Страница:
– Ну что же, Седьмой, будем тебя учить плотницкому делу, пей.
Плотники взяли стаканы, чокнулись со мной, залпом выпили и задымили своими папиросами. Я поднял свой стакан, сделал глоток и больше выпить не смог, потому что в стакане был чистый технический спирт. Когда-то я потреблял такой спирт с большим удовольствием, но сейчас я чуть не подавился, закашлял, а плотники засмеялись, и кто-то из них сказал:
– Сразу видно, что новичок, спирт пить не умеет. Тебе сколько лет, молокосос?
– Тридцать семь, – ответил я и улыбнулся, потому что рядом с ними и впрямь почувствовал себя молокососом.
Плотники докурили свои папиросы, разобрали свои чемоданчики с инструментом и разошлись. Мы с Первым вышли последними. Он доверил мне нести свой чемоданчик. Нашей задачей была работа по ремонту двери в одном из помещений пятнадцатого цеха. От тринадцатого цеха, где мы располагались, до пятнадцатого было около тридцати метров; пока мы их преодолели, я насчитал более тридцати кошек различных расцветок, которые грелись во дворе на солнце. Первый кошек явно не любил, поэтому регулярно при встрече пинал их изо всех сил своими огромными черными ботинками (мне, кстати, тоже выдали такие), кошки с воем отлетали метров на десять и, задрав хвосты, убегали. Первый ворчал:
– На заводе развелось этой заразы так много, что они на прошлой неделе одного рабочего порвали насмерть.
Я в этом сильно засомневался, но ничего не сказал, потому что после глотка технического спирта заболел желудок. А эти люди пили спирт стаканами. Наверное, они сделаны из металла.
Мы вошли в пятнадцатый цех. Станков там было много, но ни один не работал. А человек пятнадцать нетрезвых с виду мужчин яростно играли в домино. Вернее, играли четверо, а остальные «болели» /переживали/. На всех были надеты уже знакомые мне черные формы с белой буквой «т» на спине.
Первый прошелся по цеху и, не найдя сломанной двери, сказал:
– Зайдем сюда через часок, сейчас все заняты и поэтому никто не покажет, где сломанная дверь.
Мы вышли из цеха и наткнулись на мастера Бормана, который спросил:
– Ну что, нашли двери?
– Нет, – ответил Первый, – там идет игра.
Мастер Борман кивнул и сказал:
– Понятно, тогда идите в девятый цех, там подоконник шатается, нужно вбить четыре гвоздя. Вдвоем до обеда справитесь или нет? Если нет, то я пришлю на помощь Четвертого, он пока бездельничает.
Первый с минуту подумал и ответил:
– Пожалуй до обеда успеем, но нужно вначале посмотреть на объект.
До девятого цеха мы шли полчаса, хотя он находился в ста метрах от тринадцатого, но Первый вел какими-то тайными, известными только ему тропами. Пока мы добирались до девятого цеха, я успел насчитать около сотни кошек. Да, кошек на заводе больше, чем рабочих. Но в этом есть и свой плюс: наверняка здесь нет крыс.
В девятом цехе работал один станок, а остальные, не менее тридцати, стояли, потому что рабочие в черных формах яростно играли в настольный теннис. Вернее, играло двое, а остальные «болели» /сочувствовали/. Большинство были пьяными и едва держались на ногах. Я подумал, что сегодня какой-то праздник, и рабочие его отмечают, и спросил Первого:
– А в честь чего рабочие сегодня пьют?
Первый чрезвычайно удивился:
– Как – в честь чего? Да спирт же халявный, за него не надо платить, вот все и пьют, ну, кто может, а кто не может, тот умирает.
– В каком смысле умирает?
– В переносном конечно. Те, кто не пьют – работают, работа дураков любит, а кто поумнее – пьют и играют, и в этом смысл жизни.
– Но те, кто не работают, они, наверное, меньше зарабатывают, да?
– Ерунда, – засмеялся Первый. – Здесь все получают одинаково.
Мы нашли окно с расшатанным подоконником. Первый приподнял подоконник, опустил его на место и спросил:
– Гвозди забивать умеешь?
– Умею, я построил уже пятнадцать дач за городом.
– Вот и отлично, до обеда остался час, и ты должен успеть забить четыре гвоздя в подоконник, а я побежал по делам, есть маленькая халтурка в десятом цехе.
И Первый ушел. А я за десять минут укрепил подоконник, вышел на улицу, сел на скамейку и стал загорать.
Кто-то собирает камни, кто-то их разбрасывает, а кто-то в это время землю пашет.
Мастер, запомни! Если полено, которое ты взялся обрабатывать, не хочет быть ножкой для стула, то это вовсе не полено, а Буратино.
Если твой начальник болван, – не расстраивайся, других начальников не бывает.
Моя работа начинала мне нравиться. До обеда меня никто не потревожил. В положенное время отправился в раздевалку. Когда я туда вошел, шесть плотников сидели за столом и курили папиросы. Посреди стола стояла наполовину выпитая бутылка со спиртом. Мне сразу же налили полный стакан, но я отказался. Второй, с виду сорокалетний мужчина, засмеялся:
– Да ты не стесняйся, мы все в первый день стеснялись, а сейчас привыкли.
Я поставил чемоданчик с инструментами Первого в угол и сказал:
– Все в порядке, я укрепил подоконник.
Первый ухмыльнулся:
– Да ты просто стахановец, за это надо выпить.
Второй открыл бутылку и разлил по стаканам. Плотники взяли свои стаканы, чокнулись и вопросительно посмотрели на меня, а Первый выразил общее мнение:
– Мы пьем за твою ударную работу, и тебе грех отказываться, выпей вместе с нами, стань членом коллектива, Седьмой.
Я не стал рисковать, поднял свой стакан и сказал:
– За знакомство! – и отпил один глоток. И опять не смог больше продолжить, закашлял, поставил стакан на стол и начал активно пить воду. Плотники выпили до дна, закурили свои папиросы, и Третий сказал:
– Седьмой, ты не обращай на нас внимание, никто насильно в тебя не будет вливать спирт, это дело добровольное, если ты не пьешь, значит, нам больше достанется.
