Страница:
трон, поджидала компанию, чтобы продолжить свои рассказ:
"В моем доме произошла потеря, которую я не могла пережить во многих
отношениях. Речь идет об Эжени; я любила ее больше всех; из-за ее поразительной
услужливости она была мне необходима при всех операциях, приносивших деньги. И вот
эту Эжени у меня выкрали самым странным способом. Один слуга, которому заплатили
большую сумму денег, пришел к ней -- отвезти за город на ужин, за который она получит
семь или восемь луидоров. Меня не было дома, когда это произошло, а то бы я, конечно,
не разрешила ей уехать с неизвестным человеком. Но он обратился к ней
непосредственно, и она согласилась... Больше я ее никогда не видела..."
"И не увидишь, -- вмешалась Ла Дегранж. -- Партия, которую ей предложили, была
последней в ее жизни. И я расскажу, когда придет мой час, как она была разыграна с этой
красивой девушкой."
"О да, это была редкая красавица! -- вздохнула Дюкло. -- Ей было двадцать лет.
Лицо тонкое и удивительно приятное..."
"И к тому же самое красивое тело в Париже! -- добавила Ла Дегранж. -- Но все эти
достоинства обернулись для нее бедой. Однако, продолжайте, не будем останавливаться
на частностях."
"Ее заменила Люсиль, -- возобновила рассказ Дюкло, -- и в моем сердце, и в моей
постели, но не в работе с клиентами, так как для этого ей надо было обладать не только
услужливостью, но и покорностью. Как бы то ни было, я ей доверила вскоре после этого
настоятеля монастыря Бенедиктинов, который приходил ко мне время от времени и
которым обычно занималась Эжени.
После того, как этот святой отец вылизал ей зад и долго взасос целовал в губы, надо
было легонько постегать его розгами по члену -- и он разрядится; ничего больше не
требовалось, только розги. Его высшим удовольствием было видеть, как девушка ударами
розг выбивала из его члена капли спермы, которые вылетали к воздух.
На другой день я сама обслуживала клиента, которому потребовалось не менее ста
ударов розг по заду. Перед этим он лизал мой задний проход и тер рукой свой член.
Третий клиент снова пришел ко мне через некоторое время. Этот любил церемонии: о
его приходе я была уведомлена за восемь дней. Мне было поставлено условие, чтобы все
это время я не мыла ни одной части своего тела и особенно -- задний проход, не чистила
зубы и не полоскала рот и чтобы в момент уведомления я положила в горшок с мочой и
калом по крайней мере три связки розг. Спустя восемь дней он пришел. Это был старый
таможенный чиновник, человек с большим достатком, вдовец без детей, который часто
проводил время подобным образом. Первым делом он выяснил, точно ли я выполнила его
инструкцию о воздержании от умывания. Я заверила его, что все было выполнено в
точном соответствии с его желанием. Чтобы в этом убедиться, он начал с поцелуя в губы,
который, без сомнения, его удовлетворил; после этого член поднялся наверх. (Если бы
при этом поцелуе он почувствовал, что я пользовалась зубной пастой, то не начал бы
своей партии!)
Итак, он смотрит на розги в горшке, куда я их положила, потом требует, чтобы я
разделась, и начинает нюхать каждую часть моего тела, особенно те места, которые
запретил мне мыть. Так как я выполнила все точно, он нашел там тот аромат, которого
жаждал: я увидела, как он воспламенился и воскликнул: "Да, да, как раз так, как я хочу!"
Я начала обрабатывать ему зад. Кожа на нем была коричневого цвета и очень жесткая.
После того, как я натерла этот натруженный зад, я достала из горшка розги и, не вытирая
их, начала стегать со всей силой. Он даже не шевельнулся. Мои удары не могли
сокрушить эту неприступную цитадель. После первой атаки я засунула три пальца в его
задний проход и начала изо всех сил его раздирать. Но его кожа была бесчувственной: он
даже не вздрогнул. После двух первых церемоний я легла на кровать животом вниз, он
встал на колени, раздвинул мне ноги и языком начал лизать один за другим оба моих
прохода, которые после принятых мною по его приказу мер не были слишком
благоуханными. После того, как он насосался вдоволь, я вновь начала его стегать, потом
он снова, стоя на коленях, лизал меня. И так продолжалось, по меньшей мере, пятнадцать
раз. Наконец, освоив хорошо свою роль и внимательно следя за состоянием его пушки, я
время от времени бросала на него взгляды, не трогая его. Во время очередного лизания,
когда он стоял на коленях, я выпустила ему под нос кусочек кала. Он отшатнулся, сказал,
что я нахалка и -- разрядился, сам взяв в руки свое оружие и испуская вопли, которые
можно было слышать с улицы, несмотря на все принятые мною предосторожности. Мой
кусочек кала упал на пол. Он только понюхал его, в рот не взял и ни разу не дотронулся.
Он получил не менее двухсот ударов розгами и так привык к ним, что от всей процедуры
на его коже остался лишь едва заметный след."
* * *
"Вот, наконец, зад, который может поспорить с твоим, Председатель! -- воскликнул
Герцог."
"Конечно, конечно, -- пробормотал Кюрваль, зад которого в этот момент как раз
растирала Алина. -- Я одобряю поведение упомянутого господина, поскольку оно вполне
соответствует моим вкусам и привычкам. Лично я приветствую отсутствие биде и вообще
всякого мытья. Мне хотелось бы, чтобы срок воздержания от омовений был еще увеличен
-- по крайней мере, до трех месяцев!"
"Ну, Председатель, ты преувеличиваешь! -- заметил Герцог."
"Вовсе нет, -- возразил Кюрваль. -- Спросите у Алины, она вам скажет. Я так привык
к этому состоянию, что вообще не замечаю, мылся я или нет. Но что я знаю наверняка, так
это то, что сейчас хотел бы иметь самую грязную шлюху, чтобы ее перемазанный
дерьмом зад стал моей уборной. А ну-ка, Тереза, разве ты не самая грязная женщина на
свете? -- Сунь-ка мне под нос свою пахнущую за версту задницу и выдави кусочек
годна!"
Тереза подошла, подставила Председателю свой отвратительный, поблекший зад и
выдавила ему желанный кусочек кала. Алина держала в руках его хобот -- и
Председатель разрядился.
* * *
А Дюкло возобновила рассказ:
"Один старик, который принимал каждый раз новую девицу для операции, которую я
вам сейчас опишу, попросил меня через свою приятельницу прийти к нему. Мне
рассказали о церемонии, к которой привык этот развратник. Я пришла к нему, он бросил
на меня опытный, цепкий взгляд, свойственный порочным людям, которые с первого
взгляда могут оценить, что за объект им предлагают.
"Мне сказали, что у вас красивый зад, -- сообщил он мне. -- А так как я вот уже
шестьдесят лет питаю слабость к красивым задницам, я хочу увидеть, соответствует ли он
вашей репутации. Поднимите подол!"
