Страница:
— Точно.
— И ежели есть за что кличку прицепить, она сама прицепится. Нас не спросит. Взять, к слову сказать…
— Взять, к слову сказать, Одеяло, — ловко вставил купец.
Прищуренный вновь оскалился:
— Я не про него хотел рассказать, а про Рябчика. Через батькину любовь к охоте парень прозвище заработал.
— А Одеяло? — не сдавался Занек.
— Эх, пристал со своим Одеялом!
— Чего ж это с моим? С твоим.
— Ладно. Дернул меня стрыгай помянуть того Одеялу, — покачал головой Берк. — Мы с ним в лагере рекрутов познакомились… Годков эдак…
«Точно дезертир. Из лучников.»
— … а годков будет ровно двадцать четыре. Во как. Он с отрогов Железного кряжа. А там все местные с чудинкой. То на ноги напялят такие поршни, что собаки кусать боятся. То шапку пошьют — веселинская гвардия отдыхает в холодке, а вороны ровно от пугала разлетаются. А это плащ нарядил — мама моя родная! Рядно рядном. Где верх, где низ? Где лицо, где изнанка? А десятник возьми да и ляпни: «Что ж ты, родное сердце, в мамкином одеяле в армию приперся?» Чего он про одеяло тогда подумал, десятник и сам не знал. Он сам потом мне признался. Хороший мужик был наш десятник, да согреет Огонь Небесный его душу. Попил как-то на марше гнилой водички. За три дня изошел. Умирал, просил, чтоб дорезали…
— Ну, и?..
— Да кто ж согласится? Мы ж не остроухие какие?
— Ты про Одеяло давай.
— Да что про Одеяло? Как ляпнул десятник, так и припечатал имечко. Будто коню тавро каленым железом поставил. Вот и стал… Тьфу ты, а ведь я и не упомню его родного имени-то! Значится, стал Одеяло Одеялом. И до сей поры кличку носит, если живой еще.
— Так он в лучниках королевских?
— Да уж, последний раз в буро-рыжих тряпках я его видел. В десятники выбился. Да! Он где-то в здешних краях лямку тащит армейскую. В форте… А, стрыгай! Забыл в каком форте.
— Так, может, встретитесь еще?
Берк хмыкнул:
— Я искать встречи точно не собираюсь.
В лесу снова закаркала ворона. С ней еще одна. А там, похоже, еще.
Хвост настороженно вскинул голову. Заозирался.
— Что, ворон твой приятель боится? — улыбнулся Занек.
— Ворон не ворон, — протянул Берк и вдруг окрысился. — Ты его не замай. Всех нас еще поучит в лесу обретаться… Сопли еще утирать не выучился, а уже охотился.
— Люди в лесу, — буркнул Хвост.
— Что за люди? — испугался купец. — Откуда?
— Ну, я ж тебе не чародей, брат Занек, — пожал плечами охотник. — Насквозь не вижу.
Надсадно заскрипела лесина у края дороги. Наклонилась и, обламывая ветки соседних буков и вязов, тяжело рухнула поперек колеи.
«Таки вляпались! — мелькнуло у купчины. — Я ж знал, я ж чувствовал — нельзя в тринадцатый день в путь трогаться. Что будет теперь? Поди, узнай, помогут нечаянные спутники тебе или лесовикам?»
Тем временем по обе стороны от упавшего ствола нарисовались разбойники. Слева четверо и справа трое. Бородатые, лохматые. Одежка латаннаяперелатанная. Зато в руках топоры да рогатины. Лезвия начищены и поблескивают. Кровушки свежей просят.
Занек прочитал по угрюмым, решительным лицам, как пописанному — кто б ни угодил засаду, живыми никого отпускать не собираются. К чему лишние хлопоты со стражей баронской или гарнизоном ближайшего коронного форта? Проще и надежнее остряком в висок, обушком по затылку. Нет человека, нет и языка болтливого.
И кто повстречался купеческому обозу на пути — дезертиры, с последней войны по лесам шастающие, или крестьяне, решившие непривычным манером подправить обнищавшее после непомерных поборов хозяйство, или баронские челядинцы, ошивающиеся по округе в поисках приработка, — не имеет никакого значения.
Однорукий охранник, видать, тоже это понял. Легонько потянул завязки плаща, движением плеч скинул его на спинку козел. Спрыгнул в грязь, не щадя кавалерийских сапог.
Увидев вышагивающего им навстречу по-аистиному — иначе ходить грязь не позволяла — однорукого сухощавого мужичка с мечом на поясе, лесные молодцы зашептались, переглянулись недоуменно. Мол, что за петрушка? Потом вперед выдвинулся детинушка — что поставить, что положить. Такой бычка-трехлетку перебодает, и кабанчика под мышкой унесет в ночь на Халлан-Тейд.
— Ты чо, дядя? — басовито прогудел детинушка, поигрывая топором на длинной рукоятке — не иначе из лесорубов вышел. Остальные одобрительно закивали. Богатырь, пожалуй, был в шайке за главного.
— Да ничо, племяш, — ответил однорукий. Он взялся за рукоять меча, но вытаскивать клинок на свет не спешил. — Вы бы того, рябяты, шли б своей дорогой. Не обломится вам тут ни кусманчика.
Здоровяк поначалу выпучил глаза от подобной наглости — он привык, чтоб его боялись, ну, на худой конец, уважали и опасливо прислушивались, а тут такое! «Не обломится…» Потом захохотал. Хлопнул ладонью по толстой ляжке. Его ватажники охотно подхватили смех. Думали, скучная работенка предстоит, а тут потеха. Еще, дескать, внукам сказывать будем, как потешились.
— Дай ему, Горушка, раза! — выкрикнул опирающийся на рогатину разбойник в армяке с наполовину оторванным рукавом. — Покажи, где раки зимуют!
— Ну, гляди, дядя, не обижайся, — Горушка смачно сплюнул, вытер губы тыльной стороной ладони, перехватил топорище поудобнее.
— Эх, рябяты, рябяты… — вздохнул охранник, сутулясь под давящими взглядами ватаги.
Детина ухнул, замахиваясь топором. Занек, помимо воли, сжался в комок, уже представляя, как лопается череп его спутника под напором безжалостного железа, охнул и хотел было сигануть с передка прямо в кусты, а там — куда глаза глядят, лишь бы не поймали. Но застыл, завороженный событиями.
Однорукий ударил косо, снизу-вверх, не тратя драгоценного времени на боевые стойки . Едва покинув ножны, клинок вспорол бедро Горушки, скользнул по кости. Великан в голос заорал, бросая топор. Штаны его разом взмокли от горячей крови. А охранник возвратным движением располосовал неудавшемуся грабителю грудь. Разрез на кожушке запузырился алой влагой. Охнули остальные ватажники.
Горушка тяжело опустился на колени, а потом завалился набок. Захрипел, забил ногами.
— И-и-тить твою мать! — завизжал перекошенным ртом лесной молодец с оторванным рукавом. Взмахнул рогатиной… И упал навзничь, словно от удара могучего кулака.
