Сборник. Преступления могло не быть!

мог бы расстегнуть пуговицы суконной рубашки, но не расстегивает - не
привык. Отошел в тень - тянет запахом краски от неподвижных товарных
вагонов, маслом - от черных пятен мазута, впитавшихся в песок, насыпанный
рядом со шпалами. Слышны низкие свистки маневровых паровозов, временами
хриплый голос диспетчера что-то озабоченно выговаривает над путаницей путей.
Мимо торопятся люди в замасленных выцветших серых кителях, сверкают только
серебряные пуговицы. На спокойного паренька никто не обращает внимания. Он
сейчас ни с кем говорить не станет: надо все вспомнить, надо все вспомнить
до конца. "Да, да... Ягнюков-то не отстал, он пришел на следующий день... "
После грабежа отсыпались до вечера. Не успели сесть за стол, щедрый и
обильный, как ввалился Ягнюков. Ощерившись как ни в чем не бывало, нагло и
развязно воскликнул:
- Ну как успехи? - и с циничным одобрением прибавил: - Впрочем, что
спрашивать, вижу, что прилично поживились.
Бережной не был расположен сердиться, он щедрым приглашающим жестом
поманил Ягнюкова, привстал, протянул руки над столом, посадил его. Потом
обошел стол и сел рядом с отступником:
- Ладно, Циклоп, обиды не держу. - Виктор взял бутылку из добытых
прошлой ночью. - На, опорожни-ка!
Ягнюков принял полный стакан, не останавливаясь выпил всю водку.
Бережной довольно улыбнулся, добавил:
- Еще есть дело... Тихо, тихо, учти, Циклоп, - от хибары на этот раз
подальше. В продуктовом за праздники много денег собралось. И харчи
прихватим... Ну ты как? Или драпать кинешься?
- Принимаю. Только в промтоварный заглянуть не мешает. Он рядом, хоть
денег там и не будет: в праздники не торгуют. И барахлишка порядочно
приберем. Но... - озабоченно покрутил головой Ягнюков, довольный тем, что
его слушают с настороженной заинтересованностью, - без машины нам не
обойтись, на себе много не уволокешь.
- Мальчики, - сказала Ванда, - о машине не беспокойтесь. Надо только
поехать в Целиноград.
Ванда кокетливо отстранилась от Бережного, который со словами "Толково,
милашка!" бросился ее обнимать. Ягнюков надменно-двусмысленно улыбался.
- Коля, собирайся! - восторженно произнес Бережной, посмотрев на часы.
- Надо торопиться.
Оставив спутников около глухого деревянного целиноградского забора,
Ванда толкнула калитку: выжидала, пока на лай собак кто-нибудь выглянет из
дома. Лай вскоре стих, Ванда вошла в дом, мужчины прислонились к забору,
собаки озабоченно забрехали. Из калитки вышел крепкий низкорослый мужчина с
легкой проседью в густых, неприглаженных черных волосах. На нем был помятый
серый шерстяной костюм, белая сетчатая рубашка, на босых ногах - войлочные
шлепанцы. С грубоватой, но приветливой усмешкой он сказал поджидавшим:
"Нестеров". Те молча и поочередно пожали протянутую руку и потянулись вслед
за хозяином в дом, не обращая внимания на гневное бешенство метавшегося пса.
- Рад гостям, - приговаривал Пестеров, ставя на стол примелькавшуюся
бутылку водки, пододвигая к чинно сидевшим друзьям тарелочки со скудной
закуской, сетовать на которую неожиданным гостям не приходилось. - Друзья
Ванды - мои друзья. - Пестеров обвел взглядом сидевших, спросил,
одновременно обращаясь к Ванде и ко всем остальным трем сразу. - За рулем-то
кто будет сидеть? - Но, спросив, слегка смутился, почувствовав неуместность
того, что он не разобрался в том, кто здесь главный. - Пойдемте, - сказал
Пестеров Бережному - покажу машину.
