Страница:
— Об этом он и пишет, капитан, — король опять вперился глазами в пергаментный листок. — Что считает Селину с Валланом узру…
— Узурпаторами? — подсказал Брицелл.
— Во-во. Слово-то какое… Короче, не по правде они корону заграбастали. И его в Верхний мир спровадить хотели. Только он выжил. И даже оброс кой-какой воинской силой.
— Да? — опасно прищурился капитан егерей.
— Так написано.
— А от вас ему что нужно, ваше величество? — Терциел поменял наклон головы, напоминая желтоклювку, выискивающую червяка на черной пашне, потер кончик носа.
— Кейлин заявил, что будет бороться за отцовское наследство. Просит признания и…
— Позвольте, я угадаю, ваше величество, — вмешался Брицелл. — И воинской помощи.
— Нет, капитан. Он просит признания и вернуть одного из его людей.
— Не понял…
— Я тоже.
— Возможно, кто-то из его соратников задержан в Фан-Белле? — высказал предположение жрец.
— Похоже, — кивнул Экхард. — Но кто?
— А почему бы нам не пригласить его в замок? — заметил Брицелл.
— Кейлина?
— Ну, не неизвестного соратника же. Кто принес письмо? — Терциел развел руками.
— Веселин, — ответил капитан конных егерей. — Бородатый, одноглазый, на щеке шрам. Подошел к страже на замковых воротах. Сказал, его величеству Экхарду Второму в собственные руки. Вот я и передал.
— Веселин задержан?
— Само собой. Под благовидным предлогом — подождать ответа. Да он и не сопротивлялся.
— Почему веселин? — задумчиво проговорил король.
— Может, Властомир оказывает Кейлину поддержку? — предположил Брицелл.
— Тогда зачем ему наша поддержка и признание?
— Откуда ж я знаю, ваше величество?
— А если веселин — наемник? — Терциел опять почесал нос. — Хотя, какая разница? У нас сейчас всего два пути.
— И какие же? — Экхард тяжело вздохнул, он хоть и был тугодумом, но не идиотом же, и начал догадываться, что подскажут ему советники.
— Признать Кейлина. Поддержать его требования. При необходимости помочь военной силой, — жрец сопровождал каждое предложение резким жестом ладони.
— Значит, война с Трегетреном, — медленно, с расстановкой произнес молодой король.
— То-то и оно, ваше величество, — подал голос егерь. — Сейчас, с Ихэренским бунтом в левобережье, это невозможно. Вначале я бы уладил внутренние дела, а потом связывался с соседским, весьма сильным, между прочим, королевством. Перебросить значительные силы через Ауд Мор будет нелегко. Да и казна не бездонная. Кстати, о состоянии казны я был бы не прочь услышать от вашего канцлера.
Последние его слова Экхард проигнорировал.
— Возможен еще вариант развития событий, — продолжал Терциел. — Есть ли у нас уверенность, что человек, написавший письмо, взаправду Кейлин?
Жрец внимательно обвел глазами собеседников.
— Нет, конечно. Такой уверенности нет, и взяться ей неоткуда. Значит, человек, назвавшийся Кейлином, может оказаться самозванцем.
— Потрясти веселина, — стукнул кулаком по столу Экхард Второй.
— Поосторожнее с рукой, ваше величество, — невозмутимо проговорил чародей. — Можно, конечно, да только я не вижу смысла. Потащим веселина в застенки — спугнем рыбку пожирнее.
— А если назначить Кейлину встречу? — высказал мысль Брицелл. — А потом взять его на горячем.
— И передать Селине. То есть, прошу прощения, конечно же, королеве Селине. И принцу-консорту Валлану. Таким образом, мы избежим войны с Трегетреном. И, возможно, быстрее усмирим смуту в Ихэрене. Ведь ни для кого не секрет, что сейчас отделение тала погибшего Витека Железный Кулак от Ард'э'Клуэна играет на руку нашим южным соседям. Не так ли, ваше величество?
— А если письмо прислал настоящий Кейлин, не самозванец? — едко поинтересовался король.
— И что с того? Главное то, что для Ард'э'Клуэна важнее видеть его самозванцем. Интересы государства, конечно, имеют первоочередное значение для монарха, — Терциел развел руками, обменялся взглядами с капитаном егерей.
Брицелл многозначительно кивнул.
— Значит, вы советуете мне предать принца Кейлина? — Экхард откинулся на высокую спинку кресла, расправил плечи.
«Что ты петушишься? — подумал егерь. — Что ты без нашего совета стоишь, бычок толсторогий?»
— Ну, почему же, ваше величество? — примиряюще протянул жрец. — Конечно, никто не подталкивает вас к неблаговидным поступкам. Но взгляните на вопрос трезво. Во-первых, написавший письмо может и не быть Кейлином. Во-вторых, даже, если это Кейлин, и что с того? Сейчас мир между Ард'э'Клуэном и Трегетреном гораздо важнее привязанностей и предпочтений. Когда на кон поставлена судьбы королевства, о приязни и неприязни лучше забыть.
— Странные речи ведешь, твое святейшество, — дернул щекой король.
— Конечно, мои слова могут показаться странными, ваше величество. Но я прожил достаточно длинную жизнь. Много видел. Много читал — в Храме великолепная библиотека, содержащая бесценные сведения по истории человечества, — жрец замолчал, перевел дыхание и продолжил. — Хочу привести еще один довод в пользу поддержания мира между северными королевствами. Мой брат по Храму, Квартул, сейчас направляет мысли и поступки капитана конных егерей Валлана, будущего принца-консорта Трегетрена. Я знаю его, как очень рассудительного и, несмотря на молодость, мудрого служителя Храма. Уверен, он сдержит многие порывы барона Берсана, смягчит законы Трегетрена, поможет привести страну к процветанию.
Конечно, для вас не секрет, ваше величество, что владыка Приозерной империи с середины лета наложил ограничение на торговлю купцов Империи с северными соседями, то есть с Повесьем, Трегетреном и Ард'э'Клуэном. Император Луций, да живет он вечно, поступил так, протестуя против чудовищных жестокостей и зверств, сопровождавших вашу последнюю войну с перворожденными. Конечно, даже на самый неопытный взгляд понятно, что убыток в результате такого решения его императорского величества несут купцы с обеих сторон. Прислушиваясь к советам Квартула, Трегетренская королева может восстановить свое доброе имя в глазах Империи и Храма. Ард'э'Клуэн также может процветать под вашим мудрым правлением, ваше величество, если вы хотя бы иногда склоните свой слух к ничтожным советам вашего покорного слуги.
Брицелл, сохраняя на лице маску невозмутимости, в глубине души веселился. «Нет, каково! Как вычитывает мальчишку-короленка! Еще немного и розгой пригрозит. Хорошо, что пригорянская ведьма куда-то запропала. Очень вовремя…»
Терциел умолк, поклонился королю, прижав ладонь к сердцу. Выжидающе уставился на монарха.