Эта энергичная фраза была приказом. И я не только показала товар лицом, но
приблизилась как только могла к носу этого профессионала. Сначала я стояла прямо.
Потом начала медленно наклоняться и продемонстрировала ему предмет его культа во
всем великолепии, совершенно уверенная, что он ему понравится. При каждом моем
движении я чувствовала, как руки старика изучающе гуляют по поверхности моего зада.
"Проход широкий, -- одобрил он. -- Вы могли бы стать шикарной содом меткой на всю
оставшуюся жизнь!"
"Увы, господин, -- сказала я ему, -- мы живем в век, когда мужчины так капризны;
для того чтобы им понравиться, приходится быть способной на все."
В этот момент я почувствовала, как его рот приклеился к моему заднему проходу, а
язык начал глубоко вылизывать его. Потом он подвел меня к своей кровати и показал
фаянсовое ведро, в котором намокали четыре десятка розг. Над ними висели несколько
многохвостных плеток, подвешенных на позолоченные крючки. "Вооружитесь тем и
другим, -- приказал развратник. -- Вот мой зад. Как вы видите, он сухой, худой и очень
жесткий. Потрогайте." Я это все выполнила, он продолжал: "Этот старый зад, привыкший
к розгам и совершенно бесчувственный, может вывести из его обычного состояния только
что-то чрезвычайное. Сейчас я лягу на кровать животом вниз, ноги -- на полу. С
помощью этих двух инструментов стегайте меня попеременно -- то розгами, то плеткой.
Это будет длиться долго, но у вас будет точный ориентир близкой развязки: как только вы
увидите, что с этим задом происходит что-то необычное, сразу же будьте готовы сами
повторить то же. Мы поменяемся местами: я встану на колени перед вашим прекрасным
задом, вы же сделаете то, что буду делать я, и тогда я испущу сперму. Но только не
спешите потому что, предупреждаю вас сто раз, это будет долгий процесс."
Итак, я начала; мы поменялись местами, как он велел. Но бог мой, какая
флегматичность! Сорок минут я хлестала в поте лица то розгами, то плеткой, --
результата никакого! Мой развратник лежал, не шевелясь, будто умер. Можно было
предположить, что он тайно упивается сладострастием операции, которую я над ним
производила. Но его зад не подавал никакого знака. Пробило два часа, а я заступила в
одиннадцать! Вдруг я заметила, что он приподнял поясницу и раздвинул ноги. Я
продолжала пороть его розгами с некоторыми интервалами. Из его заднего прохода
показался кусочек кала, я продолжаю стегать, и под моими ударами кал разлетается по
полу. "Ну-ну, смелее, -- говорю я ему. -- Уже скоро." Тогда наш старик встает с
перекошенным лицом; его член, тугой и непокорный, почти прилип к животу. "Теперь
делайте, как я, -- говорит он. -- Повторяйте за мной. Мне нужен ваш кал, чтобы
кончить." Я ложусь на его место, он становится на колени, и я кладу ему в рот круглый
комочек, похожий на яйцо, который хранила для него три дня. Он принимает, член его
дергается, он откидывается назад, визжа от восторга, но не проглотив и продержав во рту
не больше секунды кусок кала, который я ему положила. Помимо вас, господа, которые
сами могут послужить моделями в этом плане, я никогда в жизни не видела таких судорог.
Он едва не потерял сознание в момент истечения спермы! Операция стоила два луидора.
Когда я вернулась домой, я застала Люсиль с другим стариком, который сразу, без
всяких прикосновений, заставил ее стегать себя с поясницы до ног розгами, намоченными
в уксусе. Перед окончанием операции он заставил ее сосать его член. Девушка встала
перед ним на колени и, как только он дал сигнал и начал тереться своим членом о ее
груди, взяла его дряблый хобот в рот, куда старый грешник и разрядился."
* * *
На этом Дюкло закончила свой рассказ; время ужина еще не пришло, в ожидании его
друзья немного пошутили.
"Вот прямо для тебя два варианта разрядки на сегодняшний вечер, -- сказал Герцог
Кюрвалю. -- Хотя ты не привык так себя расходовать в один день."
"Есть и третий вариант", -- ответил Кюрваль, гладя ягодицы Дюкло.
"Вот как!" -- воскликнул Герцог.
"Но я ставлю условие, что мне все позволяется", -- заявил Кюрваль.
"Ну нет, -- возразил Герцог. -- Ты хорошо знаешь, что есть вещи, которые мы
договорились не делать раньше срока. Прежде, чем их начать, надо ввести в наш
распорядок несколько обоснованных примеров этой страсти. Есть немало удовольствий, в
которых мы пока отказываем себе -- до определенного срока. Вот ты недавно вернулась с
Алиной из кабинета, почему она там кричала и почему до сих прижимает платок к груди?
Так что выбирай: или тайные удовольствия, или те, которые мы все позволяем себе
публично. Если твой третий вариант будет в ранге позволенных вещей, то я держу пари на
сто луидоров, что у тебя ничего не получится!"
Тогда Председатель потребовал, чтобы ему позволили удалиться в кабинет с теми
объектами, которые ему нужны. Это условие приняли. Договорились, что роль судьи при
этом будет играть Дюкло, которая и доложит совету, действительно ли произошло
истечение семени.
"Хорошо, -- согласился Председатель. -- Я приступаю."
Он начал с того, что получил пятьсот ударов розгами на глазах у всех -- эту
операцию выполняла Дюкло. После этого он увел с собой свою дорогую и преданную
подругу Констанс; его просили не делать с ней ничего, что могло бы причинить вред ее
беременности. К группе он присоединил свою дочь Аделаиду, Огюстнн, Зельмир,
Селадона, Зефира, Терезу, Фаншон, Шамвиль, Ла Дегранж и Дюкло с тремя "работягами."
"Ничего себе! -- сказал Герцог. -- Мы не договаривались, что ты заберешь столько
объектов!"
Но Епископ и Дюрсе взяли сторону Председателя, заявив, что число не имеет
значения. Председатель заперся со своей командой. Через полчаса Констанс и Зельмир
вернулись в слезах, за ними шел Председатель с остальной группой, возглавляемой
Дюкло, которая удостоверила его мужскую доблесть и объявила, что он заслуживает
венца из мирта.
Читатель простит меня за то, что я не раскрываю подробностей того, что происходило
в кабинете, поскольку обстоятельства пока не позволяют мне этого. Но Председатель
выиграл пари -- и это было самое важное!
"Вот сто луидоров, -- сказал он, получив деньги. -- Они мне помогут оплатить тот
самый штраф, к которому меня скоро приговорят."
Вот еще одна загадка, которую мы просим у читателя разрешения не объяснять.
Читатель может только обратить внимание на то, что этот развратник заранее предвидел
последствия своих поступков и знал о наказании, которого заслуживает; правда, он не
давал себе труда избежать преступления.