Я вытащил из своего шкафчика рисовую кашу с сосисками и стал без аппетита есть, потому что аппетит был отбит глотком тяжелейшего напитка. Время обеда, вместо положенного получаса, растянулось на полтора. Плотники все полтора часа активно играли в домино, пили спирт и курили папиросы. Когда они узнали, что я никогда не играл в домино, они потеряли ко мне интерес. Обед закончился тогда, когда в дверь вошел мастер Борман. Увидев, что я не играю в домино, он сказал:
– Ты все равно бездельничаешь, надо сделать стелюгу в третий цех.
Слово «стелюга» я услышал впервые, хотя и успел поработать на различных стройках. Поэтому я спросил мастера:
– А что такое стелюга?
Он посмотрел на меня с удивлением:
– Ну какой же ты плотник, если не знаешь, что такое стелюга?
Мастер Борман обратился к Первому, который только что проиграл партию и был зол на весь мир:
– Первый, тебе уже вдули, возьми Седьмого и сделай стелюгу в третий цех.
Обиженный на весь мир Первый закричал:
– Да пошел ты в жопу, не буду я ничего делать, вон Четвертый до обеда ни хрена не делал, пусть он и тащится в третий цех.
Мастер Борман не обиделся:
– Мне пофиг, кто будет делать, но к концу рабочего дня стелюга должна стоять в третьем цехе.
И мастер ушел. А Четвертый, с виду шестидесятилетний мужчина, подошел ко мне:
– Стелюгу мы на себе не потащим, верно? Поэтому иди за каром, карщики сидят рядом с проходной, попросишь, чтобы они приехали к тринадцатому цеху.
Я уже уяснил для себя, что никто на заводе не торопится, поэтому не спеша дотопал до проходной, узнал, где обитают карщики, вошел в цех и увидел четверых мужчин, сидящих за столом. Посреди стола стоял небольшой блестящий самовар. Карщики пили чай из больших кружек. Когда я подошел ближе, то по запаху понял, что они пьют не чай, а спирт. Меня они не замечали. Я с полминутки потоптался на месте, кашлянул и громко сказал:
– Добрый день, я плотник из тринадцатого цеха, нам нужно везти стелюгу в третий цех.
Никто из карщиков не среагировал на мои слова, они пили маленькими глотками из больших кружек спирт, молчали и пристально смотрели на свои отражения в блестящем самоваре. Я подождал с минуту и снова сказал:
– Добрый день, я плотник из тринадцатого цеха, нам нужно отвезти стелюгу в третий цех.
Один из карщиков, не отрывая взгляда от самовара, сказал:
– Мы не глухие, все слышали, сейчас заняты, приедем через час.
Наконец-то понял, почему в Бермудском треугольнике люди теряют способность правильно ориентироваться – они много пьют халявного /дарового/ вермута, который обильно льется из дождевых туч, кружащих над Бермудами. Винный дождь покоряет и трезвенников, и алкоголиков.
Обратно в тринадцатый цех я шел еще медленнее. Светило жаркое солнце, на раскаленном черном асфальте между красными кирпичными зданиями грелись десятки разномастных кошек. Воздух был насыщен каким-то зловонием, но оно не мешало кошкам наслаждаться жизнью. Кроме меня и кошек на улице больше никого не было. Умные рабочие пили спирт и играли: кто в домино, кто в настольный теннис, а кто в бильярд. Да, а в бильярд я бы тоже сыграл, нужно будет спросить, где он стоит. Я свернул налево, в первый попавшийся мне проход, хотя чтобы попасть в тринадцатый цех, нужно было идти прямо, но я свернул налево, потому что не торопился, карщики подъедут через час, и я час могу гулять по лабиринту завода.
Все здания были одинаковыми, в пять этажей и из красного кирпича, проходы залиты асфальтом, а на асфальте на каждых пяти квадратных метрах лежала дремлющая кошка. Это напоминало одно из моих кошмарных видений. Но там мне везде попадались крысы, а потом они чуть меня не сожрали, а здесь на каждом шагу мне попадаются кошки. Я люблю домашних животных, но кошки завода вовсе не домашние, они дикие, родившиеся в подвалах и на помойках, тощие, грязные и не любящие человека. Это я понял по их ненавидящим яростным взглядам, которые они бросали на меня. Они словно спрашивали: «И зачем ты, человек, приперся на нашу территорию? Мы здесь родились и это наш дом. А что нужно тебе, чучело?»
Я вдруг сообразил, что действительно услышал в подсознании эти вопросы кошек. Они обладали сильным биополем и сумели донести до меня свое презрение к людям.
Я растерялся и ответил вслух:
– Я пришел сюда не по собственной воле, один злобный человек по фамилии Орлов заставил меня это сделать.
Кошки хором заорали в моей голове:
– А мы тебе не верим! Разве можно доверять чудовищу, ходящему на двух ногах! У вас у всех грязные мысли! И ты такой же, как все – злой и грязный! Убирайся из нашего города!
Я не выдержал их напора, схватился за голову и побежал, свернул направо, потом снова направо, а потом я очнулся перед тринадцатым цехом. Рядом стоял электрокар и Четвертый меня спросил:
– Ну где ты бегаешь? Через полчаса конец рабочего дня, а мы еще не отвезли стелюгу.
Оказалась, что словом «стелюга» обозначали обыкновенные деревянные козлы, которые уже были сколочены. И нам с Четвертым оставалось только погрузить их на кар, подвезти к третьему цеху и там разгрузить, что мы и сделали в течение двадцати минут, потому что стелюга была небольшой и легкой.