Экхард не спешил с ответом. Он волновался. Отчаянно потел и двигал корону то на левое, то на правое ухо.
Наконец король открыл рот. Откашлялся, прочищая пересохшее горло.
— Благодарю, твое святейшество, благодарю, капитан Брицелл. Вы мне все разъяснили. Разложили резоны, как лавочник товар по полочкам. Дружба и мир между королевствами, добрососедские отношения и братание с бароном Берсаном, который спит и видит Трегетренскую железную корону на бритой башке. А принца Кейлина следует заманить в замок и выдать сестренке. С головой или без головы. А лучше, одну голову, отдельно от тела, чтоб легче привезти. Да только Пастырь Оленей учил некогда святого отшельника Станека — относись у людям так, как хочешь, чтоб они к тебе относились. А я не хочу, чтоб мою голову когда-нибудь выдали да тому же… А, ладно, не важно кому. Просто не хочу и все. Потому я отпущу веселина, принесшего письмо, и на словах передам ему: пускай Кейлин приходит ко мне в замок, как гость, как брат, как равный к равному. И плевать, что на моей голове корона, а на его еще нет. Вам понятно, мудрые мои советники?
«Э-э-э, как запел, короленок, — Брицелл почувствовал, как сквозь глухую ненависть, заполнившую до отказа его грудь, начинает прорываться слабенький росток уважения. — Это его Бейона так натаскивает или сам? Да нет, скорее всего сам. Весь в папашку. Такому только волю дай. Всех в бараний рог скрутит.»
— Да, ваше величество, — склонил голову Терциел. — Вы достаточно ясно изложили свое мнение. Нам понятно. Не так ли, капитан Брицелл Постум?
Гвардеец кивнул.
— И мне понятно, ваше величество, — продолжал чародей. — И хоть я и не являюсь вашим подданным, ничего мне не остается, как согласиться, ибо нет ничего хуже гостя, пытающегося поучать хозяина дома, а, тем паче, навязывать ему свое мнение.
— Раз так — очень хорошо, — Экхард сложил пергамент в несколько раз, сунул его за соболий обшлаг светло-зеленого кафтана. — Я больше не задерживаю вас. Благодарю еще раз, твое святейшество, за мудрые советы, а тебя, капитан Брицелл, за верную службу.
Король поднялся.
Жрец и егерь встали из-за стола одновременно с ним. Поклонились.
В дверях Брицелл почтительно пропустил чародея вперед. Терциел сутулился, словно на показ, и шаркал ногами.
«Стариком прикидывается, а ведь наверняка еще шести десятков не стукнуло…»
— Нелегкое дело, спасать заблудшие души варваров, а, сын мой? — жрец вдруг хитро прищурился, оборачиваясь через плечо.
Капитан сделал круглые глаза и кивнул на вытянувшихся по обе стороны двери егерей. Несмотря на преданность своему командиру, донести мог каждый. Причем с такой же легкостью, как иной человек сморкается в два пальца. Для кого-то смещение Брицелла с должности означало потерю влиятельной поддержки, а для кого-то грядущее продвижение по службе. Сотник мог стать капитаном, полусотенник — сотником, десятник полусотенником… Наемники, что с них возьмешь?
— Не беспокойся, сын мой, — чародей слегка приоткрыл сложенные лодочкой перед грудью ладони — в них удобно умостилась вырезанная из оникса змейка. — Нас никто не слышит.
— Ну, ежели так, — Брицелл вздохнул. — Молодой бычок начинает матереть. Еще немного и не всякий вставит кольцо ему в нос.
— Вот и я о том, сын мой. Промедление, как говорил один из отцов-Примулов в пору моего ученичества, смерти подобно.
— Что-то я не понимаю, твое святейшество…
— Не пытайся изображать из себя дурня, сын мой. Конечно, ты все понимаешь. Надежны ли твои гвардейцы?
Брицелл хмыкнул. Действительно, чего уж водить по кругу ученую козу на веревочке? Все и так яснее некуда.
— За каждого не поручусь, но четыре сотни отлично выученных воинов пойдут за мной и в огонь, и в воду.
— Хорошо, сын мой. Помнится, ты сетовал на суд, лишивший достойного сына Империи прав нобилитета? — Терциел замолк, но, не дождавшись ответа, продолжил. — Сегодня ты можешь вернуть все титулы и привилегии, потерянные вследствие неосторожности.
— Я все понял, твое святейшество. Нужно немного времени. Перебросить усиленные патрули из казарм в замок. Да так, чтобы бычок не заподозрил ничего.
— Тут я, к стыду своему должен признаться, полный профан. Всецело на тебя полагаюсь. На тебя и на твой военный опыт, конечно же.
— Что ж. Во имя Сущего Вовне, я готов послужить Храму. Только…
— Что гнетет тебя, сын мой?
— Пригорянская ведьма.
— И?
— Прямых свидетельств против нее нет, но…
— Смелее, сын мой.
— По всей видимости, она не чужда волшебства.
— Конечно, я давно догадываюсь. Понимаешь, сын мой, те особые эманации…
— Прошу простить меня, твое святейшество, но об эманациях поговорим позже?
— Да, конечно, сын мой.
— Я предчувствую трудности с Бейоной. Экхарда я успокою без труда. И рыпнуться не успеет. А вот она… Не мог бы ты…
— К сожалению, сын мой. Обеты, запреты и ограничения, наложенные на меня Священным Синклитом не дают мне права напрямую вмешиваться в дела Ард'э'Клуэнского королевства. Ты понимаешь меня, сын мой?
— Понимаю, — Брицелл скривился, словно от зубной боли. — Что ж тут непонятного? Придется действовать грубой сталью.
— Вот и чудесно, сын мой. Действуй. И получишь все, о чем только может мечтать изгнанник, лишенный прав нобилитета.
«Угу, — мрачно подумал Брицелл. — А ты загребешь жар чужими руками. А именно, моими. Но предложенная ставка стоит того, чтобы бросить кости.»
— Я иду, твое святейшество. Немедленно иду в казармы.
Терциел устало улыбнулся, , и благословил капитана конных егерей ладонями, сложенными знаком «чаши». Повернулся и зашаркал сандалиями по коридору, ведущему к лестнице.
Говорят — лично мне на своем опыте испытать пока что не доводилось, но бывалые люди рассказывали, — что тюремщики, перед тем, как допросить обвиняемого в преступлении, стараются сломить его дух. Напугать видом пыточного инструмента или казни менее удачливых сокамерников, изнурить голодом и жаждой, вывести из душевного равновесия томительной неизвестностью, когда человек начинает ждать прихода сурового дознователя, словно спасения, ниспосланного Сущим Вовне.
Результат воздействия зависит от многих случайностей и совпадений. Одному человеку день посидеть голодным — мука мученическая, а другому и седмица поста нипочем. Зато он способен сойти с ума от одиночества, давящей темноты и тишины, нарушаемой лишь редким звоном падающих с сырого полотка капель..
