Страница:
продолжал:
- Машина любит хозяина: разгильдяю, лодырю при ней делать нечего.
Теперь шофер это особенно хорошо понял. Он сам и ремонт проверит -
качественно ли выполнен? Ведь от этого зависят и пробеги, и простои, и
коэффициент, и план. Сейчас каждый задумался: ведь сделай он несколько
невыходов, как лишается премиальных. Быть хорошим хозяином машины, в этом я
убежден, значит быть всегда честным человеком. Вот и посоветовал Валентину
идти в автобазу. Потом его послали на курсы шоферов, успешно закончил их до
призыва в армию. Отслужил, вернулся, и теперь мы с ним вместе работаем.
Пример отца поучителен, он возглавляет бригаду коммунистического труда.
В коллективе порядок - позавидуешь, никаких ЧП. Валентин стремится не
отстать от отца, работает ровно. Его приняли в комсомол, дали первые
общественные поручения. И в этом пример отца - активного коммуниста.
А Лешка... Впрочем, это теперь дело прошлое... Когда однажды Валентин с
отцом вернулись с работы, сын сказал:
- Знаешь, папа, давно хотел поделиться с тобой, да не решался. А теперь
не могу, совесть мучает Ведь у меня есть братишка Ленька. Оставил я его еще
четырехлетним в детдоме, в Белоруссии, не писал ему. А тут сам полетел под
откос. Но чем становился старше, все больше мучился. Ведь я одиннадцать лет
его не видел, бросил на произвол судьбы. Вдруг бродягой стал? Не хотелось
бы, чтобы таким был, как я когда-то...
Валентин низко опустил голову. Дмитрий Тимофеевич подошел к нему, взял
за плечи, весело посмотрел в лицо.
- Чудак-человек. Был бы жив братишка, а мы его на краю света найдем.
Слов нет, плохо, что ни разу не написал - ведь брат родной. Но не горюй.
Найдем Леньку.
Так начались поиски брата.
Нашли Леньку, встретили. Он нерешительно прильнул лицом к матери и
отцу. Его тоже усыновили. Когда встретился с братом, был в оцепенении: ты ли
это, Валька? Братья крепко обнялись...
Разыскивая Варковых на одной из улиц Алма-Аты, я спросил отдыхающего на
скамейке белобородого старика:
- Скажите, аксакал, вы не знаете, где живет Дмитрий Тимофеевич Варков?
- Как не знать, четвертый дом налево.
Старик помолчал, внимательно оглядел меня и весело добавил:
- Конечно, знаю - хороший человек...
Прогретая жгучим солнцем степь медленно отдавала свое тепло
надвигающимся сумеркам. Пахло полынью и другим разнотравьем, и здесь на
холме, где Виталий Павлович удобно устроился на охапке иссохшего сена, можно
было долго просидеть с беспечностью человека, отработавшего трудный рабочий
день и после этого имеющего право распоряжаться собой как угодно, если бы
время от времени глухая тоскливая боль не появлялась где-то внутри и не
разрасталась бы, напоминая о том, что произошло.
В Кинижском пруду барахтались мальчишки, как всегда перед сном, словно
ничего не произошло; и ему отсюда был виден всплеск воды, стриженые головы,
слышен смех и безудержный говор.
Андрей, командир второго взвода, ходил по берегу, у самой кромки воды,
мял в руках пилотку и ей же грозил тому, кто переплывал запретную черту.
"Вот они командиры-воспитатели! - без раздражения и без одобрения
подумал о нем Виталий Павлович, - самому бы ему сейчас в воду не для
надзора, а так за компанию... "
Они были молоды, все шесть командиров взводов, сержанты из войсковой
части, вели с мальчишками военную подготовку: изучали автомат, пулемет,
карабин и мало разбирались в педагогике и психологии, хотя в этом
военно-спортивном лагере собрались "трудные".
Виталию Павловичу вспомнился тот день, когда с ним разговаривали в
районо, а затем в райкоме партии и везде упирали на это слово "трудные", а
вместе с тем не хотелось верить, что все это так, потому что и сам он в
детстве был беспокойным парнишкой и мать не раз в слезах выговаривала ему, и
все-таки где-то потом выровнялся, закончил вечернюю школу, пединститут, стал
работать в школе.
Эти "трудные" были чуть ли не в каждом классе - одни не успевали,
другие грубили, третьи никого не признавали. В каждом их поступке была
мальчишеская бравада, какой-то стихийный протест.
В десятом классе мальчишек словно кто-то подменял, взрослели на глазах,
вырабатывалось достоинство, с такими уже говорилось легче, и учителя
отходили от того периода нервотрепки, которая была два-три года назад...
Виталий Павлович поднялся с холма и пошел к лагерю. Палатки стояли в
два ряда, и между ними протянулись нити разноцветных флажков. Все шло хорошо
- лагерь готовился к открытию, было приглашено много гостей, мальчишки
должны были стать юнармейцами. И вдруг ЧП - кража.
Начальник штаба, майор в отставке Поликарпов и замполит Смирнов что-то
горячо обсуждали. Смирнов доложил Виталию Павловичу, что виновные не
найдены, а Чайков, которого подозревали, не причастен к этому делу.
Чайков ушел" из лагеря в тот день, когда случилось это ЧП. Смирнов
поехал в город и встретился с его матерью. Елена Ивановна растерянно
смотрела на замполита.
- Ну я понимаю, что он безобразничает, но чтобы красть. Не могу себе
представить... - она с видом вконец измученного человека опустилась на стул
и страдальчески сморщилась. - Ведь я педагог, через мои руки их за двадцать
лет сколько прошло, не сосчитать. Все люди, как люди, а вот собственного
сына проглядела. А впрочем, что значит "проглядела"? Спрашиваем с родителей,
с учителей, а между тем меньше всего с самих ребят. Готовим к аттестату
зрелости и забываем о зрелости нравственной...
Володьку Чайкова Смирнов неожиданно встретил в магазине радиотоваров,
он стоял у прилавка, разглядывал какие-то лампы и, увидев замполита, не
бросился бежать, как предположил Смирнов. Он даже как-то заулыбался, словно
обрадовался этой встрече, смирнехонько подставил плечо под протянутую руку
замполита и прирос к месту.
- Значит приемником решил обзавестись? А деньги?
Володька развел руки и вывернул карманы.
- Мог бы таким способом не доказывать, - примирительно сказал Смирнов,
- человеку надо на слово верить. Так ведь?
Они вышли из магазина как давнишние друзья.
- Ты вот что скажи, кто все-таки на эти одеяла позарился и почему ты
убежал из лагеря? Ведь понимаешь, подумали...
- Я не из-за себя. Я с Алешкой хочу быть в лагере.
