Страница:
— Вам нужен компаньон... Начинать компаньонство со лжи? И потом я хочу познать судьбу континента, действительно хочу... Очень не любите американцев?
— Каждому в отдельности — симпатизирую, милые, доверчивые дети, а всех вместе — боюсь. Какая-то слепая устремленность дела, сплошная духовная бронированность... Что вас привело в Кордову, че?
— Я же сказал: желание познать судьбу континента... Я филолог, моя специальность — немецкий и испанский языки, чуть-чуть понимаю по-польски...
— Здесь неподалеку живет поляк, дон Эухенио Запаньский, вполне милый человек...
— Кто по профессии?
— Ассенизатор. Прибыльное дело, в дерьме он открыл золотое дно... Где учили немецкий?
— В Берлинском университете.
— Очень престижно. Кстати, университет в Кордове тоже был открыт в семнадцатом веке, великолепная библиотека, удивительный архив, совершенно не проработанный. Там есть целая подборка: «Немцы в Аргентине», однако никому ни до чего нет дела, только бизнес, вернее, его зыбкая тень, погоня за иллюзией. Женаты?
— Нет.
— И никогда не были?
— Нет.
— Значит, как и я, лишены счастья отцовства, че?
— Да, — чуть поколебавшись, ответил Штирлиц. — Лишен.
— Но у вас были дети? Просто вы их мало видели?
— Вы меня верно поняли.
— Вам неприятно об этом говорить, дон Макс?
— Горько.
— Сколько вам лет?
— Сорок шесть, дон Хосе.
— Выглядите значительно старше.
— Зато умру здоровым.
— Постучите по дереву, че.
Штирлиц прикоснулся к старинному столу, побарабанил по нему пальцами:
— Ничто так легко не угадывается, как возраст дерева.
— Возраст моды, — поправил профессор. — Дерево старше моды. Этот стол начала девятнадцатого века, но дерево, я полагаю, вылеживалось лет двадцать, лучшая чилийская порода... Кстати, искусство мебельного производства здесь налаживали швейцарские и немецкие иммигранты... В Кордове живет дон Клаус Манрат, потомок первых иммигрантов из Швабии, лучший краснодеревщик континента...
Штирлиц кивнул, поинтересовался:
— Вы что предпочитаете в компаньоне: слушателя или развлекателя?
— Конечно, слушателя, — улыбнулся, наконец, Оренья. — Где вы встречали старика, лишенного лихорадочного желания научить человечество уму-разуму? Сколько сможете платить за комнату?
— Я бы не сказал, что я состоятельный «гринго», — ответил Штирлиц. — Чем меньше, тем, конечно, лучше...
— Скажем, сто пятьдесят песо в месяц? Это вас устроит? Еду будем готовить попеременно, через день. Рыба крайне дорога, не обещаю, а мясо у нас самое дешевое в мире, на доллар можно купить килограмм, всего в два раза дороже батона. Мясо, зелень, хлеб и вино. Устраивает, дон Макс?
— Еще как, дон Хосе!
— Идите осматривайте свою комнату, полагаю, она вам понравится. Но прекраснее всего мое патио, здесь так прекрасно под солнцем, тишина и пахнет спелым виноградом — даже весной. Если вас станут убеждать, что виноград не имеет запаха, — не верьте, чушь и нежелание видеть окрест себя прекрасное.
— Запах ощущают, профессор.
— Неверно. Ассоциативно вы видите громадную, светящуюся изнутри желто-зеленую гроздь, угадывая на плодах капли дождя, они подобны следам от слез на щеках загорелого карапуза, потерявшего мячик...
— Как вы прекрасно сказали... Это строка из хорошей поэзии...
— О, че, если б я обладал поэтическим даром! Каждый латиноамериканец считает себя поэтом, и это главное заблуждение наших народов. Поэзия — удел избранников, сладостная трагедия индивида.
— Я обязательно должен зарегистрироваться в полиции? — спросил Штирлиц.
— Зачем? — профессор пожал плечами. — Если вы не контрабандист, живите себе на здоровье, нет большей гнусности, чем общение с людьми в мундирах...
Назавтра Штирлиц отправился в библиотеку университета, передал хранителю архива дону Эрнандесу записку от профессора Оренья, получил запыленные папки с документами, посвященными немцам в Аргентине, и погрузился, наконец, в свое привычное, давно, впрочем, забытое состояние: прикосновение к листам бумаги, испещренным словами, таящими в себе правду и ложь — одновременно, ибо в каждом факте сосуществует истина и фантазия, расхожее мнение и свидетельство очевидца.
В документации, подобранной, как показалось Штирлицу, весьма квалифицированно, утверждалось — со ссылкой на секретные архивы португальского двора, — что в команде Магеллана было много немцев, среди которых выделялись Ганс Варгу (в корабельном журнале его называли «мастер Ансе»; был командиром артиллерии на шхуне «Консепсьон») и помощник капитана на «Виктории» Йорг. В сноске, написанной готикой, не подтвержденной ссылкой на источники, подчеркивалось, что именно немец и воскликнул ту знаменитую фразу, которая определила открытие Нового Света: «Монте виде!» — что значит: «Вижу гору!» Отсюда — «Монтевидео», столица Уругвая; обозначено немцем, им сюда и дорога!
Особенно много страниц — в связи с экспедициями в Южную Америку — было уделено перечислению блюд в аристократическом дворе Нюрнберга: «Впервые в Европе именно здесь в середине шестнадцатого века (1519 — 1525 годы) мы находим первое упоминание об американском „перце“, „форели с шафраном“, „южных пряностях“. Уже с конца пятнадцатого века немецкие купцы из Равенсбурга Фуггер и Вельсер начали широкие торговые связи с Испанией и Португалией. Якоб Фуггер вкладывал деньги в горные предприятия Тироля, Венгрии, снабжал золотыми монетами папскую курию; именно он финансировал избрание на императорский трон Карла Пятого (это стоило ему семь миллионов золотых франков), именно он первым в Европе, утверждалось в документе, начал последовательную южноамериканскую экономическую политику, именно ему принадлежит концепция колониальнойторговли со вновь открытым континентом.
