Определенность и теория ординальной полезности. В условиях определенности экономические агенты обычно рассматриваются как имеющие рациональные предпочтения, если эти предпочтения характеризуются свойствами полноты и транзитивности, и как делающие рациональный выбор, если их предпочтения рациональны и нет другой реальной альтернативы выбора, которую они могли бы предпочесть выбранной. Многие экономисты в соответствии с теорией выявленных предпочтений по определению отождествляют предпочтение и выбор (при соблюдении условий непротиворечивости). Но отождествление предпочтения и выбора исключает из рассмотрения слишком много вопросов. Сохранение различий между ними полезно как для уточнения значения того и другого, так и для того, чтобы оставить пространство для формулирования альтернативных точек зрения на рациональность, предполагающих возможность выбора, не максимизирующего удовлетворение предпочтений.[186] Такое представление о рациональности, каким бы слабым оно ни казалось, может стать слишком обязывающим, и существует целый ряд более слабых концепций, которые мы не можем здесь обсуждать.[187]
Полнота и транзитивность в совокупности создают слабую упорядоченность любого конечного набора альтернатив. Альтернативам могут быть приданы численные значения таким образом, что предпочтительные альтернативы получают большее значение, а безразличные альтернативы получают одинаковые значения. Любое подобное придание численных значений представляет собой функцию ординальной полезности. Согласно теореме об ординальном представлении, если предпочтения индивида являются полными, транзитивными и непрерывными, они могут быть представлены непрерывной функцией полезности, состоящей из действительных чисел.[188]
Максимизировать полезность – значит просто выбрать из возможных наиболее предпочтительную альтернативу (или одну из набора максимально предпочтительных альтернатив). Хотя терминология полезности была унаследована у теоретиков утилитаризма, а некоторые из них рассматривали полезность как ощущение с определенной интенсивностью, продолжительностью, чистотой и близостью (propinquity)[189] в современной теории такой смысл отсутствует. Рассмотрение индивидов как нацеленных на максимизацию полезности или стремящихся к возрастанию полезности может привести к ошибочному заключению, что полезность является объектом выбора, некоей безусловно хорошей вещью, которую люди желают в придачу к здоровым детям или лучшего качества телевизору. Но теория рационального выбора не предписывает никаких особенных целей. Этот факт особенно важен для моральной теории, поскольку теория полезности как таковая никак не связана с какой-либо гедонистической психологией.
Стоит подчеркнуть, что несмотря на тот факт, что теория полезности не рекомендует каких-либо конкретных целей, она остается скорее нормативной, чем позитивной теорией, моделью или дефиницией. Она не может быть позитивной теорией без дальнейших предположений относительно сферы человеческой рациональности, она не может быть только моделью или дефиницией, поскольку рациональность сама является нормативным понятием. Определить, что есть рациональное предпочтение и рациональный выбор, значит фактически сказать, как должно предпочитать и выбирать рационально. Поскольку теория полезности не устанавливает ограничений на возможные желания индивидов, она имеет значительно более широкий предмет, чем экономические теории.
Теория ожидаемой полезности. Теория рациональности в условиях определенности является центральным элементом микроэкономики, но это узкая теория. Однако эта теория может быть расширена, с тем чтобы включить в рассмотрение случаи риска и неопределенности.[190] Если действия не ведут с определенностью к какому-либо конкретному результату, они могут рассматриваться как лотереи с результатами в виде призов. В рамках нормативной теории принятия решений в условиях риска и неопределенности прежде всего принимается, что предпочтения между лотереями являются неограниченными, транзитивными и непрерывными. Кроме того, здесь необходим постулат редукции, отождествляющий сложные лотереи с простыми, имеющими аналогичные вероятности и призы (Джон Харсаньи назвал его «соглашением об обозначениях»).