Сахаров (редактор) А. Н.. Елизавета Петровна

   Однако другой, внутренний голос говорил графу иное и, как чудодейственный бальзам, действовал на его измученное сердце. Граф слишком любил, чтобы не надеяться, слишком желал, чтобы не рассчитывать на исполнение своих желаний, а потому сладко мечтал.
   Они оба связаны тайной своего происхождения. Не лучше ли им быть совсем близкими людьми, чтобы эта тайна умерла вместе с ними? Как ни уверена княжна в непроницаемости своей тайны, наконец в бессилии его, графа, повредить ей, всё же знание им этой тайны не может не тревожить её. Между тем открытие тайны его самозванства не представило бы для него никакой опасности. Носимое им имя – имя его матери, его дала ему его мать, она же вручила ему документы, доказывающие его право на это имя. Если у него отнимут эти права, то он, уже поступивший на русскую военную службу, ничего не будет иметь против фамилии своего отца – Лысенко. Графский титул не пленяет его, а заслуги отца уже наложили на его фамилию известный блеск.
   Другое дело, если откроется самозванство княжны Полторацкой; ведь за этим самозванством скрывается страшное преступление, караемое рукою палача. Этого не могла не понимать молодая девушка. Она, конечно, дорого дала бы, чтобы Свенторжецкий – он же Осип Лысенко – исчез с её жизненной дороги или же сделался для неё безопасным. Однако первое сделать трудно, второе же могло быть достигнуто замужеством с ним. Этим-то, вероятно, и объяснялось, что она так настойчиво делала вид, будто забыла прошлое. В её голове, вероятно, создался именно такой план, но она, конечно, не сразу открыла свои карты, хотела помучить его. Пусть: он готов ждать, лишь бы смел надеяться, готов страдать, если эти страдания приведут его к наслаждению.
   Вот те успокоительные мысли, которые подсказывал Свенторжецкому внутренний голос, голос надежды.
   Время летело. Год траура княжны окончился, и она стала принимать живое участие во всех придворных и великосветских празднествах и увеселениях. Её всегда окружал рой поклонников, среди которых она отдавала предпочтение попеременно то князю Луговому, то графу Свиридову. Поведение её по отношению к Свенторжецкому в общем было более чем загадочно. Она дарила его благосклонной, подчас красноречивой улыбкой или взглядом, а затем, видимо с умыслом, избегала его общества и кокетничала на его глазах с другими. Он испытывал невыносимые муки ревности.
   Уже несколько раз, бывая у неё, граф начинал серьёзный разговор о своих чувствах, но княжна всегда умела перевести этот разговор на другой или ответить охлаждающей, но не отнимающей надежды шуткой.
   «Я, по её мнению, видимо, ещё не искупил вины; искус ещё не окончен», – успокаивал себя граф и снова безропотно продолжал лихорадочную жизнь между страхом и надеждой.
   С окончанием траура граф стал очень редко заставать княжну одну. В приёмные дни и часы её гостиная, а иногда и будуар были, обыкновенно, переполнены. Вследствие этого прошло около месяца, а граф Иосиф Янович не мог остаться с глазу на глаз с княжною, как ни старался пересидеть её посетителей. Он был мрачен и озлоблен. Это не ускользнуло от княжны.
   – Что с вами, граф?.. – обратилась она к нему, улучив свободную минуту. – Вы ходите, как приговорённый к смерти.
   – Да разве это жизнь? – воскликнул он. – Видеть вас постоянно только в толпе.
   – Вы ревнуете?
   – Я, к сожалению, не имею права, но мне тяжело думать, что те дивные минуты, которые я проводил с вами в вашем будуаре, может быть, никогда не повторятся.
   – Отчего же? Если вы искренне жалеете о них…
   – Вы сомневаетесь? – с упрёком сказал он.
