Седов Б.. Романс для вора

   – Начальству виднее! – развел руками Петров.
   – И это правильно, как говаривал наш Меченый! Ну и бог с ним – а точнее, черт. Ты и сам понимаешь, что дело тут не в каком-то паршивом Меньшикове. Однако сунуть его в эти гастроли надо – есть такое слово, слыхал? Для большого дела, о котором узнаешь в свое время. Докладывай.
   – К сожалению, докладывать пока нечего, Адольф Богданович. Я провел всю необходимую работу. По моему заданию втемную обработали директора этого Меньшикова, соблазнили деньгами, масштабом проекта. Директор повелся по всем пунктам. Однако Меньшиков встал в позу и отказался наотрез.
   – Что за херня? Какое его собачье дело! Нажать на директора!
   – Директор сам в панике. Парень он жадный, локти кусает – а сделать ничего не может. По моим сведениям, они разругались вдрызг на этой почве. Похоже, Меньшиков пошел на принцип.
   – На принцип, говоришь? – Самоедов призадумался. – Значит, артистик наш своевольным оказался...
   – Может быть, заменить его? Этих певунов – как собак нерезаных, за такие деньги только свистни! Подумаешь – популярный исполнитель, нам же не билеты на него продавать.
   – Нет! Об этом не может быть и речи! Слишком много уже завязано именно на нем и на его песенках. Машина уже запущена – понимаешь? Такая машина, что, если не справимся, она по всем нам катком пройдет. Тут или пан, или пропал. Или высоко взлетим – или каюк нам, кранты, понимаешь? И нам, и нашему делу. Бог с ней, с его популярностью – хотя и она должна сыграть свою роль. Есть другие, более важные нюансы.
   Самоедов достал носовой платок и обмахнул запылившиеся лакированные ботинки.
   – Ладно! – наконец сказал он. – На принцип, говоришь, Меньшиков пошел. Это ничего. Мы тоже туда сходим. Может, и одумается паренек. Есть у нас способы. Кстати, как раз с твоим предшественником интересно получилось. Отличили, посадили на хорошее место. Казалось бы – сиди да работай, скромно и на совесть. Награды, как говорится, найдут героев. Так нет – начал канючить. Заслуги стал выпячивать, полез с просьбами долю ему увеличить. Ну ладно, один раз увеличили, пошли навстречу. Так нет – опять за свое. Тут уж щелкнули слегка по носу. Дали понять, что наверху сами знают, кого казнить, кого миловать, и когда... Ну и что? Понимающий и ответственный человек мигом бы понял. А этот неугомонный вроде попритих, но начал с другого конца. На общественные деньги фирмочки разные принялся печь, как блины. Слов нет, мастер – как что через них провернет, так сразу все и возместит, да еще и с процентами. Однако насторожил – таких вот инициативников у нас не любят. Присмотр за ним стал построже. Очень скоро оказалось, что не зря. Получил с азеров за тротиловые шашки штук под двести «зеленых», да и двинул их в одночасье на Каймановы острова. А сам – канадский паспорт в зубы и в аэропорт. Обо всем позаботился, значит. Как будто у нас в МИДе да в консульствах своих людей нет. Ну и прихватили его прямо в аэропорту, на автомобильной стоянке. Придушили слегка, чтоб не рыпался, – и на дамбу. А там хорошее место такое было, недостроенное, сплошь опалубка да арматура, только бетона и не хватало. Как цивилизованные люди, спросили сначала по-хорошему. Номер счета на Кайманах – и будет тебе все-таки полегче. Уперся, глаза пучит. Перешли к специальным методам. Пристегнули наручниками к арматуре, да и давай бетон заливать. Сначала по щиколотки, потом по колени. Как дошло до пояса – заговорил. Точнее, захрипел. Жидкий бетон – не перина пуховая, давит так, что и не пернешь.
   Петров сочувственно покачал головой и сглотнул.
