Страница:
Я иду на кухню и разогреваю приготовленные мамой щи. Онa умеет готовить. Мама живет со своим новым мужем в получасе езды на трамвае от меня. За окном теплый апрельский день. А на окне нет решетки. Я целый год в больнице смотрел на решетку в окне, и это не улучшало настроения. Сегодня, кстати, первое апреля, день рождения Гоголя Николая Васильевича, но почему-то никто об этом не вспоминает, ни по радио, ни по телевизору. Но возможно, ошибся я, и Гоголь родился в другой день.
Говорят, Николай Васильевич Гоголь однажды проснулся и не обнаружил на положенном месте свой пенис /член/. Он (Гоголь) написал об этом повесть и отнес в издательство. Приняли ее на «ура», цензура лишь заменила член другим органом.
Кстати, говорят, царь Петр Первый очень любил первоапрельские шутки. Он выпивал утром литр водки, закусывал соленым огурчиком, брал в руки топор, выходил на улицу и начинал бегать с криками: «Рублю головы, по рублю за штуку. Не обижу ни кобеля, ни суку!» Прохожие не догадывались, что это шутка и убегали. А Петр гнался за ними и иногда догонял и срубал голову.
Выхожу из душа, и сразу звонит телефон. Поднимаю трубку и слышу голос Марины, медсестры из больницы. Последний месяц мы были хорошими любовниками:
– Привет, Шурик, поздравляю тебя с первым днем на свободе.
– Привет, Маринка. Очень рад тебя слышать. Будет очень неплохо, если ты приедешь ко мне в гости.
– Не могу сегодня, я звоню с работы, а вот завтра после обеда я сыграю на твоей флейте мелодию экстаза, и это будет моим подарком.
– Маринка, до завтра так долго ждать.
В этот момент у меня встает. И я с удовольствием смотрю на свое отражение в большом зеркале. Симпатичный стройный мускулистый брюнет со вставшим крупным членом мне очень нравится. Я подмигиваю ему и говорю Марине:
– У меня уже стоит. Он услышал твой голос и сразу встал.
Маринка смеется:
– Ну, сегодня ему придется обойтись без меня, Шурик, у меня очень мало времени, нужно идти делать уколы твоим знакомым со второго этажа, до завтра.
И Маринка заканчивает разговор. Кстати, она спасла меня от смерти. Когда я узнал в больнице, что Диана вышла замуж за моего отца, тогда в моих мозгах произошло короткое замыкание. И я нарвал из простыни полосок, сплел из них веревку, пошел в душевую и повесился на крюке для лампы. А Маринка каким-то образом почувствовала, что со мной произошло что-то страшное. Она в это время пила в буфете кофе и слушала рассказы своего шефа. Что-то заставило ее все бросить и прибежать ко мне на этаж. Я не успел провисеть и полминуты. Она подпрыгнула, ухватилась за самодельную веревку, и мы вместе рухнули на пол душевой. Маринка молодец: никому об этом чрезвычайном происшествии не стала рассказывать, а то меня не выписали бы еще с год. У меня потом целый месяц болела шея. Если уж быть откровенным, то нет на свете женщины, ради которой стоило бы уходить из жизни. Диана, конечно, была «Королевой», но и после ее ухода я неплохо провожу время с обыкновенной медсестрой Маринкой. Конечно, у нее нет высшего образования, она не любит ходить в музеи и театры, не читает Шопенгауэра, не смотрит Феллини и не играет на фортепьяно Баха. Зато она так классно делает минет, что я улетаю к звездам через минуту после ее начала. И это умение ее для меня имеет решающее значение. Никто до Маринки так восхитительно этого не делал. Я только слышал рассказы мужчин о чудо-умелицах, играющих на кожаных флейтах элегии, кантаты, вальсы и другие произведения на таком высочайшем уровне, что в это даже не верилось. Я слушал, улыбался, восторгался, но не верил, потому что сам с этим не сталкивался. Все мои многочисленные знакомые делали это без особого блеска, не вкладывая душу. Ну, а если в любое дело не вложить душу, то все получится посредственно, очень редко – хорошо, и никогда – отлично. И вот теперь я познакомился с Маринкой и понял, что она великий мастер миньета. Где она этому выучилась, не знаю, скорее всего, этому нельзя выучиться, с этим нужно родиться. Невозможно выучиться на Микеланджело. Микеланджело можно только родиться, и это понятно даже дураку, типа меня.
Если женщина, делающая тебе минет, в это же время поет душевные песни, не забывай подыгрывать ей на гармошке или гитаре.
Я захожу в комнату и надеваю халат. Смотрю на пустые стены. До больницы на одной из них висела картина Фридриха Давида Гаспара «Крест в горах». Подлинник. Ее мне подарила Диана. Великолепная охотница. Не бедная женщина. И вот теперь комната без картины кажется пустой, вернее, маленькой. С картиной здесь было просторнее. А на балконе у меня лежало восемьдесят килограммов героина, который достался мне совершенно случайно, по иронии судьбы. Я не знал, что с ним делать. Я боялся его и продавать бандитам, и отдавать ментам, и уничтожить тоже не мог, рука не поднималась. Он лежал мертвым грузом на балконе четыре месяца. Я вышел на балкон и убедился, что там ничего нет. Ну и слава богу! Картину, конечно, жаль, а этого дерьма – нет. Да, был еще этот дурацкий пистолет «Парабеллум», который мне подарил сумасшедший водитель такси. Интересно, он тоже пропал или нет? Я ищу в маленькой квартирке пистолет и не нахожу. Словно его никогда не было у меня. А ведь когда ко мне приперся с обыском супермент капитан Орлов, пистолет лежал на кухонном столе, картина висела на стене в комнате, а героин /или кокаин/ лежал на балконе. Орлов не мог их не найти. Я ударил его стулом по башке и поехал к Диане. До Дианы не доехал, а попал на целый год в сумасшедший дом. А Орлов, говнюк, очнулся... что ему сделается, такому огромному бычаре, от легкого удара соснового стула. Он, конечно же, очнулся, осмотрелся и понял, что возвращаться я скоро не буду. Поэтому он преспокойненько забрал компенсацию за удар по башке, забрал и никому рассказывать об этом не стал, иначе меня бы отправили в тюрьму, а не в больницу. Так что я удачно отделался. Правда, я лишился Дианы, но, наверное, это и к лучшему. Потому что она оказалась, с моей точки зрения, предательницей. Узнав, что я попал в сумасшедший дом, она отказалась от меня. Но если женщина любит, разве может она отказаться от любимого, попавшего в беду. Значит, она вовсе меня не любила. И я был просто ее очередным любовником, одним из многих, и, вероятно, их еще будет немало. Но я-то верил, что мы любим друг друга. А на самом деле эта охотница соглашалась делить со мной только счастливые мгновения. Но в жизни счастливые мгновения нередко сменяются несчастными.
