Страница:
внешности слабого однорукого человека можно было решить, что ему одному не
под силу орудовать ломом и отворачивать тяжеленную дверцу сейфа. Из рассказа
Глазунова следователь понял, что во время происшествия сторож был в отъезде.
Нашлись и жители села, видевшие, как вечером на попутной машине он
отправился в соседний поселок, где у него были родственники. Ниточка
оборвалась, однако беседа с директором хлебоприемного пункта все время
упиралась в этот почти решенный вопрос.
- Какие у вас основания подозревать Глазунова?
- А как же не подозревать его, - нервничал директор, - человек недавно
освободился из колонии. Ясно, в колонии честных людей не держат. Охранником
мы его взяли еще месяца не прошло, и уже столько нарушений: каждый день на
работе пьяный, а то и вообще не явится. Я вам скажу, - резюмировал директор,
- все эти преступления от алкоголиков. Алкоголик, он на все способен.
- Как вы думаете, мог Глазунов самостоятельно отвернуть ломом крышку
сейфа или ему понадобились помощники?
- Один, конечно, нет.
- Тогда, кто же еще?
Ниточка явно обрывалась, преступник был опаснее и серьезнее.
- Когда и откуда в вашей конторе взялся этот сейф?
- Сейф? Да не помню, уже давно стоит. Или нет, вот этот всю жизнь
стоит, а этот - он указал на сейф, из которого пропали деньги, - этот
главбух Сиваков из города привез года два назад.
- А где может быть второй ключ от сейфа?
- Его сразу не было. Это и лучше, один ключ у одного человека, один за
все отвечает.
- А если этот ключ у преступника?
- Уж не подозреваете ли вы Сивакова? Честнейший человек, - горячился
директор. - За Сивакова я лично отвечаю, он ни в чем не повинен. Документы
посмотрите. Выпивает, правда, но честный, добросовестный и исполнительный
работник! Сколько лет его знаю, никаких ошибок в работе.
- Сколько же лет вы его знаете?
- Сколько? Много... Да скоро год.
- Расскажите подробнее, как он к вам попал.
Полился складный рассказ о достоинствах главбуха, о его безупречной
биографии, о знании дела. После этого одного за другим расспросили
работников бухгалтерии. Создалась такая картина.
Ранней весной в совхоз Приозерный приехал высокий седовласый мужчина.
Это был вновь назначенный главный бухгалтер хлебоприемного пункта Павел
Григорьевич Сиваков. Нелегко в поселке было с жильем, но ведь не каждый день
приезжают хорошие специалисты - выделили Павлу Григорьевичу трехкомнатную
квартиру, потому что ждал главбух жену и детей из города.
Однако ни жена, ни дети к нему не приехали, соседи уж начали судачить:
"Вот они, городские, мужа бросила, не едет", - даже жалели Сивакова; но
вскоре поселилась в его просторной квартире молодая женщина, неизвестно
откуда взявшаяся. В поселке опять заговорили: "Не век же одному куковать -
молодой ведь, а жена - так пусть в следующий раз едет за мужем, пусть
спасибо скажет, что детей не бросил, помогает". Посудачили и стихли, а тем
временем в бухгалтерию хлебоприемного пункта пришел исполнительный лист, -
не таким уж примерным отцом оказался главбух. (Позднее выяснилось, что и
специалист он не слишком хороший). Работу свою перекладывал на плечи младших
сотрудников и часто даже не пытался проверять. Проработав меньше года,
Сиваков успел сменить двух кассиров. Первая, Федотова, ушла сама, потому что
обстановку для работы Сиваков создал невыносимую: постоянно брал из кассы
деньги, однако долг свой не желал оформлять письменно, и всякий раз, когда
кассир требовала этого, скандалил и угрожал увольнением. Второй была Эмма
Рудь, уволенная как не вызывающая доверия. С новым кассиром тоже не все
ладилось - требовала расписки на деньги, взятые в долг. Кассир Широкова
сейчас припомнила, что накопилось этих расписок больше, чем на 300 рублей,
но и их не оказалось в сейфе.
Однако всех этих доказательств было еще недостаточно для предъявления
обвинения, нужны были вещественные улики.
На следующий день рано утром Андронюк встретил Ильину, сожительницу
Сивакова. Она несла большой сверток в сторону степи.
- А я к вам, - засуетилась женщина. - Вот ведро из-под бензина
подобрала, думаю не из него ли дом подожгли?
Круг замыкался как-то уж очень жестко. Надо было действовать быстрее.
Андронюк уже имел ордер на арест и обыск у Сивакова. Пришла и
реставрированная запонка, на ней была изображена курительная трубка.
Андронюк показал эту запонку сотрудникам бухгалтерии, и все сказали, что
принадлежит она Сивакову и купил он эти запонки недавно, в свою последнюю
поездку в город.
- А когда последний раз Сиваков был в городе?
- Недели две назад.
Недели две окна еще не открывали после длительных морозов, они даже
были заклеены для сохранения тепла, вот уже четыре месяца как их заклеили.
Сомнений не оставалось, запонка была утеряна преступником в тот момент,
когда он уходил через окно. Кто преступник, тоже теперь было ясно, но
участковый продолжал колебаться: вдруг поклеп на честного человека? Смущала
безупречная биография Сивакова. Однако все улики были налицо, и Андронюк с
двумя понятыми явились к Сивакову на дом с ордером на обыск.
Это была первая встреча Сивакова с Андронюком после пожара. Сиваков
держался спокойно и всем своим видом говорил, искать - ваше дело, я тут не
причем, даже проскальзывала гримаса недовольства: вот пришли беспокоить
честного человека и не стыдно. Понятым даже немного стало неудобно, они
держались стороной и, казалось, не верили в вину седого и уверенного
человека, о ком прежде слова плохого не слышали. За двоих нервничала Ильина,
она суетилась, краснела и бледнела, но всем своим видом показывала, что она
ждала этого обыска, ждала, но еще не успела подготовиться к нему.
Андронюк пошел к шкафу и тщательно ощупал рукава рубах, висящих на
плечиках, проверил карманы; он искал основную улику: необходимо было свести
воедино половинки этой улики. Теперь Андронюк не сомневался, что там в
стороне стоит, опершись о дверной косяк, враг, и его внешне равнодушный
взгляд таил в себе и злобу, и ненависть. Так, ощупывая веши, Андронюк
мучился лишь одной загадкой - загадкой безупречной биографии. Двадцать лет
бухгалтерского стажа без единого взыскания.
Сиваков не сразу понял, что ищет участковый. Он долго молча наблюдал за
ним, в свою очередь Андронюк наблюдал за Сиваковым. Догадка пронзила
бухгалтера прежде, чем вещественное доказательство было найдено. Глаза его
вспыхнули яростью и погасли: он успел овладеть собой.
- Откройте кладовку, - сказал Андронюк любезной Ильиной.
