Страница:
Советского Союза. Ребята плотным кольцом окружили гостей, посыпались
вопросы.
- Да... Это люди! - восхитился Генка, зайдя после этой встречи в
кабинет Саттарова. Ислам Гаффарович заметил, как у парнишки заблестели
глаза.
- Чтобы стать таким, надо много учиться, - сказал Саттаров, делая
строгое лицо. - А ты вот, брат, в хвосте плетешься. Командовать умеешь, а с
арифметикой не в ладах.
Генка нахмурился:
- Зря вы, Ислам Гаффарович, не в любимчиках Кулаков, вот и
придираются...
- Ну? Вот это новость! Хорошо, Геннадий, я поговорю с учителями. Да,
вот что еще, - остановил Генку начальник колонии, помоги, брат, размножить
нам песни для хорового кружка.
- Пожалуйста! - решительно ответил Генка.
Когда все собрались у большого стола, Саттаров положил на стол чистую
бумагу. Николай Гладышев стал диктовать. Саттаров писал наравне со всеми.
Поставив точку, он положил свой листок в общую стопу, затем передал ее
Кулакову и попросил его проверить.
Генкины щеки зарделись, когда он увидел, что его запись сделана хуже
других. Дождавшись, когда ребята ушли из класса, Генка достал из кармана
свой измятый листок и, не глядя на подполковника, спросил:
- Ислам Гаффарович, а на дополнительные уроки можно?..
- Конечно! От них лишь одна польза. Да и меня не забывай, сообщай о
своих успехах. Я сам в твоем дневнике расписываться буду.
Поначалу шефство начальника колонии тяготило Генку. Но потом он привык,
стал заходить к нему чаще. Иногда они, как равный с равным, спорили, играли
в шахматы. Это льстило Генке: как-никак, начальник - шахматист первого
разряда!
Генка в последнее время здорово изменился. Взгляд у него стал открытым,
доверчивым.
"Оказывается, ты даже очень симпатичный, рыжий чертенок", - с улыбкой
подумал однажды о нем Саттаров, когда Генка сидел перед ним, раздумывая над
очередной шахматной партией.
Но вот опять случилось ЧП: Генка подрался, нанес побои мальчишке.
Виновник предстал перед собранием. Кулаков стоял, опустив голову, щеки его
румянились.
- Гнать его с командирства! - неслись из зала голоса.
"Значит, ставка на доверие проиграна", - думал Саттаров, сидя в
президиуме.
- Не виноват Генка. Зря вы его!.. Это выкрикнул худенький мальчишка,
Леха Воробейчик. Он даже растерялся, почувствовав, что стал центром
внимания.
- Я был рядом, - краснея и запинаясь, продолжал Воробейчик, - Генка
подошел к доске, ну к той, где списки, когда посылки приходят. А Витька так
ехидно и скажи ему: "Побираться пришел?" Ну, значит, Генка и двинул ему
оплеуху.
Зал приутих. За Лехой высказались и другие свидетели конфликта. Картина
прояснилась. И все же собрание предложило: отстранить Геннадия Кулакова от
руководства отрядом сроком на один месяц.
Шло время. Отзвенела ручьями весна, наступило жаркое лето. Срывов у
Генки больше не было, его восстановили на прежней должности, обязанности
свои он выполнял добросовестно.
Однажды утром, попрощавшись с Генкой, Саттаров уехал на вокзал, сказав,
что служба заставляет его покинуть колонию на несколько дней.
На второй день он вышел из поезда на небольшой станции. Здесь жили
приемные Генкины родители.
Дверь открыла худенькая средних лет женщина, за ней, на ходу надевая
пиджак, вышел высокий грузноватый мужчина. Крепко пожав Саттарову руку,
пригласил пройти в комнату. Узнав, что он начальник колонии, полез за
папиросой.
- Да, махнули рукой на мальчишку, - прервал он неловкое молчание. - А
я, грешным делом, даже Ломброзо вспомнил... Разрешите все по порядку.
Вот что узнал Саттаров, слушая этого добродушного, словоохотливого
человека.
Отец Генки - вор, мать, больная женщина, от побоев мужа скончалась,
когда сыну едва исполнилось три года. Федоровы жили неподалеку, детей не
имели. Решили усыновить Генку...
При этих словах женщина, сидевшая рядом, закрыла глаза платком и
поспешно вышла в другую комнату.
- Вот так всегда, - сказал Федоров, кивнув в сторону жены. - А особенно
много слез после вашего письма...
Итак, Генка рос послушным мальчуганом, любил читать, даже стишки
сочинять пробовал. Но вот когда перешел в пятый класс, его словно подменили.
Посыпались двойки. Стал убегать из дома. Ни ласка, ни наказание - ничто не
помогало.
А потом Федоровых вызвали в детскую комнату милиции. Там они узнали
страшную новость: Генка с дружками украл в магазине карманные фонарики.
Федоров замялся.
- Ну, знаете, что за это бывает. Я взялся за ремень... Думал поможет,
но получилось наоборот: мальчишка не пришел ночевать. Валялся на чердаке. Я
его притащил домой, а у него из кармана нож и часы выпали. "Где взял?" -
спрашиваю. А он в ответ: "Не твое дело".
Стали допытываться, почему мальчишка бывает таким озлобленным. Узнали.
Тайна, как говорится, открылась. Незадолго наша соседка очень любезно
пригласила Геннадия к себе, угостила чаем и все расспрашивала, как мы к нему
относимся. И вот "открыла ребенку глаза..." Узнав, что мы ему не родители,
Генка стал куролесить.
Федоров, ткнув окурок в пепельницу, продолжал:
- Последнее время мы день за днем перебирали те десять лет жизни с
Генкой...
Вернувшись в колонию, Саттаров пригласил к себе Генку.
- На, читай, - сказал он, протягивая мальчишке письмо. - Читай вслух.
Генка молча развернул листок.
"Сынок! - глотая слова, начал он. - Мы рады, что ты хорошо учишься...
Ждем того дня, когда вернешься домой. Пиши почаще. Твои мама и папа".
Саттаров взглянул на Генку: по бледным щекам мальчишки текли слезы. Но
Генка быстрым движением смахнул их.
В один из зимних дней Генка зашел в кабинет к Саттарову прощаться: за
ним приехали его родители. Дописывая рекомендательное письмо руководителям
мебельной фабрики, Ислам Гаффарович невольно отметил, взглянув на Генку: "А
вытянулся-то как! Совсем взрослым стал". А вслух сказал:
- Удачи тебе, парень! Как говорят моряки, ветер в корму.
В дверь стучали настойчиво, нетерпеливо. Было раннее утро, и Ирина еще
лежала в постели. Она ждала телеграмму еще вчера и даже позавчера, знала,
что будет этот утренний стук почтальона, но сейчас, услышав его,
растерялась, потому что за эти дни она так и не приняла решения. Вскочив с
кровати и путаясь в рукавах халата, она поспешила к двери.
На лестничной площадке стояла молоденькая девушка со вздернутым
носиком.
- Что это вы так? - сказала она, посмотрев на Ирину. - Я ведь больше
людям радость приношу...
