Страница:
...Прилетев в Игуасу, Роумэн первым делом
обсмотрелмаленький домик аэропорта, где ютилась пограничная стража, таможня и крошечное бюро по размещению приезжающих.
Рекламы «охотничьих экспедиций», которая, по словам Штирлица, сразу же бросилась ему в глаза, не было. Девушка, сидевшая в бюро, объяснила, что эти объявления расклеивали только один раз, да и то без разрешения муниципалитета, самовольно: «Приехали ночью и расклеили по всем стенам за час до прибытия рейса из Рио, не срывать же при пассажирах?! Нет, с той поры больше не расклеивали, может, договорятся с властями, тогда другое дело, но все равно надо сделать щиты из фанеры, не портить же деревянные стены, клей у нас плохой, остаются желтые следы, некрасиво, а мы как-никак первый аргентинский город, на стыке границ с Парагваем и Бразилией, не престижно, согласитесь...»
До того, как отправиться к Райфелю в его склады, Роумэн заглянул в типографию, зашел к хозяину, сеньору Карлосу Эрмида Игуэрасу (выпаливает сто слов в минуту, усы нафабрены, закручены вверх по-кавалерийски, невероятно порывист в движениях, несостоявшийся репортер, мечтает о литературной карьере, выпустил свою книгу стихов тиражом в сто экземпляров, разослал всем друзьям, родственникам и в столичные газеты, ответа ни из одной не получил, рецензий, как ни ждал, не дождался). Поинтересовавшись, можно ли к сегодняшнему вечеру напечатать пять объявлений — оплата наличными, организация отдыха и рыбной ловли на Паране, — Роумэн заметил:
— За ценой не постою, начало бизнеса предполагает вложения.
— Размер? — сразу же спросил Игуэрас. — Я могу напечатать прекрасные объявления в два цвета, черный и синий, прекрасный шрифт, возможна переработка в рифмованном стиле, стоить будет ерунду, десять процентов от общего объема работы, довольно дороги воспроизведения фотографического материала, впрочем, и качество не слишком-то хорошее. Я всегда говорю правду в начале разговора, чтобы не было каких-либо недоразумений в конце; мы, аргентинцы, люди чести, прежде всего доверие друг к другу, согласитесь, что я прав?!
Дважды Роумэн пытался перебить сеньора Эрмида Игуэраса, но понял, что дело это безнадежное, — солист; ну, и слава богу, в таких только надо нащупатьнужную точку — скажут все, в чем заинтересован. Упоминание о «рифмованном стиле» помогло Роумэну верно построить разговор, он сразу же попросил хозяина подумать, как можно положить на стихи простой текст: «Желающие отрешиться от суеты могут провести три прекрасных дня на Паране, отдаваясь рыбалке и созерцанию сказочной тропической природы».
— Вообще-то вы довольно красиво сказали текст в прозе, — заметил сеньор Эрмида Игуэрас, но в глазах его уже зажегся алчный блеск творчества, и он подвинул к себе чистый лист бумаги. — Через пять минут я предложу вам варианты.
Роумэн достал свои «Лаки страйк», закурил, подумал, что бы сказала Криста об этом человеке (она давала поразительно точные и в высшей мере краткие характеристики, схватывая самую суть человека), закурил и задумался, как лучше поставить вопрос о том объявлении, что было расклеено в авиапорту: называть имя одного лишь Шиббла или Райфеля тоже? Впрочем, вероятно, хозяин сам назовет эти имена, надо только ждать, из него льется; как каждый поэт, он, видимо, алчет аудитории.
— Вот, — сказал сеньор Игуэрас; прошло не пять, а всего полторы минуты. — Извольте: «Кто хочет неги и покоя, объятий древней старины, кто хочет спать не сидя — стоя, рыбачьте в дельте Параны!» Как?
Роумэн понял, что сейчас самое время для сакраментальной фразы: «Неужели вы это сами сочинили прямо сейчас?» Ничто не делает поэта твоим другом, как открытая некомпетентнаялесть.
— Ах, ну, конечно, сам и прямо сейчас... Но это следствие той работы, — дон Карлос Эрмида Игуэрас постучал себя по лбу, а потом ткнул пальцем в сердце, — которая происходит здесь постоянно, даже во сне.
— Прекрасно, — повторил Роумэн, — просто не верится, что за одну минуту можно написать такие прекрасные строки... Только что вы подразумеваете под строкой «кто хочет спать не сидя — стоя»?
— Как это «что»?! Человек прибыл в Игуасу, вымотанный ритмом большого города, нарушение жизненно важных циклов организма, кишечник ни к черту, позывы появляются в самое неподходящее время, унизительное бурчание в животе, невозможность нормального сна, а ничто так не изводит, как бессонница, человек мечтает о часе сна, как о манне небесной, возможность уснуть на ходу, то есть стоя, кажется ему верхом счастья, — неужели не понятно?!
— Нет, нет, теперь я все понял, — Роумэн с трудом сдержал улыбку. — А вот как объяснить про дельту Параны? Она же в другом месте, людей может отпугнуть необходимость добираться до дельты...
— Во-первых, слово «дельта» можно набрать мелко, а «Парану» укрупнить. Во-вторых, если вас это смущает, я пишу просто, без искусов: «рыбачьте в водах Параны!» Пожалуйста! Но, поверьте, в словосочетании «дельта Параны» есть что-то магическое, притягивающее...
— Лучше все же оставим «воды Параны», — заметил Роумэн. — Сколько я вам должен?
— Сотня. Включая рифму. Десять объявлений — сотня. По-моему, это вполне по-божески. А где текст с адресом и телефоном вашей фирмы?
— Шиббл не рифмовал свой адрес? — усмехнулся Роумэн.
— Кто? — сеньор Эрмида Игуэрас нахмурился. — Шиббл? Почему он должен рифмовать свой адрес?
— Ну, его фирма... Они ведь пару недель назад печатали у вас такое же объявление...
— Это не он... Откуда у него деньги? Его фирма на грани банкротства. -Это печатал дон Мигель Райфель.
— Кто? Откуда он?
— Из фирмы по сбыту электротоваров. По-моему, сеньор Райфель перекупил фирму охотничьих экскурсий на корню, он здесь набирает силу, очень хваток... Но совершенно не понимает, как в рекламе важна рифма... Я здорово заработал, когда для фирмы «Дарвин» прорекламировал их крем в Буэнос-Айресе... Прислали текст: «Покупайте крем фирмы „Дарвин“». Лично я бы никогда не купил крем с таким названием. Во имя чего? Я понимаю — крем «Марлен Дитрих» или «Вивьен Ли». Ну, я и сочинил: «Не знал ни Дарвин и ни Брэм, как популярен этот крем! Сеньоры, помажьте им кожу и станьте лет на сто моложе!» Крем расхватали за неделю! О, рифма в рекламе — это золотое дно, прямой путь к человеческой памяти, вы же помните все детские стихи, не так ли?! Ждите, я вернусь с пробным оттиском через двадцать минут.