[191] И наконец, здесь необходим так называемый принцип независимости, или надежности, согласно которому, если две лотереи различаются только одним призом, то предпочтения А между лотереями соответствуют предпочтениям А между призами. Согласно теореме о кардинальном представлении, если предпочтения агента являются полными, транзитивными и непрерывными и удовлетворяют постулату редукции и принципу независимости, то эти предпочтения могут быть представлены функцией полезности, которая обладает свойством ожидаемой полезности и однозначна вплоть до положительного аффинного (линейного) преобразования. Функция полезности обладает свойством ожидаемой полезности тогда и только тогда, когда (ожидаемая) полезность любой лотереи равна сумме полезностей ее результатов, взвешенных по их вероятностям. Теорема о кардинальном представлении устанавливает, что сравнения различий в полезности не зависят от выбранной шкалы. Хотя ожидаемые полезности выражены количественно, они не сравнимы в межличностном плане (по крайней мере без дальнейшего доказательства). Как и в случае теории полезности с выбором в ситуации определенности, выбор отождествляется с предпочтением при допущении, что индивиды делают выбор в пользу той осуществимой альтернативы, которая имеет наивысший рейтинг в их предпочтении, либо в случае наличия связей – одну из альтернатив из их оптимального множества. Вероятность в рамках теории ожидаемой полезности может быть представлена объективными показателями частоты (как у фон Неймана и Моргенштерна),[192] но обычно выражается как субъективная вероятность, отражающая степени убежденности индивидов (веры в определенный исход), при этом согласно аксиомам рационального выбора в условиях неопределенности эти степени убежденности будут удовлетворять аксиомам теории вероятностей. Кроме того, можно показать, что если степени убежденности индивида не удовлетворяют аксиомам теории вероятностей, то индивид может склониться к тому, чтобы сделать ставки относительно некоторого случайного события, которые приведут к потерям независимо от того, произойдет событие или нет.[193] Таким образом, теория ожидаемой полезности является не только теорией рационального предпочтения и выбора, но также может служить в качестве узкой теории рациональных убеждений.
Вопросы, касающиеся теории полезности. Теория ожидаемой полезности придает большую схематичность индивидуальной рациональности, чем теория полезности в условиях определенности, и оказывается значительно более спорной. Психологи и экономисты подвергли теорию ожидаемой полезности экспериментальным проверкам, и результаты часто оказывались неблагоприятными для нее. Некоторые результаты показывают не только, что люди не всегда рациональны, но и что теория ожидаемой полезности ошибочна как теория рациональности. Эти эмпирические аномалии наряду с общей критикой ожидаемой полезности[194] стимулировали появление нескольких менее амбициозных альтернативных теорий рациональности в условиях неопределенности.[195]
Мы не можем рассматривать здесь спорные вопросы, касающиеся теории ожидаемой полезности и альтернативных теорий, укажем лишь, что они непосредственно относятся как к экономической науке, так и к этике. Так, теория ожидаемой полезности используется при обосновании этических выводов, подобных примечательным «доказательствам» утилитаризма Флеминга,[196] Харсаньи[197] и Уильяма Викри,[198] или теории справедливости на основе торга Давида Готье.[199] Альтернативные теории рациональности не только опровергают эти аргументы, но в некоторых случаях[200] опровергают возможность и привлекательность конкретных этических концепций, подобных утилитаризму. Некоторые из этих альтернативных взглядов на рациональность, имеющие более теоретический характер, например концепция «решительного выбора» Э. Маккленнена, предлагают новые варианты концептуализации и преодоления противоречий между индивидуальной рациональностью и общественной оптимальностью. Маккленнен доказывает рациональность «решительного» выбора курса действий, например кооперирования в серии игр вроде «дилеммы заключенных» (см. с. 203–213 наст, изд.), и отказа (кроме случая с появлением непредвиденной информации) от внесения изменений, направленных на оптимизацию планов. Так, лица, совершающие решительный выбор, могли бы не уклоняться от кооперативной стратегии в последнем, по их убеждению, раунде итеративной дилеммы заключенных, и при этом аргумент «обратной индукции», предположительно доказывающий рациональность того, чтобы не кооперироваться в каждом раунде, не мог бы начать действовать. Столкнувшись с возможностью непоследовательности действий во времени,[201] индивид не испытывает потребности в корректировке текущих решений в свете того, что он предпочтет позднее. Он может также выбрать курс действий и твердо следовать ему.