Впрочем, в гараже отсутствовавшие пробыли недолго. Машина была
исправна. Возвратившись, Бережной садиться не стал, движением головы
показал, чтобы и остальные не рассиживались. Те торопливо поблагодарили
хозяина за угощение и за одолжение, вышли во двор, где стояла машина,
выведенная уже из гаража. Ягнюков решительно открыл переднюю дверцу, но
посадил туда Колю, сам вслед за Вандой уселся на заднем сиденье. Пестеров
отворил ворота, машина дернулась, за нею повисло оседающее пыльное облако.
Навалившись на спинку переднего сиденья, Ягнюков неожиданно сказал:
- Ребятишки! А ведь после того, как вы пощипали столовую, сторожа стали
меньше спать, в Елизаветинке можем засыпаться. Витя! Давай изменим маршрут.
Мы можем проехать через "Базайгырский". Возле недостроенного клуба я
приметил складик промтоварный. Кажется, его никто не охраняет...
- Ладно... - отозвался после долгого молчания Бережной, который, не
поворачиваясь, следил за пустынной степной дорогой. - Будь по-твоему, чтобы
не попасться. И впрямь, даже волк по два раза в одном месте не бывает.
Только склад вы сами щупать будете, я сторожить машину стану.
Машина остановилась недалеко от "места". Ягнюков неопределенно хмыкнул,
озлобленно пожал плечами, двинулся не оглядываясь, осматриваясь. Сторожа,
как и надеялись, не было. Ягнюков подскочил к массивным дверям, монтировкой
заколотил по замку.
- Тише, тише, - мертвенно-настороженно шептала Ванда.
- Приготовились, ребятишки, - приглушенно скомандовал Ягнюков,
отбрасывая искореженный замок и распахивая со скрипом двери, -
перетаскивать...
В тусклом, но Довольно явственном лунном свете виднелись черные россыпи
обыкновенного угля и груды дровяных чурбаков.
- Незадача, - огорченно свистнул Ягнюков, пятясь и разочарованно
помахивая монтировкой.
- А все ты, - угрюмо набросилась на него Ванда, - товары нашел! Хоть к
Виктору не возвращайся...
Ее сердитое брюзжание оборвал встретивший их Бережной - причудливо
мелькал в черном воздухе ночи красный огонек папироски - увидел пустые руки,
пропустил к машине Ванду и Ягнюкова, участливо обнял за плечи Колю и сказал,
обращаясь ко всем:
- Ничего... Только - неужели пропала ночь, мужики? Циклоп, куда еще
податься можно, пораскинь мозгами?
- На свиноферме неподалеку можем поросят заграбастать. Тут - небольшой
крюк.
- Поросят так поросят. На безрыбье и рак рыба.
Бережной выкинул окурок, развернул машину, светя только подфарниками.
Они вновь оказались на шоссе. Остановили машину, разглядев несколько столбов
с горящими, далеко видными по степи электрическими лампочками. Но слышались
голоса, чудилось грабителям в холодном воздухе оживленное сытое хрюканье
свиней, ферма была освещена. Прошла женщина в распахнутом ватнике, неся
тяжелое ведро с помоями, оттуда, где стоял Бережной. Он все рассматривал
пристально и безнадежно: можно было увидеть легкий пар над ведром.
- Не везет, - с ожесточением выдохнул Бережной. - Не обмозговали, не
подготовились. Понял, Витя? Не подготовились. Теперь поворачиваем оглобли.
Никуда, кроме как домой.
Поставили машину в неприметной тени забора. Сами никуда не выходили.
Коля безучастно и покорно сидел за столом и когда вновь пили, и когда
Бережной устало говорил:
- Хорошо, что с поросятами не стали связываться. Хлопот и визгу много,
горя такого хлебнуть могли! Так что пусть поросятки становятся кабанами. А
вот на скотобазе можно побывать. Я приметил тут одну. Телка не будет
визжать, да это тебе не мелочь, а крупный рогатый скот.