Они шли по тихой улочке мимо домов, прикрытых разросшимися деревьями.
Шагали нога в ногу - высокий, сутуловатый, в поношенной гимнастерке Смирнов
и крепыш Володька, одетый в новые шорты и тенниску, выданные ему в лагере.
Володька нажал коленом на калитку, и она, скрипнув, раскрылась. Смирнов
пошел за ним. В покосившемся сарае, в свете лучей, пробивающихся сквозь
щели, какой-то мальчишка возился с проволочками, ржавым железом и чуть ли не
жестяным корытом. "И ведь поди воображает черт знает что", - усмехнулся про
себя Смирнов, разглядывая нелепое сооружение. И грубовато спросил:
- Значит, здесь квартируешь? Самостоятельной жизни захотел? А родители,
небось, всю милицию на ноги поставили...
Мальчишки переглянулись, в их глазах появились солидарные насмешливые
огоньки, а лица с недоверием насторожились.
- Отцовского бы ремня тебе не мешало...
Смирнов услышал откровенный хохот, и было в этом смехе что-то циничное,
отчего у замполита испортилось настроение, и вспомнились ему вдруг слова
Володькиной матери: "А о нравственной зрелости забываем... "
Они сидели втроем на перевернутом оцинкованном корыте, Алешка доверчиво
рассказывал о себе, а Смирнов ясно представлял, как все это было.
Ее все называли мать-одиночка. Она, видимо, так привыкла к этому, что
сама к месту и не к месту говорила: что поделаешь - я мать-одиночка!
Говорила до тех пор, пока однажды у автобуса не произошел скандал. Был
воскресный день, и они собрались к какой-то троюродной слепой и глухой
тетке. Лешке тогда было шесть лет. Автобусы шли переполненными. Мать
подхватила его на руки и полезла с передней площадки, ее оттеснил какой-то
пьяный.
- Куда прешь? - закричала она. - Не видишь с ребенком, мать-одиночка.
Пьяный дико вытаращил глаза, плюнул сквозь зубы: "Мать-одиночка!" - и
нехорошо выругался.
Что с матерью тогда сделалось. Она прижала Лешку к себе крепко-накрепко
и истошно закричала:
- Хулиган! Обормот!
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы кто-то не протолкнул
пьяного в дверь и автобус не тронулся.
Ни к какой тетке они не поехали, вернулись домой, мать оставила Лешку
поиграть на дворе, а сама пошла в комнату, утирая слезы.
Потом однажды к ним пришла высокая худая женщина в очках.
- Ну здравствуй, мальчик! Сколько тебе лет?
Она была очень ласкова, эта женщина, вся в черном. Она потрепала Лешкин
вихор и похлопала по спине.
- Значит, в школу собираешься? Ну вот я пришла тебя записать.
Мать стояла рядом, глаза ее весело блестели. Она тоже Лешку погладила
по голове.
- Вырос, сынок, вырос! Теперь вот учиться будешь...
Они улыбались, вертели Лешку из стороны в сторону, хвалили рост и
здоровье. Женщина стала удобно усаживаться за столом.
- Дайте-ка мне свидетельство о рождении ребенка...
Мать порылась в шкатулке и дрожавшей рукой протянула бумагу.
- Шел бы ты, Леш, погулять... - сказала она, виновато улыбаясь.
- Ничего, он не мешает, пусть посидит... - женщина взяла у матери
метрику и стала читать, - значит, вы мать-одиночка...
- О, господи! - мать пошатнулась, она уже знала, что с этим понятием
Лешка связывает то некрасивое ругательство, которое услышал на автобусной
остановке.
- Ну вот, Лешенька, - засуетилась мать, когда они остались одни, - в
школу идешь, ты уже вырос, все понимаешь... Почему ты у меня никогда не
спросишь, где твой папа?
- У меня нет папы... - нахохлился Лешка.
- Но ты же знаешь, что у всех мальчиков и девочек есть папы, ты должен
уже поинтересоваться, почему у тебя нет...
- Ты мать-одиночка, - ответил Лешка.
Она судорожно сжалась, потом выдвинула из-под кровати старенький
чемоданчишко, быстро перерыла его.
- Вот, Лешенька, теперь ты все должен знать... - из розового лоскута
она бережно вынула фотокарточку. Мать как-то особенно засветилась,
протягивая ему тронутый желтизной снимок. Под окнами большого здания, на
скамейке сидело несколько мужчин. Были они не в брюках, а в длинных, до
полу, халатах.
- Это больница, где я работала санитаркой, а вот твой отец. Он не видел
тебя, ты родился потом...
Она обняла Лешку и заплакала навзрыд.
- Ты не думай, Леша, он живет, живет в тебе, он же не ушел с земли
совсем, он оставил тебя... И ты часть его, часть его жизни...
Вечером, когда они легли спать, мать долго говорила мало понятное для
него:
- Люди, люди! Осудить они могут, посмеяться они могут, оскорбить... А
понять любовь к обреченному на смерть? - она стиснула руки на груди. - Знала
я, знала, что он умрет, без врачей знала, а не могла не любить. Нужна ему
была моя любовь. Страшно без нее было умирать... И ты мог не быть... Сама
захотела и ему сказала: не бойся за меня, все вынесу, а знай - на земле
останется человек от тебя, не умрешь ты совсем...
Лешка уже засыпал, а она все говорила:
- Живуч человек! И любви хочет! Вот уж какой был больной. Я его боль в
своей голове чувствовала. Стою возле него, а в душе стон. И смотрит такими
глазами... Убегу куда-нибудь, наревусь...
Мать-то вообще была веселая и беззаботная, но временами впадала в
какую-то грусть.
- Эх, Лешка! - говорила она в такие дни. - Есть у меня только ты, а
больше никого...
Однажды среди ночи он услышал шорох и тихие голоса. Лешка открыл глаза.
На кровати рядом с матерью сидел мужчина.
- Сама ты ничего, да вот приданое у тебя - пацан!
- Ма-ма! - закричал Лешка.
На кровати зашевелились, мужчина оправил пиджак, поднялся и,
прихрамывая, ушел. Мать подскочила к нему.
- Ну чего ты, чего ты? Большой ведь, все понимаешь, а кричишь. Ну, что
я тебе? Зачем? - она потрясла Лешку за плечи. - Зачем звал?
- Мама, - захныкал Лешка, - чужой...
- Эх, Лешка, связал ты меня на всю жизнь, теперь никуда не денешься...
Смирнов поднялся на ноги и, пригибаясь, вышел из сарая. В
военно-спортивный лагерь они вернулись втроем.
- Вполне закономерное явление, - заметил Виталий Павлович замполиту, -
что после этого мальчишка стал убегать из дому...