Роумэн поблагодарил, уплатил деньги и сказал, что придет за оттиском к вечеру, не горит; он узнал все, что ему было нужно.
...В отеле было пусто, ни одного человека, даже портье куда-то ушел из-за стойки. Обычно этот креол сидел, не отлучаясь, сосредоточенно ковыряя в носу, если в холле никого не было, а когда заходил случайный посетитель, лениво, но в то же время пристально его разглядывал, чтобы вечером было о чем поговорить с друзьями.
Ресторанчик был вынесен на улицу — столики стояли под соломенными крышами, вместо стульев — пни красного дерева, совершенно неподъемные; прейскурант был довольно скудный, печатали, видимо, в типографии сеньора Игуэраса, потому что под названием отеля «Сэнт Джордж» красовались строки: «Пьющий „Натураль де колониа“ не знает ни подагр, ни аллергии!» Сегодня давали пиво «Шнайдер де Санта-Фе», сопа негра 37, карнэ эн салса, арроз и эн салада 38, карнэ асада 39и хуго наранха 40— вот и все, не густо.
— Хорошо кормят в парижже «Пилинчо», — заметил Райфель, — хозяин дон Педро Рохо раньше был немцем, — он улыбнулся. — Забыл, бедняга, как делаются айсбайны, но прекрасно жарит мясо на огне. Если хотите, заглянем вечером.
— Спасибо, я не знаю еще, как у меня сложится вечер. Вот, это вам, — и Роумэн положил на стол конверт. — Если там есть что-то такое, что может наследить, — сожгите, об этом попросил тот, кто передал послание.
Райфель кивнул, вскрыл конверт, быстро прочитал письмо, снова кивнул, словно бы соглашаясь с написанным, и подвинул листок Роумэну.
— Зачем? Это же не мне адресовано, а вам, — Роумэн пожал плечами.
— Там указано, чтобы я и вас ознакомил с текстом.
— Да? Вообще-то я этого не люблю, знаете ли. Я получаю за свою работу деньги, выполняю то, что предписано, — и все. Чем меньше знаешь, тем лучше. А?
— Верно, — Райфель посмотрел на Роумэна иначе, чем раньше, глаза ожили, в них появился несколько недоумевающий, но, тем не менее, плохо скрываемый интерес к этому человеку: письмо Ланхера давало к тому основания.
Роумэн прочитал письмо и, так же как Райфель, недоумевающе пожал плечами: «Дорогой друг! Податель этого письма уполномочен проверить, как идет наш бизнес в регионе. Его рекомендации следует учесть. Человек компетентен в сфере бизнеса и деловых связей. По прочтении ознакомь его с текстом. Затем надлежит сделать то, что положено. Передай с ним отчет о работе филиалов фирмы по пути следования товаров к границе. Полное доверие! Эрнесто Ланхер, генеральный директор „Бытовая химия, краски и лаки“. Лиссабон».
Роумэн положил письмо в карман, снова закурил и, попросив появившегося портье принести два скотча, спросил:
— Ну?
— Почему вы не сожгли послание?
Роумэн усмехнулся:
— Здесь? На глазах у всех? Для чего же тогда строят сортиры в отелях и ресторанах?
— Давайте я пойду и сожгу в туалете.
— Я это тоже умею делать. Если я таскал письмо в кармане не один день и пока что ничего не случилось, оно полежит у меня еще полчаса.
— Тогда вы были один. А сейчас мы сидим вместе, сеньор Ниче.
— У вас есть какие-то основания для опасений? За вами смотрят?
— Нет... Мне так, во всяком случае, не кажется. Да и потом я пока в резерве, не за чем смотреть...
— А дело с Шибблом? Кто передал вам сообщение о необходимости срочно напечатать объявление?
— Киккель. Он позвонил мне из Рио.
— Это он дал вам указание расклеить объявления без согласования с местным муниципалитетом?
Райфель усмехнулся:
— Что, возникли какие-то осложнения? Я бы узнал, у меня тут хорошие связи.
— Если я задаю этот вопрос, значит, у меня есть к тому определенные основания.
— Значит, тем более необходима осторожность. Давайте-ка я сожгу этот листок.
«Не может быть, чтобы Спарк не сделал нотариальных копий, — подумал Роумэн. — Хотя вряд ли такое возможно в Португалии, фашизм, все нотариусы на крючке, текст — при всей его деловитости — тем не менее хранит в себе нечто непривычное, значит, лучше — от греха — поставить в известность тайную полицию. Но Спарк мог и обязан был сделать фото; в конечном счете графологическую экспертизу можно работать и по негативу».
— Валяйте, — Роумэн протянул Райфелю конверт, — если вам так будет спокойней.
— Нам, — поправил его Райфель. — Обоим.
Сунув конверт в карман, он отправился в туалет, там прочитал текст еще раз — в высшей мере внимательно. «Точки поставлены, запятые на месте, значит, все в порядке. Случись какой провал в цепи, Ланхер был бы обязан пропустить хоть одну из точек. Предпоследняя точка, правда, очень легкая, одно касание, но, тем не менее, это явная точка, и чернила те же. Странно, почему я должен писать отчет? Такого еще не было, — подумал Райфель (штурмбанфюрер СС Гуго Лаурих, рожден в Линце, до аншлюса Австрии работал в „пятерке“ Эйхмана с правом выхода на руководителя подполья НСДАП доктора Кальтенбруннера). — Я могу изложить этому Ниче на словах то, что его интересует, но зачем писать? Неужели снова начинается канцелярская мука? Разве мыслимо? Не может быть, чтобы мы уже так окрепли; архив — это риск; впрочем, фюрер организовал архив партии, когда мы были еще в подполье, ибо он верил. Посмотрим, как пойдет беседа, но что-то я не хочу ничего писать, не знаю почему, но к себе все же стоит прислушиваться».
Он вернулся; на столе стояли два высоких стакана со скотчем; лед уже растаял, жарища декабрьская, под сорок, вот-вот рождество, будут посыпать пальмы ватой, снега здесь никогда в жизни не видели. Зимой, в июле, температура падает до тридцати, это здесь называют холодом, температура воды всего двадцать четыре градуса, кто ж в такой ледяной купается?!
— Все в порядке, — сказал Райфель. — Теперь можно спокойно разговаривать.
— И раньше можно было спокойно этим заниматься, — усмехнулся Роумэн. — Пейте виски, пока оно не закипело.
