Семенов Юлиан Семенович. Экспансия — II

    Председатель:Я не могу это предложить из-за практических соображений. Господин Громыко уже заявил, что включение этой фразы создает для него вопрос существа, так что у нас получится только одно лишнее голосование и одно лишнее «вето».
    Г-н Эватт(Австралия): Я не вижу никаких указаний на то, как может поступить господин Громыко в дальнейшем. Я не уверен в том, наложит ли он «вето» на этот текст или нет; он не высказался определенно по этому вопросу.
    Председатель:Господин Громыко ясно заявил, что он воспользуется правом «вето».
    Г-н Эватт(Австралия): Я в этом не уверен. Я хочу, чтобы он принял на себя ответственность за этот шаг, а не грозил им! Я не согласен уступать давлению такого рода в том, что, по-моему, является вопросом принципа. Я не намерен уступать методу повторения одного и того же предложения, чтобы добиться известного результата путем наложения «вето» на все другие предложения, — а это-то здесь как раз и происходит!»
   «Ну и рубка, — подумал Штирлиц. — Это же настоящая битва! Каждое слово, а не то что фраза, несет в себе совершенно определенный смысл: либо Совет Безопасности принимает решение против фашизма, либо он передает это на общий форум и отводит от себя судьбу Франко, — пусть все идет, как идет, куда торопиться, зачем?
   А на общем форуме Перон будет вновь защищать генералиссимуса Франко. Да один ли он?! А Бразилия, Парагвай, Перу, Куба, Никарагуа?! Они пойдут за Белым домом, они будут смягчать удар, все рассчитано загодя, в политике репетируют тщательнее, чем в театре. Да, американцы бьются за Испанию насмерть; тактически они могут выиграть; стратегически — проиграют; народ ненавидит Франко и не простит тех, кто помогает ему выжить. Бедный Пол, каково ему читать все это... Как же я чувствую накаленность страстей! Вот о чем надо снимать кино или делать радиоспектакль. А готовы ли слушатели, — возразил он себе, — чтобы понять, сколь сложна эта битва, когда одно слово типа «процедура» или «существо» может определить ситуацию в мире и тенденцию будущего? Куда проще смотреть ленту про то, как ковбой стреляет из «смит-вессона» по индейцам; все заранее известно, победят наши, плохого не будет, щекотка, а не искусство. Вопрос приобщения людей к политике — главная проблема демократии. И очень слаб тот политик, который позволяет себе гневаться».
   Штирлиц всегда помнил, как отец рассказывал ему притчу о Плутархе, когда один из его рабов, человек порочный, но имевший понаслышке кое-какие познания о философии своего великого господина, был по приказу Плутарха приговорен к наказанию плетьми. За дело. Сначала раб кричал, что его наказывают зря, а потом принялся поносить Плутарха: «Ты же сам говорил, что гневаться грешно!» Плутарх усмехнулся: «На основании чего ты решил, что я охвачен гневом? Разве на моем лице или в моем голосе есть признаки возбуждения? Или я говорю с пеной у рта? Сказал ли я хоть что-либо, в чем бы мог раскаяться? Дрожу ли я от ярости?» И, повернувшись к тому, кто держал в руках плеть, Плутарх заметил; «А ты продолжай, братец, свое дело, пока мы тут рассуждаем о природе гнева...»
   « А.А. Громыко(Союз Советских Социалистических Республик): Я уже сказал, что не считаю необходимым принимать какую бы то ни было другую резолюцию Советом Безопасности. Я также не считаю необходимым принимать поправку в духе предложения господина Эватта к тексту, который был одобрен Советом Безопасности. Я думаю, что попытки дать лучшее определение прав и функций Генеральной Ассамблеи, чем это дано в Уставе Организации, обречены на неудачу. Лучшего и более точного определения прав и функций Ассамблеи, чем это дано в Уставе, мы не сможем дать. Не в этом наша задача. Наша цель состоит в том, чтобы точно выполнять задачи и функции, предписанные Совету Безопасности. Это наша задача.
   Я заявляю, что я уже однажды голосовал против положения, сформулированного несколько иначе в тексте резолюции, который был представлен господами Эваттом и Кадоганом. Я поэтому и сейчас буду голосовать против этого положения. Я считаю его неприемлемым и заявляю, что это предложение я считаю не процедурным, а вопросом существа.