   – Нет, граф, я не сомневаюсь. Я дам вам ключ от садовой калитки, и если после двенадцати сегодня вы свободны, то мы поболтаем в моём будуаре. Дверь в коридор из сада не будет заперта.
   Граф Иосиф Янович не успел поблагодарить княжну, как она уже отошла к другим гостям, но при прощанье незаметно получил от неё ключ.
   Это преисполнило его радостной надеждой. Разве ключ, лежавший в его кармане, не открывал вместе с калиткой сада княжны Полторацкой и её сердца? Если бы она не чувствовала расположения к нему, то с какой стати стала бы заботиться о свиданиях с ним с глазу на глаз, да ещё в позднее ночное время?
   Но вдруг в его уме возникла роковая мысль: «А если это – ловушка?» Однако тут же ему вспомнились слова княжны: «Я неспособна на такую мелкую месть».
   Но это не успокоило его.
   «А что, если она теперь задумала месть более крупную? – забеспокоился он. – Если она позовёт людей и объявит, что я ворвался к ней ночью, без её воли? Произойдёт скандал на весь город: я буду опозорен».
   Холодный пот выступил у графа на лбу при этом предположении, но доводами рассудка он ещё до приезда к себе домой сумел убедить себя в полной нелепости подобных мыслей:
   «Зачем ей делать это? Какую пользу принесёт ей этот скандал? У неё много ненавистников, которые готовы перетолковать всё не в её пользу и охотно поверят мне, что она сама дала ключ от калитки и оставила дверь в сад отпертой. Нет, это не то! Просто ей самой приятно провести со мной часок-другой наедине, ей льстит моё восторженное поклонение, несмотря на то, что я знаю всё. Наконец моя страсть к ней так велика, что должна быть заразительна. Она находит отзвук если не в её уме, так в её сердце. Кроме того, ей хочется ещё некоторое время помучить меня, прежде чем сделаться благосклонной ко мне. Эти свидания наедине дадут ей широкий простор продолжать этот мой временный искус».
   Граф твёрдо надеялся, что это – именно искус, и непременно временный, что она тоже любит его, и, не затей он этой глупой истории с разоблачениями, она давно была бы его женой.
   Успокоив себя таким образом, граф с нетерпением стал ждать полуночи и, когда часы показали одиннадцать, вышел из дома. Надо было волей-неволей идти пешком, так как кучер был нежелательным и опасным свидетелем ночного визита к девушке. Нельзя было ручаться, что он не сболтнёт своим собратьям, а те понесут это известие по людским, из которых оно может легко перейти и в гостиные. Тогда княжна будет окончательно скомпрометирована.
   Стояла тёмная октябрьская ночь. Впрочем, Свенторжецкий хорошо знал дорогу и мог бы найти её с завязанными глазами. Он благополучно дошёл до сада княжны, нащупал калитку и, вложив ключ в отверстие замка, повернул его. Замок щёлкнул, калитка отворилась. Войдя в неё, граф запер калитку изнутри и положил ключ в карман.
   В саду было ещё темнее, нежели на улице, от довольно густо росших деревьев. Граф ощупью отправился искать дверь, ведшую в дом из сада. Последняя оказалась незапертой. Свенторжецкий вошёл и очутился в передней, из которой вёл коридор во внутренние комнаты. Сняв с себя верхнее платье, он вступил в этот коридор и достиг двери, закрытой портьерой. Граф откинул последнюю и вошёл в будуар.
   Княжна сидела на диване и поднялась, увидев его около двери.
   – Милости просим, – спокойно сказала она, как будто в этом его визите не было ничего необычного, и подала ему руку.
   Граф почтительно поцеловал её.
   – Садитесь! – Указала ему княжна на диван, а сама не торопясь подошла к двери и заперла её.
   Несмотря на то, что пропитанный духами воздух будуара приятно действовал на графа, звук запираемого замка заставил его сердце сжаться каким-то предчувствием.