«А если рискнуть и связаться с Лиссабоном, — подумал Райфель. — Что-то мне не очень нравится эта просьба Ланхера: почему я должен писать то, что храню в голове? Но я не имею права к нему звонить, это нарушение конспирации, только связник может осуществлять контакт; положение не из приятных; посмотрим, как этот Ниче — впрочем, какой он к черту Ниче, псевдоним, ясно, — станет вести разговор, надо постараться его открыть».
— Это местное виски? — спросил Райфель.
— Нет. Я попросил шотландское.
— Так и дадут! Конечно, это здешнее пойло, — Райфель понюхал стакан, — сразу можно отличить.
— Какая разница? И то, и другое — дерьмо. Если бы мы пили с вами в Шотландии, в деревенском доме — одно дело, а так... В какое время вам позвонил Риг... Киккель?
Райфель усмехнулся:
— Можете не поправляться, настоящая фамилия Киккеля мне знакома, как и вам...
— Разве вы тоже из Линца?
— Да. Кто вам сказал?
— Я прочитал объявление в газете, — усмехнулся Роумэн. — Воскресный выпуск аргентинской «Кларин»: что, мол, в Игуасу проживает штурмбанфюрер СС Лаурих, работающий ныне под фамилией Райфель, а к нему на связь едет член заграничной организации НСДАП Пол Ниче, он же Пауль Найджер, наделенный функциями инспектора, — по согласованию с центром.
Райфель расслабился — впервые за время всего разговора:
— Если вы знаете мою настоящую фамилию, мне легче разговаривать. Согласитесь, просьба нашего с вами общего друга написать сообщение о проделанной работе выглядит несколько странно.
— Каждый уровень к делу конспирации относится по-своему, — ответил Роумэн, посмотрев на портье; тот медленно выплыл из-за своего бюро и отправился к бару наливать новую порцию скотча. — Вы обязаны бояться слова написанного, а мне, увы, с ним только и приходится иметь дело... Так вот, о Штирлице, Ригельте и Шиббле. Центр интересует это дело. Расскажите мне подробно, желательно по часам: когда позвонил Ригельт из Рио, чтоон произнес, почувствовали ли вы в его голосе волнение? Панику? Растерянность?
— Волнения не было... Особого волнения, так будет точнее...
Портье поставил два стакана, сказав при этом обязательное «сеньорес». «В Испании бы непременно сказали „кабальерос“, — подумал Роумэн, — врожденное преклонение перед всадником. Действительно, на английский это слово переводится как „всадник“ или „наездник“; смешно, если бы в Нью-Йорке в кафе мне говорили, передавая тарелку с сандвичем, не „мистер“, а „всадник“! Сюжет для юмористического скетча».
— Принесите мне пива, — сказал Райфель, не глядя на портье, — только холодного.
— Да, сеньор.
Проводив взглядом его сутулую спину («Странно, такой молодой парень!»), раздраженно заметил:
— Обязательно принесет теплое. Они слышат только себя или же оратора на площади, все остальное проходит мимо них.
Роумэн посмотрел на часы; Райфель понял его:
— Нет, я бы не сказал, господин Ниче, что Киккель был особенно взволнован. Он просто очень настаивающе сказал, чтобы я немедленно, прямо сейчас, напечатал объявления о возможности уйти в сельву на охоту — с запоминающимся адресом — и развесил их в самых броских местах аэропорта.
— В связи с чем?
— Он не объяснил... — Райфель испытующе взглянул на Роумэна. — Да и потом это не по правилам...
— А звонить по телефону, по международному телефону, это по правилам? — голос Роумэна сделался металлическим. — У нас нет к вам никаких претензий, вы поступили верно, речь идет о том, что Ригельт завалил операцию, вот о чем идет речь...
— Неправда, господин Ниче. Мы передали информацию о том пансионате, где остановился объект наблюдения...
— Да?! В какое время?
— Как только Шиббл вернулся из Асунсьона.
— Вы получили подтверждение, что информация верная?
— Я и не должен был ее получать.
— А Ригельт должен! А тот мальчишка-индеец, которого он отправил за Штирлицем, перепродался! За гроши! И сказал Штирлицу, что «инглез» поручил ему смотреть за «сеньором», пока тот покупал себе костюм, брился, снимал комнату в другом пансионате и посещал здание почты! И после этого Штирлиц ушел! Мы не знаем, где он. Ясно вам, отчего от вас требуют письменного отчета?! Вы звонили по цепи? Или, надеюсь, поступили не как Ригельт, а по правилам?
— Я не могу отвечать за него... Он жил в «Александере»...
— Сделаете так, чтобы получить все его счета в отеле. Они должны хранить его счета. Принесете мне квитанции за оплату телефонных переговоров, там должны быть номера, по которым он звонил. Сделаете копию, оставьте ее себе, ясно?
— Да... Но где мне ее хранить? Я стараюсь соблюдать полнейшую легальность.
— Меня совершенно не интересует, где вы будете хранить копию. Закопайте в вашем складе. Спрячьте в сортире, мне все равно. Но если мой самолет грохнется в океан и я не пришлю вам открытки с видом Лиссабона, отправьте копию Ланхеру... Вместе с другими документами вашей фирмы... Соберите ворох бумаг, это не вызывает подозрений на почтовой таможне...
— Вызывает. Здесь все вызывает подозрение.
— Но ведь у вас есть контакты на границе?
— Да.
— Значит, отправите телеграммы в тот день и час, чтобы номера телефонов, по которым звонил Ригельт, — если он все же звонил — соответствовали датам отправки корреспонденции. Не мне вас учить азам ремесла.
— Хорошо.
— А что вы такой натянутый, Райфель? — Роумэн откинулся, полагая, что обопрется о спинку стула, и чуть не упал, забыв, что сидит на пне красного дерева. «Идиоты, за такой материал получили бы десять удобных кресел из сосны или пальмы, что за неповоротливость?! Совсем растеклись под солнцем, пошевелиться не хотят!».
— Я совершенно не натянутый, господин Ниче... Отнюдь... Просто все это несколько неожиданно...
«Я иду ощупью в полнейшей темноте, — подумал Роумэн. — Я могу провалиться в ихяму каждую секунду. Они умеют конспирировать, как никто другой. Пока что я, вроде бы, не сделал рокового шага, но я иду по краю обрыва, и первый же его конкретный вопрос будет сигналом тревоги, не пропустить бы».
— Если бы научились загодя планировать провалы, их бы не было. Увы, как правило, планируют победы, а не поражения, Райфель. Вы сможете выполнить мое поручение, скажем, к пяти часам?
— Постараюсь.
Роумэн понял, что именно сейчас настал тот момент, когда вспыхнул сигнал тревоги: «Этот эсэсовец не имеет права говорить „постараюсь“ посланцу из их вонючего центра, это не по их правилам, он пробуетменя. Или же я так и не понял в них ни черта».