Несмотря на то, что экспедиция в направлении Моллукских островов, которую финансировали Фуггер и Вельсер, кончилась неудачей и Вельсер, не пережив катастрофы, умер, племянник Антон продолжил дело Фуггера вместе с испанцами; благодаря ему первый немец Ганс Брунбергер достиг берегов Аргентины и основал здесь первую немецкую семью, — и было это в 1526 году! Именно Антон Фуггер был первым европейцем, который начал освоение индейского континента — от Чинчи в Перу до Магелланова пролива и Чили. Трудно сказать, почему он расстался с конкистадором Писсаро в 1531 году; может быть, не обладал столь железными нервами, как его покойный дядя? Это вполне можно допустить, если пристально вглядеться в те его портреты, что сделаны Гольбейном и Гансом Малером, — размытость форм рта вполне предполагала в нем мягкость, невозможную для настоящего политика, посвятившего себя открытию для нации нового, совершенно еще необжитого континента. Антон избрал свой путь: он принял участие в открытии как Патагонии, так и Пампы: Пусть другие ищут Серебряные Горы; я хочу найти всего лишь плодородные земли". Прекрасная мысль, которую надо было подтвердить твердостью; увы, это ему не было суждено свершить.
В экспедиции дона Педро Мендосы по реке Ла Плата приняли участие уже восемьдесят немцев. Каждому понятно, что так называемые «австрийцы» и «нидерландцы», упоминаемые в летописях, на самом деле были саксонцами и выходцами из Бремена».
Это замечание насторожило Штирлица, пахнуло той «немецкостью», которую так пропагандировали в рейхе.
«...Нужно всегда помнить, что одним из создателей столицы Буэнос-Айреса был сын бургомистра Штраубингера — двадцатипятилетний Утц Шмидль. Прибыл он туда на корабле, который был построен и оснащен на деньги банкира из Аугсбурга г-на Себастиана Нейтара. (Попытки представить его „французом Нейтаром“ являются — что очевидно каждому непредубежденному исследователю — попытками враждебной историографической науки принизить величие нации немцев и скорее всего принадлежат перу тех „историков“, чья работа финансировалась евреями.) Именно ариец Шмидль первым построил европейский дом в Мендосе и поставил ограду вокруг европейского кладбища в Буэнос-Айресе — на месте нынешнего парка Лесама.
Но мы не вправе закрывать глаза на ошибку, допущенную Шмидлем и его товарищами, когда они совершили неподготовленную экспедицию против индейцев. В отместку город был осажден, жители съели всех кошек и собак, потом стали поедать трупы... Тем не менее после снятия осады немцы поднялись по Паране и основали первую христианскую обитель «Нуэва Эсперанса». Затем Шмидль принял участие в экспедиции в Парагвай и участвовал в сражении против гуарани, когда две тысячи индейцев погибли, убив при этом всего девятнадцать испанцев; ни один немец из тех, что несли цивилизацию в глубь континента, не пострадал».
...Штирлиц оторвался от рукописи. «Ишь, — подумал он, — а ведь это настоящая программа принадлежности Латинской Америки — особенно Аргентины, Чили, Перу и Парагвая — немцам; чувствуется рука экспертов Геббельса; его научные консультанты проводили дни и ночи в совещаниях с людьми Альфреда Розенберга и Гиммлера, которые разрабатывали эталонарийца. Много хлопот было с итальянцами, никак не укладывались в утвержденное представление о сверхчеловеке, — иная форма черепа, оттопыренные уши, нечто, пугающе похожее на семитов; надо было обосновать то, что с точки зрения науки обосновать невозможно. Но что такое наука в условиях тоталитарной диктатуры, базировавшейся на расовой теории? ! Как угодно, любым путем — все допустимо — следует доказать дикость славян, их окраинность, темноту, неспособность сказать свое слово в литературе, музыке, живописи; варвары, раскосые скифы; евреи еще хуже, паразиты на теле мировой культуры и науки: все эти Канты, Спинозы, Эйнштейны на самом деле «шаманы» и «трясуны», не говоря уже о Корбюзье и ему подобных. Французы дали миру легковесность, их литература порочна и рассчитана на слабых мужчин; что касается англичан, то надо еще решить меру влияния саксов на их менталитет. Примат немцев во всем и везде! Всякий гений — если проследить его генеалогию — так или иначе несет в себе великое таинство немецкой крови! Швеция и Норвегия — просто-напросто отвалившиесярайоны великогерманской империи, не говоря уже о Нидерландах. Главное — заявить право собственности на страну, народ, личность; доказательства найдутся позже; действие, прежде всего действие, мотивировка его необходимости будет придумана в министерстве реяхспропаганды! Эк ведь куда копают, — подумал Штирлиц, — как обосновывают историей право на будущее! Так вот почему такое массовое бегство нацистов именно сюда, в Латинскую Америку! Земля обетованная, открытая немцами, — вот в чем дело!»
«Район Ла Плата, — Штирлиц продолжил чтение материала, — не может считаться иной землей, кроме как европейской; любая другая теория есть надругательство над историей; столкновение нового и старого всегда конфликтно, но угодно прогрессу: немцы должны были прийти на дикие земли индейцев и придать испанским конкистадорам необходимую созидательную дисциплину. Они сполна выполнили свой долг перед человечеством. Не будем забывать, что еще до Америго Веспуччи именно немцы Матиас Рингман и географ Мартин Вальдзеемюллер уже сказали свое слово, нанеся на географические карты контуры новых земель!
Именно немецкие, а не какие-либо другие, миссионеры-иезуиты первыми прибыли в Буэнос-Айрес, чтобы начать оттуда свой просветительский путь по таинственному континенту; в Буэнос-Айресе поначалу было десять тысяч жителей; множество из них являлись немцами, именно этот фактор придал динамику градостроительству; становление города проходило в острой, хотя и не всегда заметной, борьбе с испанскими грандами, которые категорически запрещали жителям города торговать как с Бразилией, так и с неиспаноговорящей Европой. Несмотря на это, «фламандцы» (на самом деле немцы) Лука и Александр Конрад все же смогли получить у досточтимого испанского губернатора Эрнандариаса разрешение на постановку мельницы; осознав, что испанцы чинят препятствие немецкому созидательному духу, немецкие миссионеры-иезуиты внесли далеко еще не оцененную лепту в окультуривание вновь открытых земель. Одним из наших первых миссионеров был патер Зепп; он прошел сельву, населенную индейцами гуарани, вплоть до Боливии, поставил тридцать иезуитских миссий и открыл в Буэнос-Айресе церковь Нуэстра Сеньора дель Пилар. Именно он, Антон Зепп, открыл здесь школы, детские сады, музыкальные училища, именно он издал прекрасную книгу о природе Парагвая.
