Сборник. Преступления могло не быть!

проявлял во время приемных экзаменов.
Алдамуратов собрал вокруг себя таких же людей, как и он сам, в
частности, преподавателей университета Саутпаева, Кожахметова, Белоусова и
некоторых других. Все они действовали только в одном направлении - вымогали
взятки у абитуриентов за устройство на учебу. Вполне понятно, что не все
зависело от этих взяточников при приеме и зачислении в институты.
Те обращались к своим сердобольным знакомым преподавателям, у которых
добивались завышения оценок для их абитуриентов, например, в женском
педагогическом институте.
Характерен в этом отношении такой факт. После зачисления в КазПИ Володи
X. при содействии Алмагамбетова и других его отец у себя дома под видом
празднования дня рождения жены организовал угощение для работников института
- декана математического факультета Жанбирбаева, преподавателя Кубесова,
осужденного Алмагамбетова и их жен.
Разве не понимали эти люди науки, хорошо знакомые, надо полагать, с
педагогикой, что ходить к студентам в гости и пьянствовать там, по меньшей
мере, непедагогично.
В нашей стране взятка расценивается как наиболее общественно опасное
явление. Вот почему общество резко осуждает эти преступления, а лица,
совершившие их, сурово наказываются.
В республике, как и в целом по стране, взятка в своей природе - редко
встречающееся явление, так как она не имеет под собой социальной почвы. Но
вместе с тем любое такое явление должно встречать всеобщее осуждение и
суровую кару, так как опасность взятки заключается в том, что она покушается
на нормальную деятельность должностных лиц, ведет к попиранию законности,
наносит невосполнимый моральный урон обществу.
В.И.Ленин неоднократно подчеркивал, что социалистическая законность
заключается в том, чтобы "соблюдать свято законы и предписания Советской
власти и следить за их исполнением всеми".

В.ХАРИН,

инспектор МВД Казахской ССР

РАССТАВАЯСЬ С ТЯГОСТНЫМИ ВОСПОМИНАНИЯМИ

Полдень. Золотое солнце. Металлические планки ворот со стершейся
краской освещены и выглядят менее мрачно. Воспитатель сам отворил ворота
колонии, но за ворота не идет, останавливается, закуривает. Мне видно, как
он разрывает целлофан, нет, не бросает - у нас не бросают - на голый
асфальтовый двор, а разворачивает пачку, достает одну сигарету. Я смотрю,
как зажигается спичка, как подносится к сигарете. Дальше мне идти одному.
- До свидания, Валерий Дмитриевич!
- До свидания, Коля! Счастливой жизни тебе!
...Обо всем переговорили. Теперь на железнодорожную станцию. Она
отчетливо видна в степи. Какую-нибудь машину придется искать. Грустные
воспоминания нахлынули на меня перед этим открытым и далеким простором.
Моя семья, моя обыкновенная семья. Две старшие сестры приучили к ним не
обращаться, не заговаривать с ними. Время от времени кому-нибудь из них
стучал в окно парень с обязательной напряженностью во взоре, с
каменно-сосредоточенным лицом. Сестра суетливо одевалась, оставляя на
сундуке и кровати вороха непонадобившихся платьев и кофточек, забывала
включенный утюг, убегала. Грубо-унылый окрик отца отрывал меня от окна: "Чем
пялить глаза, уроки делал бы лучше!" Но отец дома бывал мало (был путевым
обходчиком), больная мать работать не могла, с трудом стирала и готовила на
семью. Отец не любил смотреть, как она через силу двигается, с каким трудом
варит обед. Он старался приходить домой почти ночью, нередко с его приходом
дома начинало попахивать противным сивушным запахом и потом...
Колина мать, угасавшая несколько лет, умерла глубокой ночью. Отца дома
не было - должен был возвратиться утром. Он пришел, посмотрел на стоящих
заплаканных и бледных детей, на завешенные зеркала, горько и страшно
зарыдал. Он был сильно пьян, когда хоронили мать, с трудом разжал пальцы,
чтобы бросить на гроб приготовленную горсть земли.
