Седов Б.. Романс для вора

   Каценеленбоген улыбнулся и снова превратился в этакого милого и доброго еврейского дядюшку.
   – Но я думаю, что никаких проблем у нас с вами не возникнет, – закончил он свою речь. – Что-то сегодня жарко... У вас есть «Боржом»?
   И разговор перешел на более спокойную тему подготовки тюремного двора к концерту.
   Это было вчера, а сегодня, войдя в кабинет, Валуев подошел к стенному шкафу, открыл его и достал бутылку армянского коньяка двадцатилетней выдержки. Налив рюмочку, он поставил бутылку на место, закрыл шкаф и уже поднес коньяк к губам...
   В это время во дворе тюрьмы раздался дикий визг, будто сразу тысяча автомобилей затормозила юзом, потом прозвучал оглушительный электрический щелчок, а после этого чудовищный голос спокойно произнес:
   – Раз, два, три. Раз, два, три. Проверка.
   Таким голосом мог бы говорить великан, с любопытством наклонившийся над «Крестами» и думающий о том, растоптать этот игрушечные домики сразу или погодить немного.
   Валуев облился коньяком и замер.
   Его истерзанное страхом, ненавистью и жадностью сердце забилось, как лягушка, пойманная цаплей, и он выронил рюмку, с тихим звоном и плеском разбившуюся у его ног. В глазах потемнело, ноги стали холодными, а руки задрожали и ослабли.
   Усилием воли выдавив из себя дрожь, Валуев посмотрел на разлившийся коньяк и хрипло произнес:
   – Блядь!
   Привычное заклинание вернуло ему уверенность, он прокашлялся и, снова налив себе в другую рюмку коньяка, выпил его одним глотком.
   Подумав, Валуев поставил пустую рюмку в шкаф и, приложившись к горлышку, сделал несколько крупных глотков.
   – Во, теперь другое дело, – севшим голосом уловлетворенно сказал он, – а то эти рюмочки... Блядь.
   Убрав бутылку, Валуев сел за стол, закурил и выдвинул ящик, в котором со вчерашнего дня лежали спонсорские доллары. Вытащив все пять пачек, он собрался пересчитать деньги, и вовсе не из недоверия, а просто из любви к этим таким приятным, шершавым, зеленоватым листочкам, в которых, как пелось в одной из песен Романа Меньшикова, было все – богатство, власть и слава.
   – Ну, слава нам не нужна, – усмехнулся Валуев, срывая с пачки цветную банковскую резинку, – власть у нас и так имеется – дай боже, а богатство, оно всегда полезно...
   Но тут на столе зазвенел внутренний телефон, и Валуев, выругавшись, снял трубку.
   – Але, – недовольным голосом сказал он.
   – Николай Васильич, – это звонил с проходной его заместитель подполковник Голыба, – артисты приехали.
   – Ну и что? – нахмурился Валуев. – Не знаешь, что делать? Блядь, ну вы там тупые, блядь! Все ведь уже решено и расписано. Артистов прямо с проходной – на сцену, после концерта со сцены на проходную. И все.
   – Проверять?
   – Кого, Меньшикова? – Валуев презрительно хмыкнул. – Не надо. А то потом напишет песню про злых вертухаев. Ты лучше скажи: вы проследили, чтобы во время установки этой ихней аппаратуры ни одного зэка во дворе не было?
   – Обижаешь, начальник, – ответил Голыба.
   – Тебя обидишь, – усмехнулся Валуев. – Ладно, давай выполняй.
   – А ты, Николай Васильич, сам-то выйдешь послушать?
   – Потом, попозже.
   – Ну, давай.
   Голыба повесил трубку, и Валуев наконец приступил к столь любимому им пересчету и раскладыванию денег на несколько пачек. Пачки получались разные – одна весьма побольше, остальные, числом шесть – весьма поменьше. Каждому – свое!

* * *

   Концерт подходил к концу.