    Г-н Джонсон(Соединенные Штаты Америки): Моя цель — воспрепятствовать тому, чтобы Генеральная Ассамблея была лишена возможности из-за решения Совета рассмотреть вопрос, который при иных условиях она имела бы право рассматривать. Мне безразлично, если мы теперь же снимем испанский вопрос с нашей повестки дня, но лишь при условии, чтобы Генеральной Ассамблее была предоставлена возможность обсудить этот вопрос и сделать конкретные рекомендации, если она того пожелает.
    Председатель:Вопрос ставится на голосование.
   Производится голосование:
   За: Австралия, Бразилия, Египет, Китай, Мексика, Нидерланды, Соединенное Королевство, Соединенные Штаты Америки, Франция.
   Против: Польша, Союз Советских Социалистических Республик.
   Резолюция не принимается, так как против нее голосовал один из постоянных членов Совета».
   Штирлиц сложил газету, сладко потянулся, словно после хорошего боя на корте, когда противник — достойный, чувствует удар загодя, умеет ответить и, тем не менее, проиграл в счете.
   Он отправился на вокзал, купил конверт и лист бумаги, написал — левой рукой — текст: «Гитлеровский генерал Фаупель, о котором шла речь в Совете Безопасности (сэр Кадоган в свое время утверждал, что его нет в Испании) проживает в Мадриде: калле Серрано, дом девять, второй этаж, слева; последние полгода работает главным экспертом по внешнеторговым связям в компании „Телефоника“, являющейся дочерним предприятием ИТТ».
   Заклеив конверт, он опустил его в ящик, сказав себе: «Вот так-то. Пусть теперь сэр Кадоган покрутится».
 
   ...По настоянию Советского Союза и Польши ведущие страны Запада отозвали своих послов из Мадрида, победа.

Роумэн, Штирлиц (декабрь сорок шестого)

   «Дорогой друг!
   Сегодня я положил в сейф Швейцарского банка на мое и Ваше имя по условленному нами коду конверт, так что в случае, если что-либо случится со мной, вы сможете получить подлинники; если же Вас изолируют, я смогу довести до сведения общественности правду по поводу трагической кончины Дагмар-Ингрид Фрайтаг.
   Именно потому, что документы вне досягаемости кого бы то ни было, кроме нас с Вами, я намереннооткрыто рассказываю в этом письме все подробности; теперь никому не под силу ошельмовать Вас.
   Хочется, чтобы письмо прочитали наши недруги. Это, возможно, остановит их от авантюрных шагов, но, поскольку я опускаю конверт в аэропорту, оно скорее всего достигнет Вас без перлюстрации, если только Вас уже не обнаружили в Кордове.
   Итак, по порядку.
   Я согласился с тем Вашим соображением, что мне совершенно невозможно сотрудничать с эсэсовским палачом Штирлицем, уничтожившим двух ни в чем не повинных людей: Дагмар-Ингрид Фрайтаг и Вальтера-Питера Рубенау.
   Поскольку Гаузнер помог мне в Мюнхене получить материал, связанный с уничтожением Рубенау, стало ясно, что задание Мюллера выполнял никак не Штирлиц, а некий неизвестный, который был в курсе акции по устранению Фрайтаг.
   Таким образом, еще в ноябре в Мадриде Вы были косвеннооправданы — по эпизоду с Рубенау. Но меня это не устраивало — и не только потому, что любая косвенность двоетолкуема, но оттого, что я должен был до конца выяснить для себя, с кем я решил начать непростое дело по поиску затаившейся нацистской сети. С точки зрения моих принципов я не мог, не имел морального права пуститься в предприятие с тем, кто еще полтора года назад злодействовал по приказам Мюллера.
   Те фотографии покойной Фрайтаг, которые я передал Вам в Мадриде во время нашей первой встречи, позволили мне — после того, как я и мои друзья вчерне закончили крайне важную работув Лиссабоне, — приступить к исследованию загадки убийства несчастной женщины, в котором Вас вполне официально обвинил журнал Майкл Сэмэл из лондонской «Мэйл».
   Как Вы помните, на той фотографии помимо трупа Фрайтаг были запечатлены два немецких чиновника, один из которых служил по консульской части, а второй — в посольстве; как выяснилось, сотрудником СД был именно посольский, его подлинное имя доктор Иоахим фон Шонс.
   Как Шонс, так и чиновник консульского отдела Вернер Кубе после войны остались в Швеции, причем, будучи пять месяцев интернированными, оба затем были освобождены и получили вид на жительство.