   – Слаб все-таки человек! – продолжал Самоедов. – Ведь понятно уже, что все, допрыгался – а за поганую жизнь свою держится. Причем и держится-то попоганенькому. Пока доливали бетончика потихоньку – все выкашлял да выхрипел, даже чего и не спрашивали. И номер счета в банке на Каймановых островах с паролем и кодом доступа, и даже регистрационные номера и счета фирмочек своих поганых. А уж когда одна голова над бетоном осталась – и вовсе смех. Башкой дергает, кровью давится – а все чего-то булькает, фамилии подставных директоров выкладывает. Ну а потом, когда его уж там додавило, – затих. Подождали, головенку прострелили в знак милосердия – да и долили бетоном по самый край опалубки. Хорошая получилась опора для дамбы, внесли посильный трудовой вклад в бездарно профуканное достояние Родины! Вот так, Иваныч, кто-то разбазаривает – а мы пашем.
   Таких рассказов Петров от Адольфа Богдановича еще не слышал.
   Ему стало неприятно: что это за намеки, он что – плохо работает?
   – Брось, Иваныч, речь вовсе не о тебе, – успокоил его Самоедов. – Так, вспомнилась к случаю приятная мелочишка. А к тебе никаких претензий. Химики эти с сердечной недостаточностью – вообще просто класс. Чистоплотен больно – ну так и это дело наживное. Да и Меньшиков нужен нам здоровеньким и голосистым. Пока... А способы у нас – разные.
   И перевел разговор на другие темы.
   Прощаясь, Самоедов приказал Петрову быть наготове – в ближайшем будущем ему будет сообщено, что делать с этим упрямым Меньшиковым.

Глава 3
ВОР, МЕНТ, ПЕВЕЦ

   Утром Роман проснулся оттого, что из автответчика доносился искаженный телефонной линией голос Шапиро:
   – Проснись, животное! Хватит дрыхнуть! Ты меня слышишь? Опять, наверное, водки вечером насосался... Вставай, мать твою!!! Надо ехать подписывать контракт.
   Роман откинул одеяло и, с облегчением убедившись, что, кроме него, в постели никого нет, бодро спрыгнул с кровати.
   Подойдя к вопившему голосом Шапиро телефону, Роман снял трубку.
   – Ну что ты орешь, словно раввин, попавший в руки исламских фундаменталистов? Слышу я тебя, слышу...
   – Ни хрена ты меня не слышишь, – облегченно ответил Шапиро, – у тебя уши водкой залиты. Ты помнишь, что сегодня нам подписывать контракт?
   – Ну, помню, – Роман потянулся и зевнул.
   – Он еще нагло зевает! А ты помнишь, во сколько это должно произойти?
   – А это ты должен помнить, – парировал Роман, – на то ты и директор. На то я тебе и позволяю пить мою христианскую кровь.
   – Ну так вот – напоминаю. Встреча с людьми назначена на два. А сейчас уже половина первого. И ты еще зеваешь.
   – Ладно, не гундось, – Роман посмотрел на стенные часы. – Где, ты сказал, встреча?
   – Где... В рубиновой звезде! Ни хрена не помнит! В конторе у меня, понял?
   – Понял, понял, – Роман раздраженно поморщился. – Все, конец связи. Мне еще нужно привести себя в порядок.
   Он бросил трубку и, зевнув еще раз, отправился в душ.
   Контора Левы Шапиро, в которой он вершил свои делишки, находилась на улице Рубинштейна, в доме напротив бывшего рок-клуба.
   В смутное советское время, когда жизнь в рок-клубе била ключом по всем частям тела, а особенно по печени, Лева, частенько заходивший в клуб и имевший продолжительные разговоры с его руководством, пытался направить события в правильное русло, а именно, сделать так, чтобы музыкальный клуб оправдывал свое название и предназначение. Лева хотел, чтобы на сцене клуба каждый день играли разные хорошие группы, чтобы в кассу клуба небольшим, но постоянным ручейком текли деньги от посетителей, но руководству это было не нужно, и через некоторое время Лева понял, что клуб создан для других целей.