Стуча каблуками, девушка сбегала по лестнице. "Радость ли?" - проводила
ее взглядом Ирина все с тем же страдальческим выражением на лице. Она не
торопилась распечатать телеграмму, ей казалось, что она и так все знает
слово в слово. Ее беспокоила теперь одна мысль - что делать?
В распахнутые створки окна хлынул поток свежего воздуха. Ирина
постояла, немного успокоилась, задумалась. В глубине души начали зарождаться
колебания. "Нет, нет! Никаких встреч! Все кончено", - решительно пресекла
она свои мысли.
Ирина присела к столу, надорвала бланк. Буквы прыгнули и улеглись в
строчки: "15 часов поезд 55 Сергей".
Ее поразила эта сухость. Теперь Ирина могла признаться себе, что она
ожидала другого. Не было ни просьб, ни уговоров. Телеграмма оставалась той
обещанной телеграммой... Да и что она могла добавить к его письму? И
все-таки Ирине стало не по себе: от телеграммы веяло черствостью, и она не
могла понять и объяснить себе скупость текста. Она сидела, сжимая ладонями
виски. "А может быть, все это к лучшему? Не надо раздумий... не будет
сомнений". Нет, не надо, - решила вдруг она.
Она подошла к плите, чтобы приготовить кофе. В соседней квартире на
полную мощность гремел репродуктор. Передавали утренний концерт. Лилась
знакомая мелодия. На лестнице слышались торопливые шаги. Кто-то куда-то
спешил. Шла обычная жизнь пробуждающегося дома. Только не было жизни у нее и
у Сергея.
Неожиданно ей захотелось узнать, где он теперь. Она подошла к телефону.
Справочное долго не отвечало. Наконец, ей ответили, когда прибывает поезд.
Ирина присела на подоконник. О чем он думает, подъезжая? Чувствует ли он,
что их встреча не состоится? Он, конечно, не думает об этом. Он надеется. Ну
и пусть! А я уже решила - встречи не будет!
Из ящичка стола она вынула конверт с листами исписанной бумаги - это
письмо. Развернула и (в который раз!) пробежала по знакомым строчкам.
"Ирина! Я освобожден. Если в твоей жизни ничего не изменилось за эти
два года, я прошу тебя прийти на вокзал. О проезде сообщу телеграммой. Я еду
на далекое строительство - пески, жара... Но страшно не это. Страшно, что я
теперь один. Ты мне нужна, Ирина! Мне нужна твоя помощь, потому что трудно
без тебя. Два года... Как много я передумал за это время о нас! Ты была
права, тысячу раз права во всем. Как глупо испортил жизнь! Но я верю, что
еще не поздно. Помоги мне, пожалуйста, Ирина. Буду ждать на вокзале".
Она свернула лист и мелко изорвала его. "Нет, Сергей, поздно! Что ты
думал раньше? Женское самолюбие? О, да! Ты тогда противился каждому слову.
Ты негодовал. Ты принимал за оскорбление любые мои замечания. И это ты,
презрительно кривя губы, бросал: вос-пи-та-тель-ни-ца! А твои захмелевшие
друзья: "Эй, Сергей, у тебя не жена, а чисто Макаренко..." А ведь все могло
быть иначе. Но теперь поздно, Сергей!"
Тоненькая струйка воды с шипением вырвалась из крана. Ирина пропустила
ее между пальцев, потом, набрав полную пригоршню, ополоснула разгоряченное
лицо.
Ей уже не хотелось думать о Сергее. Через несколько часов поезд промчит
его и вместе с этим промчится ее смятение. Больше Сергей не напишет ей,
Ирина это хорошо знала.
...Шумная детвора окружила ее. Они цеплялись и льнули к ней, как только
Ирина входила в ворота детского сада. Сейчас перед ногами вертелась с
огромным бантом Наташа, несся прямо на Ирину с пропеллером Боря, а Катя,
подбрасывая мяч, забегала вперед. Потом она увидела Славика Петухова (такая
"обзыватистая фамилия"), он бежал, спотыкаясь. Славик растолкал всех
ребятишек и очутился возле Ирины. Чем-то он напоминал ей Сергея. Ирина не
задумывалась чем, но всякий раз, когда она сталкивалась со Славиком, словно
что-то обрывалось внутри.
- Что тебе, Славик? - спросила Ирина, чувствуя как больно сжимается
сердце. Шестилетний мальчуган взял ее за руку.
После завтрака Ирина выстроила детей на прогулку. Она уже собралась
выводить их, как за спиной послышались возня и шум - это Славик выскочил из
середины и стал впереди.
- Славик загородил меня, - пропищала, потряхивая бантом, Наташа.
- Славик, встань на свое место! - сказала Ирина.
- Я хочу впереди, - заупрямился Славик. Время шло, детвора не любила
стоять на месте, кое-кто уже пытался улизнуть из строя, и Ирина уступила.
- Пусть Славик немного побудет в первой паре.
Они пересекли пыльную улицу и вышли на асфальт тротуара. Большой,
облицованный розовыми плитами дом стоял на пути, сверкая бесчисленными
окнами. "Солнечный", - как называл его в мечтах Сергей. Дом достраивали уже
без него.
Ирина замедлила шаги - вот то место, где произошла первая встреча с
ним. С озорными серыми глазами, он гибко вынырнул из-за забора (дом тогда
только начали строить) и остановил детей.
- А вы, случайно, не к нам на помощь?
Строй распался, ребятишки окружили его. Сергей отвечал на какие-то
вопросы, а сам бросал взгляды на Ирину. И все это он сделал из-за нее, она
поняла сразу. И нарочно безмолвно стояла в стороне. Потом ей долго пришлось
уговаривать детей встать в строй. А он, смеясь, точно любуясь своей работой,
сказал Ирине:
- Вот видите, что наделал? Невоспитанный! Вы бы не занялись мной?
- Надо подумать! - в тон ему ответила она. - Но могу прямо сказать:
неприлично останавливать на улице незнакомых людей...
Он рассмеялся:
- Ха! Да вот уже целый месяц я с вас глаз не свожу. Вот с этих лесов
ваш двор у меня, как на ладони...
Ирина поймала на себе недоуменные детские взгляды. Она стояла у этого
дома, остановились рядом и дети. Теперь они смотрели в ожидании на нее: она
уж слишком долго молчала.
- Славик, заверни за угол! - спохватилась она.
Полквартала занимало строительство нового дома. Справа от забора
виднелась небольшая площадка, густая низкая трава зеленела на ней. Ирина
направилась туда.
На лесах, принимая плиты, суетились рабочие. Высокий блондин в
клетчатой блузе, размахивая руками, что-то приказывал, потом делал какие-то
пометки в блокноте. "Как Сергей... - мелькнуло у Ирины, - прораб или
инженер... Ну вот и обошлись, Сергей, без тебя... А ты тогда думал... "
Высокий блондин, насвистывая и поглядывая на Ирину, начал спускаться
вниз. Ирина хлопнула в ладони и сказала:
- Дети, подойдите ко мне! Я хочу, чтобы вы посмотрели на тот кран!