Вечер был слегка омрачен тем, что Коля Ерошенко неожиданно полез
драться с Ягнюковым. Он грубо ударил Циклопа в плечо, разозленный тем, что
тот подсмеивался все время, как казалось Коле, над ним и, что было особенно
унизительным, в присутствии Ванды. Ягнюков, не очень разозленный,
нацелившись в подбородок Николаю, попал все-таки в грудь, так что Коля
отлетел на кровать. Ванда, довольно улыбаясь, наблюдала драку, будто
собиралась подзадоривать дерущихся, но Бережной, с добродушностью
признанного вожака, грубо обнял Ягнюкова за талию, а Коля и сам дальше не
стал драться. Проснувшись вечером, зла они не помнили, но особенного
дружелюбия также не проявляли. Глубокой ночью все мужчины залезли в машину,
не зажигая огней, выехали из Елизаветинки и с потушенными фарами поехали к
скотобазе. Ждать оставалась Ванда. Она безмятежно прощебетала вдогонку:
"Успеха, мальчики!", на что Бережной подчеркнуто демонстративно сплюнул.
Остальные отмолчались. Подойдя к темному помещению и прислушавшись к дыханию
животных, Бережной высадил окно, рама которого еле держалась, потом
подтолкнул Николая, чтобы тот лез первым. Но оказавшись в телятнике, Коля
стал поджидать остальных. Засветив спичку, Ягнюков молча показал на крайнего
бычка. Все согласно навалились, связали его, закрыли морду скомканной
тряпкой, поволокли к машине.
- Теснее стало, ребята? - захохотал Бережной. Ягнюков озабоченно
наклонился к нему:
- Куда путь держать будем? Дома-то появляться...
- Первый раз слышу от тебя разумные слова, - покровительственно заметил
Бережной. - Поедем в Целиноград, машину возвратить пора, да и корешка Ванды
терять нечего - пригодится.
- Мы бычка привезли, может, купите, - чуть смущаясь, сказал Бережной
Пестерову. Тот, сообщнически улыбаясь, ответил:
- Много дать не могу. По сходной, обоюдной выгодной цене, если...
- Сговоримся, - обрадованно хлопнул его по спине Бережной. - Тащи
бычка, ребята, в дом, отметим благополучный конец.
Коля Ерошенко постоянно чувствовал себя в борьбе с двумя состояниями.
Одно - была зависть к Бережному, стремление быть таким же ладным,
независимым в жизни, так же просто и умело обращаться с людьми, так же
просто и весело обнимать Ванду, например. С другой стороны, часто в сознании
Коли всплывал Саша Пушкин, с его смешливым "Давай - обрываться, пока не
поздно?" Тогда Колей овладевало сильное желание вскочить и убежать так
далеко, чтобы никогда не увидеть больше ни Бережного, ни Ягнюкова, а Ванду
можно видеть, но так, чтобы она его не видела. Но разве спрячешься от
Бережного? Коля отрывался от воспоминаний, видел, как Бережной с притворной
навязчивостью пьяного восторга трясет руку хозяина, одолжившего машину, и
слышал, как Бережной говорил:
- Ты меня уважил - друзьями расстаемся. При случае обязательно еще
что-нибудь подкинем.
Пестеров проводил их, ласково посматривая на Ванду.
Утром, умываясь, Ягнюков проговорил:
- Андрюха, корешок, наверное, обижается... Надо бы пригласить на
"дело".
- Ты и пригласишь, - отрешенно поморщился Бережной. - У меня рука
гноится, не хотел врачам показывать.
Размотав бинт и с сожалением глядя на воспалившуюся руку, Бережной
сказал:
- У Андрея характер горячий, стрельбу любит. Вы - там осторожнее...
В общежитии строителей в Шортандинском Андрей Слипенький сидел один в
комнате. При виде гостей он обрадованно встал. Ягнюков шагнул к нему, слегка
наклонившись, крепко пожал руку, но говорить стал не о себе:
- Андрюша, знакомься с геройским парнем - Колька Ерошенко. Я побоялся в
столовой работать, под носом все-таки, а они - Ягнюков поощрительно повел
рукою в сторону Ванды, пренебрежительно прислонившейся к косяку двери, - они
не сдрейфили. Больше двухсот сорвали и харчей на полмесяца приволокли.