   Найти их не представляло особого труда, тем более что мы искали втроем, а это, как понимаете, облегчало задачу.
   Но после того, как оба эти мерзавца были установлены, мы не торопились идти на встречу с ними.
   Сначала я посетил паром и установил фамилии всех, кто там работал в марте — апреле сорок пятого года. Каждому из обнаруженных мной моряков я предъявлял к опознанию фотографию Фрайтаг и спрашивал, не помнит ли мой собеседник трагического случая на борту, когда в каюте первого класса была обнаружена мертвая женщина, отравленная неизвестным ядом.
   Девять человек ответили, что они помнят тот случай, но Фрайтаг не опознали.
   Четыре человека, в том числе и капитан Есперсен, не только помнили тот трагический эпизод, но и опознали фрау Дагмар-Ингрид Фрайтаг.
   Два человека — помощник капитана Рольф-Август Круудберг и дежурный на борту Ханс-Херник Бринсек — подтвердили под присягой, что они видели мужчину, стоявшего на пирсе неподалеку от автомобиля, который махал рукой фрау Фрайтаг, стоявшей на борту.
   Когда я предъявил им к опознанию фотографии семи человек, среди которых был и Ваш портрет, помощник капитана Рольф-Август Круудберг заявил в присутствии свидетелей и под присягой, что мужчиной, стоявшим на берегу в то время, когда паром отчаливал, а на борту его находилась живая фрау Дагмар-Ингрид Фрайтаг, был именно фон Штирлиц.
   Следовательно, даже эти показания свидетельствовали о том, что Штирлиц не мог — во всяком случае, на территории рейха — отравить фрау Дагмар-И. Фрайтаг, ибо он находился на берегу, а она на борту парома.
   Вопрос о том, каким образом стакан с отпечатками пальцев Штирлица, в котором были обнаружены следы яда, — уже на шведской территории — оказался в каюте покойной Д.-И. Фрайтаг, представлял следующий этап нашего исследования. Выяснилось, что в каютах парома не было посуды, так как пассажиров первого класса обслуживал буфет.
   Кельнер Енс Дригиссен показал под присягой, что в каюту, которую занимала фрау Д.-И. Фрайтаг, он принес бутылку пива и стакан по ее просьбе и сделал это как раз в то время, когда паром отваливал от германского пирса.
   Каким же образом на стакане могли оказаться отпечатки пальцев Штирлица, если он более не заходил в каюту фрау Дагмар-Ингрид Фрайтаг, ибо не мог этого сделать, так как находился на берегу, в пяти метрах от парома, который отчаливал от пирса?
   Лишь после того, как была проведена эта работа, я решился на встречу с бывшими немецкими функционерами — г-ми Кубе и Шонсом.
   Беседа с г-ном Кубе прошла результативно. Перед встречей с г-ном фон Шонсом я получил официальное уведомление, что именно он, Шонс, в течение многих лет сотрудничал с СД; именно этот факт он тщательно скрывал от шведских властей; документы, свидетельствующие об этом, позволили мне соответствующим образом разговаривать с г-ном фон Шонсом.
   Ниже привожу расшифрованную запись беседы, купировав ряд фраз, не имеющих отношения к делу, а также заключительную часть нашего разговора.
    Я, Пол Роумэн. — Г-н фон Шонс, я благодарю вас за то, что вы нашли время для встречи.
    Он, Иоахим фон Шонс. — Не стоит благодарности.
    Я.— Мне бы хотелось задать вам ряд вопросов.
    Он.— В качестве кого?
    Я.— В качестве сотрудника государственного департамента.
    Он.— В таком случае обратитесь в местный МИД. Я предпочитаю, чтобы наше собеседование проходило в присутствии официального представителя той страны, где я ныне имею честь проживать.
    Я.— На какой срок вам выдан вид на жительство?
    Он.— Повторяю, я готов беседовать с вами в присутствии представителя здешнего министерства иностранных дел.
    Я.— Что ж, согласен. Только сначала вспомните: вы поставили в известность здешний МИД, что сотрудничали с СД и гестапо, то есть с теми организациями, которые — по решению Нюрнбергского трибунала — признаны преступными?
    Он.— Это голословное утверждение.
    Я.— Прошу вас ознакомиться с материалами, свидетельствующими об этом с неопровержимой очевидностью.
   О н (ознакомившись с документами). — Я готов к разговору.
    Я.— Ваше решение кажется мне разумным.