Дрожащими руками, не попадая в замочную скважину, Ильина попыталась
открыть дверь. Наконец, Сиваков сам прошлепал к ней в стоптанных домашних
туфлях, спокойно взял ключ и легко открыл неподдающуюся дверь, Андронюк
видел в нем преступника не случайного и не новичка. Нельзя было не отметить
его выдержки, когда в груде грязного белья участковый нашел то, что искал.
Это была рубашка, на одном рукаве которой болталась одинокая запонка с
изображением курительной трубки. Когда он извлек из кармана вторую, точно
такую же запонку, Сиваков продолжал оставаться равнодушным.
- А где же деньги? - упаковывая обе запонки, спросил милиционер.
- Деньги? Деньги ищите... Это ваша работа, я денег не брал. - В голосе
бухгалтера чувствовалась ирония.
Теперь надо было найти деньги. Он не мог их спрятать в степи, деньги
были где-то близко, но не здесь, не в комнате, не в квартире.
Погреб на улице. Может быть, там? Андронюк с понятыми, которые пока еще
не поняли всей сути значения вещественного доказательства и, казалось, даже
изумились - стоило ради этого огород городить, - вышел во двор, уверенно
подошел к погребу и, раскидав солому, откинул крышку. Погреб доверху был
наполнен картофелем, и это теперь, весной, когда даже у самых запасливых
хозяев картофель на исходе. С третьим ведром поднялся один из понятых. Рука
Андронюка уперлась в мягкий сверток, аккуратно перевязанный бечевками много
раз крест накрест.
- Что это? - спросил он у потемневшего Сивакова.
Тот молчал. Развязав бечевки, Андронюк показал всем деньги.
- Пишите, гражданин следователь, на этот раз я сплошал...
И тут начался длинный рассказ о том, как Сиваков залез в долг к
кассиру, как не знал, где взять денег, чтобы рассчитаться, и вот решил
поправить свои дела преступлением, как обливал он бензином столы, как
взламывал сейф. Рассказал он и о том, что утаил второй ключ специально для
того, чтобы безнаказанно брать деньги из сейфа, за который был в ответе
другой человек. Так были украдены 230 рублей - растрата, за которую уволили
Эмму Рудь. Все детали этого преступления, даже способ, каким Сиваков влез в
доверие к директору хлебоприемного пункта, были ясны и известны Андронюку.
Эту картину он составил По свидетельским показаниям. Волновала следователя
"безупречная биография". Об этом и спросил он Сивакова.
Поверженному Сивакову стало смешно, он засмеялся и сказал, что такие
вещи делаются очень просто - "безупречная биография" - это безупречный
паспорт и трудовая книжка. Что до образования, так это образование
ограничивается тремя неполными месяцами на шестимесячных курсах, а стаж -
стаж у него тюремный - 20 лет - ровно столько, сколько указано в трудовой
книжке.
С первых же дней войны Сиваков сдался в плен и служил немцам, за что
был судим. Освободившись по амнистии, он приехал во Львовскую область, в
Перемышль, где отнюдь не собирался заниматься честным трудом, промышлял
спекуляцией. И опять скамья подсудимых. Но и теперь этот человек не сделал
выводов, он ограбил совхозную кассу и совершил поджог.
- Так вы не первый раз совершаете поджог?
- В третий. В Бештановском заготзерно я тоже ограбил кассу, и за это
сидел...
Морозным утром ехал я на другую сторону Иртыша, чтобы познакомиться с
человеком, о котором знал пока что одно: ему тридцать лет и... шестьдесят
лет судимости.
Представить рецидивиста даже с самой мрачной биографией не так уж
трудно, стоит только послушать рассказы следственных работников. Я
знакомился с его документами: трудолюбив, скромен, не курит, терпеть не
может хулиганов, дисциплинирован, аккуратен, застенчив.
Мы встретились с ним в кабинете начальника строительства: среднего
роста рабочий в комбинезоне и, несмотря на мороз, без шапки. В коротких
черных волосах серебрилась седина, колючие глаза смотрели уверенно, держался
он с достоинством, говорил неторопливо, немного смущаясь.
- Вот наш Даниил Пантелеев [Некоторые фамилии в очерке изменены], -
представил его парторг Мирзой Айвасович Симбиев. Эти слова он произнес
тепло, с уважением.
Даниил шагнул ко мне навстречу, и мы обменялись крепким рукопожатием. В
этот момент в кабинет вошел молодой парень, туркмен Наби Баданов. Он недавно
прибыл из какого-то города.
- Дайте работу, я штукатур, - обратился он к парторгу и торопливо
достал документы. - Вот только... - и, не договорив, положил их на стол.
- Нам нужны штукатуры, - ответил Мирзой Айвасович, рассматривая
документы. В них значилось, что Баданов был в заключении, сидел за драку,
отбыл срок, вышел на волю. Парторг задумался. Вдруг, словно оправдываясь,
Наби горячо заговорил:
- Поверьте, не хотел его обижать! Он оскорбил меня. Если бы сдержал кто
тогда! Я умею работать и люблю все но совести делать. Возьмете?
Парень стоял и умоляюще смотрел на присутствующих, ожидая поддержки.
- Примите его, Мирзой Айвасович, пусть идет в нашу бригаду, буду за
него отвечать, - твердо заявил Пантелеев.
- Хорошо.
Я заметил, как тень задумчивости легла на лицо Даниила: вспомнил,
видно, как приходилось самому обивать пороги контор, неуверенно подавать
начальникам документы и слышать равнодушные ответы.
Час спустя мы сидим в небольшой теплой комнате, где живет Даниил.
Домашним уютом веет от цветов, что стоят на подоконнике, от чистых
занавесок, от вышивок, сделанных искусной рукодельницей. Дом, семья,
ребенок, которого изредка неловко, но заботливо успокаивает отец. Долго
мечтал о настоящей жизни этот человек, растративший в колониях и тюрьмах
половину своей жизни.
Даниил немного нервничает: тяжело ворошить прошлое.
- Каждому, у кого жизнь была вроде моей, тяжело о ней говорить. Прошлое
быльем поросло, что о нем вспоминать? Надо ли? Но поразмыслил глубже и решил
- надо. Для других. Кое-кому пригодится.
Родной матери я не помню, она умерла, когда я был маленьким. Отец,
Илларион Тимофеевич, председательствовал в сельпо. Я его любил и боялся. Он
прошел три войны. Еще в первую империалистическую воевал, потом в Чапаевской
дивизии сражался против белых под Уральском, а в сорок первом ушел на фронт
старшим лейтенантом. На груди отца орден Боевого Красного Знамени - память о
заслугах в гражданской войне и орден Красной Звезды - награжден во время
войны с фашистами...
Но пока отец колесил по фронтовым дорогам, Даниил-подросток сам стал
искать свои пути. Доверчивый, как и многие его сверстники, он попал под
влияние людей с весьма сомнительной репутацией.