Любовь – это бабочка, перелетающая с цветка на цветок. И если эта бабочка слишком долго сидит на одном цветке, она (бабочка) рискует превратиться в жабу.
Если мужчина и женщина есть две половинки одного целого, то как же называется это целое? Неужели задница?
Если изменяешь ты, то это объяснимо и очень приятно, а если изменяют тебе – это очень мерзко.
Мои размышления прервал кот Боцман. Он запрыгнул на мой двухспальный диван и начал яростно драть его передними лапами. Материал затрещал под острыми когтями. Я подбежал к дивану и хотел дернуть Боцмана за хвост, но он ловко увернулся и отбежал к балкону. А до меня вдруг дошло, что внутрь дивана я не заглядывал, везде заглядывал, даже в унитазный бачок, а в диван заглянуть не догадался, а ведь туда много может поместиться: и восемьдесят килограммов дури, и картина с пистолетом. Я открываю диван и застываю. В диване лежит труп голого мужчины. В том, что это труп, сомневаться не приходится, потому что его живот разрезан от солнечного сплетения до паха и внутренностей там нет. Глаза закрыты. Голова лысая. Закрытый рот застыл в довольно симпатичной улыбке. Руки сложены на груди. А запах, исходящий от него, вовсе не запах разложения, а какая-то парфюмерия. Твою мать! Я отдергиваю руку, иду на кухню и достаю из холодильника початую бутылку «Смирновской». Она простояла здесь в ожидании меня целый год. Наливаю себе сто граммов в стакан и залпом выпиваю. Потом достаю огурчик и закусываю. Я не пил алкоголя уже целый год. Поэтому очень быстро пьянею от этих ста граммов. Хорошая водка. И огурчик соленый тоже не плох.
Если ты не змея, – не вылезай из кожи, она тебе еще пригодится.
Я иду в комнату и снова осматриваю труп. Без сомнения – это не женщина. Хотя с таким маленьким пенисом его трудно назвать мужчиной; это петушок мальчика из детского сада, но лысая голова с морщинами и седой щетиной на подбородке свидетельствуют, что ему было не меньше семидесяти. Очень странно, но от трупа совершенно не пахнет запахами разложения. Формалином от него тоже не пахнет. Значит, это не первоапрельская шутка моих медиков, которые любили подсунуть приятелям в карман пропитанный формалином половой член или палец с чьей-то руки. Запах от трупа, скорее, напоминает аромат сосновой смолы, перемешанный с запахами цветов, трудно утверждать каких, но – цветов. В общем, приятный запах, который абсолютно несовместим с трупом.
Любопытно, а чем пропитывали свои мумии египтяне? Может быть, они тоже приятно пахнут, эти египетские мумии. Все же в приятном запахе есть свой плюс, потому что если бы в моем диване я обнаружил гниющий /разлагающийся/ труп, то я бы убежал из квартиры. А в данной ситуации, с приятно пахнущим трупом, я не спешу действовать, потому что не люблю спешить. Я иду на кухню и выпиваю еще сто граммов водки. Потому что русский человек, вернувшийся из сумасшедшего дома к себе домой и обнаруживший труп в диване, просто не может не выпить. Я выпиваю водки, иду в комнату и закрываю диван, чтобы не видеть этот подарочек, впрочем, после двухсот граммов водки, труп выглядит более симпатичным. Он уже не такой чужой, как при первом (трезвом) взгляде на него. Я закрываю диван. Звонит телефон. Я поднимаю трубку и слышу голос мамы:
– Александрик, ты, наверное, плохо поел, там, на нижней полке холодильника стоит желтенькая кастрюлька, в ней ленивые голубцы со сметаной, очень вкусно, это Платон приготовил специально для тебя.
– Спасибо, мам, я обязательно попробую творение волшебных рук Платона. Скажи пожалуйста, а ты не брала рукопись моего романа с письменного стола?
– Конечно убрала, чтобы Боцман eго не порвал, я все сложила в папку, а папка на верхней книжной полке, Алексадрик, а в литровой банке варенье из морошки, твое любимое.
И мама прерывает разговор.
Я иду на кухню и выпиваю еще сто граммов водки. Мой организм соскучился по алкоголю, поэтому принимает и всасывает его не как яд. Впрочем, я не собираюсь напиваться, для этого слишком мало водки. Триста граммов в течение получаса действует на меня примерно так же, как литр за такое же время до больницы.
Если человек пьет водку и не морщится, значит, он выпил уже не меньше литра.
Труп в диване меня уже не волнует, и я иду в комнату и нахожу рукопись своего незаконченного романа. За целый год я не смог добавить к нему ни строчки. И он так и остался незаконченным. Я открываю eго и начинаю читать с начала, увлекаюсь и за час прочитываю все, что так старательно записывал в течение месяца, до больницы. Как и раньше, он мне нравится. Впрочем, это естественно, потому что он еще не закончен. Первый роман мне тоже нравился, пока я его не закончил, но потом я к нему охладел, как к трахнутой и брошенной мною женщине. А этот незаконченный вызывает во мне любопытство. Он мне интересен. Я хочу с ним контакта. И это означает, что я обязательно его закончу.
Гаснущая вечерняя заря похожа на женщину, которая меня бросила.
Уже ближе к вечеру звонит телефон. Поднимаю трубку – приятный женский голос поздравляет меня с днем рождения. Я благодарю и объясняю, что мой день рождения зимой. Приятный женский голос уточняет: «А вы разве не Николай Васильевич Гоголь?» «Нет, – отвечаю я. – Я – Александр О`Бухарь, непобедимый влюбленный кузнец, и с удовольствием выпью за здоровье именинника, Николая Васильевича Гоголя, и за приятный женский голос».
Это было бы сказочным зрелищем: негры в фуфайках и валенках, убирающие зимний Петербург от снега.
Когда мне говорят, какой большой и тяжелый купол у Исаакиевского собора, я начинаю переживать, выдержат ли стены?
Однажды знакомый негр, за кружкой пива, спросил меня; как я отношусь к евреям. Я ответил, что еврейки мне нравятся гораздо больше. Негр услышал в этом что-то обидное для себя и пива мне больше не наливал.
В прихожей звонит звонок. Я открываю дверь, и в квартиру втискивается огромный мужчина. Это наш бывший участковый (бывший капитан милиции) Орлов. Теперь, по словам мамы, он крупный бизнесмен. Изготавливает колбасу. Вернее, ее изготавливают рабочие, которые вкалывают на заводе Орлова. Раньше от него пахло водкой, луком, дешевым табаком, потом и грязной милицейской формой. Теперь он одет в красивый чистый дорогой костюм, а пахнет от него французским одеколоном и дорогим коньяком. Он улыбается и говорит:
– Привет Александр, мой стукачек доложил, что ты прибыл из больницы.