Мой первый рабочий день на заводе «Тормоз» закончился. За весь день я вбил четыре гвоздя в подоконник и перенес небольшие козлы (или стелюгу) из одного цеха в другой. И все. И если за такую работу мне еще будут платить какие-то деньги, то можно считать, что с работой мне повезло. Я вдруг почувствовал некоторую благодарность к Орлову. Это с его тяжелой руки я попал сюда. Правда, я не увидел еще ни одной ракеты «Земля-воздух», но где-то они должны находиться.
В три часа дня, смывший трудовой пот и грязь с крепкого тела (хотя испачкаться я не успел) и переодетый в гражданское белье, я вышел с завода и, полный сил и новых впечатлений, поехал к Маринке и ее борщу.
Женщине очень нравится, когда ты после тяжелого рабочего дня занимаешься с ней сексом всю ночь, а после бессонной ночи идешь активно работать, а после тяжелого рабочего дня ты занимаешься с ней сексом... и только когда ты умрешь, она признает, что ты был дураком, неразумно израсходовавшим свои силы.
Сегодня познакомился с Бахом. Пили пиво в одном баре и познакомились. Иоганну Себастьяну Петербург нравится только в центральной части. Окраины же его напугали настолько, что он старается туда не попадать. Я поинтересовался, что же натолкнуло мастера на создание «Страстей по Матфею». Все очень просто, как сама жизнь. Рядом с ним жил молодой человек по имени Матфей. Бах его любил, а Матфей Баха нет. Неразделенная любовь и заставила маэстро выплеснуть свои чувства в виде сочетания нот.
Ходил играть с Джек-потом. Тот встретил меня очень насмешливо. Говорит: «Вместо того чтобы заниматься настоящим делом и забивать гвозди, ты приходишь и тратишь деньги за одно только удовольствие – коснуться меня». Оказывается, Джек-пот – женщина. Теперь понятно, почему я оказываюсь постоянно в проигрыше.
Вша, пойманная арканом, не понимает, что столкнулась с великим мастером.
Отработал на заводе неделю и никак не могу понять, за что же мне будут платить деньги. Хотя может быть, их и не будут платить. Может быть, люди приходят сюда попить спирта, поиграть в домино или в бильярд, поболтать о смысле кошачьей жизни, не думая о деньгах. Может быть, в деньгах нуждаюсь только я.
Хотя, конечно же, это ерунда, потому что в России-матушке девяносто процентов населения – это нуждающиеся люди. А что касается моей работы, мне она очень нравится. Я усиленно учусь играть в настольный теннис и бильярд, а игру в домино обошел стороной, потому что наткнулся на группу игроков в шахматы. А в шахматы поиграть я всегда любил. И теперь во время обеденного перерыва я полтора часа играю в шахматы на интерес. Обычная ставка за партию – это десять шурупов. Их у меня за неделю скопилось около пятисот. Это говорит о том, что я неплохой игрок (по отношению к игрокам завода, конечно). Потихоньку осваиваю и бильярд, но бесспорно, чтобы стать таким мастером бильярда, как Первый, мне необходимо отработать на заводе лет двадцать. А почему бы и нет: с такими физическими нагрузками можно и дольше. А вот мастер Борман превосходно играет в настольный теннис. Он может пробегать вокруг стола целый рабочий день без перерыва на обед – и ничего. Хвастается, что играл в сборной Германии с 1939 года по 1945-й. Может, и не врет, его возраст определить трудно. Иногда он кажется молодым человеком, а иногда глубоким старцем. Меня хвалит за усердие, особенно в освоении бильярда, которому я посвящаю все послеобеденное время. В конце рабочей недели я почувствовал на мгновение, что кий стал продолжением моей руки. Возможно, во мне спал бильярдист, a я об этом и не знал. Получается, что не зря я пришел на завод. Вот только paкету «Земля-воздух» я так и не приметил. Может, их здесь и не делают вовсе. То есть, на бумаге, фиктивно, завод их выпускает, а в реальности их нет. Но это, конечно же, мое предположение. Я его и высказал по телефону Орлову. Тот посмеялся и сказал, что, скорее всего, меня как новенького не пускают в эти цеха и, возможно, за мной следят. Может быть, он и прав, но если за мной и следит кто-то, то это кошки. За мной постоянно на расстоянии в десять метров следует крупный уродливый облезлый кот с рваными ушами. Утром он ждет меня у проходной и в течение всего рабочего дня сопровождает от цеха к цеху. А вечером провожает до проходной. Он не подходит близко ко мне и убегает, когда я пытаюсь приблизиться к нему. За другими рабочими коты не ходят, а за мной ходит. Каким-то образом кошки выделяют меня из толпы и пасут (в смысле, наблюдают за моими перемещениями). Но пусть наблюдают, меня это мало волнует, лишь бы не попытались вцепиться в мою глотку. А это они могут. Когда кто-то из них пробивается в мое подсознание, я чувствую опасность. Но всякий раз усилием воли изгоняю из себя наглого невидимого котяру и не успеваю испугаться.
А спиртом меня больше не угощают. На третий день моей рабочей карьеры на заводе плотникам удалось заставить меня выпить двести граммов спирта. За смерть Ницше. Правда, я выпил не залпом, а за два захода, обильно запивая водой, но все же выпил и начал куролесить, потому что через десять минут после приема у меня поехала крыша. Я, конечно же, этого уже не мог вспомнить, но плотники рассказывали, что я выскочил из-за стола и начал переворачивать их шкафы с криком: «За родину! За Сталина!» Первый и Шестой попытались утихомирить хулигана (то есть меня) легкими ударами стульев по голове, но это разъярило меня еще больше. Я вдруг вспомнил приемы рукопашного боя, которым меня обучали в детском саду. Первый и Шестой полетели в сторону стола, на котором шла игра в домино, и сломали этот стол. От возмущения плотники протрезвели и схватились за свои топоры. Почувствовав себя неправым, я бросился к дверям. И в этот момент двери открылись, и в раздевалку вошел мастер Борман. Увидев подбегавших с топорами плотников, он побледнел и заорал тонким бабьим голоском:
– Братцы! Не по собственной воле я пропил вашу премию! Меня заставил начальник охраны Сукин!