Уже совсем в темноте подъехала машина, и Виталий Павлович, скрывая свое
мрачное состояние, встречал шефов-артистов, которые приехали, чтобы дать на
открытии лагеря концерт.
А утром, когда мальчишки, окружив артистов, наперебой задавали разные
вопросы, Виталий Павлович отозвал в сторону энергичного мужчину с гуслями в
руках и поделился сомнениями - стоит ли, после того, что произошло, давать
концерт, ведь должна была быть какая-то мера наказания. Мужчина улыбнулся,
представился Данилой Даниловичем и попросил начальника лагеря выстроить этот
второй взвод и разрешить ему выступить перед ними.
Мальчишки стояли завороженные боясь шевельнуться. Руки артиста творили
с гуслями чудеса, он играл долго, с каким-то упоением для себя, не
останавливаясь, переходя от одной мелодии к другой. А когда кончил играть,
устало опустил руки вниз, встал со стула, близко подошел к строю мальчишек и
доверительно спросил, понравилась ли им его игра.
- Ну вот, - сказал потом он, отойдя немного назад, - я стал артистом, а
мог бы им и не быть. Когда мне было столько же лет, сколько вам сейчас, я
случайно совершил кражу. Если бы я не раскаялся в своем поступке, если бы не
признался, мне бы не пришлось сейчас играть перед вами... Я не верю, чтобы
вы не задумывались о своей судьбе. Вам только не хватает смелости, чтобы
признаться. Я думаю, что тот, кто это сделал, не будет малодушным и выйдет
из строя вперед.
Вначале была тишина. Звонкая тишина летнего лагеря. Потом робко по
одному из строя вышли трое ребят и также несмело шагнули к артисту...
Удивленный и взволнованный не меньше ребят, Виталий Павлович весь вечер
по-отцовски растроганно шептал: "Ах, пацаны, ах, пацаны..." Он-то знал, что
ничего плохого и грязного не должно быть в этот священный день - ведь его
пацаны проводят сегодня почетную линейку, где должны дать клятву, прежде чем
стать юнармейцами. Так что дело тут не только в гусляре.
старший следователь МВД
Казахской ССР
У него и раньше были клички. Называли Ратуш-паша, Лера, Орлик. Эти
клички ему не нравились - считал, что не звучат. И тогда он сам придумал
короткую и выразительную - Шеф. В компании лоботрясов, которой он
верховодил, кличка быстро прижилась. Все чаще можно было слышать: "Шеф
сказал, Шеф запрещает, о Шефе не болтать".
Его боялись. И не зря: в кармане Шефа всегда был наготове складной
охотничий нож "лиса" с коричневыми колодочками, который он, не задумываясь,
пускал в ход.
Его разоблачили. Следователи со скрупулезной тщательностью изучили все,
что касалось преступной группы. Были собраны сотни документов: протоколы
допросов обвиняемых и свидетелей, очных ставок, справки и характеристики,
описания вещественных доказательств и фотографии. Огромную работу проделали
сотрудники прокуратуры и милиции, чтобы полностью изобличить преступников. В
этом убеждаешься, листая аккуратно подшитые страницы. И виновные понесли
заслуженную, суровую кару.
Но уголовное дело о преступлениях Шефа и его компании представляет
интерес и в другом отношении. Речь идет об осмысливании тех причин и
условий, из которых рождается преступление. В Деле, как в зеркале, отражено
обличье преступников, их образ жизни и интересы, повадки, уловки и
ухищрения. Обнажена и почва, на которой все еще произрастают подобные
сорняки.
Началось все морозной февральской ночью. Звонок в одном из отделений
милиции Алма-Аты: на улице обнаружен труп молодого человека. Возможно,
произошло убийство.
Дежурный инспектор немедленно принял все необходимые меры. Он сообщил о
происшествии в Управление, вызвал работника уголовного розыска, а сам с
дежурным следователем выехал по указанному адресу. Пока они осматривали
место происшествия, подоспел оперуполномоченный угрозыска с группой
дружинников.
Недавно выпавший снег плотно притоптан, далеко в сторону отброшена
чья-то шапка, на снегу и на асфальте пятна крови. Все говорит о драке.
Нашлись и люди, которые слышали издали шум, пьяные крики, ругань.
На основании первых впечатлений появилась версия, что убийство
совершено пьяными хулиганами. Возможно, что они живут где-нибудь поблизости.
Добрую службу сослужили дружинники - местные ребята. Они хорошо знают
этот район, так как много дней выполняют здесь свой общественный долг по
охране правопорядка. Вот почему и появилась мысль о Надежде Синельниковой
[Фамилии изменены], девушке, которую уже не раз предупреждали о недостойном
поведении. На ее квартире часто собиралась разухабистая компания,
устраивались кутежи. Дом, в котором живет Синельникова, совсем недалеко от
места преступления. Дружинники решили выяснить, не появлялись ли у
Синельниковой в эту ночь подозрительные люди.
Поздний час, но в квартире Синельниковых не спят. Родители - они оба
работают в ресторане - недавно вернулись домой, но дочь с подругой пришли
еще позже - около двух часов ночи.
Надежда Синельникова и ее подруга Лида Алимова встретили дружинников
настороженно. Сразу было видно, что и одна, и другая изрядно выпили. Надежда
старается держаться независимо, даже дерзко.
- Да, - говорит она. - Была у меня вечеринка. А что, разве нельзя,
запрещено?
Синельникову и Алимову пригласили в отделение милиции. Выяснять
подробности ночной Вечеринки принялась следователь Зайцева.
Размазывая по щекам краску с подведенных ресниц. Синельникова твердила,
что ничего не знает, никакой драки не было. Она говорит, что в гостях у них
были "мальчики". Выпили самую малость, но ничего зазорного не случилось.
Следователь, однако, видела, что Синельникова говорит не все. Она хочет
что-то сказать, в чем-то признаться, но не может на это решиться. Скорее
всего - боится.
Почти так же вела себя и Алимова. От внимания следователя не укрылось и
ее волнение, бегающие глаза, мелькающие в них искорки страха.
Долго продолжалась эта беседа, затянулась почти до утра.
Кто именно эти "мальчики", когда они собрались, в каком часу разошлись?
По крупицам следователь уточняла подробности того, как девушки и их
компаньоны провели весь прошедший день. В рассказах подруг было много
противоречивого. Стараясь скрыть истину, они вконец запутались, а когда
поняли, что зашли в тупик, сознались.
- Да, - теперь уже без бравады созналась Синельникова. - Драка была. И
как раз на том месте, где потом нашли убитого. Кажется, у мальчиков были
ножи...
- Кто был с вами? Назовите фамилии, адреса.
