Сенин Валерий. Похождения красавца-мужчины, или Сага об О'Бухаре

   Маринка засветилась:
   – Ах, какая шикарная роза, это символ нашей любви.
   Маринка принесла из комнаты вазу с красной розой, которую она подарила мне утром и вставила туда же мою. Поставила вазу на стол, открыла яблочный сок, разлила по фужерам. Подняла свой и сказала:
   – Шурик, давай выпьем за то, что судьба позволила нам встретиться, мне очень хорошо с тобой, уже второй месяц я ощущаю себя самой красивой, самой сексуальной, самой значительной женщиной на земле, и все это благодаря тебе, самому лучшему мужчине в моей жизни.
   Маринка пьет сок. А мне вдруг становится немного неловко: ну какой же я самый лучший мужчина – час назад трахал Люсю, совершенно забыв о Маринке. Сейчас бы сто граммов водки, и все бы прошло и забылось, но Маринка не пьет, а мне одному пить неудобно.
   Женщина, заметив, что я загрустил, поставила пустой фужер на стол, подошла ко мне вплотную, обняла и спросила:
   – Шурик, а что случилось, почему ты заскучал, может быть, я сказала что-то лишнее?
   Я тоже обнял Маринку, заглянул в ее красивые добрые карие глаза и ответил:
   – Ты меня перехваливаешь, я обычный мужчина, грешник и пьяница.
   Маринка засмеялась:
   – Ну какой же ты грешник, мы же любим друг друга, значит, все, что мы делаем в постели – это нормально и естественно, вот я – грешник: два года назад, когда мы еще не были знакомы, я изменила своему мужу.
   – Правильно и сделала, ты же рассказывала, что он по четыре месяца не спал с тобой.
   Маринка перестала улыбаться:
   – Я изменила ему с двумя неграми, они трахали меня одновременно и очень грубо, мне было больно, противно и стыдно.
   Маринка уткнулась носом мне в плечо:
   – Ты можешь меня за это презирать.
   Я усмехнулся с облегчением и спросил:
   – Марина, но тебе с ними хотя бы чуть-чуть было приятно?
   Маринка, заметив, что я улыбаюсь, успокоилась:
   – Ну, немножко было приятно, я тогда впервые в жизни кончила.
   – Вот видишь, негры разбудили в тебе женщину.
   – Да, они разбудили, но муж ее не замечал, пришлось с ним развестись.
   Я поднял стакан с соком и сказал:
   – За негров, которые разбудили в тебе женщину.
   Выпил сок, поставил стакан на стол и поцеловал Маринку, она горячо мне ответила. В это время вода в кастрюльке с картошкой выкипела, и картошка начала пригорать. Мы перестали целоваться. Я снял с плиты картошку, и ужин начался. Маринка ела за двоих, я, конечно же, ей не уступал и ел за троих. Боцман стоял на задних лапах рядом со столом, а передней хватал с края стола куски ветчины, которые ему подкладывала Маринка, и мгновенно их проглатывал. Из радио изливалась музыка Вивальди. Солнце за окном прямо на наших глазах исчезало за соседним девятиэтажным домом.
   В открытую форточку влетел воробей, сел на середину стола и, совершенно не обращая внимания на нас, начал склевывать рассыпанные хлебные крошки. От удивления мы с Маринкой перестали есть и минуты две смотрели на этого нахала, потом Маринка сказала:
   – Похоже, что он здесь основной, в смысле – главный.
   – Да нет, скорее всего, он пьян, а пьяному море по колено.
   Оборзевший воробей прыгал потихоньку к краю стола, еще сантиметров тридцать – и Боцман сможет его достать своей когтистой лапой.
   Маринка вдруг предложила:
   – Давай не будем вмешиваться и посмотрим, чем все это закончится.
   – Это закончится тем, что Боцман получит на десерт свеженького воробья, но я не против посмотреть.
   Наглый воробей доскакал до опасной зоны, абсолютно не сомневаясь в собственных возможностях, добрался до ее середины, и в этот момент над столом показалась голова кота, мелькнула его лапа с выпущенными когтями, но ничего не поймала, потому что воробей успел взлететь, опуститься на голову Боцмана, клюнуть того в глаз и вылететь в форточку. Боцман завыл и умчался из кухни. А мы с Маринкой, хором громко захохотали. Воробей действительно оказался ушлым. Маринка отсмеявшись, спросила:
   – Саша, это наверняка был твой воспитанник, он слишком уверен в своих силах, да?
   – Да нет, я вижу его впервые. Скорее всего, это мужчина в расцвете сил, тьфу, я имел в виду, воробей в расцвете сил.
   – Наподобие тебя, да?
   – Да, я, конечно же, в расцвете сил, мне всего тридцать семь, и в двадцать пять я чувствовал себя намного хуже, ежедневно пил водку и каждый месяц менял женщину, но не ощущал такого удовольствия от жизни, как сейчас. Сейчас я балдею от каждого мгновения жизни, потому что каждое мгновение оказывается чудесным.
   Маринка, доевшая свою картошку с котлетами и начавшая поглощать фрукты, недоверчиво спросила:
   – Саша, неужели ты и во время болезни радовался каждому мгновению?
   – Ну, конечно же, нет, я имел в виду послебольничный период. Месяц рядом с тобой был сказочно приятным.
   Маринка загадочно улыбнулась и сказала:
   – А сейчас я тебе покажу сценку из порнофильма, который мы вчера смотрели на работе.
   Вот она берет со стола неочищенный банан, макает его в сметану, потом разводит ноги и вводит банан в свое рыжую проказницу. Интересный фильм она смотрела вчера на работе... А Маринкина пещерка, похоже, уже готова к встрече. Банан без видимых усилий исчезает в ней. Остается торчать только маленький желтый хвостик. Мне так хочется вцепиться в него зубами, что я не выдерживаю, слетаю со стула, встаю перед Маринкой на колени, обнимаю ее руками за попку и впиваюсь зубами в заманчивый хвостик. Маринка забрасывает ноги мне на плечи, закрывает глаза, а я начинаю языком обрабатывать ее восхитительную проказницу. Из радио звучит музыка Чайковского, говорят, когда он ее создавал, то мечтал в эти мгновения о мужских ягодицах, для меня же эта музыка сейчас является прекрасной аурой для шикарной женской попки.
   Маринка вдруг начинает тихонько постанывать и перебирает своими ручками волосы на моей голове. Иногда, когда ей, вероятно, становится особенно приятно, она дергает сильно, и после этого уже слегка постанываю я. Очень жаль, что я не могу сейчас посмотреть на нас со стороны, ведь то, что мы делаем, не может быть некрасивым. Я снова вцепился в хвостик зубами и вытащил банан из Маринки. Он – влажный, скользкий и теплый, потому что Маринка горячая женщина. Я разжимаю зубы, и банан падает на пол. А Маринка бормочет:
   – Ах, Сашенька, поласкай пальчиками свою любимую пещерку.
   Интересно, влезут ли в Маринку четыре пальца? Провожу эксперимент, но в рыжую проказницу больше трех не просунуть. Я принимаюсь вибрировать кистью руки, и Маринка снова начинает тихонько постанывать. Девочке явно очень приятно. Радуюсь этому, и у меня начинает кружиться голова, потому что мой перевозбужденный «гладиатор» давно жаждет войти и кончить. У него, кстати, свой девиз: «Пришел, увидел, вошел». Возможно, он это у кого-то скопировал, но все равно звучит неплохо. Я расстегиваю ширинку, выпускаю «гладиатора» на оперативный простор и вхожу в Маринку до упора. Первое погружение всегда самое приятное, потому что пещерка еще тугая. Довольная Маринка урчит и дергает меня за волосы. Девочка любит потрахаться, а мне нравятся девочки, которые это любят. Начинаю двигаться активно и через минуту кончаю. И вдруг понимаю, что сдержаться не сумел, потому что днем Люся в течение сорока минут не давала мне кончить. Маринка тоже ничего не успела, и чтобы это исправить, ввожу быстренько в нее три пальца и начинаю с бешеной скоростью входить и выходить. Через минуту Маринка тоже кончает.
   Потом мы пьем яблочный сок и едим бананы. Причем первым съедаем тот, который побывал в Маринкиной пещерке. Солнце уже давно скрылось. И за окном белая Петербургская ночь. А из радио изливается музыка Баха.
 