Роумэн недоуменно обсмотрел собеседника, неторопливо поднялся, достал из кармана две долларовые монетки, бросил их на стол и, не попрощавшись, пошел к выходу.
Райфель догнал его возле двери, тронул за локоть:
— Господин Ниче, постарайтесь понять меня.
— Пусть этим занимается ваша жена, Райфель. У меня другие задачи. Если вы намерены покрывать Ригельта — так и скажите, а финтить со мной не надо, у меня мало времени и достаточно много дел, о которых я обязан отчитаться. И я отчитаюсь, уверяю вас. Я не умею подводить тех, кто отдает мне приказ и платит деньги.
— Господин Ниче, вы, как и я, понимаете, что писать отчет о работе и передавать его незнакомому человеку... Такого еще не было...
— А просьбы, вроде той, с которой к вам обратился Ригельт, случались и раньше?
— Нет, это было впервые, меня это тоже удивило, не скрою.
— Что из себя представляет Шиббл?
— Лондонский уголовник. Мы к нему обращаемся в редких случаях.
— Кто к нему обращался, кроме вас?
— Я думаю, Фройбах.
— Псевдонимы?
— Я знаю только один: Шнайдель.
— От кого он получил санкцию на обращение к чужому?
— Речь шла о переправке Зибера...
— Я спрашиваю, кто дал ему санкцию?
— Мне казалось, что он получ...
— Казалось? Или убеждены?
— Я не располагаю фактами.
— Он обсуждал с вами этот вопрос?
— Нет.
— Так и напишите: «Со мной вопрос о переправке Зибера не обсуждался, санкции получено не было, Фройбах обратился к Шибблу по собственной инициативе». Ясно?
— Да. Я понимаю.
— Понимает теоретик от математики! Я спросил: «Ясно»?
— Да, мне ясно.
— Нам в Европе приходится работать в условиях разрухи и террора. Германия лежит в руинах. Голод. Мы вынуждены скрываться и каждую минуту быть готовыми к выстрелу в спину! А вы здесь, видите ли, решили, что центрдалеко, и начали делать, что душе угодно, да?!
— Мне было приказано легализоваться и наладить бизнес. Я выполнил это задание. Придет другое — выполню и то.
— Приведете с собой Фройбаха... Ко мне, вечером...
— Да, но ведь он в Монте-Карло...
— По мне хоть в Париже. Сколько туда километров? Сто? Меньше? Достаньте машину и привезите его к восьми часам.
— Я не успею к восьми, его лодочная станция закрывается только в семь... Мы сможем приехать к девяти.
— Кто в Эльдорадо мог знать о звонке Ригельта? И вообще о Штирлице?
— Вальдман. Он приезжал к Ригельту, пока тот ждал возвращения Шиббла.
— Достаньте мне машину. Я не знаю, как вы это сделаете, но машина должна быть. Счет за нее передадите мне, предложите любые деньги. Как найти Вальдмана?
— Зоосад Вер-Майера. Он там живет постоянно, слева от дороги есть указатель.
— Ваш к нему пароль?
— «Заказанные вами генераторы находятся в пути, сейчас это дефицит в Европе».
— Отзыв?
— «Да, но в Канаде нет того сечения, которое мне нужно, поэтому приходится искать в Британии».
— Оставайтесь здесь, пишите отчет, можете сделать это моими чернилами, — Роумэн передал ему пузырек с симпатикой— раствором луковой эссенции, абсолютно незаметным между строками. — Фройбаха я навещу после визита к Вальдману. Пароль?
— «Нельзя ли организовать лов исключительно большой рыбы, поддающейся обработке в мастерской Хорхе, где делают чучела?» Отзыв: «Придется ждать до завтра, сегодня вода мутная, большая рыба не возьмет наживу».
— Каких-либо иных условных фраз нет?
— В случае, если вы решите принять на себя руководство этими людьми, назовите номер татуировки «братства» СС вашего шефа. Если она в сумме будет в два раза меньше моей, они перейдут в ваше подчинение... Какой, кстати, ваш номер?
— Дело в том, Райфель, что я никогда не состоял в СС. Никогда. Ясно? Я всегда выполнял личные поручения партайляйтера Боле. А номер моей членской карточки НСДАП запомните, может пригодиться: семьдесят две тысячи триста двадцать два.
«Штирлиц не зря назвал мне номер своего партийного удостоверения. То, что я сказал Райфелю на единицу больше, дела не изменит. Пусть ищет, если все же решится отправить запрос. Да, они до сих пор раздавлены страхом перед тем, кто стоит над ними; это хорошо — до поры; когда они наберут силу, будет плохо; слепая устремленная масса, готовая на все, лишенная права на вопрос, — штука страшная. На короткое время, понятно, потом развалятся, слепота общества — гарантия его гибели, но могут успеть такое натворить, что мир снова содрогнется...
...Через два дня Роумэн вернулся в Асунсьон, встретился со Штирлицем, передал ему информацию, которую смог получить в Игуасу, Эльдорадо и Монте-Карло, и сразу же вылетел в Лиссабон, понимая, что Грегори просто-напросто не сможет дольше держать в схоронеРигельта и Ланхера — слишком опасно.
Роумэн, Криста, Спарк (Лиссабон, декабрь сорок шестого)
Рекламы «охотничьих экспедиций», которая, по словам Штирлица, сразу же бросилась ему в глаза, не было. Девушка, сидевшая в бюро, объяснила, что эти объявления расклеивали только один раз, да и то без разрешения муниципалитета, самовольно: «Приехали ночью и расклеили по всем стенам за час до прибытия рейса из Рио, не срывать же при пассажирах?! Нет, с той поры больше не расклеивали, может, договорятся с властями, тогда другое дело, но все равно надо сделать щиты из фанеры, не портить же деревянные стены, клей у нас плохой, остаются желтые следы, некрасиво, а мы как-никак первый аргентинский город, на стыке границ с Парагваем и Бразилией, не престижно, согласитесь...»
До того, как отправиться к Райфелю в его склады, Роумэн заглянул в типографию, зашел к хозяину, сеньору Карлосу Эрмида Игуэрасу (выпаливает сто слов в минуту, усы нафабрены, закручены вверх по-кавалерийски, невероятно порывист в движениях, несостоявшийся репортер, мечтает о литературной карьере, выпустил свою книгу стихов тиражом в сто экземпляров, разослал всем друзьям, родственникам и в столичные газеты, ответа ни из одной не получил, рецензий, как ни ждал, не дождался). Поинтересовавшись, можно ли к сегодняшнему вечеру напечатать пять объявлений — оплата наличными, организация отдыха и рыбной ловли на Паране, — Роумэн заметил:
— За ценой не постою, начало бизнеса предполагает вложения.