Столь же громадный вклад в колонизацию этого региона, который столь многим обязан немцам, нашей культуре, созидательному таланту и врожденной настойчивости, был патер Флориан Бауке из Силезии. Рожденный в Винциге, район Воллау, он принес с собою в Латинскую Америку научные знания; при этом очевидцы говорят о нем как об одном из самых веселых людей, которых им когда-либо приходилось встречать в жизни. Он начал свой путь по югу Америки из Колониа Санктиссими Сакраменти (ныне город Колониа). Он был первым миссионером, пришедшим из Буэнос-Айреса в Кордову; оттуда он отправился в Санта-Фе. Здесь и в других миссиях он сразу же организовывал хоры; его флейты, скрипки и арфы пошли отсюда по всему континенту. Когда в Сан Ксавьере его посетил брат по ордену австрийский патер Брингель, он во всеуслышание заявил: «Вы настоящий пруссак, ибо сделали не меньше, чем ваш единокровец Фридрих Великий». А как много принес обитателям этих земель, обжитых немцами, патер Мартин Добрицхофер! Вся Парана знала этого благороднейшего человека, прожившего там с 1726 по 1769 год! Из Буэнос-Айреса в Парагвай — только в один Парагвай! — отправилось более ста отцов-иезуитов. Баварец Иозеф Шмидт, Иоханес Краус из Пильзеня, Карл Франк из Инсбрука, Иохан Неуман из Вены... Патер Сигизмунд Апрегер произнес вещие слова: «Если бы не было немецких миссионеров, не было бы ни Аргентины, ни Парагвая, ни Чили с Боливией!» Воистину так! В семнадцатом веке Ла Плата имела сто семьдесят тысяч жителей, тогда как Лондон в это же время (пора Елизаветы) насчитывал всего сто пятьдесят две тысячи обитателей! Именно в пору расцвета этого района туда и прибыл Захариас Хелмс, и было это уже в 1789 году: «В то время как испанцы давят на индейцев, мы, немцы, должны предпринять все, чтобы наладить с ними добрые отношения, развивая торговлю и обучая их ремеслу!» И — сразу же отправился в Кордову, где тогда жило полторы тысячи испанцев и креолов и около четырех тысяч черных рабов; именно там он начал разработку минеральных ископаемых, — и здесь немец впереди! Отсюда он начал продвижение в Боливию — в Ла Пас и Перу; повсюду его люди ставилигорное дело и лаборатории. Он, а не американцы, начал впервые в мире разрабатывать коку, организовал плантации и выпустил напиток под таким названием. Разговоры о том, что он был «евреем», следует считать отвратительной клеветой на выдающегося немца. А сколь много сделал для Аргентины Таддеус Хенке?! Крушение испанского владычества под ударами Наполеона и Британии открыло новые возможности для германской устремленности в Южную Америку. Нельзя не сказать, что в ту пору немцы проводили совершенно блистательную разведывательную работу, анализируя активность французских агрессоров в попытках глобального проникновения на американский юг: было бы преступлением против континента допустить туда бунтарство революционной мысли, требовавшей радикальных перемен и равенства, которое — по вполне понятным причинам — было невозможно между индейцами и европейскими колонистами. Эдуард Кайлитц Фрейер фон Хольмберг, австриец, служивший в прусской армии, был одним из выдающихся борцов против Первого консула, а затем императора Наполеона. С помощью британского лорда Файва он отправился в Буэнос-Айрес на шхуне «Хорхе Каннингс» — вместе с полковником Хосе де Сан-Мартином и Карлосом де Алвеаром — бороться против испанского колониализма. Один из повстанцев, известный генерал Бельграно, дал Хольмбергу должность командующего артиллерией. Да, у него было много врагов среди повстанцев, оттого что он требовал дисциплины, которую кое-кто называл «палочной», однако без его помощи юг Америки не завоевал бы независимости. Еще придет время — и настоящая, а не фальсифицированная история скажет свое слово о его руководящей роли в борьбе армии против испанцев, как и о его соратниках — Георге Видте из Страссбурга и Мартине Гуемюсе, командовавшем бригадой гаучо на северном фронте. Именно герои немецкого оружия открыли двери на юг Америки немецким коммерсантам и промышленникам.
Благодаря тому, что мы завоевали право на создание своих поселений, называемых немецкими колониями, во время войны Аргентины с Бразилией было создано первое немецкое соединение на земле Южной Америки в количестве тысячи ружей — «Иностранное братство»».
Штирлиц откинулся на спинку стула, полез за сигаретами; курить, понятно, не стал — библиотека. «Так вот почему возник здесь Эрнст Рэм, — подумал он, — который пришел сюда сто лет спустя; это — не случайность, как казалось всем в рейхе, не бегство от преследования веймарской полиции, а расширениеплацдарма, первый шаг в гитлеровской геополитике. Воистину, «век живи, век учись, а дураком помрешь»...»
Он снова углубился в чтение, заставляя себя не заглядывать в конец рукописи: «Интересно, каким годом она обрывается? Если сюда включена немецкая активность времен войны, тогда я получил поразительный материал: именно экономические связи помогут мне воссоздать хотя бы предположительную схемутропы, по которой идут наци; они не любят начинать с чистого листа, они привыкли использовать то, что было заложено раньше».
«Немцы принесли в Аргентину практически все ремесла, — продолжил он чтение документа. — Из Чакариты, немецкого района, самого прекрасного во всей округе, вышел коннозаводчик Петер Бест; Адам Михель создал лучшую мельницу; Мартин Кениг сделался лучшим сапожным мастером; Иоханес Хагнер поставил лучшую кондитерскую; Ханс Брак открыл в городе лучшие кафе; Ханс Шерер впервые открыл самую уютную гостиницу (ныне угол улиц Бартоломео Митре и Леонардо Алем). Даже пианино здесь первыми начали делать немцы во главе с Фалкенбергом, не говоря уже о первом человеке, выпустившем адресную книгу (Готтхелф Райнике из Фрейберга в Саксонии), которая была напечатана в типографии Рудольфа Кратценштайна из Ольденбурга. Позже Отто Бемберг из Кельна организовал в Аргентине первые мощные фабрики, и за это был назначен аргентинским консулом в Париже, получив доступ к высшим секретам государства: именно он открыл путь немецким колонистам к необжитым берегам реки Параны. Уже в середине прошлого века мы начали издавать в Аргентине немецкую газету „Фрайе прессе“, организовав при этом ее испанское издание „Пренса либре“.
