Сенин Валерий. Похождения красавца-мужчины, или Сага об О'Бухаре

   – Сашка, здравствуй, сколько лет, сколько зим! Представляешь, наши хоккеисты выиграли у чехов на олимпийских играх, со счетом 1:0.
   – Я не смотрю хоккей, потому что не вижу шайбы.
   – Я тоже футбольный болельщик, но в футбол зимой не играют, почему-то. Кстати, а ты слышал о нашем однокласснике Носове, он бросил пить, курить и трахаться, потому что умер.
   Незабудкин засмеялся, а я не мог вспомнить этого умершего Носова, такой фамилии в нашем классе не было. Незабудкин закончил смеяться и снова хлопнул меня по плечу:
   – Сашка, а ты помнишь: ты подбил мне глаз. Это было в восьмом классе, за день до весенних каникул. Я опробовал на упругость грудь Наташки, а ты заехал мне в глаз.
   – Нет, не помню.
   – Зато я очень хорошо помню, – сказал Незабудкин и ударил меня в лицо.
   От такой неожиданности я упал спиной в снег. Из рассеченной брови потекла кровь.
   – Кровь – это хорошо. Синяка не будет, – сказал Незабудкин и ушел.
 
   Соловей-разбойник, приезжая в Петербург, жил, как правило, на набережной Фонтанки под именем Чижик-пыжик.
 
   Для меня загадка: почему все анекдоты, которые мне рассказывают, я уже слышал двадцать лет назад, когда учился в средней школе?
 
   Двадцать третье февраля. День защитника отечества. Из занятых мной у Михаила трехсот долларов осталось сто. Если жить экономно, то можно протянуть месяц, но экономно у меня никогда не получалось. При наличии денег я покупаю книги, раздаю червонцы нищим, играю в азартные игры, посещаю бары и кафе, чтобы набраться новых рассказов от новых людей, которым я покупаю спиртное, которое людей раскрепощает. После чего они начинают вспоминать приключения из своей жизни. Как правило, это очень наивная и грубая болтовня, но иногда встречается и очень интересная.
 