   Княжна между тем спокойно села с ним рядом и, смотря на него своими смеющимися, очаровательными глазами, сказала:
   – Давайте беседовать. Я очень рада, что вы у меня. Вы, конечно, пришли?
   – Как же иначе. Не мог же я приехать и таким образом сделать свидетелем этого визита кучера!
   – Но это ужасно, в такую ночь и идти так далеко.
   – Для того чтобы видеть вас, можно пройти путь в десять раз длиннейший.
   – Вы неисправимы. Вы так расточаете всем любезности, что трудно догадаться, кому и когда вы говорили правду.
   – Поверьте, что вы не принадлежите к числу тех, которым я говорю светские любезности.
   – Мне очень хотелось бы вам верить, но ваших слов мне мало.
   – Чем же я должен доказать вам?
   – Вы? Ничем.
   – Как это понимать?
   – Это покажет время.
   – Время – понятие растяжимое. И час, и день, и год – всё время.
   – Неужели меня не стоит подождать?
   – Кто говорит об этом? Если только можно дождаться.
   – Мы ещё молоды, граф!
   – Но молодость и есть время любви.
   – Скоропреходящей, время страсти, поправлю я вас.
   – Пусть так. Но что за любовь без страсти? – воскликнул граф и хотел было завладеть руками княжны, но она быстро отодвинулась от него.
   – Граф! Если вы хотите, чтобы наши свидания повторялись, то будьте благоразумны. Лучше расскажите, что вы поделываете?
   – Думаю о вас.
   – И только?
   – Это наполняет всю жизнь.
   – Нет, оставим это! Скажите мне что-нибудь поинтереснее, иначе я могу раскаяться, что пригласила вас.
   Это было сказано таким серьёзным тоном, что граф не на шутку перепугался. Он пересилил себя и стал рассказывать княжне какую-то светскую сплетню, с довольно пикантными подробностями. Княжна оживилась и слушала с видимым интересом.
   Незаметно в этой чисто светской болтовне прошло более часа.
   – На сегодня довольно! – заметила княжна и выпроводила гостя.
   «Она играет со мной! – думал граф, шагая в непроглядной тьме по берегу Фонтанки. – Пусть, когда-нибудь доиграется!»

IX
СЛАДКОЕ МУЧЕНИЕ

   Год со дня смерти княгини Полторацкой, проведённый князем Луговым в томительной неизвестности, показался ему вечностью. Он был тем мучительнее, что Сергей Сергеевич видел княжну Людмилу почти всегда окружённою роем поклонников и мог по пальцам пересчитать не только часы, но и минуты, когда ему удавалось переговорить с нею наедине.
   Она относилась к нему всегда приветливо и радушно… но и только. Конечно, не того мог ожидать её жених, объявленный и благословлённый её матерью.
   Положим, этого не знали в обществе, но было всё-таки два человека, знавшие об этой деревенской помолвке; одним из них был граф Свиридов, ухаживавший за княжной и, как казалось, пользовавшийся её благосклонностью, а другим – Сергей Семёнович Зиновьев, которому Васса Семёновна написала об этой помолвке незадолго до смерти.
   Об этом знала княжна, лежавшая в могиле, но не знала княжна, прибывшая в Петербург. Сергей Семёнович на другой же день приезда спросил её:
   – Ты невеста?
   – И да, и нет, – ответила она, вся вспыхнув.
   – Как же это так? Сестра писала, и ты…
   Княжна, услыхав, что её «мать» тоже сообщила брату о сватовстве князя Лугового, подробно рассказала всё, включительно до своего последнего разговора с князем.
   – Я ведь вам писала, – добавила она.
   – Ты не любишь его, – сказал Сергей Семёнович. – Если любят человека, так не рассуждают. Он может быть женихом хоть несколько лет в силу тех или других обстоятельств, но предложить скрывать свою помолвку не может любящая девушка.
