Здесь ценность моральных установок и стимулирующих их институтов рассматривается как инструментальная по отношению к заданным экономическим целям. Такое встраивание морального поведения в известную схему экономической оценки дает существенные преимущества, и такой подход совместим с влиятельными философскими взглядами на роль морали в общественной жизни. Философы в рамках как утилитаристской, так и контрактуалистской традиций отмечали, что моральные ограничения оправданы тем фактом, что преследование собственных интересов может вести к неоптимальным общественным результатам.[230]
Существуют различные способы, с помощью которых моральные установки и убеждения могут быть оценены инструментально. Возможно, простейший путь состоит в принятии экономической эффективности в качестве главной цели (как это делает Редер). Однако моральные установки экономических агентов могут также воздействовать на результаты распределительных процессов, и таким образом в инструментальной оценке морального поведения наряду с критериями эффективности могут участвовать и критерии справедливости. Сюда же вторгаются вопросы о власти, что подчеркивают радикальные экономисты, утверждающие, что тенденция «уклоняться от работы», свойственная рабочим при капиталистической организации труда, является оправданной реакцией на угнетающие условия труда.[231]
Точка зрения на моральные нормы как на факторы, способствующие общественному благосостоянию, полезна при их соотнесении с привычными методами экономического анализа и, кроме того, вызвала к жизни ряд замечательных эволюционных построений.[232] Однако такой взгляд на моральные нормы ставит серьезные вопросы об отношении между рациональностью и моралью. Как отметил МакКин,[233] эта инструментальная точка зрения рассматривает моральные установки как средства удовлетворения определенных предпочтений. Но как склонность к соблюдению моральных норм входит в круг предпочтений экономических агентов? Если она составляет часть их системы предпочтений, то, по-видимому, существует некий логический круг в воздействии на интенсивность склонности (предпочтения) к соблюдению моральных норм как части стратегии максимизации суммарного удовлетворения предпочтений. Но если моральные установки не являются частью системы предпочтений, то ответ на вопрос о том, служит ли общая практика соблюдения норм полезной общественной функцией, остается открытым в зависимости от того, в какой мере соблюдение моральных норм является для отдельных лиц индивидуально рациональным.
Моделирование морального обязательства. Эти сложные вопросы вновь возвращают к концептуальным проблемам взаимоотношений морали и рациональности. Центральным является вопрос о наличии какого-либо противоречия между экономически рациональным действием и морально мотивированным поведением. На первый взгляд представляется, что между теорией полезности и требованиями морали нет органического несоответствия. Ведь теория полезности не налагает никаких ограничений на объекты предпочтений. Предпочтения могут одинаково успешно отражать и веления разума, и побуждения либидо.[234]
Несмотря на гибкость теории полезности, весь спектр известных нам моральных явлений вряд ли может быть согласован с ней. Согласно аксиомам транзитивности и полноты, люди должны иметь четкое представление о правильных действиях в любой ситуации и о значимости моральных соображений при любом конкретном выборе. Поскольку проблемы морального отступничества, безволия и нерешительности характерны для нравственного опыта каждого человека, очевидно, что рационализация выбора, совершаемого агентами, которые руководствуются моральными соображениями, с помощью функции полного и транзитивного предпочтения невозможна и нереальна.[235]
Но даже если максимизация полезности и нравственно мотивированное поведение формально не противоречат друг другу, все же остается вопрос, помогает ли теория полезности при анализе морального поведения. Как отмечал А. Сен,[236] несмотря на то что теория полезности в некоторых отношениях требует слишком многого, она в то же время не располагает достаточными средствами для структурирования проблем выбора, необходимыми для продуктивного анализа морального поведения. Например, вопрос, которым мы завершили предыдущий раздел, – «Согласуется ли следование моральным нормам с индивидуальной рациональностью?» – теряет свой смысл, если моральные заботы людей автоматически встраиваются в их функции предпочтения. Терминология, с помощью которой описываются предпочтения и выбор, нуждается в расширении.