Видите, как он легко справляется с таким огромным грузом...
- Славик толкнул меня, - захныкала Верочка.
- Славик, что это такое? - строгим голосом спросила Ирина.
- Мне не было видно, - невозмутимо ответил Славик.
- Но нельзя же толкаться, - сказала Ирина. - А теперь, дети, побегайте,
поиграйте...
Она присела на пень от недавно срубленного дерева: строителям готовили
и этот участок, у забора уже лежали плиты и доски.
Ирина испытывала смутное недовольство собой, что-то у нее сегодня с
группой не ладилось. Она попыталась разобраться в себе, задумалась, прикрыла
глаза и увидела лицо Сергея. "Еще не поздно, Ирина! Помоги мне, Ирина!"
- Толик упал в яму! Толик упал в яму!
- Что-о? - Ирина поднялась. Перепуганные ребятишки толпились вокруг
нее.
Яма была неглубокая, но всякий раз, как только Толик хватался за края,
пытаясь вылезти, комья глины вместе с травой обрывались.
- Дети, ваш товарищ просит о помощи, так почему же вы ему не поможете?
Вот ты, Славик! Ты большой и сильный... Подай руку Толику. А чтобы Славик
тоже не свалился, ты, Петя, возьмись за Славика, а за Петю пусть возьмется
Юра. Помните, как в "Репке"? А ну, давайте попробуем.
Через минуту Толик вылез из ямы.
- Дети, будем строиться! - Ирина подняла руки вверх и помахала ими. За
спиной опять раздался крик. Славик ссорился с Юрой и Катей, они не пускали
его впереди себя.
- Славик, сейчас ты не пойдешь первым. Найди себе кого-нибудь для
пары... - Ирина проговорила тоном, не допускающим возражения. Она взяла его
за руку и отвела в сторону.
- Ни с кем не пойду! Не пойду, не пойду! - затопал он ногами. "Когда он
стал таким капризным?" - думала Ирина. Она старалась казаться спокойной. "И
потом, какое тщеславие у ребенка?"
- Хорошо, Славик! Тогда ты пойдешь со мной вне строя...
Ребятишки парами двинулись по улице.
Вот тогда Сергей так же топал ногами и кричал:
- Не пойду! Больше не пойду! У меня диплом, я имел право на эту
должность, а кого выдвинули? Какого-то заочника... Подумаешь - стаж!
Хотелось быть во что бы то ни стало впереди, даже за счет других.
У него появились такие же "независимые и энергичные" друзья. Они
засиживались до полночи за выпивкой, лицемерно поносили главного инженера,
кляли начальника отдела кадров. Ирина бурно вмешивалась. Покачиваясь,
вставал Сергей, ударял кулаком по столу:
- Хватит! Своего ума палата! Вос-пи-та-тель-ни-ца! Ты своих ребятишек
там воспитывай, а не меня...
Развязка пришла очень скоро. Напившись, он учинил дебош с телесными
повреждениями. И друзья не спасли - дружно забыли о нем и исчезли. Хотя,
конечно, вину его не отбросишь.
Строй детворы растянулся. Ирина остановилась, подождала.
- Славик, ты можешь помочь своим товарищам! Хочешь? Встань в конце и не
давай им отставать...
Привычную тишину окраинной улицы нарушил гудок. Ирина вздрогнула.
Гудок, разумеется, был не паровозный, но она все равно взглянула на часы. До
прибытия поезда оставалось около двух часов. Ирина не заметила, как ускорила
шаги. Детвора едва поспевала за ней. На перекрестке она оглянулась. Чуть
поотстав от нее, ребятишки шли ровными парами: Славик не давал растягиваться
задним. Она пропустила всех мимо себя и задержалась около Славика.
- Ты молодец! - Ирина опустила руку на вихрастую головку.
Она не помнила, как провела обед, как укладывала детей спать.
Надоедливо стоял в ушах стук колес. Ирина уже не могла ни на чем
сосредоточиться. Мысли были обрывочны, беспокойны.
В спальне стояла тишина, дети засыпали. И только Славик что-то долго
ворочался в своем углу.
- Ирина Петровна! - шепотом позвал он ее и, приподнявшись на постели,
поманил Ирину рукой. Она осторожно прошла между кроватями и наклонилась над
ним.
- Ну что ты, Славик?
- Я хочу вам что-то по секрету сказать... - Славик протянул руки и
обнял Ирину за шею. Она почувствовала необычный прилив нежности.
- Ну говори! - укрывая его, Ирина села на кровать.
Поезд уже прибыл на вокзал. Стоянка двадцать минут. С перебоями бьется
сердце.
- Я теперь всегда буду всем помогать... - Славик с торжеством смотрит
на Ирину. Она стискивает его голову и быстро-быстро осыпает лицо поцелуями.
Еще минуту назад она не думала, что этот ершистый, упрямый, неугомонный, не
всегда понятный мальчишка, чем-то напоминающий ей Сергея, так просто все
поможет разрешить.
- Славик, обещай мне уснуть. - Ирина строго и серьезно смотрит на него.
Поспешно встает с постели.
- Хорошо, Ирина Петровна...
На перекрестке она поймала такси.
- На вокзал! Скорее!
Водитель видел взволнованное лицо Ирины и не спрашивал ни о чем. Они
почти успели. Сквозь решетку ограды Ирина увидела, как покачнулись вагоны,
поплыли окна. Словно оглушенная, она выбежала на опустевший перрон.
Не зная номера вагона, она рванулась по ходу набиравшего скорость
поезда. Она тянулась взглядом к окнам, тамбурам. Спотыкалась и бежала -
только бы не отстать.
Он окликнул ее из последнего вагона. На бегу она подняла голову и
увидела Сергея. Свисая с последней ступеньки, он тянулся к ней рукой. Ирина
на секунду поймала его пальцы.
- Я приеду... - задыхаясь, успела сказать она.
подполковник внутренней службы
В тюрьму Алексей Ледяшкин попал в 1946 году за хищение хлебных
карточек. Через четыре года его освободили. Он подался в
Петропавловск-на-Камчатке, но осел в Иркутске. Однако грабежи снова привели
его в тюрьму.
О свободе больше не думалось. Слепая озлобленность на самого себя и
окружавших людей толкала на крайность: буду таким, чтобы все ползали у ног.
Пять раз судили Алексея. В тюрьмах и колониях прошла его молодость.
Наступила зрелость. Семнадцать лет он думал лишь о том, где и что украсть,
кого обмануть. Его коварство и жестокость к людям не знали предела. За это и
кличку получил - "Леха-зверь". Воры безропотно подчинялись ему.
Когда воров собрали в одну колонию, Ледяшкин впервые растерялся. Сам
ходил в столовую, сам беспокоился о пайке.
Однажды в барак вошла женщина. Коротко представилась:
- Я начальник отряда, Нина Михайловна Налетова.
Затем подробно рассказала о правах и обязанностях заключенных,
сообщила, чем будут заниматься члены отряда.
- Вечером, - закончила Налетова, - политические занятия. Явка
обязательна.
- А если я опоздаю? - съехидничал Лешка. - Что будет?