   На сцене сверкали разноцветные огни, из дымовых генераторов валил плотный тяжелый туман, который, переваливаясь через край сцены, падал на столпившихся у сцены зэков, огромные черные колонки издавали звуки, от которых внутренности слушателей искали более удобное положение, а Роман, стоя у самой рампы, размахивал рваной тельняшкой и пел:
   ... Я снова пройду по граниту Невы, Там, где Петропавловки звон, И воспоминания мрачной тюрьмы Растают, как призрачный сон...
   И возбужденные зэки, тоже размахивая какими-то тряпками, подхватили припев:
   ... Ах воля ты, воля, Желанная доля, Прими и прости, обними!
   Прожектора сверкали, дым валил, оглушительные звуки метались в тесном тюремном дворе, и в тот момент, когда свет на сцене неожиданно погас, а с высокой ажурной конструкции полетели в синее балтийское небо ослепительные огни фейерверка, никто не заметил, как на сцену проскользнул одетый в черное человек с закрытым темной повязкой лицом.
   Проскользнув между колонками, он подбежал к одной из них, самой большой, повозился несколько секунд и, открыв потайную дверцу, спрятался внутрь. Дверца закрылась за ним, и даже музыканты не увидели, что произошло.
   Повторив еще несколько раз рефрен, Роман поднял руки к небу и запрокинул голову. Музыканты поддали жару, звукорежиссер добавил громкости, и через несколько секунд заключительный аккорд резко оборвался.
   Толпа завопила, а Роман, тяжело дыша, улыбнулся и сказал в микрофон:
   – Спасибо. Спасибо.
   Обведя взглядом публику, он сделал серьезное лицо и произнес с интонациями Высоцкого:
   – Граждане бандиты! – и продолжил нормальным голосом. – На этом наш концерт закончился. Перед вами выступали я, Роман Меньшиков, и группа «Двенадцатый этап». Желаю всем поскорее потоптать гранит вольной набережной. Спасибо.
   Он махнул рукой, и музыканты повторили заключительный аккорд.
   Огни прожекторов погасли, и тюремный двор сразу же обрел свой обычный унылый вид.
   Вдоль сцены тут же выстроились вертухаи. К микрофону подошел замначальника «Крестов» подполковник Голыба и сказал:
   – А теперь все по камерам. И тихонечко, как зайчики. Сами знаете.
   Зэки недовольно загудели, но, хоть на зайчиков в этот момент они не походили совершенно, послушно пошли в указанном направлении.
   Все они знали, что такое карцер.
   Бригада монтировщиков бросилась разбирать сцену, телевизионщики начали сворачивать свое хозяйство, а Роман, подозвав технического директора Гришу Быкова, сказал:
   – Малый комплект аппаратуры погрузите в мой автобус. У меня завтра выступление на корпоративной вечеринке, на пивзаводе «Балтика».
   Гриша кивнул и уже собрался отдать соответствующее распоряжение, но Роман тронул его за локоть и добавил:
   – Да, и эту новую колонку, которую я взял попробовать, не забудь. Я решил ее вернуть. Что-то мне звук из нее не нравится.
   – Ха! – усмехнулся Гриша. – Тебе звук из нее потому не нравится, что из нее вообще звука не было.
   – То-то я и думаю – что за херня! – возмутился Роман. – Ну тогда тем более. Давай грузи.
   Вытираясь услужливо поданным молоденькой гримершей полотенцем, Роман медленно спустился со сцены и направился в угол двора, где под присмотром нескольких вертухаев стоял небольшой полугрузовой автобус «Мерседес». В передней части салона имелось двенадцать удобных кресел, а за ними было достаточно места для того, чтобы разместить небольшой комплект аппаратуры.
   Плюхнувшись на мягкое сиденье, Роман принял из рук заботливого Шапиро открытую банку с немецким пивом, сделал несколько глотков и сказал:
   – Вроде нормально прошло.
   – Все путем, – ответил Шапиро. – Тебе нужно жить в государстве зэков. Там ты будешь просто богом.
   – Вот уж увольте, – Роман замотал головой. – Знаю я, на что ты намекаешь. Не поеду я по зонам да по тюрьмам. Забудь.