Одним из очевидных шагов в этом направлении является проведение различия между направленными на себя, или эгоистическими, и направленными на других, или альтруистическими, предпочтениями. Включение полезности или уровней потребления других индивидов в функцию полезности данного индивида не встречает никаких особых формальных трудностей.[237] С терминологической точки зрения полезно отметить это различие, определив удовлетворение эгоистических предпочтений каким-либо термином, например, «личные интересы» или «уровень жизни», учитывая, что он будет отличаться от общего уровня удовлетворения, включая удовлетворение сочувствия.[238] Однако понятия сочувствия или альтруизма не охватывают всех неэгоистических интересов. Во-первых, индивид может быть заинтересован не только в уровне благосостояния или потребления другого индивида, но и в том, каким образом этот уровень достигнут. Индивид может желать внести активный вклад в благосостояние другого. Как отметил Эрроу, желание внести такой вклад может иметь существенно иные последствия, чем простой альтруизм. Если многие состоятельные люди предпочитают высокий уровень потребления для бедных, то уровень потребления бедных является общественным благом для состоятельных. Если же каждый желает внести вклад в помощь бедным, то проблема общественных благ исчезает.[239] В более общем виде этот аспект индивидуальной мотивации, связанный с агентскими отношениями, – желание делать что-либо, а не просто пользоваться результатами того, что делается, – имеет важные последствия для моделирования предпочтений и выбора.[240]
Сен выдвигает еще одно различие – между сочувствием (sympathy) и «обязательством» (commitment). Рассмотрим пример солдата, выполняющего обязанности часового. Его мотивация стояния на посту может включать эгоистический страх наказания и сочувственную заботу о благе тех, кого он охраняет. Но его мотивация может также включать и желание исполнить свой долг, действовать согласно признаваемому обязательным для себя кодексу поведения. Сен предлагает определять «обязательство» в терминах желания осуществлять действие (в данном случае – стоять на посту) даже в том случае, если бы благосостояние часового, включая компоненты и эгоизма, и сочувствия, в результате сократилось.[241] Экономисты, выученные теорией выявленных предпочтений, могут поддаться искушению и начать доказывать, что если агент делает выбор в пользу стояния на посту, то он, должно быть, предпочел это делать, и это повышает его благосостояние. Но определение предпочтения, выбора и уровня благосостояния вызывает слишком много важных вопросов. Даже если было бы возможно формально смоделировать выполняющего обязательства агента как максимизирующего полезность, представляется целесообразным не делать этого. Ибо тогда можно начать рассуждать о том, какую роль могла бы играть мораль в ограничении выбора, и признать связанные с выполнением обязанностей особые проблемы самоконтроля и слабости воли.
Следует ли определить действие индивида, совершаемое против собственных узких интересов из сочувствия или долга, как иррациональное? Этот вопрос решится, если уточнить структуру внутренней мотивации. Если позиция состоит в том, что рациональное действие означает действие в соответствии с эгоистическими предпочтениями, то ответ – «да». Если целевая функция, максимизируемая агентом, включает элемент сочувствия, но исключает элемент «обязательства», то ответ также будет положительным. Но если принципиальная позиция состоит в том, что рациональное действие означает действие на основании понимания субъектом добра, то ответ будет «нет».[242] Важно уметь провести эти различия, хотя бы потому, что заявляемая «иррациональность» морального обязательства должна быть отделена от иррациональности страсти, кровной мести или шизофрении.
До сих пор речь шла о действиях индивида с набором сложных, но предположительно фиксированных мотиваций. Однако может возникнуть также проблема обдумывания, оценки, а иногда и пересмотра мотивов или оснований для действий. В этом отношении особенно полезными могут быть методы множественных систем предпочтений и предпочтений высшего порядка. Множественные системы предпочтений весьма натурально моделируют внутренний конфликт, связанный, например, с таким личностным выбором, как курить или не курить,[243] или с таким имеющим большее отношение к морали выбором, как вкладывать ли средства в благотворительность или нет.[244] Некоторые исследователи показали, что направляемый моралью выбор индивидов вообще лучше моделируется в рамках множественной полезности.[245] Однако такой подход также ставит сложные вопросы, поскольку в рамках множественной полезности не ясно, как определить, какой метод ранжирования более соответствует тем или иным условиям. Действительно, если выбор, в свою очередь, осуществляется с помощью последовательной схемы предпочтений, существующей на высшем уровне предпочтений, то, вероятно, имеет смысл применить стандартную теорию полезности на этом высшем уровне.