- То, что бывает за нарушение режима.
Женщина-воспитатель среди заключенных? Такого Ледяшкин еще не встречал.
"Поживем - увидим", - осторожно решил он.
Соглашаясь идти в колонию, где собраны воры-рецидивисты, Налетова
знала, что придется нелегко. Многие из ее подопечных не выходили из штрафных
изоляторов, не раз совершали побеги, отказывались работать.
Налетова еще и еще раз перелистывала дела. Хотя бы в одном найти
светлое пятнышко, зацепиться. Не утешили и личные встречи с заключенными.
Уклончивые надменные ответы и даже насмешки. Порой не хотелось идти в зону.
С чего же начать?
Навела порядок в жилой секции. Регулярно проводила собрания,
политзанятия. Но чувствовала: в работе с заключенными требовалось что-то
новое, необычное, что могло бы заставить думать, волноваться, переживать, к
чему-то стремиться.
Как-то вечером Нина Михайловна вошла в секцию.
- Садитесь поближе. Хочу интересную статью почитать.
Заключенные нехотя повернулись в ее сторону.
- О чем, начальница?
- О добрых советских людях. Очерк писателя Сахнина "Чужие люди".
Очерк взволновал Нину Михайловну, и она читала его несколько дрожащим
голосом. Сначала слушали плохо, потом увлеклись, притихли.
- Не верю, - заявил Ледяшкин. - Так в жизни не бывает.
- Давайте проверим, - неожиданно предложила Налетова. - Напишем самому
Гришке Бродягину. Не ответит, обратимся в "Известия".
На второй день ознакомила заключенных с текстом письма. Согласились,
что оно пойдет от имени Ледяшкина.
Ответ ждали долго. Алексей ходил петухом. На одном из политзанятий
сказал:
- Умер ваш Гришка Бродягин. Как есть умер. Нет еще некролога в
"Известиях"?
Но письмо все же пришло. Послушать его захотели даже из других отрядов.
Фроликов, бывший вор, долго рассматривал конверт. Искал подделки, Почтовые
штемпели отвергали сомнения.
- Читайте, Алексей Иванович, - вручила письмо Ледяшкину Налетова. - Вам
оно адресовано.
- Что читать? И так все ясно, - уклонился тот.
- Читай, Леха, чего там! - зашумели со всех сторон.
- Дайте я прочитаю, - вызвался Фроликов.
Все притихли.
"Здравствуй, далекий и незнакомый Алексей Иванович! На третий день
получил твое письмо. Ты спрашиваешь, правда ли, что я существую на этом
свете, и верно ли, что нашлись люди, которые взяли к себе беспомощного
инвалида. Все правда, Алексей Иванович! Не веришь, приезжай после
освобождения в Новосибирск, встретимся с тобой. Рассказывать о себе не
стану. Все так, как написано в газете.
Читал твое письмо родным, которые приютили меня. Огорчились они, что
ты, молодой человек, в тюрьме находишься. Дед Осип (ему уже скоро
восемьдесят) сказал: "Бродяга твой Алексей Иванович, вижу. Непутевый,
наверно. Не верю, чтобы порядочный человек в такое время по тюрьмам
прятался. Благо, не война, а то дезертира эдакого под полевой суд отдать
надо бы". Когда я заканчивал ответ, дед снова подошел ко мне и заставил
написать: "Спроси у него, сукиного сына, когда вообще арестанты переведутся.
Знают ли они, вражьи дети, что мне из-за них коммунизма не дождаться".
Не обижайся, Алексей Иванович, на эти слова. Он старик очень добрый,
но, видать, обида его взяла, что некоторые люди над молодостью своей
глумятся.
Пиши, Алексей Иванович. Желаю тебе скорейшего возвращения домой. А если
некуда ехать, приезжай к нам. Деда увидишь, а с его помощью на производство
устроишься. Он авторитетный у нас. Гр. Бродягин".
Ждали, что скажет Ледяшкин. Но он молчал. По всему было видно, тронуло
письмо. И, чтобы дать человеку собраться с мыслями, Налетова объявила: "Все
свободны, могут готовиться ко сну".
По личному делу Ледяшкин значился без определенного местожительства и
рода занятий. Так на самом деле и было. Он помнил, что родился в Барабинске.
Отец и мать тоже Ледяшкины. Но что с ними, где они, Алексей не знал.
Хорошо бы найти родителей. И Налетова пишет письма в горсовет, в
милицию, в адресный стол. Ответы, хотя и с большим опозданием, но пришли.
Да, Ледяшкин Иван Иванович и Ледяшкина Варвара Степановна проживали в
Барабинске. В 1936 году умерли. Из милиции сообщили, что в городе живет
тетка Алексея, Павла Ивановна Ледяшкина. Нина Михайловна связалась с ней,
попросила рассказать подробно о родителях Алексея и прислать, если
сохранилась, фотографию.
Павла Ивановна отозвалась немедленно. Прислала и фотографию. Старую, но
еще отчетливую. На ней годовалый пухленький малыш. Из письма явствовало, что
"это есть сам Алешенька".
Налетова пригласила Ледяшкина к себе после отбоя. Он вошел
настороженно, снял кепку.
- Садитесь, Алексей Иванович. Как живете?
- Устал жить. Так устал, мочи нет. Да и смысла в жизни своей никакого
не вижу. Мне двадцать девять. Выйду отсюда, если доживу, будет сорок два.
Кому нужен?
Он замолчал, поморщился и снова заговорил:
- Теперь подобру хочу просить вас. Не терзайте меня, а заодно и себя.
Не глупый, понимаю ваше намерение: перевоспитать хотите. Ничего не выйдет.
- У меня к вам совсем другое дело. Тетка, Павла Ивановна, вас
разыскивает.
- Нет у меня теток. Никого не знаю. Согласилась бы тетка мой срок
разделить!
- Это жестоко, Алексей Иванович. Тетка от вас ничего не требует. Она
просто написала, что фотография у нее хранилась, а мать ваша, умирая,
просила передать ее вам на память, когда взрослым будете.
- Ну и пусть шлет.
- Она прислала. - Нина Михайловна извлекла из стола конверт.
Ледяшкин долго рассматривал фотографию.
- Можно, я возьму ее с собой? - неожиданно попросил он.
- Конечно, - согласилась Налетова.
Овладев фотографией, Лешка решил запрятать ее подальше. Не хватало еще
сказочками увлечься, нюни распустить.
Но какое-то неосознанное чувство подталкивало его к воспоминаниям.
Забравшись на сцену эстрады, он неторопливо закурил. Достал фотографию.
Глаза открытые, носик вздернутый. Особенно выделялись губы. Алексей
улыбнулся:
- Ну что смотришь, косоротый?
И, не владея собой, стал целовать фото.
Потом долго разглядывал кисть руки на фотографии. Это была рука матери.
- Сильная была, наверное, - подумал он о матери. - Рука вон какая
большая...
Грусть охватила Алексея. Все, что осталось от его рода, от той большой
жизни, которая прошла где-то там, далеко, - только это изображение руки.
