Страница:
Требовалось незаурядное мужество, терпение, труд. Истинными бойцами на
фронте борьбы с преступностью могут быть только стойкие, закаленные люди.
Алексей Варюшкин не любил и не привык трудиться.
- Пусть другие копаются в грязном белье преступности, - брезгливо
морщась, выдавал он коллегам свое истинное кредо. - Я не создан для такой
каторги.
Вскоре за волокиту и нарушения трудовой дисциплины его отчислили из
прокуратуры. Варюшкин решил попытать счастья в юридической работе на
предприятиях - Стал юрисконсультом. Но и здесь надо было трудиться.
Хозяйственные споры в арбитраже, иски в суде, претензии клиентов требовали
усидчивости и знаний. Поэтому долго он нигде не задерживался. Так оказался
он и на ликеро-водочном заводе, где успешно постигал не премудрости
юридической службы, а вкусовые качества продукции подшефного предприятия. В
это время и пересеклись пути-дорожки служителя законности с кривой стезей
махрового жулика...
После десятой кружки новоиспеченные друзья уже лобызали друг друга.
Рыгалов поведал Варюшкину о злоключениях кустаря-одиночки.
- Эх, Андрюша! Нам ли жить в печали, - утешал его тот. - Держись за
меня, не пропадешь. Я тебя с таким человеком познакомлю, голова! Себе
возьмет и тебя не обидит.
Алексей Миронович Шашкин любил красивую жизнь. Правда, понимал он ее
по-своему. Нельзя сказать, чтобы в своих взглядах он был оригинальным. Еще в
прошлые века прожигатели жизни начертали на своем знамени девиз: "Деньги,
вино, женщины". Шашкин болезненно завидовал гусарской удали российских
дворян и разгульному ухарству купцов-толстосумов.
"Вот раньше люди гуляли!"
Мы нередко удивляемся, откуда у людей, родившихся и выросших в наше
советское время, появляются вдруг пережитки проклятого прошлого. Вернее, нам
кажется, что "вдруг". А они незримыми нитями соединяют некоторых людей с
вековыми привычками, традициями и психологией дедов, прадедов, какая-то
часть их переходит из поколения в поколение к нам. Вместе с библейскими -
"не убий", "не укради" - сознание отдельных людей воспринимает и другие
ветхозаветные правила: "своя рубашка ближе к телу", "моя хата с краю", "не
обманешь, не проживешь".
Шашкин внешне ничем не отличался от обычных служащих. Аккуратно ходил
на работу, своевременно платил профсоюзные взносы. Он даже воспитывал
подчиненных ему работников городского отдела социального обеспечения в духе
морального кодекса строителя коммунизма. И в то же время внутри его жил
совсем другой человек, мучительно завидующий благосостоянию знакомых и
незнакомых, считающий пределом своих мечтаний машину, дачу и любовницу.
Зарплаты заведующего горсобесом хватало на нормальную жизнь, для жизни
вольной нужны были побочные заработки. Шашкина все чаще тянуло хоть краем
глаза взглянуть на эту жизнь. Идеал ее он видел в завсегдатаях ресторана,
пропивающих "лишние" деньги в компании собутыльников.
В одно из таких посещений Шашкин познакомился с Варюшкиным, а тот свел
его с Рыгаловым. За бутылкой "столичной" они быстро нашли общий язык. Особый
интерес проявил заведующий собесом к опыту Рыгалова в качестве
фальшивомонетчика. И на этот раз бутылка явилась звеном, связавшим отныне и
присно судьбы людей. Воистину, пьянство - это купель, в которой обращаются в
преступную веру рвачей и проходимцев все новые и новые "грешники".
Из Конституции СССР Андрей Рыгалов твердо усвоил только статьи,
гарантирующие права советских граждан. Причем, всю жизнь он признавал лишь
одно право - на отдых. Но годы шли, и перед ним все с большей очевидностью
стала рисоваться безрадостная перспектива закончить бренные дни в тюремной
больнице. Оказавшись на свободе, Рыгалов вспомнил еще одну статью
Конституции - право на материальное обеспечение в старости. Чтобы
воспользоваться этим правом, нужен был двадцатилетний трудовой стаж. А у
него не было и одного дня.
Встреча с заведующим горсобесом Шашкиным была для Рыгалова счастливой
находкой. При помощи новоиспеченного друга он получил льготную пенсию
наравне с теми, кто много лет трудился на вредных производствах. Очень
кстати ему пригодилась давняя привычка прихватывать с собой "на память"
печати, штампы, бланки предприятий и организаций, где водятся ротозеи.
Пригодились и некоторые навыки фальшивомонетчика. Правда, при желании и
невооруженным взглядом можно было заметить, что документ, удостоверяющий
многолетнюю трудовую деятельность Рыгалова на шахтах Караганды, почему-то
заверен печатью Катынского сельсовета, а работа во вредных цехах Магнитки -
печатью Чулымского леспромхоза. Но на такие "мелочи" никто из работников
горсобеса не обращал внимания.
Вслед за Рыгаловым льготную пенсию получила его теша, жена, а за ними -
десятки других тунеядцев, пожелавших обеспечить себе безбедную старость.
Обязанности членов "акционерного общества" были строго распределены:
Варюшкин поставлял клиентов, Рыгалов стряпал липовые документы, Шашкин
протаскивал решения о назначении пенсии. Так как ему было трудно обходиться
без помощников, он вовлек в дело двух подчиненных ему инспекторов. Так же
четко было организовано и распределение доходов. Рыгалов, получив право на
пенсию, довольствовался мелкими подачками с "барского стола". Варюшкин
выторговывал себе проценты в зависимости от количества завербованных
клиентов, а львиную долю клали в свой карман глава концерна Шашкин и его
подручные. Источником обогащения служили пенсии. Первую пенсию лжепенсионер
вручал Шашкину. Затем его "доили" концессионеры. Стоило кому-либо из
лжепенсионеров заартачиться, как выплата тотчас прекращалась до получения
согласия на дальнейшее внесение оброка.
Глубокой ночью Шашкин проснулся в холодном поту. И это уже не в первый
раз. И чем дальше, тем чаще. Прошло несколько лет. За это время слишком
много государственных денег утекло через его руки. Окончательно спился и
замерз в канаве один из основателей фирмы фальшивых дел Варюшкин. Заметая
следы преступления, выехал в другие края пенсионер Рыгалов. Шашкин остался
один, даже жена его бросила, не желая жить на ворованные деньги. Все было у
Шашкина: особняк, собственная "волга", шикарная обстановка, женщины. Не было
только покоя. Чувство страха не покидало его ни на минуту. Пока ему везло. У
начальства Шашкин был на хорошем счету. Ревизоры областного отдела
соцобеспечения, как видно, проводили ревизии с закрытыми глазами и упорно не
замечали липовых пенсионных дел.