В современной экономике «экономический человек» («homo economicus») – это «человек рациональный» («homo rationalis»). В этом факте отражается приверженность как к определенному способу моделирования, так и к нормативной теории предусмотрительности. Теория рациональности уже является элементом теории морали. Но представление о рациональности, которого придерживаются экономисты, – теория полезности – может и не согласовываться с нравственным поведением, оно не дает достаточно полной картины индивидуального выбора, которая позволила бы рассматривать характер, причины и последствия морального поведения. Конечно, экономистам нет нужды стремиться дать общую теорию человеческого действия. Тем не менее они не должны пожимать плечами, наблюдая сложности смешения морального поведения с экономической рациональностью. Ибо очевидно, что моральное поведение может оказывать значительное воздействие на экономические результаты, и экспансия теории полезности имеет серьезные последствия в области морали.
3. Оценка экономических явлений
Существуют различные способы, с помощью которых моральные установки и убеждения могут быть оценены инструментально. Возможно, простейший путь состоит в принятии экономической эффективности в качестве главной цели (как это делает Редер). Однако моральные установки экономических агентов могут также воздействовать на результаты распределительных процессов, и таким образом в инструментальной оценке морального поведения наряду с критериями эффективности могут участвовать и критерии справедливости. Сюда же вторгаются вопросы о власти, что подчеркивают радикальные экономисты, утверждающие, что тенденция «уклоняться от работы», свойственная рабочим при капиталистической организации труда, является оправданной реакцией на угнетающие условия труда.[231]
Точка зрения на моральные нормы как на факторы, способствующие общественному благосостоянию, полезна при их соотнесении с привычными методами экономического анализа и, кроме того, вызвала к жизни ряд замечательных эволюционных построений.[232] Однако такой взгляд на моральные нормы ставит серьезные вопросы об отношении между рациональностью и моралью. Как отметил МакКин,[233] эта инструментальная точка зрения рассматривает моральные установки как средства удовлетворения определенных предпочтений. Но как склонность к соблюдению моральных норм входит в круг предпочтений экономических агентов? Если она составляет часть их системы предпочтений, то, по-видимому, существует некий логический круг в воздействии на интенсивность склонности (предпочтения) к соблюдению моральных норм как части стратегии максимизации суммарного удовлетворения предпочтений. Но если моральные установки не являются частью системы предпочтений, то ответ на вопрос о том, служит ли общая практика соблюдения норм полезной общественной функцией, остается открытым в зависимости от того, в какой мере соблюдение моральных норм является для отдельных лиц индивидуально рациональным.
Моделирование морального обязательства. Эти сложные вопросы вновь возвращают к концептуальным проблемам взаимоотношений морали и рациональности. Центральным является вопрос о наличии какого-либо противоречия между экономически рациональным действием и морально мотивированным поведением. На первый взгляд представляется, что между теорией полезности и требованиями морали нет органического несоответствия. Ведь теория полезности не налагает никаких ограничений на объекты предпочтений. Предпочтения могут одинаково успешно отражать и веления разума, и побуждения либидо.[234]
Несмотря на гибкость теории полезности, весь спектр известных нам моральных явлений вряд ли может быть согласован с ней. Согласно аксиомам транзитивности и полноты, люди должны иметь четкое представление о правильных действиях в любой ситуации и о значимости моральных соображений при любом конкретном выборе. Поскольку проблемы морального отступничества, безволия и нерешительности характерны для нравственного опыта каждого человека, очевидно, что рационализация выбора, совершаемого агентами, которые руководствуются моральными соображениями, с помощью функции полного и транзитивного предпочтения невозможна и нереальна.[235]
Но даже если максимизация полезности и нравственно мотивированное поведение формально не противоречат друг другу, все же остается вопрос, помогает ли теория полезности при анализе морального поведения. Как отмечал А. Сен,[236] несмотря на то что теория полезности в некоторых отношениях требует слишком многого, она в то же время не располагает достаточными средствами для структурирования проблем выбора, необходимыми для продуктивного анализа морального поведения. Например, вопрос, которым мы завершили предыдущий раздел, – «Согласуется ли следование моральным нормам с индивидуальной рациональностью?» – теряет свой смысл, если моральные заботы людей автоматически встраиваются в их функции предпочтения. Терминология, с помощью которой описываются предпочтения и выбор, нуждается в расширении.