- Настоящих людей люблю и ценю - отрывисто и одобрительно выкрикнул
Слипенький. - Вот тебе моя рука. Дарю личное оружие.
Принимая в руки обрез от ружья 16 калибра, Коля Ерошенко удовлетворенно
почувствовал, что заканчивается та страшная, мучительная раздвоенность,
терзавшая его несколько недель все ожесточеннее и неотступнее. Здесь, вдали
от постоянно тяготившего его Бережного, он почувствовал себя самостоятельным
человеком. Чувство освобождения было таким приятным, таким облегчающим
жизнь, что он готов был делать что угодно вместе с этими ребятами, особенно
со Слипеньким, с готовностью признавшим его, Колино, мужество. Даже Ягнюков
не топорщился, как обычно, не подсмеивался, не смотрел с пренебрежительной
усмешкой. Коля, проверяя обрез, заглядывал внутрь - там было пусто.
Поглаживая приклад, он слушал, как Слипенький, явно довольный его
поведением, проговорил:
- Патронов пока нет. Но ты не горюй. В ближайшие дни будут. Ну, ребята,
что долго рассусоливать? В зерновом институте есть чудесный магазинчик, в
котором можно много кое-чего подцепить. Но без транспорта работа не пойдет.
Наступило молчание. Ванда оторвалась от притолоки, кокетливо начала:
- Мальчики, так быстро второй раз замуж я выходить не стану - никто не
поверит...
- Да заткнись ты со своим замужеством, - грубо оборвал ее кокетство
Слипенький. - На твоем хахале свет клином не сошелся, да и машину найдем
получше его поганой керосинки. Ладно, ребята, теперь о деле спокойно, за
столом потолковать надо. Сиди, сиди, Коля, я сам в магазин сбегаю.
Как обычно, водки было вдоволь, Коля старался пить больше всех,
вспоминал подробности своих воровских похождений. Ягнюков несколько раз
порывался выскочить в коридор, говоря, что надо бы пройтись, довольно
открыто призывая к тому же взглядами Ванду, но та не отзывалась, а
Слипенький придерживал Ягнюкова, принуждая слушать расходившегося Ерошенко.
Наконец, Слипенький, собрав круговым движением рук стаканы, сказал,
отодвинув их в середину стола:
- Потрепались, ребятишки. Теперь о деле поговорим. Ванда, смотайся
скоренько за Люцией. - Подождав, пока дверь закроется, пока затихнет стук
каблуков, сбегавших по лестнице, Слипенький, чуть понизив голос, продолжал.
- Значит, Ванда и Люция поднимут руки на шоссе "Мол, подвези, приятель!"
Только он остановится, мы подскочим. Дуло в затылок, любого шоферюгу
обратаем. А кончим "дело" - пусть убирается на все четыре стороны: мы ему не
нужны, он нам не нужен...
Ерошенко лихо улыбнулся:
- Дядя Андрей, патронов-то нет, если шофер кинется, что тогда делать?
- А тебе обязательно патроны? Не дрейфь, за патронами дело не станет.
Но ты, в случае чего, наверни по черепу, чтобы норов свой не показывал.
В дверь шмыгнули Ванда и Люция.
- Девочки, вы чуть-чуть опоздали, - галантно начал Слипенький, - но
доверьтесь мужчинам - все будет в порядке.
Однако когда настал день, назначенный для угона машины, в общежитии не
оказалось Ягнюкова. Слипенький послал Ванду и Люцию сходить в столовую и
магазины, но с каждым часом становилось все яснее, что струсивший Циклоп не
появится.
- Какая трусливая сволочь! - без устали ругался Слипенький. - Любит
готовое жрать. Но каждый будет жрать свое, честно заработанное. Коля! Ты без
внимания на эту скотину, наплевать нам на него, без него все чисто
сработаем.
На автобусе добрались до конца Шортандинского. Вечерело. На дальнем
конце степи малиновым огнем горел долгий степной закат. Сильно пахли травы.