Второй разбойник вцепился пальцами в древко стрелы с серым оперением, выросшее у него из груди. Закружился, как пес, ищущий где бы улечься спать.
Оглянувшись, Занек увидел сосредоточенные, мрачные лица Хвоста и Берка. И натянутые луки. Наконечники стрел едва-едва шевелятся, поглядывая по сторонам в поисках новой добычи.
Ватага попятилась к лесу. Вначале медленно, неуверенно, но вскоре страх пересилил, и они бросились в чащу наперегонки, отталкивая друг друга плечами.
Однорукий перепрыгнул через переставшего уже шевелиться Горушку. Мельком глянул на корчащегося со стрелой в груди. Ткнул острием клинка. Обернулся, стряхнул капельку крови с лезвия.
— Я узнал тебя, Берк Прищуренный. Сразу узнал.
Берк медленно отпустил тетиву. Сказал спутнику:
— Хватит, убери.
Хвост неохотно подчинился. Покосился на купца. Зло бросил однорукому:
— И я узнал тебя, петельщик.
Охранник вытер меч о рукав Горушки. Неспешно вернул его в ножны. Потер ногтем большого пальца старый шрам от ожога на щеке.
— Я больше не петельщик.
— Я тебя помню. Ты был с Валланом на Красной Лошади.
— Был. Ну и что? — пожал плечами однорукий и вдруг удивленно приподнял бровь. — А ты что, тоже там был?
— А что?
— Да ничего. Ты первый начал вспоминать.
— Эй, братцы, хорош друг дружке клыки показывать. Ровно кобели цепные, — прикрикнул на них Берк. — Давай бревно подвинем. Эй, Занек, клич своих огольцов, ежели штаны не обмочили.
Вшестером спихнуть с дороги поваленное дерево оказалось довольно просто. Даже с учетом того, что один из них был одноруким.
Запрыгивая на козлы, охранник заявил во всеуслышанье:
— Меня Лабоном зовут. Я служил полусотенником в гвардии Трегетрена. До конца яблочника. С этим, — он поднял культю правой руки, — в гвардии не держат. От пенсиона по выслуге я тоже отказался. Все ясно?
Хвост смолчал.
Занек кивнул. Ему-то что? Петельщик и петельщик. Зато охраняет, спасибо Огню Небесному, надежно и всего-то за харчи.
Берк примирительно махнул рукой:
— Да ладно, Лабон. Не бери в голову. Я тоже ушел из армии.
Перед сумерками купец распорядился устраивать привал.
На этот раз они обустроились быстрее, нежели раньше, — помощь двоих опытных путешественников пришлась как нельзя более кстати.
Скоро забулькали два котелка. В один Занек сыпанул, не жалея, четыре полных пригоршни отборной полбы. Во второй Хвост бросил несколько щепотей сушеных трав. Потянуло бодрящим ароматом чабреца и донника.
Ели по очереди, зачерпывая ложками, которые у каждого сыскались за голенищем.
После ужина Нерк и Перк кинул на пальцах, кому котел от каши отскребать. Довольный Нерк уселся рядом со старшими, а Перк, поджав губы, принялся тереть медное нутро снегом, который к ночи перестал вроде таять. Может, к утру и вовсе подморозит?
— Давай начистоту, — Лабон вернул на рогульку котелок с травяным настоем удивительно ловко, хоть и обходился одной рукой всего лишь полтора месяца с небольшим, — я Валлана послал подальше, если вас кого это интересует.
— Что ж так? — хмыкнул Хвот.
А Берк открыто удивился:
— Прямо так и послал?
— Ну, не прямо, — бывший петельщик почесал щетину на подбородке. — А то б я с тобой сейчас болтал у костерка… Держи кошель открытым. Так, для себя решил, мол, посылаю. Он об этом не знает. Но уже догадывается, думаю.
Прищуренный кивнул, удовлетворенный ответом.
— А чего послал? — повернулся Лабон к Хвосту. — Так не по нутру мне нонешние порядки трегетренские. Ну, не по нутру и все тут. Понятно?
— Понятно, — согласился Хвост. — Токмо не ведал я, что тебя в лесу повстречаю. Верного пса капитанского. Он ведь теперича вовсе в верха выбился. Был бароном, стал кронпринцем. Неужто своих перестал жаловать?
— Я его перестал жаловать, — неожиданно зло проговорил Лабон. — Я! — спокойнее добавил. — Когда мы на север уходили, Валлан бойцом был. Пощады к врагам не знал, но за своего мог в огонь сигануть. А в Трегетройме сейчас другой человек сидит. За селинкину юбку двумя руками держится. С чародеем, надо и не надо, советуется. Тьфу…
— Значится, обиделся ты на Валлана? — Берк поковырял палочкой прогорающие угли.
— Не-а. Не обиделся. Плюнул на все. Решил до Кейлина податься.
— Чего? — недоверчиво покосился на него Хвост.
— А чего слышал. Кейлин-то, наследник престола, живой. И корону надеть должен был он, а не Селина. Теперь он армию собирает на границе с Ихэреном. Что, слухи до вас не доходили?
— Доходили, доходили, — успокоил его Берк, запустил пальцы под гугель, почесал темя. — Мы… это… тоже до Кейлина лыжи навострили.
— Это правильно, — одобрил однорукий. — Да, слушай, а то забуду. Одеяло твой у Кейлина сейчас. Перебежал вместе со всем своим десятком.
— Да ну?
— Вот тебе и «да ну»! У деревни Щучий Плес. Это дня четыре отсюда тихим ходом. Эх, верхом-то я бы за два дня добрался, а то и за один.
— Что ж коня не прихватил? — съехидничал Хвост.
— Да как-то забыл в конюшню заглянуть, когда на прогулку выбирался. А после… Ну, не скопил я за тридцать годков службы тугой кубышки. Что поделать? А конокрадом никогда не был. Сам таких всю жизнь до осины провожал.
— Ладно вам, — Берк полез за пазуху, извлекая гнутую трубочку. — А то сейчас рычать начнете. Откуда про Щучий Плес знаешь и про лучников, что переходят к Кейлину?
— А был я там, — просто ответил Лабон. — Видишь руку?
— Левую?
— Правую!
— Нет, она ж у тебя…
— Верно. И я не вижу. Вот под Щучьим Плесом она и осталась. Меня Валлан послал голову Кейлина ему привезти. Да он сильнее оказался. Одолел меня. Вначале на мечах. А после и благородством. Я бы его живым не отпустил. Там у брода почитай все мое войско к принцу и переметнулось. Да оно и к лучшему. Честнее, — Лабон обвел глазами собеседников.
Прищуренный снова почесал голову под гугелем. На сей раз — висок.
— А мы… это…
Хвост нарочито закашлял.
— Да ладно, Хвост. Скажем. Чего уж там.
— Ну, брат Берк, как знаешь, — буркнул бывший старатель. — Не раскаялся бы потом.