Как часто, к сожалению, такая близорукость работников, которые по долгу
службы обязаны смотреть в оба, дорого обходится обществу, государству! Она,
как бальзам для преступника, как масло, подливаемое в огонь, пожирающий
народное добро. Мы много говорим и пишем о бдительности. Сотни преступлений
раскрываются, благодаря острому глазу советских людей, их заботе о
сохранности народного достояния. Но в этом деле бдительность проявил один
человек - следователь прокуратуры Караманов.
- Нет, не могу я больше так. Как хотите судите, но не желаю я получать
дармовую пенсию, - с этими словами обратился к следователю Караманову один
из лжепенсионеров.
Он подробно рассказал, как ему назначили пенсию, якобы за работу на
шахтах Донбасса, в рудниках Якутии и нефтепромыслах Сахалина, хотя за всю
свою жизнь он никогда не выезжал за пределы области. С этого и началось
расследование. Клубок стал быстро разматываться. Пришлось Рыгалову снова
совершить вояж в Кзыл-Орду за государственной счет. - Компаньоны вновь
встретились - на скамье подсудимых.
Нужно четко, чтобы это дошло до каждого, кто опасно заколебался,
сказать: ты хозяин своей судьбы, твой выбор - дело твоей воли, решает твоя
совесть, и отвечаешь ты. Мы должны сказать ему это и сказать так, чтобы не
размагнитить его (куда, мол, плыть против течения), а помочь напрячь волю,
силы, мобилизовать все лучшее, что есть в нем самом, вынырнуть из
засосавшего было водоворота.
полковник внутренней службы
Кто-то совершил преступление... Как выражаются юристы, человек вступил
в конфликт с законом.
Причины, побудившие его к этому, становятся предметом обсуждения не
только криминалистов или социологов. В горячую дискуссию включаются многие
люди, по роду своих занятий стоящие подчас очень далеко от борьбы с
преступностью. Это и понятно. У нас в стране общественность не может
равнодушно мириться с правонарушениями.
Одни говорят: "Зеленый змий" повинен". И с ними можно согласиться. В
самом деле большинство правонарушений совершается в той или иной степени
опьянения. Другие утверждают: "Семья, школа, коллектив недоглядели,
недовоспитали". И они тоже зачастую правы. Третьи склонны многие вывихи в
человеческом поведении приписывать дурной наследственности, то есть
биологическим факторам. Этот вопрос требует еще своего окончательного
разрешения в свете новейших достижений науки, но и теперь уже ясно, что было
бы непростительной слепотой валить все на наследственность. Четвертые видят
зло в несовершенстве уголовного законодательства, требуют применять более
жестокие наказания. Такая позиция вызвала широкую дискуссию в "Литературной
газете"; тяжелая кара тоже далеко не всегда способствует искоренению
преступности и перевоспитанию преступника.
Можно было бы еще сослаться и на низкий общеобразовательный и
культурный уровень значительной части правонарушителей. Достаточно сказать,
что, как установили криминологи, среди людей, совершивших преступления,
около 40 процентов имеют образование в пределах 3-5 классов, 30 процентов не
посещали кино, 37 процентов не читали газет, не смотрели телевизионных
передач, 70 процентов не бывали в театрах, почти никто из них не участвовал
в общественной жизни [Н.А.Щелоков. В борьбе за человека мы союзники.
"Журналист", 1968, No 6, стр. 18].
Среди лиц, совершивших преступления в Казахстане в 1968 году, свыше 21
процента малограмотны или с начальным образованием.
Отдавая должное попыткам разобраться в истоках преступности, в причинах
и условиях, ей способствующих, нельзя не заметить, что жизнь многогранна и
сложна, и в этих кратких заметках автор не ставит непосильную задачу создать
общую картину. Его намерения гораздо скромнее: на отдельных примерах
исковерканных судеб преступников показать пагубность их жизненного пути и
возможность исправления с помощью общественности, исправительно-трудовых
учреждений, а также с помощью волевых усилий самих заключенных, их
страстного желания покончить с тягостным прошлым. И, как убедится читатель,
сделать это не поздно, даже если тебе уже за тридцать - было бы желание
стать честным человеком, равноправным гражданином.
По понятным соображениям имена собственные в этих заметках изменены. Но
факты - строго документальны.
Марию Рыжову вызвал к себе начальник колонии Борис Павлович Бокаушин.
- Я вот все думал, - начал Бокаушин, - какая это Маша Рыжова, о которой
постоянно говорят, как о нарушительнице режима? А она, оказывается, самая
что ни на есть обыкновенная... Ну, как живете, Мария Григорьевна?
- Живем помаленьку, - нехотя ответила Рыжова.
Всем своим видом она давала понять, что отнюдь не расположена к
"душевным" разговорам. Бокаушин все же решил спросить, была ли она вчера на
встрече с товарками, недавно освободившимися из колонии.
- Нет, - равнодушно ответила она. - Делать мне там нечего. Эти
вертихвостки крутятся здесь, чтобы начальству угодить.
- Это вы зря на них наговариваете, - возразил Бокаушин. - И зачем,
освободившись, они станут нам угождать? Какие мы теперь для них начальники?
Рыжова сдержанно улыбнулась.
- А я вам скажу - зачем, гражданин начальник. Кто хоть раз побывал
здесь, все равно снова сюда же и вернется. Раз сломался человек, - у него
этот разлом уже навсегда.
- Видел я таких, - сказал Бокаушин. - Но есть ведь и другие. Те, что
отбывают свой срок, выходят на свободу и становятся вполне уважаемыми
людьми.
- Так я и знала, что вы меня для "морали" вызываете, гражданин
начальник, - вздохнула Рыжова. - Подумайте сами, - как же это я - я, и вдруг
стану уважаемым человеком?! Оставили бы вы меня в покое! А то - еще лучше -
отправили бы в тюрьму, в одиночку!
И она уставилась в окно. Бокаушин понял, что бесполезно продолжать этот
разговор, по крайней мере, сейчас. Он отпустил Рыжову, но не забыл об этой
заключенной с трудной и сложной судьбой.
Как-то, читая личное дело Рыжовой, Бокаушин обратил внимание на один
рапорт. В нем говорилось, что когда Рыжову конвоировали в суд, какой-то
молодой человек пытался передать ей носовой платок и плитку шоколада... Как
выяснилось потом, этот человек жил неподалеку от Джамбула, а работал
комбайнером.
Факт не такой уж примечательный. Однако опытный воспитатель разыскал
парня и написал ему письмо. Так и так, мол, дорогой товарищ, ваша уважаемая
Мария Рыжова содержится в колонии, трудно ей, она нуждается в моральной
поддержке, если вам не безразлична ее судьба.