То, что произошло в оставшиеся до конца дня часы, не представляет никакого
интереса. И мы переносим читателя в следующий день.
Восемнадцатый день
Дюкло, красивая, нарядная, еще более блистательная, чем накануне, так начала свой
рассказ в восемнадцатый вечер:
"Я только что приобрела пышное создание по имени Жюстина. Ей было двадцать
пять лет. Ростом -- как пожарная каланча, крупного сложения; впрочем, черты лица
красивые, хорошие кожа и здоровье, цветущее тело. Мой дом в большом количестве
посещали престарелые развратники, получавшие удовольствие от бичеваний, и я решила,
что такая сильная девушка окажется мне существенной поддержкой. Уже на следующий
день после ее прибытия, чтобы испытать ее таланты в бичевании, которые мы расхвалили,
я пригласила ее к комиссару квартала, которого надо было стегать от груди до колен и с
середины спины до щиколоток с такой силой, чтобы выступила кровь. В конце операции
развратник поднял подол нашей красавицы и облил ей ягодицы.
Жюстин стойко выдержала это испытание, и старик сказал потом, что я обладаю
настоящим сокровищем: до сих пор его никто так не стегал, как эта краля!
Чтобы еще раз испытать ее, я позже несколько раз приглашала ее к старику-инвалиду,
которому потребовалось не менее тысячи ударов розгами по всем частям тела; когда он
был весь в крови, надо было, чтобы девушка написала себе в руку и брызгала мочой на
самые израненные места его тела. Когда церемония была закончена, потребовалось все
повторить сначала. Наконец, он разрядился; девушка осторожно собрала в руки его
сперму и растерла этот бальзам по его телу.
Вновь -- успех и самая высокая похвала в адрес моей новенькой. Однако с третьим
клиентом -- чемпионом -- я уже не могла ее использовать. Этот странный человек хотел,
чтобы его стегала не женщина, а мужчина, причем переодетый в женское платье. И каким
оружием надо было стегать! Не думайте, что это были обычные розги. Это был пучок
ивовых прутьев, который буквально варварски, в кровь, изодрал его ягодицы. По
существу дела, эта операция очень уж напоминала содомию. Но это был старый клиент
мадам Фурнье, человек, преданный нашему дому, который к тому же мог оказать услуги в
будущем. Поэтому я не стала делать из этого истории, а ловко переодела в женское платье
юношу восемнадцати лет, который иногда заходил к нам для поручений. Я показала ему
орудие труда. Церемония была презабавная (вы понимаете, что я не могла отказать себе в
удовольствии понаблюдать за ней!). Сначала клиент пристально рассматривал свою так
называемую девицу и, судя по всему, остался ею очень доволен. Он начал с пяти или
шести поцелуев в губы, которые отдавали ересью за километр. После этого он показал
свои ягодицы и, по-прежнему делая вид, что принимает юношу за девушку, просил с
силой мять и растирать их. Юноша, которого я хорошо подготовила, сделал все, как тот
велел. "Теперь начинайте меня стегать", -- сказал развратник.
Юноша крепкой рукой наносит ему пятьдесят ударов. Тут наш герой вскакивает,
бросается на бьющую его "девицу", задирает см подол, одной рукой проверяет ее пушку,
а другой жадно хватает за ягодицы. При этом он уже не знает, каким храмом завладеть
раньше. В конце концов он выбирает задний проход и страстно приклеивается к нему
своим ртом. Боже правый, да заслуживал ли этот зад такой страсти! Никогда еще зад
женщины не вылизывался с такой страстью, как зад этого юноши. Три или четыре раза
язык старика вообще исчезал в его заднем проходе. "О мое дорогое дитя, -- шептал он. --
Продолжай же свою операцию." Юноша возобновляет порку; он был возбужден и вторую
атаку провел с большей силой. Зад старика уже был весь в крови. Внезапно хобот его
встает, и развратник вонзает его в молодой объект. Затем он снова поднимает подол, и на
этот раз его интересует орудие объекта. Он его гладит, трет, встряхивает и вскоре
вставляет в своп рот. После этих предварительных ласк он в третий раз просит выпороть
его. Этот последний этап доводит его до безумия. Он швыряет своего Адониса в кровать,
ложится на него, тормошит его пушечку и свою тоже, страстно целует красивого
мальчика в губы и, воспламенив его своими ласками, доставляет ему дивное наслаждение
как раз в тот момент, когда получает его сам: они оба разрядились одновременно!
Совершенно очарованный этой сценой, наш развратник пытался рассеять мои сомнения и
заставить меня пообещать ему в будущем еще много раз подобные наслаждения -- с этим
мальчиком или с другим. Я же предпочитала переделать его и потому заверила, что у меня
есть очаровательные девушки, которые наилучшим образом обработают его розгами. Но
он не пожелал даже взглянуть на них."
* * *
"Я его понимаю! -- сказал Епископ. -- Когда имеешь вкус к мужчинам, человека уже
нельзя переделать."
"Монсиньор, вы затронули тему, по которой можно было бы защитить
диссертацию!.." -- заметил Председатель.
"...Которая сделает вывод в пользу моего утверждения, -- сказал Епископ, -- потому
что всем понятно, что мальчик всегда лучше, чем девочка!"
"Без всякого сомнения, -- включился Кюрваль. -- Но надо вам сказать, тем не менее,
что есть несколько объективных доводов в пользу женщин. Существует особый род
удовольствий, например, те, о которых вам расскажут Ла Мартен и Ла Дегранж, где
девушка стоит выше юноши."
"Отрицаю это, -- заявил Епископ. -- И даже, приняв во внимание то, что вы имеете в
виду, я все-таки утверждаю, что юноша стоит больше. Даже если посмотреть с точки
зрения причиненного зла: преступление будет выглядеть величественнее, если оно будет
совершено по отношению к существу абсолютно в вашем вкусе. Начиная с этого
мгновения сладострастие удваивается!"
"Да, -- сказал Кюрваль, -- ничто не может сравниться с этим чувством владычества
над миром, с этим деспотизмом, этой империей наслаждения, которую рождает задний
проход, когда ты ощущаешь свою власть над слабым..."
"Если жертва принадлежит вам, -- заметил Епископ, -- то в таком случае это
владычество лучше ощущаешь с женщиной, чем с мужчиной, поскольку женщина, в силу
привычек и предрассудков, лучше подчиняется вашим капризам, чем представитель
сильного пола. Но откиньте на мгновение эти предрассудки общественного мнения -- и
вас великолепно устроит мужчина! А идея господства над слабым приведет вас к идее
преступления -- и здесь ваше сладострастие удвоится."
"Я думаю, как Епископ, -- сказал Дюрсе. -- Правильно организованное владычество
предусматривает партнера-женщину. Но я считаю, что задний проход мужчины во много
раз приятнее женского!"