Одним из очевидных шагов в этом направлении является проведение различия между направленными на себя, или эгоистическими, и направленными на других, или альтруистическими, предпочтениями. Включение полезности или уровней потребления других индивидов в функцию полезности данного индивида не встречает никаких особых формальных трудностей.[237] С терминологической точки зрения полезно отметить это различие, определив удовлетворение эгоистических предпочтений каким-либо термином, например, «личные интересы» или «уровень жизни», учитывая, что он будет отличаться от общего уровня удовлетворения, включая удовлетворение сочувствия.[238] Однако понятия сочувствия или альтруизма не охватывают всех неэгоистических интересов. Во-первых, индивид может быть заинтересован не только в уровне благосостояния или потребления другого индивида, но и в том, каким образом этот уровень достигнут. Индивид может желать внести активный вклад в благосостояние другого. Как отметил Эрроу, желание внести такой вклад может иметь существенно иные последствия, чем простой альтруизм. Если многие состоятельные люди предпочитают высокий уровень потребления для бедных, то уровень потребления бедных является общественным благом для состоятельных. Если же каждый желает внести вклад в помощь бедным, то проблема общественных благ исчезает.[239] В более общем виде этот аспект индивидуальной мотивации, связанный с агентскими отношениями, – желание делать что-либо, а не просто пользоваться результатами того, что делается, – имеет важные последствия для моделирования предпочтений и выбора.[240]
Сен выдвигает еще одно различие – между сочувствием (sympathy) и «обязательством» (commitment). Рассмотрим пример солдата, выполняющего обязанности часового. Его мотивация стояния на посту может включать эгоистический страх наказания и сочувственную заботу о благе тех, кого он охраняет. Но его мотивация может также включать и желание исполнить свой долг, действовать согласно признаваемому обязательным для себя кодексу поведения. Сен предлагает определять «обязательство» в терминах желания осуществлять действие (в данном случае – стоять на посту) даже в том случае, если бы благосостояние часового, включая компоненты и эгоизма, и сочувствия, в результате сократилось.[241] Экономисты, выученные теорией выявленных предпочтений, могут поддаться искушению и начать доказывать, что если агент делает выбор в пользу стояния на посту, то он, должно быть, предпочел это делать, и это повышает его благосостояние. Но определение предпочтения, выбора и уровня благосостояния вызывает слишком много важных вопросов. Даже если было бы возможно формально смоделировать выполняющего обязательства агента как максимизирующего полезность, представляется целесообразным не делать этого. Ибо тогда можно начать рассуждать о том, какую роль могла бы играть мораль в ограничении выбора, и признать связанные с выполнением обязанностей особые проблемы самоконтроля и слабости воли.
Следует ли определить действие индивида, совершаемое против собственных узких интересов из сочувствия или долга, как иррациональное? Этот вопрос решится, если уточнить структуру внутренней мотивации. Если позиция состоит в том, что рациональное действие означает действие в соответствии с эгоистическими предпочтениями, то ответ – «да». Если целевая функция, максимизируемая агентом, включает элемент сочувствия, но исключает элемент «обязательства», то ответ также будет положительным. Но если принципиальная позиция состоит в том, что рациональное действие означает действие на основании понимания субъектом добра, то ответ будет «нет».[242] Важно уметь провести эти различия, хотя бы потому, что заявляемая «иррациональность» морального обязательства должна быть отделена от иррациональности страсти, кровной мести или шизофрении.