Что касается меня, то я еще не разобрался, начинают ли сдавать мои твердость и решимость или нет. Пока не мог. Видно, много невзгод хлебнул на жизненном пути и ко многому сумел приноровиться, сам того не замечая.
Голод? Тьфу , что за безделица? Зимуя в хижине старика-траппера, ставшего первым учителем беглого школяра после строгих наставников-жрецов из Храма, я, случалось, дня по три маковой росинки во рту не держал. Особенно когда сухари закончились, а избушку нашу снегом замело выше крыши. Так что вареная бурда, появляющаяся два раза в день, может показаться парню вроде меня кормежкой от пуза. И воды мне хватало.
Тьма? Низкий потолок над головой? Хе! Поработали бы здешние заправилы — кто там меня упек в подземелье? — в рассечке. Вот где было не выпрямиться, спины не разогнуть. Так еще и работать приходилось. И кайлом забой продвигать, и породу в корзину складывать с тем, чтобы выволочить на поверхность и промыть, и кровлю со стенами выработки крепить. А темнота… Не приведи Сущий! Факелы жгли понемножку. Много света — много дыма. А от дыма легко угореть и самому не заметить. И ведь были случаи, когда помирали старатели в забое. Особенно неопытные новички, которые вознамерились вот так вот сразу, за месяц, другой, разбогатеть. Их после находили рядом с прогоревшим до конца факелом. Но ни одного не удалось спасти. А здесь и походить можно, и полежать на топчане. Привыкшему к спокойной домашней жизни, тюремное ложе может и твердым сверх меры показаться, но на самом деле оно не жестче, чем моя кровать на Красной Лошади.
Вонь от бадейки в углу? Это хуже. Кстати, ее за четыре дня моего заключения никто и не подумал вынести. А может быть, их вообще здесь не выносят? Да нет. Если бы так было, я бы уже задохнулся давно. Но и к смраду приноровиться можно. Притерпеться.
Гораздо сильнее угнетала меня неизвестность. Кто нас схватил? По чьему приказу? Где сейчас Гелка? Что с ней? Ладно я, дурень старый, — помру и никто не всплакнет. А ребенку за что подобные испытания?
Четыре дня.
Четыре ночи.
Все время совесть грызла меня, выедая изнутри душу.
На третий день я попробовал на прочность дверь.
Безрезультатно. Видно таких умников до меня тут сидело видимо-невидимо. Дверь навесили что надо. Дуб. Не отщипнешь лучинку, не прорежешь, не процарапаешь. Петли снаружи. Окошко широкое, но невысокое. Миска с едой проходит, а кулак нет, не говоря уже о голове. Ладонь я сумел высунуть. А что проку? Помахать очередному надзирателю? Так он наверняка и не сидит в коридоре. Очень ему нужно мерзнуть на сквозняке, ломоту в суставах зарабатывать.
Что же делать? Начинать подкоп рыть? Смешно. Без инструмента каменную кладку не возьмешь. Да и был бы инструмент, бесшумно работать ни одному человеку не удастся. Враз набежат охранники, намнут бока и отучат любителя от тяги к свободе.
Поэтому я грыз бороду от бессилия и шагал по камере, как виденный в недавнем сне пещерный медведь по клетке. Три шага — стенка. Несильный тычок кулаком в камень. Не бить изо всей силы ума пока хватало — не совсем стронулся. Три шага — стенка…
Так прошла половина четвертого дня. А может, и не четвертого. Я не обладал способностями Этлена, старого телохранителя феанни Мак Кехты, безошибочно определять время без неба над головой. Отмерял больше по раздаче пищи.
Вдруг в коридоре, куда выходила дверь камеры, послышался шум многих голосов и топот. Я остановился, прислушался.
— Здесь он, здесь, миледи, не извольте сумлеваться…
Похоже, говорит один из надзирателей.
Ответа я не расслышал.
Дверь распахнулась, в проем сразу вдвинулись два воина, вооруженные дубинками. Один толкнул меня в грудь. Шагнув назад, я вынужден был усесться на топчан.
Второй стражник укрепил факел в стенной скобе. От яркого света даже глаза заболели. Пришлось прищуриться, но и сквозь ресницы я сумел разглядеть бело-зеленые накидки. Неужто гвардия Ард'э'Клуэна? Ого, брат Молчун, эк высоко тебя занесло. Не разбиться бы, падая.
Следом за гвардейцами вошла женщина. Высокая, черные волосы заплетены в длинную косу, переброшенную через плечо на грудь. Такую красоту редко приходится наблюдать простому человеку. Словами описать трудно. Вовсе не потому, что жил я последние восемь лет на прииске, где вообще-то женщины встречались реже, чем смарагды в отвале. А потом блуждал по лесу. Нет. Могу с уверенностью сказать, как уроженец Приозерной империи, где в чести красота и поклонение прекрасному. Вот, к примеру, взять Росаву, хозяйку харчевни в местечке Пузырь, том самом, где захватили в плен нас с Гелкой. Тоже была очень хороша собой. А вот с вошедшей в мое узилище женщиной рядом поставить — словно кварц по сравнению с изумрудом.
Черноволосая высокомерно откинула голову, оглядела убогое убранство камеры и узника, то бишь меня. Брезгливо подобрала подол темно-вишневого платья, дорогого, насколько я смог понять, отделанного на манжетах кружевом, а по воротнику — полосками рыжего меха — должно быть, лиса. Негромко, но с нажимом, обратилась в распахнутую дверь:
— Эй, там!..
Тут же вбежал, подобострастно кланяясь, тюремный охранник. Охранник дышал тяжело. И вовсе не от быстрого бега или особых трудов. Просто за годы безмятежной службы в сытном месте нарастил изрядное брюшко — носков своих сапог, пожалуй, не видит. На обрюзгших щеках, свисающих, словно собачьи брыли, — недельная рыжая щетина. Лысина влажно поблескивает в свете факела. В руках он держал низкий табурет с толстыми ножками.
— Пожалте, миледи!
С этими словами тюремщик установил табурет посреди камеры, смахнул рукавом несуществующую пыль.
— Чисто, не извольте сумлеваться!
Вот чей голос услыхал я через дверь.
Женщина даже не взглянула в его сторону. Уселась, аккуратно расправив складки платья. Ткнула пальцем в бадейку с нечистотами:
— Убрать.
— Слушаюсь, миледи, — охранник схватил кадушку и, пыхтя, поволок ее прочь. Дышать стало заметно легче.
Черноволосая надолго задержала на мне изучающий взгляд. Прямо до хребта прожгла. Словно наизнанку всю душу вывернула. Мне вдруг показалось, будто и допрашивать ей меня смысла уже нет. И так все высмотрела.
— Можете идти, — наконец сказала она, обращаясь к гвардейцам.