Ответное письмо пришло быстро. Но Борис Павлович не сразу показал его
Рыжовой.
Марии и в самом деле было худо. Она гнала от себя воспоминания, но
никуда не могла уйти от той роковой ночи.
...Окровавленная и избитая, Мария еле пришла в себя. На узкой кровати
лежал ее муж, Тимофей, пьяный, в грязных брюках.
Избив ее, он, как был, свалился и уснул. А их маленький сын оказался
под ним. "Мальчик же задохнется!" - с ужасом подумала она и начала тормошить
тяжелое бесчувственное тело, чтобы высвободить ребенка. Тимофей пошевелился,
открыл глаза. Чугунные кулаки, те самые кулаки, которые столько раз
оставляли кровоподтеки на ее теле, с хрустом сжались. Муж снова готовился
бить ее жестоко, исступленно. "Больше так жить нельзя", - мелькнула у нее
отчаянная мысль, и тут Мария увидела на постели нож, очевидно, выпавший из
кармана мужниных брюк. Рука сама потянулась к финке, и молодая женщина с
силой ударила его, Тимофея, но острие, напоровшись на что-то твердое,
скользнуло и нож вонзился в тельце ребенка...
Здесь, в колонии, начальник все время внушает ей, что люди простят,
если она изменит свое поведение, станет другой. Ну, а кому, кому это нужно,
если она, Мария Рыжова, станет на путь исправления? Мужу? Он ею давно
проклят, и нет его больше в ее жизни. Сыну? Его не вернешь. Людям? Они все
равно не поверят. Так теперь - чем хуже, тем лучше! И пропади оно все
пропадом!
В зарешеченное окошечко ровными струйками проникают солнечные лучи.
Где-то она уже видела такую картину, когда вот так же осторожно солнечные
стрелы били в окно. Ах, вон когда! В доме у стены, на чердаке, где она жила
после смерти матери, оказавшись совсем одинокой. Степа тогда сказал: "Будешь
жить у нас на чердаке. Там настоящая комната".
Мария согласилась. Но прожила здесь недолго. Ее удочерила тетя, и
встретились они со Степаном через несколько лет уже в техникуме...
А странный какой-то этот Степан. Однажды сказал, что любит, а сам тут
же убежал и долгое время на глаза не показывался.
...Когда Рыжова, отбыв очередное наказание опять-таки за нарушение
режима, пришла в бригаду, все почему-то с ней были обходительны. А
бригадирша как-то очень просто сказала: "Давай, Марийка, за работу. Мы здесь
без тебя решили в передовиках ходить".
В тот день они штукатурили стены будущей швейной фабрики. Рыжову
поставили просевать песок. Сначала дело шло хорошо, но к обеду Мария с
непривычки утомилась. Присела отдохнуть. Подошла бригадирша.
- Устала?
- Да. Спина разламывается, повернуться не могу.
- Это хорошо, - успокоила ее пожилая женщина. - Я тоже поначалу
уставала, а потом ничего, втянулась.
Вечером, когда они вернулись в общежитие, ее позвали к начальнику
колонии. "Ну, опять..." - громко сказала она и пошла к выходу.
На этот раз Бокаушин не стал расспрашивать о жизни. Он только, подавая
письмо, сказал:
- Здесь вас касается, Мария Григорьевна. Прочитайте.
Рыжова почему-то покраснела и, даже не присев на предложенный стул,
стала читать.
В письме говорилось: "Уважаемый товарищ Бокаушин! Очень рад, что Маша
честно искупает свою вину... Вчера я разговаривал с председателем колхоза,
он пообещал мне отпуск. Так что я, возможно, приеду в колонию... "
Дальше Рыжова уже не могла читать. Комок подступал к горлу, а глаза
застилал туман. И снова она услышала голос начальника:
- Чего же теперь плакать?.. Теперь-то плакать нечего. Вам другие
женщины могут только позавидовать... Каждая хотела бы иметь такого Степана.
Только не у каждой он есть. Ну, а уж все остальное, вся ваша будущая жизнь
зависит от вас...
"Здравствуйте, дорогая Ольга Петровна! Получили мы ваше письмо.
Спасибо. Мы очень рады, что нашлась наша мама".
Это пишут о заключенной Балашевой. Долгое время она скрывала, что у нее
есть дети. Даже самые близкие подруги ничего не знали об этом.
Присматриваясь к Балашевой, воспитательница О.П.Давлетшина обратила
внимание: читает она только Чехова и неплохо разбирается в медицине. Правда,
последнее она тоже всячески скрывает, видимо, не хочет говорить о своей
профессии. Но один раз все же выдала себя. Как-то в общежитие вбежала
заключенная, которая нечаянно поранила руку. Балашева тотчас бросилась к
ней. Ольга Петровна заметила: перевязку она делает ловко и умело -
профессионально. Казалось, что она только и занималась всю жизнь тем, что
перевязывала раны.
Однажды Балашева пришла сдавать в библиотеку числящиеся за ней книги
Чехова. Ольга Петровна решила посмотреть их. На той странице, где начинался
рассказ "Невеста", Давлетшина заметила карандашом написанные имена: Света -
Оля - Витя. Чехова читают, конечно, многие, поэтому трудно сразу сказать,
кто сделал эти пометки. А все же, что, если Антон Павлович Чехов - земляк
Балашевой? Может быть, она работала в какой-нибудь таганрогской больнице?
Догадка казалась, мягко говоря, фантастичной, но ничто ведь не мешало
проверить это. Нет, так нет... О.П.Давлетшина послала в Таганрогский
горздравотдел письмо, приложила фотографию. В полученном ответе говорилось,
что на фотографии не Балашева, а Климова Елена Степановна, работавшая
медсестрой в одной из городских больниц. Несколько лет назад, бросив детей и
мужа, Климова исчезла неизвестно куда.
- Это правда, что у вас дети и вы носите чужую фамилию? - прямо
спросила Ольга Петровна, когда снова пригласила к себе Балашеву.
- Нет, начальница, одинокая я. Босячка. Вы же все знаете про меня.
- Вот слушаю вас, Нина Сергеевна, - перебила ее Ольга Петровна, - и ни
одному слову не верю.
- А где это писано, что преступникам верили?
- Зря вы так, - продолжала Давлетшина. - Я думаю, Нина Сергеевна, что
вы внутренне честный человек, когда-то были хорошей матерью, женой, была у
вас своя жизнь, жизнь, а не...
- Я - мать? - Балашева захохотала. - Нет, где это видно, чтоб беспутная
баба была матерью?