- Были Петров и Зимин... Потом пришел Михеев.
По адресам, кстати сказать, весьма приблизительным, выехали
оперативники. Уже светало, когда Петров и Михеев были доставлены в
отделение.
Петров недолго запирался. Признался, что во время драки с двумя
неизвестными парнями наносил удары кухонным ножом. К этому времени
обнаружили и второго пострадавшего. Раненый, он добрался до своего дома,
откуда его и увезли в госпиталь. Оперативники с ним уже беседовали.
Михеева допрашивала следователь Зайцева. Рассказы
Петрова и Михеева совпадали до мельчайших деталей, как и показания
девушек.
Синельникова и Алимова спали в тот день до полудня: делать было нечего,
и они никуда не спешили. Разбудили их закадычные дружки - Петров и Зимин.
Решили покутить и развлечься. Было лишь одно препятствие - отсутствие денег.
Стали изобретать способ, как их добыть.
Выручила Алимова. У нее есть золотое колечко - подарок бабушки. Можно
его отнести в скупку, на выпивку хватит. Так и порешили.
За кольцо в скупочном магазине заплатили восемнадцать рублей. Получив
деньги, все отправились бродить по магазинам. Первым делом в универмаге
приобрели три кухонных ножа - этакие своеобразные кинжалы.
- Для хозяйства, - неуверенно уточнила Синельникова.
Потом купили спиртное, немного снеди и отправились на квартиру
Синельниковой. Благо там есть все условия: родители почти никогда не бывают
дома, делай, что душе угодно.
Вечером, когда все четверо были пьяны, появился Михеев. Немного, самую
малость, выпил.
Домой расходились около одиннадцати. В подъезде из-за пустяка
поссорились с двумя незнакомыми парнями и подрались. С ножом, по общему
утверждению, был Петров. Зимин ему помогал. А Михеев не дрался. Наоборот, он
уговаривал драчунов, разнимал их.
Все выглядело убедительно, правдиво. Казалось бы, что преступление
полностью раскрыто, истина установлена. Утром оперативники с понятыми изъяли
важное вещественное Доказательство - кухонный нож, которым наносил удары
Петров. Он сам уверенно и безошибочно показал сугроб, куда зашвырнул его,
убегая после драки.
Рано утром вместе с работниками прокуратуры еще раз было осмотрено
место происшествия: ночью можно было что-то пропустить или не заметить.
Под окнами квартиры Синельниковых нашли доказательства того, что вчера
там пили: порожние бутылки из-под вина и водки. Нашли и еще один предмет,
сыгравший немалую роль в дальнейшем расследовании: разбитую гитару со
сломанным грифом.
На ее корпусе под спутанными струнами было написано размашистым
почерком: Шестурян, Басик, Зам, Лидок и Шеф. "Клички", - решили сотрудники
милиции.
Гитара принадлежит Синельниковой. Но почему она сломана, почему
оказалась на улице, в снегу?
- Петров бренчал на ней, - сказала Синельникова. - А гитара не
настроена. Он рассердился, ударил о подоконник и вышвырнул за окно.
Изувеченная, ни к чему не пригодная, теперь гитара сослужила свою
последнюю службу. В деле появились новые имена, их установили после того,
как "расшифровали" клички, нацарапанные на инструменте. Частыми участниками
кутежей были Басов (Басик), Четвернов (Шестурян). Этот последний в данное
время находился под следствием по поводу убийства, совершенного в пьяном
виде во время драки за месяц до описываемых событий. Свою вину Четвернов
полностью признал.
А кто такой Шеф?
Этот титул, оказывается, носит Валерий Михеев.
Следствие продолжалось. Действуя в тесном контакте, работники милиции и
прокуратуры устанавливали новые факты, раскрывали зарегистрированные раньше
и оставшиеся пока неразгаданными преступления.
Так, например, выяснилось, что Петров и Зимин, стреляя из обреза
охотничьего ружья, ранили двух прохожих. Эти опасные хулиганы думали, что
время скрыло их преступления и они останутся безнаказанными. Не вышло!
В процессе следствия удалось сорвать маску невиновности с одного из
самых омерзительных участников группы - Михеева. Этот великовозрастный
негодяй пользовался неограниченной властью в среде таких же тунеядцев и
бездельников, как и сам. Вскрылись факты, которые могут показаться
невероятными.
Убийство, которое, якобы, совершил Четвернов, было делом рук Михеева -
Шефа. В тот январский день, правда, они были с Четверновым вдвоем. У клуба
профтехучилища подрались с прохожим. Шеф орудовал ножом.
Потом, скрываясь с места преступления, задыхаясь в беге, он говорил
тогда Четвернову:
- Возьмешь на себя. Тебе много не дадут: восемнадцати еще нет. А мне
могут закатить на всю катушку...
А затем, немного успокоившись, детально разъяснил Четвернову, как нужно
признаться, как отвечать на допросах. И Четвернов послушно выполнял указания
Шефа.
Это он, Михеев, после последней драки, где налево и направо наносил
удары своей "лисой", учил своих собутыльников выгораживать его, утверждать,
что в драке он не участвовал, был невинным "миротворцем". Но главная роль и
в этом преступлении принадлежала ему. Оперативники нашли и приобщили к делу
орудие преступления - охотничий нож, с которым Шеф никогда не расставался...
Кто же они, эти люди?
Валерий Михеев был курсантом Республиканского учебного комбината.
Фактически только числился курсантом, а на занятия ходить не думал.
Девятиклассник Петров выделялся своим внешним видом: дикая шевелюра, на
пальце перстень. Учиться не хотел, занятия пропускал неделями.
Зимин. Два года "учился" в девятом классе. Учителя не раз пытались
установить контакт с его родителями, сотрудниками одного из алма-атинских
научно-исследовательских институтов. Но вот как отец, начальник отдела
института, встретил классного руководителя, когда тот пришел выяснить,
почему парень не ходит в школу, и посоветоваться о будущем мальчика.
Зимин-старший с друзьями играл в карты. Нехотя выслушал педагога, не
прервал игры, не вынул, изо рта папиросу. Буркнул: "Пусть школа больше
заботится о своих питомцах." Через три дня после этого разговора его сын
совершил преступление...
Анализируя души тех, кого нельзя не осудить, но нельзя и не пожалеть,
мы найдем там духовную ограниченность, низкие эстетические запросы, круг
интересов, почти сознательно замкнутый от всего, что может взорвать
ограниченный "стереотип" жизни.
Представьте себе молодого человека, "одаренного" этим набором
недостатков, и для вас станет совершенно ясным, отчего его дружба с
алкоголем может кончиться трагически. Более половины - еще раз: более
половины! - преступлений творится несовершеннолетними при участии этого
- Машина любит хозяина: разгильдяю, лодырю при ней делать нечего.