Если в Соединенные Штаты — с 1820 по 1928 год — приехало тридцать семь миллионов иммигрантов, то шесть миллионов из них были немцами; в сравнительных цифрах — по отношению к Аргентине — их было еще больше. Это так, ибо и Санта-Фе, и Эсперансу, и Энтре Риос обживали именно немецкие колонисты. Поэтому, когда Германия разгромила Францию под водительством Бисмарка, немцы в Аргентине стали организовываться в немецкие союзы: «Родина прежде всего! Кровь зовет!» Становление единого немецкого государства придало немецким колонистам еще больше динамизма. Ведь именно немец в конце прошлого века создал в Аргентине первый автомобиль; лаки — Фелиппе Шварц; парфюмерию — Ледерер; мясные консервы — Александр Дауль и Хельмут Толе; микроскопы — Онон и Шнабль.
Немцы же начали освоение Анд на границе с Чили, вышли к Тихому океану в районе Пуэрто Монт, обжили горные районы, открыли путь в бескрайние поля Патагонии, подготовив, таким образом, освоение Огненной Земли. Мы никогда не забудем, что городу на берегу сказочного и таинственного озера Науэль-Уапи дано имя Сан-Карлос де Барилоче не кем-либо, а именно немцем Карлом Видерхольдом. Наиболее плодородные долины Рио-Негро и Рио-Колорадо обжиты немцами; Кордильеры обжиты нами же: в крошечных, затерявшихся в ущельях деревушках варят немецкое пиво и угощают немецкими сосисками — родина продолжаетсяи в Аргентине! И даже горный курорт в Барилоче с его лыжными спусками организовали мы, немцы, — первыми на территории Южной Америки!
Именно мы, немцы, научили местное население культурной работе на плантациях уникального чая матэ-йерба в северной провинции Мисионес; именно мы — в этом некогда безлюдном крае — создали в 1931 году наши поселения Монте-Карло, Эльдорадо, да и сам город Посадас. К чести немцев следует отметить, что школы здесь работают немецкие, в больницах сестры и врачи говорят на нашем языке, а в магазинах вас обслуживают так, как это принято в Мюнхене или Штутгарте.
А кто обжилМендосу и Сан Хуан?!
А кто построил автомобильную промышленность Кордовы? Где, как не здесь, функционируют немецкие институты, школы, детские сады, церкви?! Где, как не здесь, работают Институт Гете, книжные магазины и клубы?!
А разве не мы, немцы, создали в горных окрестностях Кордовы такие прекрасные поселки, как Ла Фальда, «Вилла Хенераль Бельграно», Ла Пас?! А разве не немецкий офицер Роберт Балке построил отель «Эден» в Ла Фальда?! Разве не здесь собирались самые выдающиеся инженеры и ученые Аргентины (в основном немцы) на свои конференции, посвященные развитию индустрии этой страны?! А разве выдающийся ботаник Ганс Сект не живет и поныне в Кордове, являясь самым признанным корифеем науки?! А разве замечательные физики Эмиль Бозе, Рихард Ганс, Фриц Филхеллер не были создателями стройной научной теории и организаторами первых научных центров Аргентины?!»
«Стоп, — споткнулся Штирлиц и прочитал фамилии еще раз. — Но ведь когда гестапо арестовало Рунге и Холтофф мучал его бесконечными допросами, несколько раз всплывала фамилия „атомщика“ Филхеллера. Неужели он был десантировансюда во время войны? Не может быть! Мне помнится, речь тогда шла о теоретике; значит, здесь не занимались, просто не могли заниматься расчетами атомной бомбы, зачем им, для какой цели?! Аргентина — в качестве прикрытия? Ах, да о чем я, — прервал он себя. — Ведь если в этих документах есть хотя бы четверть правды, тогда, значит, вся Аргентина пронизана немецкой сетью!»
Он посмотрел последние страницы; много говорилось о немецких фильмах начала сороковых годов, о концертах музыкантов, о новых немецких фабриках, но ни слова о «ФА», то есть о той организации, про которую ему позволилиузнать в Испании, — тайном опорном пункте НСДАП на юге континента «Феррокарилес алеманес».
...Директор библиотеки заметил:
— Вы умеете работать с архивными документами, дон Максимо (профессор написал его имя именно так — «Максимо»: «Знаете, „Макс“ будет настораживать, нашинемцы здорово помогли в организациинелюбви к янки, — все же союзники коммунистов в войне против любимой здесь Германии; право, будьте лучше нашим «Максимо», чем американским «Максом», мы ценим испанцев, несмотря на то, что всего сто двадцать лет назад воевали против них, как против самых жестоких колониальных угнетателей»).
— Да, это моя профессия, спасибо за комплимент, — откликнулся Штирлиц. — А кто составлял этот материал?
— Кажется, профессор Карлос Гунманн, если мне не изменяет память.
— Историк?
— Нет, географ. Занимался планированием аэродромов в немецких колониях по всей округе... Очень коричневый немец... Но дело свое знал...
— Он умер?
— Нет, просто перестал преподавать... Перешел на работу к Танку.
— Профессору Танку? Курту Танку?
— Да. Вы знаете его? Он теперь живет здесь, не очень-то появляется в обществе, ездит с охраной; дом — институт аэронавтики, никаких отклонений... Откуда вы знаете это имя?
— Право, не помню, — солгал Штирлиц; он прекрасно знал штандартенфюрера СС профессора Курта Танка, создателя самых мощных истребителей Геринга, лауреата премии имени Адольфа Гитлера, одного из самых уважаемых в рейхе «фюреров военной экономики».
— Документы действительно интересны? — спросил директор архива. — Они написаны готическим шрифтом, мы их не читаем...
— В определенной мере интересны... Если бы вы позволили взять их домой, я бы смог кое-что уточнить у профессора Оренья.
— Напишите на мое имя просьбу, я разрешу, — директор улыбнулся. — Немцы приучили нас к порядку. Еще два года назад в университете было не так уж много аргентинцев, сплошь немцы, после войны как-то рассосались, хотя все продолжают жить в городе...
— А почему этот документ хранится в вашем архиве?
— Раньше библиотеку и архив возглавлял сеньор Гунман, он требовал, чтобы подлинники материалов, которые были написаны на основании документов нашего хранилища, оставались здесь. Навечно. По-моему, это правильно...
— О, еще как, — согласился Штирлиц. — Спасибо сеньору Гунману за его пунктуальность и неизбывную тягу к порядку...
Получив папку с архивом, Штирлиц не торопился приступать к делу: «поспешишь — людей насмешишь», хотя при этом всегда исповедовал рапирно-ленинское — «промедление смерти подобно».