    Он.— Я готов ответить на ваши вопросы при условии, что вы не сообщите о нашей беседе здешним властям.
    Я.— Хорошо. Ознакомьтесь с этой фотографией... Вы ее знаете, вам показывали ее мои коллеги несколько месяцев назад... Что вы можете рассказать об эпизоде, связанном с гибелью фрау Дагмар-Ингрид Фрайтаг?
    Он.— Я не имел к этому трагическому случаю никакого отношения.
    Я.— Имей вы прямое отношение к факту отравления госпожи Дагмар-Ингрид Фрайтаг, вы бы давали показания местному суду, ибо факт убийства был зафиксирован не в рейхе, а в Швеции, когда паром причалил к здешнему берегу. Меня интересует все, относящееся к этому делу, с иной точки зрения... Когда и от кого вам стало известно о трагедии?
    Он.— Если мне не изменяет память, я получил указание встретить эту женщину... На пристани я и узнал о трагедии.
    Я.— Как часто вы получали указания встречать подданных рейха? Особенно вне Стокгольма, в семистах километрах от столицы?
    Он.— Это был первый случай.
    Я.— Чем вы объясните такого рода заботливость по отношению к фрау Дагмар-Ингрид Фрайтаг?
    Он.— Теряюсь в догадках.
    Я.— От кого вы получили телеграмму с указанием встретить женщину?
    Он.— Из Берлина...
    Я.— Понятно, что не с Мадагаскара... Вы же прекрасно понимаете, о чем я вас спрашиваю: это было указание МИД или СД?
    Он.— Не помню...
    Я.— Господин фон Шонс, я обещал вам не передавать эти документы здешним властям. Но я не давал вам слова, что документы, связанные с вашим сотрудничеством с СД, не будут переданы мной в здешнюю прессу... Вы живете в демократической стране, здесь не нужна санкция на публикацию сенсационного материала о пособнике нацистских преступников... Итак, вы получили указание МИД рейха или СД?
    Он.— СД.
    Я.— Вспомните — что было написано в телеграмме?
    Он.— «Вам надлежит прибыть к приходу парома из рейха для того, чтобы встретить Дагмар Фрайтаг»...
    Я.— Это все?
    Он.— Если не изменяет память, все.
    Я.— Вы сообщили кому-либо об этой телеграмме?
    Он.— Не помню.
    Я.— Господин фон Шонс, как вы относитесь к лжецам?
    Он.— Я не понимаю вопроса...
    Я.— Я повторю: как вы относитесь к лжецам?
    Он.— Как и всякий нормальный человек...
    Я.— То есть?
    Он.— Вас что-то не устраивает в моих ответах?
    Я.— Хорошо, я помогу вам: считаете ли вы заведомого лжеца мерзавцем? Или же — по-вашему — это вполне нормальное явление — лгать всем и каждому? Отвечайте развернуто, иначе я прерву наш разговор, и вам придется пенять на себя за последствия.
    Он.— Ложь бывает вынужденная, и вы как работник государственного департамента прекрасно знаете, что иной раз обстоятельства вынуждают говорить заведомую неправду, чтобы не принести ущерба своей стране.
    Я.— С такого рода замечанием согласен. Однако мой вопрос носит более общий характер, и я намерен получить на него однозначный ответ... Итак?
    Он.— Людей, не выполняющих указание руководства, но лгущих без всякой к тому надобности, я считаю недостойными личностями.
    Я.— Благодарю вас. Этот ответ меня устраивает. Вы сейчас находитесь на государственной службе?
    Он.— Нет.
    Я.— На какие средства живете?
    Он.— На то, что было мной накоплено во время дипломатической работы.
    Я.— Вы настаиваете на том, что ни на какой службе — ни официальной, ни тайной — не состоите?
    Он.— Да, настаиваю.