— Размер? — сразу же спросил Игуэрас. — Я могу напечатать прекрасные объявления в два цвета, черный и синий, прекрасный шрифт, возможна переработка в рифмованном стиле, стоить будет ерунду, десять процентов от общего объема работы, довольно дороги воспроизведения фотографического материала, впрочем, и качество не слишком-то хорошее. Я всегда говорю правду в начале разговора, чтобы не было каких-либо недоразумений в конце; мы, аргентинцы, люди чести, прежде всего доверие друг к другу, согласитесь, что я прав?!
Дважды Роумэн пытался перебить сеньора Эрмида Игуэраса, но понял, что дело это безнадежное, — солист; ну, и слава богу, в таких только надо нащупатьнужную точку — скажут все, в чем заинтересован. Упоминание о «рифмованном стиле» помогло Роумэну верно построить разговор, он сразу же попросил хозяина подумать, как можно положить на стихи простой текст: «Желающие отрешиться от суеты могут провести три прекрасных дня на Паране, отдаваясь рыбалке и созерцанию сказочной тропической природы».
— Вообще-то вы довольно красиво сказали текст в прозе, — заметил сеньор Эрмида Игуэрас, но в глазах его уже зажегся алчный блеск творчества, и он подвинул к себе чистый лист бумаги. — Через пять минут я предложу вам варианты.
Роумэн достал свои «Лаки страйк», закурил, подумал, что бы сказала Криста об этом человеке (она давала поразительно точные и в высшей мере краткие характеристики, схватывая самую суть человека), закурил и задумался, как лучше поставить вопрос о том объявлении, что было расклеено в авиапорту: называть имя одного лишь Шиббла или Райфеля тоже? Впрочем, вероятно, хозяин сам назовет эти имена, надо только ждать, из него льется; как каждый поэт, он, видимо, алчет аудитории.
— Вот, — сказал сеньор Игуэрас; прошло не пять, а всего полторы минуты. — Извольте: «Кто хочет неги и покоя, объятий древней старины, кто хочет спать не сидя — стоя, рыбачьте в дельте Параны!» Как?
Роумэн понял, что сейчас самое время для сакраментальной фразы: «Неужели вы это сами сочинили прямо сейчас?» Ничто не делает поэта твоим другом, как открытая некомпетентнаялесть.
— Ах, ну, конечно, сам и прямо сейчас... Но это следствие той работы, — дон Карлос Эрмида Игуэрас постучал себя по лбу, а потом ткнул пальцем в сердце, — которая происходит здесь постоянно, даже во сне.
— Прекрасно, — повторил Роумэн, — просто не верится, что за одну минуту можно написать такие прекрасные строки... Только что вы подразумеваете под строкой «кто хочет спать не сидя — стоя»?
— Как это «что»?! Человек прибыл в Игуасу, вымотанный ритмом большого города, нарушение жизненно важных циклов организма, кишечник ни к черту, позывы появляются в самое неподходящее время, унизительное бурчание в животе, невозможность нормального сна, а ничто так не изводит, как бессонница, человек мечтает о часе сна, как о манне небесной, возможность уснуть на ходу, то есть стоя, кажется ему верхом счастья, — неужели не понятно?!
— Нет, нет, теперь я все понял, — Роумэн с трудом сдержал улыбку. — А вот как объяснить про дельту Параны? Она же в другом месте, людей может отпугнуть необходимость добираться до дельты...
— Во-первых, слово «дельта» можно набрать мелко, а «Парану» укрупнить. Во-вторых, если вас это смущает, я пишу просто, без искусов: «рыбачьте в водах Параны!» Пожалуйста! Но, поверьте, в словосочетании «дельта Параны» есть что-то магическое, притягивающее...
— Лучше все же оставим «воды Параны», — заметил Роумэн. — Сколько я вам должен?
— Сотня. Включая рифму. Десять объявлений — сотня. По-моему, это вполне по-божески. А где текст с адресом и телефоном вашей фирмы?
— Шиббл не рифмовал свой адрес? — усмехнулся Роумэн.
— Кто? — сеньор Эрмида Игуэрас нахмурился. — Шиббл? Почему он должен рифмовать свой адрес?
— Ну, его фирма... Они ведь пару недель назад печатали у вас такое же объявление...
— Это не он... Откуда у него деньги? Его фирма на грани банкротства. -Это печатал дон Мигель Райфель.
— Кто? Откуда он?
— Из фирмы по сбыту электротоваров. По-моему, сеньор Райфель перекупил фирму охотничьих экскурсий на корню, он здесь набирает силу, очень хваток... Но совершенно не понимает, как в рекламе важна рифма... Я здорово заработал, когда для фирмы «Дарвин» прорекламировал их крем в Буэнос-Айресе... Прислали текст: «Покупайте крем фирмы „Дарвин“». Лично я бы никогда не купил крем с таким названием. Во имя чего? Я понимаю — крем «Марлен Дитрих» или «Вивьен Ли». Ну, я и сочинил: «Не знал ни Дарвин и ни Брэм, как популярен этот крем! Сеньоры, помажьте им кожу и станьте лет на сто моложе!» Крем расхватали за неделю! О, рифма в рекламе — это золотое дно, прямой путь к человеческой памяти, вы же помните все детские стихи, не так ли?! Ждите, я вернусь с пробным оттиском через двадцать минут.
Роумэн поблагодарил, уплатил деньги и сказал, что придет за оттиском к вечеру, не горит; он узнал все, что ему было нужно.
...В отеле было пусто, ни одного человека, даже портье куда-то ушел из-за стойки. Обычно этот креол сидел, не отлучаясь, сосредоточенно ковыряя в носу, если в холле никого не было, а когда заходил случайный посетитель, лениво, но в то же время пристально его разглядывал, чтобы вечером было о чем поговорить с друзьями.
Ресторанчик был вынесен на улицу — столики стояли под соломенными крышами, вместо стульев — пни красного дерева, совершенно неподъемные; прейскурант был довольно скудный, печатали, видимо, в типографии сеньора Игуэраса, потому что под названием отеля «Сэнт Джордж» красовались строки: «Пьющий „Натураль де колониа“ не знает ни подагр, ни аллергии!» Сегодня давали пиво «Шнайдер де Санта-Фе», сопа негра 37, карнэ эн салса, арроз и эн салада 38, карнэ асада 39и хуго наранха 40— вот и все, не густо.
— Хорошо кормят в парижже «Пилинчо», — заметил Райфель, — хозяин дон Педро Рохо раньше был немцем, — он улыбнулся. — Забыл, бедняга, как делаются айсбайны, но прекрасно жарит мясо на огне. Если хотите, заглянем вечером.