Он легко получил номера телефонов и адреса немецких профессоров, которые работали в университете, — как тех, кто эмигрировал от Гитлера, так и «патриотов великого рейха», прибывших в Аргентину вскоре после пробного
— Каждому в отдельности — симпатизирую, милые, доверчивые дети, а всех вместе — боюсь. Какая-то слепая устремленность дела, сплошная духовная бронированность... Что вас привело в Кордову, че?
— Я же сказал: желание познать судьбу континента... Я филолог, моя специальность — немецкий и испанский языки, чуть-чуть понимаю по-польски...
— Здесь неподалеку живет поляк, дон Эухенио Запаньский, вполне милый человек...
— Кто по профессии?
— Ассенизатор. Прибыльное дело, в дерьме он открыл золотое дно... Где учили немецкий?
— В Берлинском университете.
— Очень престижно. Кстати, университет в Кордове тоже был открыт в семнадцатом веке, великолепная библиотека, удивительный архив, совершенно не проработанный. Там есть целая подборка: «Немцы в Аргентине», однако никому ни до чего нет дела, только бизнес, вернее, его зыбкая тень, погоня за иллюзией. Женаты?
— Нет.
— И никогда не были?
— Нет.
— Значит, как и я, лишены счастья отцовства, че?
— Да, — чуть поколебавшись, ответил Штирлиц. — Лишен.
— Но у вас были дети? Просто вы их мало видели?
— Вы меня верно поняли.
— Вам неприятно об этом говорить, дон Макс?
— Горько.
— Сколько вам лет?
— Сорок шесть, дон Хосе.
— Выглядите значительно старше.
— Зато умру здоровым.
— Постучите по дереву, че.
Штирлиц прикоснулся к старинному столу, побарабанил по нему пальцами:
— Ничто так легко не угадывается, как возраст дерева.
— Возраст моды, — поправил профессор. — Дерево старше моды. Этот стол начала девятнадцатого века, но дерево, я полагаю, вылеживалось лет двадцать, лучшая чилийская порода... Кстати, искусство мебельного производства здесь налаживали швейцарские и немецкие иммигранты... В Кордове живет дон Клаус Манрат, потомок первых иммигрантов из Швабии, лучший краснодеревщик континента...
Штирлиц кивнул, поинтересовался:
— Вы что предпочитаете в компаньоне: слушателя или развлекателя?
— Конечно, слушателя, — улыбнулся, наконец, Оренья. — Где вы встречали старика, лишенного лихорадочного желания научить человечество уму-разуму? Сколько сможете платить за комнату?
— Я бы не сказал, что я состоятельный «гринго», — ответил Штирлиц. — Чем меньше, тем, конечно, лучше...
— Скажем, сто пятьдесят песо в месяц? Это вас устроит? Еду будем готовить попеременно, через день. Рыба крайне дорога, не обещаю, а мясо у нас самое дешевое в мире, на доллар можно купить килограмм, всего в два раза дороже батона. Мясо, зелень, хлеб и вино. Устраивает, дон Макс?
— Еще как, дон Хосе!
— Идите осматривайте свою комнату, полагаю, она вам понравится. Но прекраснее всего мое патио, здесь так прекрасно под солнцем, тишина и пахнет спелым виноградом — даже весной. Если вас станут убеждать, что виноград не имеет запаха, — не верьте, чушь и нежелание видеть окрест себя прекрасное.
— Запах ощущают, профессор.
— Неверно. Ассоциативно вы видите громадную, светящуюся изнутри желто-зеленую гроздь, угадывая на плодах капли дождя, они подобны следам от слез на щеках загорелого карапуза, потерявшего мячик...
— Как вы прекрасно сказали... Это строка из хорошей поэзии...
— О, че, если б я обладал поэтическим даром! Каждый латиноамериканец считает себя поэтом, и это главное заблуждение наших народов. Поэзия — удел избранников, сладостная трагедия индивида.
— Я обязательно должен зарегистрироваться в полиции? — спросил Штирлиц.
— Зачем? — профессор пожал плечами. — Если вы не контрабандист, живите себе на здоровье, нет большей гнусности, чем общение с людьми в мундирах...
Назавтра Штирлиц отправился в библиотеку университета, передал хранителю архива дону Эрнандесу записку от профессора Оренья, получил запыленные папки с документами, посвященными немцам в Аргентине, и погрузился, наконец, в свое привычное, давно, впрочем, забытое состояние: прикосновение к листам бумаги, испещренным словами, таящими в себе правду и ложь — одновременно, ибо в каждом факте сосуществует истина и фантазия, расхожее мнение и свидетельство очевидца.
В документации, подобранной, как показалось Штирлицу, весьма квалифицированно, утверждалось — со ссылкой на секретные архивы португальского двора, — что в команде Магеллана было много немцев, среди которых выделялись Ганс Варгу (в корабельном журнале его называли «мастер Ансе»; был командиром артиллерии на шхуне «Консепсьон») и помощник капитана на «Виктории» Йорг. В сноске, написанной готикой, не подтвержденной ссылкой на источники, подчеркивалось, что именно немец и воскликнул ту знаменитую фразу, которая определила открытие Нового Света: «Монте виде!» — что значит: «Вижу гору!» Отсюда — «Монтевидео», столица Уругвая; обозначено немцем, им сюда и дорога!
Особенно много страниц — в связи с экспедициями в Южную Америку — было уделено перечислению блюд в аристократическом дворе Нюрнберга: «Впервые в Европе именно здесь в середине шестнадцатого века (1519 — 1525 годы) мы находим первое упоминание об американском „перце“, „форели с шафраном“, „южных пряностях“. Уже с конца пятнадцатого века немецкие купцы из Равенсбурга Фуггер и Вельсер начали широкие торговые связи с Испанией и Португалией. Якоб Фуггер вкладывал деньги в горные предприятия Тироля, Венгрии, снабжал золотыми монетами папскую курию; именно он финансировал избрание на императорский трон Карла Пятого (это стоило ему семь миллионов золотых франков), именно он первым в Европе, утверждалось в документе, начал последовательную южноамериканскую экономическую политику, именно ему принадлежит концепция колониальнойторговли со вновь открытым континентом.