Люция и Ванда торопливо пошли вперед. Легко стучали по дорожной пыли
сандалии. Облюбовав удачное место для засады - кусты и несколько деревьев,
Слипенький и Коля Ерошенко сели на землю. Вслед за донесшимся звуком
надсадно работающего мотора, на дорогу вдалеке выехал и стал приближаться к
месту засады грузовик. Кроме шофера, в машине никого не было - это острые
глаза Слипенького разглядели издалека.
- Делайте, что нужно, девоньки. Становитесь, он затормозит, - громким
голосом приказал Слипенький.
Девушки озабоченно замахали руками, притворно улыбаясь. Грузовик
замедлил ход, остановился, металлически скрипнули тормоза. Шофер любезно
приоткрыл дверцу. Люция мгновенно встала на подножку, левой рукой растворила
с силой дверцу так, что шофер, не успевший выпустить скобы, повалился на
сиденье, а правой рукой быстро выхватила из гнезда ключ зажигания. Мотор
сразу заглох. Шофер, опомнившись, бросился за Люцией, не понимая
случившегося.
- Ты что, сдурела? - крикнул он растерянно. И отшатнулся в тревоге. На
него смотрело черное дуло обреза и хладнокровные глаза паренька в серой
кепке. Шофер застыл в недоумении, но мужчина, выросший рядом с вооруженным
пареньком, растопырил угрожающе левую пятерню и грубо заорал:
- Ша, приятель! Коля, будет трепыхаться, жми на гашетку! Девочки, сюда!
Забирайтесь в кузов. Люци, давай ключ! А ты, цыпленок, иди в кузов.
Машина, некоторое время интенсивно подергиваясь, все-таки тронулась с
места. Шофер сидел на скамейке, стиснутый двумя девицами, Коля держал обрез
наготове. По сторонам шофер посматривать не решался. Все молчали.
Ночь тем временем наступила окончательно, грузовик пробирался окольными
улицами Елизаветинки, еле слышно гудя мотором. Ванда наклонилась к окну
кабины:
- Заезжай к нам. Мой должен быть дома, возьмем его. Нас мало, а тут еще
этого типа надо караулить.
Слипенький затормозил в узком переулке, Ванда спрыгнула, заботливо
поддерживаемая сильными руками Андрея. Растворилась в темноте. В отдалении
гулко хлопнула дверь, еще дальше отозвались на этот ночной звук
встревоженные собаки, блеснул свет. Почти сразу же Ванда вновь появилась
около грузовика, сопровождаемая высоким, хмурым и молчаливым мужчиной. Он
безмолвно поднял воротник пальто и сел в кузов. Ванда, не сказав ни слова,
расположилась в кабине. Дверца тихо затворилась. Машина продолжала следовать
по плохо освещенным улицам Елизаветинки. Они остановились еще два раза, и
каждый раз машина пополнялась новыми искателями приключений. Они выглядели
так же хмуро, как мужчина, приведенный Вандой, и были так же неразговорчивы
Грузовик долго петлял во мраке ночи, слабо светили звезды, тускло
белела пыль, развеиваемая ветром Тягостно молчал шофер, да и остальным было
не до разговоров Коля держал обрез дулом вниз, при толчках укороченный ствол
пустого оружия упирался в колено рядом сидящего шофера, но тот не
отодвигался и вообще не чувствовал страха.
Машина дернулась, остановилась, мотор продолжал работать, слегка
сотрясая корпус грузовика.
- Вагнер! - негромко позвал Слипенький. - Ты останешься здесь Коля,
отдай ему оружие и пошли. - Коля передал обрез человеку, который был
знакомым Ванды, остальные - двое - успели перелезть через борт машины и
дожидались Слипенького и Ерошенко на земле. Коля хотел сказать Вагнеру, что
обрез не заряжен, но шептать не захотелось, а открыто сказать - кто знает,
что мог бы выкинуть шофер. Слипенький закрывал дверцу кабины, Коля влез на
ребро борта, готовясь спружинить и помягче спрыгнуть, но ноги сорвались у
него - и он упал на дно кузова от резкого, властного окрика:
- Не копайтесь, граждане, здесь, проезжайте дальше! - Из темноты под
навесом выступил пожилой человек в ватнике и сапогах. Увидев, что незнакомые
люди замерли около машины, сторож строго крикнул:
- Не подходите к магазину - буду стрелять!