— Спасибо, я не знаю еще, как у меня сложится вечер. Вот, это вам, — и Роумэн положил на стол конверт. — Если там есть что-то такое, что может наследить, — сожгите, об этом попросил тот, кто передал послание.
Райфель кивнул, вскрыл конверт, быстро прочитал письмо, снова кивнул, словно бы соглашаясь с написанным, и подвинул листок Роумэну.
— Зачем? Это же не мне адресовано, а вам, — Роумэн пожал плечами.
— Там указано, чтобы я и вас ознакомил с текстом.
— Да? Вообще-то я этого не люблю, знаете ли. Я получаю за свою работу деньги, выполняю то, что предписано, — и все. Чем меньше знаешь, тем лучше. А?
— Верно, — Райфель посмотрел на Роумэна иначе, чем раньше, глаза ожили, в них появился несколько недоумевающий, но, тем не менее, плохо скрываемый интерес к этому человеку: письмо Ланхера давало к тому основания.
Роумэн прочитал письмо и, так же как Райфель, недоумевающе пожал плечами: «Дорогой друг! Податель этого письма уполномочен проверить, как идет наш бизнес в регионе. Его рекомендации следует учесть. Человек компетентен в сфере бизнеса и деловых связей. По прочтении ознакомь его с текстом. Затем надлежит сделать то, что положено. Передай с ним отчет о работе филиалов фирмы по пути следования товаров к границе. Полное доверие! Эрнесто Ланхер, генеральный директор „Бытовая химия, краски и лаки“. Лиссабон».
Роумэн положил письмо в карман, снова закурил и, попросив появившегося портье принести два скотча, спросил:
— Ну?
— Почему вы не сожгли послание?
Роумэн усмехнулся:
— Здесь? На глазах у всех? Для чего же тогда строят сортиры в отелях и ресторанах?
— Давайте я пойду и сожгу в туалете.
— Я это тоже умею делать. Если я таскал письмо в кармане не один день и пока что ничего не случилось, оно полежит у меня еще полчаса.
— Тогда вы были один. А сейчас мы сидим вместе, сеньор Ниче.
— У вас есть какие-то основания для опасений? За вами смотрят?
— Нет... Мне так, во всяком случае, не кажется. Да и потом я пока в резерве, не за чем смотреть...
— А дело с Шибблом? Кто передал вам сообщение о необходимости срочно напечатать объявление?
— Киккель. Он позвонил мне из Рио.
— Это он дал вам указание расклеить объявления без согласования с местным муниципалитетом?
Райфель усмехнулся:
— Что, возникли какие-то осложнения? Я бы узнал, у меня тут хорошие связи.
— Если я задаю этот вопрос, значит, у меня есть к тому определенные основания.
— Значит, тем более необходима осторожность. Давайте-ка я сожгу этот листок.
«Не может быть, чтобы Спарк не сделал нотариальных копий, — подумал Роумэн. — Хотя вряд ли такое возможно в Португалии, фашизм, все нотариусы на крючке, текст — при всей его деловитости — тем не менее хранит в себе нечто непривычное, значит, лучше — от греха — поставить в известность тайную полицию. Но Спарк мог и обязан был сделать фото; в конечном счете графологическую экспертизу можно работать и по негативу».
— Валяйте, — Роумэн протянул Райфелю конверт, — если вам так будет спокойней.
— Нам, — поправил его Райфель. — Обоим.
Сунув конверт в карман, он отправился в туалет, там прочитал текст еще раз — в высшей мере внимательно. «Точки поставлены, запятые на месте, значит, все в порядке. Случись какой провал в цепи, Ланхер был бы обязан пропустить хоть одну из точек. Предпоследняя точка, правда, очень легкая, одно касание, но, тем не менее, это явная точка, и чернила те же. Странно, почему я должен писать отчет? Такого еще не было, — подумал Райфель (штурмбанфюрер СС Гуго Лаурих, рожден в Линце, до аншлюса Австрии работал в „пятерке“ Эйхмана с правом выхода на руководителя подполья НСДАП доктора Кальтенбруннера). — Я могу изложить этому Ниче на словах то, что его интересует, но зачем писать? Неужели снова начинается канцелярская мука? Разве мыслимо? Не может быть, чтобы мы уже так окрепли; архив — это риск; впрочем, фюрер организовал архив партии, когда мы были еще в подполье, ибо он верил. Посмотрим, как пойдет беседа, но что-то я не хочу ничего писать, не знаю почему, но к себе все же стоит прислушиваться».
Он вернулся; на столе стояли два высоких стакана со скотчем; лед уже растаял, жарища декабрьская, под сорок, вот-вот рождество, будут посыпать пальмы ватой, снега здесь никогда в жизни не видели. Зимой, в июле, температура падает до тридцати, это здесь называют холодом, температура воды всего двадцать четыре градуса, кто ж в такой ледяной купается?!
— Все в порядке, — сказал Райфель. — Теперь можно спокойно разговаривать.
— И раньше можно было спокойно этим заниматься, — усмехнулся Роумэн. — Пейте виски, пока оно не закипело.
«А если рискнуть и связаться с Лиссабоном, — подумал Райфель. — Что-то мне не очень нравится эта просьба Ланхера: почему я должен писать то, что храню в голове? Но я не имею права к нему звонить, это нарушение конспирации, только связник может осуществлять контакт; положение не из приятных; посмотрим, как этот Ниче — впрочем, какой он к черту Ниче, псевдоним, ясно, — станет вести разговор, надо постараться его открыть».
— Это местное виски? — спросил Райфель.
— Нет. Я попросил шотландское.
— Так и дадут! Конечно, это здешнее пойло, — Райфель понюхал стакан, — сразу можно отличить.
— Какая разница? И то, и другое — дерьмо. Если бы мы пили с вами в Шотландии, в деревенском доме — одно дело, а так... В какое время вам позвонил Риг... Киккель?
Райфель усмехнулся:
— Можете не поправляться, настоящая фамилия Киккеля мне знакома, как и вам...
— Разве вы тоже из Линца?
— Да. Кто вам сказал?
— Я прочитал объявление в газете, — усмехнулся Роумэн. — Воскресный выпуск аргентинской «Кларин»: что, мол, в Игуасу проживает штурмбанфюрер СС Лаурих, работающий ныне под фамилией Райфель, а к нему на связь едет член заграничной организации НСДАП Пол Ниче, он же Пауль Найджер, наделенный функциями инспектора, — по согласованию с центром.
Райфель расслабился — впервые за время всего разговора:
— Если вы знаете мою настоящую фамилию, мне легче разговаривать. Согласитесь, просьба нашего с вами общего друга написать сообщение о проделанной работе выглядит несколько странно.