Теперь шофер это особенно хорошо понял. Он сам и ремонт проверит -
качественно ли выполнен? Ведь от этого зависят и пробеги, и простои, и
коэффициент, и план. Сейчас каждый задумался: ведь сделай он несколько
невыходов, как лишается премиальных. Быть хорошим хозяином машины, в этом я
убежден, значит быть всегда честным человеком. Вот и посоветовал Валентину
идти в автобазу. Потом его послали на курсы шоферов, успешно закончил их до
призыва в армию. Отслужил, вернулся, и теперь мы с ним вместе работаем.
Пример отца поучителен, он возглавляет бригаду коммунистического труда.
В коллективе порядок - позавидуешь, никаких ЧП. Валентин стремится не
отстать от отца, работает ровно. Его приняли в комсомол, дали первые
общественные поручения. И в этом пример отца - активного коммуниста.
А Лешка... Впрочем, это теперь дело прошлое... Когда однажды Валентин с
отцом вернулись с работы, сын сказал:
- Знаешь, папа, давно хотел поделиться с тобой, да не решался. А теперь
не могу, совесть мучает Ведь у меня есть братишка Ленька. Оставил я его еще
четырехлетним в детдоме, в Белоруссии, не писал ему. А тут сам полетел под
откос. Но чем становился старше, все больше мучился. Ведь я одиннадцать лет
его не видел, бросил на произвол судьбы. Вдруг бродягой стал? Не хотелось
бы, чтобы таким был, как я когда-то...
Валентин низко опустил голову. Дмитрий Тимофеевич подошел к нему, взял
за плечи, весело посмотрел в лицо.
- Чудак-человек. Был бы жив братишка, а мы его на краю света найдем.
Слов нет, плохо, что ни разу не написал - ведь брат родной. Но не горюй.
Найдем Леньку.
Так начались поиски брата.
Нашли Леньку, встретили. Он нерешительно прильнул лицом к матери и
отцу. Его тоже усыновили. Когда встретился с братом, был в оцепенении: ты ли
это, Валька? Братья крепко обнялись...
Разыскивая Варковых на одной из улиц Алма-Аты, я спросил отдыхающего на
скамейке белобородого старика:
- Скажите, аксакал, вы не знаете, где живет Дмитрий Тимофеевич Варков?
- Как не знать, четвертый дом налево.
Старик помолчал, внимательно оглядел меня и весело добавил:
- Конечно, знаю - хороший человек...
Прогретая жгучим солнцем степь медленно отдавала свое тепло
надвигающимся сумеркам. Пахло полынью и другим разнотравьем, и здесь на
холме, где Виталий Павлович удобно устроился на охапке иссохшего сена, можно
было долго просидеть с беспечностью человека, отработавшего трудный рабочий
день и после этого имеющего право распоряжаться собой как угодно, если бы
время от времени глухая тоскливая боль не появлялась где-то внутри и не
разрасталась бы, напоминая о том, что произошло.
В Кинижском пруду барахтались мальчишки, как всегда перед сном, словно
ничего не произошло; и ему отсюда был виден всплеск воды, стриженые головы,
слышен смех и безудержный говор.
Андрей, командир второго взвода, ходил по берегу, у самой кромки воды,
мял в руках пилотку и ей же грозил тому, кто переплывал запретную черту.
"Вот они командиры-воспитатели! - без раздражения и без одобрения
подумал о нем Виталий Павлович, - самому бы ему сейчас в воду не для
надзора, а так за компанию... "
Они были молоды, все шесть командиров взводов, сержанты из войсковой
части, вели с мальчишками военную подготовку: изучали автомат, пулемет,
карабин и мало разбирались в педагогике и психологии, хотя в этом
военно-спортивном лагере собрались "трудные".
Виталию Павловичу вспомнился тот день, когда с ним разговаривали в
районо, а затем в райкоме партии и везде упирали на это слово "трудные", а
вместе с тем не хотелось верить, что все это так, потому что и сам он в
детстве был беспокойным парнишкой и мать не раз в слезах выговаривала ему, и
все-таки где-то потом выровнялся, закончил вечернюю школу, пединститут, стал
работать в школе.
Эти "трудные" были чуть ли не в каждом классе - одни не успевали,
другие грубили, третьи никого не признавали. В каждом их поступке была
мальчишеская бравада, какой-то стихийный протест.
В десятом классе мальчишек словно кто-то подменял, взрослели на глазах,
вырабатывалось достоинство, с такими уже говорилось легче, и учителя
отходили от того периода нервотрепки, которая была два-три года назад...
Виталий Павлович поднялся с холма и пошел к лагерю. Палатки стояли в
два ряда, и между ними протянулись нити разноцветных флажков. Все шло хорошо
- лагерь готовился к открытию, было приглашено много гостей, мальчишки
должны были стать юнармейцами. И вдруг ЧП - кража.
Начальник штаба, майор в отставке Поликарпов и замполит Смирнов что-то
горячо обсуждали. Смирнов доложил Виталию Павловичу, что виновные не
найдены, а Чайков, которого подозревали, не причастен к этому делу.
Чайков ушел" из лагеря в тот день, когда случилось это ЧП. Смирнов
поехал в город и встретился с его матерью. Елена Ивановна растерянно
смотрела на замполита.
- Ну я понимаю, что он безобразничает, но чтобы красть. Не могу себе
представить... - она с видом вконец измученного человека опустилась на стул
и страдальчески сморщилась. - Ведь я педагог, через мои руки их за двадцать
лет сколько прошло, не сосчитать. Все люди, как люди, а вот собственного
сына проглядела. А впрочем, что значит "проглядела"? Спрашиваем с родителей,
с учителей, а между тем меньше всего с самих ребят. Готовим к аттестату
зрелости и забываем о зрелости нравственной...
Володьку Чайкова Смирнов неожиданно встретил в магазине радиотоваров,
он стоял у прилавка, разглядывал какие-то лампы и, увидев замполита, не
бросился бежать, как предположил Смирнов. Он даже как-то заулыбался, словно
обрадовался этой встрече, смирнехонько подставил плечо под протянутую руку
замполита и прирос к месту.
- Значит приемником решил обзавестись? А деньги?
Володька развел руки и вывернул карманы.
- Мог бы таким способом не доказывать, - примирительно сказал Смирнов,
- человеку надо на слово верить. Так ведь?
Они вышли из магазина как давнишние друзья.
- Ты вот что скажи, кто все-таки на эти одеяла позарился и почему ты
убежал из лагеря? Ведь понимаешь, подумали...
- Я не из-за себя. Я с Алешкой хочу быть в лагере.