Значит, решила, что неопасный я. И то верно. На женщину руку поднять не смогу, какая бы опасность от нее не исходила. А любой мужчина, мало-мальски военному делу обученный, меня скрутит и не вспотеет.
— Но, миледи… — попытался возразить тот, который меня пихал.
— Подождете за дверью, — металла, звучащего в ее голосе, с лихвой достало бы и командиру конной сотни.
— Слушаюсь! — гвардеец сжал челюсти и четко, по-военному развернувшись на каблуках, шагнул за порог. Второй молча последовал за ним.
Итак, мы остались с глазу на глаз.
Видно, гостья моя, птица высокого полета. Ишь, как тюремщик перед ней лебезит, гвардейцы слушаются беспрекословно. Кто же это такая? Не слышал я, чтоб у Экхарда в царедворцах женщины были.
Я молчал. Нет смысла узнику без приказа рот раскрывать. И она молчала. Наверное, не слишком спешила.
Черные глаза впились в меня, как пиявки. Хотя, конечно, не очень красивое сравнение. Нет, не пиявки. Скорее, шерлы. Но вцепились-то как!
Я ощутил легонькое покалывание кожи. Так, слабенький морозец. Свежесть раннего утра.
Неужели она наводит чары?
Не слышал никогда о женщинах-волшебницах.
То есть слышал, конечно, но в древних сказаниях. Ведь всем известно, первым человеком, освоившим чародейство, перенявшим его у филидов перворожденных, была именно женщина. Телла. Ее держала одна из сид, Мадден Утренняя Роса, если верить легендам, как комнатную зверюшку. Для развлечения. Сразу вспомнился Бюэхан и Фан'л'ог, игрушка феанни Мак Тьорлы.
Опять отвлекся. С тех незапамятных времен многое изменилось. Как-то так повелось, что волшебство все больше стало занятием для мужчин. Женщины или сами утратили желание работать с Силой, или постепенно попали в зависимое положение от мужчин и бросили волшебство. На моей Родине, у жрецов-чародеев глаза бы на лоб повылазили, намекни хоть кто-нибудь, что женщине доступна Сила. Здесь, в северных королевствах, вообще чародейство не слишком в чести. Люди больше привычны к простому и понятному, земному выяснению отношений. Удар кулака, взмах клинка…
— Так вот ты какой, страшный чародей с Севера, — прервала мои мысли женщина.
О ком это она? Неужели обо мне? Ничего не понимаю. Это я-то страшный чародей?
— Прошу… — голос меня подвел, я закашлялся, но совладал с предательским страхом. — Прошу простить меня, госпожа, кого ты чародеем зовешь?
— Тебя, мастер Молчун.
И имя мое знает. Впрочем, тут как раз никакой загадки нет. Наверняка, Кисель все ей доложил. И обстоятельства моего с Гелкой пленения, и имена.
— Должен огорчить тебя, госпожа, не чародей я.
Покалывание кожи не прекращалось. Значит, она действительно пытается заглянуть в мое сознание. Ну, уж нет. Хоть и слабенький я маг-недоучка, да еще и изначально без особых способностей, — а не дамся. Не так это и сложно. Еще на первом году обучения будущих жрецов наставляют, как защитить свой разум от проникновения извне. В Школе это просто необходимо. Иначе новичок окажется совершенно беззащитным перед старшими учениками.
Я не отличался особыми успехами в те далекие годы, когда носил ученическую мантию, но, возможно, именно поэтому, защищаться от магического проникновения у меня получалось великолепно. Гораздо лучше, чем что-либо другое, более полезное в будущей жизни жреца-чародея, умение.
Почти не напрягаясь, я заблокировал собственный разум, возведя непреодолимую защиту. Пожалуй, только одному из Примулов удалось бы пробить воздвигнутый барьер. Ну, может быть, кому-нибудь из Секундулов. Но уж никак не женщине-самоучке.
Она ощутила сопротивление. Представляю себе — ныряльщик разбежался и прыгнул в воду, а оказалось, что пока летел — речка замерзла. На уверенном, прекрасном лице на миг отразилось замешательство, смешанное с испугом, а потом передо мной вновь предстала маска холодного высокомерия.
— Так вот ты какой, чародей с Севера, — повторила она.
Эх, когда б я был чародеем, не сидел бы у тебя под замком, красавица.
— Молчишь?
Я кивнул. — Тебе нечего опасаться, — продолжила женщина. — По крайней мере, пока.
Пока, значит, нечего. А потом будет чего опасаться?
Я пожал плечами.
— Я не желаю тебе зла, Молчун.
Как-то она звук "л" произносит. Мягко, словно язык не туда, куда все люди, ставит. Не сразу за зубы, а дальше к небу. Где я этот выговор уже слышал?
— Почему ты не хочешь со мной говорить? Поверь, если бы я хотела добиться от тебя сведений силой, то ты уже висел бы на дыбе. И заливался бурокрылкой. Рассказал бы что знаешь и что не знаешь. Лишь бы быстрее каленое железо от ребер отняли.
Не сомневаюсь. Наслышан о застенках Экхардовых. И заплечных дел мастерах. Премного наслышан.
— Так ты будешь говорить? — голос черноволосой посуровел, она даже слегка подалась вперед. Вот сейчас топнет сапожком, стукнет кулаком о коленку и позовет пыточников.
И я решил не доводить до дыбы и клещей.
— Буду говорить, госпожа, коли девочку увижу.
— Какую девочку?
Что она, притворяется, что ли?
— Ту, что со мной в Пузыре была. Что Кисель привез.
— Ах, девочку, — она усмехнулась. — Хочешь подтверждения моей доброй воли? Ну что ж. Изволь. Другой бы спорил — я не буду.
Кто бы сомневался? Если взаправду что-то от меня надо, спорить глупо.
Женщина чуть-чуть повернулась к плотно притворенной двери, прикрикнула:
— Лартис! Девчонку приведи! Да смотри мне, без глупостей!
И тут я понял, чью речь мне напомнил ее говор. Сотник. Точно, он. Выходит, она тоже из Пригорья? Мало у меня пригорян знакомых было. Прямо скажем, всего один-то и был. Капитана Эвана я видел всего ничего. Ну, слышал несколько фраз. Все равно ни голоса, ни говора не запомнил.
Значит, получается предо мной та самая подруга Эвана, про которую рудознатец Ойхон рассказывал? Хозяйка игорного дома «Каменная курочка». Мне это название крепко в память врезалось . Со слов рудознатца, земляка моего, выходило, что прибыл Эван, будущий капитан конных егерей, из Пригорья не один, а со своей женщиной. Не женой, но подругой. Сам устроился в гвардию, а она купила дом, наняла работников да устроила игорное заведение. Теперь каждый житель Фан-Белла мог денежки, кровью и потом заработанные оставить не в грязной харчевне или на бочках у причала, , — а в уютном месте, где и свечи горят, и пива тебе поднесут, и здоровенный вышибала, а то и два, мордобоя со смертоубийством не допустят.