   Шапиро пожал плечами – дескать, я вовсе не это имел в виду, но ничего не сказал. А Роман достал из кармана мобильник и, набрав номер, заговорил недовольным тоном:
   – Слушай, Дрызлов, твоя колонка – говно. Да не надо мне ничего говорить! Она просто не работает. Все, все, не нужно меня уговаривать. Подожди.
   Прикрыв трубку рукой, Роман повернулся к Шапиро и спросил:
   – Мы как ехать будем?
   – Ну... Сначала на базу, на Рубинштейна, а оттуда ты уж сам, на своей телеге.
   – Понятно. Значит, – по Литейному.
   Глотнув пива, Роман сказал в трубку:
   – Значит, так. Примерно через полчаса я буду на углу Литейного и Чайковского, будь там. Заберешь свое барахло. Что значит – не успеешь? Я просто выставлю твой долбаный ящик на асфальт и уеду. Не успеешь – твои проблемы. Все. Давай.
   Убрав трубку в карман, он допил пиво и сказал:
   – Остановимся на углу Литейного и Чайковского. Там будут люди, которые заберут колонку. И чтобы я еще связался с этими самопальщиками...
   – А я тебе всегда говорил, – назидательно произнес Шапиро, – лучше заплатить дорого, но купить фирменную вещь. Я вообще не понимаю, зачем ты связался с этим, как ты его назвал...
   – Не важно, – отмахнулся Роман, – проехали.
   Когда «мерседес» подъезжал к перекрестку Литейного и Чайковского, Роман посмотрел вперед и сказал:
   – Вон они стоят. Притормози.
   Водитель кивнул, и автобус, переехав через перекресток, плавно остановился рядом с «Газелью», у которой была открыта задняя дверь. Двое людей подошли к грузовому отсеку «мерседеса», и один из них спросил пропитым голосом:
   – Которую тут брать?
   – Вон ту, – Роман оглянулся назад, – да не эту, а вон ту, с белой окантовкой. И скажите своему начальнику, чтобы он больше не предлагал мне всякое барахло.
   – Это ты, хозяин, сам ему скажи. Мы люди маленькие.
   Сноровисто подхватив объемистую колонку, посыльные небрежно запихали ее в «Газель», с жестяным лязгом захлопнули дверь, заперев ее кривой железякой, и укатили.
   – Поехали, – брюзгливо сказал Шапиро, который неодобрительно следил за их действиями, – нам еще разгружаться...

Глава 2
ДВА МИЛЛИАРДА ЗА КЛОН

   Сидя у себя в кабинете, Стропилло размышлял.
   Он был доволен – как же, блеснул недюжинным умом, отвел от себя беду неминучую Вчера Батон сообщил ему, что Арбуз определенно схавал наживку – пошел по ложному следу, во всем винит своего дружбана Меньшикова Есть основания надеяться, что теперь уже бывшего дружбана.
   Денег, конечно, жалко до слез...
   Ну да ничего, наверстаем.
   Стропилло подбросил на ладони диск с последним видео группы «Лайбах». Дураки все-таки западники! Думают, их пионерские защиты против копирования смогут устоять перед простыми российскими хакерами Фигушки!
   Молодец Миша-студент, расколол всю эту дребедень за каких-нибудь пару часов. За что и получил свои заслуженные двадцать баксов. И достаточно – все равно на косяки да на игровые автоматы протранжирит, на большее у него ума не хватит. А мы запустим это дело в призводство и нагреемся кусков на пятьдесят-шестьдесят Если же удастся двинуть партию в Москву – то и на все сто.
   Стропилло мечтательно прикрыл глаза.
   Он искренне считал себя не каким-то там примитивным жуликом, а двигателем прогресса, несущим культуру в массы, – и гордился этим. Многие ли в нашей нищей стране могут позволить себе покупать лицензированные фирменные диски по четырестапятьсот рублей? То-то А стропилловские, за сотню, – всегда пожалуйста. А компьютерные программы? Те, которые на Западе по триста долларов каждая и которых у Стропилло по десятку на диске, а диск за ту же сотню, и не долларов, а наших, родных, деревянных? Так кто у нас настоящий патриот – не на словах, а на деле?