—А-а, — отмахнулся лучник, — пущай Селина с Валланом раскаиваются. Значится так, Лабон. Мы тоже до Кейлина навострились. С конца яблочника по путям-дорогам петляем. А давеча прослышали, дескать, собирает наш принц… Да чего там принц… Опосля смерти Витгольда, Кейлин наш король. Так вот. Собирает, мол, его величество верных родине и престолу людей. Вот и мы отправились.
— И где ж вы их искать вздумали? — хитро улыбнулся Лабон.
— А где и ты. У форта Турий Рог.
— Верно. Слухом земля полнится. Что ж. Кейлиновым новобранцам такого стрелка, как ты, Прищуренный, и не достает. Не забыл еще, как рекрутов учить?
— Не забыл, — Берк хотел рассмеяться, но закашлялся, едва не задохнулся.
— Хоть в Кейлиновом войске Валлана подловлю, — вдруг мрачно проговорил Хвост. — От самой Красной Лошади за ним гонюсь, а все никак.
— Чтой-то я тебя не помню, — наморщил лоб Лабон.
— А я на глаза не лез. Незачем.
— И что ж он тебе задолжал, а, Хвост? — полусотенник искоса поглядывал на все еще кашляющего Берка. Нехорошо кашлял лучник. С такой хворью долго не живут. Точно легкие прихватило. Или зараза какая. Бывает, люди и легкие по кускам выхаркивают вместе с кровью. Нехорошая смерть. Не для воина, каким без сомнения был Берк — ветеран последней войны, один из немногих уцелевших лучников после битвы у Кровавой Лощины. А ведь именно их стойкость и меткие стрелы, а вовсе не лихость кавалерийских атак веселинской гвардии или тяжесть напора баронского ополчения, решили исход сражения. Но и выжили из десятка трое-четверо, не больше.
— Семью он мою свел подчистую, — угрюмо ответил старатель. — Я ж из его холопов. Беглый. Что, не думал беглого холопа встретить?
— Тьфу, — сплюнул Лабон. — Да я их каждый день по две дюжины встречаю. Нашел чем хвастаться. Бегут, бегут холопы баронские. На север в Железные горы. С рудников да с копей, сам знаешь, выдачи нет. Еще дальше бегут, как и ты. На остроушьи прииски, на правобережье Аен Махи. А последние годы Витгольд дозволил в армию беглых записывать. Ежели успел королевские цвета нацепить, никакой барон тебе уже не указ. Пущай хоть изойдет слюною.
— Верно, — кивнул Хвост. — Но я давно удрал. Валлан тебе не хвастал, кто его батюшку, тьфу, кровососа проклятого, в Нижний Мир спровадил?
— Мы с ним сражались вместе, а не бражку пили, — ответил Лабон. — Он, вообще, в душу к себе не пускал сапогами следить грязными. Себе на уме.
— Похоже на баронов Берсанов. Старый барон-то давил холопов как клопов. Помню, раз два хутора на колья вздел за недоимки. Сказал, для острастки остальным. Были у меня на тех хуторах друзья. Были и сродственники. Я тогда помоложе был. Горячий, чуть что в кулаки. Но с бароном-то кулаками не больно помашешь. Я ему стрелу загнал прямо в глотку. На охоте подстерег. И не жалею. А чего жалеть. Я-то думаю, мне за барона Берсана на Поле Истина две дюжины грехов спишется.
А Валлан второй десяток только-только разменял. Совсем сопляк, а уж знал, как над простым людом куражиться. Опосля сказывали — мои долго помирали. За ребро подвешенный еще дня три живет, мучается, от жажды и боли с ума сходит. А вокруг ратники ходили. Все ждали, что из лесу заявлюсь. Не дождались. Я тогда так подумал, — продолжал Хвост. — Объявлюсь — сдохну за зря. И отомстить некому будет. Перетерпел, хоть и хотелось выскочить и зубами их рвать. Вражье семя! Потом по чащобам да буеракам скрывался. Хотел подловить Валлана проклятого. А он, пацан пацаном, а мозгов поболе имел, чем иной старейшина. Без охраны носу из замка не казал. Раз я вроде как подкараулил, да промах дал. Телохранителя подстрелил. Ох и гонялись за мной! Еле ноги унес, двое суток не спал, от погони пятками нарезая. В болоте прятался, через камышинку дышал. Чуть пиявки меня не сожрали заживо. А спасся, боязно стало. Очень уж болвану жить захотелось. Понимаешь, брат Лабон, солнышко светит, птички поют, дождик с неба теплый, ласковый… Как от всего этого уходить? Да еще в темноту Преисподней. И я убежал куда подальше. На север. Аж на Красную Лошадь. Двенадцать лет там прожил. Старая рана почти заросла. Я уж и не вспоминал стариков, да жену, да девочек моих. А тута вы припожаловали…
— Ну, прости, — хмыкнул Лабон. Открыл было рот еще чего добавить, но счел за благо смолчать.
Но Хвост не заметил или сделал вид, что не заметил, реплики полусотенника петельщиков.
— Я, когда Валлана увидел, думал кору грызть начну от сердца, — продолжал он. — Хотел сразу прикончить его… И прикончил бы, да с годами не токмо седина бороду бьет, но и ума, видать, прибывает. Побоялся в этот раз не за себя. Подумал — петельщики весь прииск разнесут, ни одного живым не оставят. А там все ж таки… Да что говорить…
Берк наконец-то прокашлялся. Вытер губы. Привычно глянул на ладонь — нет ли крови. Сказал:
— Он за твоим отрядом увязался, Лабон. От самой Красной Лошади следом шел. Вы оконь, а он — пеше. И отстал-то не шибко. Хотел Валлана подстеречь так, что б ни на кого другого вину не переваливать. И ничего разумнее не выдумал, как опосля коронации, когда наши королева с кронпринцем выкатились на лобном месте покрасоваться, начать тетиву на лук натягивать. Хвала Огню Небесному, я поблизости ошивался. Ему, дурню, и стрельнуть никто не дал бы. Петельщиков на площади толклось — тьма. Яблоко кинь — в одного наверняка попадешь. Может и пару зацепишь. А после половину Трегетройма на колья и вздели бы.
— Это точно, — кивнул Лабон. — А то я своего капитана не знаю. А кого казнили-то? На лобном месте.
— А ты не застал праздников наших?
— Не-а. Раньше ушел. Они мне нужны, праздники эти?
— Правильно. Кому праздники, а кому и кол в задницу… А казнили много кого. Десятка два. Да все не простые люди, а бароны, командиры не ниже сотника. Все, кто Селине в глаза сказал правду. Не годишься, мол, ты в королевы. А перво-наперво барона Бетрена, командира стражи, и графа Палена, коннетабля.
— Ух ты, как оно вышло-то, — Лабона передернуло. — Вовремя я сбежал.
— А ты что, думаешь и тебя бы поволокли? — Берк прищурил и второй глаз. — Ты ж вроде полусотенником был?
— Да нет, — совершено серьезно ответил бывший петельщик. — Я радуюсь, что из помощников Валлана к тому времени выскочил. А значится, грязи этой на мне нет. Так, нет?