- Неужели и теперь вы будете скрывать свое прошлое?! - не то спросила,
не то упрекнула заключенную Ольга Петровна и достала из папки письмо, -
Нате, читайте! Это ваши дети пишут.
Балашева равнодушно отнеслась к этой новости. Ока взяла письмо,
спрятала в карман. Дескать, на досуге почитаю, разберусь, кто это там
пишет...
Но вскоре она снова появилась на пороге. Она плакала, прижимая к груди
то самое письмо из Таганрога.
Старшую медсестру Климову ценили и уважали на работе, считались с ней.
Но вот случилась беда: она заболела, а после по совету врачей поехала в
санаторий. А спустя месяц после возвращения в минуту очередной размолвки муж
вдруг швырнул ей в лицо какое-то письмо. Оно было без подписи и обратного
адреса, анонимное. Какой-то "благодетель" призывал мужа к бдительности и
говорил о ее неверности.
Елена Степановна пыталась доказывать мужу, что это гнусная ложь,
клевета, что она верна ему. Но не так-то просто было опровергнуть анонимку,
рассеять сомнение.
Муж страдал, а еще больше страдала Елена Степановна. Никого не
оказалось поблизости, чтобы поддержать оскорбленную женщину. Муж не прощал
ей. И Елена Климова тайком ушла из дома. Навсегда...
После долгих скитаний она оказалась в Казахстане. Работать не хотелось.
Зачем? Для кого? Попала в сомнительную компанию, начала красть. Кончилось
все тем, что Климова оказалась в колонии.
И вот сейчас письмо детей вернуло ее к настоящей жизни, к мыслям о
прошлом, к желанию стать человеком...
Лейтенанту Голубеву доложили, что вечером окно в изоляторе выломал
заключенный Коханенко. Лейтенант распорядился продлить ему штрафной срок и
вернулся к себе.
Он выбрал из стопки папок дело Коханенко и начал листать, мельком
пробегая давным-давно знакомые строки: подробный словесный портрет, особые
приметы и другие данные, относящиеся к личности заключенного. Но, к
сожалению, в подобных делах мало что говорится о душевных качествах. Кто он,
в сущности, этот человек? Какие помыслы им руководят?
Вот Коханенко, тот же Коханенко, о котором только что был неприятный
разговор. Он очень трудный человек. Им занимались и другие воспитатели, но
махнули рукой, отказались. Голубев тоже был не в восторге, когда начальник
колонии приказал ему заняться этим заключенным.
Впервые встретившись с Коханенко, лейтенант почувствовал, что перед ним
закоренелый преступник, отпетый, душа у него - потемки. Разговор был тяжелый
и нудный. До сего времени в ушах лейтенанта звучал скрипучий, озлобленный
голос:
- Бросьте, начальник! Не лезьте в учителя к Коханенко. Bee равно жизнь
дала трещину... И не вам ее склеивать.
Голубев молча ходил по кабинету, терпеливо слушал.
Первый раз Коханенко судили за избиение своего сверстника. Пострадавший
надолго попал в больницу, а Коханенко - на пять лет в колонию. В чем причина
такой зверской драки, Голубеву не было известно. И он спросил:
- А за что тогда парня избил, Коханенко? Неужели не жалко, что тот на
всю жизнь калекой остался?
- На суде объяснял. Хватит! Надоело исповедоваться.
Вечером на совете обсуждалось поведение Коханенко. Лейтенант сидел в
стороне, не вмешиваясь в работу активистов колонии.
У Коханенко спросили:
- Как дальше ты жить думаешь, Володя? Ведь в тягость всем
становишься... Бездельник, нарушитель режима, грубиян...
- Хватит! - оборвал Коханенко, тяжело подымаясь со стула. - Какой есть,
таким и останусь. Старая эта песенка.
В эту минуту Голубев подумал о нем: "А, впрочем, не глупый парень.
Видно, что самолюбив, о человеческом достоинстве понятие имеет. А это не так
уж мало".
С заседания совета Владимир Коханенко ушел, провожаемый любопытными
взглядами своих товарищей. А когда за ним захлопнулась дверь, кто-то из
активистов вздохнул:
- Тяжелая судьба у этого парня. Особенная.
- Это какая такая?
- Он рассказывал мне, что от немца в войну родился.
Для Голубева это было новостью. Он снова взял личное дело заключенного.
Да, Коханенко действительно был родом из краев, оккупированных в годы войны.
Заставляло задуматься, почему в своей анкете Коханенко не написал имени
отца. Что же, и такое бывает. Сколько сирот пооставалось в войну!
Матери у Владимира Коханенко тоже не было. В автобиографии он написал:
"Мать забыл, не знаю, где она. Дошли слухи, что покончила с собой. Причины
смерти мне неизвестны".
Голубев написал в школу, где учился Владимир Коханенко. Вскоре пришел
ответ. Письмо бывшей учительницы Коханенко было длинным, на пяти страницах.
Она писала:
"Володя отличался мирным характером и усидчивостью. В учебе не отставал
от своих товарищей. Все шло хорошо. Но вот по селу пошли слухи: "Володя
прижит от немца". Как теперь выяснилось, эту злую версию пустил бывший
немецкий прихвостень полицай Калганюк, чтобы скомпрометировать доброе имя
матери Володи, в прошлом отважной разведчицы Василины Коханенко. И коварный
враг своего добился. Не выдержав клеветы, Василина покончила с собой.
Недавно об этой отважной женщине рассказала наша районная газета. Пусть
прочтет этот рассказ Володя".
В конце письма учительница приписала:
"А еще скажите Володе, что его отец нашелся. Он вернулся после долгого
отсутствия. Судьба его почти такая же, как и у Василины. Он был тоже
разведчиком, ходил на задания со своей женой. Но нашлись злые люди и
оклеветали его... Теперь его доброе имя восстановлено".
Случилось так, что вскоре Коханенко сам зашел в кабинет к начальнику.
- А-а, Коханенко! А я только что за тобой посылать собрался. Проходи,
присаживайся. Ну как, та книга понравилась?
- Не верю я писателю Проскурину, гражданин лейтенант. Выдумал он этих
добреньких людей.
- Что же, ты и писателям не веришь? Хороших людей нечего выдумывать,
Коханенко, их в жизни и так много.
- Не убедил, гражданин начальник. Двадцать пять лет прожил на свете, а
таких людей, как в книге у Проскурина, не встречал. Брехня все это!
Натерпелся я всякого в жизни... А добра что-то мало видел.
Лицо воспитателя помрачнело. После минутного молчания Голубев спросил:
- Так все же, кто такой Бабич, за которого ты свой первый срок получил?