   Нет, все хорошо и правильно. Единственное, что портит аппетит, – воспоминания об этом строгом мужчине, Сергее Ивановиче.
   Кстати, об аппетите.
   Стропилло порылся в полиэтиленовом пакете, достал бутерброд с полукопченой колбасой. Принялся задумчиво жевать, обильно посыпая крошками несвежую футболку с надписью «Рок против наркотиков».
   Серьезные же люди, должны понимать: раз винчестер в милиции, то с него, Стропилло, взятки гладки. Наверняка отстанут. Обойдется!
   Однако не обошлось.
   В кабинет без стука вошли двое. Один – пожилой, сухонький, в бежевом полотняном костюме, болтающемся, как на вешалке. Другой – помоложе, плечистый, весь в черном.
   Вошедшие брезгливо покосились на засаленный диван. Тот, что помоложе, плотно закрыл за собой дверь. Пожилой прошел к окну и уселся на подоконник, предварительно смахнув с него пыль носовым платком. Молча уставился на Стропилло.
   Стропилло неуклюже выбрался из кресла, с трудом проглотил недожеванный кусок бутерброда и неожиданно для самого себя встал навытяжку.
   – Привет от Сергея Ивановича, – проскрипел наконец пожилой. – Где винчестер?
   Сердце пирата ухнуло куда-то в область желудка, как оборвавшийся лифт.
   – Я... – с трудом выдавил он. – У меня его сейчас нет...
   – Где винчестер? – повторил пожилой.
   – Украли, – пролепетал Стропилло и зажмурился.
   Пожилой отвернулся и посмотрел в окно. Желваки под пергаментной кожей на его скулах ходили ходуном.
   – Ты очень глуп. Глуп настолько, что даже не в состоянии представить себе, что тебя ждет.
   Стропилло был на грани обморока.
   – Ты даже не понял, что тебе отдан приказ, за исполнение которого ты отвечаешь головой. Как и за винчестер, где бы он ни находился.
   Пожилой встал. Стропилло рухнул в кресло – ноги предательски подкосились.
   – Слушай внимательно. У тебя есть сутки. Завтра в двадцать ноль-ноль винчестер должен быть здесь. У тебя его заберут. Все.
   Пожилой кивнул плечистому в черном и вышел. Прежде чем последовать за ним, плечистый задержался у порога и весело подмигнул оцепеневшему Стропилло.
   – Сдо-о-хнешь, голуба, – протянул он на прощание с издевательским сочувствием, – ой как нехорошо сдохнешь!
   И хлопнул дверью так, что жалобно задребезжали оконные стекла.
   Хлопок словно оказался сигналом для многострадального кресла, в котором застыл ошарашенный Стропилло. С громким хрустом спинка кресла окончательно отломилась от сиденья, Стропилло полетел на пол, сильно приложившись затылком. Выкатился из кресла и замер в нелепой позе, не решаясь подняться.
   Стропилло долго лежал, в ужасе схватившись обеими руками за свои жидкие патлы. Колотил по полу кулаками, пару раз даже поскулил тихонько.
   Попал! Ох, как попал!
   Боже, что делать?
   Наконец способность хоть что-то соображать стала потихоньку к нему возвращаться.
   Менты! Ну конечно же, срочно звонить ментам! Пусть они обдерут его, как липку, отоспятся по полной программе – не до жиру, быть бы живу. Скорее, может быть, есть еще возможность как-нибудь вывернуться.
   Стропилло вскочил, бросился к телефону. Промахиваясь, заколотил по клавишам пальцем. С замиранием сердца, холодея, отсчитывал нестерпимо длинные гудки.
   Ну давай же, давай!
   Наконец-то.
   – Лейтенант Колбанов слушает! – раздался в трубке ленивый тенорок.
   – Петрович, это я, – затараторил Стропилло срывающимся голосом. – Мне до зарезу нужен винчестер. Ну тот, ты понимаешь...