Горечь не проходила. Теперь, возвращаясь домой с дежурства, отец вместе
с инструментами и фонарем путевого обходчика неизменно приносил в кармане
бутылку водки. Он пил все больше и больше. Сестры торопливо, словно выбежав
из дому, вышли замуж. На свадьбах Коля, как близкий родственник, сидел на
почетном месте, но относились к нему невнимательно, почти грубо - из-за
отца. И сестры стыдились отца, поспешно шепча Коле: "Отведи папку домой!"
После смерти матери Коле пришлось еще раз сильно плакать. Это было на
станции, когда он провожал старшего брата в армию. Они не были близки: брат
его не обижал, но и не ласкал никогда. Однако когда брат спокойно и быстро,
не оглядываясь, вошел в вагон, когда знакомый машинист неторопливо тронул
состав, Коля почувствовал, что остался в совершенном ужасном одиночестве. Он
забежал за угол багажного склада, спрятался среди полуразбитых ящиков и
заплакал...
Дома стало совсем плохо. Небритый и пьяный отец часами лежал на смятой
грязной постели. Увидев Колю, он ругался, вымещая на нем боль и свою
слабость. Уже осела по углам серая пыльная паутина, уже наспех плохо
смоченной тряпкой протирался пол, клеенка была в пятнах от чайных стаканов,
на кухне громоздилась немытая посуда, и есть стали наспех: отец готовить не
мог. Давал скупо деньги, и Коля ел в пристанционном буфете холодные пирожки,
запивая их лимонадом.
Когда отец женился второй раз, дом вновь стал чистым, накрахмаленные
белые занавески украсили до блеска отмытые окна. Но Коле стало еще неуютнее
в этом чистом доме: мачеха его не любила, да и отец им тяготился с каждым
днем все заметнее. С мальчиком почти не разговаривали. Несколько лет отец не
заглядывал в Колин дневник.
...Ботинки запылились. "Ничего, на станции почищу". Солнце и слепит и
печет, но Коля рад всему весеннему. Кюветы заросли густой травой, она яркого
зеленого цвета, летают белые бабочки. "Мне казалось тогда, какая надобность
в том, чтобы сидеть в школе еще четыре года. Малограмотный отец все-таки мог
же зарабатывать деньги, дядя Миша - тот вовсе не имел никакого образования,
а денег приносил еще больше. Надо скорее определиться куда-нибудь, профессию
какую-нибудь... "
По утрам отец, теперь всегда выбритый (он почти перестал питъ) и
старательно оберегающий рубашки, чтобы не загрязнить, - жена грубо ругала
его за каждую бытовую оплошность, говорил Коле:
- Ты, сынок, не балуй, не надо...
Он хотел сказать, что не надо бы Коле ходить в компанию, где его быстро
и жестоко научили курить и пить водку. Но не сказал, протянул, как всегда,
немного денег, добавил:
- Ты ведь взрослый парень, Коля...
"Взрослый" парень забросил учебники в сарай подальше, чтобы и самому не
найти. На занятия ходить перестал, товарищей по классу избегал, как увидит
кого, свернет в другую улицу или спрячется. Ни классный руководитель, ни
директор школы и не подумали узнать, что случилось с ним. Конечно, учился он
плохо, отвечал редко и с таким трудом, что и учителя старались пореже его
спрашивать. Не замечали его, когда он приходил в школу, не заметили, как
перестал приходить. Осталась у Коли одна родная семья - на околице, с
бутылкой посередине, с пачкой папирос, ходившей по кругу, с засаленными
измятыми картами.
Но разговоры шли там деловые.
- Слышь, в Елизаветинке училище есть...
- Ну и что?
- Механизатор широкого профиля ты будешь, вот что. Свои деньги будут,
сам заработаешь. Там всех, кого хочешь, берут.