   За окном белая ночь. На экране телевизора фильм Феллини «Рим», в руке бокал хорошего вина, на коленях красивая женщина. Завтра не нужно бежать на работу. Это мгновение вполне можно назвать райским.
 
   Было время, когда я ходил в море (не плавал, потому что, как говорил наш корабельный боцман, «плавает только говно»), корабль (сухогруз) был моим домом. И этот дом перемещался по морям и океанам, перевозя различные грузы из одного порта в другой. На нашем судне не было женщин, и в этом наша жизнь не отличалась от жизни в тюрьме или в армии. Месяцами молодые сильные мужчины не касались женского тела. А поэтому, когда мы приходили в какой-нибудь порт, все старались потрахаться на полную катушку.
   Однажды после месячного воздержания мы притопали в Петербург с грузом бананов. Когда на корабль прибыли таможенники, капитану вдруг стало плохо, он начал блевать, а потом упал и потерял сознание. Капитана увезли в больницу, где обнаружили у него дизентерийную палочку. И команду сразу же посадили на двухнедельный карантин. От такого поворота событий команда затосковала и начала пить водку по-черному.
   Так прошло три дня, а к вечеру четвертого на судно пришла невеста боцмана Лена. Она так сильно истосковалась на берегу по своему Коленьке, что не вытерпела и, наплевав на все запреты, вплавь добралась до судна. Борман Коля был на седьмом небе от счастья. Он увел невесту в каюту. А в соседних помещениях расположилась вся команда, впитывая в себя все волнительные звуки, вылетавшие из каюты боцмана. Примерно через час сильно пьяный Коля пошел в гальюн /туалет/, где споткнулся, упал и уснул. А в его темную каюту скользнул один из матросов. И каждые полчаса одного матроса сменял другой, и так продолжалось до утра. А утром боцман проснулся в туалете и с новыми силами вернулся к невесте. И мне понравилась одна фраза, долетевшая до меня, которую утром невеста сказала жениху: «Ах, Коленька, такому могучему мужчине никогда не захочется изменить, ты же половой гигант и одна на берегу я уже не останусь, я с тобой в море пойду, а если ты не захочешь, то пойду в море без тебя!»
 
   Оказывается, «завтра» начинается на следующий день после «сегодня».
 
   Вспомнилось. Как-то (года два назад) ехал я по проспекту Просвещения на своей «копейке». Меня тормозит инспектор ДПС. Посмотрел мои права и вдруг начинает мне намекать, что я пьян. А я ему откровенно и говорю: «Дружище, восемнадцатого мая Петр Алексеевич разгромил в устье Невы шведскую флотилию и захватил в плен два боевых корабля противника, за это я и выпил каких-то шестьсот граммов водки, и от такой малости пьяным быть просто не могу». Офицер со мной согласился, вернул мне права и, прощаясь, сказал: «Блин, а я и не знал, что у нас война со Швецией началась».
 
   Сегодня Троица. Когда-то в этот день святой дух в несколько секунд перестроил мозги апостолов, и они, не умея этого ранее, смогли говорить на языках народов мира. А я пять лет в школе и три года в институте учил немецкий и теперь могу читать вслух немецкие тексты, но смысла текстов не понимаю.
 