   Во-первых, в этом клубе советским спецслужбам было удобно собрать в одном месте всех неблагонадежных разгильдяев, которыми в большинстве своем являются музыканты, чтобы следить за ними, а вовторых – для членов руководства клуба он был прекрасным уютным гнездом, в котором можно было отлично проводить время, предаваясь разнообразным приятным порокам и излишествам. Правда, это приводило организмы постоянных посетителей в негодное состояние, но, пока они были молодыми, это никого не беспокоило.
   Через какое-то время некоторые не отличавшиеся выносливостью члены клуба начали умирать от этих самых излишеств, во дворе постоянно толклись многочисленные некрофилы, украшавшие стены похожими портретами усопших кумиров и строчками из их песен, в общем, все пошло наперекосяк, и Лева, плюнув на рок-клуб, занялся музыкальной коммерцией.
   Он организовал кооператив, который производил огромное количество кассет с записями популярных советских рок-групп, и дела его резко пошли в гору. Со временем кооператив стал выпускать и видеокассеты, состояние Левы росло, и к концу тысячелетия он стал обладателем крупнейшего в городе музыкального центра.
   В доме на Рубинштейна находилось одиннадцать принадлежащих ему репетиционных студий и несколько дочерних фирм, занимавшихся неизвестно чем, но именно эти темные лошадки и приносили Леве львиную долю его доходов.
   А два года назад он, изменив корявой рок-музыке российского разлива, обратил свой многоопытный взор на воровской шансон и сделал Роману Меньшикову, который медленно, но верно завоевывал популярность в этом жанре, предложение, от которого тот не смог отказаться.
   Через неделю во всех вагонах метро появились портреты Романа, радиостанция «Радио Шансон» стала каждый час крутить его новую песню «Я со шконки гляжу на Багамы», и однажды Роман проснулся суперзвездой.
   С тех пор прошло полтора года, и теперь Роман пожинал плоды как своего таланта, так и коммерческого гения Левы Шапиро.
   Плоды были разнообразными.
   Чаще всего Романа узнавали и просили автограф. Кроме того, ему приходилось расшаркиваться с многочисленными братками, которые, узнавая популярного исполнителя близких их сердцам песен, непременно желали выразить ему свой респект. В ресторанах Роману постоянно присылали с соседних столиков бутылки с коньяком и шампанским, а иногда просили выйти на сцену и спеть что-нибудь вроде «У мента шинель шершавая».
   Роману все это давно уже надоело, но Лева настойчиво внушал ему, что морщить жопу не след, потому что это ведь его публика, и нужно поддерживать реноме, которое в конечном счете превращается в деньги. Тут возражать уже не приходилось, и Роман с белозубой улыбкой за восемь тысяч долларов благосклонно принимал знаки внимания от всех подряд.
   А однажды, услышав во дворе женский голос, звавший его по имени, он выглянул в окно и увидел незнакомую молодую женщину, рядом с которой стояли двое ребятишек лет по пять, а третьего, грудного, она держала на руках.
   Увидев в окне Романа, женщина завопила:
   – Ось, дитятки, подывытеся на свойого тату! Тату, на шо ж ты нас покынув?
   Роман в ужасе захлопнул окно и, выпучив глаза, рухнул на диван.
   Придя в себя, он позвонил Леве.
   Услышав эту душещипательную историю, Шапиро заржал, как лошадь, и сказал, что Роман не первый и не последний, кто оказывается в такой ситуации. Это было и с Макаревичем, и с Антоновым, и даже Леонтьев, несмотря на то что у него, по слухам, совсем другая ориентация, не избежал многочисленных покушений со стороны глупых самок, наивно рассчитывавших на толстый кошелек популярного артиста.
   В общем, Роман был нормальной звездой, и справедливости ради следует отметить, что его это совершенно не испортило.