- А, черт! - с отчаянием выругался Слипенький и подал команду своим: -
Скорее усаживайтесь! Готово? Тронулись!
Тогда только Коля заметил неприметную усмешку на лице шофера. И ему
стало страшно не оттого, что он делает что-то глупое, зазорное и преступное.
Его пронизало чувство ужасной бесполезности того, что он сейчас глубокой
ночью сидел в машине с грабителями, с людьми, ему чуждыми, людьми недобрыми,
любящими деньги и водку. Это коснулось Колиного сознания настолько
неожиданно, причинило такую незнакомую колющую боль в груди, что Коля забрал
обрез у Вагнера и опять сел рядом с шофером, но в эту минуту машина
остановилась посреди степи. Помедлив, Слипенький развернул грузовик в
пшенице.
Там все вылезли, стали курить, разминаться. Вагнер с Вандой отошли,
Коля прилег на землю, отодвинув подальше опостылевший обрез, двое безымянных
людей стояли, прислонившись к заднему борту грузовика, ожесточенно
вспыхивали папироски. Слипенький протянул папироску шоферу:
- Будем говорить начистоту - хрипло проронил Слипенький. - Ты понял,
для чего твоя машина. На твоем "газоне" мы отвезем в надежное место
кое-какие товары, после чего возвращаем тебе в целости и сохранности. Ты не
видел нас - мы тебя. Дурить не советую: мы - народ бывалый, можем по черепу
дать, а можем и отблагодарить. Будешь молчать - и тебе что-нибудь перепадет.
Соображай, друг, что лучше... - Слипенький подождал, но шофер только с
усилием сказал, глухо и без интонации:
- Оно, конечно, соображать... лучше...
Слипенький вздохнул, покачал непонятно кому и зачем головой, потушил о
каблук сапога тлеющий окурок, потом все так же сосредоточенно плюнул на
него, быстро отшвырнул, крикнул: "Поехали!"
Коля узнал придорожные кусты, из которых они несколько часов назад
выскочили, чтобы захватить машину. Взглянул, вспомнил о Люции. Она сидела,
нахохлившись, в углу грузовика, не пошевелившись все это время: то ли
чувствовала себя нездоровой, то ли была не в духе. Машина по окраинам
Шортандинского подъехала к промкомбинату. Привстав на подножку, Слипенький
разглядел то, что хорошо видно было тем, кто находился в кузове. Они
подъехали почти вплотную к забору, подальше от ворот промкомбината. На
территории предприятия горели лампочки, время от времени ходили люди,
слышался даже гул взволнованных голосов, из часто приотворявшейся двери
мелькающим большим пятном ложился на землю свет. Слипенький разочарованно
присел на подножку, но безмолвие длилось недолго:
- Третьей попытки делать не будем. Пора вздремнуть. Сейчас - в
общежитие, а на зорьке смотаемся еще в одно место.
Стараясь не особенно грохотать, прошли по пустынным, неосвещенным
коридорам общежития, шофера положили в середине, так, чтобы он не мог
встать, не отодвинув кроватей Вагнера и Слипенького, Ванда и Люция легли на
одной кровати в углу, они озабоченно шептались, но Слипенький зло прикрикнул
на них.
Коля Ерошенко заснул, сквозь сон слыша, что по стеклам окон стал
потихоньку стучать дождик. Почти сразу же после того, как он ощутил
блаженную тяжесть сна, его грубо растолкал Слипенький:
- Царство небесное проспишь, пора отправляться.