До сих пор речь шла о действиях индивида с набором сложных, но предположительно фиксированных мотиваций. Однако может возникнуть также проблема обдумывания, оценки, а иногда и пересмотра мотивов или оснований для действий. В этом отношении особенно полезными могут быть методы множественных систем предпочтений и предпочтений высшего порядка. Множественные системы предпочтений весьма натурально моделируют внутренний конфликт, связанный, например, с таким личностным выбором, как курить или не курить,[243] или с таким имеющим большее отношение к морали выбором, как вкладывать ли средства в благотворительность или нет.[244] Некоторые исследователи показали, что направляемый моралью выбор индивидов вообще лучше моделируется в рамках множественной полезности.[245] Однако такой подход также ставит сложные вопросы, поскольку в рамках множественной полезности не ясно, как определить, какой метод ранжирования более соответствует тем или иным условиям. Действительно, если выбор, в свою очередь, осуществляется с помощью последовательной схемы предпочтений, существующей на высшем уровне предпочтений, то, вероятно, имеет смысл применить стандартную теорию полезности на этом высшем уровне.
В современной экономике «экономический человек» («homo economicus») – это «человек рациональный» («homo rationalis»). В этом факте отражается приверженность как к определенному способу моделирования, так и к нормативной теории предусмотрительности. Теория рациональности уже является элементом теории морали. Но представление о рациональности, которого придерживаются экономисты, – теория полезности – может и не согласовываться с нравственным поведением, оно не дает достаточно полной картины индивидуального выбора, которая позволила бы рассматривать характер, причины и последствия морального поведения. Конечно, экономистам нет нужды стремиться дать общую теорию человеческого действия. Тем не менее они не должны пожимать плечами, наблюдая сложности смешения морального поведения с экономической рациональностью. Ибо очевидно, что моральное поведение может оказывать значительное воздействие на экономические результаты, и экспансия теории полезности имеет серьезные последствия в области морали.
3. Оценка экономических явлений
Нахождение различий между лучшей и худшей экономической политикой и соответствующими результатами составляет основную задачу нормативной экономической теории, решение которой неминуемо опирается на моральные суждения. Моральные оценки экономических явлений встроены в экономическую теорию благосостояния, присутствуют в политических дебатах. Поскольку эти моральные оценки пронизывают всю экономическую теорию, полезно сделать их как можно более адекватными.
Теория полезности и человеческое благо. Все убедительные концепции морали содержат в качестве важного элемента понятия индивидуального блага, благополучия или благосостояния. Это в наибольшей степени относится к утилитаризму, который считает, что мораль максимизирует некоторую функцию благосостояния индивидуальных членов общества. Но и неутилитаристские подходы, подчеркивающие роль гражданских прав и справедливости, не могут обойтись без концепции человеческого благополучия. В них не только признается достоинство благотворительности, что требует, чтобы существовало понятие человеческого блага, но и их ключевые понятия связаны с благосостоянием. Так, например, справедливость в различных ее проявлениях понимается как надлежащее отношение к интересам людей, а правильное действие часто означает непричинение вреда другим. При этом понятия интереса и вреда четко связываются с понятием человеческого благополучия.