"Господа, -- сказал Герцог, -- я хотел бы, чтобы вы продолжили дискуссию за
ужином. Не будем использовать для наших софизмов часы, предусмотренные для
погружения в мир фантазий."
"Он прав, -- согласился Кюрваль. -- Продолжайте, Дюкло."
И любезная вдохновительница порочных удовольствий возобновила прерванный
рассказ:
"Один старый секретарь суда при парламенте, -- начала она, -- нанес мне утренний
визит, и так как он привык еще во времена мадам Фурнье иметь дело только со мной, он
не хотел менять своих привычек. Речь шла о том, чтобы, держа его орудие в руках,
легонько пошлепывать его, постепенно усиливая удары, пока член не встанет и не будет
готов к эякуляции. Я хорошо усвоила привычки этого господина, и его пушка вставала у
меня на двадцатом шлепке."
* * *
"Ах, на двадцатом! -- воскликнул Епископ. -- Черт возьми, мне бы не потребовалось
так много! Я способен кончить и после одного..."
"Видишь ли, -- заметил Герцог, -- у каждого организма свои особенности. Поэтому
не надо ни расхваливать себя, ни удивляться на других. Продолжайте, Дюкло. Расскажите
еще одну историю, и мы закончим на сегодня."
* * *
"История, которую вы услышите сегодня, была мне рассказана одной из моих
приятельниц. Она жила два года с одним мужчиной, который не мог разрядиться, пока не
получит двадцать щелчком по носу, пока она не отдерет его за уши так, что они начнут
кровоточить и пока не искусает его орудие любви и ягодицы. Возбужденный жестокими
предварительными действиями, он разряжался в полное свое удовольствие, при этом
ругаясь последними словами и почти всегда -- в лицо своей возлюбленной, которая
вынуждена была проделывать с ним все эти странные вещи."
* * *
Из всего, рассказанного в этот вечер Дюкло, больше всего головы наших друзей
разогрела порка, и все они имитировали только ее. Герцог просил стегать его до крови
Геракла, Дюрсе -- "Струю-В-Небо", Епископ -- Антиноя, Кюрваль -- "Рваный Зад."
Епископ разрядился во время оргии, съев кал Зела мира, которого он в этот день заставил
прислуживать себе. Потом все пошли спать.
Девятнадцатый день
Начиная с утра, после нескольких проверок на качество кала объектов сладострастия,
комиссия решила, что надо попробовать один из способов, о котором говорила Дюкло, а
именно: о сокращении рациона хлеба и супа для всех, кроме четырех героев.
Отныне хлеб и суп из меню исключались, зато удваивалась порция из кур и разной
дичи. Через неделю комиссия заметила существенное изменение в качестве испражнений:
кал стал более бархатистым, сочным и несравненно более деликатным. Решили, что совет
д'Окура, данный Дюкло, был советом настоящего специалиста.
Обсуждался вопрос о дыхании объектов.
"Ладно, не имеет значения, -- сказал Кюрваль. -- При получении удовольствия лично
мне безразлично, свежий или несвежий рот у юноши или девушки. Уверяю вас, что тот,
кто предпочитает вонючий рот, действует так в силу своей развращенности. Но покажите
мне рот, у которого вообще нет запаха -- да он не вызывает никакого желания его
целовать! Всегда надо, чтобы в этих удовольствиях была некоторая соль, некоторая
пикантность. А эти пикантность как раз и заключена в капельке грязи. Эта капелька и
составляет привлекательность! Когда любовник целует взасос, именно эта грязь ему и
приятна. Пусть это не запах гниения или трупа, пожалуйста, но только, ради Бога, не
молочный запах ребенка, -- вот уж от этого вы меня избавьте! Что касается режима,
которому мы будем следовать в еде, то он должен возбуждать жажду без порчи объекта.
Это то, что нам надо!"
Утренние визиты не дали ничего нового: обычная проверка. Никто не просил утром
разрешения пойти в туалет. Все сели обедать. За столом Дюрсе потребовал, чтобы
Аделаида, которая обслуживала, пукнула в его бокал с шампанским. И так как она этого
не сделала, этот варвар тут же открыл свою ужасную книгу. С самого начала недели он
искал повод поймать ее на какой-нибудь оплошности. Потом перешли пить кофе. Там
обслуживали Купидон, Житон, Мишетта и Софи. Герцог схватил Софи за ягодицы и,
заставив ее написать в руку, потребовал, чтобы она брызгала мочой ему в лицо. Епископ
сделал то же с Житоном, Кюрваль -- с Мишеттой. Что касается Дюрсе, то он заставил
Купидона написать, а потом выпить это. Никто не разрядился. И все сели слушать Дюкло.
* * *
"Один клиент, -- начала эта любезная девица, -- попросил нас о весьма странной
церемонии. Речь шла о том, чтобы привязать его к ступеньке двойной лестницы. К
третьей ступеньке привязывались его ноги, а тело и поднятые руки -- к верхней
ступеньке. При этом он был голым. Надо было его бичевать рукоятками уже
использованных розг. Его оружие нельзя было трогать, сам до себя он не дотрагивался.
Через некоторое время его инструмент любви набирал чудовищную силу. Видно было,
как вначале он болтается между ступеньками, как язык колокола, и потом стремительно
взлетал. Его отвязали, он заплатил -- и был таков.
На следующий день он прислал к нам одного из своих друзей, которому нужно было
покалывать золотой иглой ягодицы, бедра и половой член. Он смог разрядиться только
когда весь был в крови. Занималась им я сама, и он просил меня колоть все сильнее. Я
всаживала иглу ему в кожу уже почти до самой головки, когда его член брызнул в моей
руке. Тут он бросился ко мне, впился в мои рот и долго сосал его.
Третий, также знакомый двух первых, приказал мне бичевать его чертополохом по
всем частям тела. Он смотрел на себя в зеркало, и только когда он увидел себя в
окровавленном виде, его хобот встал. От меня больше ничего не потребовалось.
Эти крайности меня немало забавляли; служа им, я испытывала тайное сладострастие.
Подобные занятия просто очаровывали. Однажды у нас появился некий датчанин,
которому дали мой адрес и аттестовали мой дом, как место всевозможных удовольствий
(однако, увы, не тех, которые он желал). Он имел неосторожность явиться ко мне с
изумрудом ценой в десять тысяч франков и другими украшениями на сумму не менее
пятисот луидоров. Добыча была слишком хороша, чтобы упустить ее. Вместе с Люсиль
мы обобрали его до последнего су. Он хотел жаловаться на нас, но так как я подкупила
полицию, а в это время, имея золото, можно было делать все, что хочешь, -- нашему
джентльмену посоветовали лучше помалкивать. Все его вещички достались мне -- ну,
кое-что, конечно, пришлось уступить, чтобы все было тихо. Так получалось в моей жизни:
воровство всегда приносило мне только удачу и оборачивалось ростом моего
"В моем доме произошла потеря, которую я не могла пережить во многих
отношениях. Речь идет об Эжени; я любила ее больше всех; из-за ее поразительной
услужливости она была мне необходима при всех операциях, приносивших деньги. И вот
эту Эжени у меня выкрали самым странным способом. Один слуга, которому заплатили
большую сумму денег, пришел к ней -- отвезти за город на ужин, за который она получит
семь или восемь луидоров. Меня не было дома, когда это произошло, а то бы я, конечно,
не разрешила ей уехать с неизвестным человеком. Но он обратился к ней
непосредственно, и она согласилась... Больше я ее никогда не видела..."