Запомнился Дану (так звали Даниила ребята) их семейный переезд из
Хабаровска в Ак-Булак Оренбургской области. Путь длинный. Сколько передумал
Даниил тогда мальчишеских заманчивых дум о таинственных приключениях и
опасных путешествиях! Видел себя и на океанском корабле, уходящем в дальнее
плавание, и мчащимся на лошади разведчиком, и Гаврошем на баррикаде, смело
распевающим песни под свист пуль.
- Елизавета Васильевна, мачеха моя, была женщиной жестокой. Брату
Тимофею, когда он уезжал на фронт, она так и сказала: "Желаю тебе пулю в
лоб". Отец был дома после ранения, она уже и его перестала стесняться. "Твои
дети не нужны мне", - кричала на весь двор. Батько, видать, любил ее и
терпел.
Тимофей погиб на фронте в 1943 году. Отец тогда сказал мачехе: "Вот и
сбылось твое желание, получил Тимошка пулю в лоб. Радуйся теперь". И вскоре
выгнал ее из дома, а сам, оправившись от ранения, опять ушел на фронт. И
остались мы - я, брат, старше меня на год, да сестренка младшая. Дом у нас
свой, и мы единственные хозяева в нем.
Я по-своему оценил "свободу". Ни мачехи, ни отца, сам себе хозяин.
Старший братишка? Он сам еще сопляк. Вот жаль сестренку. "Что будет с ней,
если я уеду?" Одолевали мечты стать юнгой, плавать на большом корабле,
носить шикарный костюм моряка...
Тем временем познакомился Даниил с Петром Береговым. Был Петр старше,
его сверстники ходили в призывниках, а он слонялся по переулкам Актюбинска,
хвалился деньгами, которые у него водились, подыскивал себе "дружков".
Вот Даниил спешит из школы, полуголодный, злой, в животе целый "квартет
играет". Возле базара парень с чубом, упавшим на глаза, в штанах-шароварах,
заправленных в сапоги с напуском, аппетитно ест пирожки, купленные у
спекулянта. Заметил Даниила, поманил пальцем и великодушно предложил
пирожок.
- На, ешь, бери, еще куплю...
Так состоялось знакомство с Петькой.
- А что, если нам вместе поехать в мореходное училище? - предложил Дан
новому знакомому.
Петька охотно согласился. Но у него были свои планы. Только он их не
раскрывал "дружку", потом, мол, все поймет. Важно, чтобы Дан ушел из дома,
тогда уж он попадет в его полное подчинение.
Дан нарядился в сестренкино пальто (своего не было), прихватил кое-что
на дорогу и вместе с Петькой отправился в Ташкент, в мореходное училище.
Даниил толком не знал, есть ли такое училище в Ташкенте, но Петька уверял,
что есть.
Так впервые уехал Даниил из родного дома, и начались его мытарства по
неизведанным дорогам жизни.
Путешественникам пришлось кое-что продать, чтобы прокормить себя. А в
Арыси кондуктор обнаружил, что у юных пассажиров весьма подозрительного вида
нет проездных билетов, и ссадил их. Дежурный милиционер отправил друзей в
детколонию.
В колонии было неплохо. Их учили, обували, одевали, кормили, приучали к
труду. Сколько вышло отсюда хороших воспитанников! Разные пути привели их
сюда, но один путь вел к правильной жизни - честность. Об этом говорили
воспитатели Даниилу и Петру. Но те пропускали "нотации" мимо ушей. Бежать!
Только бежать.
Возвращались домой как могли: прятались в тамбуре, под вагонами,
забивались в темный угол на третьей полке. Грязные, оборванные, они вызывали
жалость. Вместо того, чтобы строго спросить: "Откуда вы, кто вы, почему так
едете?" - люди с добрыми душами сочувствовали, сами не понимая того, какой
вред они приносят своим добродушием.
Вот так Даниилу и Петру удалось добраться до Актюбинска.
Дома Даниил застал отца. Отец вернулся с фронта на побывку. На
гимнастерке пришиты ленточки ранений, поблескивали ордена. Отцовская душа
истосковалась по детям. Побранить бы надо Даниила за самовольство, да разве
об этом думаешь после долгих месяцев разлуки? Вскоре опять уехал на фронт.
Только он за порог, тут как тут объявился Петька. Зашептал Дану на ухо:
"Здесь один спекулянт есть. Вчера видел на базаре. Денег у него куры не
клюют. Надо бы "почистить".
- В квартире мы нашли триста шестнадцать тысяч рублен и забрали их.
Спекулянт умел прятать свое богатство. Деньги разыскали под скатертью, ими
устелена была вся поверхность стола. Мы чуть не подрались, когда делили их.
Знаете, как это противно, делить чужое, украденное. Но из нас никто бы не
решился сказать друг другу: ты - вор.
Даниил расстегнул ворот рубашки, ему сделалось душно. Лоб покрылся
испариной, синеватые губы крепко сжаты, будто не хотят произносить ни слова.
- Я чувствовал себя самостоятельным человеком, не таким, как другие, а
сильным, смелым, особенным. В кармане у меня лежала густая пачка
сторублевок, я хорошо питался и кое-что приобрел из одежды. Такая жизнь мне
нравилась все больше и больше. Но "счастье" оказалось коротким. Арестовали
моих друзей, а потом и меня. Так я впервые получил срок.
Однако нашлись сердобольные люди, пожалели, мол, юн, под дурное влияние
попал. Рано его держать за тюремной оградой, на воле одумается, исправится.
Даниил покаялся, доказывая, что он чуть ли не заново родился и... не устояла
строгая Фемида.
Очутился Даниил через несколько месяцев на свободе - отсидел одну пятую
положенного срока. Тут бы, вдохнув полной грудью свежий воздух, дать клятву:
пошалил, хватит. Туманно и где-то далеко в подсознании промелькнула эта
мысль, не пробудив желания действовать разумно. В сущности, таких советов
ему никто не давал, он вышел из тюрьмы и остался с самим собой наедине.
И Даниил шатался по улицам города, беспечно насвистывая воровскую
песню. И на все ему наплевать. На родных, на знакомых, на друзей - один на
всем белом свете. Вольный, как птица.
Кончилась война. По-разному отмечали люди день Девятого мая. Радовались
все, что наступил мир, пришла победа. И когда все ликовало, когда солнце
было по-весеннему так ласково, Даниил со своими подручными готовил новое
преступление. Именно девятого мая он и его "дружки" проникли в поезд и на
ходу пытались ограбить контейнер. Их схватили. Целые эшелоны людей с
медалями и орденами на гимнастерках возвращались после долгих лет войны
домой, а Даниил этапным порядком ехал в колонию. Смотрел через зарешеченное
окно вслед уходящим эшелонам и думал: "Вот так и батька едет. А приедет, что
ему скажут?"