Он почувствовал себя бесконечно несчастным. Нахлынули всякие мысли.
вопросы.
- Да... Это люди! - восхитился Генка, зайдя после этой встречи в
кабинет Саттарова. Ислам Гаффарович заметил, как у парнишки заблестели
глаза.
- Чтобы стать таким, надо много учиться, - сказал Саттаров, делая
строгое лицо. - А ты вот, брат, в хвосте плетешься. Командовать умеешь, а с
арифметикой не в ладах.
Генка нахмурился:
- Зря вы, Ислам Гаффарович, не в любимчиках Кулаков, вот и
придираются...
- Ну? Вот это новость! Хорошо, Геннадий, я поговорю с учителями. Да,
вот что еще, - остановил Генку начальник колонии, помоги, брат, размножить
нам песни для хорового кружка.
- Пожалуйста! - решительно ответил Генка.
Когда все собрались у большого стола, Саттаров положил на стол чистую
бумагу. Николай Гладышев стал диктовать. Саттаров писал наравне со всеми.
Поставив точку, он положил свой листок в общую стопу, затем передал ее
Кулакову и попросил его проверить.
Генкины щеки зарделись, когда он увидел, что его запись сделана хуже
других. Дождавшись, когда ребята ушли из класса, Генка достал из кармана
свой измятый листок и, не глядя на подполковника, спросил:
- Ислам Гаффарович, а на дополнительные уроки можно?..
- Конечно! От них лишь одна польза. Да и меня не забывай, сообщай о
своих успехах. Я сам в твоем дневнике расписываться буду.
Поначалу шефство начальника колонии тяготило Генку. Но потом он привык,
стал заходить к нему чаще. Иногда они, как равный с равным, спорили, играли
в шахматы. Это льстило Генке: как-никак, начальник - шахматист первого
разряда!
Генка в последнее время здорово изменился. Взгляд у него стал открытым,
доверчивым.
"Оказывается, ты даже очень симпатичный, рыжий чертенок", - с улыбкой
подумал однажды о нем Саттаров, когда Генка сидел перед ним, раздумывая над
очередной шахматной партией.
Но вот опять случилось ЧП: Генка подрался, нанес побои мальчишке.
Виновник предстал перед собранием. Кулаков стоял, опустив голову, щеки его
румянились.
- Гнать его с командирства! - неслись из зала голоса.
"Значит, ставка на доверие проиграна", - думал Саттаров, сидя в
президиуме.
- Не виноват Генка. Зря вы его!.. Это выкрикнул худенький мальчишка,
Леха Воробейчик. Он даже растерялся, почувствовав, что стал центром
внимания.
- Я был рядом, - краснея и запинаясь, продолжал Воробейчик, - Генка
подошел к доске, ну к той, где списки, когда посылки приходят. А Витька так
ехидно и скажи ему: "Побираться пришел?" Ну, значит, Генка и двинул ему
оплеуху.
Зал приутих. За Лехой высказались и другие свидетели конфликта. Картина
прояснилась. И все же собрание предложило: отстранить Геннадия Кулакова от
руководства отрядом сроком на один месяц.
Шло время. Отзвенела ручьями весна, наступило жаркое лето. Срывов у
Генки больше не было, его восстановили на прежней должности, обязанности
свои он выполнял добросовестно.
Однажды утром, попрощавшись с Генкой, Саттаров уехал на вокзал, сказав,
что служба заставляет его покинуть колонию на несколько дней.
На второй день он вышел из поезда на небольшой станции. Здесь жили
приемные Генкины родители.
Дверь открыла худенькая средних лет женщина, за ней, на ходу надевая
пиджак, вышел высокий грузноватый мужчина. Крепко пожав Саттарову руку,
пригласил пройти в комнату. Узнав, что он начальник колонии, полез за
папиросой.
- Да, махнули рукой на мальчишку, - прервал он неловкое молчание. - А
я, грешным делом, даже Ломброзо вспомнил... Разрешите все по порядку.
Вот что узнал Саттаров, слушая этого добродушного, словоохотливого
человека.
Отец Генки - вор, мать, больная женщина, от побоев мужа скончалась,
когда сыну едва исполнилось три года. Федоровы жили неподалеку, детей не
имели. Решили усыновить Генку...
При этих словах женщина, сидевшая рядом, закрыла глаза платком и
поспешно вышла в другую комнату.
- Вот так всегда, - сказал Федоров, кивнув в сторону жены. - А особенно
много слез после вашего письма...
Итак, Генка рос послушным мальчуганом, любил читать, даже стишки
сочинять пробовал. Но вот когда перешел в пятый класс, его словно подменили.
Посыпались двойки. Стал убегать из дома. Ни ласка, ни наказание - ничто не
помогало.
А потом Федоровых вызвали в детскую комнату милиции. Там они узнали
страшную новость: Генка с дружками украл в магазине карманные фонарики.
Федоров замялся.
- Ну, знаете, что за это бывает. Я взялся за ремень... Думал поможет,
но получилось наоборот: мальчишка не пришел ночевать. Валялся на чердаке. Я
его притащил домой, а у него из кармана нож и часы выпали. "Где взял?" -
спрашиваю. А он в ответ: "Не твое дело".
Стали допытываться, почему мальчишка бывает таким озлобленным. Узнали.
Тайна, как говорится, открылась. Незадолго наша соседка очень любезно
пригласила Геннадия к себе, угостила чаем и все расспрашивала, как мы к нему
относимся. И вот "открыла ребенку глаза..." Узнав, что мы ему не родители,
Генка стал куролесить.
Федоров, ткнув окурок в пепельницу, продолжал:
- Последнее время мы день за днем перебирали те десять лет жизни с
Генкой...
Вернувшись в колонию, Саттаров пригласил к себе Генку.
- На, читай, - сказал он, протягивая мальчишке письмо. - Читай вслух.
Генка молча развернул листок.
"Сынок! - глотая слова, начал он. - Мы рады, что ты хорошо учишься...
Ждем того дня, когда вернешься домой. Пиши почаще. Твои мама и папа".
Саттаров взглянул на Генку: по бледным щекам мальчишки текли слезы. Но
Генка быстрым движением смахнул их.
В один из зимних дней Генка зашел в кабинет к Саттарову прощаться: за
ним приехали его родители. Дописывая рекомендательное письмо руководителям
мебельной фабрики, Ислам Гаффарович невольно отметил, взглянув на Генку: "А
вытянулся-то как! Совсем взрослым стал". А вслух сказал:
- Удачи тебе, парень! Как говорят моряки, ветер в корму.
В дверь стучали настойчиво, нетерпеливо. Было раннее утро, и Ирина еще
лежала в постели. Она ждала телеграмму еще вчера и даже позавчера, знала,
что будет этот утренний стук почтальона, но сейчас, услышав его,
растерялась, потому что за эти дни она так и не приняла решения. Вскочив с
кровати и путаясь в рукавах халата, она поспешила к двери.
На лестничной площадке стояла молоденькая девушка со вздернутым
носиком.
- Что это вы так? - сказала она, посмотрев на Ирину. - Я ведь больше
людям радость приношу...