Услышав это, плотники протрезвели окончательно, схватили мастера и вышвырнули его в раскрытое окне с криком:
– Ты наш должник, Борман! Но твой гроб мы сколотим бесплатно!
Мастер оказался человеком необидчивым, он поднялся с земли, отряхнулся и убежал. Я думал, что он побежал жаловаться, но ошибся: улыбающийся мастер вернулся через пять минут с десятилитровой канистрой спирта. При виде канистры плотники смягчились и простили мастеру Борману пропитую премию. Сели за стол, выпили за примирение, и вся бригада (кроме меня) во главе с мастером осталась ночевать в раздевалке. А когда я утром пришел на работу, то увидел четверых курящих плотников, играющих в домино на голой спине мастера; он был в отключке, лежал животом к полу и по-детски улыбался во сне, а из его рта обильно текла слюна. Первый и Шестой за столом разливали по стаканам последние капли спирта. При виде меня Первый сказал абсолютно трезвым голосом:
– Седьмой, ты виноват в том, что мы сегодня ночью не попали домой к своим женам и детям, тебе больше спирта наливать не будем.
Его слова меня порадовали, потому что невозможно пить алкоголь и писать роман одновременно.
Обидно будет, если у меня не хватит денег на покупку моего текста /романа/ в киоске у метро.
Кстати, мой первый роман мне вернули из очередного издательства, редактор, молодая еврейка, сказала, что мои стихи ей понравились гораздо больше, но о каких стихах она говорила, я так и не понял, потому что стихов ей не давал. Но задница у нее выдающаяся, я бы ей (редакторше) отдался прямо на столе или на ее стуле, а мог бы и на полу. Я хотел было ей об этом сообщить, но в кабинет без стука ворвался высокий мужчина и с порога начал говорить, да так быстро, что я ничего не понял, лишь почувствовал его крайне сильное раздражение и быстро ушел, потому что не терплю раздражительных людей.
Признаюсь, я очень люблю поматериться, но в дневниковые записи пропускать матюки – рука не поднимается. Все-таки мат на своем месте – только в разговорной речи. На киноэкране он уже теряет свою красоту. А когда его встречаешь в книгах, он портит всю картину, как кусок дерьма на праздничном столе.
Посмотрел фильм «Калигула». Талантливый извращенец его делал.
После реставрации кони Клодта вернулись на Аничков мост. Красивая зелень с них исчезла. Но свою прелесть они не потеряли. Деловые люди предлагают за сто рублей прокатиться на одном из коней Клодта до Невы и обратно. Не стал рисковать.
Как-то Люся обняла меня и прошептала: «Сашенька, ты такая сволочь, что я не могу от тебя оторваться. Сашенька, сволочь, ну целуй меня, целуй, целуй, целуй, целуй...»
Сегодня Маринка на работе, а я прекрасно потрахался с Люсей и вернулся домой в отличном настроении. Накормил Боцмана, попил кофею. И вдруг позвонила Диана. Боже мой! С каким нетерпением я ожидал ее приезда, и вот она в Петербурге. У меня словно крылья за спиной выросли. Великолепная охотница в городе! И она не забыла обо мне! Пока она говорила какие-то дежурные фразы, я плакал и смеялся одновременно. Моя бывшая королева желает меня видеть! Это ли не великолепно! А мой «гладиатор» при первых же звуках ее чудесного голоса встал и задрожал от нетерпения, потому что тоже вспомнил одну из самых обольстительных пещерок. Ах, Диана! Солнце мое! Мое и моего «гладиатора». Хотя «гладиатором» мой член назвала Маринка. А для Дианы он был «пропуском в рай». Золотым ключиком, которым можно было открыть заветную дверь в страну счастья... Ах, Диана, я услышал твой низковатый бархатный голос – и словно не было целого года, сорока двух дней и восемнадцати часов без тебя, словно мы расстались только вчера после жаркого недельного сексуального марафона. И за ночь мы успели соскучиться друг по другу. Великолепная охотница, как же сильно я тебя люблю! И мы оба об этом знаем. И разве могу я противостоять такой могущественной силе? Не могу и не хочу! Я твой покорный раб, Диана, прикажи, и я буду вылизывать пыль с твоих башмаков. Но Диана не хочет, чтобы я совершал подвиги, тем более глупые. Она просто хочет со мной поговорить.
Я бросаю трубку на аппарат и начинаю собираться в ускоренном темпе. Моя Диана ждет меня в седьмом номере гостиницы «Выборгская». Маринка придет с работы только завтра к обеду, значит у меня в запасе почти целые сутки. О, боже мой! Я целые сутки смогу любить Диану. Я не сомневаюсь, что она так же сильно хочет меня, как и я ее. В этом мы с ней удивительно похожи. Это же фантастика! Я смогу войти уже через полчаса в темную /брюнетистую/ пещерку, от которой пахнет травами и цветами весенних полей. Вообще-то так пахнет вся Диана, но от ее пещерки дурманящий меня запах наиболее сильный.
Фрейд обо мне наверняка бы сказал: «Это сексуально озабоченный мужчина». И Фрейд оказался бы прав.
Последнее время мне везет на женщин с чудесными запахами. Маринка пахнет свежеиспеченным хлебом, Люся – свежим сеном и молоком, а Диана – цветами и травами весенних полей. Какой же я богач, однако!
За десять минут я успеваю побриться, вымыться в душе, надеть свежее белье, прихватить деньги из шкафа и добежать до остановки маршрутного такси. Шагом идти не могу, потому что все во мне кипит от радостного возбуждения. На мое счастье, такси подлетает к остановке почти сразу после моего прихода. Я плачу за проезд и улыбаюсь так радостно, что водитель спрашивает:
– У вас такое довольное лицо, словно вы нашли на дороге сто долларов, это так?
Я смеюсь и отвечаю:
– Я нашел гораздо больше: я люблю трех прекрасных женщин, а они любят меня.