   – Андрей, ты, что ли? Что за паника в обозе? То дай, то подай! У нас тут не бакалейная торговля, винчестер твой давно заприходован как вещдок. Сам просил – а мы, как просил, так и сделали, мы слово офицерское держим.
   – Петрович, все изменилось, труба! Отдай, Христомбогом прошу! Ты же знаешь – я в долгу не останусь!
   – Я пока еще не у тебя на зарплате, а у государства. Не забывайся, Стропилло, не зли меня!
   Стропилло в отчаянии изо всех сил пнул ногой ни в чем не повинный стол и чуть не взвыл от боли. Вдруг его осенило.
   – Петрович, я вам свой винчестер принесу, номера перебьем – ну какая вам разница?
   – Стропилло, ты совсем охренел, если в открытую на уголовку меня вписать пытаешься, – разозлился Петрович. – Достал с этим винчестером! Поднял хай из-за пустой жестянки, говна-пирога, ведь в ней к тому же и нет ничего!
   – Как нет ничего? – прошептал Стропилло немеющими губами.
   – Да так и нет, Кузяев проверял. Там даже «Виндоуз» не установлен, все чисто, как у новорожденного в жопе. Да и памяти с гулькин нос. У нас следак теперь репу чешет – с какого перепою этот Меньшиков на такую бесполезную хрень позарился? Должно быть, напутал что-то.
   – Не может быть! – завопил Стропилло. – Я сейчас приеду, посмотрю сам!
   – Это ты в своей хайкиной конторе будешь распоряжаться, – спокойно парировал Петрович, – хотя, конечно, по старой дружбе и могу пойти навстречу где-нибудь на следующей недельке. Если хорошо попросишь, конечно. Найдешь весомые доводы, так сказать. Да только ничего ты там не обнаружишь. У нас и акт научно-технической экспертизы на этот счет имеется. А пока иди в баню. Говорю – достал!
   Петрович дал отбой.
   Стропилло с трудом оторвал от уха трубку и уставился на нее остекленевшими глазами.

* * *

   Начальник «Крестов» Валуев был в полном ауте. Заперся в кабинете, непрерывно курил, никого к себе не допускал. Безуспешно пытался прийти в себя.
   Побег!
   Да еще какой – сорвался именно тот, за кем было неофициально приказано присматривать с особой тщательностью. Когда вчера по окончании концерта в ходе вечерней поверки обнаружилось, что один заключенный отсутствует, Валуев не поверил своим ушам. Приказал пересчитать.
   Пересчитали – все равно не хватает.
   Рассвирепевший Валуев поднял охрану в ружье, велел выгнать всех мерзавцев из камер в коридоры, прощупать каждый матрац. Лично ходил по камерам, заодно расколошматил о стену три обнаруженных попутно мобильника. По двору пустили собак – может, спрятался где-нибудь, гад.
   Бесполезно.
   Пришлось доложить начальству. Обрадовать среди ночи.
   И вот теперь по городу бушевали всевозможные «перехваты» и «вихри», а полковник Валуев с тоской наблюдал хилый петербургский рассвет в окно своего кабинета. Пока еще полковник...
   Блядь!
   Привычное заклинание не помогало, не помогала и заветная бутылка двадцатилетнего армянского коньяка, перекочевавшая из стенного шкафа на письменный стол.
   Вот тебе и концерт, вот тебе и фанфары.
   Прав был осторожный Голыба, когда сомневался, стоит ли связываться с таким непривычным мероприятием. И почему он его не послушал?
   А потому.
   Полста тысяч долларов на дороге не валяются. Квартира новая что – не нужна? Куда как хорошо справить новоселье в штанах с генеральскими лампасами, до которых, казалось, рукой подать!
   Справил, блядь!
   Нет, правду говорят, что жизнь человеческая – как зебра. Светлую полосу неизбежно сменяет черная. Утешение, конечно, так себе.
   Но кто, как?