   Позвонила Диана из Швейцарии. Я с ней не разговаривал больше года. И при первых же звуках ее голоса сердце мое заколотилось вдовое быстрее, а дыхание перехватило. Я почувствовал себя рыбой, выброшенной на берег. Как же мне ее не хватает!
   – Здравствуй, Александр, как поживаешь? Я совершенно не собиралась тебе звонить, но какая-то сила заставила. Ты, вероятно, не захочешь со мной разговаривать и будешь прав, я на это не обижусь.
   – Здравствуй, Ди, ты ошибаешься, я очень рад слышать твой голос и с удовольствием с тобой пообщаюсь.
   Голос Дианы стал более уверенным:
   – Это xоpошо, что ты на меня не обижаешься, но я не могла поступить по-другому, я нашла тебя в больнице – невменяемого, отрешенного от жизни, жалкого, во мне проснулась жалость, а жалость и любовь несовместимы, с моей точки зрения. В тот момент ты для меня погиб, я все бросила и уехала в Швейцарию, здесь у меня свой небольшой домик...
   Я не смог сдержаться и продолжил ее предложение:
   – В десять этажей, с вертолетной площадкой на крыше?
   Диана засмеялась:
   – Мне всегда нравилась твоя манера выражаться. Если ты шутишь, значит, действительно поправился, я очень рада, что ты жив.
   – Мне тоже это нравится. А как поживает мой отец? Больше всего меня удивила ваша свадьба.
   – Просто в тот момент мне не хотелось уезжать одной, а твой отец подвернулся под горячую руку совершенно случайно, я сделала ему предложение, и он согласился.
   – Диана, ты очень странная женщина: на твое предложение согласился бы любой молодой мужчина, а ты выбрала моего отца, который шестьдесят лет своей жизни был занудой.
   – Ну, он занудой и остался, мы развелись с ним через месяц после свадьбы, потому что твой отец твердо верит, что секс укорачивает жизнь и разжижает мозги.
   Здесь уже засмеялся я:
   – Узнаю моего отца. Он и с мамой развелся по той же причине.
   – А с твоей мамой мы познакомились в больнице, красивая женщина, вот только много говорит.
   – Ну, это нравится многим пассивным мужчинам, а маме нравятся пассивные мужчины, чего она и не скрывает.
   – Каждый старается жить так, как ему нравится. Да, Александр, я через месяц собираюсь приехать в Петербург, очень соскучилась по городу, по его улицам и проспектам, по его домам и дворцам, по его хмурым жителям.
   Сердце мое опять забилось быстрее, и я спросил:
   – А меня ты бы хотела увидеть?
   Диана помолчала секунд десять и ответила:
   – Сейчас, после нашего разговора, да, но до разговора я не собиралась с тобой встречаться, потому что ты для меня умер год назад.
   И Диана повесила трубку. А я стоял, слушал гудки в моей трубке и улыбался.
 
   Женщина непредсказуема, как водка. А мужчина предсказуем, как кувалда, разбивающая бетонную стену.
 