— Каждый уровень к делу конспирации относится по-своему, — ответил Роумэн, посмотрев на портье; тот медленно выплыл из-за своего бюро и отправился к бару наливать новую порцию скотча. — Вы обязаны бояться слова написанного, а мне, увы, с ним только и приходится иметь дело... Так вот, о Штирлице, Ригельте и Шиббле. Центр интересует это дело. Расскажите мне подробно, желательно по часам: когда позвонил Ригельт из Рио, чтоон произнес, почувствовали ли вы в его голосе волнение? Панику? Растерянность?
— Волнения не было... Особого волнения, так будет точнее...
Портье поставил два стакана, сказав при этом обязательное «сеньорес». «В Испании бы непременно сказали „кабальерос“, — подумал Роумэн, — врожденное преклонение перед всадником. Действительно, на английский это слово переводится как „всадник“ или „наездник“; смешно, если бы в Нью-Йорке в кафе мне говорили, передавая тарелку с сандвичем, не „мистер“, а „всадник“! Сюжет для юмористического скетча».
— Принесите мне пива, — сказал Райфель, не глядя на портье, — только холодного.
— Да, сеньор.
Проводив взглядом его сутулую спину («Странно, такой молодой парень!»), раздраженно заметил:
— Обязательно принесет теплое. Они слышат только себя или же оратора на площади, все остальное проходит мимо них.
Роумэн посмотрел на часы; Райфель понял его:
— Нет, я бы не сказал, господин Ниче, что Киккель был особенно взволнован. Он просто очень настаивающе сказал, чтобы я немедленно, прямо сейчас, напечатал объявления о возможности уйти в сельву на охоту — с запоминающимся адресом — и развесил их в самых броских местах аэропорта.
— В связи с чем?
— Он не объяснил... — Райфель испытующе взглянул на Роумэна. — Да и потом это не по правилам...
— А звонить по телефону, по международному телефону, это по правилам? — голос Роумэна сделался металлическим. — У нас нет к вам никаких претензий, вы поступили верно, речь идет о том, что Ригельт завалил операцию, вот о чем идет речь...
— Неправда, господин Ниче. Мы передали информацию о том пансионате, где остановился объект наблюдения...
— Да?! В какое время?
— Как только Шиббл вернулся из Асунсьона.
— Вы получили подтверждение, что информация верная?
— Я и не должен был ее получать.
— А Ригельт должен! А тот мальчишка-индеец, которого он отправил за Штирлицем, перепродался! За гроши! И сказал Штирлицу, что «инглез» поручил ему смотреть за «сеньором», пока тот покупал себе костюм, брился, снимал комнату в другом пансионате и посещал здание почты! И после этого Штирлиц ушел! Мы не знаем, где он. Ясно вам, отчего от вас требуют письменного отчета?! Вы звонили по цепи? Или, надеюсь, поступили не как Ригельт, а по правилам?
— Я не могу отвечать за него... Он жил в «Александере»...
— Сделаете так, чтобы получить все его счета в отеле. Они должны хранить его счета. Принесете мне квитанции за оплату телефонных переговоров, там должны быть номера, по которым он звонил. Сделаете копию, оставьте ее себе, ясно?
— Да... Но где мне ее хранить? Я стараюсь соблюдать полнейшую легальность.
— Меня совершенно не интересует, где вы будете хранить копию. Закопайте в вашем складе. Спрячьте в сортире, мне все равно. Но если мой самолет грохнется в океан и я не пришлю вам открытки с видом Лиссабона, отправьте копию Ланхеру... Вместе с другими документами вашей фирмы... Соберите ворох бумаг, это не вызывает подозрений на почтовой таможне...
— Вызывает. Здесь все вызывает подозрение.
— Но ведь у вас есть контакты на границе?
— Да.
— Значит, отправите телеграммы в тот день и час, чтобы номера телефонов, по которым звонил Ригельт, — если он все же звонил — соответствовали датам отправки корреспонденции. Не мне вас учить азам ремесла.
— Хорошо.
— А что вы такой натянутый, Райфель? — Роумэн откинулся, полагая, что обопрется о спинку стула, и чуть не упал, забыв, что сидит на пне красного дерева. «Идиоты, за такой материал получили бы десять удобных кресел из сосны или пальмы, что за неповоротливость?! Совсем растеклись под солнцем, пошевелиться не хотят!».
— Я совершенно не натянутый, господин Ниче... Отнюдь... Просто все это несколько неожиданно...
«Я иду ощупью в полнейшей темноте, — подумал Роумэн. — Я могу провалиться в ихяму каждую секунду. Они умеют конспирировать, как никто другой. Пока что я, вроде бы, не сделал рокового шага, но я иду по краю обрыва, и первый же его конкретный вопрос будет сигналом тревоги, не пропустить бы».
— Если бы научились загодя планировать провалы, их бы не было. Увы, как правило, планируют победы, а не поражения, Райфель. Вы сможете выполнить мое поручение, скажем, к пяти часам?
— Постараюсь.
Роумэн понял, что именно сейчас настал тот момент, когда вспыхнул сигнал тревоги: «Этот эсэсовец не имеет права говорить „постараюсь“ посланцу из их вонючего центра, это не по их правилам, он пробуетменя. Или же я так и не понял в них ни черта».
Роумэн недоуменно обсмотрел собеседника, неторопливо поднялся, достал из кармана две долларовые монетки, бросил их на стол и, не попрощавшись, пошел к выходу.
Райфель догнал его возле двери, тронул за локоть:
— Господин Ниче, постарайтесь понять меня.
— Пусть этим занимается ваша жена, Райфель. У меня другие задачи. Если вы намерены покрывать Ригельта — так и скажите, а финтить со мной не надо, у меня мало времени и достаточно много дел, о которых я обязан отчитаться. И я отчитаюсь, уверяю вас. Я не умею подводить тех, кто отдает мне приказ и платит деньги.
— Господин Ниче, вы, как и я, понимаете, что писать отчет о работе и передавать его незнакомому человеку... Такого еще не было...
— А просьбы, вроде той, с которой к вам обратился Ригельт, случались и раньше?
— Нет, это было впервые, меня это тоже удивило, не скрою.
— Что из себя представляет Шиббл?
— Лондонский уголовник. Мы к нему обращаемся в редких случаях.
— Кто к нему обращался, кроме вас?
— Я думаю, Фройбах.
— Псевдонимы?
— Я знаю только один: Шнайдель.
— От кого он получил санкцию на обращение к чужому?
— Речь шла о переправке Зибера...
— Я спрашиваю, кто дал ему санкцию?
— Мне казалось, что он получ...
— Казалось? Или убеждены?
— Я не располагаю фактами.
— Он обсуждал с вами этот вопрос?
— Нет.