Даниил написал просьбу о помиловании, еще и еще раз покаялся, и ему
опять поверили.
Затем он уехал в Чирчик, послонялся по городу, познакомился с местными
"дружками". Те нацелили Дана на "объект", но "операция" провалилась, воры
были схвачены. Даниил угодил в тюрьму и был освобожден после отбытия срока.
Ему исполнилось двадцать лет. Через семнадцать дней после освобождения он
вновь совершает преступление: вскрывает в Актюбинске сейф, за что получает
десять лет. И снова тюрьма.
Работа теперь у Даниила тяжелая - откапывать и закапывать трубы. А
преступления, совершенные им, еще тяжелее. Люди, обиженные и обворованные
Даном, разве менее наказаны? Дан работал ожесточенно, покрикивал на лентяев,
терпеть не мог халтурщиков, лодырей, лежебок.
Даниил не выдерживает и неожиданно восклицает:
- Сколько один я вреда причинил, мне даже самому жутко становится! А
они думали обо мне: ведь человек, нельзя с ним так круто.
Он смущенно смотрит мне в глаза, ему не хочется видеть осуждение.
- Боже мой, думал я, какой гуманный суд у нас! А не во вред ли такая
мягкость? Я просил пощады, а получив ее, вновь брался за кастет. Знай об
этом мои "сподвижники", отвернулись бы! Хлюпик, пижон, фраер! Двуличных и
бандиты не любят.
- Вам не надоело слушать? - вдруг спросил Даниил. - Да вы, журналисты,
народ терпеливый. Много темного в моей жизни. Стыдно, стыдно жены, людей...
Выйди, Тая, не слушай, самому тошно. Вы бы лучше не записывали, - обратился
ко мне Пантелеев.
- Я тогда считал себя смелым, отчаянным. На честных работяг смотрел с
презрением. Салажата. Руки от работы ныли, но самолюбие, гордость заставляли
меня трудиться не хуже других. Как вспомню про вольную жизнь, в карманах -
денег полно, хочешь в ресторан, а хочешь в мягком вагоне и в любой город. А
тут трубы таскай, в земле копайся.
Морозы, снег, тайга. Был лесорубом, каменщиком, плотником. Сколотил
бригаду. В ней оказалось немало таких, как я. Объявился у них заводила;
страх на всех нагонял. Бородач с кошачьими глазами. Скажет не ходить на
работу, никто не идет и баста. У него и прозвище - Кот.
Тот день никогда не забыть мне. На улице стоял трескучий мороз. Кот
скомандовал: "По нарам!" Все улеглись, лежат вверх лицом, в потолок глаза
вперили. К тому времени подвезли кирпич, разгружать надо. Сам начальник
пришел просить нас, мол, помогите. Кое-кто хотел слезать с нар, но Кот
гаркнул:
- Лежать! Пусть сам сгружает!
Тут я не выдержал. Вмиг оказался возле главаря, схватил его за бороду.
Он взвыл от боли, соскочил с нар и уставился на меня дикими глазами:
- Ты откуда такой фрукт?
Кот угрожающе поднял огромные кулачищи, но я его опередил и ударил в
переносицу. Он упал навзничь. Ярость ослепила меня. Избивал его коваными
сапожищами, он извивался у моих ног, и я опомнился лишь тогда, когда он
жалобно простонал:
- Хватит!
Теперь я стал полным хозяином над этими людьми.
- Ну, чего стоите, пошли разгружать!
Ни один не остался в бараке. Работали ребята, как львы, да и я
старался. А когда кончили, подошел ко мне начальник, смотрит ласково:
- Спасибо, выручил!
Встречались на моем пути добрые люди. Мы их в лагерях не замечали. С
презрением смотрели на наших стражников, начальников. О том, что это их
служба, не задумывались. Знали, что наша судьба в их руках. Так привыкли
считать. А ведь это не так. Я начал понимать: за свою судьбу я сам должен
отвечать, сам!
И вот мне говорят спасибо. Я сделал хорошее дело. Ему я обязан тем, что
меня скоро освободили. Начальник сдержал свое слово. Я вновь на свободе.
Прощай, тайга, прощайте, хлопцы. Первым пришел прощаться Кот. Бороду он свою
сбрил и оказался совсем молодым человеком.
- Ну, Дан, прощай, и мы за тобой следом на волю пойдем. Теперь уж не
долго ждать. Мне сейчас день за два считают. А ведь ты меня подтолкнул...
Потом я опять сорвался. Опять тюрьма. Я...
В этот момент ребенок в люльке заплакал, ножками сдернул с себя одеяло
и лежал, барахтаясь в простынях. Я невольно подумал: вырастет ребенок,
станет взрослым, выучится, и вдруг рука мерзавца покусится на его жизнь,
снимет часы, отберет кошелек. Что бы ты, Даниил, сделал с бандитом,
поднявшим руку на твоего сына? Вот он лежит маленький, улыбается, на твоих
глазах сделает первый шаг. Для него ты купишь букварь и отправишь его в
школу. И вдруг...
"Неужели ему уже тогда не надоели тюрьмы, суды, аресты... Жить, чтобы
причинять несчастье другим, жить лесным зверем. Помилование, амнистия,
свобода, снова преступление, снова кровь, страдания, горе несешь ты людям.
Гуманное отношение к тебе - "преступление". Так думал я, когда отец
успокаивал ребенка.
- Петька, дружок мой, озлобился. А я?.. - глаза Даниила увлажнились, -
а я написал письмо о помиловании. Срок у меня большой, и я мало надеялся на
сочувствие. Прошло время. Единственное, во что верил - в трудовые
характеристики, они были отличными. И вдруг однажды меня вызвали к
дежурному. Офицер посмотрел сурово, потом улыбнулся.
- Читай, Пантелеев. Везет же тебе.
Я не верил самому себе: меня опять помиловали. Взял свои вещи и вышел
на волю. Опять свобода! Теперь только работать! Не хвалясь скажу, мне кем
только не приходилось быть, но шоферскую специальность полюбил от души. Иду
на автобазу, захожу к директору, сидит в кабинете не очень пожилой человек и
совсем не сердитый. "Возьмите на работу", - обращаюсь к нему. Посмотрел он
на меня внимательно и говорит:
- Шофера нужны нам, да тем более молодые. Давай документы.
Подал документы, он внимательно их прочитал и сухо ответил:
- Таких шоферов нам не нужно. Автобаза передовая. Красное знамя у нас,
а ты - вор, рецидивист! - И, словно испугавшись оставаться со мной наедине,
вызвал начальника эксплуатации.
Я ушел. Вор я. Этого не скроешь. Что же теперь делать? Опять на прежнюю
дорожку, искать "малину", воровать? Не хотелось. Устроился таксистом на
другой автобазе. Жизнь стала понемногу выпрямляться.