Стуча каблуками, девушка сбегала по лестнице. "Радость ли?" - проводила
ее взглядом Ирина все с тем же страдальческим выражением на лице. Она не
торопилась распечатать телеграмму, ей казалось, что она и так все знает
слово в слово. Ее беспокоила теперь одна мысль - что делать?
В распахнутые створки окна хлынул поток свежего воздуха. Ирина
постояла, немного успокоилась, задумалась. В глубине души начали зарождаться
колебания. "Нет, нет! Никаких встреч! Все кончено", - решительно пресекла
она свои мысли.
Ирина присела к столу, надорвала бланк. Буквы прыгнули и улеглись в
строчки: "15 часов поезд 55 Сергей".
Ее поразила эта сухость. Теперь Ирина могла признаться себе, что она
ожидала другого. Не было ни просьб, ни уговоров. Телеграмма оставалась той
обещанной телеграммой... Да и что она могла добавить к его письму? И
все-таки Ирине стало не по себе: от телеграммы веяло черствостью, и она не
могла понять и объяснить себе скупость текста. Она сидела, сжимая ладонями
виски. "А может быть, все это к лучшему? Не надо раздумий... не будет
сомнений". Нет, не надо, - решила вдруг она.
Она подошла к плите, чтобы приготовить кофе. В соседней квартире на
полную мощность гремел репродуктор. Передавали утренний концерт. Лилась
знакомая мелодия. На лестнице слышались торопливые шаги. Кто-то куда-то
спешил. Шла обычная жизнь пробуждающегося дома. Только не было жизни у нее и
у Сергея.
Неожиданно ей захотелось узнать, где он теперь. Она подошла к телефону.
Справочное долго не отвечало. Наконец, ей ответили, когда прибывает поезд.
Ирина присела на подоконник. О чем он думает, подъезжая? Чувствует ли он,
что их встреча не состоится? Он, конечно, не думает об этом. Он надеется. Ну
и пусть! А я уже решила - встречи не будет!
Из ящичка стола она вынула конверт с листами исписанной бумаги - это
письмо. Развернула и (в который раз!) пробежала по знакомым строчкам.
"Ирина! Я освобожден. Если в твоей жизни ничего не изменилось за эти
два года, я прошу тебя прийти на вокзал. О проезде сообщу телеграммой. Я еду
на далекое строительство - пески, жара... Но страшно не это. Страшно, что я
теперь один. Ты мне нужна, Ирина! Мне нужна твоя помощь, потому что трудно
без тебя. Два года... Как много я передумал за это время о нас! Ты была
права, тысячу раз права во всем. Как глупо испортил жизнь! Но я верю, что
еще не поздно. Помоги мне, пожалуйста, Ирина. Буду ждать на вокзале".
Она свернула лист и мелко изорвала его. "Нет, Сергей, поздно! Что ты
думал раньше? Женское самолюбие? О, да! Ты тогда противился каждому слову.
Ты негодовал. Ты принимал за оскорбление любые мои замечания. И это ты,
презрительно кривя губы, бросал: вос-пи-та-тель-ни-ца! А твои захмелевшие
друзья: "Эй, Сергей, у тебя не жена, а чисто Макаренко..." А ведь все могло
быть иначе. Но теперь поздно, Сергей!"
Тоненькая струйка воды с шипением вырвалась из крана. Ирина пропустила
ее между пальцев, потом, набрав полную пригоршню, ополоснула разгоряченное
лицо.
Ей уже не хотелось думать о Сергее. Через несколько часов поезд промчит
его и вместе с этим промчится ее смятение. Больше Сергей не напишет ей,
Ирина это хорошо знала.
...Шумная детвора окружила ее. Они цеплялись и льнули к ней, как только
Ирина входила в ворота детского сада. Сейчас перед ногами вертелась с
огромным бантом Наташа, несся прямо на Ирину с пропеллером Боря, а Катя,
подбрасывая мяч, забегала вперед. Потом она увидела Славика Петухова (такая
"обзыватистая фамилия"), он бежал, спотыкаясь. Славик растолкал всех
ребятишек и очутился возле Ирины. Чем-то он напоминал ей Сергея. Ирина не
задумывалась чем, но всякий раз, когда она сталкивалась со Славиком, словно
что-то обрывалось внутри.
- Что тебе, Славик? - спросила Ирина, чувствуя как больно сжимается
сердце. Шестилетний мальчуган взял ее за руку.
После завтрака Ирина выстроила детей на прогулку. Она уже собралась
выводить их, как за спиной послышались возня и шум - это Славик выскочил из
середины и стал впереди.
- Славик загородил меня, - пропищала, потряхивая бантом, Наташа.
- Славик, встань на свое место! - сказала Ирина.
- Я хочу впереди, - заупрямился Славик. Время шло, детвора не любила
стоять на месте, кое-кто уже пытался улизнуть из строя, и Ирина уступила.
- Пусть Славик немного побудет в первой паре.
Они пересекли пыльную улицу и вышли на асфальт тротуара. Большой,
облицованный розовыми плитами дом стоял на пути, сверкая бесчисленными
окнами. "Солнечный", - как называл его в мечтах Сергей. Дом достраивали уже
без него.
Ирина замедлила шаги - вот то место, где произошла первая встреча с
ним. С озорными серыми глазами, он гибко вынырнул из-за забора (дом тогда
только начали строить) и остановил детей.
- А вы, случайно, не к нам на помощь?
Строй распался, ребятишки окружили его. Сергей отвечал на какие-то
вопросы, а сам бросал взгляды на Ирину. И все это он сделал из-за нее, она
поняла сразу. И нарочно безмолвно стояла в стороне. Потом ей долго пришлось
уговаривать детей встать в строй. А он, смеясь, точно любуясь своей работой,
сказал Ирине:
- Вот видите, что наделал? Невоспитанный! Вы бы не занялись мной?
- Надо подумать! - в тон ему ответила она. - Но могу прямо сказать:
неприлично останавливать на улице незнакомых людей...
Он рассмеялся:
- Ха! Да вот уже целый месяц я с вас глаз не свожу. Вот с этих лесов
ваш двор у меня, как на ладони...
Ирина поймала на себе недоуменные детские взгляды. Она стояла у этого
дома, остановились рядом и дети. Теперь они смотрели в ожидании на нее: она
уж слишком долго молчала.
- Славик, заверни за угол! - спохватилась она.
Полквартала занимало строительство нового дома. Справа от забора
виднелась небольшая площадка, густая низкая трава зеленела на ней. Ирина
направилась туда.
На лесах, принимая плиты, суетились рабочие. Высокий блондин в
клетчатой блузе, размахивая руками, что-то приказывал, потом делал какие-то
пометки в блокноте. "Как Сергей... - мелькнуло у Ирины, - прораб или
инженер... Ну вот и обошлись, Сергей, без тебя... А ты тогда думал... "
Высокий блондин, насвистывая и поглядывая на Ирину, начал спускаться
вниз. Ирина хлопнула в ладони и сказала:
- Дети, подойдите ко мне! Я хочу, чтобы вы посмотрели на тот кран!
Видите, как он легко справляется с таким огромным грузом...