   Поставив машину напротив конторы Левы Шапиро, Роман подошел к подъезду с металлической дверью, покрытой дорогим финским лаком цвета темного золота, и нажал на кнопку связи с охраной. Через несколько секунд замок щелкнул, и, толкнув тяжелую дверь, Роман вошел в небольшой прохладный вестибюль.
   – Привет артистам!
   Охранник с мятыми ушами и проваленным носом, сидевший в кресле перед маленьким телевизором, поднял руку в приветственном брежневском жесте, и Роман отсалютовал ему в ответ.
   – Как служба? – спросил Роман, проходя к лестнице, покрытой багряной ковровой дорожкой.
   – Ништяк, – ответил охранник, – наши выигрывают!
   – Да ну! – удивился Роман и поставил ногу на первую ступеньку. – А во что выигрывают-то?
   – В футбол. «Зенит» против «Тигров Сыктывкара». Пять – один.
   – Ага... – Роман усмехнулся. – Это серьезно.
   – Ну! Во, смотри, снова чуть не забили! Наши с этими тиграми разберутся, как два пальца...
   – Два пальца в рот – это победа! – провозгласил Роман и стал подниматься на второй этаж, где находился офис Шапиро.
   Лев Самуилович Шапиро сидел за огромным столом и курил тонкую черную сигарку. Справа от него сидел спонсор проекта Александр Каценеленбоген, а слева – режиссер Леонид Край.
   Пожав всем руки, Роман уселся напротив Шапиро и сказал:
   – Ну вот, я приехал. Таки что ты от меня хочешь?
   – Таки я хочу, чтобы ты ознакомился с контрактом и подписал его.
   Шапиро перекинул через стол толстую папку, и Роман, с тоской поглядев на нее, сказал:
   – Слушай, Лева, иди ты в жопу! Ты хочешь, чтобы я читал этот талмуд? Я забыл буквы. У меня куриная слепота. Я вообще неграмотный. Давай я поставлю крестик где надо, и все.
   – Но ты же должен знать, что в контракте!
   – Это ты должен знать, а я простой артист. Песни пою. И вникать в эту вашу канцелярско-бюрократическую паранойю не намерен.
   – А если я подсуну тебе на подпись контракт, по которому ты станешь моим рабом до скончания твоего, дай тебе бог долгой жизни, века?
   – А тогда я скажу своим поклонникам, что мой директор Шапиро – чувствуешь, как звучит эта фамилия? – обманывает меня, а по ночам пьет кровь христианских младенцев. И что будет дальше – представляешь?
   – Вот сволочь! – Шапиро засмеялся и посмотрел на Каценеленбогена. – И как с таким работать? Но ведь талантлив, подлец! И народ его любит.
   Он посмотрел на папку и сказал:
   – Ладно. Можешь не читать. Можешь поверить старому Шапиро.
   – Старому? – Роман поднял брови. – Тебе ведь еще и сорока нет.
   – Но какие это годы! – Шапиро всплеснул руками. – Год за три! Даже за четыре!
   – Ладно, старикашечка, давай ручку. Где тут нужно расписаться?
   – Вот здесь и здесь, – Шапиро открыл папку на последних страницах и подсунул ее Роману, – и еще здесь.
   Роман поставил три неразборчивые закорючки и бросил ручку на стол.
   – Вот так люди попадают в рабство, – вздохнул он. – Между прочим, сколько мне там причитается по этой бумаге?
   – А ты бы сам почитал, – усмехнулся Шапиро, – три рубля пятьдесят копеек.
   – Сказал – читать не умею! Говори давай!
   – А причитается тебе... – Шапиро закатил глаза к потолку. – Сорок пять тысяч убитых енотов.
   – Убитых евреев, – поправил его Роман.
   – Я же говорил, что он антисемит, – Шапиро развел руками, – а вы не верили.
   Леонид Край улыбнулся и сказал:
   – Знаем мы таких антисемитов. А потом выясняется, что у него дедушка из Бердичева и фамилия его была Циферблат.
   – Мы из Рюриковичей, – Роман задрал нос, – и попрошу!