— Узурпаторами? — подсказал Брицелл.
— Во-во. Слово-то какое… Короче, не по правде они корону заграбастали. И его в Верхний мир спровадить хотели. Только он выжил. И даже оброс кой-какой воинской силой.
— Да? — опасно прищурился капитан егерей.
— Так написано.
— А от вас ему что нужно, ваше величество? — Терциел поменял наклон головы, напоминая желтоклювку, выискивающую червяка на черной пашне, потер кончик носа.
— Кейлин заявил, что будет бороться за отцовское наследство. Просит признания и…
— Позвольте, я угадаю, ваше величество, — вмешался Брицелл. — И воинской помощи.
— Нет, капитан. Он просит признания и вернуть одного из его людей.
— Не понял…
— Я тоже.
— Возможно, кто-то из его соратников задержан в Фан-Белле? — высказал предположение жрец.
— Похоже, — кивнул Экхард. — Но кто?
— А почему бы нам не пригласить его в замок? — заметил Брицелл.
— Кейлина?
— Ну, не неизвестного соратника же. Кто принес письмо? — Терциел развел руками.
— Веселин, — ответил капитан конных егерей. — Бородатый, одноглазый, на щеке шрам. Подошел к страже на замковых воротах. Сказал, его величеству Экхарду Второму в собственные руки. Вот я и передал.
— Веселин задержан?
— Само собой. Под благовидным предлогом — подождать ответа. Да он и не сопротивлялся.
— Почему веселин? — задумчиво проговорил король.
— Может, Властомир оказывает Кейлину поддержку? — предположил Брицелл.
— Тогда зачем ему наша поддержка и признание?
— Откуда ж я знаю, ваше величество?
— А если веселин — наемник? — Терциел опять почесал нос. — Хотя, какая разница? У нас сейчас всего два пути.
— И какие же? — Экхард тяжело вздохнул, он хоть и был тугодумом, но не идиотом же, и начал догадываться, что подскажут ему советники.
— Признать Кейлина. Поддержать его требования. При необходимости помочь военной силой, — жрец сопровождал каждое предложение резким жестом ладони.
— Значит, война с Трегетреном, — медленно, с расстановкой произнес молодой король.
— То-то и оно, ваше величество, — подал голос егерь. — Сейчас, с Ихэренским бунтом в левобережье, это невозможно. Вначале я бы уладил внутренние дела, а потом связывался с соседским, весьма сильным, между прочим, королевством. Перебросить значительные силы через Ауд Мор будет нелегко. Да и казна не бездонная. Кстати, о состоянии казны я был бы не прочь услышать от вашего канцлера.
Последние его слова Экхард проигнорировал.
— Возможен еще вариант развития событий, — продолжал Терциел. — Есть ли у нас уверенность, что человек, написавший письмо, взаправду Кейлин?
Жрец внимательно обвел глазами собеседников.
— Нет, конечно. Такой уверенности нет, и взяться ей неоткуда. Значит, человек, назвавшийся Кейлином, может оказаться самозванцем.
— Потрясти веселина, — стукнул кулаком по столу Экхард Второй.
— Поосторожнее с рукой, ваше величество, — невозмутимо проговорил чародей. — Можно, конечно, да только я не вижу смысла. Потащим веселина в застенки — спугнем рыбку пожирнее.
— А если назначить Кейлину встречу? — высказал мысль Брицелл. — А потом взять его на горячем.
— И передать Селине. То есть, прошу прощения, конечно же, королеве Селине. И принцу-консорту Валлану. Таким образом, мы избежим войны с Трегетреном. И, возможно, быстрее усмирим смуту в Ихэрене. Ведь ни для кого не секрет, что сейчас отделение тала погибшего Витека Железный Кулак от Ард'э'Клуэна играет на руку нашим южным соседям. Не так ли, ваше величество?
— А если письмо прислал настоящий Кейлин, не самозванец? — едко поинтересовался король.
— И что с того? Главное то, что для Ард'э'Клуэна важнее видеть его самозванцем. Интересы государства, конечно, имеют первоочередное значение для монарха, — Терциел развел руками, обменялся взглядами с капитаном егерей.
Брицелл многозначительно кивнул.
— Значит, вы советуете мне предать принца Кейлина? — Экхард откинулся на высокую спинку кресла, расправил плечи.
«Что ты петушишься? — подумал егерь. — Что ты без нашего совета стоишь, бычок толсторогий?»
— Ну, почему же, ваше величество? — примиряюще протянул жрец. — Конечно, никто не подталкивает вас к неблаговидным поступкам. Но взгляните на вопрос трезво. Во-первых, написавший письмо может и не быть Кейлином. Во-вторых, даже, если это Кейлин, и что с того? Сейчас мир между Ард'э'Клуэном и Трегетреном гораздо важнее привязанностей и предпочтений. Когда на кон поставлена судьбы королевства, о приязни и неприязни лучше забыть.
— Странные речи ведешь, твое святейшество, — дернул щекой король.
— Конечно, мои слова могут показаться странными, ваше величество. Но я прожил достаточно длинную жизнь. Много видел. Много читал — в Храме великолепная библиотека, содержащая бесценные сведения по истории человечества, — жрец замолчал, перевел дыхание и продолжил. — Хочу привести еще один довод в пользу поддержания мира между северными королевствами. Мой брат по Храму, Квартул, сейчас направляет мысли и поступки капитана конных егерей Валлана, будущего принца-консорта Трегетрена. Я знаю его, как очень рассудительного и, несмотря на молодость, мудрого служителя Храма. Уверен, он сдержит многие порывы барона Берсана, смягчит законы Трегетрена, поможет привести страну к процветанию.
Конечно, для вас не секрет, ваше величество, что владыка Приозерной империи с середины лета наложил ограничение на торговлю купцов Империи с северными соседями, то есть с Повесьем, Трегетреном и Ард'э'Клуэном. Император Луций, да живет он вечно, поступил так, протестуя против чудовищных жестокостей и зверств, сопровождавших вашу последнюю войну с перворожденными. Конечно, даже на самый неопытный взгляд понятно, что убыток в результате такого решения его императорского величества несут купцы с обеих сторон. Прислушиваясь к советам Квартула, Трегетренская королева может восстановить свое доброе имя в глазах Империи и Храма. Ард'э'Клуэн также может процветать под вашим мудрым правлением, ваше величество, если вы хотя бы иногда склоните свой слух к ничтожным советам вашего покорного слуги.
Брицелл, сохраняя на лице маску невозмутимости, в глубине души веселился. «Нет, каково! Как вычитывает мальчишку-короленка! Еще немного и розгой пригрозит. Хорошо, что пригорянская ведьма куда-то запропала. Очень вовремя…»
Терциел умолк, поклонился королю, прижав ладонь к сердцу. Выжидающе уставился на монарха.
Экхард не спешил с ответом. Он волновался. Отчаянно потел и двигал корону то на левое, то на правое ухо.