- Славик толкнул меня, - захныкала Верочка.
- Славик, что это такое? - строгим голосом спросила Ирина.
- Мне не было видно, - невозмутимо ответил Славик.
- Но нельзя же толкаться, - сказала Ирина. - А теперь, дети, побегайте,
поиграйте...
Она присела на пень от недавно срубленного дерева: строителям готовили
и этот участок, у забора уже лежали плиты и доски.
Ирина испытывала смутное недовольство собой, что-то у нее сегодня с
группой не ладилось. Она попыталась разобраться в себе, задумалась, прикрыла
глаза и увидела лицо Сергея. "Еще не поздно, Ирина! Помоги мне, Ирина!"
- Толик упал в яму! Толик упал в яму!
- Что-о? - Ирина поднялась. Перепуганные ребятишки толпились вокруг
нее.
Яма была неглубокая, но всякий раз, как только Толик хватался за края,
пытаясь вылезти, комья глины вместе с травой обрывались.
- Дети, ваш товарищ просит о помощи, так почему же вы ему не поможете?
Вот ты, Славик! Ты большой и сильный... Подай руку Толику. А чтобы Славик
тоже не свалился, ты, Петя, возьмись за Славика, а за Петю пусть возьмется
Юра. Помните, как в "Репке"? А ну, давайте попробуем.
Через минуту Толик вылез из ямы.
- Дети, будем строиться! - Ирина подняла руки вверх и помахала ими. За
спиной опять раздался крик. Славик ссорился с Юрой и Катей, они не пускали
его впереди себя.
- Славик, сейчас ты не пойдешь первым. Найди себе кого-нибудь для
пары... - Ирина проговорила тоном, не допускающим возражения. Она взяла его
за руку и отвела в сторону.
- Ни с кем не пойду! Не пойду, не пойду! - затопал он ногами. "Когда он
стал таким капризным?" - думала Ирина. Она старалась казаться спокойной. "И
потом, какое тщеславие у ребенка?"
- Хорошо, Славик! Тогда ты пойдешь со мной вне строя...
Ребятишки парами двинулись по улице.
Вот тогда Сергей так же топал ногами и кричал:
- Не пойду! Больше не пойду! У меня диплом, я имел право на эту
должность, а кого выдвинули? Какого-то заочника... Подумаешь - стаж!
Хотелось быть во что бы то ни стало впереди, даже за счет других.
У него появились такие же "независимые и энергичные" друзья. Они
засиживались до полночи за выпивкой, лицемерно поносили главного инженера,
кляли начальника отдела кадров. Ирина бурно вмешивалась. Покачиваясь,
вставал Сергей, ударял кулаком по столу:
- Хватит! Своего ума палата! Вос-пи-та-тель-ни-ца! Ты своих ребятишек
там воспитывай, а не меня...
Развязка пришла очень скоро. Напившись, он учинил дебош с телесными
повреждениями. И друзья не спасли - дружно забыли о нем и исчезли. Хотя,
конечно, вину его не отбросишь.
Строй детворы растянулся. Ирина остановилась, подождала.
- Славик, ты можешь помочь своим товарищам! Хочешь? Встань в конце и не
давай им отставать...
Привычную тишину окраинной улицы нарушил гудок. Ирина вздрогнула.
Гудок, разумеется, был не паровозный, но она все равно взглянула на часы. До
прибытия поезда оставалось около двух часов. Ирина не заметила, как ускорила
шаги. Детвора едва поспевала за ней. На перекрестке она оглянулась. Чуть
поотстав от нее, ребятишки шли ровными парами: Славик не давал растягиваться
задним. Она пропустила всех мимо себя и задержалась около Славика.
- Ты молодец! - Ирина опустила руку на вихрастую головку.
Она не помнила, как провела обед, как укладывала детей спать.
Надоедливо стоял в ушах стук колес. Ирина уже не могла ни на чем
сосредоточиться. Мысли были обрывочны, беспокойны.
В спальне стояла тишина, дети засыпали. И только Славик что-то долго
ворочался в своем углу.
- Ирина Петровна! - шепотом позвал он ее и, приподнявшись на постели,
поманил Ирину рукой. Она осторожно прошла между кроватями и наклонилась над
ним.
- Ну что ты, Славик?
- Я хочу вам что-то по секрету сказать... - Славик протянул руки и
обнял Ирину за шею. Она почувствовала необычный прилив нежности.
- Ну говори! - укрывая его, Ирина села на кровать.
Поезд уже прибыл на вокзал. Стоянка двадцать минут. С перебоями бьется
сердце.
- Я теперь всегда буду всем помогать... - Славик с торжеством смотрит
на Ирину. Она стискивает его голову и быстро-быстро осыпает лицо поцелуями.
Еще минуту назад она не думала, что этот ершистый, упрямый, неугомонный, не
всегда понятный мальчишка, чем-то напоминающий ей Сергея, так просто все
поможет разрешить.
- Славик, обещай мне уснуть. - Ирина строго и серьезно смотрит на него.
Поспешно встает с постели.
- Хорошо, Ирина Петровна...
На перекрестке она поймала такси.
- На вокзал! Скорее!
Водитель видел взволнованное лицо Ирины и не спрашивал ни о чем. Они
почти успели. Сквозь решетку ограды Ирина увидела, как покачнулись вагоны,
поплыли окна. Словно оглушенная, она выбежала на опустевший перрон.
Не зная номера вагона, она рванулась по ходу набиравшего скорость
поезда. Она тянулась взглядом к окнам, тамбурам. Спотыкалась и бежала -
только бы не отстать.
Он окликнул ее из последнего вагона. На бегу она подняла голову и
увидела Сергея. Свисая с последней ступеньки, он тянулся к ней рукой. Ирина
на секунду поймала его пальцы.
- Я приеду... - задыхаясь, успела сказать она.
подполковник внутренней службы
В тюрьму Алексей Ледяшкин попал в 1946 году за хищение хлебных
карточек. Через четыре года его освободили. Он подался в
Петропавловск-на-Камчатке, но осел в Иркутске. Однако грабежи снова привели
его в тюрьму.
О свободе больше не думалось. Слепая озлобленность на самого себя и
окружавших людей толкала на крайность: буду таким, чтобы все ползали у ног.
Пять раз судили Алексея. В тюрьмах и колониях прошла его молодость.
Наступила зрелость. Семнадцать лет он думал лишь о том, где и что украсть,
кого обмануть. Его коварство и жестокость к людям не знали предела. За это и
кличку получил - "Леха-зверь". Воры безропотно подчинялись ему.
Когда воров собрали в одну колонию, Ледяшкин впервые растерялся. Сам
ходил в столовую, сам беспокоился о пайке.
Однажды в барак вошла женщина. Коротко представилась:
- Я начальник отряда, Нина Михайловна Налетова.
Затем подробно рассказала о правах и обязанностях заключенных,
сообщила, чем будут заниматься члены отряда.
- Вечером, - закончила Налетова, - политические занятия. Явка
обязательна.
- А если я опоздаю? - съехидничал Лешка. - Что будет?
- То, что бывает за нарушение режима.