В глазах заключенного мелькнуло любопытство:
- В корень смотрите, гражданин лейтенант. Считаю, что политика ваша
фронте борьбы с преступностью могут быть только стойкие, закаленные люди.
Алексей Варюшкин не любил и не привык трудиться.
- Пусть другие копаются в грязном белье преступности, - брезгливо
морщась, выдавал он коллегам свое истинное кредо. - Я не создан для такой
каторги.
Вскоре за волокиту и нарушения трудовой дисциплины его отчислили из
прокуратуры. Варюшкин решил попытать счастья в юридической работе на
предприятиях - Стал юрисконсультом. Но и здесь надо было трудиться.
Хозяйственные споры в арбитраже, иски в суде, претензии клиентов требовали
усидчивости и знаний. Поэтому долго он нигде не задерживался. Так оказался
он и на ликеро-водочном заводе, где успешно постигал не премудрости
юридической службы, а вкусовые качества продукции подшефного предприятия. В
это время и пересеклись пути-дорожки служителя законности с кривой стезей
махрового жулика...
После десятой кружки новоиспеченные друзья уже лобызали друг друга.
Рыгалов поведал Варюшкину о злоключениях кустаря-одиночки.
- Эх, Андрюша! Нам ли жить в печали, - утешал его тот. - Держись за
меня, не пропадешь. Я тебя с таким человеком познакомлю, голова! Себе
возьмет и тебя не обидит.
Алексей Миронович Шашкин любил красивую жизнь. Правда, понимал он ее
по-своему. Нельзя сказать, чтобы в своих взглядах он был оригинальным. Еще в
прошлые века прожигатели жизни начертали на своем знамени девиз: "Деньги,
вино, женщины". Шашкин болезненно завидовал гусарской удали российских
дворян и разгульному ухарству купцов-толстосумов.
"Вот раньше люди гуляли!"
Мы нередко удивляемся, откуда у людей, родившихся и выросших в наше
советское время, появляются вдруг пережитки проклятого прошлого. Вернее, нам
кажется, что "вдруг". А они незримыми нитями соединяют некоторых людей с
вековыми привычками, традициями и психологией дедов, прадедов, какая-то
часть их переходит из поколения в поколение к нам. Вместе с библейскими -
"не убий", "не укради" - сознание отдельных людей воспринимает и другие
ветхозаветные правила: "своя рубашка ближе к телу", "моя хата с краю", "не
обманешь, не проживешь".
Шашкин внешне ничем не отличался от обычных служащих. Аккуратно ходил
на работу, своевременно платил профсоюзные взносы. Он даже воспитывал
подчиненных ему работников городского отдела социального обеспечения в духе
морального кодекса строителя коммунизма. И в то же время внутри его жил
совсем другой человек, мучительно завидующий благосостоянию знакомых и
незнакомых, считающий пределом своих мечтаний машину, дачу и любовницу.
Зарплаты заведующего горсобесом хватало на нормальную жизнь, для жизни
вольной нужны были побочные заработки. Шашкина все чаще тянуло хоть краем
глаза взглянуть на эту жизнь. Идеал ее он видел в завсегдатаях ресторана,
пропивающих "лишние" деньги в компании собутыльников.
В одно из таких посещений Шашкин познакомился с Варюшкиным, а тот свел
его с Рыгаловым. За бутылкой "столичной" они быстро нашли общий язык. Особый
интерес проявил заведующий собесом к опыту Рыгалова в качестве
фальшивомонетчика. И на этот раз бутылка явилась звеном, связавшим отныне и
присно судьбы людей. Воистину, пьянство - это купель, в которой обращаются в
преступную веру рвачей и проходимцев все новые и новые "грешники".
Из Конституции СССР Андрей Рыгалов твердо усвоил только статьи,
гарантирующие права советских граждан. Причем, всю жизнь он признавал лишь
одно право - на отдых. Но годы шли, и перед ним все с большей очевидностью
стала рисоваться безрадостная перспектива закончить бренные дни в тюремной
больнице. Оказавшись на свободе, Рыгалов вспомнил еще одну статью
Конституции - право на материальное обеспечение в старости. Чтобы
воспользоваться этим правом, нужен был двадцатилетний трудовой стаж. А у
него не было и одного дня.
Встреча с заведующим горсобесом Шашкиным была для Рыгалова счастливой
находкой. При помощи новоиспеченного друга он получил льготную пенсию
наравне с теми, кто много лет трудился на вредных производствах. Очень
кстати ему пригодилась давняя привычка прихватывать с собой "на память"
печати, штампы, бланки предприятий и организаций, где водятся ротозеи.
Пригодились и некоторые навыки фальшивомонетчика. Правда, при желании и
невооруженным взглядом можно было заметить, что документ, удостоверяющий
многолетнюю трудовую деятельность Рыгалова на шахтах Караганды, почему-то
заверен печатью Катынского сельсовета, а работа во вредных цехах Магнитки -
печатью Чулымского леспромхоза. Но на такие "мелочи" никто из работников
горсобеса не обращал внимания.
Вслед за Рыгаловым льготную пенсию получила его теша, жена, а за ними -
десятки других тунеядцев, пожелавших обеспечить себе безбедную старость.
Обязанности членов "акционерного общества" были строго распределены:
Варюшкин поставлял клиентов, Рыгалов стряпал липовые документы, Шашкин
протаскивал решения о назначении пенсии. Так как ему было трудно обходиться
без помощников, он вовлек в дело двух подчиненных ему инспекторов. Так же
четко было организовано и распределение доходов. Рыгалов, получив право на
пенсию, довольствовался мелкими подачками с "барского стола". Варюшкин
выторговывал себе проценты в зависимости от количества завербованных
клиентов, а львиную долю клали в свой карман глава концерна Шашкин и его
подручные. Источником обогащения служили пенсии. Первую пенсию лжепенсионер
вручал Шашкину. Затем его "доили" концессионеры. Стоило кому-либо из
лжепенсионеров заартачиться, как выплата тотчас прекращалась до получения
согласия на дальнейшее внесение оброка.
Глубокой ночью Шашкин проснулся в холодном поту. И это уже не в первый
раз. И чем дальше, тем чаще. Прошло несколько лет. За это время слишком
много государственных денег утекло через его руки. Окончательно спился и
замерз в канаве один из основателей фирмы фальшивых дел Варюшкин. Заметая
следы преступления, выехал в другие края пенсионер Рыгалов. Шашкин остался
один, даже жена его бросила, не желая жить на ворованные деньги. Все было у
Шашкина: особняк, собственная "волга", шикарная обстановка, женщины. Не было
только покоя. Чувство страха не покидало его ни на минуту. Пока ему везло. У
начальства Шашкин был на хорошем счету. Ревизоры областного отдела
соцобеспечения, как видно, проводили ревизии с закрытыми глазами и упорно не
замечали липовых пенсионных дел.