   Струнодеры эти все – понятное дело, не в счет. Кишка тонка замутить такой серьезный коленкор, да и ни к чему им это. Легкие денежки на песенках про тюремную романтику сшибать – это тебе не самому парашу нюхать.
   Ну что ж, копнем пациентов.
   И начнем со смотрящего. Раз ты смотрящий, так и смотри в оба.
   С тебя и спрос.
   Валуев убрал коньяк в шкаф и нажал кнопку селектора.
   – Из сто тринадцатой Батурина ко мне!
   Руслан Григорьевич Батурин по кличке Мельник из своих неполных пятидесяти двух лет провел за решеткой считай что половину. Посторонний человек ни за что бы не поверил, что этот благообразный лысоватый молчун с лицом в меру пьющего интеллигента прошел долгий и тернистый путь от рядового карманника до смотрящего главного питерского изолятора временного содержания.
   Однако при ближайшем знакомстве сомнения наверняка бы отпали.
   Оказавшись в валуевском кабинете, Мельник молча дождался, пока выйдет конвоир. Не спрашивая, сел. Валуев так же молча следил за ним налитыми кровью глазами, тиская очередной окурок в переполненной пепельнице.
   – Удобно, Мельник? – спросил он свистящим шепотом, еле сдерживаясь. – Нигде не жмет?
   – Бывает хуже, начальник.
   – Хуже тебе будет в карцере. Еще хуже – в зоне на Металлострое, среди пантелеевских быков, для которых ты как красная тряпка. И уж совсем плохо – в ментовской прессовальне под Пупышево, которую я тебе устрою как с куста, блядь буду!
   Валуев с размаха хлопнул по столу растопыренной ладонью Мельник криво ухмыльнулся.
   – Обижаешь, начальник. Что за страсти спозаранку, да еще и натощак?
   – Страсти? Ты что, всерьез тут себя хозяином-барином возомнил? Думаешь, так и будешь жировать зазря в четырехместном люксе с холодильниками-телевизорами да со свиданками в отдельной комнате? Мигну – и нет тебя!
   – Твоя сила, твои козыри. А вообще, начальник, я к тебе в соратники не подписывался и подписываться не собираюсь, так что нечего и пенять за сносную жизнь. Моя забота – порядок на местах.
   – Так что ж ты, сучий потрох, за своими гавриками не смотришь? – Валуев приподнялся, опираясь руками о стол. – Что, никто не знал, что этот Чернов в побег собирается? Ну и что ты за смотрящий после этого?
   – Ты, начальник, наши законы знаешь, – нехотя процедил Мельник, – у тебя своих наседок полно, с них и спрашивай.
   – Мудак! Чернов этот – не ваш. Он враг – считай, что политический, космо... космополит безродный! От него одна гниль и зараза. Такого сдать не в падлу, а в заслугу по всем понятиям, и нашим, и вашим. А он совершает побег, можно сказать, у всех на виду!
   Валуев смахнул пот со лба, отдышался.
   – Короче. За Черновым был пригляд от очень серьезных людей. И теперь перед ними придется отвечать. Ну а люди эти такие серьезные, что даже я, начальник тюрьмы, для них все равно что пыль на ботинке. Смахнут и не заметят. А уж ты, будь ты хоть трижды смотрящий, вообще микроб!
   Мельник напряженно молчал.
   Валуев обошел стол и навис над ним, уперев руки в толстые бока.
   – Теперь слушай. Шутки в сторону. Я тебя размажу, можешь не сомневаться. Разворошу всю твою шоблу, рассую по ссученным хатам, покоя никому не дам. Кровавыми слезами умоетесь! Сделаю, как говорю, ты меня знаешь – если только не предоставишь мне этого Чернова на блюдечке со всеми потрохами. Понял?
   Мельник молча кивнул головой.
   – Все. Иди отсюда, тряси своих урок.
   Спровадив Мельника, Валуев взял со стола бутылку и сделал несколько глотков прямо из горлышка. Выдержанный коньяк наконец-то помог – на душе стало хоть немного поспокойнее.