Водитель возмущается:
– Но у нас это запрещено законом, вам необходимо уехать из России в какую-нибудь восточную страну, где позволены гаремы.
Я снова смеюсь и говорю:
– Но я не хочу уезжать из Петербурга, мне любо любить здесь трех женщин одновременно, и город не против этого.
– Город, возможно, и не против, зато я против, заберите ваши деньги и выходите из машины.
Водитель притормозил и мне приходится выйти, но настроение мое от этого не ухудшается. Я торможу частника на «Жигулях» и за пять минут долетаю до гостиницы «Выборгская». Покупаю бутылку шампанского, три огромных белых розы (я всегда дарю Диане розы). Любопытно, Маринка дарит розы мне, я дарю розы (другие) Диане, а с Люсей мы чаще обходимся без подарков.
Быстро дохожу до седьмого номера, стучу, дверь сразу же открывается, влетаю, бросаю сумку на пол, хватаю Диану на руки и радостно кричу:
– Ди вернулась! Ди вернулась!!!
Диана, великолепная Диана заставляет меня умолкнуть жадным поцелуем. На ней надето коротенькое темно-синее платье. И больше ничего. Даже трусиков. Но для такой женщины чем меньше одежды, тем лучше. Я держу Диану на руках и пью из ее губ восхитительный напиток возбуждения. Время начинает замедляться. А член интенсивно наполняться желанием. И напор желания так силен, что член, сорвав пуговицу ширинки, вырывается наружу. О чем-то думать и говорить я уже не в силах. Я осторожно опускаю Диану на пол, развожу ее ноги в стороны, и мой перевозбужденный меч до упора входит в свои любимые ножны. И больше ничего сделать не успеваю, потому что кончаю, бурно и долго, со слабыми стонами и судорогами. И отвечая мне на мои стремительные действия, Диана тоже кончает, долго и бурно, со слабыми стонами и судорогами. Мы с таким вожделением ждали нашего слияния, что оба обкончались при первом прикосновении друг к другу.
Немного придя в себя, я поднимаю голову и вижу в проеме двери, которую мы забыли закрыть, улыбающуюся горничную с тележкой на колесиках, уставленной всевозможными напитками и закусками. Она проезжает мимо нас, переставляет все припасы на столик у кровати и говорит:
– За последние полчаса заезжаю уже в третий номер, и во всех занимаются любовью, удачи вам, молодые люди.
И горничная уходит. А я закрываю двери на ключ и с удовольствием повторяю:
– Ди вернулась!
Диана вдруг подходит ко мне, пребольно дергает за ухо и с улыбкой произносит:
– Несносный мальчишка! Не смей больше меня бросать! Не смей больше меня бросать!
И хотя на самом деле она бросила меня, я киваю головой и соглашаюсь:
– Саша больше не бросит Диану.
Какая разница, кто из нас допустил ошибку, главное, что мы вместе, и это необыкновенно приятно. Я открываю шампанское, разливаю по бокалам, чокаюсь с Дианой и говорю:
– Я очень благодарен судьбе за то, что мы встретились сегодня, ты – самая великая женщина моей жизни, и за это я хочу выпить.
Плотники взяли стаканы, чокнулись со мной, залпом выпили и задымили своими папиросами. Я поднял свой стакан, сделал глоток и больше выпить не смог, потому что в стакане был чистый технический спирт. Когда-то я потреблял такой спирт с большим удовольствием, но сейчас я чуть не подавился, закашлял, а плотники засмеялись, и кто-то из них сказал:
– Сразу видно, что новичок, спирт пить не умеет. Тебе сколько лет, молокосос?
– Тридцать семь, – ответил я и улыбнулся, потому что рядом с ними и впрямь почувствовал себя молокососом.
Плотники докурили свои папиросы, разобрали свои чемоданчики с инструментом и разошлись. Мы с Первым вышли последними. Он доверил мне нести свой чемоданчик. Нашей задачей была работа по ремонту двери в одном из помещений пятнадцатого цеха. От тринадцатого цеха, где мы располагались, до пятнадцатого было около тридцати метров; пока мы их преодолели, я насчитал более тридцати кошек различных расцветок, которые грелись во дворе на солнце. Первый кошек явно не любил, поэтому регулярно при встрече пинал их изо всех сил своими огромными черными ботинками (мне, кстати, тоже выдали такие), кошки с воем отлетали метров на десять и, задрав хвосты, убегали. Первый ворчал:
– На заводе развелось этой заразы так много, что они на прошлой неделе одного рабочего порвали насмерть.
Я в этом сильно засомневался, но ничего не сказал, потому что после глотка технического спирта заболел желудок. А эти люди пили спирт стаканами. Наверное, они сделаны из металла.
Мы вошли в пятнадцатый цех. Станков там было много, но ни один не работал. А человек пятнадцать нетрезвых с виду мужчин яростно играли в домино. Вернее, играли четверо, а остальные «болели» /переживали/. На всех были надеты уже знакомые мне черные формы с белой буквой «т» на спине.
Первый прошелся по цеху и, не найдя сломанной двери, сказал:
– Зайдем сюда через часок, сейчас все заняты и поэтому никто не покажет, где сломанная дверь.
Мы вышли из цеха и наткнулись на мастера Бормана, который спросил:
– Ну что, нашли двери?
– Нет, – ответил Первый, – там идет игра.
Мастер Борман кивнул и сказал:
– Понятно, тогда идите в девятый цех, там подоконник шатается, нужно вбить четыре гвоздя. Вдвоем до обеда справитесь или нет? Если нет, то я пришлю на помощь Четвертого, он пока бездельничает.
Первый с минуту подумал и ответил:
– Пожалуй до обеда успеем, но нужно вначале посмотреть на объект.
До девятого цеха мы шли полчаса, хотя он находился в ста метрах от тринадцатого, но Первый вел какими-то тайными, известными только ему тропами. Пока мы добирались до девятого цеха, я успел насчитать около сотни кошек. Да, кошек на заводе больше, чем рабочих. Но в этом есть и свой плюс: наверняка здесь нет крыс.