Поскольку экономисты привержены теории полезности в качестве объяснения человеческого выбора, вполне естественно, что они прибегают к критериям полезности или удовлетворенности предпочтений также в качестве фундаментальных показателей оценки человеческого благосостояния.[246] Правда, в прикладных исследованиях экономисты часто полагаются не на критерии полезности, а на более объективные критерии «реального дохода». Этот шаг, однако, обычно рассматривается просто как уступка ограниченности данных: реальный доход принимается как показатель, дающий приблизительное представление об удовлетворении предпочтений.[247]
Однако неочевидно, что удовлетворение предпочтений является адекватным критерием индивидуального благосостояния. Измерение благосостояния преследует многие цели – установление ориентира для достижения равенства, оценку прогресса с течением времени, сравнение уровней жизни в различных сообществах, взвешивание претензий отдельных индивидов на получение общественных ресурсов, и т. д. Различные концепции могут служить различным целям, но для некоторых целей, важных для моральной аргументации, предпочтения не могут составлять пригодной основы.[248]
Невозможность надежного обслуживания некоторых из этих целей с помощью критериев удовлетворения предпочтений обосновывалась, помимо сложностей измерения, и другими причинами. Прежде всего это причины, ставящие под сомнение принципиальную возможность в каких-либо условиях корректной оценки благосостояния на основе удовлетворения предпочтений, поскольку в основе предпочтений могут оказаться ошибочные представления. Благосостояние индивида не может быть повышено за счет удовлетворения предпочтения в стакане яда на основании ложного представления о нем как о стакане воды или эликсире бессмертия. Большинство философов, ассоциирующих благосостояние с удовлетворением предпочтений, в результате требуют, чтобы предпочтения были должным образом «откорректированы». Тем самым в критерий, основанный на предпочтениях, вводится объективный элемент обоснованного или верного представления.[249]
Но это не решает проблем, ибо предпочтения, которые не основаны на бесспорно ложных представлениях, могут тем не менее быть идиосинкратическими или основанными на чрезвычайно сомнительных представлениях. Даже если предпочтения человека, страдающего от голода, который просит милостыню для того, чтобы сделать пожертвование своему богу, хорошо обоснованы, из этого не следует, что удовлетворение этих предпочтений повысит его благосостояние. Если понятие личного благосостояния используется в качестве средства оценки интенсивности претензий на социальное обеспечение, то оно предполагает и достижение разумного общественного соглашения по поводу базовых компонентов благосостояния и относительной «неотложности» претензий на различные блага.[250] Таким образом, можно было бы признать моральное обязательство обеспечить человека пропитанием, но не финансировать отправление им религиозного культа.[251] Обратим внимание на то, что приверженец субъективизма мог бы утверждать, что такое сопротивление признанию идиосинкратических предпочтений имеет чисто практическое значение: если мы позволим субъективным интерпретациям человеческих потребностей управлять распределением общественных благ, мы тем самым откроем возможности для всяческого манипулирования и обмана.[252]
Далее, существуют причины, заставляющие сомневаться в том, что представление о благосостоянии как об удовлетворении предпочтений приемлемо для оценки претензий на ограниченные ресурсы. Например, лица, имеющие дорогостоящие вкусы, могут предъявлять несправедливо завышенные запросы. Лицо, привыкшее к вину из особых сортов винограда и яйцам редких птиц,[253] без них может чувствовать себя несчастным, в худшем положении, чем тот, кто наслаждается сосисками с фасолью.[254] Должна ли социальная политика реагировать на подобные предпочтения? Исследователи, стоящие на позиции удовлетворения предпочтений, могут возразить, что суть вопроса в справедливости, а не в концепции благосостояния: наш индивид действительно несчастен без деликатесов, но политики не должны обращать на это внимания. В ответ сторонники более объективного подхода к благосостоянию могут просто заявить, что уровень жизни или благосостояния капризного едока вовсе не низок, и нет никакой необходимости оправдывать наше безразличие к его «затруднениям». Аналогичным образом, как отмечал Дж. Харсаньи и другие, сомнительно, что удовлетворение расистских, садистских или других подобных антиобщественных предпочтений должно рассматриваться как вклад в увеличение личного благосостояния.[255]
Наконец, еще одна сложность связана с воздействием культуры на предпочтения и с проблемой «адаптивных предпочтений».[256] Например, женщины, которые систематически отказываются от участия в общественной жизни или в получении равной с мужчинами доли потребляемых благ, могут научиться (в духе Синида О’Коннора) не желать того, чего у них нет. Их [субъективная] полезность может быть вполне высокой, но объективно их жизненный уровень или уровень благосостояния может быть низким.