   Диана, великолепная охотница, через месяц приедет в Петербург! И я снова увижу и услышу ее, женщину, которую я ревновал ко всем мужчинам земли. Ни одну свою женщину не ревновал, Маринку тоже не ревную, хотя и успел в нее влюбиться, а Диану ревновал, хотя и не подавал вида. Как же назвать мое чувство к Диане? Вероятнее всего, это была страсть, впрочем, почему «была», она осталась. Так, к Маринке – любовь, к Диане – страсть, а к Люсе – жажда секса, но если быть откровенным, то к Люсе я тоже не равнодушен, если бы она не была женой деда, я бы два года назад, когда увидел ее и захотел, обязательно постарался бы трахнуть. Очень приятно, что минимум три месяца я буду к ним ездить. А вот что рассказать Маринке, я не знаю, она искренняя и ревнивая девочка. Уверена, что если люди любят друг друга, то они никогда не изменят. Но секс с Люсей – это не измена, это помощь деду, очень приятная для меня помощь. А Маринка этого не поймет. Она узнает, и наши радостные мажорные отношения закончатся и начнутся другие – с разборками, упреками и недоверием друг к другу. Она узнает, и закончится наш медовый месяц, наполненный музыкой секса. А я не хочу, чтобы он заканчивался. Поэтому Маринке, Мариночке о Люсе ничего рассказывать не буду. Вот Диане я бы все рассказал, и она бы меня поняла, потому что очень похожа на меня. Ах, Диана, через месяц я увижу тебя, и мне достаточно будет одного намека на то, что ты хочешь меня как мужчину, и я буду у твоих ног плакать и смеяться от счастья. Перед желанием Дианы я устоять не смогу, да и не хочу. Потому что она – великолепная охотница, единственная и неповторимая, желанная, но бросившая меня в трудную минуту. Но таким женщинам, как Диана, позволительно бросать. И мне сейчас наплевать на это. Человек время от времени бывает слабым и безвольным. Вот Диана и была в тот момент слабой, а я это не понял и обиделся. Но сейчас я уже не обижаюсь. Сейчас я радуюсь тому, что она возвращается в мою жизнь. Скорее всего, на девяносто девять процентов, мне придется жить сразу с тремя женщинами. Такого опыта у меня еще не было, и что из этого получится, одному богу известно. Впрочем, может, не известно и ему.
 
   Очень красиво сказал Альфред Мюссе: «Женщины любят, когда им пускают пыль в глаза. И чем больше пыли, тем они шире открывают глаза». Мне это высказывание настолько понравилось, что вечером, когда пришла с работы Марина, я, вместо вечернего приветствия, запустил в красивые карие глаза две пригоршни пыли, ожидая расширения ее глаз. Но женщина почему-то глаза закрыла, нагнулась и боднула меня в живот. После чего я подумал, что классики не всегда говорят правду.
 
   Умереть от руки прекрасного человека, признаюсь, также не хочется, как и от руки негодяя.
 
   Если тебе попалась болтливая женщина, почаще ее целуй.
 
   «Девушка, милая, я не люблю знакомиться на улице, но, увидев вас, решил изменить своим принципам. Если бы я был художником, то рисовал бы только вас, если бы я был композитором, то моя музыка была бы пропитана вами, если бы я был писателем, вы были бы моей главной героиней, если бы я делал фильмы, вы были бы звездой этих фильмов. Девушка, милая, я абсолютно уверен, что Данте дал бы вам имя – Беатриче, Петрарка – назвал бы вас Луиза, Блок – Незнакомкой. Вы именно та женщина, которую я ищу по вселенной. Ведь я – восхищенный жизнью мужчина на розовом коне, скачущий вне времени вслед за поющей весной. И если я встретил вас на улицах Петербурга, то это означает, что весна через несколько дней должна умчаться в другие миры, к другим ждущим чуда людям. И поэтому я не мог пройти мимо вас. Поэтому я стою рядом с вами и наслаждаюсь тем, что вижу такую прекрасную и неповторимую женщину. Я согласился бы всю жизнь носить вас на руках, сдувать с вас пылинки, оберегать от всех опасностей и бед. Я согласился бы работать на трех работах, чтобы достойную женщину достойно содержать. Я смог бы стать вашим отцом, вашим братом, вашим мужем, вашим любовником. А, вообще-то, девушка, если уж честно признаться, то эту ерунду я говорю всем симпатичным девушкам».
 