– Здравствуйте, – говорю я и на всякий случай отхожу от Орлова на пару шагов. Наша последняя встреча закончилась тем, что я вырубил его из сознания ударом стула по голове. Если он пришел мстить, то мне может не поздоровиться. Орлов, увидев мое отступление, заулыбался и пробасил:
– Да ты не бойся, Александр, я на тебя зла не держу, я же деловой человек и зашел на пару минут, чтобы восстановить справедливость.
Когда Орлов заговорил о справедливости, я отодвинулся от него еще на несколько шагов. А он вытащил из внутреннего кармана толстый конверт и протянул его мне со словами:
– Это твои проценты, бери, а то я могу обидеться.
Беру конверт. А Орлов уходит, не прощаясь. Я закрываю дверь, распечатываю конверт и вытаскиваю оттуда толстую пачку стодолларовых купюр. Пересчитываю. Их оказывается ровно сто. Орлов вручил мне десять тысяч долларов. Для нищего петербуржца – это солидная сумма. Интересно, и за что же это он их мне вручил? Скорее всего, он продал наркотики, которые он же свистнул с моего балкона. Вот вам и неподкупный мент Орлов, у которого сын погиб от наркоты и за смерть которого Орлов жестоко мстил всем мелким и средним наркодельцам нашего района. А судьба-шутница взяла и предложила ему стать крупным наркоторговцем, и он не смог отказаться. Какое, однако, мелкое существо – человек, впрочем, я от мерзких людишек ничем не отличаюсь. И именно поэтому я не швырнул эту пачку долларов в жирную рожу Орлова.
В жизни так много звериных тропок, что очень трудно прожить человеком.
Когда он ушел, я поругал его минут пять различными нецензурными словами, постучал руками и ногами в стену, поплевался обильной слюной на пол и хотел уже спрятать деньги в шкаф, как вдруг в прихожей раздался снова звонок. Я, предположив, что это возвратился Орлов, немного испугался, но дверь все-таки открыл. В квартиру осторожно вошел мой сосед из сотой квартиры, обрусевший китаец Виктор Дзедун. Он уставился на меня маленькими черными глазками и спросил:
– Александр, вы уже шесть с половиной минут стучите в мою стенку и ругаете меня последними словами, а я вам абсолютно ничего не сделал, только в прошлом году одолжил триста долларов, которые вы забыли вернуть, и все. В этом вся моя вина.
– Виктор, я ругался совершенно по другому поводу. Просто ко мне заходил один мерзкий человечишко.
Сосед, увидав в моих руках деньги, оживился:
– И этот мерзкий человек снабдил вас деньгами, да, это очень недостойный поступок. А вы не могли бы из этой толстенькой пачечки выделить триста долларов, которые вы брали у меня в прошлом году?
Я смутился, отсчитал триста долларов и протянул их соседу со словами:
– Виктор, извините, но меня не было дома целый год. Поэтому задержал долг. Но я всегда отдаю, и вы об этом знаете.
Сосед взял деньги и расплылся в улыбке:
– Знаю, знаю, а где же вы были, Александр? Наверное, в командировке?
– Да, я работал на руднике, в Авалоне.
– В Авалоне? Знакомое название, кажется, это недалеко от Южноафриканской республики.
– Да, Виктор, вы, как всегда, правы.
Сосед улыбнулся еще шире:
– Это естественно, я же закончил два университета, один в Пекине и один в Москве.
– Это ощущается при общении с вами.
– Я знаю, потому что мне все об этом говорят. Наверное, мне необходимо начать писать книгу о смысле жизни, но мне кажется, что для этого необходимо закончить третий университет. Мне всего пятьдесят один, и я обязательно его закончу, здесь, в Петербурге.
И Виктор, не переставая улыбаться, ушел.
Известно, что слабовольный человек изменяется под влиянием среды. Волевой же сам влияет на среду, но остается тайной – как взаимодействует человек с понедельником, вторником, четвергом и субботой. С воскресеньем все понятно, там все сачкуют (в смысле, отдыхают, а не размахивают сачками).
Лебедь одна из самых тяжелых летающих птиц. И когда она садится человеку на голову, то, как правило, человек падает.
Совершенно забыл о трупе в моем диване. А ведь от него необходимо избавиться. Не жить же рядом с этим отвратительным подарком судьбы. В милицию сообщать о трупе не хочется. Замучают вопросами, на которые я не смогу ответить. Придется обзванивать друзей, у которых есть машина. Я иду к телефону и начинаю обзванивать.
Первого, Игоря, не оказывается дома, у второго, Дмитрия, сломалась машина, и, наконец, мне везет с третьим, Михаилом, который очень обрадовался моему выздоровлению. А узнав, что у меня неприятности и он необходим вместе со своим автомобилем, Михаил, не спрашивая подробностей, вешает трубку и через полчаса звонит в мою квартиру. Я открываю дверь и впускаю улыбающегося Михаила. Мы не виделись целый год, потому что в больницу ко мне он, говнюк, не приходил, но я не обижаюсь, потому что на Михаила бесполезно обижаться. Мы жмем друг другу руки, и Михаил говорит:
– Здравствуй, друг, очень рад видеть твою страшную рожу.
– Здравствуй, друг, ты абсолютно не изменился.
Михаил улыбается:
– Но мы не виделись месяц, разве за месяц можно сильно измениться?
– Миша, мы не виделись целый год. Ты, как всегда, живешь, не ощущая времени.
– Но месяц ничем не отличается от года, для меня они пролетают одинаково быстро и поэтому равны. Да, Александр, что случилось, зачем я тебе понадобился на ночь глядя?
Мы переходим на кухню, я наливаю по стаканам крепкий чай. Михаил смотрит на чай, морщится и спрашивает:
– А водочки у тебя нет? Я сегодня не выпил свою норму, поэтому плохо себя чувствую.
– Миша, но ты же за рулем.
– Да, но без нормы я плохо управляю машиной, еще куда-нибудь врежемся.
Я достаю из холодильника недопитую «Смирновскую», соленые огурцы и ставлю перед Михаилом. Он находит в буфете пустой стакан, наливает на две трети, выпивает залпом, закусывает половинкой маленького огурчика, а потом спрашивает:
– Рассказывай, что же с тобой стряслось?
Я отпиваю из своего стакана крепкого чая и зову Михаила в комнату. Мы идем в комнату, и я открываю диван. Труп с приятным запахом на месте (в смысле, в диване). Глаза Михаила становятся в два раза больше. Он перестает улыбаться. С минуту молчит, потом быстро уходит на кухню. Я иду следом. Михаил наливает себе уже полный стакан водки, залпом выпивает, закусывает второй половинкой маленького огурчика и спрашивает:
– Это твоя работа? Признавайся, прозаик хренов?