Как часто, к сожалению, такая близорукость работников, которые по долгу
службы обязаны смотреть в оба, дорого обходится обществу, государству! Она,
как бальзам для преступника, как масло, подливаемое в огонь, пожирающий
народное добро. Мы много говорим и пишем о бдительности. Сотни преступлений
раскрываются, благодаря острому глазу советских людей, их заботе о
сохранности народного достояния. Но в этом деле бдительность проявил один
человек - следователь прокуратуры Караманов.
- Нет, не могу я больше так. Как хотите судите, но не желаю я получать
дармовую пенсию, - с этими словами обратился к следователю Караманову один
из лжепенсионеров.
Он подробно рассказал, как ему назначили пенсию, якобы за работу на
шахтах Донбасса, в рудниках Якутии и нефтепромыслах Сахалина, хотя за всю
свою жизнь он никогда не выезжал за пределы области. С этого и началось
расследование. Клубок стал быстро разматываться. Пришлось Рыгалову снова
совершить вояж в Кзыл-Орду за государственной счет. - Компаньоны вновь
встретились - на скамье подсудимых.
Нужно четко, чтобы это дошло до каждого, кто опасно заколебался,
сказать: ты хозяин своей судьбы, твой выбор - дело твоей воли, решает твоя
совесть, и отвечаешь ты. Мы должны сказать ему это и сказать так, чтобы не
размагнитить его (куда, мол, плыть против течения), а помочь напрячь волю,
силы, мобилизовать все лучшее, что есть в нем самом, вынырнуть из
засосавшего было водоворота.
полковник внутренней службы
Кто-то совершил преступление... Как выражаются юристы, человек вступил
в конфликт с законом.
Причины, побудившие его к этому, становятся предметом обсуждения не
только криминалистов или социологов. В горячую дискуссию включаются многие
люди, по роду своих занятий стоящие подчас очень далеко от борьбы с
преступностью. Это и понятно. У нас в стране общественность не может
равнодушно мириться с правонарушениями.
Одни говорят: "Зеленый змий" повинен". И с ними можно согласиться. В
самом деле большинство правонарушений совершается в той или иной степени
опьянения. Другие утверждают: "Семья, школа, коллектив недоглядели,
недовоспитали". И они тоже зачастую правы. Третьи склонны многие вывихи в
человеческом поведении приписывать дурной наследственности, то есть
биологическим факторам. Этот вопрос требует еще своего окончательного
разрешения в свете новейших достижений науки, но и теперь уже ясно, что было
бы непростительной слепотой валить все на наследственность. Четвертые видят
зло в несовершенстве уголовного законодательства, требуют применять более
жестокие наказания. Такая позиция вызвала широкую дискуссию в "Литературной
газете"; тяжелая кара тоже далеко не всегда способствует искоренению
преступности и перевоспитанию преступника.
Можно было бы еще сослаться и на низкий общеобразовательный и
культурный уровень значительной части правонарушителей. Достаточно сказать,
что, как установили криминологи, среди людей, совершивших преступления,
около 40 процентов имеют образование в пределах 3-5 классов, 30 процентов не
посещали кино, 37 процентов не читали газет, не смотрели телевизионных
передач, 70 процентов не бывали в театрах, почти никто из них не участвовал
в общественной жизни [Н.А.Щелоков. В борьбе за человека мы союзники.
"Журналист", 1968, No 6, стр. 18].
Среди лиц, совершивших преступления в Казахстане в 1968 году, свыше 21
процента малограмотны или с начальным образованием.
Отдавая должное попыткам разобраться в истоках преступности, в причинах
и условиях, ей способствующих, нельзя не заметить, что жизнь многогранна и
сложна, и в этих кратких заметках автор не ставит непосильную задачу создать
общую картину. Его намерения гораздо скромнее: на отдельных примерах
исковерканных судеб преступников показать пагубность их жизненного пути и
возможность исправления с помощью общественности, исправительно-трудовых
учреждений, а также с помощью волевых усилий самих заключенных, их
страстного желания покончить с тягостным прошлым. И, как убедится читатель,
сделать это не поздно, даже если тебе уже за тридцать - было бы желание
стать честным человеком, равноправным гражданином.
По понятным соображениям имена собственные в этих заметках изменены. Но
факты - строго документальны.
Марию Рыжову вызвал к себе начальник колонии Борис Павлович Бокаушин.
- Я вот все думал, - начал Бокаушин, - какая это Маша Рыжова, о которой
постоянно говорят, как о нарушительнице режима? А она, оказывается, самая
что ни на есть обыкновенная... Ну, как живете, Мария Григорьевна?
- Живем помаленьку, - нехотя ответила Рыжова.
Всем своим видом она давала понять, что отнюдь не расположена к
"душевным" разговорам. Бокаушин все же решил спросить, была ли она вчера на
встрече с товарками, недавно освободившимися из колонии.
- Нет, - равнодушно ответила она. - Делать мне там нечего. Эти
вертихвостки крутятся здесь, чтобы начальству угодить.
- Это вы зря на них наговариваете, - возразил Бокаушин. - И зачем,
освободившись, они станут нам угождать? Какие мы теперь для них начальники?
Рыжова сдержанно улыбнулась.
- А я вам скажу - зачем, гражданин начальник. Кто хоть раз побывал
здесь, все равно снова сюда же и вернется. Раз сломался человек, - у него
этот разлом уже навсегда.
- Видел я таких, - сказал Бокаушин. - Но есть ведь и другие. Те, что
отбывают свой срок, выходят на свободу и становятся вполне уважаемыми
людьми.
- Так я и знала, что вы меня для "морали" вызываете, гражданин
начальник, - вздохнула Рыжова. - Подумайте сами, - как же это я - я, и вдруг
стану уважаемым человеком?! Оставили бы вы меня в покое! А то - еще лучше -
отправили бы в тюрьму, в одиночку!
И она уставилась в окно. Бокаушин понял, что бесполезно продолжать этот
разговор, по крайней мере, сейчас. Он отпустил Рыжову, но не забыл об этой
заключенной с трудной и сложной судьбой.
Как-то, читая личное дело Рыжовой, Бокаушин обратил внимание на один
рапорт. В нем говорилось, что когда Рыжову конвоировали в суд, какой-то
молодой человек пытался передать ей носовой платок и плитку шоколада... Как
выяснилось потом, этот человек жил неподалеку от Джамбула, а работал
комбайнером.
Факт не такой уж примечательный. Однако опытный воспитатель разыскал
парня и написал ему письмо. Так и так, мол, дорогой товарищ, ваша уважаемая
Мария Рыжова содержится в колонии, трудно ей, она нуждается в моральной
поддержке, если вам не безразлична ее судьба.