   Захожу однажды в кафе, заказываю чай и открываю томик стихов Иосифа Бродского. (Что бы о нем не говорили, мне его поэзия нравится, потому что я ее слышу и понимаю.) Но не успеваю прочитать и двух стихотворений. За мой столик присаживается без приглашения шестидесятилетний мужчина небольшого роста. Он начинает говорить, а из его рта сильно пахнет чесноком и дешевым одеколоном:
   – Молодой человек, у вас добрые глаза, одолжите десятку, мне необходимо выпить сто граммчиков водочки, чтобы не развалиться на миллионы частиц.
   Я отдаю ему червонец, мужчина уходит, а я снова начинаю читать Бродского. Не успеваю прочитать и одного стихотворения, как чесночный господин возвращается, садится за мой столик и говорит:
   – Я вам очень благодарен, молодей человек, но ста граммчиков маловато. Чтобы снова стать корреспондентом газеты «Комсомольская правда», мне необходимо еще сто граммчиков. Вы бы не могли мне помочь, ведь у вас я прошу всего во второй раз?
   Я достаю пятьдесят рублей и отдаю их корреспонденту. Он берет, исчезает на пару минут, а затем появляется вновь, сияющий, с бутылкой водки, двумя стопками и двумя бутербродами. От водки я отказываюсь. Он наливает только себе, выпивает и наливает снова со словами:
   – Я не ошибся в вас, спасибо, вы меня выручили, ведь алкоголик без водки – это весна без соловьев или свадьба без невесты. Кстати, меня зовут Феликсом.
   – А меня Александром.
   – Македонским?
   – Нет. О`Бухарем.
   – Интересная фамилия, впервые такую слышу. Кстати, а вы слышали о лабиринте под Петербургом?
   – Нет.
   – Странно. О нем каждая собака знает, его отрыли несколько тысячелетий назад, по сути, под землей второй город, не менее прекрасный, чем на поверхности.
   – И сколько надо выпить, чтобы попасть туда?
   – Туда невозможно попасть случайно, молодой человек, судьба сама выбирает, кому идти.
   Феликс снова выпил водки и закурил:
   – Это очень любопытно, Александр, вчера, на протяжении всего дня мне встречались женщины небольшого роста, с красивыми грациозными фигурами, с шикарными волосами и ласковыми глазами. Они привлекают внимание. Утром сажусь в маршрутное такси, а рядом со мной садится маленькое рыжее чудо с зелеными глазами. Я взглянул ей в глаза, и утонул в этом изумрудном омуте. Мы смотрели друг другу в глаза минут десять, пока не доехали до конечной остановки. Мы забыли обо всем на свете и о нужных нам остановках (их мы проехали), и о работе (на которую спешили). Мы взялись за руки и пошли в Удельный парк. Погода была теплой, птицы пели свои красивые песни, листья шептали слова приветствий, мы обнялись, поцеловались, упали в сочную траву и... в себя пришли примерно через час. Когда мы подошли к автобусной остановке, я узнал имя девушки – Маргарита. Посадив ее на автобус, я перешел на остановку трамвая, чтобы доехать до работы. На остановке стояла маленькая блондинка. Ветер играл ее волосами, похожими на белое облако, в глазах переливалось голубое небо. Я взглянул в эти глаза и понял, что не могу сопротивляться силе этого неба. Несколько минут мы смотрели в глаза друг другу. Потом мы взялись за руки и пошли в парк... в себя я пришел примерно через час... Когда мы подошли к трамвайной остановке, я узнал имя девушки – Мария. Попрощавшись с ней, я решил не ездить на работу и зашел в кафе, недалеко от метро «Пионерская». А там за столиком сидела маленькая брюнетка. Волосы были похожи на кусочек осенней ночи. Темно-карие глаза напоминали девятый вал в штормовом море. Я взглянул в эти глаза, и девятый вал захлестнул меня. Конечно же, я понимал, что сопротивление бесполезно, поэтому взял девушку за руку, мы выскользнули из кафе и побежали в парк... Когда все закончилось, я узнал имя девушки – Майя. Вечером, когда я пришел домой и, позанимавшись сексом с женой, собрался спать, жена прижалась ко мне и, засыпая, прошептала: «Феликсуня, сегодня ты называл меня таинственно и сладко: „Майя-Мария-Маргарита“!»
   Феликс закончил рассказывать и потянулся к бутылке, а я, ожидавший рассказа о лабиринте под городом, заметил:
   – Феликс, в вашем рассказе есть небольшая неточность, сейчас у нас конец февраля, а вы рассказали о своем весеннем приключении.
   Феликс выпил водки, пожал плечами и сказал:
   – А для меня весна была вчера.
 
   Если во время полового акта твой презерватив порвался, узнай имя женщины: возможно, она станет матерью твоего ребенка.
 