   – Может быть, вы и правы, дядя.
   – Зачем же ты давала ему слово при жизни матери?
   – Это была мечта мамы.
   – А не твоя?
   Девушка потупилась.
   – И моя. Там… в Зиновьеве.
   – А здесь?
   – Я не знаю. Видишь ли, дядя, я тебе признаюсь. Когда этот удар обрушился надо мной, я совсем потеряла голову. Потом я пришла в себя, стала думать и пришла к мысли, что, собственно говоря, я избрала князя в мужья, не имея положительно с кем сравнить его; уже сделав предложение, он привёз к нам своего друга…
   – Это графа Свиридова? Да? И что же?
   – Он произвёл на меня впечатление, – снова потупившись, произнесла княжна.
   – Ты влюбилась и в него?
   – Не то. Но я увидала, что князь – не один такой красивый, ловкий, увлекательный. Раньше я думала, что он лучше всех. Когда же я увидала, что ошиблась, и к тому же мне предстояло ехать в Петербург, где я могу присмотреться ко многим мужчинам, я попросила отложить день объявления нас женихом и невестой; он охотно согласился.
   – Охотно? Ну, я так не думаю. Согласиться ему пришлось поневоле, но чтобы это он сделал с охотой, я не верю. Я убеждён, что ты не любишь князя, и в этом смысле, конечно, лучше, если этот брак не состоится. Вы оба молоды, и вам нет надобности заключать брак по расчёту.
   – Я не знаю, – ответила княжна.
   – Время покажет. До окончания траура ещё долго.
   Разговор о браке племянницы с князем Луговым более не возобновлялся.
   Однако по истечении года траура княжны этот разговор пришлось возобновить.
   Князь Луговой нетерпеливо ждал этого срока! Наконец год истёк. Княжна Людмила бросилась в водоворот великосветской жизни и, казалось, не только забыла о данном ею Луговому слове, но даже о существовании князя.
   В городе стали говорить то о том, то о другом вероятном претенденте на её руку, но среди них не упоминали имени князя Сергея Сергеевича.
   Это очень понятно – князь держался в стороне. Самолюбие не позволяло ему действовать иначе, по крайней мере по наружности. В глубине же его сердца клокотала целая буря. Ожидание окончания назначенного срока было ничто в сравнении с обидным невниманием княжны, когда этот срок уже миновал.
   Князь целый месяц терпеливо ждал, что Людмила Васильевна заговорит с ним о прошлом, даст повод ему начать этот разговор, но – увы! – княжна, видимо, с умыслом, как он думал, избегала даже оставаться с ним наедине.
   Не находя возможности обратиться при таком положении дела к самой княжне, Луговой решил переговорить с её дядей. Для этого он заехал к Зиновьевым.
   Сергей Семёнович внимательно выслушал молодого человека, но на его вопрос относительно намерений княжны ответил не сразу.
   – Моя племянница и я очень далеки друг от друга, – начал он медленно, как бы обдумывая каждое слово. – Я её знал маленькою девочкою, затем несколько лет не был в Зиновьеве, где она жила безвыездно, а когда после несчастья она переехала сюда, то, не скрою от вас, показалась мне очень странной. С первых же шагов она стала держать себя по отношению ко мне и моей жене, как чужая. Зная хорошо сестру, я не ожидал, что у неё вырастет такая дочь. Таким образом, исполнить ваше желание будет для меня крайне если не затруднительно, то щекотливо.
   – Помилуйте, вы всё-таки её самый близкий родственник. Посудите сами, к кому же другому мне обратиться? Моё положение невозможно. Не говоря уже об искреннем чувстве, которое я продолжаю питать к княжне, я связан с нею словом и благословением её покойной матери, а такая неопределённость ставит меня в крайне затруднительное, мучительное положение.