Затруднения, связанные с концепцией благосостояния, основанной на удовлетворении субъективных предпочтений, вызвали появление двух основных типов ответных реакций. Один из них состоял в том, чтобы упорно придерживаться этой концепции, отклонив или разрешив некоторые из затруднений, с одной стороны, или «очистив» предпочтения от дурных характеристик – с другой. Насколько успешны были ответы этого типа – спорный вопрос.[257] Альтернативный подход состоит в предложении иной концепции благосостояния. Здесь имеются не только традиционные гедонистические и гибридные взгляды,[258] но также и «перфекционистские» взгляды,[259] согласно которым принимаемые во внимание желания и их относительная значимость зависят от объективной ценности соответствующих целей. В действительности этот подход, который Парфит называет подходом на основе «прейскуранта целей»,[260] отвергает все связи с желаниями или целями агента.
Критерии оценки
Когда люди думают о моральной философии, они представляют ее в виде попыток разработки и применения универсальной системы моральных принципов и методов. Такое представление разумно, когда речь идет о выдающихся образцах вроде этики Канта или утилитаризма, а также о многих современных теориях, таких как теория справедливости Ролза, теория титульного владения (или теория, основанная на титулах собственности) Нозика и неоклассическая теория благосостояния. Поскольку подобные теории носят широкий и систематизированный характер и каждая теория предлагает свою интерпретацию важнейших понятий, таких как «благосостояние», «равенство» или «права», они представляют трудность для анализа и сравнения. С нашей точки зрения отдельные части этических теорий, которые мы здесь рассмотрим, могут представлять больший интерес для экономистов, чем этические системы в целом.Теория полезности и человеческое благо. Все убедительные концепции морали содержат в качестве важного элемента понятия индивидуального блага, благополучия или благосостояния. Это в наибольшей степени относится к утилитаризму, который считает, что мораль максимизирует некоторую функцию благосостояния индивидуальных членов общества. Но и неутилитаристские подходы, подчеркивающие роль гражданских прав и справедливости, не могут обойтись без концепции человеческого благополучия. В них не только признается достоинство благотворительности, что требует, чтобы существовало понятие человеческого блага, но и их ключевые понятия связаны с благосостоянием. Так, например, справедливость в различных ее проявлениях понимается как надлежащее отношение к интересам людей, а правильное действие часто означает непричинение вреда другим. При этом понятия интереса и вреда четко связываются с понятием человеческого благополучия.
Поскольку экономисты привержены теории полезности в качестве объяснения человеческого выбора, вполне естественно, что они прибегают к критериям полезности или удовлетворенности предпочтений также в качестве фундаментальных показателей оценки человеческого благосостояния.[246] Правда, в прикладных исследованиях экономисты часто полагаются не на критерии полезности, а на более объективные критерии «реального дохода». Этот шаг, однако, обычно рассматривается просто как уступка ограниченности данных: реальный доход принимается как показатель, дающий приблизительное представление об удовлетворении предпочтений.[247]
Однако неочевидно, что удовлетворение предпочтений является адекватным критерием индивидуального благосостояния. Измерение благосостояния преследует многие цели – установление ориентира для достижения равенства, оценку прогресса с течением времени, сравнение уровней жизни в различных сообществах, взвешивание претензий отдельных индивидов на получение общественных ресурсов, и т. д. Различные концепции могут служить различным целям, но для некоторых целей, важных для моральной аргументации, предпочтения не могут составлять пригодной основы.[248]
Невозможность надежного обслуживания некоторых из этих целей с помощью критериев удовлетворения предпочтений обосновывалась, помимо сложностей измерения, и другими причинами. Прежде всего это причины, ставящие под сомнение принципиальную возможность в каких-либо условиях корректной оценки благосостояния на основе удовлетворения предпочтений, поскольку в основе предпочтений могут оказаться ошибочные представления. Благосостояние индивида не может быть повышено за счет удовлетворения предпочтения в стакане яда на основании ложного представления о нем как о стакане воды или эликсире бессмертия. Большинство философов, ассоциирующих благосостояние с удовлетворением предпочтений, в результате требуют, чтобы предпочтения были должным образом «откорректированы». Тем самым в критерий, основанный на предпочтениях, вводится объективный элемент обоснованного или верного представления.[249]