– Миша, я утром выписался из больницы, приехал домой, открыл диван и обнаружил его. Поначалу я тоже выпил водки, чтобы успокоиться.
Михаил почесал свою красивую седую голову и сказал:
– Это похоже на первоапрельскую шутку.
– Похоже, но я чувствую, что это не шутка, а напоминание мне о чем-то очень важном, что я в суете жизненной позабыл.
– И о чем жe это напоминание?
– Сейчас я не могу ответить. Я чувствую, что разгадка проста, но пока не готов разгадать. Михаил, помоги мне от него избавиться.
Михаил уже немного опьянел, поэтому снова повеселел и сказал:
– Ну конечно помогу, мы его упакуем в ковер (тебе придется пожертвовать одним), привяжем к ноге гирю, у тебя их две, потом засунем в багажник моей новой машины, доедем до Невы и сбросим с какого-нибудь моста в воду – и все проблемы решены.
План Михаила мне нравится. Я снимаю со стены красивый дорогой ковер и расстилаю его перед диваном. Потом мы достаем из дивана труп, кладем его на край ковра и плотно заворачиваем. Михаил говорит:
– Труп очень холодный, похож на замороженные куриные ножки Буша. А запах от него очень приятный и знакомый, так пахнет в хвойном лесу. Никогда не встречал трупы с таким приятным запахом. Александр, тащи веревку, необходимо крепко его перевязать, чтобы он не вывалился из ковра.
Я приношу с балкона бельевую веревку, и мы накрепко завязываем сверток. Потом мы легко поднимаем его и несем к выходу. В прихожей Михаил говорит:
– Гирю не забудь.
Я прихватываю правой рукой пудовую гирю, и мы выходим на лестничную площадку. Уже первый час ночи, а на площадке стоит сосед-китаец Виктор из сотой квартиры и курит. Увидев нас, он говорит:
– Мне бы тоже надо выколотить свои ковры, но руки не доходят, потому что занят изучением санскрита. Я думаю, что через десяток лет весь просвещенный мир будет говорить только на этом языке, и я смогу общаться с просвещенным миром. Александр, как вы думаете...
В этот момент приезжает лифт, мы с Михаилом заносим туда сверток и уезжаем. Михаил смеется:
– Твой сосед похож на сумасшедшего.
– Да нет, он не сумасшедший. Он очень одинокий.
– И от одиночества он изучает санскрит? От одиночества пьют водку и воют на луну.
Лифт приезжает на первый этаж, мы выходим из него, спускаемся по лестнице до парадной двери, открываем ее, выходим и натыкаемся на дворника Петровича. Beчерами он не бывает трезвым, поэтому никого не узнает и ничего не боится. Он хватает Михаила за свободную руку и орет:
– Я не позволю меня оскорблять! Твою мать! Я прошел три войны! Твою мать! Меня сам маршал Жуков по морде бил! А ты меня оскорблять! Сука!
Дворник орет так громко, что некоторые жильцы моего дома начали выглядывать из окон. Не долго думая, стучу его по заднице гирей, зажатой в моей правой руке. Дворник отпускает руку Михаила, смотрит на меня мутными глазами, встает по стойке «смирно» и уже тихо говорит:
– Извините, товарищ Жуков, я вас сразу не признал.
Мы подходим к машине, Михаил открывает багажник, и мы укладываем туда сверток и гирю. Потом садимся в машину и отъезжаем от моего дома. Михаил смеется:
– Твой дворник похож на сумасшедшего.
– Да, и это не единственный его недостаток. Он, паразит, абсолютно не любит работать. Поэтому мой дом самый грязный и самый вонючий в микрорайоне.
– Ты знаешь, Александр, дворник моего дома еще более ленивый; вероятно в Петербурге работают самые ленивые дворники мира, поэтому город такой засранный, куда ни шагнешь – везде дерьмо.
Наступив в дерьмо, не морщи нос, ты тоже не подарок.
Михаил тормозит недалеко от метро «Академическая». Выходит из машины и через минуту возвращается с бутылкой водки. Отвинчивает пробку, отпивает треть и протягивает мне. Я отказываюсь, и он ворчит:
– Александр, да ты просто сумасшедший, это же «Абсолют», отличная водка, а ты от нее отказываешься.
– За год в больнице я отвык от алкоголя.
– Ну так привыкай.
– Не хочу.
– Кстати, а в каком состоянии твой роман?
– Он такой же худенький, как и год назад. Пятьдесят страниц и все.
Михаил заводит машину, и мы едем в сторону Невы.
Я, наконец, обращаю внимание на его новенькую десяточку, год назад он ездил на полуразвалившейся пятерке:
– Миша, у тебя новая машина, откуда деньги, ты же пьешь за троих, а деньги получаешь за одного.
– Я нашел клад, а на полагающуюся мне премию купил автомашину «Жигули» десятой модели, – ответил Михаил и заржал. – А на самом деле – это жена сделала мне подарок на день рождения.
– Михаил, но твоя жена зарабатывает меньше тебя.
– Но я и не сказал, что это – моя жена, это жена моего начальника, очень состоятельная дама.
И Михаил снова заржал. Я тоже засмеялся и сказал:
– Твоему крепкому члену пришлось основательно поработать. А за хорошую работу – хорошо платят.
В этот момент на подъезде к мосту «Лейтенанта Шмидта» нас остановил милиционер. Он взмахнул своей полосатой волшебной палочкой, и Михаил притормозил, подъехал к тротуару, остановился и вышел из машины. Милиционер был более пьяным, чем Михаил, поэтому он не мог почувствовать запах алкоголя от Михаила. Он подошел, проверил права, вернул их, икнул и сказал:
– А теперь откройте багажник.
Как правило, человеку всегда милее злобный заяц, чем добрый тигр.
Говорят, если прыгнуть с Дворцового мocтa посредине Невы, то трезвый человек будет лететь до воды четыре секунды, пьяный – пять, а сильно пьяный – все семь. Обязательно это проверю с секундомером, когда придет лето и нагреет воду.
Милиционер тем временем наклонился к открытому окну и обратился ко мне:
– Молодой человек, я попрошу вас тоже выйти из машины.
Я вышел из машины, подошел к ее задней части и увидел Михаила – бледного и серьезного – он открывал багажник. Милиционер стоял в двух шагах от него и равнодушно наблюдал. Когда багажник открылся, взгляд милиционера стал осмысленным. Я тоже заглянул в багажник, и мне стало не по себе. Из коврового свертка торчала бритая /или лысая/ голова трупа. Очевидно, мы плохо его упаковали. И во время езды по хреновым петербургским дорогам он начал выскальзывать из ковра. Улыбка на его неподвижном лице могла бы показаться довольно потешной, если бы не ситуация, в которую мы попали.