Когда Коля пришел в школу - во вторую смену, чтобы не встретиться ни со
своим классом, ни со своими учителями - директор ничего не сказала ему,
продолжая что-то писать на бумажке. Коля собрался еще рассказать, зачем
нужна ему справка, но директор в это время, вздохнув, нагнулась к железному
ящику, стоявшему в углу справа от нее, достала печать со штемпельной
подушкой - все было завернуто в тряпку - с ожесточением ударила по бумажке и
протянула ему, не поднимая глаз - "окончил шесть классов... при хорошем
поведении..." У двери Коля обернулся, но директор по-прежнему не смотрела на
него. Отец не столь равнодушно отнесся к самостоятельному решению сына:
- Ни копейки не получишь, не пришлю...
Сын собирал свои скудные пожитки, поджидая, когда свистнет у забора
Саша Пушкин, бросивший пятый класс и тоже мечтавший об училище в
Елизаветинке. Долго раздражение отца не продержалось. Он устало смолк, молча
обнял сына. Свист дружка еще слышался в комнате, когда за Колей хлопнула
дверь.
...Степь останавливалась недалеко от окраинных заборов станции.
Казенные ботинки немилосердно жгли ноги, но другой обуви в колонии не
выдавали. Какая-то женщина в синей с белым кружевным воротником блузке, с
празднично распущенными волосами держала в руках букет бульдонежей.
Рассыпчатые белые цветки влажно и матово блестели...
Коридоры училища напоминали Колино жилище в сиротские годы. Такая же
застарелая грязь, такие же запыленные окна, только здесь было чересчур шумно
и безалаберно. Приняли. Даже начальное образование не помешало. Только места
в общежитии не дали. Поселили на частной квартире.
На новом месте жили восемь человек: все подростки, несмышленые, глупые
и безалаберные. Из-за отсутствия контроля со стороны старших и педагогов они
пристрастились к частым вечерним пьянкам и игре в карты, прерывавшейся
ссорами. Иногда они вываливались из накрепко прокуренной комнаты на плохо
освещенные улицы Елизаветинки, тупо посмеивались над прохожими. Особенно им
нравилось пугать женщин, выкрикивая в лицо бесстыдные слова непристойных
песен.
Один такой запоздавший прохожий не ускорил шаг, не обругал подвыпивших
мальчишек, а, всмотревшись, воскликнул:
- Никак Колька Ерошенко, земляк, братан кореша закадычного моего. Это
твой дружок? - спросил он, тыкая рукою в Сашу Пушкина, подвинувшегося за
спину Коли. - Давай, давай ко мне, ребята, побродили достаточно. Посидим,
покалякаем, есть кого вспомнить, есть о чем потолковать.
Подталкивая ребят вперед, Виктор Бережной - так звали анарского земляка
- завел их в магазин, не спуская с них глаз, взял две бутылки водки; выйдя
из магазина, сунул каждому: "Несите!"
На квартире Бережного говорили мало, пили много. Бережной весело
подмигивал, хлопал друзей по плечу, внезапно отрывисто смеялся. Но
настроение было не очень веселым. После полуночи Саша стал толкать Колю в
бок.
- Нам домой надо, - наконец проговорил он.
- Да ты что? - удивился Виктор, хмуро глядя на Сашу. - Ты думаешь
земляк вас ночью на улицу вытолкнет? Постель и тебе найдется, и Кольке.
Оставайтесь!
Саша, не говоря ни слова, встал, вышел. Виктор привстал было,
собравшись вслед за вышедшим, но, посмотрев на Колю, опять сел. Сильный
хлопок двери расслышал только Бережной. Коля почти дремал, безвольно дал
себя отвести на кровать, с трудом расшнуровал ботинки, раздеться не было
сил. Утром он так и проснулся одетым. Болела голова. Заметив, что Коля
морщится от головной боли, Виктор, сидевший за столом с остатками вчерашнего
пира, налил ему водки, одобрительно сказал:
- Пей быстрее. Ты молодец, не слюнтяй. Дружок твой сбежал, наплевать на
него, а ты со мной дружи. Я-то тебе больше помогу, чем твой Сашка. Ты со
мной человеком станешь.