   Мужчиной я стал в пятнадцать лет. Однажды вечером пришел в гости к своему однокласснику. Его не оказалось дома, но его мать, Мария Петровна, красивая женщина сорока пяти лет, предложила мне подождать Виктора (так звали ее сына) в гостиной. Она включила телевизор. Я сел на диван. А Мария Петровна в этой же комнате начала перед зеркалом переодеваться. Час назад она купила новый купальник, и ей не терпелось его примерить. Обо мне она, похоже, забыла. Сняв с себя всю одежду, начала натягивать на свое полное красивое тело розовую тряпочку купальника. До этого момента я еще не видел обнаженной живой женщины. Конечно же, множество порнографических журналов прошло через мои руки, но живые женские груди, живая женская попа, живая женская пиписька крутились передо мной впервые. Я был заворожен и околдован красивейшим танцем женских прелестей. Вся моя мужская сущность рвалась им навстречу. Я не отрывал восхищенного и жаждущего взгляда от близкого и желанного женского тела. Мария Петровна случайно обернулась ко мне, встретилась со мной взглядом, и через несколько минут мы уже обнялись и поцеловались. А еще через несколько минут мой напряженный член впервые скользнул в сладкую влажную глубину.
   Целый год я каждый вечер прибегал к Марии Петровне, а потом она вышла замуж за пятидесятилетнего старика и вместе со своим сыном переехала в Москву, к новому мужу. Первая женщина не забывается никогда, и это правда.
 
   Вчера сдувал пылинки с одной женщины. Когда я сдул последнюю пылинку – женщина исчезла.
 
   Говорят, Наполеон всю жизнь мечтал увидеть Петербург и умереть, но, по недоразумению, увидел Москву.
 
   Сегодня проснулся оттого, что кто-то чем-то, похожим на травинку, щекотал у меня в носу. Я чихнул, улыбнулся, открыл глаза, а это, оказывается, лето пришло.
 
   Заходил в Летний сад. Вход туда сделали платным. Но я привык к бесплатному проходу, поэтому перемахнул через забор. Сел на скамейку, на которой два старых еврея играли в шахматы и начал пить из бутылки вермут. Минут через десять один из игроков предложил мне сыграть с ним партию – на сто баксов. Деньги у меня были, и я согласился. Через полчаса старик сдался, отдал деньги, и на его место сел второй. Ставку повысили до двухсот долларов. Через полчаса второй тоже сдался. Старики посовещались и предложили партию – по пятьсот долларов. Я согласился. Игроки играли уже вдвоем, громко обсуждая каждый ход, перебирая множество комбинаций. По всему чувствовалось, что они мастера в шахматном деле. Через полчаса они сдались. Отдали деньги. По очереди пожали мою руку, сделали по глоточку вермута из моей бутылки и стали расспрашивать, откуда я прибыл в их родной город. Старики определили меня приезжим на том основании, что всех петербургских гроссмейстеров они знают в лицо и никогда не играют с ними на деньги, потому что сами пока еще мастера. Я не стал рассказывать старикам, что у меня лишь второй разряд по шахматам и на самом деле мне просто три раза подряд повезло.
 
   Наверное, заманчиво для пожилого человека звучит название: «Клуб веселых хрычей».
 