— Может, и нет, — задумчиво проговорил Берк, а Хвост пожал плечами — мол, не знаю, не знаю.
Полная луна проглянула сквозь клочья толстых, как хороший шмат сала на хлебной горбушке, туч. Осветила заснеженные кусты, составленные углом повозки, догорающий костер и мужчин, продолжавших беседу далеко за полночь.
За соседним холмом завыл волк-вожак, выводя стаю на ночную охоту.
Мы бежали от зимы.
На Красной Лошади, наверняка, уже мороз и снег по колено. В Ард'э'Клуэне — схватывается ледок на лужах и выпавшие снежинки больше не тают, покрывая пашни, хотя могучий поток Ауд Мора еще свободен ото льда. А вот в Приозерной империи — слякоть и дождь, холода же, в северном понимании, могут так и не наступить.
Говорят, есть легенда у кочевых народов, населяющих степи, простертые восточнее Озера, о том, как молодой герой скакал за солнцем, поклявшись, что над его головой никогда не будет ночного неба. Долго скакал. Пели в его честь песни, восхищенно цокали языками красавицы, уважительно кивали старейшины. А потом конь удальца не выдержал и пал. И поняли все, что не герой перед ними, а глупец, давший безумную и бессмысленную клятву. Все отвернулись от бывшего героя. Он не долго грустил, а прыгнул в самую глубокую пропасть гор Крыша Мира. Вот такая веселая история.
Одного не пойму, зачем этому удальцу-степняку понадобилось скрываться от ночи? Темноты он с детства боялся, что ли? А может, одержим чем-нибудь был? Я слышал, у диких, варварских народов такое случается. По ночам землю грызут, ногтями роют, как хищники когти точат, могут кинуться на кого-нибудь из соплеменников.
Я стоял у фальшборта и размышлял, глядя на серо-зеленые, холодные волны великого Озера. Вчера, ближе к полудню, капитан Марий торжественно провозгласил:
— Море!
Простой люд в Приозерной империи часто называет так наше Озеро. На самом деле огромный водоем, давший название величайшему из известных государств материка, не море. Во-первых, он заполнен пресной водой. Во-вторых, наше Озеро не связано с океаном, а значит, морем именоваться не может.
И вправду, не успели здоровенные песочные часы, высыпающиеся как раз за время, пока пешеход преодолевает лигу, опустошить верхний сосуд до конца, перед нами открылась необозримая гладь Озера.
Во многом быстрому пути вверх по Ауд Мору мы обязаны тем суховеям, которые дули с нынешнего лета. Не думал, что когда-нибудь буду благодарен иссушающему знойному ветру. А вот поди ты! Пришлось признать его полезность. Без помощи наполненного паруса преодолеть сильное течение Отца Рек нелегко. Да и не приспособлен «Волчок» капитана Мария к пути на веслах. Грузен, тяжел. И команда маловата. Всего какой-то десяток матросов. Рабы вперемешку с вольноотпущенниками. Из свободных граждан Империи лишь сам Марий, а также его кормщик и первый помощник Тефон — бородатый детина со щербатой улыбкой и выцветшим зеленым платком не голове.
Итак, теперь мы плыли по Озеру.
Вернее, не плыли, а шли. Еще в первый день. когда мы только обустраивались на палубе «Волчка», Марий объяснил мне, сухопутной крысе, что моряки не плавают, а ходят. Плавает нечто другое. То, что, как известно, в воде не тонет. .
Впереди, у самого края горизонта, наконец-то проявились острова, похожие больше на плавающий по озерной глади мусор или грязную пену. Белесые и кремовые скалы, растительность на уступах осень окрасила желтизной.
Где-то там и наш остров. Цель путешествия.
За кормой вились черноголовые чайки. Крупные птицы, побольше рябчика и даже курицы. Спина у них темно-серая с просинью, брюшко ярко-белое, а голова и концы крыльев черные. Иногда их зовут хохотунами. За крик, немного напоминающий резкий, отрывистый смех.
Давно я не видел чаек. Сердце защемило тоской. Усадьба наша, где я провел детские годы, стояла не так далеко от Озера-моря. Три дня пути. Несколько раз мой отец, вернув свой легион с восточных границ для пополнения личного состава и переформирования, разбивал лагерь неподалеку от побережья. Мы с матерью, приезжая его навестить, всякий раз находили время побродить по пустынному берегу. Мне нравилось дышать прохладным сырым воздухом, ковыряться в кучах выброшенной прибоем водяной травы, находя там рачков, улиток, а то и мелких рыбешек.
Всякий раз, возвращаясь с Озера, я надолго им заболевал. Я мечтал о дальних путешествиях, видел себя в грезах загорелым капитаном. И по месяцу, а то и по два мучил моих бессменных сподвижников по детским забавам — Роко и Дилана — сыновей кухарки. Заставлял строить корабли на суше, поскольку на пруд малышню, а мы считались малышней, не отпускали одних, а что за удовольствие играть под присмотром нянек? И сам первым бежал с доской для борта или жердью для мачты наперевес. Потом игры приедались, но ощущение чуда, дарованное посещением побережья — видом то ласковых и игривых, то суровых и мощных волн, ароматом чуть подгнившей травы, криками чаек — оставалось. И сохранилось, похоже, на всю жизнь.
После побега из Школы, мне не пришлось путешествовать по Озеру, но несколько дней я пробирался вдоль берега. Голодал. Тут и пригодились детские увлечения. В грудах травы отыскалась пусть мелкая, но вкусная рыба. Плотвичка-сеголетка. Так и прокормился…
Подошла и тихонько стала рядом Гелка. С недавних пор я начал узнавать ее даже не по звуку шагов, а… Не знаю, как и сказать. По запаху Силы, что ли? Наверное, еще немного и я смогу пользоваться ее способностями даже без прикосновения. Это тоже ново в науке волшебства. Спросите любого чародея и получите недвусмысленный ответ: прямой контакт мага с амулетом просто необходим для успешного волшебства.
— Я помешала?
— Нет, что ты белочка…
Тут я вспомнил — пришла пора очередного урока.
Дело в том, что на корабле, от нечего делать. я стал учить Гелку грамоте. Ну, надо же чем-то занимать себя? Да и, скажем прямо, знание бесполезным не бывает. Никогда не предугадаешь, что именно в жизни пригодится.
— Жрецу, по-моему, хуже стало, — грустно проговорила она.
Всю дорогу Гелка ухаживала за недужным Терциелом. Кормила с ложечки, поила отварами шалфея и девясила, медуницы и шиповника. Она, вообще, поначалу рвалась заботиться обо всех моряках, требовала приставить ее к котлу, в сердцах заявила, что мужскую стряпню есть — в Верхний Мир дорогу мостить. Но капитан Марий решительно воспротивился ее порывам. Сказал, мол, поверье есть — женщина на корабле к беде. И, если в пассажирах он еще потерпит существо в юбке, то приставлять ее к работе на корабле — верный способ угодить на мель или к пиратам в лапы. — Нынче с утра еле голову поднимал.
— И ежели есть за что кличку прицепить, она сама прицепится. Нас не спросит. Взять, к слову сказать…
— Взять, к слову сказать, Одеяло, — ловко вставил купец.
Прищуренный вновь оскалился:
— Я не про него хотел рассказать, а про Рябчика. Через батькину любовь к охоте парень прозвище заработал.
— А Одеяло? — не сдавался Занек.
— Эх, пристал со своим Одеялом!
— Чего ж это с моим? С твоим.
— Ладно. Дернул меня стрыгай помянуть того Одеялу, — покачал головой Берк. — Мы с ним в лагере рекрутов познакомились… Годков эдак…
«Точно дезертир. Из лучников.»
— … а годков будет ровно двадцать четыре. Во как. Он с отрогов Железного кряжа. А там все местные с чудинкой. То на ноги напялят такие поршни, что собаки кусать боятся. То шапку пошьют — веселинская гвардия отдыхает в холодке, а вороны ровно от пугала разлетаются. А это плащ нарядил — мама моя родная! Рядно рядном. Где верх, где низ? Где лицо, где изнанка? А десятник возьми да и ляпни: «Что ж ты, родное сердце, в мамкином одеяле в армию приперся?» Чего он про одеяло тогда подумал, десятник и сам не знал. Он сам потом мне признался. Хороший мужик был наш десятник, да согреет Огонь Небесный его душу. Попил как-то на марше гнилой водички. За три дня изошел. Умирал, просил, чтоб дорезали…
— Ну, и?..
— Да кто ж согласится? Мы ж не остроухие какие?
— Ты про Одеяло давай.
— Да что про Одеяло? Как ляпнул десятник, так и припечатал имечко. Будто коню тавро каленым железом поставил. Вот и стал… Тьфу ты, а ведь я и не упомню его родного имени-то! Значится, стал Одеяло Одеялом. И до сей поры кличку носит, если живой еще.
— Так он в лучниках королевских?
— Да уж, последний раз в буро-рыжих тряпках я его видел. В десятники выбился. Да! Он где-то в здешних краях лямку тащит армейскую. В форте… А, стрыгай! Забыл в каком форте.
— Так, может, встретитесь еще?
Берк хмыкнул:
— Я искать встречи точно не собираюсь.
В лесу снова закаркала ворона. С ней еще одна. А там, похоже, еще.
Хвост настороженно вскинул голову. Заозирался.
— Что, ворон твой приятель боится? — улыбнулся Занек.
— Ворон не ворон, — протянул Берк и вдруг окрысился. — Ты его не замай. Всех нас еще поучит в лесу обретаться… Сопли еще утирать не выучился, а уже охотился.
— Люди в лесу, — буркнул Хвост.
— Что за люди? — испугался купец. — Откуда?
— Ну, я ж тебе не чародей, брат Занек, — пожал плечами охотник. — Насквозь не вижу.
Надсадно заскрипела лесина у края дороги. Наклонилась и, обламывая ветки соседних буков и вязов, тяжело рухнула поперек колеи.
«Таки вляпались! — мелькнуло у купчины. — Я ж знал, я ж чувствовал — нельзя в тринадцатый день в путь трогаться. Что будет теперь? Поди, узнай, помогут нечаянные спутники тебе или лесовикам?»
Тем временем по обе стороны от упавшего ствола нарисовались разбойники. Слева четверо и справа трое. Бородатые, лохматые. Одежка латаннаяперелатанная. Зато в руках топоры да рогатины. Лезвия начищены и поблескивают. Кровушки свежей просят.
Занек прочитал по угрюмым, решительным лицам, как пописанному — кто б ни угодил засаду, живыми никого отпускать не собираются. К чему лишние хлопоты со стражей баронской или гарнизоном ближайшего коронного форта? Проще и надежнее остряком в висок, обушком по затылку. Нет человека, нет и языка болтливого.
И кто повстречался купеческому обозу на пути — дезертиры, с последней войны по лесам шастающие, или крестьяне, решившие непривычным манером подправить обнищавшее после непомерных поборов хозяйство, или баронские челядинцы, ошивающиеся по округе в поисках приработка, — не имеет никакого значения.
Однорукий охранник, видать, тоже это понял. Легонько потянул завязки плаща, движением плеч скинул его на спинку козел. Спрыгнул в грязь, не щадя кавалерийских сапог.
Увидев вышагивающего им навстречу по-аистиному — иначе ходить грязь не позволяла — однорукого сухощавого мужичка с мечом на поясе, лесные молодцы зашептались, переглянулись недоуменно. Мол, что за петрушка? Потом вперед выдвинулся детинушка — что поставить, что положить. Такой бычка-трехлетку перебодает, и кабанчика под мышкой унесет в ночь на Халлан-Тейд.
— Ты чо, дядя? — басовито прогудел детинушка, поигрывая топором на длинной рукоятке — не иначе из лесорубов вышел. Остальные одобрительно закивали. Богатырь, пожалуй, был в шайке за главного.
— Да ничо, племяш, — ответил однорукий. Он взялся за рукоять меча, но вытаскивать клинок на свет не спешил. — Вы бы того, рябяты, шли б своей дорогой. Не обломится вам тут ни кусманчика.
Здоровяк поначалу выпучил глаза от подобной наглости — он привык, чтоб его боялись, ну, на худой конец, уважали и опасливо прислушивались, а тут такое! «Не обломится…» Потом захохотал. Хлопнул ладонью по толстой ляжке. Его ватажники охотно подхватили смех. Думали, скучная работенка предстоит, а тут потеха. Еще, дескать, внукам сказывать будем, как потешились.
— Дай ему, Горушка, раза! — выкрикнул опирающийся на рогатину разбойник в армяке с наполовину оторванным рукавом. — Покажи, где раки зимуют!
— Ну, гляди, дядя, не обижайся, — Горушка смачно сплюнул, вытер губы тыльной стороной ладони, перехватил топорище поудобнее.
— Эх, рябяты, рябяты… — вздохнул охранник, сутулясь под давящими взглядами ватаги.
Детина ухнул, замахиваясь топором. Занек, помимо воли, сжался в комок, уже представляя, как лопается череп его спутника под напором безжалостного железа, охнул и хотел было сигануть с передка прямо в кусты, а там — куда глаза глядят, лишь бы не поймали. Но застыл, завороженный событиями.
Однорукий ударил косо, снизу-вверх, не тратя драгоценного времени на боевые стойки . Едва покинув ножны, клинок вспорол бедро Горушки, скользнул по кости. Великан в голос заорал, бросая топор. Штаны его разом взмокли от горячей крови. А охранник возвратным движением располосовал неудавшемуся грабителю грудь. Разрез на кожушке запузырился алой влагой. Охнули остальные ватажники.
Горушка тяжело опустился на колени, а потом завалился набок. Захрипел, забил ногами.
— И-и-тить твою мать! — завизжал перекошенным ртом лесной молодец с оторванным рукавом. Взмахнул рогатиной… И упал навзничь, словно от удара могучего кулака.
Второй разбойник вцепился пальцами в древко стрелы с серым оперением, выросшее у него из груди. Закружился, как пес, ищущий где бы улечься спать.
Оглянувшись, Занек увидел сосредоточенные, мрачные лица Хвоста и Берка. И натянутые луки. Наконечники стрел едва-едва шевелятся, поглядывая по сторонам в поисках новой добычи.
Ватага попятилась к лесу. Вначале медленно, неуверенно, но вскоре страх пересилил, и они бросились в чащу наперегонки, отталкивая друг друга плечами.
Однорукий перепрыгнул через переставшего уже шевелиться Горушку. Мельком глянул на корчащегося со стрелой в груди. Ткнул острием клинка. Обернулся, стряхнул капельку крови с лезвия.
— Я узнал тебя, Берк Прищуренный. Сразу узнал.
Берк медленно отпустил тетиву. Сказал спутнику:
— Хватит, убери.
Хвост неохотно подчинился. Покосился на купца. Зло бросил однорукому:
— И я узнал тебя, петельщик.
Охранник вытер меч о рукав Горушки. Неспешно вернул его в ножны. Потер ногтем большого пальца старый шрам от ожога на щеке.
— Я больше не петельщик.
— Я тебя помню. Ты был с Валланом на Красной Лошади.
— Был. Ну и что? — пожал плечами однорукий и вдруг удивленно приподнял бровь. — А ты что, тоже там был?
— А что?
— Да ничего. Ты первый начал вспоминать.
— Эй, братцы, хорош друг дружке клыки показывать. Ровно кобели цепные, — прикрикнул на них Берк. — Давай бревно подвинем. Эй, Занек, клич своих огольцов, ежели штаны не обмочили.
Вшестером спихнуть с дороги поваленное дерево оказалось довольно просто. Даже с учетом того, что один из них был одноруким.
Запрыгивая на козлы, охранник заявил во всеуслышанье:
— Меня Лабоном зовут. Я служил полусотенником в гвардии Трегетрена. До конца яблочника. С этим, — он поднял культю правой руки, — в гвардии не держат. От пенсиона по выслуге я тоже отказался. Все ясно?
Хвост смолчал.
Занек кивнул. Ему-то что? Петельщик и петельщик. Зато охраняет, спасибо Огню Небесному, надежно и всего-то за харчи.
Берк примирительно махнул рукой:
— Да ладно, Лабон. Не бери в голову. Я тоже ушел из армии.
Перед сумерками купец распорядился устраивать привал.
На этот раз они обустроились быстрее, нежели раньше, — помощь двоих опытных путешественников пришлась как нельзя более кстати.
Скоро забулькали два котелка. В один Занек сыпанул, не жалея, четыре полных пригоршни отборной полбы. Во второй Хвост бросил несколько щепотей сушеных трав. Потянуло бодрящим ароматом чабреца и донника.
Ели по очереди, зачерпывая ложками, которые у каждого сыскались за голенищем.
После ужина Нерк и Перк кинул на пальцах, кому котел от каши отскребать. Довольный Нерк уселся рядом со старшими, а Перк, поджав губы, принялся тереть медное нутро снегом, который к ночи перестал вроде таять. Может, к утру и вовсе подморозит?
— Давай начистоту, — Лабон вернул на рогульку котелок с травяным настоем удивительно ловко, хоть и обходился одной рукой всего лишь полтора месяца с небольшим, — я Валлана послал подальше, если вас кого это интересует.
— Что ж так? — хмыкнул Хвот.
А Берк открыто удивился:
— Прямо так и послал?
— Ну, не прямо, — бывший петельщик почесал щетину на подбородке. — А то б я с тобой сейчас болтал у костерка… Держи кошель открытым. Так, для себя решил, мол, посылаю. Он об этом не знает. Но уже догадывается, думаю.
Прищуренный кивнул, удовлетворенный ответом.
— А чего послал? — повернулся Лабон к Хвосту. — Так не по нутру мне нонешние порядки трегетренские. Ну, не по нутру и все тут. Понятно?
— Понятно, — согласился Хвост. — Токмо не ведал я, что тебя в лесу повстречаю. Верного пса капитанского. Он ведь теперича вовсе в верха выбился. Был бароном, стал кронпринцем. Неужто своих перестал жаловать?
— Я его перестал жаловать, — неожиданно зло проговорил Лабон. — Я! — спокойнее добавил. — Когда мы на север уходили, Валлан бойцом был. Пощады к врагам не знал, но за своего мог в огонь сигануть. А в Трегетройме сейчас другой человек сидит. За селинкину юбку двумя руками держится. С чародеем, надо и не надо, советуется. Тьфу…
— Значится, обиделся ты на Валлана? — Берк поковырял палочкой прогорающие угли.
— Не-а. Не обиделся. Плюнул на все. Решил до Кейлина податься.
— Чего? — недоверчиво покосился на него Хвост.
— А чего слышал. Кейлин-то, наследник престола, живой. И корону надеть должен был он, а не Селина. Теперь он армию собирает на границе с Ихэреном. Что, слухи до вас не доходили?
— Доходили, доходили, — успокоил его Берк, запустил пальцы под гугель, почесал темя. — Мы… это… тоже до Кейлина лыжи навострили.
— Это правильно, — одобрил однорукий. — Да, слушай, а то забуду. Одеяло твой у Кейлина сейчас. Перебежал вместе со всем своим десятком.
— Да ну?
— Вот тебе и «да ну»! У деревни Щучий Плес. Это дня четыре отсюда тихим ходом. Эх, верхом-то я бы за два дня добрался, а то и за один.
— Что ж коня не прихватил? — съехидничал Хвост.
— Да как-то забыл в конюшню заглянуть, когда на прогулку выбирался. А после… Ну, не скопил я за тридцать годков службы тугой кубышки. Что поделать? А конокрадом никогда не был. Сам таких всю жизнь до осины провожал.
— Ладно вам, — Берк полез за пазуху, извлекая гнутую трубочку. — А то сейчас рычать начнете. Откуда про Щучий Плес знаешь и про лучников, что переходят к Кейлину?
— А был я там, — просто ответил Лабон. — Видишь руку?
— Левую?
— Правую!
— Нет, она ж у тебя…
— Верно. И я не вижу. Вот под Щучьим Плесом она и осталась. Меня Валлан послал голову Кейлина ему привезти. Да он сильнее оказался. Одолел меня. Вначале на мечах. А после и благородством. Я бы его живым не отпустил. Там у брода почитай все мое войско к принцу и переметнулось. Да оно и к лучшему. Честнее, — Лабон обвел глазами собеседников.
Прищуренный снова почесал голову под гугелем. На сей раз — висок.
— А мы… это…
Хвост нарочито закашлял.
— Да ладно, Хвост. Скажем. Чего уж там.
— Ну, брат Берк, как знаешь, — буркнул бывший старатель. — Не раскаялся бы потом.
—А-а, — отмахнулся лучник, — пущай Селина с Валланом раскаиваются. Значится так, Лабон. Мы тоже до Кейлина навострились. С конца яблочника по путям-дорогам петляем. А давеча прослышали, дескать, собирает наш принц… Да чего там принц… Опосля смерти Витгольда, Кейлин наш король. Так вот. Собирает, мол, его величество верных родине и престолу людей. Вот и мы отправились.
— И где ж вы их искать вздумали? — хитро улыбнулся Лабон.
— А где и ты. У форта Турий Рог.
— Верно. Слухом земля полнится. Что ж. Кейлиновым новобранцам такого стрелка, как ты, Прищуренный, и не достает. Не забыл еще, как рекрутов учить?
— Не забыл, — Берк хотел рассмеяться, но закашлялся, едва не задохнулся.
— Хоть в Кейлиновом войске Валлана подловлю, — вдруг мрачно проговорил Хвост. — От самой Красной Лошади за ним гонюсь, а все никак.
— Чтой-то я тебя не помню, — наморщил лоб Лабон.
— А я на глаза не лез. Незачем.
— И что ж он тебе задолжал, а, Хвост? — полусотенник искоса поглядывал на все еще кашляющего Берка. Нехорошо кашлял лучник. С такой хворью долго не живут. Точно легкие прихватило. Или зараза какая. Бывает, люди и легкие по кускам выхаркивают вместе с кровью. Нехорошая смерть. Не для воина, каким без сомнения был Берк — ветеран последней войны, один из немногих уцелевших лучников после битвы у Кровавой Лощины. А ведь именно их стойкость и меткие стрелы, а вовсе не лихость кавалерийских атак веселинской гвардии или тяжесть напора баронского ополчения, решили исход сражения. Но и выжили из десятка трое-четверо, не больше.
— Семью он мою свел подчистую, — угрюмо ответил старатель. — Я ж из его холопов. Беглый. Что, не думал беглого холопа встретить?
— Тьфу, — сплюнул Лабон. — Да я их каждый день по две дюжины встречаю. Нашел чем хвастаться. Бегут, бегут холопы баронские. На север в Железные горы. С рудников да с копей, сам знаешь, выдачи нет. Еще дальше бегут, как и ты. На остроушьи прииски, на правобережье Аен Махи. А последние годы Витгольд дозволил в армию беглых записывать. Ежели успел королевские цвета нацепить, никакой барон тебе уже не указ. Пущай хоть изойдет слюною.
— Верно, — кивнул Хвост. — Но я давно удрал. Валлан тебе не хвастал, кто его батюшку, тьфу, кровососа проклятого, в Нижний Мир спровадил?
— Мы с ним сражались вместе, а не бражку пили, — ответил Лабон. — Он, вообще, в душу к себе не пускал сапогами следить грязными. Себе на уме.
— Похоже на баронов Берсанов. Старый барон-то давил холопов как клопов. Помню, раз два хутора на колья вздел за недоимки. Сказал, для острастки остальным. Были у меня на тех хуторах друзья. Были и сродственники. Я тогда помоложе был. Горячий, чуть что в кулаки. Но с бароном-то кулаками не больно помашешь. Я ему стрелу загнал прямо в глотку. На охоте подстерег. И не жалею. А чего жалеть. Я-то думаю, мне за барона Берсана на Поле Истина две дюжины грехов спишется.
А Валлан второй десяток только-только разменял. Совсем сопляк, а уж знал, как над простым людом куражиться. Опосля сказывали — мои долго помирали. За ребро подвешенный еще дня три живет, мучается, от жажды и боли с ума сходит. А вокруг ратники ходили. Все ждали, что из лесу заявлюсь. Не дождались. Я тогда так подумал, — продолжал Хвост. — Объявлюсь — сдохну за зря. И отомстить некому будет. Перетерпел, хоть и хотелось выскочить и зубами их рвать. Вражье семя! Потом по чащобам да буеракам скрывался. Хотел подловить Валлана проклятого. А он, пацан пацаном, а мозгов поболе имел, чем иной старейшина. Без охраны носу из замка не казал. Раз я вроде как подкараулил, да промах дал. Телохранителя подстрелил. Ох и гонялись за мной! Еле ноги унес, двое суток не спал, от погони пятками нарезая. В болоте прятался, через камышинку дышал. Чуть пиявки меня не сожрали заживо. А спасся, боязно стало. Очень уж болвану жить захотелось. Понимаешь, брат Лабон, солнышко светит, птички поют, дождик с неба теплый, ласковый… Как от всего этого уходить? Да еще в темноту Преисподней. И я убежал куда подальше. На север. Аж на Красную Лошадь. Двенадцать лет там прожил. Старая рана почти заросла. Я уж и не вспоминал стариков, да жену, да девочек моих. А тута вы припожаловали…
— Ну, прости, — хмыкнул Лабон. Открыл было рот еще чего добавить, но счел за благо смолчать.
Но Хвост не заметил или сделал вид, что не заметил, реплики полусотенника петельщиков.
— Я, когда Валлана увидел, думал кору грызть начну от сердца, — продолжал он. — Хотел сразу прикончить его… И прикончил бы, да с годами не токмо седина бороду бьет, но и ума, видать, прибывает. Побоялся в этот раз не за себя. Подумал — петельщики весь прииск разнесут, ни одного живым не оставят. А там все ж таки… Да что говорить…
Берк наконец-то прокашлялся. Вытер губы. Привычно глянул на ладонь — нет ли крови. Сказал:
— Он за твоим отрядом увязался, Лабон. От самой Красной Лошади следом шел. Вы оконь, а он — пеше. И отстал-то не шибко. Хотел Валлана подстеречь так, что б ни на кого другого вину не переваливать. И ничего разумнее не выдумал, как опосля коронации, когда наши королева с кронпринцем выкатились на лобном месте покрасоваться, начать тетиву на лук натягивать. Хвала Огню Небесному, я поблизости ошивался. Ему, дурню, и стрельнуть никто не дал бы. Петельщиков на площади толклось — тьма. Яблоко кинь — в одного наверняка попадешь. Может и пару зацепишь. А после половину Трегетройма на колья и вздели бы.
— Это точно, — кивнул Лабон. — А то я своего капитана не знаю. А кого казнили-то? На лобном месте.
— А ты не застал праздников наших?
— Не-а. Раньше ушел. Они мне нужны, праздники эти?
— Правильно. Кому праздники, а кому и кол в задницу… А казнили много кого. Десятка два. Да все не простые люди, а бароны, командиры не ниже сотника. Все, кто Селине в глаза сказал правду. Не годишься, мол, ты в королевы. А перво-наперво барона Бетрена, командира стражи, и графа Палена, коннетабля.
— Ух ты, как оно вышло-то, — Лабона передернуло. — Вовремя я сбежал.
— А ты что, думаешь и тебя бы поволокли? — Берк прищурил и второй глаз. — Ты ж вроде полусотенником был?
— Да нет, — совершено серьезно ответил бывший петельщик. — Я радуюсь, что из помощников Валлана к тому времени выскочил. А значится, грязи этой на мне нет. Так, нет?
— Может, и нет, — задумчиво проговорил Берк, а Хвост пожал плечами — мол, не знаю, не знаю.
Полная луна проглянула сквозь клочья толстых, как хороший шмат сала на хлебной горбушке, туч. Осветила заснеженные кусты, составленные углом повозки, догорающий костер и мужчин, продолжавших беседу далеко за полночь.
За соседним холмом завыл волк-вожак, выводя стаю на ночную охоту.
Озеро, исток Ауд Мора, острова,
листопад, день девятнадцатый, утро
Мы бежали от зимы.
На Красной Лошади, наверняка, уже мороз и снег по колено. В Ард'э'Клуэне — схватывается ледок на лужах и выпавшие снежинки больше не тают, покрывая пашни, хотя могучий поток Ауд Мора еще свободен ото льда. А вот в Приозерной империи — слякоть и дождь, холода же, в северном понимании, могут так и не наступить.
Говорят, есть легенда у кочевых народов, населяющих степи, простертые восточнее Озера, о том, как молодой герой скакал за солнцем, поклявшись, что над его головой никогда не будет ночного неба. Долго скакал. Пели в его честь песни, восхищенно цокали языками красавицы, уважительно кивали старейшины. А потом конь удальца не выдержал и пал. И поняли все, что не герой перед ними, а глупец, давший безумную и бессмысленную клятву. Все отвернулись от бывшего героя. Он не долго грустил, а прыгнул в самую глубокую пропасть гор Крыша Мира. Вот такая веселая история.
Одного не пойму, зачем этому удальцу-степняку понадобилось скрываться от ночи? Темноты он с детства боялся, что ли? А может, одержим чем-нибудь был? Я слышал, у диких, варварских народов такое случается. По ночам землю грызут, ногтями роют, как хищники когти точат, могут кинуться на кого-нибудь из соплеменников.
Я стоял у фальшборта и размышлял, глядя на серо-зеленые, холодные волны великого Озера. Вчера, ближе к полудню, капитан Марий торжественно провозгласил:
— Море!
Простой люд в Приозерной империи часто называет так наше Озеро. На самом деле огромный водоем, давший название величайшему из известных государств материка, не море. Во-первых, он заполнен пресной водой. Во-вторых, наше Озеро не связано с океаном, а значит, морем именоваться не может.
И вправду, не успели здоровенные песочные часы, высыпающиеся как раз за время, пока пешеход преодолевает лигу, опустошить верхний сосуд до конца, перед нами открылась необозримая гладь Озера.
Во многом быстрому пути вверх по Ауд Мору мы обязаны тем суховеям, которые дули с нынешнего лета. Не думал, что когда-нибудь буду благодарен иссушающему знойному ветру. А вот поди ты! Пришлось признать его полезность. Без помощи наполненного паруса преодолеть сильное течение Отца Рек нелегко. Да и не приспособлен «Волчок» капитана Мария к пути на веслах. Грузен, тяжел. И команда маловата. Всего какой-то десяток матросов. Рабы вперемешку с вольноотпущенниками. Из свободных граждан Империи лишь сам Марий, а также его кормщик и первый помощник Тефон — бородатый детина со щербатой улыбкой и выцветшим зеленым платком не голове.
Итак, теперь мы плыли по Озеру.
Вернее, не плыли, а шли. Еще в первый день. когда мы только обустраивались на палубе «Волчка», Марий объяснил мне, сухопутной крысе, что моряки не плавают, а ходят. Плавает нечто другое. То, что, как известно, в воде не тонет. .
Впереди, у самого края горизонта, наконец-то проявились острова, похожие больше на плавающий по озерной глади мусор или грязную пену. Белесые и кремовые скалы, растительность на уступах осень окрасила желтизной.
Где-то там и наш остров. Цель путешествия.
За кормой вились черноголовые чайки. Крупные птицы, побольше рябчика и даже курицы. Спина у них темно-серая с просинью, брюшко ярко-белое, а голова и концы крыльев черные. Иногда их зовут хохотунами. За крик, немного напоминающий резкий, отрывистый смех.
Давно я не видел чаек. Сердце защемило тоской. Усадьба наша, где я провел детские годы, стояла не так далеко от Озера-моря. Три дня пути. Несколько раз мой отец, вернув свой легион с восточных границ для пополнения личного состава и переформирования, разбивал лагерь неподалеку от побережья. Мы с матерью, приезжая его навестить, всякий раз находили время побродить по пустынному берегу. Мне нравилось дышать прохладным сырым воздухом, ковыряться в кучах выброшенной прибоем водяной травы, находя там рачков, улиток, а то и мелких рыбешек.
Всякий раз, возвращаясь с Озера, я надолго им заболевал. Я мечтал о дальних путешествиях, видел себя в грезах загорелым капитаном. И по месяцу, а то и по два мучил моих бессменных сподвижников по детским забавам — Роко и Дилана — сыновей кухарки. Заставлял строить корабли на суше, поскольку на пруд малышню, а мы считались малышней, не отпускали одних, а что за удовольствие играть под присмотром нянек? И сам первым бежал с доской для борта или жердью для мачты наперевес. Потом игры приедались, но ощущение чуда, дарованное посещением побережья — видом то ласковых и игривых, то суровых и мощных волн, ароматом чуть подгнившей травы, криками чаек — оставалось. И сохранилось, похоже, на всю жизнь.
После побега из Школы, мне не пришлось путешествовать по Озеру, но несколько дней я пробирался вдоль берега. Голодал. Тут и пригодились детские увлечения. В грудах травы отыскалась пусть мелкая, но вкусная рыба. Плотвичка-сеголетка. Так и прокормился…
Подошла и тихонько стала рядом Гелка. С недавних пор я начал узнавать ее даже не по звуку шагов, а… Не знаю, как и сказать. По запаху Силы, что ли? Наверное, еще немного и я смогу пользоваться ее способностями даже без прикосновения. Это тоже ново в науке волшебства. Спросите любого чародея и получите недвусмысленный ответ: прямой контакт мага с амулетом просто необходим для успешного волшебства.
— Я помешала?
— Нет, что ты белочка…
Тут я вспомнил — пришла пора очередного урока.
Дело в том, что на корабле, от нечего делать. я стал учить Гелку грамоте. Ну, надо же чем-то занимать себя? Да и, скажем прямо, знание бесполезным не бывает. Никогда не предугадаешь, что именно в жизни пригодится.
— Жрецу, по-моему, хуже стало, — грустно проговорила она.
Всю дорогу Гелка ухаживала за недужным Терциелом. Кормила с ложечки, поила отварами шалфея и девясила, медуницы и шиповника. Она, вообще, поначалу рвалась заботиться обо всех моряках, требовала приставить ее к котлу, в сердцах заявила, что мужскую стряпню есть — в Верхний Мир дорогу мостить. Но капитан Марий решительно воспротивился ее порывам. Сказал, мол, поверье есть — женщина на корабле к беде. И, если в пассажирах он еще потерпит существо в юбке, то приставлять ее к работе на корабле — верный способ угодить на мель или к пиратам в лапы. — Нынче с утра еле голову поднимал.