   – Я вас понимаю, князь, и очень сочувствую вам. Жизнь моей племянницы хотя и не выделяется особенно из рамок жизни нашего общества, но не заслуживает моего одобрения. Я совершенно согласен с сестрой и лучшего мужа, чем вы, не желал бы для Люды. Но она поставила себя так ко мне и жене, что нам положительно неудобно давать ей родственные советы. Она бывает у нас с визитами, является по приглашению на вечера, ещё никогда ни со мной, ни с женой не говорила по душе, по-родственному. С какой же стати нам вмешиваться в её дела, особенно серьёзные?
   – Но вы знаете волю её покойной матери, вашей сестры.
   – Знаю. Эх, князь, мы живём в такое время, что и живых-то родителей не очень слушаются, а не то что умерших.
   – Я и не настаиваю, чтобы княжна слушалась. Мне хочется только получить тот или другой решительный ответ.
   – Отчего же вы не спросите её сами?
   – Я считаю это неудобным. Ей легче будет, наконец, отказать мне через третье лицо, нежели лично. Я щажу её.
   «Как он её любит, не то что она!» – мелькнуло в уме Зиновьева, и он сказал:
   – Хорошо, князь, я возьмусь за это поручение, но только для вас. В память моей покойной сестры, которая желала иметь вас сыном, я обязан так или иначе решить этот вопрос. Ваше положение действительно странно. Я понял вас, понял и очень сочувствую вам. При первом же удобном случае я поговорю с Людой. На днях я заеду к ней нарочно для этого.
   Князь ещё раз поблагодарил и простился с Зиновьевым.
   Его положение было действительно мучительно.
   «Один уже конец!» – думал он.
   Увы, судьба не была к нему снисходительна – она не дала ему скоро этого желанного конца.
   Зиновьев решил, согласно просьбе князя, не откладывать беседы с племянницей в долгий ящик. На другой же день, после службы, он заехал к ней и застал её одну.
   – Дядя, какими судьбами? Вот не ожидала! – встретила его княжна, не забывая почтительно поцеловать его руку.
   – Я и сам не ожидал.
   – Это любезно. Что же такое случилось, что вы решились доставить себе такую неприятность, а мне большое удовольствие?
   – Ишь, матушка, у тебя на языке мёд, а под языком лёд, да и на сердце тоже.
   – Что с вами, дядя? – воскликнула уже тревожным голосом княжна Людмила Васильевна. – Садитесь, скажите.
   Сергей Семёнович сел, некоторое время молча смотрел на племянницу, а затем произнёс:
   – Не в нашу семью уродилась ты, Люда, не в покойную мать, мою сестру, царство ей небесное!
   Княжна побледнела при этих словах дяди.
   – Что такое? Я не понимаю!
   – Не понимаешь? Так я объясню тебе. Вчера был у меня князь Сергей Сергеевич Луговой.
   – А-а… – протянула княжна.
   – Нечего акать, – рассердился Сергей Семёнович, – ведь он твой жених.
   – Он не забыл об этом?
   – Грех тебе говорить это! Он любит тебя. А ты не смела забыть это уже по одному тому, что вас благословила твоя покойная мать, почти пред своей смертью. Это для тебя – её последняя воля. Она должна быть священна.
   – Я пошутила, дядя, – спохватилась княжна Людмила.
   – Этим не шутят, матушка.
   – Простите меня, дядя, я не виновата, что я такая, – она подыскала слово, – взбалмошная.
   – Надо исправиться. Но надо и ответить князю так или иначе. Я тебя не неволю: если не любишь, не надо идти замуж, ведь так и себя, и его погубишь, но надо развязать человека. Что-нибудь одно.
   – Я сама на днях переговорю с ним.
   – Переговори, непременно, – заметил Сергей Семёнович и, сочтя своё поручение исполненным, уехал.
   На другой же день после этого посещения Зиновьевым княжны Луговой получил от последней любезную записку с приглашением посетить её в тот же день, от четырёх до пяти часов вечера.