   Я закрыл книгу Бродского и спросил:
   – А о лабиринте под городом вы расскажете?
   Феликс ухмыльлнулся, погрозил мне пальцем и пообещал:
   – Конечно, расскажу, ведь вы платите, а я рассказываю истории.
   Феликс снова выпил водки и продолжил:
   – А вот если бы вы предложили коньяка, то я бы отказался, потому что позавчера познакомился с его двойственной натурой, которая мне не очень-то понравилась. И выпил-то всего граммов семьсот, ну и бутылочки три шампанского и ничего после этого не помню, галлюцинаций собственных и то не помню, выключило меня прямо в баре, а ведь как хорошо мы с женой Риммой сидели. Решили отметить перемирие, которое вернулось в наши отношения. Я позволяю жене мелкие шалости и считаю, что ничего в этом страшного нет, если она с кем-то потрахалась, мы рабы наших тел, но когда жена в деталях рассказала мне, как это происходило у них с начальником, я не испытал удовольствия. А жена повторила все раза три, пока я не взорвался и не обозвал ее шлюхой. После этого она на меня обиделась не на шутку, ушла из дома, хлопнув дверью, и несколько дней жила у своей мамы. Но вчера жена позвонила и сообщила, что прощает мне мою маленькую глупость. Мы встретились у метро «Маяковская» и пошли в бар. Все было прекрасно, пока я не отключился после небольшой дозы коньяка. Остается только предположить, что я ничего плохого не натворил, иначе бы жена не стала приставать с ласками утром. А она разбудила меня своими прикосновениями и шепчет так ласково: «Феликс, у тебя такое красивое тело, ты сам Аполлон, которого послала мне судьба. Ты моя мечта и моя радость. Ласкать тебя – это удовольствие. Ах, милые бицепсы, ах, великолепный пресс, ах, совершенный член, ах, мускулистая попка». И целуя мою попку, жена вдруг взяла и ввела туда что-то похожее на фаллос. Ощущения были приятными. На какое-то мгновение я почувствовал себя женщиной, им, в общем-то, не хуже, чем нам. Но в этот момент жена застонала, я прервал свои размышления и открыл наконец глаза. Рядом со мной лежал голый незнакомый мужик лет тридцати, квартира была чужой, и роль, которую я играл, тоже вроде бы была чужой. Во всем виноват коньяк, в одном названии которого заложена двойственная сущность – конь и як, двуликий Янус, мужчина и женщина. Любопытно, кто же я есть на самом деле?
   Феликс закончил рассказывать, выпил водки и улыбнулся. А я, ожидавший рассказа о подземном лабиринте и вторично пролетевший, спросил:
   – Феликс, а когда же наконец я услышу о лабиринте под городом?
   Феликс снова глотнул водки и успокоил меня:
   – Александр, не расстраивайтесь так сильно, о лабиринте – так о лабиринте, мне совершенно безразлично, о чем рассказывать, могу о красавцах, а могу и о горбунах. Кстати, в прошлом месяце я познакомился в баре с горбуном Гришей. Его рост – метр сорок, но пьет он не меньше меня. Гриша пригласил меня к себе в гости, отметить его день рождения. Отказать было неудобно. И вот я сижу за праздничным столом, в компании двадцати шести горбунов мужского и женского пола. Это Гришины родственники и друзья с подругами. Интеллигентная компания, в разговоре мелькают имена: Моцарт, Гете, Сократ, Рафаэль, Кант... и Гриша, которому исполнилось пятьдесят. Пьем настоящий французский коньяк под тонкие дольки лимона. Время от времени, кто-то из гостей садится за фортепиано, разговор стихает, и мелодии Баха, Вивальди, Чайковского заставляют забыться на несколько минут, чтобы затем вновь очнуться, выпить в честь хозяина и прослушать новый виток разговора. Коньяка такое количество, что прилетает мысль о коньячном источнике в кухне. «Какой чудесный вечер», – думаю я, но мои приятные мысли прерывает громкий женский возглас: «Вы посмотрите на него внимательнее! Он же урод! Недочеловек! Монстр безгорбый! Он же никогда не сможет понять нас, а мы его! Физическое уродство стопроцентно означает и моральное уродство! С таким уродом даже по пьяни в постель не ляжешь! Уродливые длинные руки ноги! Уродливые длинные руки! Уродливая прямая спина! Его показывать только в фильмах ужасов!» Двадцать шесть горбунов вскочили со своих стульев, дружно бросились на меня, повалили на пол, стали пинать, кусать и щипать во все доступные места. Потом открыли окно и выкинули меня из него. Хорошо, что этаж оказался первым, а кусты мягкими! Но с горбунами я больше не пью.
   Феликс закончил рассказ, допил водку, подмигнул мне и спросил:
   – Скажите, Александр, я отработал водку или нет?
   Я пожал плечами и сказал:
   – Судя по всему, о лабиринте вы не будете рассказывать.
   Феликс хитро улыбнулся:
   – Обычно о лабиринте я рассказываю после второй бутылки.
   Я достал еще пятьдесят рублей и протянул их Феликсу. Он взял их, засунул в карман и, улыбаясь, сказал:
   – Один из моих предков зарабатывал на обед с выпивкой точно таким же способом. Он импровизировал в кабаках, и благодарные слушатели платили ему за это. Как вы думаете, как же звали моего родственника, а?
   – Думаю, Оскар Уайльд.
   – Да, Александр, я действительно в вас не ошибся. Оскар был моим прадедом.
   – Но почему бы вам не писать книги? Тогда бы, наверное, и на водку хватало.
   – Молодой человек, именно водка мне помешала стать и хорошим спортсменом, и хорошим инженером, и хорошим мужем, и хорошим отцом, и хорошим сыном, и хорошим писателем. Водка очень ревнивая подруга. Она не терпит соперников. А в моем случае ей не к кому ревновать, потому что я люблю и уважаю только ее.
   – А я бросил пить.
   – Вам можно посочувствовать, Александр, вы выбросили палочку-выручалочку на все случаи жизни. Ну разве можно на этот безумный-безумный мир смотреть спокойно трезвыми глазами, а?
   – Конечно, невозможно.
   – Поэтому я вам сочувствую. Да, кстати, мне сегодня исполнилось сорок лет. Можете меня поздравить.
   Я с таким удивлением посмотрел на Феликса, что он расхохотался. Внешне я дал бы ему не меньше шестидесяти.
   – Да, да, Александр, сорок. У алкоголика год жизни идет за полтора. У наркомана – год за три.
   Я вытащил из кармана сто рублей, вложил их в книгу стихов Бродского и протянул Феликсу:
   – Поздравляю.
   – Спасибо, – Феликс взял книгу и посмотрел на обложку. – Не люблю Бродского. Если бы его приняли в Союз писателей Советского Союза, он бы не уехал за границу. И уж, конечно же, Нобелевскую премию не получил бы.
   – Почему?
   – Потому что у него много слабых стихотворений. На уровне среднего поэта из Союза писателей. Но за книгу спасибо. Она почти новая. Я смогу ее обменять на пол-литра водки.
   Феликс сунул книгу в карман, ушел и больше не вернулся...
 