— Так и напишите: «Со мной вопрос о переправке Зибера не обсуждался, санкции получено не было, Фройбах обратился к Шибблу по собственной инициативе». Ясно?
— Да. Я понимаю.
— Понимает теоретик от математики! Я спросил: «Ясно»?
— Да, мне ясно.
— Нам в Европе приходится работать в условиях разрухи и террора. Германия лежит в руинах. Голод. Мы вынуждены скрываться и каждую минуту быть готовыми к выстрелу в спину! А вы здесь, видите ли, решили, что центрдалеко, и начали делать, что душе угодно, да?!
— Мне было приказано легализоваться и наладить бизнес. Я выполнил это задание. Придет другое — выполню и то.
— Приведете с собой Фройбаха... Ко мне, вечером...
— Да, но ведь он в Монте-Карло...
— По мне хоть в Париже. Сколько туда километров? Сто? Меньше? Достаньте машину и привезите его к восьми часам.
— Я не успею к восьми, его лодочная станция закрывается только в семь... Мы сможем приехать к девяти.
— Кто в Эльдорадо мог знать о звонке Ригельта? И вообще о Штирлице?
— Вальдман. Он приезжал к Ригельту, пока тот ждал возвращения Шиббла.
— Достаньте мне машину. Я не знаю, как вы это сделаете, но машина должна быть. Счет за нее передадите мне, предложите любые деньги. Как найти Вальдмана?
— Зоосад Вер-Майера. Он там живет постоянно, слева от дороги есть указатель.
— Ваш к нему пароль?
— «Заказанные вами генераторы находятся в пути, сейчас это дефицит в Европе».
— Отзыв?
— «Да, но в Канаде нет того сечения, которое мне нужно, поэтому приходится искать в Британии».
— Оставайтесь здесь, пишите отчет, можете сделать это моими чернилами, — Роумэн передал ему пузырек с симпатикой— раствором луковой эссенции, абсолютно незаметным между строками. — Фройбаха я навещу после визита к Вальдману. Пароль?
— «Нельзя ли организовать лов исключительно большой рыбы, поддающейся обработке в мастерской Хорхе, где делают чучела?» Отзыв: «Придется ждать до завтра, сегодня вода мутная, большая рыба не возьмет наживу».
— Каких-либо иных условных фраз нет?
— В случае, если вы решите принять на себя руководство этими людьми, назовите номер татуировки «братства» СС вашего шефа. Если она в сумме будет в два раза меньше моей, они перейдут в ваше подчинение... Какой, кстати, ваш номер?
— Дело в том, Райфель, что я никогда не состоял в СС. Никогда. Ясно? Я всегда выполнял личные поручения партайляйтера Боле. А номер моей членской карточки НСДАП запомните, может пригодиться: семьдесят две тысячи триста двадцать два.
«Штирлиц не зря назвал мне номер своего партийного удостоверения. То, что я сказал Райфелю на единицу больше, дела не изменит. Пусть ищет, если все же решится отправить запрос. Да, они до сих пор раздавлены страхом перед тем, кто стоит над ними; это хорошо — до поры; когда они наберут силу, будет плохо; слепая устремленная масса, готовая на все, лишенная права на вопрос, — штука страшная. На короткое время, понятно, потом развалятся, слепота общества — гарантия его гибели, но могут успеть такое натворить, что мир снова содрогнется...
...Через два дня Роумэн вернулся в Асунсьон, встретился со Штирлицем, передал ему информацию, которую смог получить в Игуасу, Эльдорадо и Монте-Карло, и сразу же вылетел в Лиссабон, понимая, что Грегори просто-напросто не сможет дольше держать в схоронеРигельта и Ланхера — слишком опасно.
Роумэн, Криста, Спарк (Лиссабон, декабрь сорок шестого)
Пансионат «Пингвин» оказался небольшим красивым особняком в довольно запущенном парке, на спуске к реке. Роумэн подъехал на автобусе к центральной площади, затерялся в шумной толпе (близилось рождество, магазины работали до девяти часов вечера, чтобы люди успели загодя присмотреть подарки), дважды проверился в салоне готового платья и лавочке, где торговали игрушками, но ни того парня, которого ему по памяти нарисовал в Асунсьоне Штирлиц («Он вас
топчет, поверьте мне, но он не знает, что за вами смотрит кто-то еще; я того, второго, определить не смог, видимо, агент очень высокой квалификации»), ни кого-то еще, холодноглазого, упершегося в спину
стоячимиглазами, не было. «Или я не заметил его, — сказал себе Роумэн. — И в самолете — я не зря поменял рейс в Рио — тоже не было никого подозрительного; тем не менее надо взять такси, посмотреть, нет ли кого сзади, поменять на другое, а потом, отдав заранее деньги шоферу, перескочить на трамвай, — только после этого я вправе идти к Кристе».
(Именно то, что он выпрыгнул из такси, отдав заранее деньги шоферу, спасло его от «хвоста»; его вели с первой же минуты, как он прилетел в Лиссабон. Джек Эр сообщил, что Роумэн приобрел билет со сменой рейса человеку, который ждал его в аэропорту Асунсьона; сам он получил приказ взять в наблюдение Штирлица; Роумэна же в Лиссабоне подхватилачастная детективная контора — наняло представительство ИТТ; объекта столь высокой квалификации не чаяли встретить, особенно когда он выскочил на ходу из вагона трамвая и скрылся в проходном дворе.)
Роумэн надел очки, которые заметно меняли его внешность (подсказал Штирлиц), спрятал свои седые пряди, столь заметные каждому, кто встречал его, под кепи, которое надвинул на лоб, и вошел в дверь пансионата, зажав в руке — так, чтобы видел портье, — трубку-носогрейку: это легко запоминается, пусть себе ищут человека с трубкой — на здоровье!
(Именно то, что он выпрыгнул из такси, отдав заранее деньги шоферу, спасло его от «хвоста»; его вели с первой же минуты, как он прилетел в Лиссабон. Джек Эр сообщил, что Роумэн приобрел билет со сменой рейса человеку, который ждал его в аэропорту Асунсьона; сам он получил приказ взять в наблюдение Штирлица; Роумэна же в Лиссабоне подхватилачастная детективная контора — наняло представительство ИТТ; объекта столь высокой квалификации не чаяли встретить, особенно когда он выскочил на ходу из вагона трамвая и скрылся в проходном дворе.)
Роумэн надел очки, которые заметно меняли его внешность (подсказал Штирлиц), спрятал свои седые пряди, столь заметные каждому, кто встречал его, под кепи, которое надвинул на лоб, и вошел в дверь пансионата, зажав в руке — так, чтобы видел портье, — трубку-носогрейку: это легко запоминается, пусть себе ищут человека с трубкой — на здоровье!