Несмотря на то, что экспедиция в направлении Моллукских островов, которую финансировали Фуггер и Вельсер, кончилась неудачей и Вельсер, не пережив катастрофы, умер, племянник Антон продолжил дело Фуггера вместе с испанцами; благодаря ему первый немец Ганс Брунбергер достиг берегов Аргентины и основал здесь первую немецкую семью, — и было это в 1526 году! Именно Антон Фуггер был первым европейцем, который начал освоение индейского континента — от Чинчи в Перу до Магелланова пролива и Чили. Трудно сказать, почему он расстался с конкистадором Писсаро в 1531 году; может быть, не обладал столь железными нервами, как его покойный дядя? Это вполне можно допустить, если пристально вглядеться в те его портреты, что сделаны Гольбейном и Гансом Малером, — размытость форм рта вполне предполагала в нем мягкость, невозможную для настоящего политика, посвятившего себя открытию для нации нового, совершенно еще необжитого континента. Антон избрал свой путь: он принял участие в открытии как Патагонии, так и Пампы: Пусть другие ищут Серебряные Горы; я хочу найти всего лишь плодородные земли". Прекрасная мысль, которую надо было подтвердить твердостью; увы, это ему не было суждено свершить.
В экспедиции дона Педро Мендосы по реке Ла Плата приняли участие уже восемьдесят немцев. Каждому понятно, что так называемые «австрийцы» и «нидерландцы», упоминаемые в летописях, на самом деле были саксонцами и выходцами из Бремена».
Это замечание насторожило Штирлица, пахнуло той «немецкостью», которую так пропагандировали в рейхе.
«...Нужно всегда помнить, что одним из создателей столицы Буэнос-Айреса был сын бургомистра Штраубингера — двадцатипятилетний Утц Шмидль. Прибыл он туда на корабле, который был построен и оснащен на деньги банкира из Аугсбурга г-на Себастиана Нейтара. (Попытки представить его „французом Нейтаром“ являются — что очевидно каждому непредубежденному исследователю — попытками враждебной историографической науки принизить величие нации немцев и скорее всего принадлежат перу тех „историков“, чья работа финансировалась евреями.) Именно ариец Шмидль первым построил европейский дом в Мендосе и поставил ограду вокруг европейского кладбища в Буэнос-Айресе — на месте нынешнего парка Лесама.
Но мы не вправе закрывать глаза на ошибку, допущенную Шмидлем и его товарищами, когда они совершили неподготовленную экспедицию против индейцев. В отместку город был осажден, жители съели всех кошек и собак, потом стали поедать трупы... Тем не менее после снятия осады немцы поднялись по Паране и основали первую христианскую обитель «Нуэва Эсперанса». Затем Шмидль принял участие в экспедиции в Парагвай и участвовал в сражении против гуарани, когда две тысячи индейцев погибли, убив при этом всего девятнадцать испанцев; ни один немец из тех, что несли цивилизацию в глубь континента, не пострадал».
...Штирлиц оторвался от рукописи. «Ишь, — подумал он, — а ведь это настоящая программа принадлежности Латинской Америки — особенно Аргентины, Чили, Перу и Парагвая — немцам; чувствуется рука экспертов Геббельса; его научные консультанты проводили дни и ночи в совещаниях с людьми Альфреда Розенберга и Гиммлера, которые разрабатывали эталонарийца. Много хлопот было с итальянцами, никак не укладывались в утвержденное представление о сверхчеловеке, — иная форма черепа, оттопыренные уши, нечто, пугающе похожее на семитов; надо было обосновать то, что с точки зрения науки обосновать невозможно. Но что такое наука в условиях тоталитарной диктатуры, базировавшейся на расовой теории? ! Как угодно, любым путем — все допустимо — следует доказать дикость славян, их окраинность, темноту, неспособность сказать свое слово в литературе, музыке, живописи; варвары, раскосые скифы; евреи еще хуже, паразиты на теле мировой культуры и науки: все эти Канты, Спинозы, Эйнштейны на самом деле «шаманы» и «трясуны», не говоря уже о Корбюзье и ему подобных. Французы дали миру легковесность, их литература порочна и рассчитана на слабых мужчин; что касается англичан, то надо еще решить меру влияния саксов на их менталитет. Примат немцев во всем и везде! Всякий гений — если проследить его генеалогию — так или иначе несет в себе великое таинство немецкой крови! Швеция и Норвегия — просто-напросто отвалившиесярайоны великогерманской империи, не говоря уже о Нидерландах. Главное — заявить право собственности на страну, народ, личность; доказательства найдутся позже; действие, прежде всего действие, мотивировка его необходимости будет придумана в министерстве реяхспропаганды! Эк ведь куда копают, — подумал Штирлиц, — как обосновывают историей право на будущее! Так вот почему такое массовое бегство нацистов именно сюда, в Латинскую Америку! Земля обетованная, открытая немцами, — вот в чем дело!»
«Район Ла Плата, — Штирлиц продолжил чтение материала, — не может считаться иной землей, кроме как европейской; любая другая теория есть надругательство над историей; столкновение нового и старого всегда конфликтно, но угодно прогрессу: немцы должны были прийти на дикие земли индейцев и придать испанским конкистадорам необходимую созидательную дисциплину. Они сполна выполнили свой долг перед человечеством. Не будем забывать, что еще до Америго Веспуччи именно немцы Матиас Рингман и географ Мартин Вальдзеемюллер уже сказали свое слово, нанеся на географические карты контуры новых земель!
Именно немецкие, а не какие-либо другие, миссионеры-иезуиты первыми прибыли в Буэнос-Айрес, чтобы начать оттуда свой просветительский путь по таинственному континенту; в Буэнос-Айресе поначалу было десять тысяч жителей; множество из них являлись немцами, именно этот фактор придал динамику градостроительству; становление города проходило в острой, хотя и не всегда заметной, борьбе с испанскими грандами, которые категорически запрещали жителям города торговать как с Бразилией, так и с неиспаноговорящей Европой. Несмотря на это, «фламандцы» (на самом деле немцы) Лука и Александр Конрад все же смогли получить у досточтимого испанского губернатора Эрнандариаса разрешение на постановку мельницы; осознав, что испанцы чинят препятствие немецкому созидательному духу, немецкие миссионеры-иезуиты внесли далеко еще не оцененную лепту в окультуривание вновь открытых земель. Одним из наших первых миссионеров был патер Зепп; он прошел сельву, населенную индейцами гуарани, вплоть до Боливии, поставил тридцать иезуитских миссий и открыл в Буэнос-Айресе церковь Нуэстра Сеньора дель Пилар. Именно он, Антон Зепп, открыл здесь школы, детские сады, музыкальные училища, именно он издал прекрасную книгу о природе Парагвая.