Говорят, Николай Васильевич Гоголь однажды проснулся и не обнаружил на положенном месте свой пенис /член/. Он (Гоголь) написал об этом повесть и отнес в издательство. Приняли ее на «ура», цензура лишь заменила член другим органом.
Кстати, говорят, царь Петр Первый очень любил первоапрельские шутки. Он выпивал утром литр водки, закусывал соленым огурчиком, брал в руки топор, выходил на улицу и начинал бегать с криками: «Рублю головы, по рублю за штуку. Не обижу ни кобеля, ни суку!» Прохожие не догадывались, что это шутка и убегали. А Петр гнался за ними и иногда догонял и срубал голову.
Выхожу из душа, и сразу звонит телефон. Поднимаю трубку и слышу голос Марины, медсестры из больницы. Последний месяц мы были хорошими любовниками:
– Привет, Шурик, поздравляю тебя с первым днем на свободе.
– Привет, Маринка. Очень рад тебя слышать. Будет очень неплохо, если ты приедешь ко мне в гости.
– Не могу сегодня, я звоню с работы, а вот завтра после обеда я сыграю на твоей флейте мелодию экстаза, и это будет моим подарком.
– Маринка, до завтра так долго ждать.
В этот момент у меня встает. И я с удовольствием смотрю на свое отражение в большом зеркале. Симпатичный стройный мускулистый брюнет со вставшим крупным членом мне очень нравится. Я подмигиваю ему и говорю Марине:
– У меня уже стоит. Он услышал твой голос и сразу встал.
Маринка смеется:
– Ну, сегодня ему придется обойтись без меня, Шурик, у меня очень мало времени, нужно идти делать уколы твоим знакомым со второго этажа, до завтра.
И Маринка заканчивает разговор. Кстати, она спасла меня от смерти. Когда я узнал в больнице, что Диана вышла замуж за моего отца, тогда в моих мозгах произошло короткое замыкание. И я нарвал из простыни полосок, сплел из них веревку, пошел в душевую и повесился на крюке для лампы. А Маринка каким-то образом почувствовала, что со мной произошло что-то страшное. Она в это время пила в буфете кофе и слушала рассказы своего шефа. Что-то заставило ее все бросить и прибежать ко мне на этаж. Я не успел провисеть и полминуты. Она подпрыгнула, ухватилась за самодельную веревку, и мы вместе рухнули на пол душевой. Маринка молодец: никому об этом чрезвычайном происшествии не стала рассказывать, а то меня не выписали бы еще с год. У меня потом целый месяц болела шея. Если уж быть откровенным, то нет на свете женщины, ради которой стоило бы уходить из жизни. Диана, конечно, была «Королевой», но и после ее ухода я неплохо провожу время с обыкновенной медсестрой Маринкой. Конечно, у нее нет высшего образования, она не любит ходить в музеи и театры, не читает Шопенгауэра, не смотрит Феллини и не играет на фортепьяно Баха. Зато она так классно делает минет, что я улетаю к звездам через минуту после ее начала. И это умение ее для меня имеет решающее значение. Никто до Маринки так восхитительно этого не делал. Я только слышал рассказы мужчин о чудо-умелицах, играющих на кожаных флейтах элегии, кантаты, вальсы и другие произведения на таком высочайшем уровне, что в это даже не верилось. Я слушал, улыбался, восторгался, но не верил, потому что сам с этим не сталкивался. Все мои многочисленные знакомые делали это без особого блеска, не вкладывая душу. Ну, а если в любое дело не вложить душу, то все получится посредственно, очень редко – хорошо, и никогда – отлично. И вот теперь я познакомился с Маринкой и понял, что она великий мастер миньета. Где она этому выучилась, не знаю, скорее всего, этому нельзя выучиться, с этим нужно родиться. Невозможно выучиться на Микеланджело. Микеланджело можно только родиться, и это понятно даже дураку, типа меня.
Если женщина, делающая тебе минет, в это же время поет душевные песни, не забывай подыгрывать ей на гармошке или гитаре.
Я захожу в комнату и надеваю халат. Смотрю на пустые стены. До больницы на одной из них висела картина Фридриха Давида Гаспара «Крест в горах». Подлинник. Ее мне подарила Диана. Великолепная охотница. Не бедная женщина. И вот теперь комната без картины кажется пустой, вернее, маленькой. С картиной здесь было просторнее. А на балконе у меня лежало восемьдесят килограммов героина, который достался мне совершенно случайно, по иронии судьбы. Я не знал, что с ним делать. Я боялся его и продавать бандитам, и отдавать ментам, и уничтожить тоже не мог, рука не поднималась. Он лежал мертвым грузом на балконе четыре месяца. Я вышел на балкон и убедился, что там ничего нет. Ну и слава богу! Картину, конечно, жаль, а этого дерьма – нет. Да, был еще этот дурацкий пистолет «Парабеллум», который мне подарил сумасшедший водитель такси. Интересно, он тоже пропал или нет? Я ищу в маленькой квартирке пистолет и не нахожу. Словно его никогда не было у меня. А ведь когда ко мне приперся с обыском супермент капитан Орлов, пистолет лежал на кухонном столе, картина висела на стене в комнате, а героин /или кокаин/ лежал на балконе. Орлов не мог их не найти. Я ударил его стулом по башке и поехал к Диане. До Дианы не доехал, а попал на целый год в сумасшедший дом. А Орлов, говнюк, очнулся... что ему сделается, такому огромному бычаре, от легкого удара соснового стула. Он, конечно же, очнулся, осмотрелся и понял, что возвращаться я скоро не буду. Поэтому он преспокойненько забрал компенсацию за удар по башке, забрал и никому рассказывать об этом не стал, иначе меня бы отправили в тюрьму, а не в больницу. Так что я удачно отделался. Правда, я лишился Дианы, но, наверное, это и к лучшему. Потому что она оказалась, с моей точки зрения, предательницей. Узнав, что я попал в сумасшедший дом, она отказалась от меня. Но если женщина любит, разве может она отказаться от любимого, попавшего в беду. Значит, она вовсе меня не любила. И я был просто ее очередным любовником, одним из многих, и, вероятно, их еще будет немало. Но я-то верил, что мы любим друг друга. А на самом деле эта охотница соглашалась делить со мной только счастливые мгновения. Но в жизни счастливые мгновения нередко сменяются несчастными.
Любовь – это бабочка, перелетающая с цветка на цветок. И если эта бабочка слишком долго сидит на одном цветке, она (бабочка) рискует превратиться в жабу.