Женщина-воспитатель среди заключенных? Такого Ледяшкин еще не встречал.
"Поживем - увидим", - осторожно решил он.
Соглашаясь идти в колонию, где собраны воры-рецидивисты, Налетова
знала, что придется нелегко. Многие из ее подопечных не выходили из штрафных
изоляторов, не раз совершали побеги, отказывались работать.
Налетова еще и еще раз перелистывала дела. Хотя бы в одном найти
светлое пятнышко, зацепиться. Не утешили и личные встречи с заключенными.
Уклончивые надменные ответы и даже насмешки. Порой не хотелось идти в зону.
С чего же начать?
Навела порядок в жилой секции. Регулярно проводила собрания,
политзанятия. Но чувствовала: в работе с заключенными требовалось что-то
новое, необычное, что могло бы заставить думать, волноваться, переживать, к
чему-то стремиться.
Как-то вечером Нина Михайловна вошла в секцию.
- Садитесь поближе. Хочу интересную статью почитать.
Заключенные нехотя повернулись в ее сторону.
- О чем, начальница?
- О добрых советских людях. Очерк писателя Сахнина "Чужие люди".
Очерк взволновал Нину Михайловну, и она читала его несколько дрожащим
голосом. Сначала слушали плохо, потом увлеклись, притихли.
- Не верю, - заявил Ледяшкин. - Так в жизни не бывает.
- Давайте проверим, - неожиданно предложила Налетова. - Напишем самому
Гришке Бродягину. Не ответит, обратимся в "Известия".
На второй день ознакомила заключенных с текстом письма. Согласились,
что оно пойдет от имени Ледяшкина.
Ответ ждали долго. Алексей ходил петухом. На одном из политзанятий
сказал:
- Умер ваш Гришка Бродягин. Как есть умер. Нет еще некролога в
"Известиях"?
Но письмо все же пришло. Послушать его захотели даже из других отрядов.
Фроликов, бывший вор, долго рассматривал конверт. Искал подделки, Почтовые
штемпели отвергали сомнения.
- Читайте, Алексей Иванович, - вручила письмо Ледяшкину Налетова. - Вам
оно адресовано.
- Что читать? И так все ясно, - уклонился тот.
- Читай, Леха, чего там! - зашумели со всех сторон.
- Дайте я прочитаю, - вызвался Фроликов.
Все притихли.
"Здравствуй, далекий и незнакомый Алексей Иванович! На третий день
получил твое письмо. Ты спрашиваешь, правда ли, что я существую на этом
свете, и верно ли, что нашлись люди, которые взяли к себе беспомощного
инвалида. Все правда, Алексей Иванович! Не веришь, приезжай после
освобождения в Новосибирск, встретимся с тобой. Рассказывать о себе не
стану. Все так, как написано в газете.
Читал твое письмо родным, которые приютили меня. Огорчились они, что
ты, молодой человек, в тюрьме находишься. Дед Осип (ему уже скоро
восемьдесят) сказал: "Бродяга твой Алексей Иванович, вижу. Непутевый,
наверно. Не верю, чтобы порядочный человек в такое время по тюрьмам
прятался. Благо, не война, а то дезертира эдакого под полевой суд отдать
надо бы". Когда я заканчивал ответ, дед снова подошел ко мне и заставил
написать: "Спроси у него, сукиного сына, когда вообще арестанты переведутся.
Знают ли они, вражьи дети, что мне из-за них коммунизма не дождаться".
Не обижайся, Алексей Иванович, на эти слова. Он старик очень добрый,
но, видать, обида его взяла, что некоторые люди над молодостью своей
глумятся.
Пиши, Алексей Иванович. Желаю тебе скорейшего возвращения домой. А если
некуда ехать, приезжай к нам. Деда увидишь, а с его помощью на производство
устроишься. Он авторитетный у нас. Гр. Бродягин".
Ждали, что скажет Ледяшкин. Но он молчал. По всему было видно, тронуло
письмо. И, чтобы дать человеку собраться с мыслями, Налетова объявила: "Все
свободны, могут готовиться ко сну".
По личному делу Ледяшкин значился без определенного местожительства и
рода занятий. Так на самом деле и было. Он помнил, что родился в Барабинске.
Отец и мать тоже Ледяшкины. Но что с ними, где они, Алексей не знал.
Хорошо бы найти родителей. И Налетова пишет письма в горсовет, в
милицию, в адресный стол. Ответы, хотя и с большим опозданием, но пришли.
Да, Ледяшкин Иван Иванович и Ледяшкина Варвара Степановна проживали в
Барабинске. В 1936 году умерли. Из милиции сообщили, что в городе живет
тетка Алексея, Павла Ивановна Ледяшкина. Нина Михайловна связалась с ней,
попросила рассказать подробно о родителях Алексея и прислать, если
сохранилась, фотографию.
Павла Ивановна отозвалась немедленно. Прислала и фотографию. Старую, но
еще отчетливую. На ней годовалый пухленький малыш. Из письма явствовало, что
"это есть сам Алешенька".
Налетова пригласила Ледяшкина к себе после отбоя. Он вошел
настороженно, снял кепку.
- Садитесь, Алексей Иванович. Как живете?
- Устал жить. Так устал, мочи нет. Да и смысла в жизни своей никакого
не вижу. Мне двадцать девять. Выйду отсюда, если доживу, будет сорок два.
Кому нужен?
Он замолчал, поморщился и снова заговорил:
- Теперь подобру хочу просить вас. Не терзайте меня, а заодно и себя.
Не глупый, понимаю ваше намерение: перевоспитать хотите. Ничего не выйдет.
- У меня к вам совсем другое дело. Тетка, Павла Ивановна, вас
разыскивает.
- Нет у меня теток. Никого не знаю. Согласилась бы тетка мой срок
разделить!
- Это жестоко, Алексей Иванович. Тетка от вас ничего не требует. Она
просто написала, что фотография у нее хранилась, а мать ваша, умирая,
просила передать ее вам на память, когда взрослым будете.
- Ну и пусть шлет.
- Она прислала. - Нина Михайловна извлекла из стола конверт.
Ледяшкин долго рассматривал фотографию.
- Можно, я возьму ее с собой? - неожиданно попросил он.
- Конечно, - согласилась Налетова.
Овладев фотографией, Лешка решил запрятать ее подальше. Не хватало еще
сказочками увлечься, нюни распустить.
Но какое-то неосознанное чувство подталкивало его к воспоминаниям.
Забравшись на сцену эстрады, он неторопливо закурил. Достал фотографию.
Глаза открытые, носик вздернутый. Особенно выделялись губы. Алексей
улыбнулся:
- Ну что смотришь, косоротый?
И, не владея собой, стал целовать фото.
Потом долго разглядывал кисть руки на фотографии. Это была рука матери.
- Сильная была, наверное, - подумал он о матери. - Рука вон какая
большая...
Грусть охватила Алексея. Все, что осталось от его рода, от той большой
жизни, которая прошла где-то там, далеко, - только это изображение руки.
Он почувствовал себя бесконечно несчастным. Нахлынули всякие мысли.