В девятом цехе работал один станок, а остальные, не менее тридцати, стояли, потому что рабочие в черных формах яростно играли в настольный теннис. Вернее, играло двое, а остальные «болели» /сочувствовали/. Большинство были пьяными и едва держались на ногах. Я подумал, что сегодня какой-то праздник, и рабочие его отмечают, и спросил Первого:
– А в честь чего рабочие сегодня пьют?
Первый чрезвычайно удивился:
– Как – в честь чего? Да спирт же халявный, за него не надо платить, вот все и пьют, ну, кто может, а кто не может, тот умирает.
– В каком смысле умирает?
– В переносном конечно. Те, кто не пьют – работают, работа дураков любит, а кто поумнее – пьют и играют, и в этом смысл жизни.
– Но те, кто не работают, они, наверное, меньше зарабатывают, да?
– Ерунда, – засмеялся Первый. – Здесь все получают одинаково.
Мы нашли окно с расшатанным подоконником. Первый приподнял подоконник, опустил его на место и спросил:
– Гвозди забивать умеешь?
– Умею, я построил уже пятнадцать дач за городом.
– Вот и отлично, до обеда остался час, и ты должен успеть забить четыре гвоздя в подоконник, а я побежал по делам, есть маленькая халтурка в десятом цехе.
И Первый ушел. А я за десять минут укрепил подоконник, вышел на улицу, сел на скамейку и стал загорать.
Кто-то собирает камни, кто-то их разбрасывает, а кто-то в это время землю пашет.
Мастер, запомни! Если полено, которое ты взялся обрабатывать, не хочет быть ножкой для стула, то это вовсе не полено, а Буратино.
Если твой начальник болван, – не расстраивайся, других начальников не бывает.
Моя работа начинала мне нравиться. До обеда меня никто не потревожил. В положенное время отправился в раздевалку. Когда я туда вошел, шесть плотников сидели за столом и курили папиросы. Посреди стола стояла наполовину выпитая бутылка со спиртом. Мне сразу же налили полный стакан, но я отказался. Второй, с виду сорокалетний мужчина, засмеялся:
– Да ты не стесняйся, мы все в первый день стеснялись, а сейчас привыкли.
Я поставил чемоданчик с инструментами Первого в угол и сказал:
– Все в порядке, я укрепил подоконник.
Первый ухмыльнулся:
– Да ты просто стахановец, за это надо выпить.
Второй открыл бутылку и разлил по стаканам. Плотники взяли свои стаканы, чокнулись и вопросительно посмотрели на меня, а Первый выразил общее мнение:
– Мы пьем за твою ударную работу, и тебе грех отказываться, выпей вместе с нами, стань членом коллектива, Седьмой.
Я не стал рисковать, поднял свой стакан и сказал:
– За знакомство! – и отпил один глоток. И опять не смог больше продолжить, закашлял, поставил стакан на стол и начал активно пить воду. Плотники выпили до дна, закурили свои папиросы, и Третий сказал:
– Седьмой, ты не обращай на нас внимание, никто насильно в тебя не будет вливать спирт, это дело добровольное, если ты не пьешь, значит, нам больше достанется.
Я вытащил из своего шкафчика рисовую кашу с сосисками и стал без аппетита есть, потому что аппетит был отбит глотком тяжелейшего напитка. Время обеда, вместо положенного получаса, растянулось на полтора. Плотники все полтора часа активно играли в домино, пили спирт и курили папиросы. Когда они узнали, что я никогда не играл в домино, они потеряли ко мне интерес. Обед закончился тогда, когда в дверь вошел мастер Борман. Увидев, что я не играю в домино, он сказал:
– Ты все равно бездельничаешь, надо сделать стелюгу в третий цех.
Слово «стелюга» я услышал впервые, хотя и успел поработать на различных стройках. Поэтому я спросил мастера:
– А что такое стелюга?
Он посмотрел на меня с удивлением:
– Ну какой же ты плотник, если не знаешь, что такое стелюга?
Мастер Борман обратился к Первому, который только что проиграл партию и был зол на весь мир:
– Первый, тебе уже вдули, возьми Седьмого и сделай стелюгу в третий цех.
Обиженный на весь мир Первый закричал:
– Да пошел ты в жопу, не буду я ничего делать, вон Четвертый до обеда ни хрена не делал, пусть он и тащится в третий цех.
Мастер Борман не обиделся:
– Мне пофиг, кто будет делать, но к концу рабочего дня стелюга должна стоять в третьем цехе.
И мастер ушел. А Четвертый, с виду шестидесятилетний мужчина, подошел ко мне:
– Стелюгу мы на себе не потащим, верно? Поэтому иди за каром, карщики сидят рядом с проходной, попросишь, чтобы они приехали к тринадцатому цеху.
Я уже уяснил для себя, что никто на заводе не торопится, поэтому не спеша дотопал до проходной, узнал, где обитают карщики, вошел в цех и увидел четверых мужчин, сидящих за столом. Посреди стола стоял небольшой блестящий самовар. Карщики пили чай из больших кружек. Когда я подошел ближе, то по запаху понял, что они пьют не чай, а спирт. Меня они не замечали. Я с полминутки потоптался на месте, кашлянул и громко сказал:
– Добрый день, я плотник из тринадцатого цеха, нам нужно везти стелюгу в третий цех.
Никто из карщиков не среагировал на мои слова, они пили маленькими глотками из больших кружек спирт, молчали и пристально смотрели на свои отражения в блестящем самоваре. Я подождал с минуту и снова сказал:
– Добрый день, я плотник из тринадцатого цеха, нам нужно отвезти стелюгу в третий цех.
Один из карщиков, не отрывая взгляда от самовара, сказал:
– Мы не глухие, все слышали, сейчас заняты, приедем через час.
Наконец-то понял, почему в Бермудском треугольнике люди теряют способность правильно ориентироваться – они много пьют халявного /дарового/ вермута, который обильно льется из дождевых туч, кружащих над Бермудами. Винный дождь покоряет и трезвенников, и алкоголиков.