"И не увидишь, -- вмешалась Ла Дегранж. -- Партия, которую ей предложили, была
последней в ее жизни. И я расскажу, когда придет мой час, как она была разыграна с этой
красивой девушкой."
"О да, это была редкая красавица! -- вздохнула Дюкло. -- Ей было двадцать лет.
Лицо тонкое и удивительно приятное..."
"И к тому же самое красивое тело в Париже! -- добавила Ла Дегранж. -- Но все эти
достоинства обернулись для нее бедой. Однако, продолжайте, не будем останавливаться
на частностях."
"Ее заменила Люсиль, -- возобновила рассказ Дюкло, -- и в моем сердце, и в моей
постели, но не в работе с клиентами, так как для этого ей надо было обладать не только
услужливостью, но и покорностью. Как бы то ни было, я ей доверила вскоре после этого
настоятеля монастыря Бенедиктинов, который приходил ко мне время от времени и
которым обычно занималась Эжени.
После того, как этот святой отец вылизал ей зад и долго взасос целовал в губы, надо
было легонько постегать его розгами по члену -- и он разрядится; ничего больше не
требовалось, только розги. Его высшим удовольствием было видеть, как девушка ударами
розг выбивала из его члена капли спермы, которые вылетали к воздух.
На другой день я сама обслуживала клиента, которому потребовалось не менее ста
ударов розг по заду. Перед этим он лизал мой задний проход и тер рукой свой член.
Третий клиент снова пришел ко мне через некоторое время. Этот любил церемонии: о
его приходе я была уведомлена за восемь дней. Мне было поставлено условие, чтобы все
это время я не мыла ни одной части своего тела и особенно -- задний проход, не чистила
зубы и не полоскала рот и чтобы в момент уведомления я положила в горшок с мочой и
калом по крайней мере три связки розг. Спустя восемь дней он пришел. Это был старый
таможенный чиновник, человек с большим достатком, вдовец без детей, который часто
проводил время подобным образом. Первым делом он выяснил, точно ли я выполнила его
инструкцию о воздержании от умывания. Я заверила его, что все было выполнено в
точном соответствии с его желанием. Чтобы в этом убедиться, он начал с поцелуя в губы,
который, без сомнения, его удовлетворил; после этого член поднялся наверх. (Если бы
при этом поцелуе он почувствовал, что я пользовалась зубной пастой, то не начал бы
своей партии!)
Итак, он смотрит на розги в горшке, куда я их положила, потом требует, чтобы я
разделась, и начинает нюхать каждую часть моего тела, особенно те места, которые
запретил мне мыть. Так как я выполнила все точно, он нашел там тот аромат, которого
жаждал: я увидела, как он воспламенился и воскликнул: "Да, да, как раз так, как я хочу!"
Я начала обрабатывать ему зад. Кожа на нем была коричневого цвета и очень жесткая.
После того, как я натерла этот натруженный зад, я достала из горшка розги и, не вытирая
их, начала стегать со всей силой. Он даже не шевельнулся. Мои удары не могли
сокрушить эту неприступную цитадель. После первой атаки я засунула три пальца в его
задний проход и начала изо всех сил его раздирать. Но его кожа была бесчувственной: он
даже не вздрогнул. После двух первых церемоний я легла на кровать животом вниз, он
встал на колени, раздвинул мне ноги и языком начал лизать один за другим оба моих
прохода, которые после принятых мною по его приказу мер не были слишком
благоуханными. После того, как он насосался вдоволь, я вновь начала его стегать, потом
он снова, стоя на коленях, лизал меня. И так продолжалось, по меньшей мере, пятнадцать
раз. Наконец, освоив хорошо свою роль и внимательно следя за состоянием его пушки, я
время от времени бросала на него взгляды, не трогая его. Во время очередного лизания,
когда он стоял на коленях, я выпустила ему под нос кусочек кала. Он отшатнулся, сказал,
что я нахалка и -- разрядился, сам взяв в руки свое оружие и испуская вопли, которые
можно было слышать с улицы, несмотря на все принятые мною предосторожности. Мой
кусочек кала упал на пол. Он только понюхал его, в рот не взял и ни разу не дотронулся.
Он получил не менее двухсот ударов розгами и так привык к ним, что от всей процедуры
на его коже остался лишь едва заметный след."
* * *
"Вот, наконец, зад, который может поспорить с твоим, Председатель! -- воскликнул
Герцог."
"Конечно, конечно, -- пробормотал Кюрваль, зад которого в этот момент как раз
растирала Алина. -- Я одобряю поведение упомянутого господина, поскольку оно вполне
соответствует моим вкусам и привычкам. Лично я приветствую отсутствие биде и вообще
всякого мытья. Мне хотелось бы, чтобы срок воздержания от омовений был еще увеличен
-- по крайней мере, до трех месяцев!"
"Ну, Председатель, ты преувеличиваешь! -- заметил Герцог."
"Вовсе нет, -- возразил Кюрваль. -- Спросите у Алины, она вам скажет. Я так привык
к этому состоянию, что вообще не замечаю, мылся я или нет. Но что я знаю наверняка, так
это то, что сейчас хотел бы иметь самую грязную шлюху, чтобы ее перемазанный
дерьмом зад стал моей уборной. А ну-ка, Тереза, разве ты не самая грязная женщина на
свете? -- Сунь-ка мне под нос свою пахнущую за версту задницу и выдави кусочек
годна!"
Тереза подошла, подставила Председателю свой отвратительный, поблекший зад и
выдавила ему желанный кусочек кала. Алина держала в руках его хобот -- и
Председатель разрядился.
* * *
А Дюкло возобновила рассказ:
"Один старик, который принимал каждый раз новую девицу для операции, которую я
вам сейчас опишу, попросил меня через свою приятельницу прийти к нему. Мне
рассказали о церемонии, к которой привык этот развратник. Я пришла к нему, он бросил
на меня опытный, цепкий взгляд, свойственный порочным людям, которые с первого
взгляда могут оценить, что за объект им предлагают.
"Мне сказали, что у вас красивый зад, -- сообщил он мне. -- А так как я вот уже
шестьдесят лет питаю слабость к красивым задницам, я хочу увидеть, соответствует ли он
вашей репутации. Поднимите подол!"