Только было мне с моими привычками да глупостью нелегко. Как говорят,
под силу орудовать ломом и отворачивать тяжеленную дверцу сейфа. Из рассказа
Глазунова следователь понял, что во время происшествия сторож был в отъезде.
Нашлись и жители села, видевшие, как вечером на попутной машине он
отправился в соседний поселок, где у него были родственники. Ниточка
оборвалась, однако беседа с директором хлебоприемного пункта все время
упиралась в этот почти решенный вопрос.
- Какие у вас основания подозревать Глазунова?
- А как же не подозревать его, - нервничал директор, - человек недавно
освободился из колонии. Ясно, в колонии честных людей не держат. Охранником
мы его взяли еще месяца не прошло, и уже столько нарушений: каждый день на
работе пьяный, а то и вообще не явится. Я вам скажу, - резюмировал директор,
- все эти преступления от алкоголиков. Алкоголик, он на все способен.
- Как вы думаете, мог Глазунов самостоятельно отвернуть ломом крышку
сейфа или ему понадобились помощники?
- Один, конечно, нет.
- Тогда, кто же еще?
Ниточка явно обрывалась, преступник был опаснее и серьезнее.
- Когда и откуда в вашей конторе взялся этот сейф?
- Сейф? Да не помню, уже давно стоит. Или нет, вот этот всю жизнь
стоит, а этот - он указал на сейф, из которого пропали деньги, - этот
главбух Сиваков из города привез года два назад.
- А где может быть второй ключ от сейфа?
- Его сразу не было. Это и лучше, один ключ у одного человека, один за
все отвечает.
- А если этот ключ у преступника?
- Уж не подозреваете ли вы Сивакова? Честнейший человек, - горячился
директор. - За Сивакова я лично отвечаю, он ни в чем не повинен. Документы
посмотрите. Выпивает, правда, но честный, добросовестный и исполнительный
работник! Сколько лет его знаю, никаких ошибок в работе.
- Сколько же лет вы его знаете?
- Сколько? Много... Да скоро год.
- Расскажите подробнее, как он к вам попал.
Полился складный рассказ о достоинствах главбуха, о его безупречной
биографии, о знании дела. После этого одного за другим расспросили
работников бухгалтерии. Создалась такая картина.
Ранней весной в совхоз Приозерный приехал высокий седовласый мужчина.
Это был вновь назначенный главный бухгалтер хлебоприемного пункта Павел
Григорьевич Сиваков. Нелегко в поселке было с жильем, но ведь не каждый день
приезжают хорошие специалисты - выделили Павлу Григорьевичу трехкомнатную
квартиру, потому что ждал главбух жену и детей из города.
Однако ни жена, ни дети к нему не приехали, соседи уж начали судачить:
"Вот они, городские, мужа бросила, не едет", - даже жалели Сивакова; но
вскоре поселилась в его просторной квартире молодая женщина, неизвестно
откуда взявшаяся. В поселке опять заговорили: "Не век же одному куковать -
молодой ведь, а жена - так пусть в следующий раз едет за мужем, пусть
спасибо скажет, что детей не бросил, помогает". Посудачили и стихли, а тем
временем в бухгалтерию хлебоприемного пункта пришел исполнительный лист, -
не таким уж примерным отцом оказался главбух. (Позднее выяснилось, что и
специалист он не слишком хороший). Работу свою перекладывал на плечи младших
сотрудников и часто даже не пытался проверять. Проработав меньше года,
Сиваков успел сменить двух кассиров. Первая, Федотова, ушла сама, потому что
обстановку для работы Сиваков создал невыносимую: постоянно брал из кассы
деньги, однако долг свой не желал оформлять письменно, и всякий раз, когда
кассир требовала этого, скандалил и угрожал увольнением. Второй была Эмма
Рудь, уволенная как не вызывающая доверия. С новым кассиром тоже не все
ладилось - требовала расписки на деньги, взятые в долг. Кассир Широкова
сейчас припомнила, что накопилось этих расписок больше, чем на 300 рублей,
но и их не оказалось в сейфе.
Однако всех этих доказательств было еще недостаточно для предъявления
обвинения, нужны были вещественные улики.
На следующий день рано утром Андронюк встретил Ильину, сожительницу
Сивакова. Она несла большой сверток в сторону степи.
- А я к вам, - засуетилась женщина. - Вот ведро из-под бензина
подобрала, думаю не из него ли дом подожгли?
Круг замыкался как-то уж очень жестко. Надо было действовать быстрее.
Андронюк уже имел ордер на арест и обыск у Сивакова. Пришла и
реставрированная запонка, на ней была изображена курительная трубка.
Андронюк показал эту запонку сотрудникам бухгалтерии, и все сказали, что
принадлежит она Сивакову и купил он эти запонки недавно, в свою последнюю
поездку в город.
- А когда последний раз Сиваков был в городе?
- Недели две назад.
Недели две окна еще не открывали после длительных морозов, они даже
были заклеены для сохранения тепла, вот уже четыре месяца как их заклеили.
Сомнений не оставалось, запонка была утеряна преступником в тот момент,
когда он уходил через окно. Кто преступник, тоже теперь было ясно, но
участковый продолжал колебаться: вдруг поклеп на честного человека? Смущала
безупречная биография Сивакова. Однако все улики были налицо, и Андронюк с
двумя понятыми явились к Сивакову на дом с ордером на обыск.
Это была первая встреча Сивакова с Андронюком после пожара. Сиваков
держался спокойно и всем своим видом говорил, искать - ваше дело, я тут не
причем, даже проскальзывала гримаса недовольства: вот пришли беспокоить
честного человека и не стыдно. Понятым даже немного стало неудобно, они
держались стороной и, казалось, не верили в вину седого и уверенного
человека, о ком прежде слова плохого не слышали. За двоих нервничала Ильина,
она суетилась, краснела и бледнела, но всем своим видом показывала, что она
ждала этого обыска, ждала, но еще не успела подготовиться к нему.
Андронюк пошел к шкафу и тщательно ощупал рукава рубах, висящих на
плечиках, проверил карманы; он искал основную улику: необходимо было свести
воедино половинки этой улики. Теперь Андронюк не сомневался, что там в
стороне стоит, опершись о дверной косяк, враг, и его внешне равнодушный
взгляд таил в себе и злобу, и ненависть. Так, ощупывая веши, Андронюк
мучился лишь одной загадкой - загадкой безупречной биографии. Двадцать лет
бухгалтерского стажа без единого взыскания.
Сиваков не сразу понял, что ищет участковый. Он долго молча наблюдал за
ним, в свою очередь Андронюк наблюдал за Сиваковым. Догадка пронзила
бухгалтера прежде, чем вещественное доказательство было найдено. Глаза его
вспыхнули яростью и погасли: он успел овладеть собой.
- Откройте кладовку, - сказал Андронюк любезной Ильиной.