Они шли по тихой улочке мимо домов, прикрытых разросшимися деревьями.
Шагали нога в ногу - высокий, сутуловатый, в поношенной гимнастерке Смирнов
и крепыш Володька, одетый в новые шорты и тенниску, выданные ему в лагере.
Володька нажал коленом на калитку, и она, скрипнув, раскрылась. Смирнов
пошел за ним. В покосившемся сарае, в свете лучей, пробивающихся сквозь
щели, какой-то мальчишка возился с проволочками, ржавым железом и чуть ли не
жестяным корытом. "И ведь поди воображает черт знает что", - усмехнулся про
себя Смирнов, разглядывая нелепое сооружение. И грубовато спросил:
- Значит, здесь квартируешь? Самостоятельной жизни захотел? А родители,
небось, всю милицию на ноги поставили...
Мальчишки переглянулись, в их глазах появились солидарные насмешливые
огоньки, а лица с недоверием насторожились.
- Отцовского бы ремня тебе не мешало...
Смирнов услышал откровенный хохот, и было в этом смехе что-то циничное,
отчего у замполита испортилось настроение, и вспомнились ему вдруг слова
Володькиной матери: "А о нравственной зрелости забываем... "
Они сидели втроем на перевернутом оцинкованном корыте, Алешка доверчиво
рассказывал о себе, а Смирнов ясно представлял, как все это было.
Ее все называли мать-одиночка. Она, видимо, так привыкла к этому, что
сама к месту и не к месту говорила: что поделаешь - я мать-одиночка!
Говорила до тех пор, пока однажды у автобуса не произошел скандал. Был
воскресный день, и они собрались к какой-то троюродной слепой и глухой
тетке. Лешке тогда было шесть лет. Автобусы шли переполненными. Мать
подхватила его на руки и полезла с передней площадки, ее оттеснил какой-то
пьяный.
- Куда прешь? - закричала она. - Не видишь с ребенком, мать-одиночка.
Пьяный дико вытаращил глаза, плюнул сквозь зубы: "Мать-одиночка!" - и
нехорошо выругался.
Что с матерью тогда сделалось. Она прижала Лешку к себе крепко-накрепко
и истошно закричала:
- Хулиган! Обормот!
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы кто-то не протолкнул
пьяного в дверь и автобус не тронулся.
Ни к какой тетке они не поехали, вернулись домой, мать оставила Лешку
поиграть на дворе, а сама пошла в комнату, утирая слезы.
Потом однажды к ним пришла высокая худая женщина в очках.
- Ну здравствуй, мальчик! Сколько тебе лет?
Она была очень ласкова, эта женщина, вся в черном. Она потрепала Лешкин
вихор и похлопала по спине.
- Значит, в школу собираешься? Ну вот я пришла тебя записать.
Мать стояла рядом, глаза ее весело блестели. Она тоже Лешку погладила
по голове.
- Вырос, сынок, вырос! Теперь вот учиться будешь...
Они улыбались, вертели Лешку из стороны в сторону, хвалили рост и
здоровье. Женщина стала удобно усаживаться за столом.
- Дайте-ка мне свидетельство о рождении ребенка...
Мать порылась в шкатулке и дрожавшей рукой протянула бумагу.
- Шел бы ты, Леш, погулять... - сказала она, виновато улыбаясь.
- Ничего, он не мешает, пусть посидит... - женщина взяла у матери
метрику и стала читать, - значит, вы мать-одиночка...
- О, господи! - мать пошатнулась, она уже знала, что с этим понятием
Лешка связывает то некрасивое ругательство, которое услышал на автобусной
остановке.
- Ну вот, Лешенька, - засуетилась мать, когда они остались одни, - в
школу идешь, ты уже вырос, все понимаешь... Почему ты у меня никогда не
спросишь, где твой папа?
- У меня нет папы... - нахохлился Лешка.
- Но ты же знаешь, что у всех мальчиков и девочек есть папы, ты должен
уже поинтересоваться, почему у тебя нет...
- Ты мать-одиночка, - ответил Лешка.
Она судорожно сжалась, потом выдвинула из-под кровати старенький
чемоданчишко, быстро перерыла его.
- Вот, Лешенька, теперь ты все должен знать... - из розового лоскута
она бережно вынула фотокарточку. Мать как-то особенно засветилась,
протягивая ему тронутый желтизной снимок. Под окнами большого здания, на
скамейке сидело несколько мужчин. Были они не в брюках, а в длинных, до
полу, халатах.
- Это больница, где я работала санитаркой, а вот твой отец. Он не видел
тебя, ты родился потом...
Она обняла Лешку и заплакала навзрыд.
- Ты не думай, Леша, он живет, живет в тебе, он же не ушел с земли
совсем, он оставил тебя... И ты часть его, часть его жизни...
Вечером, когда они легли спать, мать долго говорила мало понятное для
него:
- Люди, люди! Осудить они могут, посмеяться они могут, оскорбить... А
понять любовь к обреченному на смерть? - она стиснула руки на груди. - Знала
я, знала, что он умрет, без врачей знала, а не могла не любить. Нужна ему
была моя любовь. Страшно без нее было умирать... И ты мог не быть... Сама
захотела и ему сказала: не бойся за меня, все вынесу, а знай - на земле
останется человек от тебя, не умрешь ты совсем...
Лешка уже засыпал, а она все говорила:
- Живуч человек! И любви хочет! Вот уж какой был больной. Я его боль в
своей голове чувствовала. Стою возле него, а в душе стон. И смотрит такими
глазами... Убегу куда-нибудь, наревусь...
Мать-то вообще была веселая и беззаботная, но временами впадала в
какую-то грусть.
- Эх, Лешка! - говорила она в такие дни. - Есть у меня только ты, а
больше никого...
Однажды среди ночи он услышал шорох и тихие голоса. Лешка открыл глаза.
На кровати рядом с матерью сидел мужчина.
- Сама ты ничего, да вот приданое у тебя - пацан!
- Ма-ма! - закричал Лешка.
На кровати зашевелились, мужчина оправил пиджак, поднялся и,
прихрамывая, ушел. Мать подскочила к нему.
- Ну чего ты, чего ты? Большой ведь, все понимаешь, а кричишь. Ну, что
я тебе? Зачем? - она потрясла Лешку за плечи. - Зачем звал?
- Мама, - захныкал Лешка, - чужой...
- Эх, Лешка, связал ты меня на всю жизнь, теперь никуда не денешься...
Смирнов поднялся на ноги и, пригибаясь, вышел из сарая. В
военно-спортивный лагерь они вернулись втроем.
- Вполне закономерное явление, - заметил Виталий Павлович замполиту, -
что после этого мальчишка стал убегать из дому...