   Записка заставила сильно забиться сердце князя Лугового. Он понял, что она явилась результатом свидания Зиновьева с его племянницей, а потому несомненно, что назначенный в ней час – час решения его участи. Несколько раз перечитал он дорогую записку, стараясь между строк проникнуть в мысли писавшей её, угадать по смыслу и даже по почерку её настроение. Увы, он не проник ни во что и не угадал ничего. Он остался лишь при сладкой надежде, что наконец сегодня, через несколько часов, так или иначе решится его судьба.
   С сердечным трепетом позвонил Сергей Сергеевич в четыре часа дня у подъезда дома княжны. Лакей доложил о нём и тотчас же провёл в будуар.
   Княжна Людмила поднялась ему навстречу с обворожительной улыбкой.
   – Здравствуйте, здравствуйте, князь, как я рада видеть вас! – с неподдельной искренностью воскликнула она.
   Князь молча смотрел на неё восторжённым взглядом и в первую минуту чуть не забыл поцеловать протягиваемую ею руку. Наконец он опомнился, схватил эту дорогую руку, которую он считал своею, и стал покрывать её горячими поцелуями.
   – Целуйте, – улыбнулась княжна, – целуйте обе: это – ваше право.
   – Право? Вы говорите, право? Вы воскрешаете меня к жизни!.. – воскликнул князь и пылко воспользовался предоставленным ему правом.
   – Довольно, князь, довольно, хорошенького понемножку! – Всё продолжая ласково улыбаться, отняла княжна руки. – Садитесь, а я начну пред вами каяться.
   – Каяться?.. Предо мною?..
   – Не бойтесь, я ничего не совершила особенно дурного, – сказала она, заметив впечатление, произведённое её последней фразой. – Сядьте! – Указала она ему место рядом с собою. – Я буду каяться в своём поведении по отношению к вам, князь… Вы на меня жаловались дяде?
   Сергей Сергеевич вспыхнул.
   – Я… жаловался?.. Сергей Семёнович, видимо, не так понял.
   – Он понял именно так, как следовало понять. Я пошутила, назвав это жалобой, но вы имели право и жаловаться… Я действительно не права пред вами, тысячу раз не права! Я вела себя как легкомысленная девочка, и вам ничего не оставалось, как пожаловаться старшим.
   – Повторяю, Сергей Семёнович… – снова хотел объяснить князь.
   – Выслушайте меня до конца! – не дала она ему окончить фразу. – Я говорю это не с насмешкою и не с упрёком, а совершенно искренне и серьёзно. Но у меня есть и оправдание. Я всё своё детство и раннюю молодость прожила в захолустье, в деревне. Понятно, что Петербург произвёл на меня ошеломляющее впечатление. Но в течение года траура я могла пользоваться только крохами наслаждений, которые предоставляет столица. Год минул, и у меня окончательно закружилась голова в этом омуте удовольствий. Этим объясняется, что я забыла, что есть человек, который с нетерпением ожидает этого срока, чтобы услышать от меня; обещанное решительное слово… простите меня, князь!
   – Помилуйте, княжна! – И Сергей Сергеевич припал к её руке долгим поцелуем.
   – Повторяю, вы были правы, обратившись к дяде с: просьбой напомнить мне о моей священной обязанности.
   – И это – ваше решительное слово, княжна? – с дрожью в голосе спросил Луговой.
   – Вы мне верите, князь? – вдруг спросила его княжна.
   Сергей Сергеевич несколько мгновений молча смотрел на неё вопросительно-недоумевающим взглядом и наконец произнёс:
   – То есть как? Конечно, верю.
   – Только при условии веры в меня я могу говорить с вами совершенно откровенно. Ваш ответ на мой вопрос не убеждает меня, но, напротив, доказывает, что вы колеблетесь. Я веду с вами не светский разговор, нет, мы решаем своё будущее. Поэтому я должна получить от вас твёрдый и уверенный ответ на свой вопрос. Я поставлю его в несколько иной форме, предложу вам вместо одного вопроса два: первый – любите ли вы меня по-прежнему?