Ответное письмо пришло быстро. Но Борис Павлович не сразу показал его
Рыжовой.
Марии и в самом деле было худо. Она гнала от себя воспоминания, но
никуда не могла уйти от той роковой ночи.
...Окровавленная и избитая, Мария еле пришла в себя. На узкой кровати
лежал ее муж, Тимофей, пьяный, в грязных брюках.
Избив ее, он, как был, свалился и уснул. А их маленький сын оказался
под ним. "Мальчик же задохнется!" - с ужасом подумала она и начала тормошить
тяжелое бесчувственное тело, чтобы высвободить ребенка. Тимофей пошевелился,
открыл глаза. Чугунные кулаки, те самые кулаки, которые столько раз
оставляли кровоподтеки на ее теле, с хрустом сжались. Муж снова готовился
бить ее жестоко, исступленно. "Больше так жить нельзя", - мелькнула у нее
отчаянная мысль, и тут Мария увидела на постели нож, очевидно, выпавший из
кармана мужниных брюк. Рука сама потянулась к финке, и молодая женщина с
силой ударила его, Тимофея, но острие, напоровшись на что-то твердое,
скользнуло и нож вонзился в тельце ребенка...
Здесь, в колонии, начальник все время внушает ей, что люди простят,
если она изменит свое поведение, станет другой. Ну, а кому, кому это нужно,
если она, Мария Рыжова, станет на путь исправления? Мужу? Он ею давно
проклят, и нет его больше в ее жизни. Сыну? Его не вернешь. Людям? Они все
равно не поверят. Так теперь - чем хуже, тем лучше! И пропади оно все
пропадом!
В зарешеченное окошечко ровными струйками проникают солнечные лучи.
Где-то она уже видела такую картину, когда вот так же осторожно солнечные
стрелы били в окно. Ах, вон когда! В доме у стены, на чердаке, где она жила
после смерти матери, оказавшись совсем одинокой. Степа тогда сказал: "Будешь
жить у нас на чердаке. Там настоящая комната".
Мария согласилась. Но прожила здесь недолго. Ее удочерила тетя, и
встретились они со Степаном через несколько лет уже в техникуме...
А странный какой-то этот Степан. Однажды сказал, что любит, а сам тут
же убежал и долгое время на глаза не показывался.
...Когда Рыжова, отбыв очередное наказание опять-таки за нарушение
режима, пришла в бригаду, все почему-то с ней были обходительны. А
бригадирша как-то очень просто сказала: "Давай, Марийка, за работу. Мы здесь
без тебя решили в передовиках ходить".
В тот день они штукатурили стены будущей швейной фабрики. Рыжову
поставили просевать песок. Сначала дело шло хорошо, но к обеду Мария с
непривычки утомилась. Присела отдохнуть. Подошла бригадирша.
- Устала?
- Да. Спина разламывается, повернуться не могу.
- Это хорошо, - успокоила ее пожилая женщина. - Я тоже поначалу
уставала, а потом ничего, втянулась.
Вечером, когда они вернулись в общежитие, ее позвали к начальнику
колонии. "Ну, опять..." - громко сказала она и пошла к выходу.
На этот раз Бокаушин не стал расспрашивать о жизни. Он только, подавая
письмо, сказал:
- Здесь вас касается, Мария Григорьевна. Прочитайте.
Рыжова почему-то покраснела и, даже не присев на предложенный стул,
стала читать.
В письме говорилось: "Уважаемый товарищ Бокаушин! Очень рад, что Маша
честно искупает свою вину... Вчера я разговаривал с председателем колхоза,
он пообещал мне отпуск. Так что я, возможно, приеду в колонию... "
Дальше Рыжова уже не могла читать. Комок подступал к горлу, а глаза
застилал туман. И снова она услышала голос начальника:
- Чего же теперь плакать?.. Теперь-то плакать нечего. Вам другие
женщины могут только позавидовать... Каждая хотела бы иметь такого Степана.
Только не у каждой он есть. Ну, а уж все остальное, вся ваша будущая жизнь
зависит от вас...
"Здравствуйте, дорогая Ольга Петровна! Получили мы ваше письмо.
Спасибо. Мы очень рады, что нашлась наша мама".
Это пишут о заключенной Балашевой. Долгое время она скрывала, что у нее
есть дети. Даже самые близкие подруги ничего не знали об этом.
Присматриваясь к Балашевой, воспитательница О.П.Давлетшина обратила
внимание: читает она только Чехова и неплохо разбирается в медицине. Правда,
последнее она тоже всячески скрывает, видимо, не хочет говорить о своей
профессии. Но один раз все же выдала себя. Как-то в общежитие вбежала
заключенная, которая нечаянно поранила руку. Балашева тотчас бросилась к
ней. Ольга Петровна заметила: перевязку она делает ловко и умело -
профессионально. Казалось, что она только и занималась всю жизнь тем, что
перевязывала раны.
Однажды Балашева пришла сдавать в библиотеку числящиеся за ней книги
Чехова. Ольга Петровна решила посмотреть их. На той странице, где начинался
рассказ "Невеста", Давлетшина заметила карандашом написанные имена: Света -
Оля - Витя. Чехова читают, конечно, многие, поэтому трудно сразу сказать,
кто сделал эти пометки. А все же, что, если Антон Павлович Чехов - земляк
Балашевой? Может быть, она работала в какой-нибудь таганрогской больнице?
Догадка казалась, мягко говоря, фантастичной, но ничто ведь не мешало
проверить это. Нет, так нет... О.П.Давлетшина послала в Таганрогский
горздравотдел письмо, приложила фотографию. В полученном ответе говорилось,
что на фотографии не Балашева, а Климова Елена Степановна, работавшая
медсестрой в одной из городских больниц. Несколько лет назад, бросив детей и
мужа, Климова исчезла неизвестно куда.
- Это правда, что у вас дети и вы носите чужую фамилию? - прямо
спросила Ольга Петровна, когда снова пригласила к себе Балашеву.
- Нет, начальница, одинокая я. Босячка. Вы же все знаете про меня.
- Вот слушаю вас, Нина Сергеевна, - перебила ее Ольга Петровна, - и ни
одному слову не верю.
- А где это писано, что преступникам верили?
- Зря вы так, - продолжала Давлетшина. - Я думаю, Нина Сергеевна, что
вы внутренне честный человек, когда-то были хорошей матерью, женой, была у
вас своя жизнь, жизнь, а не...
- Я - мать? - Балашева захохотала. - Нет, где это видно, чтоб беспутная
баба была матерью?