...Далеко отошел Коля от колонии. Сел на скамейку в тени, рядом с
колонкой, вода течет медленной поблескивающей струйкой. Напился, вытирать
мокрые ладони и лицо не стал, налил воды на затылок - все прохладнее. "Как
же я радовался тогда - после Витьки Бережного... "
День казался Коле светлым и радостным. Он бегом примчался в училище, но
все равно к началу занятий опоздал, бродил в коридоре, никому по-прежнему в
училище не нужный, предоставленный самому себе, дыша смрадным отвратительным
водочным перегаром. Но ему уже не было дела до училища, до равнодушия. Он
познакомился с замечательным парнем! Коля мечтательно улыбался до обеда.
В столовой его окликнул вчерашний хлебосол. Он стоял с красивой
девушкой.
- Знакомься, Коля.
Коля, пряча руки за спину, смущенно отступил, потом руки опустились.
Бережной, усмехаясь, схватил его за руку, продолжая держать, добавил:
- Это - Ванда. Моя очень хорошая знакомая. Теперь и твоя тоже.
Ванда тотчас же вложила свою легкую и нежную кисть в растерянную ладонь
Коли, убирать руку не спешила, наоборот, все ласковее сжимала. Так вдвоем
они и держали Колину руку - Бережной и Ванда. Потом Ванда, насмешливо
посмотрев в глаза Коле, отошла. Бережной наклонился и шепотом сказал:
- Девочка что надо. Не теряйся, Николай!
Понять, в чем не надо было теряться, Коля не смел. Бережной готов был
беседовать и дальше, но прогремел звонок, означающий конец перерыва. Ванда,
шагавшая резко и твердо, ни разу не обернувшись, вышла из столовой первой,
за ней - Бережной, кивнувший Коле на прощание.
Дотащившись домой, бросив учебники и тетрадки на стол, Коля сел на
кровать и ощутил отчаянную скуку. "Может быть, все-таки к Виктору заскочить.
Сказать: "Шел мимо, дай загляну, все-таки - земляк". Нет, нехорошо,
неудобно, только утром был, подумают, понравилось на чужие деньги выпивать".
Он взял учебник. Дверь открылась. Чуть прищурив насмешливые зеленые глаза,
на пороге стояла Ванда
- Ты что в одиночестве?
Она подошла, вплотную прижав свои ноги к ногам сидящего Коли Ерошенко.
Он опустил голову, но она подняла ее за подбородок. Потом отняла руку от его
подбородка, пошла к двери.
- Идем в общежитие монтажников. Там все наши. За тобой Витька послал.
Чтоб в пять минут собрался. Я на улице посижу.
Счастливо улыбаясь, Коля успел только умыться наспех да надеть новую
рубашку. Когда они шли в общежитие, Ванда крепко держала его под руку, время
от времени все так же насмешливо посматривая на него. Коля видел гладкую
кожу чистого красивого лица, мысли его разбегались, он и не заметил, как они
вдвоем подошли к общежитию, попали в какую-то комнату, где было невероятно
накурено, в середине стола стояли бутылки водки. За столом сидели четыре
человека. Коля увидел приветливо осклабившегося Бережного:
- Коля! Здравствуй! Милости просим, заждались тебя. Даже тяпнули в твое
отсутствие. Ванда, умница!
Остальные сидящие не обращали внимания ни на Колю, ни на Ванду, но пока
Бережной приветствовал новоприбывшего, ему уже был приготовлен "штрафной"
стакан водки. Коля, стараясь держаться с мужественной выправкой, решительно
опрокинул стакан. Бережной покровительственно пододвинул стул.
- Молодец, Коля, по-нашему.
Бережной подождал, не отрывая глаз от Николая, налил ему еще стакан, но
заметив, что тот берет его уже нетвердой рукой, остановил его. Начал
представлять Колю остальным:
- Мой земляк. Знакомьтесь.
Имен Николай не мог запомнить, только засело в голове странное слово
Циклоп - так назвался один из присутствовавших.
- Теперь выпьем вместе, - добавил Бережной. - За встречу с земляком.