Если мужчина и женщина есть две половинки одного целого, то как же называется это целое? Неужели задница?
Если изменяешь ты, то это объяснимо и очень приятно, а если изменяют тебе – это очень мерзко.
Мои размышления прервал кот Боцман. Он запрыгнул на мой двухспальный диван и начал яростно драть его передними лапами. Материал затрещал под острыми когтями. Я подбежал к дивану и хотел дернуть Боцмана за хвост, но он ловко увернулся и отбежал к балкону. А до меня вдруг дошло, что внутрь дивана я не заглядывал, везде заглядывал, даже в унитазный бачок, а в диван заглянуть не догадался, а ведь туда много может поместиться: и восемьдесят килограммов дури, и картина с пистолетом. Я открываю диван и застываю. В диване лежит труп голого мужчины. В том, что это труп, сомневаться не приходится, потому что его живот разрезан от солнечного сплетения до паха и внутренностей там нет. Глаза закрыты. Голова лысая. Закрытый рот застыл в довольно симпатичной улыбке. Руки сложены на груди. А запах, исходящий от него, вовсе не запах разложения, а какая-то парфюмерия. Твою мать! Я отдергиваю руку, иду на кухню и достаю из холодильника початую бутылку «Смирновской». Она простояла здесь в ожидании меня целый год. Наливаю себе сто граммов в стакан и залпом выпиваю. Потом достаю огурчик и закусываю. Я не пил алкоголя уже целый год. Поэтому очень быстро пьянею от этих ста граммов. Хорошая водка. И огурчик соленый тоже не плох.
Если ты не змея, – не вылезай из кожи, она тебе еще пригодится.
Я иду в комнату и снова осматриваю труп. Без сомнения – это не женщина. Хотя с таким маленьким пенисом его трудно назвать мужчиной; это петушок мальчика из детского сада, но лысая голова с морщинами и седой щетиной на подбородке свидетельствуют, что ему было не меньше семидесяти. Очень странно, но от трупа совершенно не пахнет запахами разложения. Формалином от него тоже не пахнет. Значит, это не первоапрельская шутка моих медиков, которые любили подсунуть приятелям в карман пропитанный формалином половой член или палец с чьей-то руки. Запах от трупа, скорее, напоминает аромат сосновой смолы, перемешанный с запахами цветов, трудно утверждать каких, но – цветов. В общем, приятный запах, который абсолютно несовместим с трупом.
Любопытно, а чем пропитывали свои мумии египтяне? Может быть, они тоже приятно пахнут, эти египетские мумии. Все же в приятном запахе есть свой плюс, потому что если бы в моем диване я обнаружил гниющий /разлагающийся/ труп, то я бы убежал из квартиры. А в данной ситуации, с приятно пахнущим трупом, я не спешу действовать, потому что не люблю спешить. Я иду на кухню и выпиваю еще сто граммов водки. Потому что русский человек, вернувшийся из сумасшедшего дома к себе домой и обнаруживший труп в диване, просто не может не выпить. Я выпиваю водки, иду в комнату и закрываю диван, чтобы не видеть этот подарочек, впрочем, после двухсот граммов водки, труп выглядит более симпатичным. Он уже не такой чужой, как при первом (трезвом) взгляде на него. Я закрываю диван. Звонит телефон. Я поднимаю трубку и слышу голос мамы:
– Александрик, ты, наверное, плохо поел, там, на нижней полке холодильника стоит желтенькая кастрюлька, в ней ленивые голубцы со сметаной, очень вкусно, это Платон приготовил специально для тебя.
– Спасибо, мам, я обязательно попробую творение волшебных рук Платона. Скажи пожалуйста, а ты не брала рукопись моего романа с письменного стола?
– Конечно убрала, чтобы Боцман eго не порвал, я все сложила в папку, а папка на верхней книжной полке, Алексадрик, а в литровой банке варенье из морошки, твое любимое.
И мама прерывает разговор.
Я иду на кухню и выпиваю еще сто граммов водки. Мой организм соскучился по алкоголю, поэтому принимает и всасывает его не как яд. Впрочем, я не собираюсь напиваться, для этого слишком мало водки. Триста граммов в течение получаса действует на меня примерно так же, как литр за такое же время до больницы.
Если человек пьет водку и не морщится, значит, он выпил уже не меньше литра.
Труп в диване меня уже не волнует, и я иду в комнату и нахожу рукопись своего незаконченного романа. За целый год я не смог добавить к нему ни строчки. И он так и остался незаконченным. Я открываю eго и начинаю читать с начала, увлекаюсь и за час прочитываю все, что так старательно записывал в течение месяца, до больницы. Как и раньше, он мне нравится. Впрочем, это естественно, потому что он еще не закончен. Первый роман мне тоже нравился, пока я его не закончил, но потом я к нему охладел, как к трахнутой и брошенной мною женщине. А этот незаконченный вызывает во мне любопытство. Он мне интересен. Я хочу с ним контакта. И это означает, что я обязательно его закончу.
Гаснущая вечерняя заря похожа на женщину, которая меня бросила.
Уже ближе к вечеру звонит телефон. Поднимаю трубку – приятный женский голос поздравляет меня с днем рождения. Я благодарю и объясняю, что мой день рождения зимой. Приятный женский голос уточняет: «А вы разве не Николай Васильевич Гоголь?» «Нет, – отвечаю я. – Я – Александр О`Бухарь, непобедимый влюбленный кузнец, и с удовольствием выпью за здоровье именинника, Николая Васильевича Гоголя, и за приятный женский голос».
Это было бы сказочным зрелищем: негры в фуфайках и валенках, убирающие зимний Петербург от снега.
Когда мне говорят, какой большой и тяжелый купол у Исаакиевского собора, я начинаю переживать, выдержат ли стены?
Однажды знакомый негр, за кружкой пива, спросил меня; как я отношусь к евреям. Я ответил, что еврейки мне нравятся гораздо больше. Негр услышал в этом что-то обидное для себя и пива мне больше не наливал.
В прихожей звонит звонок. Я открываю дверь, и в квартиру втискивается огромный мужчина. Это наш бывший участковый (бывший капитан милиции) Орлов. Теперь, по словам мамы, он крупный бизнесмен. Изготавливает колбасу. Вернее, ее изготавливают рабочие, которые вкалывают на заводе Орлова. Раньше от него пахло водкой, луком, дешевым табаком, потом и грязной милицейской формой. Теперь он одет в красивый чистый дорогой костюм, а пахнет от него французским одеколоном и дорогим коньяком. Он улыбается и говорит:
– Привет Александр, мой стукачек доложил, что ты прибыл из больницы.