Наконец король открыл рот. Откашлялся, прочищая пересохшее горло.
— Благодарю, твое святейшество, благодарю, капитан Брицелл. Вы мне все разъяснили. Разложили резоны, как лавочник товар по полочкам. Дружба и мир между королевствами, добрососедские отношения и братание с бароном Берсаном, который спит и видит Трегетренскую железную корону на бритой башке. А принца Кейлина следует заманить в замок и выдать сестренке. С головой или без головы. А лучше, одну голову, отдельно от тела, чтоб легче привезти. Да только Пастырь Оленей учил некогда святого отшельника Станека — относись у людям так, как хочешь, чтоб они к тебе относились. А я не хочу, чтоб мою голову когда-нибудь выдали да тому же… А, ладно, не важно кому. Просто не хочу и все. Потому я отпущу веселина, принесшего письмо, и на словах передам ему: пускай Кейлин приходит ко мне в замок, как гость, как брат, как равный к равному. И плевать, что на моей голове корона, а на его еще нет. Вам понятно, мудрые мои советники?
«Э-э-э, как запел, короленок, — Брицелл почувствовал, как сквозь глухую ненависть, заполнившую до отказа его грудь, начинает прорываться слабенький росток уважения. — Это его Бейона так натаскивает или сам? Да нет, скорее всего сам. Весь в папашку. Такому только волю дай. Всех в бараний рог скрутит.»
— Да, ваше величество, — склонил голову Терциел. — Вы достаточно ясно изложили свое мнение. Нам понятно. Не так ли, капитан Брицелл Постум?
Гвардеец кивнул.
— И мне понятно, ваше величество, — продолжал чародей. — И хоть я и не являюсь вашим подданным, ничего мне не остается, как согласиться, ибо нет ничего хуже гостя, пытающегося поучать хозяина дома, а, тем паче, навязывать ему свое мнение.
— Раз так — очень хорошо, — Экхард сложил пергамент в несколько раз, сунул его за соболий обшлаг светло-зеленого кафтана. — Я больше не задерживаю вас. Благодарю еще раз, твое святейшество, за мудрые советы, а тебя, капитан Брицелл, за верную службу.
Король поднялся.
Жрец и егерь встали из-за стола одновременно с ним. Поклонились.
В дверях Брицелл почтительно пропустил чародея вперед. Терциел сутулился, словно на показ, и шаркал ногами.
«Стариком прикидывается, а ведь наверняка еще шести десятков не стукнуло…»
— Нелегкое дело, спасать заблудшие души варваров, а, сын мой? — жрец вдруг хитро прищурился, оборачиваясь через плечо.
Капитан сделал круглые глаза и кивнул на вытянувшихся по обе стороны двери егерей. Несмотря на преданность своему командиру, донести мог каждый. Причем с такой же легкостью, как иной человек сморкается в два пальца. Для кого-то смещение Брицелла с должности означало потерю влиятельной поддержки, а для кого-то грядущее продвижение по службе. Сотник мог стать капитаном, полусотенник — сотником, десятник полусотенником… Наемники, что с них возьмешь?
— Не беспокойся, сын мой, — чародей слегка приоткрыл сложенные лодочкой перед грудью ладони — в них удобно умостилась вырезанная из оникса змейка. — Нас никто не слышит.
— Ну, ежели так, — Брицелл вздохнул. — Молодой бычок начинает матереть. Еще немного и не всякий вставит кольцо ему в нос.
— Вот и я о том, сын мой. Промедление, как говорил один из отцов-Примулов в пору моего ученичества, смерти подобно.
— Что-то я не понимаю, твое святейшество…
— Не пытайся изображать из себя дурня, сын мой. Конечно, ты все понимаешь. Надежны ли твои гвардейцы?
Брицелл хмыкнул. Действительно, чего уж водить по кругу ученую козу на веревочке? Все и так яснее некуда.
— За каждого не поручусь, но четыре сотни отлично выученных воинов пойдут за мной и в огонь, и в воду.
— Хорошо, сын мой. Помнится, ты сетовал на суд, лишивший достойного сына Империи прав нобилитета? — Терциел замолк, но, не дождавшись ответа, продолжил. — Сегодня ты можешь вернуть все титулы и привилегии, потерянные вследствие неосторожности.
— Я все понял, твое святейшество. Нужно немного времени. Перебросить усиленные патрули из казарм в замок. Да так, чтобы бычок не заподозрил ничего.
— Тут я, к стыду своему должен признаться, полный профан. Всецело на тебя полагаюсь. На тебя и на твой военный опыт, конечно же.
— Что ж. Во имя Сущего Вовне, я готов послужить Храму. Только…
— Что гнетет тебя, сын мой?
— Пригорянская ведьма.
— И?
— Прямых свидетельств против нее нет, но…
— Смелее, сын мой.
— По всей видимости, она не чужда волшебства.
— Конечно, я давно догадываюсь. Понимаешь, сын мой, те особые эманации…
— Прошу простить меня, твое святейшество, но об эманациях поговорим позже?
— Да, конечно, сын мой.
— Я предчувствую трудности с Бейоной. Экхарда я успокою без труда. И рыпнуться не успеет. А вот она… Не мог бы ты…
— К сожалению, сын мой. Обеты, запреты и ограничения, наложенные на меня Священным Синклитом не дают мне права напрямую вмешиваться в дела Ард'э'Клуэнского королевства. Ты понимаешь меня, сын мой?
— Понимаю, — Брицелл скривился, словно от зубной боли. — Что ж тут непонятного? Придется действовать грубой сталью.
— Вот и чудесно, сын мой. Действуй. И получишь все, о чем только может мечтать изгнанник, лишенный прав нобилитета.
«Угу, — мрачно подумал Брицелл. — А ты загребешь жар чужими руками. А именно, моими. Но предложенная ставка стоит того, чтобы бросить кости.»
— Я иду, твое святейшество. Немедленно иду в казармы.
Терциел устало улыбнулся, , и благословил капитана конных егерей ладонями, сложенными знаком «чаши». Повернулся и зашаркал сандалиями по коридору, ведущему к лестнице.
Ард'э'Клуэн, Фан-Белл, подземелья замка,
златолист, день двадцать первый, середина дня
Говорят — лично мне на своем опыте испытать пока что не доводилось, но бывалые люди рассказывали, — что тюремщики, перед тем, как допросить обвиняемого в преступлении, стараются сломить его дух. Напугать видом пыточного инструмента или казни менее удачливых сокамерников, изнурить голодом и жаждой, вывести из душевного равновесия томительной неизвестностью, когда человек начинает ждать прихода сурового дознователя, словно спасения, ниспосланного Сущим Вовне.
Результат воздействия зависит от многих случайностей и совпадений. Одному человеку день посидеть голодным — мука мученическая, а другому и седмица поста нипочем. Зато он способен сойти с ума от одиночества, давящей темноты и тишины, нарушаемой лишь редким звоном падающих с сырого полотка капель..