Но это не решает проблем, ибо предпочтения, которые не основаны на бесспорно ложных представлениях, могут тем не менее быть идиосинкратическими или основанными на чрезвычайно сомнительных представлениях. Даже если предпочтения человека, страдающего от голода, который просит милостыню для того, чтобы сделать пожертвование своему богу, хорошо обоснованы, из этого не следует, что удовлетворение этих предпочтений повысит его благосостояние. Если понятие личного благосостояния используется в качестве средства оценки интенсивности претензий на социальное обеспечение, то оно предполагает и достижение разумного общественного соглашения по поводу базовых компонентов благосостояния и относительной «неотложности» претензий на различные блага.[250] Таким образом, можно было бы признать моральное обязательство обеспечить человека пропитанием, но не финансировать отправление им религиозного культа.[251] Обратим внимание на то, что приверженец субъективизма мог бы утверждать, что такое сопротивление признанию идиосинкратических предпочтений имеет чисто практическое значение: если мы позволим субъективным интерпретациям человеческих потребностей управлять распределением общественных благ, мы тем самым откроем возможности для всяческого манипулирования и обмана.[252]
Далее, существуют причины, заставляющие сомневаться в том, что представление о благосостоянии как об удовлетворении предпочтений приемлемо для оценки претензий на ограниченные ресурсы. Например, лица, имеющие дорогостоящие вкусы, могут предъявлять несправедливо завышенные запросы. Лицо, привыкшее к вину из особых сортов винограда и яйцам редких птиц,[253] без них может чувствовать себя несчастным, в худшем положении, чем тот, кто наслаждается сосисками с фасолью.[254] Должна ли социальная политика реагировать на подобные предпочтения? Исследователи, стоящие на позиции удовлетворения предпочтений, могут возразить, что суть вопроса в справедливости, а не в концепции благосостояния: наш индивид действительно несчастен без деликатесов, но политики не должны обращать на это внимания. В ответ сторонники более объективного подхода к благосостоянию могут просто заявить, что уровень жизни или благосостояния капризного едока вовсе не низок, и нет никакой необходимости оправдывать наше безразличие к его «затруднениям». Аналогичным образом, как отмечал Дж. Харсаньи и другие, сомнительно, что удовлетворение расистских, садистских или других подобных антиобщественных предпочтений должно рассматриваться как вклад в увеличение личного благосостояния.[255]
Наконец, еще одна сложность связана с воздействием культуры на предпочтения и с проблемой «адаптивных предпочтений».[256] Например, женщины, которые систематически отказываются от участия в общественной жизни или в получении равной с мужчинами доли потребляемых благ, могут научиться (в духе Синида О’Коннора) не желать того, чего у них нет. Их [субъективная] полезность может быть вполне высокой, но объективно их жизненный уровень или уровень благосостояния может быть низким.
Затруднения, связанные с концепцией благосостояния, основанной на удовлетворении субъективных предпочтений, вызвали появление двух основных типов ответных реакций. Один из них состоял в том, чтобы упорно придерживаться этой концепции, отклонив или разрешив некоторые из затруднений, с одной стороны, или «очистив» предпочтения от дурных характеристик – с другой. Насколько успешны были ответы этого типа – спорный вопрос.[257] Альтернативный подход состоит в предложении иной концепции благосостояния. Здесь имеются не только традиционные гедонистические и гибридные взгляды,[258] но также и «перфекционистские» взгляды,[259] согласно которым принимаемые во внимание желания и их относительная значимость зависят от объективной ценности соответствующих целей. В действительности этот подход, который Парфит называет подходом на основе «прейскуранта целей»,[260] отвергает все связи с желаниями или целями агента.