– Здравствуйте, – говорю я и на всякий случай отхожу от Орлова на пару шагов. Наша последняя встреча закончилась тем, что я вырубил его из сознания ударом стула по голове. Если он пришел мстить, то мне может не поздоровиться. Орлов, увидев мое отступление, заулыбался и пробасил:
– Да ты не бойся, Александр, я на тебя зла не держу, я же деловой человек и зашел на пару минут, чтобы восстановить справедливость.
Когда Орлов заговорил о справедливости, я отодвинулся от него еще на несколько шагов. А он вытащил из внутреннего кармана толстый конверт и протянул его мне со словами:
– Это твои проценты, бери, а то я могу обидеться.
Беру конверт. А Орлов уходит, не прощаясь. Я закрываю дверь, распечатываю конверт и вытаскиваю оттуда толстую пачку стодолларовых купюр. Пересчитываю. Их оказывается ровно сто. Орлов вручил мне десять тысяч долларов. Для нищего петербуржца – это солидная сумма. Интересно, и за что же это он их мне вручил? Скорее всего, он продал наркотики, которые он же свистнул с моего балкона. Вот вам и неподкупный мент Орлов, у которого сын погиб от наркоты и за смерть которого Орлов жестоко мстил всем мелким и средним наркодельцам нашего района. А судьба-шутница взяла и предложила ему стать крупным наркоторговцем, и он не смог отказаться. Какое, однако, мелкое существо – человек, впрочем, я от мерзких людишек ничем не отличаюсь. И именно поэтому я не швырнул эту пачку долларов в жирную рожу Орлова.
В жизни так много звериных тропок, что очень трудно прожить человеком.
Когда он ушел, я поругал его минут пять различными нецензурными словами, постучал руками и ногами в стену, поплевался обильной слюной на пол и хотел уже спрятать деньги в шкаф, как вдруг в прихожей раздался снова звонок. Я, предположив, что это возвратился Орлов, немного испугался, но дверь все-таки открыл. В квартиру осторожно вошел мой сосед из сотой квартиры, обрусевший китаец Виктор Дзедун. Он уставился на меня маленькими черными глазками и спросил:
– Александр, вы уже шесть с половиной минут стучите в мою стенку и ругаете меня последними словами, а я вам абсолютно ничего не сделал, только в прошлом году одолжил триста долларов, которые вы забыли вернуть, и все. В этом вся моя вина.
– Виктор, я ругался совершенно по другому поводу. Просто ко мне заходил один мерзкий человечишко.
Сосед, увидав в моих руках деньги, оживился:
– И этот мерзкий человек снабдил вас деньгами, да, это очень недостойный поступок. А вы не могли бы из этой толстенькой пачечки выделить триста долларов, которые вы брали у меня в прошлом году?
Я смутился, отсчитал триста долларов и протянул их соседу со словами:
– Виктор, извините, но меня не было дома целый год. Поэтому задержал долг. Но я всегда отдаю, и вы об этом знаете.
Сосед взял деньги и расплылся в улыбке:
– Знаю, знаю, а где же вы были, Александр? Наверное, в командировке?
– Да, я работал на руднике, в Авалоне.
– В Авалоне? Знакомое название, кажется, это недалеко от Южноафриканской республики.
– Да, Виктор, вы, как всегда, правы.
Сосед улыбнулся еще шире:
– Это естественно, я же закончил два университета, один в Пекине и один в Москве.
– Это ощущается при общении с вами.
– Я знаю, потому что мне все об этом говорят. Наверное, мне необходимо начать писать книгу о смысле жизни, но мне кажется, что для этого необходимо закончить третий университет. Мне всего пятьдесят один, и я обязательно его закончу, здесь, в Петербурге.
И Виктор, не переставая улыбаться, ушел.
Известно, что слабовольный человек изменяется под влиянием среды. Волевой же сам влияет на среду, но остается тайной – как взаимодействует человек с понедельником, вторником, четвергом и субботой. С воскресеньем все понятно, там все сачкуют (в смысле, отдыхают, а не размахивают сачками).
Лебедь одна из самых тяжелых летающих птиц. И когда она садится человеку на голову, то, как правило, человек падает.
Совершенно забыл о трупе в моем диване. А ведь от него необходимо избавиться. Не жить же рядом с этим отвратительным подарком судьбы. В милицию сообщать о трупе не хочется. Замучают вопросами, на которые я не смогу ответить. Придется обзванивать друзей, у которых есть машина. Я иду к телефону и начинаю обзванивать.
Первого, Игоря, не оказывается дома, у второго, Дмитрия, сломалась машина, и, наконец, мне везет с третьим, Михаилом, который очень обрадовался моему выздоровлению. А узнав, что у меня неприятности и он необходим вместе со своим автомобилем, Михаил, не спрашивая подробностей, вешает трубку и через полчаса звонит в мою квартиру. Я открываю дверь и впускаю улыбающегося Михаила. Мы не виделись целый год, потому что в больницу ко мне он, говнюк, не приходил, но я не обижаюсь, потому что на Михаила бесполезно обижаться. Мы жмем друг другу руки, и Михаил говорит:
– Здравствуй, друг, очень рад видеть твою страшную рожу.
– Здравствуй, друг, ты абсолютно не изменился.
Михаил улыбается:
– Но мы не виделись месяц, разве за месяц можно сильно измениться?
– Миша, мы не виделись целый год. Ты, как всегда, живешь, не ощущая времени.
– Но месяц ничем не отличается от года, для меня они пролетают одинаково быстро и поэтому равны. Да, Александр, что случилось, зачем я тебе понадобился на ночь глядя?
Мы переходим на кухню, я наливаю по стаканам крепкий чай. Михаил смотрит на чай, морщится и спрашивает:
– А водочки у тебя нет? Я сегодня не выпил свою норму, поэтому плохо себя чувствую.
– Миша, но ты же за рулем.
– Да, но без нормы я плохо управляю машиной, еще куда-нибудь врежемся.
Я достаю из холодильника недопитую «Смирновскую», соленые огурцы и ставлю перед Михаилом. Он находит в буфете пустой стакан, наливает на две трети, выпивает залпом, закусывает половинкой маленького огурчика, а потом спрашивает:
– Рассказывай, что же с тобой стряслось?
Я отпиваю из своего стакана крепкого чая и зову Михаила в комнату. Мы идем в комнату, и я открываю диван. Труп с приятным запахом на месте (в смысле, в диване). Глаза Михаила становятся в два раза больше. Он перестает улыбаться. С минуту молчит, потом быстро уходит на кухню. Я иду следом. Михаил наливает себе уже полный стакан водки, залпом выпивает, закусывает второй половинкой маленького огурчика и спрашивает:
– Это твоя работа? Признавайся, прозаик хренов?