Уже совсем в темноте подъехала машина, и Виталий Павлович, скрывая свое
мрачное состояние, встречал шефов-артистов, которые приехали, чтобы дать на
открытии лагеря концерт.
А утром, когда мальчишки, окружив артистов, наперебой задавали разные
вопросы, Виталий Павлович отозвал в сторону энергичного мужчину с гуслями в
руках и поделился сомнениями - стоит ли, после того, что произошло, давать
концерт, ведь должна была быть какая-то мера наказания. Мужчина улыбнулся,
представился Данилой Даниловичем и попросил начальника лагеря выстроить этот
второй взвод и разрешить ему выступить перед ними.
Мальчишки стояли завороженные боясь шевельнуться. Руки артиста творили
с гуслями чудеса, он играл долго, с каким-то упоением для себя, не
останавливаясь, переходя от одной мелодии к другой. А когда кончил играть,
устало опустил руки вниз, встал со стула, близко подошел к строю мальчишек и
доверительно спросил, понравилась ли им его игра.
- Ну вот, - сказал потом он, отойдя немного назад, - я стал артистом, а
мог бы им и не быть. Когда мне было столько же лет, сколько вам сейчас, я
случайно совершил кражу. Если бы я не раскаялся в своем поступке, если бы не
признался, мне бы не пришлось сейчас играть перед вами... Я не верю, чтобы
вы не задумывались о своей судьбе. Вам только не хватает смелости, чтобы
признаться. Я думаю, что тот, кто это сделал, не будет малодушным и выйдет
из строя вперед.
Вначале была тишина. Звонкая тишина летнего лагеря. Потом робко по
одному из строя вышли трое ребят и также несмело шагнули к артисту...
Удивленный и взволнованный не меньше ребят, Виталий Павлович весь вечер
по-отцовски растроганно шептал: "Ах, пацаны, ах, пацаны..." Он-то знал, что
ничего плохого и грязного не должно быть в этот священный день - ведь его
пацаны проводят сегодня почетную линейку, где должны дать клятву, прежде чем
стать юнармейцами. Так что дело тут не только в гусляре.
старший следователь МВД
Казахской ССР
У него и раньше были клички. Называли Ратуш-паша, Лера, Орлик. Эти
клички ему не нравились - считал, что не звучат. И тогда он сам придумал
короткую и выразительную - Шеф. В компании лоботрясов, которой он
верховодил, кличка быстро прижилась. Все чаще можно было слышать: "Шеф
сказал, Шеф запрещает, о Шефе не болтать".
Его боялись. И не зря: в кармане Шефа всегда был наготове складной
охотничий нож "лиса" с коричневыми колодочками, который он, не задумываясь,
пускал в ход.
Его разоблачили. Следователи со скрупулезной тщательностью изучили все,
что касалось преступной группы. Были собраны сотни документов: протоколы
допросов обвиняемых и свидетелей, очных ставок, справки и характеристики,
описания вещественных доказательств и фотографии. Огромную работу проделали
сотрудники прокуратуры и милиции, чтобы полностью изобличить преступников. В
этом убеждаешься, листая аккуратно подшитые страницы. И виновные понесли
заслуженную, суровую кару.
Но уголовное дело о преступлениях Шефа и его компании представляет
интерес и в другом отношении. Речь идет об осмысливании тех причин и
условий, из которых рождается преступление. В Деле, как в зеркале, отражено
обличье преступников, их образ жизни и интересы, повадки, уловки и
ухищрения. Обнажена и почва, на которой все еще произрастают подобные
сорняки.
Началось все морозной февральской ночью. Звонок в одном из отделений
милиции Алма-Аты: на улице обнаружен труп молодого человека. Возможно,
произошло убийство.
Дежурный инспектор немедленно принял все необходимые меры. Он сообщил о
происшествии в Управление, вызвал работника уголовного розыска, а сам с
дежурным следователем выехал по указанному адресу. Пока они осматривали
место происшествия, подоспел оперуполномоченный угрозыска с группой
дружинников.
Недавно выпавший снег плотно притоптан, далеко в сторону отброшена
чья-то шапка, на снегу и на асфальте пятна крови. Все говорит о драке.
Нашлись и люди, которые слышали издали шум, пьяные крики, ругань.
На основании первых впечатлений появилась версия, что убийство
совершено пьяными хулиганами. Возможно, что они живут где-нибудь поблизости.
Добрую службу сослужили дружинники - местные ребята. Они хорошо знают
этот район, так как много дней выполняют здесь свой общественный долг по
охране правопорядка. Вот почему и появилась мысль о Надежде Синельниковой
[Фамилии изменены], девушке, которую уже не раз предупреждали о недостойном
поведении. На ее квартире часто собиралась разухабистая компания,
устраивались кутежи. Дом, в котором живет Синельникова, совсем недалеко от
места преступления. Дружинники решили выяснить, не появлялись ли у
Синельниковой в эту ночь подозрительные люди.
Поздний час, но в квартире Синельниковых не спят. Родители - они оба
работают в ресторане - недавно вернулись домой, но дочь с подругой пришли
еще позже - около двух часов ночи.
Надежда Синельникова и ее подруга Лида Алимова встретили дружинников
настороженно. Сразу было видно, что и одна, и другая изрядно выпили. Надежда
старается держаться независимо, даже дерзко.
- Да, - говорит она. - Была у меня вечеринка. А что, разве нельзя,
запрещено?
Синельникову и Алимову пригласили в отделение милиции. Выяснять
подробности ночной Вечеринки принялась следователь Зайцева.
Размазывая по щекам краску с подведенных ресниц. Синельникова твердила,
что ничего не знает, никакой драки не было. Она говорит, что в гостях у них
были "мальчики". Выпили самую малость, но ничего зазорного не случилось.
Следователь, однако, видела, что Синельникова говорит не все. Она хочет
что-то сказать, в чем-то признаться, но не может на это решиться. Скорее
всего - боится.
Почти так же вела себя и Алимова. От внимания следователя не укрылось и
ее волнение, бегающие глаза, мелькающие в них искорки страха.
Долго продолжалась эта беседа, затянулась почти до утра.
Кто именно эти "мальчики", когда они собрались, в каком часу разошлись?
По крупицам следователь уточняла подробности того, как девушки и их
компаньоны провели весь прошедший день. В рассказах подруг было много
противоречивого. Стараясь скрыть истину, они вконец запутались, а когда
поняли, что зашли в тупик, сознались.
- Да, - теперь уже без бравады созналась Синельникова. - Драка была. И
как раз на том месте, где потом нашли убитого. Кажется, у мальчиков были
ножи...
- Кто был с вами? Назовите фамилии, адреса.