Эта энергичная фраза была приказом. И я не только показала товар лицом, но
приблизилась как только могла к носу этого профессионала. Сначала я стояла прямо.
Потом начала медленно наклоняться и продемонстрировала ему предмет его культа во
всем великолепии, совершенно уверенная, что он ему понравится. При каждом моем
движении я чувствовала, как руки старика изучающе гуляют по поверхности моего зада.
"Проход широкий, -- одобрил он. -- Вы могли бы стать шикарной содом меткой на всю
оставшуюся жизнь!"
"Увы, господин, -- сказала я ему, -- мы живем в век, когда мужчины так капризны;
для того чтобы им понравиться, приходится быть способной на все."
В этот момент я почувствовала, как его рот приклеился к моему заднему проходу, а
язык начал глубоко вылизывать его. Потом он подвел меня к своей кровати и показал
фаянсовое ведро, в котором намокали четыре десятка розг. Над ними висели несколько
многохвостных плеток, подвешенных на позолоченные крючки. "Вооружитесь тем и
другим, -- приказал развратник. -- Вот мой зад. Как вы видите, он сухой, худой и очень
жесткий. Потрогайте." Я это все выполнила, он продолжал: "Этот старый зад, привыкший
к розгам и совершенно бесчувственный, может вывести из его обычного состояния только
что-то чрезвычайное. Сейчас я лягу на кровать животом вниз, ноги -- на полу. С
помощью этих двух инструментов стегайте меня попеременно -- то розгами, то плеткой.
Это будет длиться долго, но у вас будет точный ориентир близкой развязки: как только вы
увидите, что с этим задом происходит что-то необычное, сразу же будьте готовы сами
повторить то же. Мы поменяемся местами: я встану на колени перед вашим прекрасным
задом, вы же сделаете то, что буду делать я, и тогда я испущу сперму. Но только не
спешите потому что, предупреждаю вас сто раз, это будет долгий процесс."
Итак, я начала; мы поменялись местами, как он велел. Но бог мой, какая
флегматичность! Сорок минут я хлестала в поте лица то розгами, то плеткой, --
результата никакого! Мой развратник лежал, не шевелясь, будто умер. Можно было
предположить, что он тайно упивается сладострастием операции, которую я над ним
производила. Но его зад не подавал никакого знака. Пробило два часа, а я заступила в
одиннадцать! Вдруг я заметила, что он приподнял поясницу и раздвинул ноги. Я
продолжала пороть его розгами с некоторыми интервалами. Из его заднего прохода
показался кусочек кала, я продолжаю стегать, и под моими ударами кал разлетается по
полу. "Ну-ну, смелее, -- говорю я ему. -- Уже скоро." Тогда наш старик встает с
перекошенным лицом; его член, тугой и непокорный, почти прилип к животу. "Теперь
делайте, как я, -- говорит он. -- Повторяйте за мной. Мне нужен ваш кал, чтобы
кончить." Я ложусь на его место, он становится на колени, и я кладу ему в рот круглый
комочек, похожий на яйцо, который хранила для него три дня. Он принимает, член его
дергается, он откидывается назад, визжа от восторга, но не проглотив и продержав во рту
не больше секунды кусок кала, который я ему положила. Помимо вас, господа, которые
сами могут послужить моделями в этом плане, я никогда в жизни не видела таких судорог.
Он едва не потерял сознание в момент истечения спермы! Операция стоила два луидора.
Когда я вернулась домой, я застала Люсиль с другим стариком, который сразу, без
всяких прикосновений, заставил ее стегать себя с поясницы до ног розгами, намоченными
в уксусе. Перед окончанием операции он заставил ее сосать его член. Девушка встала
перед ним на колени и, как только он дал сигнал и начал тереться своим членом о ее
груди, взяла его дряблый хобот в рот, куда старый грешник и разрядился."
* * *
На этом Дюкло закончила свой рассказ; время ужина еще не пришло, в ожидании его
друзья немного пошутили.
"Вот прямо для тебя два варианта разрядки на сегодняшний вечер, -- сказал Герцог
Кюрвалю. -- Хотя ты не привык так себя расходовать в один день."
"Есть и третий вариант", -- ответил Кюрваль, гладя ягодицы Дюкло.
"Вот как!" -- воскликнул Герцог.
"Но я ставлю условие, что мне все позволяется", -- заявил Кюрваль.
"Ну нет, -- возразил Герцог. -- Ты хорошо знаешь, что есть вещи, которые мы
договорились не делать раньше срока. Прежде, чем их начать, надо ввести в наш
распорядок несколько обоснованных примеров этой страсти. Есть немало удовольствий, в
которых мы пока отказываем себе -- до определенного срока. Вот ты недавно вернулась с
Алиной из кабинета, почему она там кричала и почему до сих прижимает платок к груди?
Так что выбирай: или тайные удовольствия, или те, которые мы все позволяем себе
публично. Если твой третий вариант будет в ранге позволенных вещей, то я держу пари на
сто луидоров, что у тебя ничего не получится!"
Тогда Председатель потребовал, чтобы ему позволили удалиться в кабинет с теми
объектами, которые ему нужны. Это условие приняли. Договорились, что роль судьи при
этом будет играть Дюкло, которая и доложит совету, действительно ли произошло
истечение семени.
"Хорошо, -- согласился Председатель. -- Я приступаю."
Он начал с того, что получил пятьсот ударов розгами на глазах у всех -- эту
операцию выполняла Дюкло. После этого он увел с собой свою дорогую и преданную
подругу Констанс; его просили не делать с ней ничего, что могло бы причинить вред ее
беременности. К группе он присоединил свою дочь Аделаиду, Огюстнн, Зельмир,
Селадона, Зефира, Терезу, Фаншон, Шамвиль, Ла Дегранж и Дюкло с тремя "работягами."
"Ничего себе! -- сказал Герцог. -- Мы не договаривались, что ты заберешь столько
объектов!"
Но Епископ и Дюрсе взяли сторону Председателя, заявив, что число не имеет
значения. Председатель заперся со своей командой. Через полчаса Констанс и Зельмир
вернулись в слезах, за ними шел Председатель с остальной группой, возглавляемой
Дюкло, которая удостоверила его мужскую доблесть и объявила, что он заслуживает
венца из мирта.
Читатель простит меня за то, что я не раскрываю подробностей того, что происходило
в кабинете, поскольку обстоятельства пока не позволяют мне этого. Но Председатель
выиграл пари -- и это было самое важное!
"Вот сто луидоров, -- сказал он, получив деньги. -- Они мне помогут оплатить тот
самый штраф, к которому меня скоро приговорят."
Вот еще одна загадка, которую мы просим у читателя разрешения не объяснять.
Читатель может только обратить внимание на то, что этот развратник заранее предвидел
последствия своих поступков и знал о наказании, которого заслуживает; правда, он не
давал себе труда избежать преступления.