   – Да разве вы можете сомневаться?.. По-прежнему!.. – с искренней горечью повторил князь. – Больше прежнего.
   – Тогда второй вопрос: верите ли вы любимой вами девушке?
   – Безусловно, – твёрдо и решительно ответил князь.
   – Теперь я могу говорить. Я люблю вас по-прежнему, – произнесла княжна и остановила на Луговом ласкающий взгляд.
   – Княжна!.. – весь просияв, воскликнул Сергей Сергеевич и, завладев её рукою, стал покрывать её поцелуями.
   – Я видела много молодых людей, я изучала их и не нашла среди них достойнее вас, но не по внешности, а по внутренним качествам. И я решила, что буду вашей женой, но…
   Княжна Людмила остановилась и пристально посмотрела на Сергея Сергеевича. Его неотступно устремлённый на неё восторженный взгляд вдруг омрачился.
   – Князь, я молода, – почти с мольбой в голосе продолжала она, – а между тем я ещё не насладилась жизнью и свободой, так украшающей эту жизнь. Со дня окончания траура прошёл с небольшим лишь месяц, зимний сезон не начинался; я люблю вас, но вместе с тем люблю и этот блеск, и это окружающее меня поклонение, эту атмосферу балов и празднеств, этот воздух придворных сфер, эти бросаемые на меня с надеждой и ожиданием взгляды мужчин. Всё это мне ещё внове, и всё это меня очаровывает.
   – Но и по выходе замуж… – начал было князь.
   – Вы хотите сказать, что этот блеск и эта атмосфера останутся. Но это – не то, князь! Вы, быть может, теперь, под влиянием чувства, обещаете мне не стеснять моей свободы, но на самом деле это невозможно: я сама буду стеснять её, сама подчинюсь моему положению замужней женщины; мне будет казаться, что глаза мужа следят за мною, и это будет отравлять все мои удовольствия, которым я буду предаваться впервые как новинке.
   – Чего же вы хотите? Отсрочки? – глухо произнёс князь.
   – Милый, хороший… – Вдруг наклонилась она к нему и положила обе руки на его плечи.
   У Сергея Сергеевича закружилась голова. Её лицо было совсем близко к его лицу, он чувствовал её горячее дыхание.
   – И надолго? – прошептал он, привлекая княжну к себе.
   – На несколько месяцев… Милый, хороший, ты согласен?
   Это «ты» окончательно поработило Сергея Сергеевича.
   – На что не соглашусь я для тебя! Я люблю тебя, – страстным шёпотом произнёс он и обжёг её губы горячим поцелуем. – Божество моё, моя прелесть, моё сокровище! Благодарю, благодарю тебя.
   Он молча продолжал покрывать губы, щёки и шею княжны страстными поцелуями.
   – Могут войти, – опомнилась она, вырываясь из его объятий.
   – О, Боже, какая это мука! – воскликнул он. – Какое сладкое мучение!
   – Я не знаю, как я благодарна тебе за это доказательство любви, – продолжала Людмила, – за то, что ты так страшно балуешь меня и главное, что этим баловством доказываешь, что понимаешь меня и веришь мне.
   – Я люблю тебя!
   – Но мы не можем всегда играть комедию, раз мы близки сердцем; я должна к тому же вознаградить тебя за те несколько месяцев тяжёлого ожидания, на которые обрекла тебя. Не правда ли?
   – Что ты хочешь сказать этим, моя дорогая?
   – Мы будем устраивать свиданья наедине. В саду есть калитка. Я буду давать тебе ключ. Ты будешь приходить ко мне ночью через маленькую дверь, соединяющуюся коридором с этим будуаром. Я покажу тебе дорогу сегодня же.