В машине, которую Слипенький без передышки гнал к неизвестной никому,
кроме него, цели, все сразу съежились от ледяного осеннего ветра, от дождя,
бившего холодными струями по лицам Все чаще машина буксовала, соскальзывала
колесами с середины дороги, с трудом выбиралась из глинистой жижи. Внезапно
мотор поперхнулся и заглох. Грязь обволокла Слипенького, спустившегося из
кабины и поднявшего капот.
- Ничего страшного, - спокойно сказал шофер, отстранив Колю и перелезая
из кузова на подножку. Он открыл дверцу кабины, которую только что с силой
захлопнул Слипенький и добавил: - Мотор перегрелся. Дальше дорога похуже, до
рассвета часа полтора, не больше осталось Может, вернетесь?
- Ты прав, приятель, - согласился Слипенький, от которого можно было
ожидать всего, но только не спокойствия. - Садись за баранку, крути назад,
отвезешь нас - свободен. Об уговоре напоминать не буду: продашь - на краю
света найдем.
Преодолевали грязь несколько часов. Было за полдень, когда измазанный
грузовик остановился около общежития в Шортандинском.
- Тебя хватились, наверно, - дружелюбно говорил Слипенький - Не
задерживаем больше А может, останешься? Пропустим по маленькой, согреешься.
Как видишь, и нам нелегко.
- Мне спешить надо, - сказал шофер, пристально смотря ему в глаза. -
Сейчас машину вымою, да и поеду, погодой оправдаюсь...
Не прощаясь, он включил зажигание, мотор послушно заревел. Слипенький
посмотрел вслед отъезжающей машине, сделал движение, чтобы догнать, но
спустился с крыльца общежития, на котором стоял, и дальше не пошел. Машина
проехала, не останавливаясь мимо разборной водоколонки, и выбралась на
шоссе, ведущее в Целиноград...
Никому не удалось больше совершить ни одного преступления. Милиция
арестовала всех вскоре после заявления шофера.
Не зря Слипенький так тревожно смотрел вслед отпущенной машине. Михаил
Гречишкин, торопясь, миновал все села и совхозные усадьбы на пути к
областному центру; и еще не стемнело, когда он давал показания работникам
Целиноградского уголовного розыска. Следователь быстро записывал карандашом
приметы преступников, изредка переспрашивая: "Голос какой?", "На нем пиджак
был?", "А вторая девица - блондинка?", "Оружие узнаешь?" Папка захлопнулась.
Следователь пожал ему руку, сказал: "Забыл твои данные записать... " На
мгновение воротились, потом оба вышли. Когда машина Гречишкина выезжала из
Целинограда, его обогнала синяя юркая машина с мигающим синим фонарем на
крыше и красной полосой на борту со словом "милиция". За синим "газиком" шел
грузовик почти черного цвета с зарешеченными окнами.
Ни на следствии, ни на суде преступники не запирались. Они были
изобличены в попытках совершить кражи подробными и точными показаниями
Гречишкина, не могли они скрыть и прежних преступлений.
...На ладного крепкого паренька мало кто смотрел сейчас. Коля
расставался с тягостными воспоминаниями, обращаясь внутренним взором к тому,
что его привело к сегодняшнему дню: почти два года в колонии. Ни разу его не
потянуло к водке - внезапно опомнившись от пьяного угара, он никого не
боялся, от него отступились те, кто хотел бы иметь дело с прежним
бесшабашным гулякой, удалым подручным грабителей. Коля Ерошенко не
расставался с учебниками, а если был занят не книгой, то был в цехе, где
увлеченно ощупывал детали - он приобретал специальность слесаря-сборщика. Он
окончил восьмилетку. Народный суд по представлению администрации колонии
досрочно освободил его.
Теперь он был взрослым человеком. Он это знал. Разве не он удивлялся
своему глупому существованию в Елизаветинке? Разве не он радовался тому, что
сидит, учит уроки, рассматривает картинки в учебниках, разве не он был
безмерно рад тому, что может держать в руках слесарные инструменты, что он
делает что-то осмысленное, чистое, чего не нужно прятать от людей, что,
наоборот, дает право гордиться сотворенным, ждать человеческого, может быть,