Он обнял захмелевшего Колю, встряхнул его, опорожнил свой стакан,
нетерпеливо поторопил Николая, чтобы и тот скорее допил, потом вновь налил
ему водки: вина здесь не пили.
Последнее, что запомнил Коля, - сидевшую на кровати с Циклопом Ванду и
взгляд ее, не насмешливый и соблазнительный, каким она обычно смотрела на
Колю, а серьезный, с неким затаенным испугом и покорностью.
Попойки стали правилом. Менялись только места, где они собирались. Все
шло привычным пьяным распорядком: обильная выпивка, скудная, наспех
приобретенная закуска, грубый хор нетрезвых мужчин, немелодичными голосами
горланивших одну за другой наглые и непристойные песни. Коля, превратившийся
в завсегдатая вечерних шумных пьянок, мгновенно пьянел, плакал обильными,
хмельными слезами, висел на груди то у одного, то у другого, заплетающимся
языком произносил клятвы в вечной дружбе. Друзья снисходительно улыбались
его ежевечерним порывам.
Накануне праздника Коля Ерошенко и Саша Пушкин получили стипендию. Они
пересчитали деньги несколько раз, потом Коля сказал:
- Давай Витьку угостим. Сегодня мы будем платить.
Саша согласно кивнул головой, но покупать спиртное они решили позже, а
сейчас просто зайти, похвастаться полученными деньгами.
Открыв дверь, Коля увидел Ванду. Она сидела хмурая, ей что-то
втолковывал Бережной. Они говорили по-русски, но понять их было невозможно:
слова складывались непонятные. Хотя они видели, что в комнату вошли Коля и
Саша и поздоровались, ответили не сразу: видно, были чем-то серьезно
озабочены.
- Ну давай, давай, проходите. Вы вот весело настроены, а у нас дело
дрянь. На носу праздники, а наш дебет не сходится с кредитом. Разумеете?
Подростки посмотрели друг на друга и позволили себе слабое подобие
одновременной покровительственной улыбки:
- Витя, мы как раз стипендию получили!
Но от встречной нахальной и откровенной усмешки Бережного им стало не
по себе.
- Не смешите, чудаки! Кому нужны ваши крохи - полторы-две десятки? Это
называется "мелочь", а не деньги. Чтобы располагать валютой, надо работать.
- Мы же сейчас учимся, - Коля и Саша стали неуверенно оправдываться. -
Ты не думай, мы с тобой рассчитаемся, только работать начнем...
- Бросьте детсадовские замашки, - грубо оборвал Бережной. - Любишь с
горочки кататься - люби и саночки возить.
Он подошел поближе и, наслаждаясь своей задушевностью, сказал с
мечтательной мягкостью:
- Разве я говорю о каком-то долге? Никаких долгов. Свои люди -
сочтемся. Но вам-то жить, учиться надо. Вам, сосункам. Деньги под ногами
валяются. А взять их легче легкого. Обработаем два-три дела - покроем
расходы, и вы в накладе не останетесь. Но надо поторопиться: пока праздники,
все пьют, даже сторожа и те не просыпаются после похмелья...
Бережной захохотал и отошел. Поднялась Ванда. Облизывая свежие полные
губы, знакомо блестя зелеными глазами, она взяла за руки ребят, грациозно
кивнула головой на стол - он был пуст:
- Соглашайтесь! Хоть костюмы приличные будут. Посмотрите на себя - в
никудышном тряпье ходите. На свою стипендию сколько лет одеваться будете? А
тут один вечер - и все будет!
Растерявшиеся Коля и Саша не знали, что сказать.
- Ну, мы согласны, - неожиданно воскликнул Коля.
Он крепко держался за Сашу Пушкина, а тот потихоньку все дергал рукав
своего пиджака. Бережной скривил рот на такое поспешное согласие, но
все-таки, помедлив, сказал, также не слишком радуясь:
- Молодцы, ребята, - это другой разговор. Ванда, может, на стол
накроешь?