То, что произошло в оставшиеся до конца дня часы, не представляет никакого
интереса. И мы переносим читателя в следующий день.
Восемнадцатый день
Дюкло, красивая, нарядная, еще более блистательная, чем накануне, так начала свой
рассказ в восемнадцатый вечер:
"Я только что приобрела пышное создание по имени Жюстина. Ей было двадцать
пять лет. Ростом -- как пожарная каланча, крупного сложения; впрочем, черты лица
красивые, хорошие кожа и здоровье, цветущее тело. Мой дом в большом количестве
посещали престарелые развратники, получавшие удовольствие от бичеваний, и я решила,
что такая сильная девушка окажется мне существенной поддержкой. Уже на следующий
день после ее прибытия, чтобы испытать ее таланты в бичевании, которые мы расхвалили,
я пригласила ее к комиссару квартала, которого надо было стегать от груди до колен и с
середины спины до щиколоток с такой силой, чтобы выступила кровь. В конце операции
развратник поднял подол нашей красавицы и облил ей ягодицы.
Жюстин стойко выдержала это испытание, и старик сказал потом, что я обладаю
настоящим сокровищем: до сих пор его никто так не стегал, как эта краля!
Чтобы еще раз испытать ее, я позже несколько раз приглашала ее к старику-инвалиду,
которому потребовалось не менее тысячи ударов розгами по всем частям тела; когда он
был весь в крови, надо было, чтобы девушка написала себе в руку и брызгала мочой на
самые израненные места его тела. Когда церемония была закончена, потребовалось все
повторить сначала. Наконец, он разрядился; девушка осторожно собрала в руки его
сперму и растерла этот бальзам по его телу.
Вновь -- успех и самая высокая похвала в адрес моей новенькой. Однако с третьим
клиентом -- чемпионом -- я уже не могла ее использовать. Этот странный человек хотел,
чтобы его стегала не женщина, а мужчина, причем переодетый в женское платье. И каким
оружием надо было стегать! Не думайте, что это были обычные розги. Это был пучок
ивовых прутьев, который буквально варварски, в кровь, изодрал его ягодицы. По
существу дела, эта операция очень уж напоминала содомию. Но это был старый клиент
мадам Фурнье, человек, преданный нашему дому, который к тому же мог оказать услуги в
будущем. Поэтому я не стала делать из этого истории, а ловко переодела в женское платье
юношу восемнадцати лет, который иногда заходил к нам для поручений. Я показала ему
орудие труда. Церемония была презабавная (вы понимаете, что я не могла отказать себе в
удовольствии понаблюдать за ней!). Сначала клиент пристально рассматривал свою так
называемую девицу и, судя по всему, остался ею очень доволен. Он начал с пяти или
шести поцелуев в губы, которые отдавали ересью за километр. После этого он показал
свои ягодицы и, по-прежнему делая вид, что принимает юношу за девушку, просил с
силой мять и растирать их. Юноша, которого я хорошо подготовила, сделал все, как тот
велел. "Теперь начинайте меня стегать", -- сказал развратник.
Юноша крепкой рукой наносит ему пятьдесят ударов. Тут наш герой вскакивает,
бросается на бьющую его "девицу", задирает см подол, одной рукой проверяет ее пушку,
а другой жадно хватает за ягодицы. При этом он уже не знает, каким храмом завладеть
раньше. В конце концов он выбирает задний проход и страстно приклеивается к нему
своим ртом. Боже правый, да заслуживал ли этот зад такой страсти! Никогда еще зад
женщины не вылизывался с такой страстью, как зад этого юноши. Три или четыре раза
язык старика вообще исчезал в его заднем проходе. "О мое дорогое дитя, -- шептал он. --
Продолжай же свою операцию." Юноша возобновляет порку; он был возбужден и вторую
атаку провел с большей силой. Зад старика уже был весь в крови. Внезапно хобот его
встает, и развратник вонзает его в молодой объект. Затем он снова поднимает подол, и на
этот раз его интересует орудие объекта. Он его гладит, трет, встряхивает и вскоре
вставляет в своп рот. После этих предварительных ласк он в третий раз просит выпороть
его. Этот последний этап доводит его до безумия. Он швыряет своего Адониса в кровать,
ложится на него, тормошит его пушечку и свою тоже, страстно целует красивого
мальчика в губы и, воспламенив его своими ласками, доставляет ему дивное наслаждение
как раз в тот момент, когда получает его сам: они оба разрядились одновременно!
Совершенно очарованный этой сценой, наш развратник пытался рассеять мои сомнения и
заставить меня пообещать ему в будущем еще много раз подобные наслаждения -- с этим
мальчиком или с другим. Я же предпочитала переделать его и потому заверила, что у меня
есть очаровательные девушки, которые наилучшим образом обработают его розгами. Но
он не пожелал даже взглянуть на них."
* * *
"Я его понимаю! -- сказал Епископ. -- Когда имеешь вкус к мужчинам, человека уже
нельзя переделать."
"Монсиньор, вы затронули тему, по которой можно было бы защитить
диссертацию!.." -- заметил Председатель.
"...Которая сделает вывод в пользу моего утверждения, -- сказал Епископ, -- потому
что всем понятно, что мальчик всегда лучше, чем девочка!"
"Без всякого сомнения, -- включился Кюрваль. -- Но надо вам сказать, тем не менее,
что есть несколько объективных доводов в пользу женщин. Существует особый род
удовольствий, например, те, о которых вам расскажут Ла Мартен и Ла Дегранж, где
девушка стоит выше юноши."
"Отрицаю это, -- заявил Епископ. -- И даже, приняв во внимание то, что вы имеете в
виду, я все-таки утверждаю, что юноша стоит больше. Даже если посмотреть с точки
зрения причиненного зла: преступление будет выглядеть величественнее, если оно будет
совершено по отношению к существу абсолютно в вашем вкусе. Начиная с этого
мгновения сладострастие удваивается!"
"Да, -- сказал Кюрваль, -- ничто не может сравниться с этим чувством владычества
над миром, с этим деспотизмом, этой империей наслаждения, которую рождает задний
проход, когда ты ощущаешь свою власть над слабым..."
"Если жертва принадлежит вам, -- заметил Епископ, -- то в таком случае это
владычество лучше ощущаешь с женщиной, чем с мужчиной, поскольку женщина, в силу
привычек и предрассудков, лучше подчиняется вашим капризам, чем представитель
сильного пола. Но откиньте на мгновение эти предрассудки общественного мнения -- и
вас великолепно устроит мужчина! А идея господства над слабым приведет вас к идее
преступления -- и здесь ваше сладострастие удвоится."
"Я думаю, как Епископ, -- сказал Дюрсе. -- Правильно организованное владычество
предусматривает партнера-женщину. Но я считаю, что задний проход мужчины во много
раз приятнее женского!"