Обратно в тринадцатый цех я шел еще медленнее. Светило жаркое солнце, на раскаленном черном асфальте между красными кирпичными зданиями грелись десятки разномастных кошек. Воздух был насыщен каким-то зловонием, но оно не мешало кошкам наслаждаться жизнью. Кроме меня и кошек на улице больше никого не было. Умные рабочие пили спирт и играли: кто в домино, кто в настольный теннис, а кто в бильярд. Да, а в бильярд я бы тоже сыграл, нужно будет спросить, где он стоит. Я свернул налево, в первый попавшийся мне проход, хотя чтобы попасть в тринадцатый цех, нужно было идти прямо, но я свернул налево, потому что не торопился, карщики подъедут через час, и я час могу гулять по лабиринту завода.
Все здания были одинаковыми, в пять этажей и из красного кирпича, проходы залиты асфальтом, а на асфальте на каждых пяти квадратных метрах лежала дремлющая кошка. Это напоминало одно из моих кошмарных видений. Но там мне везде попадались крысы, а потом они чуть меня не сожрали, а здесь на каждом шагу мне попадаются кошки. Я люблю домашних животных, но кошки завода вовсе не домашние, они дикие, родившиеся в подвалах и на помойках, тощие, грязные и не любящие человека. Это я понял по их ненавидящим яростным взглядам, которые они бросали на меня. Они словно спрашивали: «И зачем ты, человек, приперся на нашу территорию? Мы здесь родились и это наш дом. А что нужно тебе, чучело?»
Я вдруг сообразил, что действительно услышал в подсознании эти вопросы кошек. Они обладали сильным биополем и сумели донести до меня свое презрение к людям.
Я растерялся и ответил вслух:
– Я пришел сюда не по собственной воле, один злобный человек по фамилии Орлов заставил меня это сделать.
Кошки хором заорали в моей голове:
– А мы тебе не верим! Разве можно доверять чудовищу, ходящему на двух ногах! У вас у всех грязные мысли! И ты такой же, как все – злой и грязный! Убирайся из нашего города!
Я не выдержал их напора, схватился за голову и побежал, свернул направо, потом снова направо, а потом я очнулся перед тринадцатым цехом. Рядом стоял электрокар и Четвертый меня спросил:
– Ну где ты бегаешь? Через полчаса конец рабочего дня, а мы еще не отвезли стелюгу.
Оказалась, что словом «стелюга» обозначали обыкновенные деревянные козлы, которые уже были сколочены. И нам с Четвертым оставалось только погрузить их на кар, подвезти к третьему цеху и там разгрузить, что мы и сделали в течение двадцати минут, потому что стелюга была небольшой и легкой.
Мой первый рабочий день на заводе «Тормоз» закончился. За весь день я вбил четыре гвоздя в подоконник и перенес небольшие козлы (или стелюгу) из одного цеха в другой. И все. И если за такую работу мне еще будут платить какие-то деньги, то можно считать, что с работой мне повезло. Я вдруг почувствовал некоторую благодарность к Орлову. Это с его тяжелой руки я попал сюда. Правда, я не увидел еще ни одной ракеты «Земля-воздух», но где-то они должны находиться.
В три часа дня, смывший трудовой пот и грязь с крепкого тела (хотя испачкаться я не успел) и переодетый в гражданское белье, я вышел с завода и, полный сил и новых впечатлений, поехал к Маринке и ее борщу.
Женщине очень нравится, когда ты после тяжелого рабочего дня занимаешься с ней сексом всю ночь, а после бессонной ночи идешь активно работать, а после тяжелого рабочего дня ты занимаешься с ней сексом... и только когда ты умрешь, она признает, что ты был дураком, неразумно израсходовавшим свои силы.
Сегодня познакомился с Бахом. Пили пиво в одном баре и познакомились. Иоганну Себастьяну Петербург нравится только в центральной части. Окраины же его напугали настолько, что он старается туда не попадать. Я поинтересовался, что же натолкнуло мастера на создание «Страстей по Матфею». Все очень просто, как сама жизнь. Рядом с ним жил молодой человек по имени Матфей. Бах его любил, а Матфей Баха нет. Неразделенная любовь и заставила маэстро выплеснуть свои чувства в виде сочетания нот.
Ходил играть с Джек-потом. Тот встретил меня очень насмешливо. Говорит: «Вместо того чтобы заниматься настоящим делом и забивать гвозди, ты приходишь и тратишь деньги за одно только удовольствие – коснуться меня». Оказывается, Джек-пот – женщина. Теперь понятно, почему я оказываюсь постоянно в проигрыше.
Вша, пойманная арканом, не понимает, что столкнулась с великим мастером.
Отработал на заводе неделю и никак не могу понять, за что же мне будут платить деньги. Хотя может быть, их и не будут платить. Может быть, люди приходят сюда попить спирта, поиграть в домино или в бильярд, поболтать о смысле кошачьей жизни, не думая о деньгах. Может быть, в деньгах нуждаюсь только я.