Что касается меня, то я еще не разобрался, начинают ли сдавать мои твердость и решимость или нет. Пока не мог. Видно, много невзгод хлебнул на жизненном пути и ко многому сумел приноровиться, сам того не замечая.
Голод? Тьфу , что за безделица? Зимуя в хижине старика-траппера, ставшего первым учителем беглого школяра после строгих наставников-жрецов из Храма, я, случалось, дня по три маковой росинки во рту не держал. Особенно когда сухари закончились, а избушку нашу снегом замело выше крыши. Так что вареная бурда, появляющаяся два раза в день, может показаться парню вроде меня кормежкой от пуза. И воды мне хватало.
Тьма? Низкий потолок над головой? Хе! Поработали бы здешние заправилы — кто там меня упек в подземелье? — в рассечке. Вот где было не выпрямиться, спины не разогнуть. Так еще и работать приходилось. И кайлом забой продвигать, и породу в корзину складывать с тем, чтобы выволочить на поверхность и промыть, и кровлю со стенами выработки крепить. А темнота… Не приведи Сущий! Факелы жгли понемножку. Много света — много дыма. А от дыма легко угореть и самому не заметить. И ведь были случаи, когда помирали старатели в забое. Особенно неопытные новички, которые вознамерились вот так вот сразу, за месяц, другой, разбогатеть. Их после находили рядом с прогоревшим до конца факелом. Но ни одного не удалось спасти. А здесь и походить можно, и полежать на топчане. Привыкшему к спокойной домашней жизни, тюремное ложе может и твердым сверх меры показаться, но на самом деле оно не жестче, чем моя кровать на Красной Лошади.
Вонь от бадейки в углу? Это хуже. Кстати, ее за четыре дня моего заключения никто и не подумал вынести. А может быть, их вообще здесь не выносят? Да нет. Если бы так было, я бы уже задохнулся давно. Но и к смраду приноровиться можно. Притерпеться.
Гораздо сильнее угнетала меня неизвестность. Кто нас схватил? По чьему приказу? Где сейчас Гелка? Что с ней? Ладно я, дурень старый, — помру и никто не всплакнет. А ребенку за что подобные испытания?
Четыре дня.
Четыре ночи.
Все время совесть грызла меня, выедая изнутри душу.
На третий день я попробовал на прочность дверь.
Безрезультатно. Видно таких умников до меня тут сидело видимо-невидимо. Дверь навесили что надо. Дуб. Не отщипнешь лучинку, не прорежешь, не процарапаешь. Петли снаружи. Окошко широкое, но невысокое. Миска с едой проходит, а кулак нет, не говоря уже о голове. Ладонь я сумел высунуть. А что проку? Помахать очередному надзирателю? Так он наверняка и не сидит в коридоре. Очень ему нужно мерзнуть на сквозняке, ломоту в суставах зарабатывать.
Что же делать? Начинать подкоп рыть? Смешно. Без инструмента каменную кладку не возьмешь. Да и был бы инструмент, бесшумно работать ни одному человеку не удастся. Враз набежат охранники, намнут бока и отучат любителя от тяги к свободе.
Поэтому я грыз бороду от бессилия и шагал по камере, как виденный в недавнем сне пещерный медведь по клетке. Три шага — стенка. Несильный тычок кулаком в камень. Не бить изо всей силы ума пока хватало — не совсем стронулся. Три шага — стенка…
Так прошла половина четвертого дня. А может, и не четвертого. Я не обладал способностями Этлена, старого телохранителя феанни Мак Кехты, безошибочно определять время без неба над головой. Отмерял больше по раздаче пищи.
Вдруг в коридоре, куда выходила дверь камеры, послышался шум многих голосов и топот. Я остановился, прислушался.
— Здесь он, здесь, миледи, не извольте сумлеваться…
Похоже, говорит один из надзирателей.
Ответа я не расслышал.
Дверь распахнулась, в проем сразу вдвинулись два воина, вооруженные дубинками. Один толкнул меня в грудь. Шагнув назад, я вынужден был усесться на топчан.
Второй стражник укрепил факел в стенной скобе. От яркого света даже глаза заболели. Пришлось прищуриться, но и сквозь ресницы я сумел разглядеть бело-зеленые накидки. Неужто гвардия Ард'э'Клуэна? Ого, брат Молчун, эк высоко тебя занесло. Не разбиться бы, падая.
Следом за гвардейцами вошла женщина. Высокая, черные волосы заплетены в длинную косу, переброшенную через плечо на грудь. Такую красоту редко приходится наблюдать простому человеку. Словами описать трудно. Вовсе не потому, что жил я последние восемь лет на прииске, где вообще-то женщины встречались реже, чем смарагды в отвале. А потом блуждал по лесу. Нет. Могу с уверенностью сказать, как уроженец Приозерной империи, где в чести красота и поклонение прекрасному. Вот, к примеру, взять Росаву, хозяйку харчевни в местечке Пузырь, том самом, где захватили в плен нас с Гелкой. Тоже была очень хороша собой. А вот с вошедшей в мое узилище женщиной рядом поставить — словно кварц по сравнению с изумрудом.
Черноволосая высокомерно откинула голову, оглядела убогое убранство камеры и узника, то бишь меня. Брезгливо подобрала подол темно-вишневого платья, дорогого, насколько я смог понять, отделанного на манжетах кружевом, а по воротнику — полосками рыжего меха — должно быть, лиса. Негромко, но с нажимом, обратилась в распахнутую дверь:
— Эй, там!..
Тут же вбежал, подобострастно кланяясь, тюремный охранник. Охранник дышал тяжело. И вовсе не от быстрого бега или особых трудов. Просто за годы безмятежной службы в сытном месте нарастил изрядное брюшко — носков своих сапог, пожалуй, не видит. На обрюзгших щеках, свисающих, словно собачьи брыли, — недельная рыжая щетина. Лысина влажно поблескивает в свете факела. В руках он держал низкий табурет с толстыми ножками.
— Пожалте, миледи!
С этими словами тюремщик установил табурет посреди камеры, смахнул рукавом несуществующую пыль.
— Чисто, не извольте сумлеваться!
Вот чей голос услыхал я через дверь.
Женщина даже не взглянула в его сторону. Уселась, аккуратно расправив складки платья. Ткнула пальцем в бадейку с нечистотами:
— Убрать.
— Слушаюсь, миледи, — охранник схватил кадушку и, пыхтя, поволок ее прочь. Дышать стало заметно легче.
Черноволосая надолго задержала на мне изучающий взгляд. Прямо до хребта прожгла. Словно наизнанку всю душу вывернула. Мне вдруг показалось, будто и допрашивать ей меня смысла уже нет. И так все высмотрела.
— Можете идти, — наконец сказала она, обращаясь к гвардейцам.