- Неужели и теперь вы будете скрывать свое прошлое?! - не то спросила,
не то упрекнула заключенную Ольга Петровна и достала из папки письмо, -
Нате, читайте! Это ваши дети пишут.
Балашева равнодушно отнеслась к этой новости. Ока взяла письмо,
спрятала в карман. Дескать, на досуге почитаю, разберусь, кто это там
пишет...
Но вскоре она снова появилась на пороге. Она плакала, прижимая к груди
то самое письмо из Таганрога.
Старшую медсестру Климову ценили и уважали на работе, считались с ней.
Но вот случилась беда: она заболела, а после по совету врачей поехала в
санаторий. А спустя месяц после возвращения в минуту очередной размолвки муж
вдруг швырнул ей в лицо какое-то письмо. Оно было без подписи и обратного
адреса, анонимное. Какой-то "благодетель" призывал мужа к бдительности и
говорил о ее неверности.
Елена Степановна пыталась доказывать мужу, что это гнусная ложь,
клевета, что она верна ему. Но не так-то просто было опровергнуть анонимку,
рассеять сомнение.
Муж страдал, а еще больше страдала Елена Степановна. Никого не
оказалось поблизости, чтобы поддержать оскорбленную женщину. Муж не прощал
ей. И Елена Климова тайком ушла из дома. Навсегда...
После долгих скитаний она оказалась в Казахстане. Работать не хотелось.
Зачем? Для кого? Попала в сомнительную компанию, начала красть. Кончилось
все тем, что Климова оказалась в колонии.
И вот сейчас письмо детей вернуло ее к настоящей жизни, к мыслям о
прошлом, к желанию стать человеком...
Лейтенанту Голубеву доложили, что вечером окно в изоляторе выломал
заключенный Коханенко. Лейтенант распорядился продлить ему штрафной срок и
вернулся к себе.
Он выбрал из стопки папок дело Коханенко и начал листать, мельком
пробегая давным-давно знакомые строки: подробный словесный портрет, особые
приметы и другие данные, относящиеся к личности заключенного. Но, к
сожалению, в подобных делах мало что говорится о душевных качествах. Кто он,
в сущности, этот человек? Какие помыслы им руководят?
Вот Коханенко, тот же Коханенко, о котором только что был неприятный
разговор. Он очень трудный человек. Им занимались и другие воспитатели, но
махнули рукой, отказались. Голубев тоже был не в восторге, когда начальник
колонии приказал ему заняться этим заключенным.
Впервые встретившись с Коханенко, лейтенант почувствовал, что перед ним
закоренелый преступник, отпетый, душа у него - потемки. Разговор был тяжелый
и нудный. До сего времени в ушах лейтенанта звучал скрипучий, озлобленный
голос:
- Бросьте, начальник! Не лезьте в учителя к Коханенко. Bee равно жизнь
дала трещину... И не вам ее склеивать.
Голубев молча ходил по кабинету, терпеливо слушал.
Первый раз Коханенко судили за избиение своего сверстника. Пострадавший
надолго попал в больницу, а Коханенко - на пять лет в колонию. В чем причина
такой зверской драки, Голубеву не было известно. И он спросил:
- А за что тогда парня избил, Коханенко? Неужели не жалко, что тот на
всю жизнь калекой остался?
- На суде объяснял. Хватит! Надоело исповедоваться.
Вечером на совете обсуждалось поведение Коханенко. Лейтенант сидел в
стороне, не вмешиваясь в работу активистов колонии.
У Коханенко спросили:
- Как дальше ты жить думаешь, Володя? Ведь в тягость всем
становишься... Бездельник, нарушитель режима, грубиян...
- Хватит! - оборвал Коханенко, тяжело подымаясь со стула. - Какой есть,
таким и останусь. Старая эта песенка.
В эту минуту Голубев подумал о нем: "А, впрочем, не глупый парень.
Видно, что самолюбив, о человеческом достоинстве понятие имеет. А это не так
уж мало".
С заседания совета Владимир Коханенко ушел, провожаемый любопытными
взглядами своих товарищей. А когда за ним захлопнулась дверь, кто-то из
активистов вздохнул:
- Тяжелая судьба у этого парня. Особенная.
- Это какая такая?
- Он рассказывал мне, что от немца в войну родился.
Для Голубева это было новостью. Он снова взял личное дело заключенного.
Да, Коханенко действительно был родом из краев, оккупированных в годы войны.
Заставляло задуматься, почему в своей анкете Коханенко не написал имени
отца. Что же, и такое бывает. Сколько сирот пооставалось в войну!
Матери у Владимира Коханенко тоже не было. В автобиографии он написал:
"Мать забыл, не знаю, где она. Дошли слухи, что покончила с собой. Причины
смерти мне неизвестны".
Голубев написал в школу, где учился Владимир Коханенко. Вскоре пришел
ответ. Письмо бывшей учительницы Коханенко было длинным, на пяти страницах.
Она писала:
"Володя отличался мирным характером и усидчивостью. В учебе не отставал
от своих товарищей. Все шло хорошо. Но вот по селу пошли слухи: "Володя
прижит от немца". Как теперь выяснилось, эту злую версию пустил бывший
немецкий прихвостень полицай Калганюк, чтобы скомпрометировать доброе имя
матери Володи, в прошлом отважной разведчицы Василины Коханенко. И коварный
враг своего добился. Не выдержав клеветы, Василина покончила с собой.
Недавно об этой отважной женщине рассказала наша районная газета. Пусть
прочтет этот рассказ Володя".
В конце письма учительница приписала:
"А еще скажите Володе, что его отец нашелся. Он вернулся после долгого
отсутствия. Судьба его почти такая же, как и у Василины. Он был тоже
разведчиком, ходил на задания со своей женой. Но нашлись злые люди и
оклеветали его... Теперь его доброе имя восстановлено".
Случилось так, что вскоре Коханенко сам зашел в кабинет к начальнику.
- А-а, Коханенко! А я только что за тобой посылать собрался. Проходи,
присаживайся. Ну как, та книга понравилась?
- Не верю я писателю Проскурину, гражданин лейтенант. Выдумал он этих
добреньких людей.
- Что же, ты и писателям не веришь? Хороших людей нечего выдумывать,
Коханенко, их в жизни и так много.
- Не убедил, гражданин начальник. Двадцать пять лет прожил на свете, а
таких людей, как в книге у Проскурина, не встречал. Брехня все это!
Натерпелся я всякого в жизни... А добра что-то мало видел.
Лицо воспитателя помрачнело. После минутного молчания Голубев спросил:
- Так все же, кто такой Бабич, за которого ты свой первый срок получил?
В глазах заключенного мелькнуло любопытство:
- В корень смотрите, гражданин лейтенант. Считаю, что политика ваша