Ванда нагнулась, достала бутылку, которую Бережной, очевидно, открыл
раньше. Налил он немного, по полстакана.
- За успешное дело, - поднял стакан с водкой Бережной.
Ребята молча выпили. Коля выпустил рукав Саши Пушкина, пытался
сообразить, что его ожидает, на что он дал согласие. Пока он смутно
размышлял, Бережной отошел к Ванде, стоявшей у окна. К ребятам он повернулся
спиной. Саша Пушкин резко наклонился к Коле, быстро шепнул: "Давай
обрываться, пока не поздно!" - и, не дожидаясь, не смотря больше на Колю,
оттолкнул стул, с которого встал так, что тот ударился спиной о край стола,
и исчез за дверью. Хлопнувшая дверь еще дрожала, когда на середине комнаты
одновременно оказались Коля и Бережной. Но Коля стоял, не зная, что
предпринять: то ли бежать вслед за Сашей, то ли попытаться объяснить
Бережному... А тот, злобно посмотрев на Колю, достал из кармана ключ, запер
дверь, стал подходить ближе к Коле, вертя ключом, будто холодным оружием.
Коля отступил, испуганно сел.
- Так, милок, - грубо и с угрозой процедил Бережной. - Думаешь, Витю
можно так легко обвести вокруг пальца? Ошибаешься, голубчик. С тем пацаном -
Бережной повернулся к окну и ткнул кулаком по, направлению улицы - разговор
впереди. А с тобой сейчас. Я тебя могу так разобрать, ни один хирург не
соберет. Но я не хочу. Земляки так не поступают.
Он встал, подошел к двери, отомкнул ее и, бросив ключ на стол, добавил
доверительно:
- Брось дурить! Неужели ты трус? Чего испугался? Давай допивать бутылку
да и спать пора. Завтра разберемся - утро вечера мудренее, знаешь?
Снова лилась водка, снова потные пальцы сжимали стекло стакана, снова
наступило сладостное опьянение, и Коля обнимал Бережного, не понимая, как он
мог заподозрить что-нибудь плохое, радуясь замечательной, счастливо
обретенной дружбе.
Очнулся Коля, испытывая почти привычную и потому не особенно тяготившую
головную боль. Комната тонула в полумраке. Всмотревшись в циферблат
будильника, тикавшего на подоконнике, он узнал, что ровно пять часов.
"Немного проспал", - подумал Коля. Потягиваясь, поправляя смятую одежду,
услышал, как нежно поворачивается ключ в дверном замке. Первым в комнату
вошел Бережной. Он громко и неприятно, скрипуче засмеялся:
- Скоро ночь. Хватит валяться, кавалер. Особенно в присутствии женского
пола.
Он кивнул на недовольную Ванду, которая, против обыкновения, даже не
попыталась заигрывать с Колей. Еще один вошедший - Ягнюков (Циклоп) -
положил ей руку на плечо, но она ее сбросила и отошла в угол комнаты, взяв
со стола пустой стакан и вертя его в руках. Ягнюков процедил:
- Выпить найдется?
- Конечно! - обрадовался Бережной, доставая нераспечатанную бутылку. -
На, отвори. И закуска есть. Перед операцией нужно заправиться.
Ванда протянула стакан Ягнюкову. Тот усмехаясь, глядя ей в лицо, а не
на бутылку, налил себе, а потом остальным.
Водка тускло светилась в стаканах. Коля торопливо выпил.
- Значит, двигаем на столовую, - неожиданно сказал Бережной, холодно
глядя на Колю. - Она работает допоздна - выручка останется. Много было пива
- улов должен быть. Ты что, Циклоп, пятишься? - он повернулся к Ягнюкову,
который, не двигаясь, стоял на месте.
- На столовую не пойду. Надо работать подальше, а не рядом с домом.
Можно влипнуть.
- Значит, не согласен, шкура? - Бережной добавил несколько грубых
ругательств и проронил злобно:
- Ну вали отсюда, сволочь, обойдемся без тебя!