"Господа, -- сказал Герцог, -- я хотел бы, чтобы вы продолжили дискуссию за
ужином. Не будем использовать для наших софизмов часы, предусмотренные для
погружения в мир фантазий."
"Он прав, -- согласился Кюрваль. -- Продолжайте, Дюкло."
И любезная вдохновительница порочных удовольствий возобновила прерванный
рассказ:
"Один старый секретарь суда при парламенте, -- начала она, -- нанес мне утренний
визит, и так как он привык еще во времена мадам Фурнье иметь дело только со мной, он
не хотел менять своих привычек. Речь шла о том, чтобы, держа его орудие в руках,
легонько пошлепывать его, постепенно усиливая удары, пока член не встанет и не будет
готов к эякуляции. Я хорошо усвоила привычки этого господина, и его пушка вставала у
меня на двадцатом шлепке."
* * *
"Ах, на двадцатом! -- воскликнул Епископ. -- Черт возьми, мне бы не потребовалось
так много! Я способен кончить и после одного..."
"Видишь ли, -- заметил Герцог, -- у каждого организма свои особенности. Поэтому
не надо ни расхваливать себя, ни удивляться на других. Продолжайте, Дюкло. Расскажите
еще одну историю, и мы закончим на сегодня."
* * *
"История, которую вы услышите сегодня, была мне рассказана одной из моих
приятельниц. Она жила два года с одним мужчиной, который не мог разрядиться, пока не
получит двадцать щелчком по носу, пока она не отдерет его за уши так, что они начнут
кровоточить и пока не искусает его орудие любви и ягодицы. Возбужденный жестокими
предварительными действиями, он разряжался в полное свое удовольствие, при этом
ругаясь последними словами и почти всегда -- в лицо своей возлюбленной, которая
вынуждена была проделывать с ним все эти странные вещи."
* * *
Из всего, рассказанного в этот вечер Дюкло, больше всего головы наших друзей
разогрела порка, и все они имитировали только ее. Герцог просил стегать его до крови
Геракла, Дюрсе -- "Струю-В-Небо", Епископ -- Антиноя, Кюрваль -- "Рваный Зад."
Епископ разрядился во время оргии, съев кал Зела мира, которого он в этот день заставил
прислуживать себе. Потом все пошли спать.
Девятнадцатый день
Начиная с утра, после нескольких проверок на качество кала объектов сладострастия,
комиссия решила, что надо попробовать один из способов, о котором говорила Дюкло, а
именно: о сокращении рациона хлеба и супа для всех, кроме четырех героев.
Отныне хлеб и суп из меню исключались, зато удваивалась порция из кур и разной
дичи. Через неделю комиссия заметила существенное изменение в качестве испражнений:
кал стал более бархатистым, сочным и несравненно более деликатным. Решили, что совет
д'Окура, данный Дюкло, был советом настоящего специалиста.
Обсуждался вопрос о дыхании объектов.
"Ладно, не имеет значения, -- сказал Кюрваль. -- При получении удовольствия лично
мне безразлично, свежий или несвежий рот у юноши или девушки. Уверяю вас, что тот,
кто предпочитает вонючий рот, действует так в силу своей развращенности. Но покажите
мне рот, у которого вообще нет запаха -- да он не вызывает никакого желания его
целовать! Всегда надо, чтобы в этих удовольствиях была некоторая соль, некоторая
пикантность. А эти пикантность как раз и заключена в капельке грязи. Эта капелька и
составляет привлекательность! Когда любовник целует взасос, именно эта грязь ему и
приятна. Пусть это не запах гниения или трупа, пожалуйста, но только, ради Бога, не
молочный запах ребенка, -- вот уж от этого вы меня избавьте! Что касается режима,
которому мы будем следовать в еде, то он должен возбуждать жажду без порчи объекта.
Это то, что нам надо!"
Утренние визиты не дали ничего нового: обычная проверка. Никто не просил утром
разрешения пойти в туалет. Все сели обедать. За столом Дюрсе потребовал, чтобы
Аделаида, которая обслуживала, пукнула в его бокал с шампанским. И так как она этого
не сделала, этот варвар тут же открыл свою ужасную книгу. С самого начала недели он
искал повод поймать ее на какой-нибудь оплошности. Потом перешли пить кофе. Там
обслуживали Купидон, Житон, Мишетта и Софи. Герцог схватил Софи за ягодицы и,
заставив ее написать в руку, потребовал, чтобы она брызгала мочой ему в лицо. Епископ
сделал то же с Житоном, Кюрваль -- с Мишеттой. Что касается Дюрсе, то он заставил
Купидона написать, а потом выпить это. Никто не разрядился. И все сели слушать Дюкло.
* * *
"Один клиент, -- начала эта любезная девица, -- попросил нас о весьма странной
церемонии. Речь шла о том, чтобы привязать его к ступеньке двойной лестницы. К
третьей ступеньке привязывались его ноги, а тело и поднятые руки -- к верхней
ступеньке. При этом он был голым. Надо было его бичевать рукоятками уже
использованных розг. Его оружие нельзя было трогать, сам до себя он не дотрагивался.
Через некоторое время его инструмент любви набирал чудовищную силу. Видно было,
как вначале он болтается между ступеньками, как язык колокола, и потом стремительно
взлетал. Его отвязали, он заплатил -- и был таков.
На следующий день он прислал к нам одного из своих друзей, которому нужно было
покалывать золотой иглой ягодицы, бедра и половой член. Он смог разрядиться только
когда весь был в крови. Занималась им я сама, и он просил меня колоть все сильнее. Я
всаживала иглу ему в кожу уже почти до самой головки, когда его член брызнул в моей
руке. Тут он бросился ко мне, впился в мои рот и долго сосал его.
Третий, также знакомый двух первых, приказал мне бичевать его чертополохом по
всем частям тела. Он смотрел на себя в зеркало, и только когда он увидел себя в
окровавленном виде, его хобот встал. От меня больше ничего не потребовалось.
Эти крайности меня немало забавляли; служа им, я испытывала тайное сладострастие.
Подобные занятия просто очаровывали. Однажды у нас появился некий датчанин,
которому дали мой адрес и аттестовали мой дом, как место всевозможных удовольствий
(однако, увы, не тех, которые он желал). Он имел неосторожность явиться ко мне с
изумрудом ценой в десять тысяч франков и другими украшениями на сумму не менее
пятисот луидоров. Добыча была слишком хороша, чтобы упустить ее. Вместе с Люсиль
мы обобрали его до последнего су. Он хотел жаловаться на нас, но так как я подкупила
полицию, а в это время, имея золото, можно было делать все, что хочешь, -- нашему
джентльмену посоветовали лучше помалкивать. Все его вещички достались мне -- ну,
кое-что, конечно, пришлось уступить, чтобы все было тихо. Так получалось в моей жизни:
воровство всегда приносило мне только удачу и оборачивалось ростом моего