Кроме того, хотя проблемы, связанные с теорией ожидаемой полезности, являются сугубо теоретическими, они имеют непосредственное практическое значение, поскольку альтернативные теории могут давать иные рекомендации относительно того, как действовать рационально. Например, при рассмотрении упомянутого выше вопроса об атомной энергетике (который со всей очевидностью характеризуется не только риском, но и неопределенностью) следует ли нам полагаться на благоприятные прогнозы будущих последствий и стремиться максимизировать ожидаемую полезность или признать свое неведение относительно связанных с таким решением вероятностей и использовать какие-либо иные критерии выбора?[202]
Помимо этих спорных вопросов, моральные философы указали также на существование иррациональных предпочтений, не говоря уже о вопросах, связанных с непоследовательностью поведения.[203] Например, Д. Парфит отмечает, что «иррационально желать чего-либо, что ни в каком отношении этого не заслуживает…».[204] Он дает пример индивида, который предпочитает большее несчастье в следующий вторник меньшему несчастью в нынешнюю среду просто по той причине, что его не беспокоит то, что может случиться в следующий вторник. Как отмечает Парфит, «…тот факт, что страдание наступит во вторник, не является основанием для такого предпочтения. Предпочтение худшего из двух несчастий без причины иррационально».[205] Джеймс Гриффин настаивает на том, что определенные классы явлений, такие как достижение, удовольствие, «глубокие личные отношения», должны являться объектами предпочтения для всех рациональных людей, тогда как другие предпочтения являются рациональными только в том случае, если может быть показана та или иная их связь с названными выше «объективными» ценностями.[206] Такие взгляды находятся в противоречии с образом мысли экономистов в рамках теории полезности, хотя их можно трактовать не как отказ от основополагающей точки зрения экономистов на рациональность, а просто как дополнительные ограничения.[207]
Действительно, даже такой философ, как Готье, который строит теорию ценности на теории ожидаемой полезности и энергично критикует объективный взгляд на ценность, отмечает, что теория ожидаемой полезности является слишком слабой. Готье полагает, что рациональные предпочтения должны отражать опыт и рефлекс самосохранения, и что предпочтения, раскрываемые индивидом в его поведении, должны соответствовать его позициям, провозглашаемым вербально. На основе подобных критериев Готье отличает ценности от простых вкусов.
Принятие теории полезности также ставит серьезную проблему для морали и благоразумия всякий раз, когда предпочтения меняются. Как отметили Ричард Брандт и Парфит, чтобы считать нечто благом для индивида, недостаточно принять во внимание его установленные предпочтения, какими бы «очищенными» они ни были. Ведь если рейтинг установленных предпочтений меняется, становится неясным, принесет ли индивиду пользу удовлетворение или крушение первоначальных предпочтений.[208] Представляется, что приемлемый взгляд на рациональность и благосостояние должен проникать дальше и глубже установленных предпочтений.[209] Это положение имеет четкую связь с политикой, если институты или принципы оказывают систематическое воздействие на формируемые людьми предпочтения. В этом случае оценка политики требует либо решения о том, каким предпочтениям содействовать, либо принимаемого на процедурных основаниях выбора институциональной структуры, создающей необходимые условия для реализации желаемых предпочтений.[210] Необходимо также принимать во внимание наличие конфликтов между предпочтениями первого порядка (например, о сорте сигарет) и так называемыми метапредпочтениями, или предпочтениями относительно предпочтений (см. с. 141–146 наст. изд.).
Включение морального поведения в экономическую теорию
Теперь мы можем приступить к рассмотрению того, как моральные характеристики поведения могли бы быть соотнесены со стандартной точкой зрения на рациональность. Полезную отправную точку дает литература, в которой делаются попытки включить моральные критерии поведения в позитивное описание экономических явлений.[211] Эта литература эклектически заимствует идеи, касающиеся нравственного поведения, из социологии, истории, из наблюдений и даже экспериментов, с тем чтобы выработать новые теоретические взгляды на поведение домашних хозяйств, фирм и, следовательно, хозяйственных систем. Во многих исследованиях подчеркивалось, что моральные ограничения поведения могут иметь инструментальное значение для обеспечения экономической эффективности, хотя в то же время можно исследовать и вопрос о том, как моральное поведение может стать помехой для экономического развития.[212] Кроме того, воздействие моральных обязательств на характер экономических результатов представляет интерес и при отсутствии связи с эффективностью.Воздействие моральных обязательств. Моральные нормы могут оказывать значительное влияние на предоставление общественных благ, на голосование, на виды деятельности, ведущие к образованию экстерналий.[213] Но, вероятно, наиболее аргументированные и полезные исследования воздействия морали на экономическое поведение были связаны с трудовой мотивацией и организацией фирмы. По крайней мере со времени К. Маркса и Дж. С. Милля экономисты признавали, что результаты труда рабочих тесно связаны с их восприятием легитимности управленческой власти и справедливости распределения.