Столь же громадный вклад в колонизацию этого региона, который столь многим обязан немцам, нашей культуре, созидательному таланту и врожденной настойчивости, был патер Флориан Бауке из Силезии. Рожденный в Винциге, район Воллау, он принес с собою в Латинскую Америку научные знания; при этом очевидцы говорят о нем как об одном из самых веселых людей, которых им когда-либо приходилось встречать в жизни. Он начал свой путь по югу Америки из Колониа Санктиссими Сакраменти (ныне город Колониа). Он был первым миссионером, пришедшим из Буэнос-Айреса в Кордову; оттуда он отправился в Санта-Фе. Здесь и в других миссиях он сразу же организовывал хоры; его флейты, скрипки и арфы пошли отсюда по всему континенту. Когда в Сан Ксавьере его посетил брат по ордену австрийский патер Брингель, он во всеуслышание заявил: «Вы настоящий пруссак, ибо сделали не меньше, чем ваш единокровец Фридрих Великий». А как много принес обитателям этих земель, обжитых немцами, патер Мартин Добрицхофер! Вся Парана знала этого благороднейшего человека, прожившего там с 1726 по 1769 год! Из Буэнос-Айреса в Парагвай — только в один Парагвай! — отправилось более ста отцов-иезуитов. Баварец Иозеф Шмидт, Иоханес Краус из Пильзеня, Карл Франк из Инсбрука, Иохан Неуман из Вены... Патер Сигизмунд Апрегер произнес вещие слова: «Если бы не было немецких миссионеров, не было бы ни Аргентины, ни Парагвая, ни Чили с Боливией!» Воистину так! В семнадцатом веке Ла Плата имела сто семьдесят тысяч жителей, тогда как Лондон в это же время (пора Елизаветы) насчитывал всего сто пятьдесят две тысячи обитателей! Именно в пору расцвета этого района туда и прибыл Захариас Хелмс, и было это уже в 1789 году: «В то время как испанцы давят на индейцев, мы, немцы, должны предпринять все, чтобы наладить с ними добрые отношения, развивая торговлю и обучая их ремеслу!» И — сразу же отправился в Кордову, где тогда жило полторы тысячи испанцев и креолов и около четырех тысяч черных рабов; именно там он начал разработку минеральных ископаемых, — и здесь немец впереди! Отсюда он начал продвижение в Боливию — в Ла Пас и Перу; повсюду его люди ставилигорное дело и лаборатории. Он, а не американцы, начал впервые в мире разрабатывать коку, организовал плантации и выпустил напиток под таким названием. Разговоры о том, что он был «евреем», следует считать отвратительной клеветой на выдающегося немца. А сколь много сделал для Аргентины Таддеус Хенке?! Крушение испанского владычества под ударами Наполеона и Британии открыло новые возможности для германской устремленности в Южную Америку. Нельзя не сказать, что в ту пору немцы проводили совершенно блистательную разведывательную работу, анализируя активность французских агрессоров в попытках глобального проникновения на американский юг: было бы преступлением против континента допустить туда бунтарство революционной мысли, требовавшей радикальных перемен и равенства, которое — по вполне понятным причинам — было невозможно между индейцами и европейскими колонистами. Эдуард Кайлитц Фрейер фон Хольмберг, австриец, служивший в прусской армии, был одним из выдающихся борцов против Первого консула, а затем императора Наполеона. С помощью британского лорда Файва он отправился в Буэнос-Айрес на шхуне «Хорхе Каннингс» — вместе с полковником Хосе де Сан-Мартином и Карлосом де Алвеаром — бороться против испанского колониализма. Один из повстанцев, известный генерал Бельграно, дал Хольмбергу должность командующего артиллерией. Да, у него было много врагов среди повстанцев, оттого что он требовал дисциплины, которую кое-кто называл «палочной», однако без его помощи юг Америки не завоевал бы независимости. Еще придет время — и настоящая, а не фальсифицированная история скажет свое слово о его руководящей роли в борьбе армии против испанцев, как и о его соратниках — Георге Видте из Страссбурга и Мартине Гуемюсе, командовавшем бригадой гаучо на северном фронте. Именно герои немецкого оружия открыли двери на юг Америки немецким коммерсантам и промышленникам.
Благодаря тому, что мы завоевали право на создание своих поселений, называемых немецкими колониями, во время войны Аргентины с Бразилией было создано первое немецкое соединение на земле Южной Америки в количестве тысячи ружей — «Иностранное братство»».
Штирлиц откинулся на спинку стула, полез за сигаретами; курить, понятно, не стал — библиотека. «Так вот почему возник здесь Эрнст Рэм, — подумал он, — который пришел сюда сто лет спустя; это — не случайность, как казалось всем в рейхе, не бегство от преследования веймарской полиции, а расширениеплацдарма, первый шаг в гитлеровской геополитике. Воистину, «век живи, век учись, а дураком помрешь»...»
Он снова углубился в чтение, заставляя себя не заглядывать в конец рукописи: «Интересно, каким годом она обрывается? Если сюда включена немецкая активность времен войны, тогда я получил поразительный материал: именно экономические связи помогут мне воссоздать хотя бы предположительную схемутропы, по которой идут наци; они не любят начинать с чистого листа, они привыкли использовать то, что было заложено раньше».
«Немцы принесли в Аргентину практически все ремесла, — продолжил он чтение документа. — Из Чакариты, немецкого района, самого прекрасного во всей округе, вышел коннозаводчик Петер Бест; Адам Михель создал лучшую мельницу; Мартин Кениг сделался лучшим сапожным мастером; Иоханес Хагнер поставил лучшую кондитерскую; Ханс Брак открыл в городе лучшие кафе; Ханс Шерер впервые открыл самую уютную гостиницу (ныне угол улиц Бартоломео Митре и Леонардо Алем). Даже пианино здесь первыми начали делать немцы во главе с Фалкенбергом, не говоря уже о первом человеке, выпустившем адресную книгу (Готтхелф Райнике из Фрейберга в Саксонии), которая была напечатана в типографии Рудольфа Кратценштайна из Ольденбурга. Позже Отто Бемберг из Кельна организовал в Аргентине первые мощные фабрики, и за это был назначен аргентинским консулом в Париже, получив доступ к высшим секретам государства: именно он открыл путь немецким колонистам к необжитым берегам реки Параны. Уже в середине прошлого века мы начали издавать в Аргентине немецкую газету „Фрайе прессе“, организовав при этом ее испанское издание „Пренса либре“.