Дрожащими руками, не попадая в замочную скважину, Ильина попыталась
открыть дверь. Наконец, Сиваков сам прошлепал к ней в стоптанных домашних
туфлях, спокойно взял ключ и легко открыл неподдающуюся дверь, Андронюк
видел в нем преступника не случайного и не новичка. Нельзя было не отметить
его выдержки, когда в груде грязного белья участковый нашел то, что искал.
Это была рубашка, на одном рукаве которой болталась одинокая запонка с
изображением курительной трубки. Когда он извлек из кармана вторую, точно
такую же запонку, Сиваков продолжал оставаться равнодушным.
- А где же деньги? - упаковывая обе запонки, спросил милиционер.
- Деньги? Деньги ищите... Это ваша работа, я денег не брал. - В голосе
бухгалтера чувствовалась ирония.
Теперь надо было найти деньги. Он не мог их спрятать в степи, деньги
были где-то близко, но не здесь, не в комнате, не в квартире.
Погреб на улице. Может быть, там? Андронюк с понятыми, которые пока еще
не поняли всей сути значения вещественного доказательства и, казалось, даже
изумились - стоило ради этого огород городить, - вышел во двор, уверенно
подошел к погребу и, раскидав солому, откинул крышку. Погреб доверху был
наполнен картофелем, и это теперь, весной, когда даже у самых запасливых
хозяев картофель на исходе. С третьим ведром поднялся один из понятых. Рука
Андронюка уперлась в мягкий сверток, аккуратно перевязанный бечевками много
раз крест накрест.
- Что это? - спросил он у потемневшего Сивакова.
Тот молчал. Развязав бечевки, Андронюк показал всем деньги.
- Пишите, гражданин следователь, на этот раз я сплошал...
И тут начался длинный рассказ о том, как Сиваков залез в долг к
кассиру, как не знал, где взять денег, чтобы рассчитаться, и вот решил
поправить свои дела преступлением, как обливал он бензином столы, как
взламывал сейф. Рассказал он и о том, что утаил второй ключ специально для
того, чтобы безнаказанно брать деньги из сейфа, за который был в ответе
другой человек. Так были украдены 230 рублей - растрата, за которую уволили
Эмму Рудь. Все детали этого преступления, даже способ, каким Сиваков влез в
доверие к директору хлебоприемного пункта, были ясны и известны Андронюку.
Эту картину он составил По свидетельским показаниям. Волновала следователя
"безупречная биография". Об этом и спросил он Сивакова.
Поверженному Сивакову стало смешно, он засмеялся и сказал, что такие
вещи делаются очень просто - "безупречная биография" - это безупречный
паспорт и трудовая книжка. Что до образования, так это образование
ограничивается тремя неполными месяцами на шестимесячных курсах, а стаж -
стаж у него тюремный - 20 лет - ровно столько, сколько указано в трудовой
книжке.
С первых же дней войны Сиваков сдался в плен и служил немцам, за что
был судим. Освободившись по амнистии, он приехал во Львовскую область, в
Перемышль, где отнюдь не собирался заниматься честным трудом, промышлял
спекуляцией. И опять скамья подсудимых. Но и теперь этот человек не сделал
выводов, он ограбил совхозную кассу и совершил поджог.
- Так вы не первый раз совершаете поджог?
- В третий. В Бештановском заготзерно я тоже ограбил кассу, и за это
сидел...
Морозным утром ехал я на другую сторону Иртыша, чтобы познакомиться с
человеком, о котором знал пока что одно: ему тридцать лет и... шестьдесят
лет судимости.
Представить рецидивиста даже с самой мрачной биографией не так уж
трудно, стоит только послушать рассказы следственных работников. Я
знакомился с его документами: трудолюбив, скромен, не курит, терпеть не
может хулиганов, дисциплинирован, аккуратен, застенчив.
Мы встретились с ним в кабинете начальника строительства: среднего
роста рабочий в комбинезоне и, несмотря на мороз, без шапки. В коротких
черных волосах серебрилась седина, колючие глаза смотрели уверенно, держался
он с достоинством, говорил неторопливо, немного смущаясь.
- Вот наш Даниил Пантелеев [Некоторые фамилии в очерке изменены], -
представил его парторг Мирзой Айвасович Симбиев. Эти слова он произнес
тепло, с уважением.
Даниил шагнул ко мне навстречу, и мы обменялись крепким рукопожатием. В
этот момент в кабинет вошел молодой парень, туркмен Наби Баданов. Он недавно
прибыл из какого-то города.
- Дайте работу, я штукатур, - обратился он к парторгу и торопливо
достал документы. - Вот только... - и, не договорив, положил их на стол.
- Нам нужны штукатуры, - ответил Мирзой Айвасович, рассматривая
документы. В них значилось, что Баданов был в заключении, сидел за драку,
отбыл срок, вышел на волю. Парторг задумался. Вдруг, словно оправдываясь,
Наби горячо заговорил:
- Поверьте, не хотел его обижать! Он оскорбил меня. Если бы сдержал кто
тогда! Я умею работать и люблю все но совести делать. Возьмете?
Парень стоял и умоляюще смотрел на присутствующих, ожидая поддержки.
- Примите его, Мирзой Айвасович, пусть идет в нашу бригаду, буду за
него отвечать, - твердо заявил Пантелеев.
- Хорошо.
Я заметил, как тень задумчивости легла на лицо Даниила: вспомнил,
видно, как приходилось самому обивать пороги контор, неуверенно подавать
начальникам документы и слышать равнодушные ответы.
Час спустя мы сидим в небольшой теплой комнате, где живет Даниил.
Домашним уютом веет от цветов, что стоят на подоконнике, от чистых
занавесок, от вышивок, сделанных искусной рукодельницей. Дом, семья,
ребенок, которого изредка неловко, но заботливо успокаивает отец. Долго
мечтал о настоящей жизни этот человек, растративший в колониях и тюрьмах
половину своей жизни.
Даниил немного нервничает: тяжело ворошить прошлое.
- Каждому, у кого жизнь была вроде моей, тяжело о ней говорить. Прошлое
быльем поросло, что о нем вспоминать? Надо ли? Но поразмыслил глубже и решил
- надо. Для других. Кое-кому пригодится.
Родной матери я не помню, она умерла, когда я был маленьким. Отец,
Илларион Тимофеевич, председательствовал в сельпо. Я его любил и боялся. Он
прошел три войны. Еще в первую империалистическую воевал, потом в Чапаевской
дивизии сражался против белых под Уральском, а в сорок первом ушел на фронт
старшим лейтенантом. На груди отца орден Боевого Красного Знамени - память о
заслугах в гражданской войне и орден Красной Звезды - награжден во время
войны с фашистами...
Но пока отец колесил по фронтовым дорогам, Даниил-подросток сам стал
искать свои пути. Доверчивый, как и многие его сверстники, он попал под
влияние людей с весьма сомнительной репутацией.