- Были Петров и Зимин... Потом пришел Михеев.
По адресам, кстати сказать, весьма приблизительным, выехали
оперативники. Уже светало, когда Петров и Михеев были доставлены в
отделение.
Петров недолго запирался. Признался, что во время драки с двумя
неизвестными парнями наносил удары кухонным ножом. К этому времени
обнаружили и второго пострадавшего. Раненый, он добрался до своего дома,
откуда его и увезли в госпиталь. Оперативники с ним уже беседовали.
Михеева допрашивала следователь Зайцева. Рассказы
Петрова и Михеева совпадали до мельчайших деталей, как и показания
девушек.
Синельникова и Алимова спали в тот день до полудня: делать было нечего,
и они никуда не спешили. Разбудили их закадычные дружки - Петров и Зимин.
Решили покутить и развлечься. Было лишь одно препятствие - отсутствие денег.
Стали изобретать способ, как их добыть.
Выручила Алимова. У нее есть золотое колечко - подарок бабушки. Можно
его отнести в скупку, на выпивку хватит. Так и порешили.
За кольцо в скупочном магазине заплатили восемнадцать рублей. Получив
деньги, все отправились бродить по магазинам. Первым делом в универмаге
приобрели три кухонных ножа - этакие своеобразные кинжалы.
- Для хозяйства, - неуверенно уточнила Синельникова.
Потом купили спиртное, немного снеди и отправились на квартиру
Синельниковой. Благо там есть все условия: родители почти никогда не бывают
дома, делай, что душе угодно.
Вечером, когда все четверо были пьяны, появился Михеев. Немного, самую
малость, выпил.
Домой расходились около одиннадцати. В подъезде из-за пустяка
поссорились с двумя незнакомыми парнями и подрались. С ножом, по общему
утверждению, был Петров. Зимин ему помогал. А Михеев не дрался. Наоборот, он
уговаривал драчунов, разнимал их.
Все выглядело убедительно, правдиво. Казалось бы, что преступление
полностью раскрыто, истина установлена. Утром оперативники с понятыми изъяли
важное вещественное Доказательство - кухонный нож, которым наносил удары
Петров. Он сам уверенно и безошибочно показал сугроб, куда зашвырнул его,
убегая после драки.
Рано утром вместе с работниками прокуратуры еще раз было осмотрено
место происшествия: ночью можно было что-то пропустить или не заметить.
Под окнами квартиры Синельниковых нашли доказательства того, что вчера
там пили: порожние бутылки из-под вина и водки. Нашли и еще один предмет,
сыгравший немалую роль в дальнейшем расследовании: разбитую гитару со
сломанным грифом.
На ее корпусе под спутанными струнами было написано размашистым
почерком: Шестурян, Басик, Зам, Лидок и Шеф. "Клички", - решили сотрудники
милиции.
Гитара принадлежит Синельниковой. Но почему она сломана, почему
оказалась на улице, в снегу?
- Петров бренчал на ней, - сказала Синельникова. - А гитара не
настроена. Он рассердился, ударил о подоконник и вышвырнул за окно.
Изувеченная, ни к чему не пригодная, теперь гитара сослужила свою
последнюю службу. В деле появились новые имена, их установили после того,
как "расшифровали" клички, нацарапанные на инструменте. Частыми участниками
кутежей были Басов (Басик), Четвернов (Шестурян). Этот последний в данное
время находился под следствием по поводу убийства, совершенного в пьяном
виде во время драки за месяц до описываемых событий. Свою вину Четвернов
полностью признал.
А кто такой Шеф?
Этот титул, оказывается, носит Валерий Михеев.
Следствие продолжалось. Действуя в тесном контакте, работники милиции и
прокуратуры устанавливали новые факты, раскрывали зарегистрированные раньше
и оставшиеся пока неразгаданными преступления.
Так, например, выяснилось, что Петров и Зимин, стреляя из обреза
охотничьего ружья, ранили двух прохожих. Эти опасные хулиганы думали, что
время скрыло их преступления и они останутся безнаказанными. Не вышло!
В процессе следствия удалось сорвать маску невиновности с одного из
самых омерзительных участников группы - Михеева. Этот великовозрастный
негодяй пользовался неограниченной властью в среде таких же тунеядцев и
бездельников, как и сам. Вскрылись факты, которые могут показаться
невероятными.
Убийство, которое, якобы, совершил Четвернов, было делом рук Михеева -
Шефа. В тот январский день, правда, они были с Четверновым вдвоем. У клуба
профтехучилища подрались с прохожим. Шеф орудовал ножом.
Потом, скрываясь с места преступления, задыхаясь в беге, он говорил
тогда Четвернову:
- Возьмешь на себя. Тебе много не дадут: восемнадцати еще нет. А мне
могут закатить на всю катушку...
А затем, немного успокоившись, детально разъяснил Четвернову, как нужно
признаться, как отвечать на допросах. И Четвернов послушно выполнял указания
Шефа.
Это он, Михеев, после последней драки, где налево и направо наносил
удары своей "лисой", учил своих собутыльников выгораживать его, утверждать,
что в драке он не участвовал, был невинным "миротворцем". Но главная роль и
в этом преступлении принадлежала ему. Оперативники нашли и приобщили к делу
орудие преступления - охотничий нож, с которым Шеф никогда не расставался...
Кто же они, эти люди?
Валерий Михеев был курсантом Республиканского учебного комбината.
Фактически только числился курсантом, а на занятия ходить не думал.
Девятиклассник Петров выделялся своим внешним видом: дикая шевелюра, на
пальце перстень. Учиться не хотел, занятия пропускал неделями.
Зимин. Два года "учился" в девятом классе. Учителя не раз пытались
установить контакт с его родителями, сотрудниками одного из алма-атинских
научно-исследовательских институтов. Но вот как отец, начальник отдела
института, встретил классного руководителя, когда тот пришел выяснить,
почему парень не ходит в школу, и посоветоваться о будущем мальчика.
Зимин-старший с друзьями играл в карты. Нехотя выслушал педагога, не
прервал игры, не вынул, изо рта папиросу. Буркнул: "Пусть школа больше
заботится о своих питомцах." Через три дня после этого разговора его сын
совершил преступление...
Анализируя души тех, кого нельзя не осудить, но нельзя и не пожалеть,
мы найдем там духовную ограниченность, низкие эстетические запросы, круг
интересов, почти сознательно замкнутый от всего, что может взорвать
ограниченный "стереотип" жизни.
Представьте себе молодого человека, "одаренного" этим набором
недостатков, и для вас станет совершенно ясным, отчего его дружба с
алкоголем может кончиться трагически. Более половины - еще раз: более
половины! - преступлений творится несовершеннолетними при участии этого