   – Ладно, славянин, – сказал Шапиро, – слушай дальше. Значит, – сорок пять тысяч долларов за запись альбома, за концерт в «Крестах» и за твои права на видеоматериалы с этого концерта. Ты отдаешь их мне. И еще проценты с продажи дисков. Напомню – два диска в одной коробке. Аудио – «Крестный сын» и видео – «Чистое небо над зоной». Твоих тут одиннадцать процентов.
   – А сколько коробок? – поинтересовался Роман.
   – Два миллиона.
   – Это сколько же будет? – Роман нахмурил лоб. – Два миллиона... А диски по... Ну его к черту! Сам посчитаешь. Мне только этой бухгалтерии и не хватает для полного счастья! Потом дашь мне сколько причитается, и все дела.
   Каценеленбоген всплеснул короткими ручками и воскликнул:
   – Лев, ну как вы можете быть недовольным таким партнером? Это же золото, а не партнер! Видите, он полностью вам доверяет! А это нужно ценить.
   – А главное, – Шапиро снова мечтательно закатил глаза, – какой простор для злоупотреблений и для обмана... Сказка!
   Край усмехнулся и посмотрел на Романа:
   – Здорово у вас тут все... Мне бы такого директора.
   – Вот уж нет, – Роман погрозил ему пальцем, – не отдам. А если захочет уйти – так я его закажу.
   Он посмотрел на Шапиро и грозно произнес:
   – Если ты вздумаешь меня бросить – так не доставайся же ты никому! Твой жирный и холодный труп найдут в Обводном.
   – Строг, – засмеялся Каценеленбоген, – но справедлив!
   – Ладно, – сказал Шапиро и чинно сложил руки перед собой, – посмеялись, и хорош. Пусть теперь господин режиссер подробно изложит нам концепцию своего высокохудожественного видения.
   Он повернулся к Краю, и тот, откашлявшись, произнес:
   – Ну что же... Изложить можно. Я даже принес кое-какие заготовки по части видео, – он достал из портфеля коробку с лазерными дисками. – А как тут у вас насчет пива?
   – Насчет пива у нас все в порядке, – ответил Шапиро и нажал кнопку на селекторе. – Валюша, принеси-ка нам пивка!

* * *

   Роман не видел Саню Боровика уже почти целый месяц.
   И поэтому, выйдя из офиса Левы Шапиро, он сначала зажмурился, ослепленный ярким солнцем после полумрака прохладного офиса, а потом сел в машину и поехал на улицу Шпалерную, бывшую Воинова, где в невзрачном доме с глухими воротами, выкрашенными в грязно-серый цвет, располагался самый особый и страшный отдел УБОП.
   Позвонив в звонок и затем расположив лицо напротив мутного исцарапанного глазка из толстого стекла, он стал терпеливо ждать. За воротами послышались шаги, глазок потемнел, и через несколько секунд низкая железная дверь в воротах со скрипом распахнулась.
   – Здоров, артист!
   Знакомый Роману дежурный, носивший многозначительную фамилию Мясной, улыбнулся и шагнул в сторону, пропуская Романа внутрь.
   – Здоровей видали! – привычно ответил Роман и протянул Мясному руку.
   – Твой дружбан у себя сидит, так что ты как раз вовремя, – сказал Мясной, крепко стиснув руку Романа. – Когда новый альбом выйдет? А то все обещаешь, обещаешь...
   – Уже скоро, – ответил Роман и напрягся изо всех сил, – вчера закончили запись, так что – теперь уже скоро.
   – А рука у тебя крепкая, – одобрительно кивнул Мясной. – Даром что артист!
   – А что, артисты обязательно хилыми должны быть? – улыбнулся Роман. – Вон в группе «Пантера» солист бычара какой! С таким не пошутишь.
   – «Пантера»? – Мясной нахмурился. – Не слыхал такую.
   – Ну, это заграничная группа.
   – А я думал, наша... Ладно, топай в дежурку, дорогу знаешь.