В конце XX в. исследования этих проблем начинаются с признания того, что трудовые контракты неизбежно являются неполными, а мониторинг результатов труда – несовершенным и дорогостоящим. Любой тип контракта, учитывающего результаты труда, вызывает проблемы морального риска с обеих сторон: работники стремятся к меньшим усилиям по сравнению с оговоренными в контракте, а работодатели хотят занизить показатели результатов их труда. Было опробовано множество способов преодоления этих проблем, в том числе основанных непосредственно на эгоистических стимулах с обеих сторон.[214] Однако и повседневный опыт, и многочисленные социологические исследования указывают на значительное влияние моральных норм и предпочтений.[215] Акерлоф[216] подчеркивал роль норм справедливости – «справедливой продолжительности рабочего дня при справедливой дневной оплате труда» – в управлении интенсивностью труда и утверждал, что для поддержания этих норм необходимо, чтобы рабочие и работодатели рассматривали часть обмена между ними как обмен «дарами» – даровые трудовые усилия сверх вынуждаемых условиями найма и даровая оплата сверх требований рынка труда.[217] Связанный с этим, но иной аспект затрагивает роль доверия в управлении отношениями между рабочими и работодателями.[218] Доверие особенно важно в долгосрочных трудовых отношениях, где вознаграждение за добросовестную работу может быть отложено на длительный срок. Исследователи японской экономики обнаружили в ней наличие особых культурных норм, регулирующих сотрудничество и трудовые усилия и составляющих важный элемент в функционировании японских фирм.[219]
Экономисты также отмечали, что моральные нормы влияют на сравнительную эффективность различных моделей организации производственного предприятия.[220] Утверждалось, что права рабочего контроля по отношению к принятию связанных с трудом решений и убеждения работников относительно справедливости распределения результатов труда существенно влияют на сравнительную производительность труда в фирмах, контролируемых предпринимателем, и фирмах, контролируемых работниками. Общая точка зрения, восходящая еще к Дж. С. Миллю, состоит в том, что рабочие более склонны к интенсивному труду в тех условиях, когда они имеют голос в управлении предприятием и когда существуют веские основания верить в то, что общие усилия ведут к росту вознаграждения для членов группы.[221]
Социологические и нормативные аспекты трудовых отношений могут также влиять на рынки труда.[222] Действительно, социальные нормы на рабочем месте могут послужить объяснением «застывшего» уровня оплаты труда и стойкой безработицы. «Обмен дарами» или трудовые отношения, определяемые иными, более общими нормами, служат стимулом к более производительному труду и объясняют существование заработной платы, превышающей уровень рыночного равновесия.[223] Такой «эффективный уровень оплаты» может служить фактором устойчивого избытка предложения рабочей силы, но устойчивость этого уровня создает свои проблемы. Почему безработные не стремятся сбить этот уровень, предлагая свой труд по более низкой цене? Почему работодатели не ищут подобных предложений? Роберт Солоу[224] и Йорген Вейбулл[225] полагают, что здесь на сцену выступают новые социальные нормы – норма среди рабочих, не позволяющая применять такие методы против своих работающих товарищей, и норма среди работодателей, не позволяющая снижать оплату действующей рабочей силы.
Эти направления анализа указывают на важность определяемых нормами ограничений на стремление к максимизации при рассмотрении поведения фирм и рынков труда. Они ставят дальнейшие вопросы относительно происхождения и устойчивости этих норм, а также относительно экономической эффективности их соблюдения и их моральной оправданности.[226]
Если моральные установки экономических агентов влияют на результаты, то экономисты, занимающиеся вопросами государственной политики и общественного благосостояния, могут озаботиться вопросом о том, должна ли государственная политика стимулировать определенный тип морального поведения. В этом случае эмпирический подход к моральным критериям индивидуального поведения может оказать влияние на отношение экономистов к институтам или направлениям политики. Простой пример дан Мелвином Редером, анализировавшим «экономику честности».[227] Редер предложил измерять честность индивида размером вознаграждения, необходимого, чтобы побудить его лгать.[228] При прочих равных условиях, чем выше честность, тем ниже расходы, связанные с заключением контрактов и реализацией политики, следовательно, меры, способствующие повышению честности, будут также повышать чистый выпуск экономически. Редер выдвигает это соображение в качестве экономического оправдания общественных инвестиций в школы и церкви.[229]