Ягнюков с нарочитой злой бесцеремонностью громко стукнул стаканом об
стол, чуть не опрокинул, отодвигая стул, обиженно озираясь, надвинул кепку
почти до самых глаз, не попрощавшись, ничего не сказав, вышел.
Ванда молча допила свой стакан, налила еще водки. Коля пить не мог,
взял гитару, стоявшую около кровати, начал играть меланхолический вальс.
Пальцы часто срывались. Бережной обошел стол, ладонью несильно толкнул его в
плечо.
- Ты, дурачок, не волнуйся!
Виктор присел на кровать, обняв Колю, поднес стакан к его губам,
дождался, когда Коля посмотрел виновато и испуганно на него, и кивнул ему
подбадривающе. Коля пил, а Бережной продолжал спокойно рассуждать:
- Увидишь, все обойдется, это только первый раз страшно.
- Нет, я не боюсь, - проговорил Коля, взяв стакан из рук Бережного,
чтобы тот не заметил, как Колины зубы невольно постукивают о край стакана.
Бережной налил себе еще. За окном темнело. Ванда задернула занавески,
но свет зажигать не стала, пусть глаза привыкают к темноте.
Через несколько часов потихоньку выбрались на крыльцо, осмотрелись.
Виктор ненадолго пропал в темноте: возвращался домой за ломом. Ванда взяла
Колю под руку, и они пошли вперед. Бережной неслышно шел сзади, изредка тихо
звякая ломом о дорожные камни. Ванда каждый раз, услышав звякание железа,
крепко сжимала холодную и потную Колину ладонь, но то ли она пугалась, то ли
хотела приободрить его, он не понял. Светили редкие звезды, далеко были
слышны веселые вскрики, обрывки запеваемых и обрываемых песен. Было
заполночь. Подойдя к столовой, Коля оглянулся: Бережного не было видно. Он
открыл рот с намерением спросить, но Ванда, прижавшись грудью к его плечу,
положила свободную ладонь ему на губы и повела вокруг темного здания. Коля
молчал, они шли в полной темноте и опять подошли к двери. Сторожа нигде не
было. Из темноты шагнул Бережной с ломом. Он просунул лом плоским концом
рядом с замком и стал медленно отжимать плечом, толкнув Колю, чтобы тот
придержал дверь. Пробой дверного замка погнулся, но язычок замка не
поддавался, и Бережной, с трудом зацепив его, окончательно вдавил пробой в
косяк, озабоченно покряхтывая. Дверь была освобождена, Коля потянул ее на
себя, она с чуть слышным скрипом отворилась. Остальные двери столовой даже
не были заперты.
Двигались в полном мраке совершенно свободно, ни за что почти не
зацепляясь: много раз приходилось здесь бывать, достаточно известно было,
где что находится. На ощупь снимали с полок пачки сигарет и папирос,
колбасу, ящики с печеньем, бутылки с вином и водкой. Бережной поторапливал.
- Все берите.
Мешки потяжелели. Бережной тем временем достал из кассы деньги. Коля
совал их в карманы, Ванда толкала за пазуху. Смятые ворсистые бумажки, в
темноте неразличимые, подняли Колино настроение. Первой, оставив мешок
стоявшему за дверью Коле, выглянула Ванда, потом протянула руку в дверь,
взяла мешок. Выскочили, вдвоем таща мешок, который должен был нести
Бережной. Тот возился с дверью, стараясь сделать так, чтобы она прикрылась
как можно плотнее. Наконец, что-то глухо щелкнуло, Бережной отделился от
крыльца. Опять осмотрелись, по-прежнему никого не было, ничего не было
слышно.
Колин страх совершенно прошел, Ванда шла впереди, Бережной поравнялся с
ними:
- Легче на душе стало, земляк? Вот видишь, как это делается. Теперь
кутнуть можно и без твоей стипендии.
Рукой, в которой был лом, он крепко взялся за козырек Колиной фуражки и
рванул его вниз. Коля весело содрал с головы нахлобученную фуражку и побежал
вслед за Бережным.
...На станции - полдень и затишье. Нет нужного поезда. Коля Ерошенко