Значит, решила, что неопасный я. И то верно. На женщину руку поднять не смогу, какая бы опасность от нее не исходила. А любой мужчина, мало-мальски военному делу обученный, меня скрутит и не вспотеет.
— Но, миледи… — попытался возразить тот, который меня пихал.
— Подождете за дверью, — металла, звучащего в ее голосе, с лихвой достало бы и командиру конной сотни.
— Слушаюсь! — гвардеец сжал челюсти и четко, по-военному развернувшись на каблуках, шагнул за порог. Второй молча последовал за ним.
Итак, мы остались с глазу на глаз.
Видно, гостья моя, птица высокого полета. Ишь, как тюремщик перед ней лебезит, гвардейцы слушаются беспрекословно. Кто же это такая? Не слышал я, чтоб у Экхарда в царедворцах женщины были.
Я молчал. Нет смысла узнику без приказа рот раскрывать. И она молчала. Наверное, не слишком спешила.
Черные глаза впились в меня, как пиявки. Хотя, конечно, не очень красивое сравнение. Нет, не пиявки. Скорее, шерлы. Но вцепились-то как!
Я ощутил легонькое покалывание кожи. Так, слабенький морозец. Свежесть раннего утра.
Неужели она наводит чары?
Не слышал никогда о женщинах-волшебницах.
То есть слышал, конечно, но в древних сказаниях. Ведь всем известно, первым человеком, освоившим чародейство, перенявшим его у филидов перворожденных, была именно женщина. Телла. Ее держала одна из сид, Мадден Утренняя Роса, если верить легендам, как комнатную зверюшку. Для развлечения. Сразу вспомнился Бюэхан и Фан'л'ог, игрушка феанни Мак Тьорлы.
Опять отвлекся. С тех незапамятных времен многое изменилось. Как-то так повелось, что волшебство все больше стало занятием для мужчин. Женщины или сами утратили желание работать с Силой, или постепенно попали в зависимое положение от мужчин и бросили волшебство. На моей Родине, у жрецов-чародеев глаза бы на лоб повылазили, намекни хоть кто-нибудь, что женщине доступна Сила. Здесь, в северных королевствах, вообще чародейство не слишком в чести. Люди больше привычны к простому и понятному, земному выяснению отношений. Удар кулака, взмах клинка…
— Так вот ты какой, страшный чародей с Севера, — прервала мои мысли женщина.
О ком это она? Неужели обо мне? Ничего не понимаю. Это я-то страшный чародей?
— Прошу… — голос меня подвел, я закашлялся, но совладал с предательским страхом. — Прошу простить меня, госпожа, кого ты чародеем зовешь?
— Тебя, мастер Молчун.
И имя мое знает. Впрочем, тут как раз никакой загадки нет. Наверняка, Кисель все ей доложил. И обстоятельства моего с Гелкой пленения, и имена.
— Должен огорчить тебя, госпожа, не чародей я.
Покалывание кожи не прекращалось. Значит, она действительно пытается заглянуть в мое сознание. Ну, уж нет. Хоть и слабенький я маг-недоучка, да еще и изначально без особых способностей, — а не дамся. Не так это и сложно. Еще на первом году обучения будущих жрецов наставляют, как защитить свой разум от проникновения извне. В Школе это просто необходимо. Иначе новичок окажется совершенно беззащитным перед старшими учениками.
Я не отличался особыми успехами в те далекие годы, когда носил ученическую мантию, но, возможно, именно поэтому, защищаться от магического проникновения у меня получалось великолепно. Гораздо лучше, чем что-либо другое, более полезное в будущей жизни жреца-чародея, умение.
Почти не напрягаясь, я заблокировал собственный разум, возведя непреодолимую защиту. Пожалуй, только одному из Примулов удалось бы пробить воздвигнутый барьер. Ну, может быть, кому-нибудь из Секундулов. Но уж никак не женщине-самоучке.
Она ощутила сопротивление. Представляю себе — ныряльщик разбежался и прыгнул в воду, а оказалось, что пока летел — речка замерзла. На уверенном, прекрасном лице на миг отразилось замешательство, смешанное с испугом, а потом передо мной вновь предстала маска холодного высокомерия.
— Так вот ты какой, чародей с Севера, — повторила она.
Эх, когда б я был чародеем, не сидел бы у тебя под замком, красавица.
— Молчишь?
Я кивнул. — Тебе нечего опасаться, — продолжила женщина. — По крайней мере, пока.
Пока, значит, нечего. А потом будет чего опасаться?
Я пожал плечами.
— Я не желаю тебе зла, Молчун.
Как-то она звук "л" произносит. Мягко, словно язык не туда, куда все люди, ставит. Не сразу за зубы, а дальше к небу. Где я этот выговор уже слышал?
— Почему ты не хочешь со мной говорить? Поверь, если бы я хотела добиться от тебя сведений силой, то ты уже висел бы на дыбе. И заливался бурокрылкой. Рассказал бы что знаешь и что не знаешь. Лишь бы быстрее каленое железо от ребер отняли.
Не сомневаюсь. Наслышан о застенках Экхардовых. И заплечных дел мастерах. Премного наслышан.
— Так ты будешь говорить? — голос черноволосой посуровел, она даже слегка подалась вперед. Вот сейчас топнет сапожком, стукнет кулаком о коленку и позовет пыточников.
И я решил не доводить до дыбы и клещей.
— Буду говорить, госпожа, коли девочку увижу.
— Какую девочку?
Что она, притворяется, что ли?
— Ту, что со мной в Пузыре была. Что Кисель привез.
— Ах, девочку, — она усмехнулась. — Хочешь подтверждения моей доброй воли? Ну что ж. Изволь. Другой бы спорил — я не буду.
Кто бы сомневался? Если взаправду что-то от меня надо, спорить глупо.
Женщина чуть-чуть повернулась к плотно притворенной двери, прикрикнула:
— Лартис! Девчонку приведи! Да смотри мне, без глупостей!
И тут я понял, чью речь мне напомнил ее говор. Сотник. Точно, он. Выходит, она тоже из Пригорья? Мало у меня пригорян знакомых было. Прямо скажем, всего один-то и был. Капитана Эвана я видел всего ничего. Ну, слышал несколько фраз. Все равно ни голоса, ни говора не запомнил.
Значит, получается предо мной та самая подруга Эвана, про которую рудознатец Ойхон рассказывал? Хозяйка игорного дома «Каменная курочка». Мне это название крепко в память врезалось . Со слов рудознатца, земляка моего, выходило, что прибыл Эван, будущий капитан конных егерей, из Пригорья не один, а со своей женщиной. Не женой, но подругой. Сам устроился в гвардию, а она купила дом, наняла работников да устроила игорное заведение. Теперь каждый житель Фан-Белла мог денежки, кровью и потом заработанные оставить не в грязной харчевне или на бочках у причала, , — а в уютном месте, где и свечи горят, и пива тебе поднесут, и здоровенный вышибала, а то и два, мордобоя со смертоубийством не допустят.