    Я.— В таком случае, я имею все основания считать вас — по вашим же словам — недостойной личностью. Вы лжете без указания на то руководства... Я хочу ознакомить вас с письменным показанием, данным при свидетелях и под присягой работником консульского отдела вашего посольства Вернером Кубе. Зачитываю: "В конце марта сорок пятого года, вечером, что-то около шести часов, меня пригласил к себе советник посольства г-н Иоахим фон Шонс и сообщил, что я должен срочно собраться для того, чтобы вместе с ним выехать к парому, поскольку на борту произошел трагический случай, жертвой которого стала гражданка рейха Фрайтаг. Он поручил мне связаться с полицейскими властями и уведомить их, что крипо РСХА ⁴⁹подозревает в преступлении некоего Штирлица, он же Бользен, и просит — в случае его появления на территории Швеции — немедленно задержать на предмет выдачи властям Великой Римской империи германской нации. Г-н фон Шонс сообщил, что первой же почтой сюда, в Стокгольм, будут пересланы отпечатки пальцев Штирлица (Бользена), который, как полагают в Берлине, является глубоко законспирированным русским агентом, уничтожившим Фрайтаг, поскольку она — истинный патриот рейха — командировалась в Швецию для содействия в успешном завершении мирных переговоров, которые в то время вели г-н Гиммлер и граф Бернадотт. На мой вопрос, зачем нужны отпечатки пальцев Штирлица (Бользена), если мы не знаем, каким образом убита фрау Дагмар-Ингрид Фрайтаг, г-н фон Шонс ответил, что отпечатки пальцев упомянутого выше преступника обнаружены на борту парома, в каюте несчастной, на стакане, в котором он дал ей смертельный яд, производящийся в секретных лабораториях ГПУ". Можете ознакомиться с показанием...
    Он.— Я... Позвольте же... Тут какая-то ошибка...
    Я.— Я дал слово не передавать документы о вашей работе на преступную организацию СД, пока не получу доказательств, что вы законченный лжец, Шонс. Слово, данное лжецу, теряет свою силу. Я предупреждал, что пенять вам придется на себя...
    Он.— Не уходите... Пожалуйста... Я расскажу все.
    Я.— Вы намерены рассказать мне всене только про эпизод с Фрайтаг, но и последующую эпопею, а именно — кто и когда, уже после окончания войны, приезжал к вам по этому вопросу? Да или нет?
    Он.— Да. Я расскажу все, если вы подтвердите данное вами слово.
    Я.— Мое слово я смогу подтвердить, когда вы кончите давать показания. Лишь чистосердечное признание во всемзаставит меня выполнить свое обещание. И не потому, что я сочувствую вам, но оттого лишь, что намерен использовать вас в борьбе против тех, кто приезжал к вам после краха рейха и беседовал о Штирлице, являющемся, по словам этого человека, «русским агентом», а также о том, как вы должны оформить дело по обвинению Штирлица в отравлении Фрайтаг, чтобы это устроило местные власти и вынудило их выписать ордер на немедленное задержание Штирлица (Бользена), где бы он в настоящее время ни находился. Вам ясен мой интерес?
    Он.— Да.
    Я.— Начнем с фамилии человека, который к вам приезжал... Когда это было, назовите точную дату.
    Он.— Тот человек представился мне Лорхом...
    Я.— Я предъявляю вам к опознанию пятнадцать фотографий. Вот они. Укажите мне того человека, который приезжал к вам.
    Он.— Вот он.
    Я.— Вам известно, что настоящая фамилия этого человека Мерк? И в прошлом он был штурмбанфюрером СС?
    Он.— Даю честное слово, мне неизвестно об этом.
    Я.— Он вам об этом не говорил?
    Он.— Нет.
    Я.— По чьему поручению он приезжал к вам?
    Он.— Господин Лорх...
    Я.— Называйте его настоящей фамилией...
    Он.— Господин Мерк, назвавший себя Лорхом, сказал, что он представляет патриотическую организацию германских офицеров во главе с участником антигитлеровского заговора генералом Вереном. Главная цель организации заключается в том, чтобы — по словам господина Мерка, представившегося мне Лорхом, — остановить проникновение русских на Запад. Он и обратился ко мне с просьбой проконсультировать его по поводу дела по убийству фрау Дагмар Фрайтаг русским секретным агентом, внедренным Мюллером в ряды гестапо. Он подчеркнул, что русский агент Штирлиц, он же Бользен, был доверенным сотрудником Мюллера, выполнявшим его наиболее деликатные поручения. Господин Мерк, назвавший себя Лорхом, сказал, что в данном эпизоде невозможен никакой срыв, Штирлиц, он же Бользен, должен быть ошельмован как военный преступник, настоящее «исчадие ада». Для этого он попросил меня встретиться с рядом журналистов, известных по моей прежней работе в посольстве, и выяснить меру их интереса к данному делу. Я встретился с рядом журналистов и сообщил господину Мерку, представившемуся мне Лорхом, что дело это, с точки зрения моих собеседников, будет представлять сенсационный интерес не только здесь, в Швеции, но и во всем мире...
    Я.— Сколько денег вы получили он Мерка?
    Он.— Я не получал от него никаких денег.
    Я.— Видимо, вы плохо поняли мой вопрос... Я облегчу его: какую сумму выделил вам Мерк на консультирование этого вопроса?
    Он.— На расходы, связанные с консультацией. Мерк, представившийся мне Лорхом, дал под расчет двести сорок семь долларов.
    Я.— Сколько времени Мерк провел в Швеции?
    Он.— Мерк, представившийся мне Лорхом...
    Я.— Почему вы постоянно подчеркиваете, что Мерк представился вам Лорхом?
    Он.— Потому что вы сказали, кто такой Лорх на самом деле. Если бы я знал это, я бы ни в коем случае не стал выполнять просьбу штурмбанфюрера СС... С прошлым покончено раз и навсегда, я сделал выбор...
    Я.— Похвально. Продолжайте...
    Он.— Я забыл, о чем вы меня спрашивали...
    Я.— Был задан вопрос: сколько времени Мерк прожил в Швеции?
    Он.— Не знаю.
    Я.— Сколько раз вы с ним встречались?
    Он.— Два раза.
    Я.— Сколько дней прошло между первой и второй встречей?
    Он.— Три дня.
    Я.— Вы успели провести за это время все консультации?
    Он.— Я?
    Я.— Именно так, вы.
    Он.— Не помню.
    Я.— Господин фон Шонс, я помогаю вам в последний раз... Меня интересует адрес, по которому вы должны были отправить отчет о всех ваших консультационных встречах...
    Он.— Теперь я до конца понял, что вас интересует... Да, Мерк, представившийся Лорхом, оставил мне адрес компании ИТТ в Мадриде и попросил отправить развернутый отчет о преступлении Штирлица (он же Бользен) господину Кемпу.
    Я.— Он просил вас писать тайнописью?
    Он.— Ни в коем случае. Да я бы отказался! Я же сказал: с прошлым покончено! Я помогал и, согласитесь, не мог не помочь изобличению русского секретного агента, являвшегося к тому же ближайшим сотрудником нацистского преступника Мюллера.
    Я.— Значит, вы были убеждены в том, что фрау Дагмар Фрайтаг убил именно Штирлиц, он же Бользен?
    Он.— Да.
    Я.— Вернемся к показаниям сотрудника консульского отдела Вернера Кубе, господин фон Шонс. Вы можете опровергнуть их?
    Он.— После тех событий прошло так много времени...
    Я.— Как часто вам приходило указание встречать трупы, господин фон Шонс?
    Он.— Нет, конечно, теперь я понял, что дело это весьма странное... Но ведь тогда я находился на государственной службе и не мог не выполнить приказа. Всю ответственность несут те, которые ныне осуждены в Нюрнберге.
    Я.— Хочу ознакомить вас со свидетельскими показаниями господина Есперсена, капитана того парома» который курсировал между Швецией и Германией. Он засвидетельствовал под присягой, что видел фрау Фрайтаг на борту в то время, когда судно отвалило от немецкого пирса. Она была жива. Более того, помощник капитана господин Круудберг подтвердил под присягой, что он видел на пирсе, когда паром уже отошел от берега, господина Штирлица-Бользена. Паром отошел от берегов Германии в семнадцать часов сорок девять минут. Штирлиц стоял на берегу, Фрайтаг находилась на борту парома — живая и невредимая. А через двенадцать минут вы получили из Берлина от ваших начальников из СД телеграмму — цитирую Кубе: — «Около шести часов меня пригласил советник господин фон Шонс и сообщил, что на борту парома произошел трагический случай, жертвой которого стала гражданка рейха Фрайтаг». Более того, вы сказали, что «крипо подозревает некоего Штирлица (он же Бользен) и просит задержать его»... Как можно просить задержать того человека, который в это время находился в рейхе и стоял на берегу рядом с машиной, в которой сидел шофер СД?
    Он.— Теперь я понимаю, что это была какая-то комбинация СД. Но ведь тогда я не подозревал ни о чем, я лишь выполнял приказ, пришедший из Берлина...
    Я.— Господин фон Шонс, как много граждан рейха получало в ту пору разрешение покидать рейх?
    Он.— Считанные единицы.
    Я.— Кто из подданных рейха прибыл с тем рейсом?
    Он.— Это надо посмотреть в регистрационных книгах пограничной службы Швеции.