   Когда я развелся последний раз, то, расцеловавшись и распрощавшись с бывшей уже женой, подумал: «Обязательно женюсь. Ведь один ум хорошо, а полтора – лучше».
 
   Принц женился на Золушке, и жили они счастливо долго-долго – целых полгода, пока не развелись.
 
   Люди расходятся, потому что уверены – следующий партнер обязательно будет лучше, но у жизни свои правила и обычно шило меняется на мыло, а мыло затем – на рваный презерватив.
 
   Иногда я обижаюсь на женщин. Конечно же, это бывает крайне редко, но бывает. И в такие моменты я искренне уверен, что мужчины и женщины – это существа из различных галактик. Кто-то пошутил и заставил их жить на одной планете, снабдив предварительно половым влеченьем. Кто-то пошутил и забыл, а мужчины и женщины страдают, пытаясь понять друг друга, но бесконечно трудно найти общий язык представителям из разных галактик.
 
   Если женщина в ваших объятиях не желает вам отдаваться, то, скорее всего, вы забыли с ней познакомиться.
 
   Писатель (поэт) – это рыболов, который много раз забрасывает в водоем свою сеть в надежде поймать золотую рыбку, но в сети, как правило, попадается обычная рыба, типа карасей и ершей, а нередко тина и грязь, а иногда и трупы («Тятя, тятя наша сети притащили мертвеца...»).
 
   Конец февраля. Первый солнечный денек. И сразу запахло весной. Зашла ко мне в гости моя бывшая жена Ирина. Болтали с ней и любовались солнцем в окне. Вдруг Ирина чихнула. Я спросил, не грипп ли у нее. Она засмеялась и ответила: «Нет, это солнце в нос попало».
 