   Роман кивнул и пошел в другой угол двора, где находился вход в отдел.
   За его спиной лязгнул массивный засов, и Роман представил себе, что это, отсекая его от привычной жизни, захлопнулась дверь тюремной камеры. Передернув плечами, он трижды сплюнул через левое плечо и негромко сказал сам себе вслух:
   – Ты что же это, суеверным уже стал? Немедленно прекратить!
   – Что прекратить? – поинтересовался вышедший из распахнувшейся в этот момент двери рослый бугай в штатском.
   – А это я сам с собой разговариваю.
   – Так... – Бугай остановился и протянул Роману руку, – значица, популярный артист поехал головой... Ты что же это, нашего Саню огорчить хочешь?
   – У нашего Сани, – Роман ответил на осторожное рукопожатие, – тоже в голове тараканы бегают. Ты же, Володя, сам мне рассказывал, что он со своей пушкой разговаривает, как с живой. А я с собой разговариваю, но ведь я же человек – так что все нормально.
   – Ладно, – согласился Володя, – будем считать, что тебе еще рано сдаваться на Пряжку ^[2].
   – Будем, – кивнул Роман и шагнул в дверь.
   Сделав ручкой сидевшему за толстым стеклом дежурному, Роман поднялся по лестнице на второй этаж и, подойдя к кабинету, на двери которого был прибит гардеробный номерок с цифрами «11», постучал особым манером.
   – Заходи, Ромка, – послышалось из-за двери, и Роман вошел.
   За убогим канцелярским столом с обгрызанными углами сидел широкоплечий мужчина с короткой стрижкой и тонким шрамом, пересекавшим левую щеку от виска до подбородка. Этот шрам хоть и украшал мужественное лицо сидевшего за столом Сани Боровика, никакого отношения к его работе не имел и появился еще в юности, когда Саня в первый раз попытался побриться отцовской опасной бритвой.
   Саня поднялся и, обойдя стол, пожал руку Романа, а потом притиснул его к своей широкой и твердой, словно кирпичная стена, груди.
   – Давненько не заходил, – с улыбкой пробурчал он и, отпустив Романа, снова уселся на шаткий стул.
   – А ты мне давненько не звонил, – ответил Роман и сел на такой же стул, стоявший перед столом.
   – Дела, знаешь ли...
   – Знаю, – Роман кивнул и достал сигареты, – и только поэтому прощаю.
   – Он прощает! – Боровик усмехнулся и со скрипом отворил дверцу сейфа, выкрашенного в защитный цвет. – Пиво будешь?
   – Нет, я ведь за рулем, – сказал Роман.
   – А я буду.
   Боровик вытащил из сейфа бутылку «Балтики» и, ловко открыв ее, с жадностью приложился к горлышку.
   Роман посмотрел на него и подумал:
   «А ведь мы дружим уже... Так. Нам сейчас по тридцать семь, а познакомились мы в первом классе, стало быть – уже тридцать лет. Ничего себе... Получается, что с тех пор как мы бегали в школу с портфельчиками и хватали девчонок за косички, еще не зная, что их следует хватать совсем за другие места, прошла уже почти целая треть века! И теперь Саня Боровик работает в этом самом страшном отделе УБОП, а я распеваю песенки, пользующиеся особой популярностью как раз у тех, кого он ловит и ненавидит...»
   Стряхнув пепел в мятую банку из-под «Нескафе», Роман снова взглянул на Боровика и сказал:
   – Что-то ты сегодня всасываешь пиво с особой жадностью. А?
   Боровик оторвался от бутылки и неохотно признался:
   – Да вчера... В общем, вчера дал как следует, вот сегодня меня и колбасит.
   – Ты же вроде не склонен к злоупотреблению, – удивился Роман, – железный человек, кремень, и вообще.
   – Ну да, железный... – усмехнулся Боровик и, допив пиво, убрал пустую бутылку в сейф. – Будешь тут железным... Уф, вроде полегче стало!