   Любопытно, неделю назад я отдал рукопись моего первого романа в одно маленькое издательство на Лиговском проспекте. И через два дня позвонил редактор и сказал:
   – Приезжайте, я бы хотел с вами поговорить по поводу вашего творения.
   Я почему-то подумал, что ему понравилась моя работа, и он меня приглашает для переговоров по поводу издания. Я быстренько оделся, поцеловал Маринку, которая занималась стиркой, и поехал в сторону Лиговского. Всю дорогу до издательства в голову лезли стихи Пушкина Александра Сергеевича. Я помню множество кусочков из различных его произведений. И вот эти кусочки настойчиво лезли в мою голову. Я читал про себя кусочек, а потом заканчивал его по-своему. Иногда получалось очень смешно, тогда я не выдерживал и тихонько смеялся. Одной женщине, ехавшей рядом со мной в вагоне, это настолько понравилось, что она вышла следом за мной на «Площади Восстания» и спросила:
   – Молодой человек, вы, похоже, весельчак, не хотите со мной познакомиться?
   Я сконцентрировал свое внимание на женщине, рассмотрел ее повнимательнее и понял, что она очень даже хороша – сорокалетняя самка с сильным телом, пахнущая французскими духами, перемешанными с потом. Причем запах пота не отталкиваще-резкий, а наоборот, притягивающе-мягкий. Он обволакивал меня, гасил мою волю и заставлял сказать: «Да, хочу». Но я открыл рот и сказал, на удивление самому себе:
   – Нет, извините, я голубой и спешу на свидание к любимому мужчине.
   Женщина сразу от меня отстала. А я вышел на Лиговский, забитый ревущими машинами и бегущими людьми, и за пять минут дошел до издательства.
   Редактор Игорь Алексеевич, шестидесятилетний мужчина среднего роста, уже ждал меня. Он приветливо-приятно улыбнулся, пожал мою руку и сказал:
   – Молодой человек, я прочитал вашу рукопись. Это не роман, это набор не связанных между собой зарисовок. Отсутствует главный герой и слишком много интимных сцен. В настоящей литературе у настоящих писателей интим не описывается подробно, на него только намекают. То, что ниже пояса – это уже не литература.
   Я растерянно спросил:
   – А как же Генри Миллер и Буковски? Они же классики американской литературы.
   Редактор вскочил со стула, соорудил на правой руке кукиш /фигу/, поднес его к моему носу и, брызгая слюной мне в лицо, заорал:
   – А они вообще не писатели. Они – бульварные пошлые бумагомаратели! Журналюги из желтой прессы. Без стыда и совести!
   Я вытащил платок из кармана, вытер его слюну со своего лица и спросил:
   – Простите, а вы читали их произведения?
   – Не читал и читать не собираюсь! Как только я натыкаюсь на порнографию, сразу же закрываю книгу и дальше уже не читаю, воспитание не позволяет.
   Я не смог сдержать улыбку и спросил:
   – Но у меня первая, как вы ее обозвали, порнографическая сцена начинается на десятой странице и, если вам верить, то дальше вы уже не читали, в силу своего воспитания.
   Редактор убрал свою фигу от моего лица, сел обратно на стул и сказал:
   – Да, дальше я не читал, но и прочитав десять страниц, понял, что это не Бунин. Вот как надо писать русскому писателю – почитайте Бунина, и все эти Миллеры и Буковски растворятся, исчезнут, как миражи чужого нам мира, читайте Бунина, молодой человек.
   Вообще-то я прочитал всего доступного Бунина десять лет назад. Его проза мне очень понравилась, а вот стихи – нет, с моей точки зрения, они слабые. Но редактору об этом не стал рассказывать. Я забрал свою рукопись и, попрощавшись, ушел. А редактор этого даже и не заметил, потому что в это время кричал в телефонную трубку:
   – Нет, не пойдет, ваша рукопись – это чистая порнография, уже с третьей страницы! Почитайте Бунина, и все будет понятно!
   Я шел по Лиговскому обратно к метро и кипел от возмущения. Как можно назвать общество, у которого на экранах телевизоров и на страницах книг – океаны крови, а при виде члена, входящего во влагалище, люди краснеют и выключают телевизор или рвут книги? Это же общество лицемерных ханжей. Они настолько тупы, что не понимают: когда люди занимаются сексом – это приятно, красиво и естественно, и бог об этом прекрасно знал, когда создавал мужчину и женщину.
 
   Половые органы как средства производства не смог изменить даже технический прогресс.
 
   Посмотрел по ящику передачу о новых лекарственных препаратах.
   «Комплекс Монро» (лекарственный препарат) позволяет женщине всего за две недели вырастить грудь от нулевого размера до двадцатого. Любопытно, а каких результатов могут добиться те, у кого уже двадцатый?
   А вот если принимать препарат «Золотой корень» (препарат, повышающий мужскую потенцию) в течение недели, то пенис встает и уже не падает до самой смерти мужчины.
 
   Дантес, оказывается, был гомосексуалистом, а я и не знал.