши пропало… Не переубедить.
Только Клыч никак не отреагировал на слова хозяйки. Укладывал тело брата на спину коня.
.
И мы понеслись по темным улицам…
Конечно, Глан учил меня ездить верхом. Да и времени привыкнуть хватало. Весь путь от фактории Юраса Меткого до Пузыря. Беда в том, что мы или шагом ехали, или неспешной рысцой трусили. Мне и то казалось чересчур быстро. Трясет, зубы клацают, зад о седло бьется. Еще, того и гляди, стремя потеряешь.
Но все это оказалось цветочками. Рысь, потерянные стремена, синяки на ягодицах и растертые пристругами коленки. Ягодки нашлись здесь. На узких, извилистых, мрачных улицах Фан-Белла. Мчавшийся впереди Кейлин догадался выкрикивать время от времени: