Страница:
Как же ее зовут? Точно помню, Ойхон упоминал. Еще помню, имя ее и Сотнику-Глану знакомым показалось. Да тут ничего удивительного и нет. Пригорян немного. И друг дружку они все знают. Как же Сотник ответил тогда на вопрос рудознатца: «Кем она тебе приходится, мастер Глан?» Ах да. Он ответил: «Почти что сестрой…» И мне послышалась горечь в его голосе.
А зовут черноволосую Бейоной.
Точно, Бейона!
Еще я про нее слышал, что попала землячка моего друга в фаворитки к королю. Во дворце, как у себя дома живет. При короле-вдовце, как королева. Значит, многим заправляет. Значит, вполне может и ватагу, вроде киселевой, нанять.
Теперь мой черед пришел рассматривать Бейону. Для меня поведение странноватое. В обычной ситуации, я не то, чтобы стесняюсь, но как-то остерегаюсь слишком пристально на людей глядеть.
Если женщина и поразилась, то виду не подала. Даже бровью не повела…
Дверь открылась и рука с выглядывающим из белого рукава краем кольчуги втолкнула Гелку.
Взъерошенная, словно воробышек, испуганная, она втянула голову в плечи, озираясь по сторонам.
У меня сжалось сердце от жалости.
— Ты как, белочка?
Она сперва шагнула на звук моего голоса, а потом отпрянула, как от удара плети. Видно, не забыла еще обиды. Помнится, всю дорогу молчала, старалась не глядеть в мою сторону. И, хотя вины за собой я не чувствовал, губы сами произнесли:
— Прости, дочка…
Гелка всхлипнула и шагнула мне навстречу, но голос Бейоны хлестнул плетью, останавливая наш порыв:
— Стоять!
Еще бы мы не замерли, если ее даже гвардейцы слушались.
Несколько мгновений она рассматривала нас поочередно. То меня, то Гелку. Опять что ли пытается волшебством выяснить то, чего простым глазом не видать? Не дождется. Не дам в голове копаться ни у себя, ни у дочки. Глухое раздражение начало закипать в груди. Когда-то, разозлившись хорошенько, я даже Белого — приискового нашего голову — за грудки схватил. А если бы сумел тогда до Силы дотянуться, испепелил бы на месте.
Бессознательно я потянулся в поисках частиц Силы, пытаясь отыскать их среди корпускул мирового Аэра. И неожиданно ощутил неподалеку мощный, заряженный до предела амулет.
Бейона что-то прячет?
Да нет. Не думаю. Она же меня считает чародеем. Причем, как это она сказала, «страшным чародеем с Севера». А значит, с амулетом ко мне в камеру не пошла бы. Или держала бы его постоянно под присмотром — ни выхватить, ни отнять Силу.
— Не бойся, белочка… — попытался я успокоить Гелку.
— Стой, где стоишь, чародей, — с нажимом приказала Бейона.
— Да какой же я чаро…
— Молчи! Ни с места!
— Да я…
— Садитесь на топчан, — резкий взмах руки. — Ты в правый угол, ты — в левый! И только попробуй…
— Да что пробовать?
— Сам знаешь! Садитесь!
Нам ничего не осталось, как повиноваться. Ну чего я добился бы, начав сопротивляться или спорить? Команды гвардейцам и тюремщикам о… Даже задумываться не хочется .
— Не вздумайте прикоснуться друг к другу!
Час от часу не легче! Что это с ней? С головой все в порядке?
— Прошу простить меня, — я попытался успокоить ее. — Прошу простить меня, если я чем-то вызвал твое волнение, госпожа Бейона…
— Что?! — женщина встрепенулась. — Откуда ты знаешь мое имя?
— Я догадался, госпожа.
— Каким образом? — требовательно, с нажимом, произнесла она.
Я вздохнул. — Долгая история, госпожа Бейона.
— Ничего. Время у нас есть. Рассказывай, — черноволосая поудобнее умостилась на своем табурете. — И заодно поясни мне, как попал к тебе тот амулет, что отнял Кисель?
— Пята Силы?
— Тебе даже известно его название? Любопытно…
— Да я…
— Не оправдывайся. Начинай рассказ.
Я откашлялся.
— Я узнал тебя леди Бейона по пригорянскому выговору.
— Ты знал многих пригорян? — полные губы искривила едва заметная усмешка.
— Не многих. Вернее, всего двух. У меня хорошая память на мелочи… Такие, как выговор.
— Кого же из пригорян ты знал? Да не вздыхай и не кашляй. Говори!
А! Будь что будет!
— Я видел смерть капитана Эвана, госпожа Бейона…
Она потеряла самообладание лишь на краткий миг. Дернулся уголок рта, искривилась густая бровь… И все. Вновь пригорянка сидела гордая и невозмутимая.
— Как это было? И где?
— На прииске Красная Лошадь. В березозоле сего года.
Она кивнула. Мои слова подтвердили нечто, известное и раньше. Правильно. Если Эван преследовал отряд Лох Белаха, то другие командиры наверняка о том знали. Не ведали лишь насколько далеко он заберется на север в погоне за перворожденными.
Я продолжал:
— Красная Лошадь — старый прииск. Люди ищут самоцветы уже сотни три лет, если не дольше. Жилы давно истощились, а мы все роемся…
— Это не столь важно.
— Само собой, госпожа, само собой. Красная Лошадь стоит на землях ярла Мак Кехты. Вернее, они раньше принадлежали ярлу Мак Кехте. Армия Ард'э'Клуэна избавила нас от хозяев, — я не врал — как ни крути, а так оно и есть, — пусть и невольно, но Экхард освободил старателей. Не думаю, что надолго. Была бы шея, а ярмо найдется. — Отряд Эвана, десятка полтора-два гвардейцев, гнался за последним из отряда сидов, остроухих. Его звали Лох Белах…
До кости иссеченные безжалостным настом тонкие ноги скакуна разъехались, едва наездник осадил его перед лицом посуровевшей толпы. Конь захрипел, скосил налитый багрянцем глаз и рухнул на бок. Прискакавший сид успел выдернуть ноги из стремян и стоял, слегка пошатываясь и поддерживая левой рукой свисающую плетью правую.
— … на Красной Лошади он его настиг…
Жаркое пламя трех костров жадно пожирало смолистые поленья, корежа и раскалывая их. Лошади, привязанные возле хлева, шумно отфыркивались, косились на плавающие в воздухе стайки алых светляков и трясли головами. А на стволе липы, прибитое ржавыми костылями, висело тело Лох Белаха. Вниз головой. Длинные пепельные локоны и усы смерзлись кровавыми сосульками. Открытые глаза невидяще уставились в толпу.
— … капитан Эван призвал живущих на прииске к борьбе с остроухими. А для помощи победоносной армии Ард'э'Клуэна предложил скинуться добытыми каменьями, пожертвовать на угодное богам дело. Не всем его предложение пришлось по вкусу. Но попытку сопротивления быстро задавили. Потом начался обычный грабеж с разбоем, ты уж прости меня, госпожа Бейона…
Из черноты провала между хлевом и углом «Развеселого рудокопа» вывалилась широкоплечая фигура в кольчуге и круглом шлеме. Левой рукой вояка сжимал пузатую бутылку, на ходу прикладывая горлышко к заячьей губе, а правой волочил за косу младшую дочку Харда — четырнадцатилетнюю Гелку.
— В сене зарылась, изменничье семя! Думала — не найдем!
За ним, путаясь в изодранной юбке, ползла по снегу хардова хозяйка. Она выла на одной ноте, утробно и страшно. Совершенно безумные глаза белели на покрытом кровоподтеками лице.
— … но в толпе нашелся один человек… Всего один, хотя в душе возмущались многие. Он сумел остановить Эвана и его отряд…
— Ты хочешь сказать, Молчун, — Бейона приподняла бровь. — Ты хочешь сказать, что какой-то старатель остановил два десятка конных егерей и Эвана? Пригорянина?
Я развел руками:
— Так вышло, что это старатель тоже оказался родом из Пригорья…
Легонько отпихнув меня в сторону плечом, упругими шагами он направился к бочке. Зычноголосый капитан заметил его приближение и присел вначале на корточки, не покидая своего пьедестала, а потом умостился, скрестив ноги.
— Ты? — полувопросительно обратился он к Сотнику, склоняя голову к плечу.
— Я, — отозвался тот, останавливаясь в паре шагов.
— Не ожидал.
— Я тоже.
— Ты со мной?
— Не думаю, — Сотник обвел взглядом бурлящую площадь.
— Жаль… Что скажешь?
— Останови их.
— С чего бы это?
— Я прошу тебя.
— И что с того?
— Я прошу тебя, — с нажимом повторил мой сосед.
— Нет.
— Тогда я остановлю их.
— Что ж. Попробуй, — Эван демонстративно сложил руки на груди.
Сотник не шагнул, а перетек в сторону, как капелька жидкого серебра, не затратив ни единого движения на пролетевшего у него за спиной и ухнувшего в сугроб Воробья.
— Погоди, Молчун. Кисель донес мне, что ты путешествуешь в компании девочки-арданки — вот она, больной остроухой и пригорянина. Это так?
— Да, госпожа.
— Он весьма сетовал, что не отправился лично добыть голову пригорянина и сиды. Посланные им воины не вернулись… Значит этот пригорянин…
— Да, госпожа. Я — мирный человек. Я не видел сражений и не знал настоящих бойцов. Но вряд ли найдется человек, способный противостоять мастерству Сотника.
— Кого?
— Сотника. Это кличка. Так на прииске мы называли того самого пригорянина. Признаюсь честно, Эван поступил не совсем достойно, пытался ударить в спину…
Я увидел, как Эван мчится звериным, стелящимся над землей шагом, занося в последнем, совершенно невообразимом, прыжке, сжатый двумя руками меч.
— Сзади!!! — не узнавая свой охрипший, срывающийся на фальцет, голос, заорал я.
Услышав мой голос, Сотник вывернулся как камышовый кот, пронзенный стрелой, и ударил наискось сверху вниз. Клинок раскроил капитана от плеча до грудины и застрял в кости…
Волна человеческих тел прокатилась по утоптанному снегу площади и схлынула, оставляя изломанные неподвижные тела.
Я бегом бросился к Сотнику, упавшему вслед за последним ударом на колени и продолжающему стоять над телом поверженного врага. Еще на бегу я разглядел потемневший рассеченный рукав сермяги и растекающееся черное пятно у левого колена.
Приблизившись, я тронул его за плечо:
— Позволь помочь тебе, когда-то меня учили врачевать раны…
Сотник долго молчал. Трещали прогоревшие поленья в остатках костров. В воздухе стоял острый запах гари и свежепролитой крови. А потом он, не отводя взора от мертвого тела, произнес самую длинную фразу за время нашего знакомства. И его пропитанный горечью хриплый голос стоит у меня в ушах и сейчас:
— Врачуешь ли ты раны души, Молчун? Сегодня я убил родного брата.
— … кто же знал, что Эван и Глан — родные братья?
— Что ты сказал?! — вот тут спокойствие ей изменило. Бейона всем телом подалась вперед, глаза — не меньше серебряных империалов, голос задрожал и сбился на последнем слоге почти что на писк комариный. — Повтори!
— Настоящее имя Сотника — Глан. Они с Эваном были братьями. Не знала ли ты его?
Она молчала, опустив голову. Пальцы с ровными, ухоженными ногтями изо всех сил вцепились в подол дорогого платья. Потом шепнула едва слышно:
— Круг замкнулся. Пророчество исполнилось. От судьбы не убежишь…
— Он-то помнит тебя, госпожа. Сказал — почти сестра.
Быстро, очень быстро эта женщина справляется с мимолетно выглянувшими на поверхность души чувствами. Вот и сейчас глянула твердо. Губы сжаты. Словно кружку ледяной воды в лицо плеснула.
— Еще бы не знала… Где он?
— Откуда ж мне знать? — еще немного и мои плечи болеть начнут как после работы в забое. Еще бы, столько раз пожимать ими за вечер. — Кисель разве ничего тебе не говорил?
— Что он должен был мне сказать?
Тут я обратил внимание, что наша беседа перестала напоминать допрос. Просто разговаривают двое людей. Вспоминают общих знакомых.
— В его ватага было на семь человек больше. Их он послал взять Сотника, то есть Глана, и перворожденную после того, как нас схватили.
— Глана? Всемером? — она едва не рассмеялась. — А что за остроухая с вами была?..
Не успел я открыть рот, чтобы ответить, как дверь распахнулась. Без стука, без предупреждения.
— Это еще что? Кто позволил? — Бейона вскочила, уперев руки в бока.
Ворвались два гвардейца. Не те, что сопровождали ее. Другие. Лица суровые и решительные. На поясах не дубинки, а мечи.
Гелка взвизгнула и забралась на топчан с ногами, вжимаясь в угол. Я скрипнул зубами. Еще десять дней назад она кинулась бы ко мне в поисках защиты.
— Ты арестована, — первый егерь, черноусый с перебитым и криво сросшимся носом, ткнул в грудь Бейоны пальцем. — Не вздумай сопротивляться!
— Что?! Кем арестована? По чьему приказу?
— Там узнаешь… — гвардеец грубо вцепился пятерней в ее плечо, рванул к выходу.
Второй егерь, приземистый, с бычьей шеей и светлыми кудрями, схваченными от падения на глаза тонким кожаным ремешком — похоже, уроженец одного из вольных городов, попятился и заржал не хуже застоявшегося коня.
В первый миг мне показалось, что женщина молитвенно сложила руки перед грудью, стремясь разжалобить воинов, но потом…
Бейона присела, будто в коленях подломилась, а потом стремительно выпрямилась. Такие выкрутасы выделывает на перекатах пятнистый лосось, идущий на нерест вверх по течению из Озера. И, как лососевый плавник, блеснуло нечто в ее руке.
Егерь заорал страшным голосом и схватился за низ живота. Его глаза, и без того малость навыкате, едва на лоб не вылезли от боли. От боли и испуга, надо полагать.
— Прочь, мразь! — выдохнула пригорянка и толкнула раненого плечом в грудь.
Он пошатнулся, не переставая выть от боли, и налетел на второго гвардейца, который попытался высунуться из-за плеча — ростом, как я уже упоминал, не вышел — товарища.
Но едва сумел выглянуть, как Бейона ткнула ему в лицо узким лезвием стиснутого в правой ладони корда. Где она его прятала? Неужто в рукаве?
Низкорослому егерю повезло больше, чем напарнику. Успел отпрянуть. Ну, прямо на волосинку отклонил голову. Острый клинок прошел по краю глазницы, распоров бровь. Он зарычал, оттолкнул черноусого в сторону. Сильно. Тот грянулся плечом о стену и медленно сполз по ней, уже не воя, а так, поскуливая, а крепыш бросился на Бейону. Она повторно ударила кордом, но, видать, противник попался не по зубам. Гвардеец отмахнулся от летящего в груди острия, отклонил его.
Сталь клинка заскрежетала по лезвиям кольчуги. Пригорянка зашипела и саданула егеря каблуком сапожка по голени. Махнула лезвием, на сей раз нанося не колющий, а режущий удар, но опоздала на какое-то мгновение. Воин сжал левой рукой ее запястье, хрипло выдохнув, ударил справа в ухо. Словно не с женщиной дело имел, а с равным ему кулачным бойцом.
Нет, ну нельзя же так!
Голова Бейоны мотнулась из стороны в сторону, как будто шея сломана. Коса затрепыхалась за плечами обезглавленной гадюкой…
Но она продолжала бороться. Стрыгай меня раздери!
Ударила гвардейца локтем, целясь в кадык. Попала в подбородок. Как только кость не сломала. Подбородок у бело-зеленого даже на вид был не мягче камней, из которых стены темницы сложены.
— Ах ты сука, — промычал он сквозь сжатые зубы и принялся выворачивать кисть, сжимающую корд.
Храбростью я никогда не отличался. Скажу больше, чаще труса праздную. Не очень похвальное качество, но чего правду скрывать? В драках — хоть с оружием, хоть голыми руками — мне особо делать нечего. Ну, не боец. Никогда не умел. Даже в детстве, мальцом, кто только меня в пыли не валял. Позже, правда, мои друзья-товарищи подросли и поняли — не стоит над сыном нобиля чересчур уж потешаться. Тем не менее, в схватке на деревянных мечах даже сыновья нашей кухарки — Роко и Дил — частенько забывались и легатскому сынку приходилось прятать здоровущие синяки. Но смотреть спокойно, как бьют женщину, я тоже не могу.
У самого топчана валялся опрокинутый в сутолоке табурет. Вот! Это вам не меч, не копье. Оружие в самый раз для недоучившегося чародея и бывшего старателя. Я сжал ладонями толстые ножки…
Ох и крепкий же череп оказался у светловолосого гвардейца! Первого удара он как будто и не заметил. Отмахнулся головой, словно корова от слепня. Ничего. Я привык к тяжелой нудной работе. Нужно будет — повторим. После четвертого удара, да по-моему еще и Бейона ему добавила коленом по причинному месту, ноги егеря подкосились. Он тяжело рухнул вначале на колени, а затем на бок, приложившись еще виском о дощатый край топчана.
Упал и затих. Долго его пробирало, но уж пробрало, так пробрало…
Пригорянка шагнула к первому, продолжающему подвывать черноусому гвардейцу — под его задом уже растеклась темная лужа, и быстрым движением перерезала ему горло. Нагнулась над светловолосым крепышом и ударила за ворот кольчуги. Выпрямилась, глянула на меня. Аж мурашки меж лопатками побежали — а ну, как за меня теперь возьмется? От пригорянского корда я табуретом не отобьюсь.
Но отбиваться не понадобилось. Бейона опустила глаза и присела на топчан. Поправила упавшую на глаза прядь.
— Что это было, госпожа? — я зачем-то аккуратно поставил табурет. Пошатал. Одна ножка не доставала до пола… Что я делаю? Садиться что ли собрался?
— Думаю, заговор, — тихо ответила она. Твердость из голоса никуда не делась, а вот сил схватка, видно, много отняла. — Брицелл, сучий сын. И Терциел с ним наверняка. Мор и глад!
Где-то я это ругательство уже слышал. Точно, от Сотника. Должно быть, любимое выражение всех пригорян
— Что теперь делать?
— А! — отмахнулась Бейона. Не мешай думать, мол.
Ладно. Думай. Я присел около Гелки. Нащупал ее ладошку. Маленькую, но сильную. Сжал слегка.
— Прости, белочка. Все из-за меня, дурня старого. Только я один и виноват…
Она всхлипнула. Ткнулась носом мне в плечо.
Простила, никак. Вот и славно.
Едва я протянул ладонь — погладить Гелку по голове — Бейона встрепенулась:
— Брицелл, ублюдок осла и шакала! Он меня достанет… Эти двое — не последние. Нужно убегать. Ты поможешь, Молчун?
Я опешил. И от сказанного, и от тона, каким было сказано. Еще недавно черноволосая пригорянка выступала в роли строгого судии. Сурового, но справедливого. Теперь, едва ли не дружески обратилась.
— Как мне помочь, госпожа? Боец из меня никакой. Чародейским талантом тоже Сущий Вовне обделил…
— Тебя-то обделил?
Что-то я не понял — может она чересчур сильно по голове получила?
— Меня, госпожа, меня… — почему-то вспомнилось, как разговаривал с Мак Кехтой, когда она очнулась в чужой рассечке: темнота кругом, Этлен куда-то пропал, а рядом перемазанная кровью и глиной бородатая морда салэх.
— Ну, ты скажешь, Молчун! — усмехнулась пригорянка. — Возьми девочку за руку! — в ее голосе вновь проснулись повелительные нотки.
Сам того не осознавая, я повиновался.
Во имя Сущего!
Сила просто захлестнула меня! Чистая, первородная. Еще не преобразованная ни в одну из стихий. Но сколько ее!
— Понял? — Бейона хитро прищурилась. — Я-то сразу почувствовала. Как только она вошла.
Так вот откуда мои способности. А я, грешным делом, подумал, что в момент опасности просыпаются у бывшего школяра скрытые способности, начинаю Силу тянуть из Аэра. А дело все в Гелке! И когда стуканца, Этлена заевшего, я зажарил Стрелой Пламени, и когда работников, взбунтовавшихся против рудознатца, Бичом Воздуха на порубке охаживал, я ее за руку держал.
— Так значит…
— Значит, значит, — не дала мне договорить женщина. — После объясню. Когда время будет, — запнулась и добавила. — Если оно у нас будет.
— Что нужно делать, госпожа?
— Сплети хорошее заклинание. Молния, Огненная Стрела, Огненный Шар…
— Убивать не буду, — твердо выговорил я и сцепил зубы, ожидая возражений. Довольно с меня. До сих пор совесть гложет за смерть Желвака. А ведь я его ножом пырнул обороняясь. Неизвестно еще, как бы наша драка закончилась, если бы нож под руку не подвернулся. Но умом я это понимаю, а сердце другое говорит. Шепчет, что человека жизни лишил. Уничтожил величайшее из чудес, дарованное нам Сущим Вовне. Пусть даже носитель этого чуда был жадным, мелочным, склочным и вонючим человечишкой. Как раз то самое, что сиды называют «салэх». Во всей красоте проявления.
— Ишь ты… — протянула Бейона. — Не будет он убивать. Добренький. А коли они тебя? Или девочку твою?
— Убивать не буду, — упрямо повторил я. — Защищаться буду. А убивать — нет.
— Ладно, — она глянула на меня, похоже, с уважением. Или почудилось? — Не хочешь убивать — не надо. Неволить не буду. Щит Воздуха сплетешь?
Я кивнул. Отчего же не сплести?
— Хорошо. Держи щит перед нами. А лучше и сзади. Если сумеешь колпаком загнуть…
Ну, не знаю. Не пробовал. Но попытка — не пытка, как говорил один поморянин, работавший лет пять назад на Красной Лошади. Большой шутник и прибауточник. От вина погиб..
— Попытаюсь, госпожа.
— Тут не пытаться надо, а наверняка сработать.
— Сработаю.
— Вот как? Ладно. Я покажу куда идти. Гвардейцев, если Брицелл, крыса его мать, серьезно за переворот взялся, еще много будет. Держи щит. А отогнать я их сама отгоню. Позволишь? — она протянула сильные пальцы к ладошке Гелки.
— Да разве меня спрашивать нужно? — я развел руками. — Белочка? Ты как, не возражаешь?
Вместо ответа Гелка встала с топчана и протянула нам руки. Мне правую, Бейоне — левую.
— Умница, деточка, — одобрила ее решение чародейка. — Вырвемся наверх, бежим в «Каменную курочку». Это…
— Игорный дом, — подсказал я. Не хватало, чтобы при Гелке ляпнула про бордель.
— Игорный дом, — согласно кивнула женщина. — А ты откуда знаешь?
— Мастер Ойхон сказывал.
— Рудознатец, — прибавила Гелка.
— Говорила моя бабка, что мир тесен, — задумчиво проговорила пригорянка. — Так я вот что скажу — она о его тесноте и вполовину не догадывалась. Пойдем!
Прежде, чем выйти в коридор, я сплел Щит Воздуха. Точнее, не сплел — это неправильное выражение. Кто его первым пустил, не знаю. Щит воздуха не плетут. Как можно плести из пустоты? Его лепят. Так гончар лепит тарелку из глины, хозяйка — пирог, чтобы набить его начинкой, а детвора в северных королевствах — снежки в долгую зиму. Сила сжимает, спрессовывает воздух в чуть выпуклый плотный блин — он и в самом деле напоминает щит. Да и хозяина оберегает и от оружия, и от вражьей магии — чем не щит? Вот только, убейте меня на месте, если я понимаю, из чего он делается. Ведь пустота же! Но, тем не менее, защитные заклинания у меня всегда получались лучше, чем атакующие.
Бейона шагала рядом. Напряженная, сосредоточенная. Интересно, какой удар она приготовила по возможным врагам? И где ее корд? Исчез так же незаметно, как и появился.
Когда мы прошагали до конца коридора и остановились перед закрытой дверью со смазанным жиром стальным засовом, она бросила мне, не оборачиваясь:
— Да. Еще. Слышь, Молчун. Госпожой меня не зови. Не надо. Просто Бейона.
Кто бы возражал?
— А теперь вышиби дверь, Молчун.
Вначале я подумал о магии. Кулак Воздуха мог бы открыть любой запертый проход с легкостью. Хоть десяток замков на засовы повесь. А потом решил — не стоит. И с размаху врезал правой ногой в самую середку двери.
ГЛАВА IV
Осенний закат не чета летнему. Если в теплое время года темнеет быстро, то в слякотную погоду, кажется, и сумерки размазаны по уходящему дню, раскисшие от противного мелкого дождика, как кожаная сбруя, не пропитанная жиром.
Белый день в конце златолиста переходит в ночь медленно, постепенно, опасаясь спугнуть. Хорошо — глаза успевают привыкнуть к темноте. Ведь Фан-Белл, да и Трегетройм тоже, не Соль—Эльрин. Это в столице Приозерной империи на ночь зажигают масляные светильники, выстроенные в ряд по главным улицам, по краю больших площадей, у фасадов самых важных зданий, вроде Священного Синклита, Библиотеки, Амфитеатра, Адмиралтейства. Горят фонари в стольном граде озерников до рассвета. Нарочно для того приставленные люди осматривают их, проверяют, подливают масла, чистят. И люди не боятся по улицам гулять даже после заката. Понятное дело, все сказанное относится к центральной части города. Есть в Соль-Эльрине и кварталы ремесленников, и трущобы, населенные вольноотпущенниками-бессребрениками, и вовсе необузданная припортовая часть, куда даже наряды городской стражи без особой надобности не суются. Так что гордые заверения жителей империи — мы де цивилизованный народ, а вы там у себя на Севере все до одного варвары — встречают всякий раз возражения ушлых купцов-северян — главная улица — еще не весь город, а столица — еще не вся Империя. Целуйте, мол, свои светильники куда попадете, а захотят на нож ростовщика поставить, подловят на темной улочке.
Вот только в северных королевствах и той малости нет. Никто никогда улиц не освещал. Ни в Трегетройме, ни в Фан-Белле, не говоря уже о столице Повесья — Весеграде.
Да и то сказать, как их осветишь?
Дома в северных городах теснятся внутри городской крепостной стены. У трейгов она каменная, высотой двенадцать локтей — предмет постоянной гордости правящей династии. У арданов вместо стены — вал, покрытый сверху обожженной глиной, а по самому гребню — частокол. Каждое бревно — обхват, сверху обтесано на остряк, и высоты тоже немалой — около десятка локтей. Из-за тесноты никакого порядка в застройке не соблюдается. Каждый лепит себе жилище, как попало. Потому улицы и переулки получаются узкими и кривыми — в народе говорят: словно бычок струйку пустил. Так что ни фонарщиков, ни фонарей не напасешься.
А зовут черноволосую Бейоной.
Точно, Бейона!
Еще я про нее слышал, что попала землячка моего друга в фаворитки к королю. Во дворце, как у себя дома живет. При короле-вдовце, как королева. Значит, многим заправляет. Значит, вполне может и ватагу, вроде киселевой, нанять.
Теперь мой черед пришел рассматривать Бейону. Для меня поведение странноватое. В обычной ситуации, я не то, чтобы стесняюсь, но как-то остерегаюсь слишком пристально на людей глядеть.
Если женщина и поразилась, то виду не подала. Даже бровью не повела…
Дверь открылась и рука с выглядывающим из белого рукава краем кольчуги втолкнула Гелку.
Взъерошенная, словно воробышек, испуганная, она втянула голову в плечи, озираясь по сторонам.
У меня сжалось сердце от жалости.
— Ты как, белочка?
Она сперва шагнула на звук моего голоса, а потом отпрянула, как от удара плети. Видно, не забыла еще обиды. Помнится, всю дорогу молчала, старалась не глядеть в мою сторону. И, хотя вины за собой я не чувствовал, губы сами произнесли:
— Прости, дочка…
Гелка всхлипнула и шагнула мне навстречу, но голос Бейоны хлестнул плетью, останавливая наш порыв:
— Стоять!
Еще бы мы не замерли, если ее даже гвардейцы слушались.
Несколько мгновений она рассматривала нас поочередно. То меня, то Гелку. Опять что ли пытается волшебством выяснить то, чего простым глазом не видать? Не дождется. Не дам в голове копаться ни у себя, ни у дочки. Глухое раздражение начало закипать в груди. Когда-то, разозлившись хорошенько, я даже Белого — приискового нашего голову — за грудки схватил. А если бы сумел тогда до Силы дотянуться, испепелил бы на месте.
Бессознательно я потянулся в поисках частиц Силы, пытаясь отыскать их среди корпускул мирового Аэра. И неожиданно ощутил неподалеку мощный, заряженный до предела амулет.
Бейона что-то прячет?
Да нет. Не думаю. Она же меня считает чародеем. Причем, как это она сказала, «страшным чародеем с Севера». А значит, с амулетом ко мне в камеру не пошла бы. Или держала бы его постоянно под присмотром — ни выхватить, ни отнять Силу.
— Не бойся, белочка… — попытался я успокоить Гелку.
— Стой, где стоишь, чародей, — с нажимом приказала Бейона.
— Да какой же я чаро…
— Молчи! Ни с места!
— Да я…
— Садитесь на топчан, — резкий взмах руки. — Ты в правый угол, ты — в левый! И только попробуй…
— Да что пробовать?
— Сам знаешь! Садитесь!
Нам ничего не осталось, как повиноваться. Ну чего я добился бы, начав сопротивляться или спорить? Команды гвардейцам и тюремщикам о… Даже задумываться не хочется .
— Не вздумайте прикоснуться друг к другу!
Час от часу не легче! Что это с ней? С головой все в порядке?
— Прошу простить меня, — я попытался успокоить ее. — Прошу простить меня, если я чем-то вызвал твое волнение, госпожа Бейона…
— Что?! — женщина встрепенулась. — Откуда ты знаешь мое имя?
— Я догадался, госпожа.
— Каким образом? — требовательно, с нажимом, произнесла она.
Я вздохнул. — Долгая история, госпожа Бейона.
— Ничего. Время у нас есть. Рассказывай, — черноволосая поудобнее умостилась на своем табурете. — И заодно поясни мне, как попал к тебе тот амулет, что отнял Кисель?
— Пята Силы?
— Тебе даже известно его название? Любопытно…
— Да я…
— Не оправдывайся. Начинай рассказ.
Я откашлялся.
— Я узнал тебя леди Бейона по пригорянскому выговору.
— Ты знал многих пригорян? — полные губы искривила едва заметная усмешка.
— Не многих. Вернее, всего двух. У меня хорошая память на мелочи… Такие, как выговор.
— Кого же из пригорян ты знал? Да не вздыхай и не кашляй. Говори!
А! Будь что будет!
— Я видел смерть капитана Эвана, госпожа Бейона…
Она потеряла самообладание лишь на краткий миг. Дернулся уголок рта, искривилась густая бровь… И все. Вновь пригорянка сидела гордая и невозмутимая.
— Как это было? И где?
— На прииске Красная Лошадь. В березозоле сего года.
Она кивнула. Мои слова подтвердили нечто, известное и раньше. Правильно. Если Эван преследовал отряд Лох Белаха, то другие командиры наверняка о том знали. Не ведали лишь насколько далеко он заберется на север в погоне за перворожденными.
Я продолжал:
— Красная Лошадь — старый прииск. Люди ищут самоцветы уже сотни три лет, если не дольше. Жилы давно истощились, а мы все роемся…
— Это не столь важно.
— Само собой, госпожа, само собой. Красная Лошадь стоит на землях ярла Мак Кехты. Вернее, они раньше принадлежали ярлу Мак Кехте. Армия Ард'э'Клуэна избавила нас от хозяев, — я не врал — как ни крути, а так оно и есть, — пусть и невольно, но Экхард освободил старателей. Не думаю, что надолго. Была бы шея, а ярмо найдется. — Отряд Эвана, десятка полтора-два гвардейцев, гнался за последним из отряда сидов, остроухих. Его звали Лох Белах…
До кости иссеченные безжалостным настом тонкие ноги скакуна разъехались, едва наездник осадил его перед лицом посуровевшей толпы. Конь захрипел, скосил налитый багрянцем глаз и рухнул на бок. Прискакавший сид успел выдернуть ноги из стремян и стоял, слегка пошатываясь и поддерживая левой рукой свисающую плетью правую.
— … на Красной Лошади он его настиг…
Жаркое пламя трех костров жадно пожирало смолистые поленья, корежа и раскалывая их. Лошади, привязанные возле хлева, шумно отфыркивались, косились на плавающие в воздухе стайки алых светляков и трясли головами. А на стволе липы, прибитое ржавыми костылями, висело тело Лох Белаха. Вниз головой. Длинные пепельные локоны и усы смерзлись кровавыми сосульками. Открытые глаза невидяще уставились в толпу.
— … капитан Эван призвал живущих на прииске к борьбе с остроухими. А для помощи победоносной армии Ард'э'Клуэна предложил скинуться добытыми каменьями, пожертвовать на угодное богам дело. Не всем его предложение пришлось по вкусу. Но попытку сопротивления быстро задавили. Потом начался обычный грабеж с разбоем, ты уж прости меня, госпожа Бейона…
Из черноты провала между хлевом и углом «Развеселого рудокопа» вывалилась широкоплечая фигура в кольчуге и круглом шлеме. Левой рукой вояка сжимал пузатую бутылку, на ходу прикладывая горлышко к заячьей губе, а правой волочил за косу младшую дочку Харда — четырнадцатилетнюю Гелку.
— В сене зарылась, изменничье семя! Думала — не найдем!
За ним, путаясь в изодранной юбке, ползла по снегу хардова хозяйка. Она выла на одной ноте, утробно и страшно. Совершенно безумные глаза белели на покрытом кровоподтеками лице.
— … но в толпе нашелся один человек… Всего один, хотя в душе возмущались многие. Он сумел остановить Эвана и его отряд…
— Ты хочешь сказать, Молчун, — Бейона приподняла бровь. — Ты хочешь сказать, что какой-то старатель остановил два десятка конных егерей и Эвана? Пригорянина?
Я развел руками:
— Так вышло, что это старатель тоже оказался родом из Пригорья…
Легонько отпихнув меня в сторону плечом, упругими шагами он направился к бочке. Зычноголосый капитан заметил его приближение и присел вначале на корточки, не покидая своего пьедестала, а потом умостился, скрестив ноги.
— Ты? — полувопросительно обратился он к Сотнику, склоняя голову к плечу.
— Я, — отозвался тот, останавливаясь в паре шагов.
— Не ожидал.
— Я тоже.
— Ты со мной?
— Не думаю, — Сотник обвел взглядом бурлящую площадь.
— Жаль… Что скажешь?
— Останови их.
— С чего бы это?
— Я прошу тебя.
— И что с того?
— Я прошу тебя, — с нажимом повторил мой сосед.
— Нет.
— Тогда я остановлю их.
— Что ж. Попробуй, — Эван демонстративно сложил руки на груди.
Сотник не шагнул, а перетек в сторону, как капелька жидкого серебра, не затратив ни единого движения на пролетевшего у него за спиной и ухнувшего в сугроб Воробья.
— Погоди, Молчун. Кисель донес мне, что ты путешествуешь в компании девочки-арданки — вот она, больной остроухой и пригорянина. Это так?
— Да, госпожа.
— Он весьма сетовал, что не отправился лично добыть голову пригорянина и сиды. Посланные им воины не вернулись… Значит этот пригорянин…
— Да, госпожа. Я — мирный человек. Я не видел сражений и не знал настоящих бойцов. Но вряд ли найдется человек, способный противостоять мастерству Сотника.
— Кого?
— Сотника. Это кличка. Так на прииске мы называли того самого пригорянина. Признаюсь честно, Эван поступил не совсем достойно, пытался ударить в спину…
Я увидел, как Эван мчится звериным, стелящимся над землей шагом, занося в последнем, совершенно невообразимом, прыжке, сжатый двумя руками меч.
— Сзади!!! — не узнавая свой охрипший, срывающийся на фальцет, голос, заорал я.
Услышав мой голос, Сотник вывернулся как камышовый кот, пронзенный стрелой, и ударил наискось сверху вниз. Клинок раскроил капитана от плеча до грудины и застрял в кости…
Волна человеческих тел прокатилась по утоптанному снегу площади и схлынула, оставляя изломанные неподвижные тела.
Я бегом бросился к Сотнику, упавшему вслед за последним ударом на колени и продолжающему стоять над телом поверженного врага. Еще на бегу я разглядел потемневший рассеченный рукав сермяги и растекающееся черное пятно у левого колена.
Приблизившись, я тронул его за плечо:
— Позволь помочь тебе, когда-то меня учили врачевать раны…
Сотник долго молчал. Трещали прогоревшие поленья в остатках костров. В воздухе стоял острый запах гари и свежепролитой крови. А потом он, не отводя взора от мертвого тела, произнес самую длинную фразу за время нашего знакомства. И его пропитанный горечью хриплый голос стоит у меня в ушах и сейчас:
— Врачуешь ли ты раны души, Молчун? Сегодня я убил родного брата.
— … кто же знал, что Эван и Глан — родные братья?
— Что ты сказал?! — вот тут спокойствие ей изменило. Бейона всем телом подалась вперед, глаза — не меньше серебряных империалов, голос задрожал и сбился на последнем слоге почти что на писк комариный. — Повтори!
— Настоящее имя Сотника — Глан. Они с Эваном были братьями. Не знала ли ты его?
Она молчала, опустив голову. Пальцы с ровными, ухоженными ногтями изо всех сил вцепились в подол дорогого платья. Потом шепнула едва слышно:
— Круг замкнулся. Пророчество исполнилось. От судьбы не убежишь…
— Он-то помнит тебя, госпожа. Сказал — почти сестра.
Быстро, очень быстро эта женщина справляется с мимолетно выглянувшими на поверхность души чувствами. Вот и сейчас глянула твердо. Губы сжаты. Словно кружку ледяной воды в лицо плеснула.
— Еще бы не знала… Где он?
— Откуда ж мне знать? — еще немного и мои плечи болеть начнут как после работы в забое. Еще бы, столько раз пожимать ими за вечер. — Кисель разве ничего тебе не говорил?
— Что он должен был мне сказать?
Тут я обратил внимание, что наша беседа перестала напоминать допрос. Просто разговаривают двое людей. Вспоминают общих знакомых.
— В его ватага было на семь человек больше. Их он послал взять Сотника, то есть Глана, и перворожденную после того, как нас схватили.
— Глана? Всемером? — она едва не рассмеялась. — А что за остроухая с вами была?..
Не успел я открыть рот, чтобы ответить, как дверь распахнулась. Без стука, без предупреждения.
— Это еще что? Кто позволил? — Бейона вскочила, уперев руки в бока.
Ворвались два гвардейца. Не те, что сопровождали ее. Другие. Лица суровые и решительные. На поясах не дубинки, а мечи.
Гелка взвизгнула и забралась на топчан с ногами, вжимаясь в угол. Я скрипнул зубами. Еще десять дней назад она кинулась бы ко мне в поисках защиты.
— Ты арестована, — первый егерь, черноусый с перебитым и криво сросшимся носом, ткнул в грудь Бейоны пальцем. — Не вздумай сопротивляться!
— Что?! Кем арестована? По чьему приказу?
— Там узнаешь… — гвардеец грубо вцепился пятерней в ее плечо, рванул к выходу.
Второй егерь, приземистый, с бычьей шеей и светлыми кудрями, схваченными от падения на глаза тонким кожаным ремешком — похоже, уроженец одного из вольных городов, попятился и заржал не хуже застоявшегося коня.
В первый миг мне показалось, что женщина молитвенно сложила руки перед грудью, стремясь разжалобить воинов, но потом…
Бейона присела, будто в коленях подломилась, а потом стремительно выпрямилась. Такие выкрутасы выделывает на перекатах пятнистый лосось, идущий на нерест вверх по течению из Озера. И, как лососевый плавник, блеснуло нечто в ее руке.
Егерь заорал страшным голосом и схватился за низ живота. Его глаза, и без того малость навыкате, едва на лоб не вылезли от боли. От боли и испуга, надо полагать.
— Прочь, мразь! — выдохнула пригорянка и толкнула раненого плечом в грудь.
Он пошатнулся, не переставая выть от боли, и налетел на второго гвардейца, который попытался высунуться из-за плеча — ростом, как я уже упоминал, не вышел — товарища.
Но едва сумел выглянуть, как Бейона ткнула ему в лицо узким лезвием стиснутого в правой ладони корда. Где она его прятала? Неужто в рукаве?
Низкорослому егерю повезло больше, чем напарнику. Успел отпрянуть. Ну, прямо на волосинку отклонил голову. Острый клинок прошел по краю глазницы, распоров бровь. Он зарычал, оттолкнул черноусого в сторону. Сильно. Тот грянулся плечом о стену и медленно сполз по ней, уже не воя, а так, поскуливая, а крепыш бросился на Бейону. Она повторно ударила кордом, но, видать, противник попался не по зубам. Гвардеец отмахнулся от летящего в груди острия, отклонил его.
Сталь клинка заскрежетала по лезвиям кольчуги. Пригорянка зашипела и саданула егеря каблуком сапожка по голени. Махнула лезвием, на сей раз нанося не колющий, а режущий удар, но опоздала на какое-то мгновение. Воин сжал левой рукой ее запястье, хрипло выдохнув, ударил справа в ухо. Словно не с женщиной дело имел, а с равным ему кулачным бойцом.
Нет, ну нельзя же так!
Голова Бейоны мотнулась из стороны в сторону, как будто шея сломана. Коса затрепыхалась за плечами обезглавленной гадюкой…
Но она продолжала бороться. Стрыгай меня раздери!
Ударила гвардейца локтем, целясь в кадык. Попала в подбородок. Как только кость не сломала. Подбородок у бело-зеленого даже на вид был не мягче камней, из которых стены темницы сложены.
— Ах ты сука, — промычал он сквозь сжатые зубы и принялся выворачивать кисть, сжимающую корд.
Храбростью я никогда не отличался. Скажу больше, чаще труса праздную. Не очень похвальное качество, но чего правду скрывать? В драках — хоть с оружием, хоть голыми руками — мне особо делать нечего. Ну, не боец. Никогда не умел. Даже в детстве, мальцом, кто только меня в пыли не валял. Позже, правда, мои друзья-товарищи подросли и поняли — не стоит над сыном нобиля чересчур уж потешаться. Тем не менее, в схватке на деревянных мечах даже сыновья нашей кухарки — Роко и Дил — частенько забывались и легатскому сынку приходилось прятать здоровущие синяки. Но смотреть спокойно, как бьют женщину, я тоже не могу.
У самого топчана валялся опрокинутый в сутолоке табурет. Вот! Это вам не меч, не копье. Оружие в самый раз для недоучившегося чародея и бывшего старателя. Я сжал ладонями толстые ножки…
Ох и крепкий же череп оказался у светловолосого гвардейца! Первого удара он как будто и не заметил. Отмахнулся головой, словно корова от слепня. Ничего. Я привык к тяжелой нудной работе. Нужно будет — повторим. После четвертого удара, да по-моему еще и Бейона ему добавила коленом по причинному месту, ноги егеря подкосились. Он тяжело рухнул вначале на колени, а затем на бок, приложившись еще виском о дощатый край топчана.
Упал и затих. Долго его пробирало, но уж пробрало, так пробрало…
Пригорянка шагнула к первому, продолжающему подвывать черноусому гвардейцу — под его задом уже растеклась темная лужа, и быстрым движением перерезала ему горло. Нагнулась над светловолосым крепышом и ударила за ворот кольчуги. Выпрямилась, глянула на меня. Аж мурашки меж лопатками побежали — а ну, как за меня теперь возьмется? От пригорянского корда я табуретом не отобьюсь.
Но отбиваться не понадобилось. Бейона опустила глаза и присела на топчан. Поправила упавшую на глаза прядь.
— Что это было, госпожа? — я зачем-то аккуратно поставил табурет. Пошатал. Одна ножка не доставала до пола… Что я делаю? Садиться что ли собрался?
— Думаю, заговор, — тихо ответила она. Твердость из голоса никуда не делась, а вот сил схватка, видно, много отняла. — Брицелл, сучий сын. И Терциел с ним наверняка. Мор и глад!
Где-то я это ругательство уже слышал. Точно, от Сотника. Должно быть, любимое выражение всех пригорян
— Что теперь делать?
— А! — отмахнулась Бейона. Не мешай думать, мол.
Ладно. Думай. Я присел около Гелки. Нащупал ее ладошку. Маленькую, но сильную. Сжал слегка.
— Прости, белочка. Все из-за меня, дурня старого. Только я один и виноват…
Она всхлипнула. Ткнулась носом мне в плечо.
Простила, никак. Вот и славно.
Едва я протянул ладонь — погладить Гелку по голове — Бейона встрепенулась:
— Брицелл, ублюдок осла и шакала! Он меня достанет… Эти двое — не последние. Нужно убегать. Ты поможешь, Молчун?
Я опешил. И от сказанного, и от тона, каким было сказано. Еще недавно черноволосая пригорянка выступала в роли строгого судии. Сурового, но справедливого. Теперь, едва ли не дружески обратилась.
— Как мне помочь, госпожа? Боец из меня никакой. Чародейским талантом тоже Сущий Вовне обделил…
— Тебя-то обделил?
Что-то я не понял — может она чересчур сильно по голове получила?
— Меня, госпожа, меня… — почему-то вспомнилось, как разговаривал с Мак Кехтой, когда она очнулась в чужой рассечке: темнота кругом, Этлен куда-то пропал, а рядом перемазанная кровью и глиной бородатая морда салэх.
— Ну, ты скажешь, Молчун! — усмехнулась пригорянка. — Возьми девочку за руку! — в ее голосе вновь проснулись повелительные нотки.
Сам того не осознавая, я повиновался.
Во имя Сущего!
Сила просто захлестнула меня! Чистая, первородная. Еще не преобразованная ни в одну из стихий. Но сколько ее!
— Понял? — Бейона хитро прищурилась. — Я-то сразу почувствовала. Как только она вошла.
Так вот откуда мои способности. А я, грешным делом, подумал, что в момент опасности просыпаются у бывшего школяра скрытые способности, начинаю Силу тянуть из Аэра. А дело все в Гелке! И когда стуканца, Этлена заевшего, я зажарил Стрелой Пламени, и когда работников, взбунтовавшихся против рудознатца, Бичом Воздуха на порубке охаживал, я ее за руку держал.
— Так значит…
— Значит, значит, — не дала мне договорить женщина. — После объясню. Когда время будет, — запнулась и добавила. — Если оно у нас будет.
— Что нужно делать, госпожа?
— Сплети хорошее заклинание. Молния, Огненная Стрела, Огненный Шар…
— Убивать не буду, — твердо выговорил я и сцепил зубы, ожидая возражений. Довольно с меня. До сих пор совесть гложет за смерть Желвака. А ведь я его ножом пырнул обороняясь. Неизвестно еще, как бы наша драка закончилась, если бы нож под руку не подвернулся. Но умом я это понимаю, а сердце другое говорит. Шепчет, что человека жизни лишил. Уничтожил величайшее из чудес, дарованное нам Сущим Вовне. Пусть даже носитель этого чуда был жадным, мелочным, склочным и вонючим человечишкой. Как раз то самое, что сиды называют «салэх». Во всей красоте проявления.
— Ишь ты… — протянула Бейона. — Не будет он убивать. Добренький. А коли они тебя? Или девочку твою?
— Убивать не буду, — упрямо повторил я. — Защищаться буду. А убивать — нет.
— Ладно, — она глянула на меня, похоже, с уважением. Или почудилось? — Не хочешь убивать — не надо. Неволить не буду. Щит Воздуха сплетешь?
Я кивнул. Отчего же не сплести?
— Хорошо. Держи щит перед нами. А лучше и сзади. Если сумеешь колпаком загнуть…
Ну, не знаю. Не пробовал. Но попытка — не пытка, как говорил один поморянин, работавший лет пять назад на Красной Лошади. Большой шутник и прибауточник. От вина погиб..
— Попытаюсь, госпожа.
— Тут не пытаться надо, а наверняка сработать.
— Сработаю.
— Вот как? Ладно. Я покажу куда идти. Гвардейцев, если Брицелл, крыса его мать, серьезно за переворот взялся, еще много будет. Держи щит. А отогнать я их сама отгоню. Позволишь? — она протянула сильные пальцы к ладошке Гелки.
— Да разве меня спрашивать нужно? — я развел руками. — Белочка? Ты как, не возражаешь?
Вместо ответа Гелка встала с топчана и протянула нам руки. Мне правую, Бейоне — левую.
— Умница, деточка, — одобрила ее решение чародейка. — Вырвемся наверх, бежим в «Каменную курочку». Это…
— Игорный дом, — подсказал я. Не хватало, чтобы при Гелке ляпнула про бордель.
— Игорный дом, — согласно кивнула женщина. — А ты откуда знаешь?
— Мастер Ойхон сказывал.
— Рудознатец, — прибавила Гелка.
— Говорила моя бабка, что мир тесен, — задумчиво проговорила пригорянка. — Так я вот что скажу — она о его тесноте и вполовину не догадывалась. Пойдем!
Прежде, чем выйти в коридор, я сплел Щит Воздуха. Точнее, не сплел — это неправильное выражение. Кто его первым пустил, не знаю. Щит воздуха не плетут. Как можно плести из пустоты? Его лепят. Так гончар лепит тарелку из глины, хозяйка — пирог, чтобы набить его начинкой, а детвора в северных королевствах — снежки в долгую зиму. Сила сжимает, спрессовывает воздух в чуть выпуклый плотный блин — он и в самом деле напоминает щит. Да и хозяина оберегает и от оружия, и от вражьей магии — чем не щит? Вот только, убейте меня на месте, если я понимаю, из чего он делается. Ведь пустота же! Но, тем не менее, защитные заклинания у меня всегда получались лучше, чем атакующие.
Бейона шагала рядом. Напряженная, сосредоточенная. Интересно, какой удар она приготовила по возможным врагам? И где ее корд? Исчез так же незаметно, как и появился.
Когда мы прошагали до конца коридора и остановились перед закрытой дверью со смазанным жиром стальным засовом, она бросила мне, не оборачиваясь:
— Да. Еще. Слышь, Молчун. Госпожой меня не зови. Не надо. Просто Бейона.
Кто бы возражал?
— А теперь вышиби дверь, Молчун.
Вначале я подумал о магии. Кулак Воздуха мог бы открыть любой запертый проход с легкостью. Хоть десяток замков на засовы повесь. А потом решил — не стоит. И с размаху врезал правой ногой в самую середку двери.
ГЛАВА IV
Ард'э'Клуэн, Фан-Белл, переулок Кошкодера,
златолист, день двадцать первый, сумерки
Осенний закат не чета летнему. Если в теплое время года темнеет быстро, то в слякотную погоду, кажется, и сумерки размазаны по уходящему дню, раскисшие от противного мелкого дождика, как кожаная сбруя, не пропитанная жиром.
Белый день в конце златолиста переходит в ночь медленно, постепенно, опасаясь спугнуть. Хорошо — глаза успевают привыкнуть к темноте. Ведь Фан-Белл, да и Трегетройм тоже, не Соль—Эльрин. Это в столице Приозерной империи на ночь зажигают масляные светильники, выстроенные в ряд по главным улицам, по краю больших площадей, у фасадов самых важных зданий, вроде Священного Синклита, Библиотеки, Амфитеатра, Адмиралтейства. Горят фонари в стольном граде озерников до рассвета. Нарочно для того приставленные люди осматривают их, проверяют, подливают масла, чистят. И люди не боятся по улицам гулять даже после заката. Понятное дело, все сказанное относится к центральной части города. Есть в Соль-Эльрине и кварталы ремесленников, и трущобы, населенные вольноотпущенниками-бессребрениками, и вовсе необузданная припортовая часть, куда даже наряды городской стражи без особой надобности не суются. Так что гордые заверения жителей империи — мы де цивилизованный народ, а вы там у себя на Севере все до одного варвары — встречают всякий раз возражения ушлых купцов-северян — главная улица — еще не весь город, а столица — еще не вся Империя. Целуйте, мол, свои светильники куда попадете, а захотят на нож ростовщика поставить, подловят на темной улочке.
Вот только в северных королевствах и той малости нет. Никто никогда улиц не освещал. Ни в Трегетройме, ни в Фан-Белле, не говоря уже о столице Повесья — Весеграде.
Да и то сказать, как их осветишь?
Дома в северных городах теснятся внутри городской крепостной стены. У трейгов она каменная, высотой двенадцать локтей — предмет постоянной гордости правящей династии. У арданов вместо стены — вал, покрытый сверху обожженной глиной, а по самому гребню — частокол. Каждое бревно — обхват, сверху обтесано на остряк, и высоты тоже немалой — около десятка локтей. Из-за тесноты никакого порядка в застройке не соблюдается. Каждый лепит себе жилище, как попало. Потому улицы и переулки получаются узкими и кривыми — в народе говорят: словно бычок струйку пустил. Так что ни фонарщиков, ни фонарей не напасешься.