Запомнился Дану (так звали Даниила ребята) их семейный переезд из
Хабаровска в Ак-Булак Оренбургской области. Путь длинный. Сколько передумал
Даниил тогда мальчишеских заманчивых дум о таинственных приключениях и
опасных путешествиях! Видел себя и на океанском корабле, уходящем в дальнее
плавание, и мчащимся на лошади разведчиком, и Гаврошем на баррикаде, смело
распевающим песни под свист пуль.
- Елизавета Васильевна, мачеха моя, была женщиной жестокой. Брату
Тимофею, когда он уезжал на фронт, она так и сказала: "Желаю тебе пулю в
лоб". Отец был дома после ранения, она уже и его перестала стесняться. "Твои
дети не нужны мне", - кричала на весь двор. Батько, видать, любил ее и
терпел.
Тимофей погиб на фронте в 1943 году. Отец тогда сказал мачехе: "Вот и
сбылось твое желание, получил Тимошка пулю в лоб. Радуйся теперь". И вскоре
выгнал ее из дома, а сам, оправившись от ранения, опять ушел на фронт. И
остались мы - я, брат, старше меня на год, да сестренка младшая. Дом у нас
свой, и мы единственные хозяева в нем.
Я по-своему оценил "свободу". Ни мачехи, ни отца, сам себе хозяин.
Старший братишка? Он сам еще сопляк. Вот жаль сестренку. "Что будет с ней,
если я уеду?" Одолевали мечты стать юнгой, плавать на большом корабле,
носить шикарный костюм моряка...
Тем временем познакомился Даниил с Петром Береговым. Был Петр старше,
его сверстники ходили в призывниках, а он слонялся по переулкам Актюбинска,
хвалился деньгами, которые у него водились, подыскивал себе "дружков".
Вот Даниил спешит из школы, полуголодный, злой, в животе целый "квартет
играет". Возле базара парень с чубом, упавшим на глаза, в штанах-шароварах,
заправленных в сапоги с напуском, аппетитно ест пирожки, купленные у
спекулянта. Заметил Даниила, поманил пальцем и великодушно предложил
пирожок.
- На, ешь, бери, еще куплю...
Так состоялось знакомство с Петькой.
- А что, если нам вместе поехать в мореходное училище? - предложил Дан
новому знакомому.
Петька охотно согласился. Но у него были свои планы. Только он их не
раскрывал "дружку", потом, мол, все поймет. Важно, чтобы Дан ушел из дома,
тогда уж он попадет в его полное подчинение.
Дан нарядился в сестренкино пальто (своего не было), прихватил кое-что
на дорогу и вместе с Петькой отправился в Ташкент, в мореходное училище.
Даниил толком не знал, есть ли такое училище в Ташкенте, но Петька уверял,
что есть.
Так впервые уехал Даниил из родного дома, и начались его мытарства по
неизведанным дорогам жизни.
Путешественникам пришлось кое-что продать, чтобы прокормить себя. А в
Арыси кондуктор обнаружил, что у юных пассажиров весьма подозрительного вида
нет проездных билетов, и ссадил их. Дежурный милиционер отправил друзей в
детколонию.
В колонии было неплохо. Их учили, обували, одевали, кормили, приучали к
труду. Сколько вышло отсюда хороших воспитанников! Разные пути привели их
сюда, но один путь вел к правильной жизни - честность. Об этом говорили
воспитатели Даниилу и Петру. Но те пропускали "нотации" мимо ушей. Бежать!
Только бежать.
Возвращались домой как могли: прятались в тамбуре, под вагонами,
забивались в темный угол на третьей полке. Грязные, оборванные, они вызывали
жалость. Вместо того, чтобы строго спросить: "Откуда вы, кто вы, почему так
едете?" - люди с добрыми душами сочувствовали, сами не понимая того, какой
вред они приносят своим добродушием.
Вот так Даниилу и Петру удалось добраться до Актюбинска.
Дома Даниил застал отца. Отец вернулся с фронта на побывку. На
гимнастерке пришиты ленточки ранений, поблескивали ордена. Отцовская душа
истосковалась по детям. Побранить бы надо Даниила за самовольство, да разве
об этом думаешь после долгих месяцев разлуки? Вскоре опять уехал на фронт.
Только он за порог, тут как тут объявился Петька. Зашептал Дану на ухо:
"Здесь один спекулянт есть. Вчера видел на базаре. Денег у него куры не
клюют. Надо бы "почистить".
- В квартире мы нашли триста шестнадцать тысяч рублен и забрали их.
Спекулянт умел прятать свое богатство. Деньги разыскали под скатертью, ими
устелена была вся поверхность стола. Мы чуть не подрались, когда делили их.
Знаете, как это противно, делить чужое, украденное. Но из нас никто бы не
решился сказать друг другу: ты - вор.
Даниил расстегнул ворот рубашки, ему сделалось душно. Лоб покрылся
испариной, синеватые губы крепко сжаты, будто не хотят произносить ни слова.
- Я чувствовал себя самостоятельным человеком, не таким, как другие, а
сильным, смелым, особенным. В кармане у меня лежала густая пачка
сторублевок, я хорошо питался и кое-что приобрел из одежды. Такая жизнь мне
нравилась все больше и больше. Но "счастье" оказалось коротким. Арестовали
моих друзей, а потом и меня. Так я впервые получил срок.
Однако нашлись сердобольные люди, пожалели, мол, юн, под дурное влияние
попал. Рано его держать за тюремной оградой, на воле одумается, исправится.
Даниил покаялся, доказывая, что он чуть ли не заново родился и... не устояла
строгая Фемида.
Очутился Даниил через несколько месяцев на свободе - отсидел одну пятую
положенного срока. Тут бы, вдохнув полной грудью свежий воздух, дать клятву:
пошалил, хватит. Туманно и где-то далеко в подсознании промелькнула эта
мысль, не пробудив желания действовать разумно. В сущности, таких советов
ему никто не давал, он вышел из тюрьмы и остался с самим собой наедине.
И Даниил шатался по улицам города, беспечно насвистывая воровскую
песню. И на все ему наплевать. На родных, на знакомых, на друзей - один на
всем белом свете. Вольный, как птица.
Кончилась война. По-разному отмечали люди день Девятого мая. Радовались
все, что наступил мир, пришла победа. И когда все ликовало, когда солнце
было по-весеннему так ласково, Даниил со своими подручными готовил новое
преступление. Именно девятого мая он и его "дружки" проникли в поезд и на
ходу пытались ограбить контейнер. Их схватили. Целые эшелоны людей с
медалями и орденами на гимнастерках возвращались после долгих лет войны
домой, а Даниил этапным порядком ехал в колонию. Смотрел через зарешеченное
окно вслед уходящим эшелонам и думал: "Вот так и батька едет. А приедет, что
ему скажут?"