Если в Соединенные Штаты — с 1820 по 1928 год — приехало тридцать семь миллионов иммигрантов, то шесть миллионов из них были немцами; в сравнительных цифрах — по отношению к Аргентине — их было еще больше. Это так, ибо и Санта-Фе, и Эсперансу, и Энтре Риос обживали именно немецкие колонисты. Поэтому, когда Германия разгромила Францию под водительством Бисмарка, немцы в Аргентине стали организовываться в немецкие союзы: «Родина прежде всего! Кровь зовет!» Становление единого немецкого государства придало немецким колонистам еще больше динамизма. Ведь именно немец в конце прошлого века создал в Аргентине первый автомобиль; лаки — Фелиппе Шварц; парфюмерию — Ледерер; мясные консервы — Александр Дауль и Хельмут Толе; микроскопы — Онон и Шнабль.
Немцы же начали освоение Анд на границе с Чили, вышли к Тихому океану в районе Пуэрто Монт, обжили горные районы, открыли путь в бескрайние поля Патагонии, подготовив, таким образом, освоение Огненной Земли. Мы никогда не забудем, что городу на берегу сказочного и таинственного озера Науэль-Уапи дано имя Сан-Карлос де Барилоче не кем-либо, а именно немцем Карлом Видерхольдом. Наиболее плодородные долины Рио-Негро и Рио-Колорадо обжиты немцами; Кордильеры обжиты нами же: в крошечных, затерявшихся в ущельях деревушках варят немецкое пиво и угощают немецкими сосисками — родина продолжаетсяи в Аргентине! И даже горный курорт в Барилоче с его лыжными спусками организовали мы, немцы, — первыми на территории Южной Америки!
Именно мы, немцы, научили местное население культурной работе на плантациях уникального чая матэ-йерба в северной провинции Мисионес; именно мы — в этом некогда безлюдном крае — создали в 1931 году наши поселения Монте-Карло, Эльдорадо, да и сам город Посадас. К чести немцев следует отметить, что школы здесь работают немецкие, в больницах сестры и врачи говорят на нашем языке, а в магазинах вас обслуживают так, как это принято в Мюнхене или Штутгарте.
А кто обжилМендосу и Сан Хуан?!
А кто построил автомобильную промышленность Кордовы? Где, как не здесь, функционируют немецкие институты, школы, детские сады, церкви?! Где, как не здесь, работают Институт Гете, книжные магазины и клубы?!
А разве не мы, немцы, создали в горных окрестностях Кордовы такие прекрасные поселки, как Ла Фальда, «Вилла Хенераль Бельграно», Ла Пас?! А разве не немецкий офицер Роберт Балке построил отель «Эден» в Ла Фальда?! Разве не здесь собирались самые выдающиеся инженеры и ученые Аргентины (в основном немцы) на свои конференции, посвященные развитию индустрии этой страны?! А разве выдающийся ботаник Ганс Сект не живет и поныне в Кордове, являясь самым признанным корифеем науки?! А разве замечательные физики Эмиль Бозе, Рихард Ганс, Фриц Филхеллер не были создателями стройной научной теории и организаторами первых научных центров Аргентины?!»
«Стоп, — споткнулся Штирлиц и прочитал фамилии еще раз. — Но ведь когда гестапо арестовало Рунге и Холтофф мучал его бесконечными допросами, несколько раз всплывала фамилия „атомщика“ Филхеллера. Неужели он был десантировансюда во время войны? Не может быть! Мне помнится, речь тогда шла о теоретике; значит, здесь не занимались, просто не могли заниматься расчетами атомной бомбы, зачем им, для какой цели?! Аргентина — в качестве прикрытия? Ах, да о чем я, — прервал он себя. — Ведь если в этих документах есть хотя бы четверть правды, тогда, значит, вся Аргентина пронизана немецкой сетью!»
Он посмотрел последние страницы; много говорилось о немецких фильмах начала сороковых годов, о концертах музыкантов, о новых немецких фабриках, но ни слова о «ФА», то есть о той организации, про которую ему позволилиузнать в Испании, — тайном опорном пункте НСДАП на юге континента «Феррокарилес алеманес».
...Директор библиотеки заметил:
— Вы умеете работать с архивными документами, дон Максимо (профессор написал его имя именно так — «Максимо»: «Знаете, „Макс“ будет настораживать, нашинемцы здорово помогли в организациинелюбви к янки, — все же союзники коммунистов в войне против любимой здесь Германии; право, будьте лучше нашим «Максимо», чем американским «Максом», мы ценим испанцев, несмотря на то, что всего сто двадцать лет назад воевали против них, как против самых жестоких колониальных угнетателей»).
— Да, это моя профессия, спасибо за комплимент, — откликнулся Штирлиц. — А кто составлял этот материал?
— Кажется, профессор Карлос Гунманн, если мне не изменяет память.
— Историк?
— Нет, географ. Занимался планированием аэродромов в немецких колониях по всей округе... Очень коричневый немец... Но дело свое знал...
— Он умер?
— Нет, просто перестал преподавать... Перешел на работу к Танку.
— Профессору Танку? Курту Танку?
— Да. Вы знаете его? Он теперь живет здесь, не очень-то появляется в обществе, ездит с охраной; дом — институт аэронавтики, никаких отклонений... Откуда вы знаете это имя?
— Право, не помню, — солгал Штирлиц; он прекрасно знал штандартенфюрера СС профессора Курта Танка, создателя самых мощных истребителей Геринга, лауреата премии имени Адольфа Гитлера, одного из самых уважаемых в рейхе «фюреров военной экономики».
— Документы действительно интересны? — спросил директор архива. — Они написаны готическим шрифтом, мы их не читаем...
— В определенной мере интересны... Если бы вы позволили взять их домой, я бы смог кое-что уточнить у профессора Оренья.
— Напишите на мое имя просьбу, я разрешу, — директор улыбнулся. — Немцы приучили нас к порядку. Еще два года назад в университете было не так уж много аргентинцев, сплошь немцы, после войны как-то рассосались, хотя все продолжают жить в городе...
— А почему этот документ хранится в вашем архиве?
— Раньше библиотеку и архив возглавлял сеньор Гунман, он требовал, чтобы подлинники материалов, которые были написаны на основании документов нашего хранилища, оставались здесь. Навечно. По-моему, это правильно...
— О, еще как, — согласился Штирлиц. — Спасибо сеньору Гунману за его пунктуальность и неизбывную тягу к порядку...
Получив папку с архивом, Штирлиц не торопился приступать к делу: «поспешишь — людей насмешишь», хотя при этом всегда исповедовал рапирно-ленинское — «промедление смерти подобно».
Он легко получил номера телефонов и адреса немецких профессоров, которые работали в университете, — как тех, кто эмигрировал от Гитлера, так и «патриотов великого рейха», прибывших в Аргентину вскоре после пробного