   – Натуральный алкаш! – Роман укоризненно покачал головой. – Про таких, как ты, потом пишут: сгорел на работе. Щадят, так сказать, общественное мнение.
   – Я бы это общественное мнение... – Боровик закурил и выпустил дым в сторону открытой форточки.
   – Ладно, – Роман кивнул, – замнем для ясности. – Давай колись, что там у тебя произошло. Я ведь музыкант, стало быть – человек чувствительный, и поэтому чувствую, что у тебя произошла какая-то лажа.
   Покайся, глядишь – и легче станет. Ты ведь так своим клиентам говоришь?
   – Нет, не так, – хмыкнул Боровик, – я им обычно говорю: колись, падла, иначе организую тебе еще одну дырку в башке, а труп – в Неву. Тут рядом.
   – Ладно, – Роман сделал свирепое лицо. – Колись, падла!
   – Нет у тебя убедительности, – Боровик вздохнул и помрачнел. – А если серьезно, то... На зоне повесился тот самый, который... Ну помнишь, я тебе рассказывал про сестру?

* * *

   Да, Роман помнил эту кошмарную историю.
   Восемь лет назад Саня поздним вечером ехал с работы домой на своей занюханной «копейке». Вечер был теплым, и окна машины были открыты. Срезая угол, Саня, как всегда, поехал через пустырь, и тут до его слуха донесся приглушенный женский крик.
   Резко остановив машину, он заглушил двигатель и прислушался.
   Из черневших в темноте кустов доносились звуки возни и жалобные женские стоны. Не раздумывая, Саня выскочил из машины и бросился в ту сторону. За кустами он увидел неприятную, но не очень оригинальную картину – трое юных отморозков насиловали девушку.
   Саня рассвирепел и, злорадно предвкушая, что с этими уродами будет на зоне, бросился на них, чтобы повязать и сдать куда положено. Физической силы и боевых навыков у него хватило бы и на семерых таких, как эти семнадцатилетние подонки. Но когда он увидел, что жертвой была не какая-то абстрактная девушка, а его младшая сестра Наташа, которой он тысячу раз строго наказывал не шляться по улицам в темноте, его намерения тут же изменились.
   Саня Боровик просто забил их насмерть голыми руками.
   А когда он поднял с земли окровавленную сестру, то увидел, что она уже мертва. Насильники слегка порезали ее ножом, но, не будучи знакомы с анатомией, задели бедренную артерию.
   И Наташа просто истекла кровью.
   Горе и ужас охватили Саню, но трезвость ума и профессиональный образ мыслей помогли ему избежать стандартного развития событий, которое привело бы его к бессмысленному наказанию. Саня за свою жизнь видел много смертей и понимал, что умершего человека не вернуть, а живые должны продолжать жить.
   Поэтому он бережно положил Наташу на землю, внимательно осмотрел трупы насильников, чтобы убедиться в том, что они больше никогда не будут дышать, и быстренько покидал их в большой мусорный контейнер, стоявший неподалеку.
   Потом он сел в машину и запустил двигатель.
   Когда, рывком тронувшись с места, он в последний раз оглянулся на место кровавой трагедии, машина с глухим стуком ударилась обо что-то. Посмотрев вперед, Саня ничего не увидел и, решив, что просто зацепился за какой-нибудь пень, уехал.
   Вернувшись домой, он выпил бутылку водки и стал ждать.
   Он знал, что в течение ночи патрульная машина проезжает через пустырь несколько раз, и мертвое тело Наташи обязательно будет обнаружено.
   Ожидание продлилось до четырех часов утра.
   Когда раздался телефонный звонок, Саня почувствовал, как его сердце тоскливо сжалось, но преодолел себя и, сняв трубку, сонным голосом ответил:
   – Да-а-а...
   – Это квартира Боровиков?
   – Ну, – недовольно ответил Саня, – я Боровик. А вы кто?
   – Это говорят из четвертого отделения милиции. Прошу вас срочно прибыть к нам.