   Позвонил Диане. Хотел пригласить ее в гости. Но она трубку не подняла. Не любит женщина сидеть дома одна. Убежала развлекаться, а мне не позвонила. Великолепная охотница, наверное, охотится. Вот только за кем? Я никогда никого не ревновал, но Диану ревную. И ничего не могу с собой поделать. Она красива, умна и богата. Мужчины на такую должны слетаться, как мухи на мед (чуть было не сказал – на дерьмо, но к Диане это не подходит). Я всего лишь один из ее многочисленных любовников. И очень хорошо понимаю, что наши отношения не вечны. Она тоже это понимает, но не хочет об этом говорить. Потому что еще не время осени, а время весны. И впереди у нас целое лето прекрасных отношений, если этому никто не помешает.
 
   Вначале любовь пахнет живыми цветами (весна), затем – спермой (лето), а в конце от нее несет помойкой (осень).
 
   Мои размышления прерывает звонок в прихожей. Открываю дверь, и в квартиру вваливается капитан Орлов. От него так сильно пахнет перегаром водки, лука и табака, что меня начинает мутить. Он входит, задевая головой горящую лампочку, и говорит:
   – Привет, Шурик.
   – Здравствуйте.
   – На тебя опять стукачек бумажку накатал. И я опять должен обыскать твою квартиру. Ты слышал про кражу в Эрмитаже. Увели произведение искусства. И стукач уверяет, что видел, как ты это пронес в свою квартиру.
   Мне становится нехорошо, потому что несколько дней назад я принес в квартиру подарок Дианы – подлинник Каспара Давида Фридриха «Крест в горах». Я повесил картину на стене в комнате. И совсем забыл поинтересоваться у Дианы, где же висела картина раньше. Оказывается, она висела в Эрмитаже. И сейчас Орлов ее увидит. А потом он детально обыщет всю квартиру и найдет порошочек на балконе. И на этом закончатся мои прекрасные отношения с Дианой, моя работа над новым романом, моя интересная жизнь в Петербурге, с музеями, театрами и барами, закончится моя безработица. Работой меня обеспечат до самой моей пенсии, которая совпадет с выходом из тюрьмы.
   Орлов проходит на кухню, осматривается, топает обратно, заглядывает в ванную и в туалет, в комнату, проходит на балкон. Через минуту оттуда появляется, останавливается перед картиной Каспара Давида Фридриха и говорит:
   – Твою мать! Шурик! Опять стукачек меня наколол. Я ему сегодня яйца оторву. Произведение искусства нужно искать в другом месте. Здесь этого нет. С тебя за это причитается сто пятьдесят!
   Я молча иду на кухню. Вытаскиваю из холодильника бутылку Смирновской и наливаю полный стакан. Орлов заходит вслед за мной, цепляет головой лампочку, берет стакан в огромную лапу и говорит:
   – Дай бог не последняя!
   Выпивает его одним глотком и бросает в огромную белозубую пасть (не хотел бы я попасть в эту пасть) половинку луковицы. Жуя лук и что-то напевая себе под нос, он идет к выходу, в прихожую. Я открываю дверь и решаюсь наконец-то спросить его:
   – Скажите, капитан, а что же украли в Эрмитаже?
   – Да памятник Геракла с первого этажа, который стоял рядом с контролем.
   – Но он же около трех метров в высоту, совершенно не подъемный.
   – Раз украли, значит подъемный. Русский человек и Александрийский столп украл бы давно, если бы его кто-нибудь купил, но пока никто не покупает.
 
   Мой знакомый актер во время репетиции громко пукнул. Режиссер сделал ему замечание:
   – Уважаемый, не надо уклоняться от сценария. Мне импровизации не нужны.
 
   Моя бабушка Мария начала усиленно заниматься бодибилдингом. В свои семьдесят лет она поднимает штангу весом в сто килограммов двенадцать раз. По личному плану, она должна достичь физического уровня ее любимого киноактера Арнольда Шварценеггера к восьмидесяти годам.
 
   Кошмар! Не обнаружил туалета у станции метро «Площадь Мужества». Мне настолько сильно захотелось писать, что расположился я за одним из строительных вагончиков, за метро. Милиционер, который вынырнул из-под земли и оштрафовал меня за недостойное поведение, посоветовал носить горшок с собой, как все хорошо воспитанные петербуржцы.
 
   В городе всего за пятьсот долларов можно купить гранитную мемориальную доску с фамилией заказчика. Но вешать ее на улицах не разрешают. Мой отец Александр приобрел уже целых три – для своей однокомнатной квартиры. Одну повесил в прихожей, одну в кухне, одну в комнате. Планирует купить еще парочку – для ванной и для туалета. Особенно ему нравится выведенная золотой краской собственная фамилия.
 
   Странный все-таки человек мой отец. Он знал, как писать настоящие романы, но не писал, он знал, как делать настоящее кино, но не делал, он знал, как строить настоящие дома, но не строил их. Всю свою жизнь он занимался мелиорацией. Но ее не любил и поэтому не знал, и страдал от этого.
 
   Сегодня первый день весны. Мы встречаемся с Дианой у Александрийского столпа. Я купил огромную красную розу и приехал на полчаса раньше назначенного срока. Вокруг столпа собралось несколько сотен молодых людей. У всех зеленые волосы. Кожаная одежда. И множество металлических колец в ушах, в носах и под губами. Они пьют пиво, а пустые банки бросают под ноги. У каждого второго в руках плакат с надписью: «Долой зиму!!!» Недалеко от столпа стоит металлический столик, на который взбирается один из молодых и начинает говорить:
   – Зима – это пережиток прошлого, и мы, зеленые побеги зеленой армии, требуем от руководства города, чтобы зиму прогнали и никогда больше обратно не пускали, нехрен ей делать в нашем зеленом городе. Здесь будет царить вечная весна. Ура!!!
   – Ура-ра-ра-ра!!! – закричали молодые зеленые побеги и начали пинать банки из-под пива.
   Оратор слез, а на его место взгромоздился другой, вроде бы женского рода:
   – Мы, зеленые побеги зеленой армии, протестуем против снега и мороза в первый день весны. И в знак нашего протеста мы сделаем то, что мы хотели. Ура!
   – Ура-ра-ра! – закричали подростки и начали коллективно мочиться на снег и лед, прикрывающие Дворцовую площадь. И теперь уже я смог безошибочно отличить мальчиков от девочек.
   К зеленым побегам присоединились четыре пьяных бомжа и старик, ветеран Великой Отечественной войны, увешанный десятками медалей и орденов, который после крика: «Ура!» грянул: «Да здравствует великий Сталин!» – и тоже начал мочиться. Но домочиться им до конца не дала милиция, которая подъехала с трех сторон на трех машинах с ревущими сиренами и мигающими мигалками. Подростки разбежались, а милиционеры с автоматами наперевес подбежали и захватили в плен четырех бомжей, ветерана с наградами и меня. Нас положили носами в мочу зеленых побегов зеленой армии и начали обрабатывать резиновыми дубинками. Потом обыскали, забрали все деньги и уехали.
   И в этот момент пришла Диана, в красивом темно-зеленом пальто и черных сапожках. Она вытащила из своей маленькой черной сумочки огромный белый платок и начала стирать мочу и грязь с моего лица:
   – Сашенька, здравствуй, у тебя такой вид, словно ты проиграл миллион.
   – Нет, просто меня несколько раз ударили резиновой дубинкой пониже спины.
   – Они порвали твою куртку! Поехали ко мне, Сашенька.
   Мы тормозим такси. Садимся в него и едем к Диане. День для меня начался не очень удачно. Любопытно, как же он закончится. Водитель с любопытством смотрит на меня и спрашивает:
   – На ментовской волне передали, что на Дворцовой площади массовые беспорядки. Что там произошло?
   – Да, мы пытались взять штурмом Зимний.
   – А кто засел в Зимнем?
   – Белая гвардия.
   – Ну и как, взяли?
   – Нет. Они хорошо вооружены.
   Диана засмеялась (как красиво она смеется) и сказала:
   – Белая гвардия бессмертна.
   Водитель не засмеялся и заметил:
   – У меня есть парабеллум. В отличном состоянии. Осечек не дает. Возьмите его и убейте белую сволочь.
   Он достал из кармана черный пистолет и протянул его мне.
   – Берите, не стесняйтесь. Я вам его дарю. У меня много таких, сын раскопал немецкий склад на Синявинских болотах. И притащил домой целый ящик. Все в смазке, как новенькие, в рабочем состоянии. Я их раздаю своим людям. Для борьбы за правое дело.
   Я взял пистолет и положил его в карман. Диана перестала смеяться. И мы молча доехали до ее дома. Расплатились. Вышли. Через десять минут я уже стоял под душем и думал о том, что очень приятно, когда темную полосу жизни сменяет светлая. Мне тридцать шесть лет. Треть жизни за спиной. И две трети можно еще провести с наслаждением. Ну, конечно же, сто двадцать лет мне не прожить, но сто четыре, как мой прадедушка Лев, вполне смогу, если, пожалуй, никто не помешает.
   Мои размышления прерывает Диана. Она залезает ко мне в ванну. Все мысли мгновенно улетучиваются, потому что секс не терпит посторонних мыслей. Я целую Диану, в правую руку беру кусочек душистого французского мыла и начинаю намыливать те места Дианы, до которых достают руки. Упругая гибкая спина, шикарная попка, великолепные ножки, чудесная пещерка, упругий животик, небольшие груди. Мне необыкновенно повезло, потому что я могу вас ласкать и гладить столько, сколько захочу. Диана приседает и начинает делать мне миньет. Глаза ее закрыты. Она получает удовольствие не меньшее, чем я. Она так активна, что я отстраняю ее голову, чтобы не кончить. Великолепная охотница встает, поворачивается ко мне спиной и нагибается. Струйки душа льются ей на спину и на шикарную попку. А пещерка эльфов так заманчива, что я не могу туда не войти. Я вхожу медленно и осторожно, приучая ее к размерам моего Эльфа. А потом начинаю ритмично двигаться в такт музыке, которая всегда рождается в моих мозгах во время полового акта, во время слияния двух людей в одно целое.
 
   Милая, когда мы ласкаем друг друга руками, губами, языками, телами, словами, милая, я вдруг начинаю чувствовать, как исчезают привычные предметы: стол, шкаф, диван, исчезает сама комната, а мое тело растворяется в твоем, словно капля дождя в реке.
 
   Через полчаса мы сидим на кухне, пьем хороший чай из фарфоровых чашек и разговариваем:
   – Сашенька, ты был великолепен, как Моцарт, он своей музыкой забрасывает меня к звездам, а ты сегодня своей музыкой забросил меня в теплый и ласковый океан. Я качалась на небольших волнах и слышала музыку, лившуюся ко мне с неба.
   – Я тоже слышал музыку, только она звучала в моей голове.
   – Вот видишь, мы оба слышим музыку, когда любим друг друга.
   – Это Пан играет на своем сексофоне.
   – А на что похож сексофон?
   – Кто-то видит его в виде свирели, кто-то в виде дудочки, кто-то в виде скрипки. Разные люди видят разные инструменты.
   – А что видишь ты?
   – Свирель.
   – Сашенька, я тоже вижу свирель. Мы с тобой одной крови – ты и я.
   Диана встает и вытаскивает из холодильника красивое блюдо. На нем различные сорта ветчины, сыра, колбасы, красная и черная икра. Блюдо красиво смотрится на небольшом темном полированном столике с гнутыми ножками.
   – Представляешь, Сашенька, с этого блюда ела сама императрица Екатерина Вторая.
   – Любопытно, сколько же она стоит?
   – Чуть больше этих чашек, из которых пил Гете и чуть меньше этого столика, стоявшего в гостиной Данте.