   Не может быть, чтобы Мельник ничего не раскопал. А там, глядишь, и удастся как-нибудь прогнуться – бог даст, сохранить должность и звездочки. О генеральстве, конечно же, следовало в любом случае забыть раз и навсегда.
   Тонко затренькал черный эбонитовый телефон. Валуев машинально взглянул на часы – девять. Сейчас потребуют к отчету, понеслась звезда по кочкам.
   – Валуев? – осведомился вальяжный голос.
   – Здравия желаю, товарищ генерал-майор!
   – Ну, что там у тебя?
   Валуев замешкался.
   – Оглох? – тут же донесся властный окрик.
   – Товарищ генерал-майор, приняты все необходимые меры, проводится комплекс активных мероприятий...
   – Результаты?
   – Пока никаких, – прошептал Валуев, изогнувшись от подобострастия.
   На другом конце провода воцарилась тишина. Потом из трубки донеслось:
   – Смотри, по краю ходишь...
   И короткие гудки.
   Валуев моментально покрылся холодным, липким потом.

* * *

   Нет сна слаще, чем утренний, особенно когда можно позволить себе не вскакивать спозаранку под занудное пиликанье будильника. Можно сладко потягиваться, ворочаться, поплотнее закутываясь в теплое одеяло... Пока не надоест.
   Сергей Иванович очень ценил такое вот времяпрепровождение, тем более что не часто мог себе его позволить. Иногда, когда выпадало свободное утро, даже специально ставил будильник на заведомо ранний час. Куда как приятно вскочить спросонья, ошалело озираясь, – и вдруг понять, что тревога ложная, можно спать дальше! Снова откинуться на подушку и медленно погружаться в блаженную дремоту, специально оттягивая мгновение окончательного засыпания.
   Кайф!
   Именно на такой кайф рассчитывал Сергей Иванович, укладываясь в кровать накануне вечером. Пришлось засидеться допоздна – дожидался доклада о том, как пройдет урезонивание зарвавшегося Стропилло. Совсем нюх потерял, паскуда, вздумал в бирюльки играть. Ну ничего, судя по всему, понял наконец, с кем имеет дело.
   Говорят, чуть не обосрался со страху, задергался, как клоун на ниточках.
   Это хорошо. Однако для профилактики придется поучить его еще разочек, когда все закончится, – чтобы в дальнейшем и пикнуть не смел. С кадрами надо работать грамотно.
   Так что почивать Сергей Иванович отправился с чувством полного удовлетворения. Еще и почитал на сон грядущий какой-то детективчик, оттолкнув локтем жену, пристававшую с глупостями. Господи, какую херню пишут! Знали бы, как все происходит на самом деле, у серьезных людей!
   Ладно, баю-баюшки-баю, не ложитесь на краю...
   Хрен меня кто поднимет завтра раньше двенадцати!
   Однако утро началось для Сергея Ивановича совсем не так, как он планировал. Разбудил его ни свет ни заря мобильник – тот самый, для специальных звонков. Пока ворочался, нашаривая часы, – блин, восемь утра, кого несет в такую рань! – пока с отвращением таращился на храпящую жену, размалеванную каким-то дурацким ночным кремом запредельной стоимости, мобильник умолк.
   Сергей Иванович потянулся к тумбочке, вытащил мобильник из-под недочитанного детектива. Поднес дисплей к слипающимся спросонья глазам.
   Самоедов! Сон как рукой сняло.
   Сергей Иванович вскочил, быстро вышел на кухню и нажал кнопку вызова непринятого звонка.
   – Адольф Богданович? – преувеличенно бодрым голосом произнес Сергей Иванович.
   – Мобильником, Иваныч, не тараканов давят, а обеспечивают оперативную связь в любое время суток, – без тени обычной шутливости мрачно буркнул Самоедов. – Я из Шереметьева, через пару часов буду в Ленинграде.
   – Адольф Богданович, со Стропилло все в порядке, мои люди провели работу...
   – Не тарахти! О каждом своем чихе докладывать нечего, отчитаешься по результатам. Новая забота появилась.