Даниил написал просьбу о помиловании, еще и еще раз покаялся, и ему
опять поверили.
Затем он уехал в Чирчик, послонялся по городу, познакомился с местными
"дружками". Те нацелили Дана на "объект", но "операция" провалилась, воры
были схвачены. Даниил угодил в тюрьму и был освобожден после отбытия срока.
Ему исполнилось двадцать лет. Через семнадцать дней после освобождения он
вновь совершает преступление: вскрывает в Актюбинске сейф, за что получает
десять лет. И снова тюрьма.
Работа теперь у Даниила тяжелая - откапывать и закапывать трубы. А
преступления, совершенные им, еще тяжелее. Люди, обиженные и обворованные
Даном, разве менее наказаны? Дан работал ожесточенно, покрикивал на лентяев,
терпеть не мог халтурщиков, лодырей, лежебок.
Даниил не выдерживает и неожиданно восклицает:
- Сколько один я вреда причинил, мне даже самому жутко становится! А
они думали обо мне: ведь человек, нельзя с ним так круто.
Он смущенно смотрит мне в глаза, ему не хочется видеть осуждение.
- Боже мой, думал я, какой гуманный суд у нас! А не во вред ли такая
мягкость? Я просил пощады, а получив ее, вновь брался за кастет. Знай об
этом мои "сподвижники", отвернулись бы! Хлюпик, пижон, фраер! Двуличных и
бандиты не любят.
- Вам не надоело слушать? - вдруг спросил Даниил. - Да вы, журналисты,
народ терпеливый. Много темного в моей жизни. Стыдно, стыдно жены, людей...
Выйди, Тая, не слушай, самому тошно. Вы бы лучше не записывали, - обратился
ко мне Пантелеев.
- Я тогда считал себя смелым, отчаянным. На честных работяг смотрел с
презрением. Салажата. Руки от работы ныли, но самолюбие, гордость заставляли
меня трудиться не хуже других. Как вспомню про вольную жизнь, в карманах -
денег полно, хочешь в ресторан, а хочешь в мягком вагоне и в любой город. А
тут трубы таскай, в земле копайся.
Морозы, снег, тайга. Был лесорубом, каменщиком, плотником. Сколотил
бригаду. В ней оказалось немало таких, как я. Объявился у них заводила;
страх на всех нагонял. Бородач с кошачьими глазами. Скажет не ходить на
работу, никто не идет и баста. У него и прозвище - Кот.
Тот день никогда не забыть мне. На улице стоял трескучий мороз. Кот
скомандовал: "По нарам!" Все улеглись, лежат вверх лицом, в потолок глаза
вперили. К тому времени подвезли кирпич, разгружать надо. Сам начальник
пришел просить нас, мол, помогите. Кое-кто хотел слезать с нар, но Кот
гаркнул:
- Лежать! Пусть сам сгружает!
Тут я не выдержал. Вмиг оказался возле главаря, схватил его за бороду.
Он взвыл от боли, соскочил с нар и уставился на меня дикими глазами:
- Ты откуда такой фрукт?
Кот угрожающе поднял огромные кулачищи, но я его опередил и ударил в
переносицу. Он упал навзничь. Ярость ослепила меня. Избивал его коваными
сапожищами, он извивался у моих ног, и я опомнился лишь тогда, когда он
жалобно простонал:
- Хватит!
Теперь я стал полным хозяином над этими людьми.
- Ну, чего стоите, пошли разгружать!
Ни один не остался в бараке. Работали ребята, как львы, да и я
старался. А когда кончили, подошел ко мне начальник, смотрит ласково:
- Спасибо, выручил!
Встречались на моем пути добрые люди. Мы их в лагерях не замечали. С
презрением смотрели на наших стражников, начальников. О том, что это их
служба, не задумывались. Знали, что наша судьба в их руках. Так привыкли
считать. А ведь это не так. Я начал понимать: за свою судьбу я сам должен
отвечать, сам!
И вот мне говорят спасибо. Я сделал хорошее дело. Ему я обязан тем, что
меня скоро освободили. Начальник сдержал свое слово. Я вновь на свободе.
Прощай, тайга, прощайте, хлопцы. Первым пришел прощаться Кот. Бороду он свою
сбрил и оказался совсем молодым человеком.
- Ну, Дан, прощай, и мы за тобой следом на волю пойдем. Теперь уж не
долго ждать. Мне сейчас день за два считают. А ведь ты меня подтолкнул...
Потом я опять сорвался. Опять тюрьма. Я...
В этот момент ребенок в люльке заплакал, ножками сдернул с себя одеяло
и лежал, барахтаясь в простынях. Я невольно подумал: вырастет ребенок,
станет взрослым, выучится, и вдруг рука мерзавца покусится на его жизнь,
снимет часы, отберет кошелек. Что бы ты, Даниил, сделал с бандитом,
поднявшим руку на твоего сына? Вот он лежит маленький, улыбается, на твоих
глазах сделает первый шаг. Для него ты купишь букварь и отправишь его в
школу. И вдруг...
"Неужели ему уже тогда не надоели тюрьмы, суды, аресты... Жить, чтобы
причинять несчастье другим, жить лесным зверем. Помилование, амнистия,
свобода, снова преступление, снова кровь, страдания, горе несешь ты людям.
Гуманное отношение к тебе - "преступление". Так думал я, когда отец
успокаивал ребенка.
- Петька, дружок мой, озлобился. А я?.. - глаза Даниила увлажнились, -
а я написал письмо о помиловании. Срок у меня большой, и я мало надеялся на
сочувствие. Прошло время. Единственное, во что верил - в трудовые
характеристики, они были отличными. И вдруг однажды меня вызвали к
дежурному. Офицер посмотрел сурово, потом улыбнулся.
- Читай, Пантелеев. Везет же тебе.
Я не верил самому себе: меня опять помиловали. Взял свои вещи и вышел
на волю. Опять свобода! Теперь только работать! Не хвалясь скажу, мне кем
только не приходилось быть, но шоферскую специальность полюбил от души. Иду
на автобазу, захожу к директору, сидит в кабинете не очень пожилой человек и
совсем не сердитый. "Возьмите на работу", - обращаюсь к нему. Посмотрел он
на меня внимательно и говорит:
- Шофера нужны нам, да тем более молодые. Давай документы.
Подал документы, он внимательно их прочитал и сухо ответил:
- Таких шоферов нам не нужно. Автобаза передовая. Красное знамя у нас,
а ты - вор, рецидивист! - И, словно испугавшись оставаться со мной наедине,
вызвал начальника эксплуатации.
Я ушел. Вор я. Этого не скроешь. Что же теперь делать? Опять на прежнюю
дорожку, искать "малину", воровать? Не хотелось. Устроился таксистом на
другой автобазе. Жизнь стала понемногу выпрямляться.
Только было мне с моими привычками да глупостью нелегко. Как говорят,