– Миша, я утром выписался из больницы, приехал домой, открыл диван и обнаружил его. Поначалу я тоже выпил водки, чтобы успокоиться.
Михаил почесал свою красивую седую голову и сказал:
– Это похоже на первоапрельскую шутку.
– Похоже, но я чувствую, что это не шутка, а напоминание мне о чем-то очень важном, что я в суете жизненной позабыл.
– И о чем жe это напоминание?
– Сейчас я не могу ответить. Я чувствую, что разгадка проста, но пока не готов разгадать. Михаил, помоги мне от него избавиться.
Михаил уже немного опьянел, поэтому снова повеселел и сказал:
– Ну конечно помогу, мы его упакуем в ковер (тебе придется пожертвовать одним), привяжем к ноге гирю, у тебя их две, потом засунем в багажник моей новой машины, доедем до Невы и сбросим с какого-нибудь моста в воду – и все проблемы решены.
План Михаила мне нравится. Я снимаю со стены красивый дорогой ковер и расстилаю его перед диваном. Потом мы достаем из дивана труп, кладем его на край ковра и плотно заворачиваем. Михаил говорит:
– Труп очень холодный, похож на замороженные куриные ножки Буша. А запах от него очень приятный и знакомый, так пахнет в хвойном лесу. Никогда не встречал трупы с таким приятным запахом. Александр, тащи веревку, необходимо крепко его перевязать, чтобы он не вывалился из ковра.
Я приношу с балкона бельевую веревку, и мы накрепко завязываем сверток. Потом мы легко поднимаем его и несем к выходу. В прихожей Михаил говорит:
– Гирю не забудь.
Я прихватываю правой рукой пудовую гирю, и мы выходим на лестничную площадку. Уже первый час ночи, а на площадке стоит сосед-китаец Виктор из сотой квартиры и курит. Увидев нас, он говорит:
– Мне бы тоже надо выколотить свои ковры, но руки не доходят, потому что занят изучением санскрита. Я думаю, что через десяток лет весь просвещенный мир будет говорить только на этом языке, и я смогу общаться с просвещенным миром. Александр, как вы думаете...
В этот момент приезжает лифт, мы с Михаилом заносим туда сверток и уезжаем. Михаил смеется:
– Твой сосед похож на сумасшедшего.
– Да нет, он не сумасшедший. Он очень одинокий.
– И от одиночества он изучает санскрит? От одиночества пьют водку и воют на луну.
Лифт приезжает на первый этаж, мы выходим из него, спускаемся по лестнице до парадной двери, открываем ее, выходим и натыкаемся на дворника Петровича. Beчерами он не бывает трезвым, поэтому никого не узнает и ничего не боится. Он хватает Михаила за свободную руку и орет:
– Я не позволю меня оскорблять! Твою мать! Я прошел три войны! Твою мать! Меня сам маршал Жуков по морде бил! А ты меня оскорблять! Сука!
Дворник орет так громко, что некоторые жильцы моего дома начали выглядывать из окон. Не долго думая, стучу его по заднице гирей, зажатой в моей правой руке. Дворник отпускает руку Михаила, смотрит на меня мутными глазами, встает по стойке «смирно» и уже тихо говорит:
– Извините, товарищ Жуков, я вас сразу не признал.
Мы подходим к машине, Михаил открывает багажник, и мы укладываем туда сверток и гирю. Потом садимся в машину и отъезжаем от моего дома. Михаил смеется:
– Твой дворник похож на сумасшедшего.
– Да, и это не единственный его недостаток. Он, паразит, абсолютно не любит работать. Поэтому мой дом самый грязный и самый вонючий в микрорайоне.
– Ты знаешь, Александр, дворник моего дома еще более ленивый; вероятно в Петербурге работают самые ленивые дворники мира, поэтому город такой засранный, куда ни шагнешь – везде дерьмо.
Наступив в дерьмо, не морщи нос, ты тоже не подарок.
Михаил тормозит недалеко от метро «Академическая». Выходит из машины и через минуту возвращается с бутылкой водки. Отвинчивает пробку, отпивает треть и протягивает мне. Я отказываюсь, и он ворчит:
– Александр, да ты просто сумасшедший, это же «Абсолют», отличная водка, а ты от нее отказываешься.
– За год в больнице я отвык от алкоголя.
– Ну так привыкай.
– Не хочу.
– Кстати, а в каком состоянии твой роман?
– Он такой же худенький, как и год назад. Пятьдесят страниц и все.
Михаил заводит машину, и мы едем в сторону Невы.
Я, наконец, обращаю внимание на его новенькую десяточку, год назад он ездил на полуразвалившейся пятерке:
– Миша, у тебя новая машина, откуда деньги, ты же пьешь за троих, а деньги получаешь за одного.
– Я нашел клад, а на полагающуюся мне премию купил автомашину «Жигули» десятой модели, – ответил Михаил и заржал. – А на самом деле – это жена сделала мне подарок на день рождения.
– Михаил, но твоя жена зарабатывает меньше тебя.
– Но я и не сказал, что это – моя жена, это жена моего начальника, очень состоятельная дама.
И Михаил снова заржал. Я тоже засмеялся и сказал:
– Твоему крепкому члену пришлось основательно поработать. А за хорошую работу – хорошо платят.
В этот момент на подъезде к мосту «Лейтенанта Шмидта» нас остановил милиционер. Он взмахнул своей полосатой волшебной палочкой, и Михаил притормозил, подъехал к тротуару, остановился и вышел из машины. Милиционер был более пьяным, чем Михаил, поэтому он не мог почувствовать запах алкоголя от Михаила. Он подошел, проверил права, вернул их, икнул и сказал:
– А теперь откройте багажник.
Как правило, человеку всегда милее злобный заяц, чем добрый тигр.
Говорят, если прыгнуть с Дворцового мocтa посредине Невы, то трезвый человек будет лететь до воды четыре секунды, пьяный – пять, а сильно пьяный – все семь. Обязательно это проверю с секундомером, когда придет лето и нагреет воду.
Милиционер тем временем наклонился к открытому окну и обратился ко мне:
– Молодой человек, я попрошу вас тоже выйти из машины.
Я вышел из машины, подошел к ее задней части и увидел Михаила – бледного и серьезного – он открывал багажник. Милиционер стоял в двух шагах от него и равнодушно наблюдал. Когда багажник открылся, взгляд милиционера стал осмысленным. Я тоже заглянул в багажник, и мне стало не по себе. Из коврового свертка торчала бритая /или лысая/ голова трупа. Очевидно, мы плохо его упаковали. И во время езды по хреновым петербургским дорогам он начал выскальзывать из ковра. Улыбка на его неподвижном лице могла бы показаться довольно потешной, если бы не ситуация, в которую мы попали.