Хотя, конечно же, это ерунда, потому что в России-матушке девяносто процентов населения – это нуждающиеся люди. А что касается моей работы, мне она очень нравится. Я усиленно учусь играть в настольный теннис и бильярд, а игру в домино обошел стороной, потому что наткнулся на группу игроков в шахматы. А в шахматы поиграть я всегда любил. И теперь во время обеденного перерыва я полтора часа играю в шахматы на интерес. Обычная ставка за партию – это десять шурупов. Их у меня за неделю скопилось около пятисот. Это говорит о том, что я неплохой игрок (по отношению к игрокам завода, конечно). Потихоньку осваиваю и бильярд, но бесспорно, чтобы стать таким мастером бильярда, как Первый, мне необходимо отработать на заводе лет двадцать. А почему бы и нет: с такими физическими нагрузками можно и дольше. А вот мастер Борман превосходно играет в настольный теннис. Он может пробегать вокруг стола целый рабочий день без перерыва на обед – и ничего. Хвастается, что играл в сборной Германии с 1939 года по 1945-й. Может, и не врет, его возраст определить трудно. Иногда он кажется молодым человеком, а иногда глубоким старцем. Меня хвалит за усердие, особенно в освоении бильярда, которому я посвящаю все послеобеденное время. В конце рабочей недели я почувствовал на мгновение, что кий стал продолжением моей руки. Возможно, во мне спал бильярдист, a я об этом и не знал. Получается, что не зря я пришел на завод. Вот только paкету «Земля-воздух» я так и не приметил. Может, их здесь и не делают вовсе. То есть, на бумаге, фиктивно, завод их выпускает, а в реальности их нет. Но это, конечно же, мое предположение. Я его и высказал по телефону Орлову. Тот посмеялся и сказал, что, скорее всего, меня как новенького не пускают в эти цеха и, возможно, за мной следят. Может быть, он и прав, но если за мной и следит кто-то, то это кошки. За мной постоянно на расстоянии в десять метров следует крупный уродливый облезлый кот с рваными ушами. Утром он ждет меня у проходной и в течение всего рабочего дня сопровождает от цеха к цеху. А вечером провожает до проходной. Он не подходит близко ко мне и убегает, когда я пытаюсь приблизиться к нему. За другими рабочими коты не ходят, а за мной ходит. Каким-то образом кошки выделяют меня из толпы и пасут (в смысле, наблюдают за моими перемещениями). Но пусть наблюдают, меня это мало волнует, лишь бы не попытались вцепиться в мою глотку. А это они могут. Когда кто-то из них пробивается в мое подсознание, я чувствую опасность. Но всякий раз усилием воли изгоняю из себя наглого невидимого котяру и не успеваю испугаться.
А спиртом меня больше не угощают. На третий день моей рабочей карьеры на заводе плотникам удалось заставить меня выпить двести граммов спирта. За смерть Ницше. Правда, я выпил не залпом, а за два захода, обильно запивая водой, но все же выпил и начал куролесить, потому что через десять минут после приема у меня поехала крыша. Я, конечно же, этого уже не мог вспомнить, но плотники рассказывали, что я выскочил из-за стола и начал переворачивать их шкафы с криком: «За родину! За Сталина!» Первый и Шестой попытались утихомирить хулигана (то есть меня) легкими ударами стульев по голове, но это разъярило меня еще больше. Я вдруг вспомнил приемы рукопашного боя, которым меня обучали в детском саду. Первый и Шестой полетели в сторону стола, на котором шла игра в домино, и сломали этот стол. От возмущения плотники протрезвели и схватились за свои топоры. Почувствовав себя неправым, я бросился к дверям. И в этот момент двери открылись, и в раздевалку вошел мастер Борман. Увидев подбегавших с топорами плотников, он побледнел и заорал тонким бабьим голоском:
– Братцы! Не по собственной воле я пропил вашу премию! Меня заставил начальник охраны Сукин!
Услышав это, плотники протрезвели окончательно, схватили мастера и вышвырнули его в раскрытое окне с криком:
– Ты наш должник, Борман! Но твой гроб мы сколотим бесплатно!
Мастер оказался человеком необидчивым, он поднялся с земли, отряхнулся и убежал. Я думал, что он побежал жаловаться, но ошибся: улыбающийся мастер вернулся через пять минут с десятилитровой канистрой спирта. При виде канистры плотники смягчились и простили мастеру Борману пропитую премию. Сели за стол, выпили за примирение, и вся бригада (кроме меня) во главе с мастером осталась ночевать в раздевалке. А когда я утром пришел на работу, то увидел четверых курящих плотников, играющих в домино на голой спине мастера; он был в отключке, лежал животом к полу и по-детски улыбался во сне, а из его рта обильно текла слюна. Первый и Шестой за столом разливали по стаканам последние капли спирта. При виде меня Первый сказал абсолютно трезвым голосом:
– Седьмой, ты виноват в том, что мы сегодня ночью не попали домой к своим женам и детям, тебе больше спирта наливать не будем.
Его слова меня порадовали, потому что невозможно пить алкоголь и писать роман одновременно.
Обидно будет, если у меня не хватит денег на покупку моего текста /романа/ в киоске у метро.
Кстати, мой первый роман мне вернули из очередного издательства, редактор, молодая еврейка, сказала, что мои стихи ей понравились гораздо больше, но о каких стихах она говорила, я так и не понял, потому что стихов ей не давал. Но задница у нее выдающаяся, я бы ей (редакторше) отдался прямо на столе или на ее стуле, а мог бы и на полу. Я хотел было ей об этом сообщить, но в кабинет без стука ворвался высокий мужчина и с порога начал говорить, да так быстро, что я ничего не понял, лишь почувствовал его крайне сильное раздражение и быстро ушел, потому что не терплю раздражительных людей.
Признаюсь, я очень люблю поматериться, но в дневниковые записи пропускать матюки – рука не поднимается. Все-таки мат на своем месте – только в разговорной речи. На киноэкране он уже теряет свою красоту. А когда его встречаешь в книгах, он портит всю картину, как кусок дерьма на праздничном столе.
Посмотрел фильм «Калигула». Талантливый извращенец его делал.
После реставрации кони Клодта вернулись на Аничков мост. Красивая зелень с них исчезла. Но свою прелесть они не потеряли. Деловые люди предлагают за сто рублей прокатиться на одном из коней Клодта до Невы и обратно. Не стал рисковать.
Как-то Люся обняла меня и прошептала: «Сашенька, ты такая сволочь, что я не могу от тебя оторваться. Сашенька, сволочь, ну целуй меня, целуй, целуй, целуй, целуй...»
Сегодня Маринка на работе, а я прекрасно потрахался с Люсей и вернулся домой в отличном настроении. Накормил Боцмана, попил кофею. И вдруг позвонила Диана. Боже мой! С каким нетерпением я ожидал ее приезда, и вот она в Петербурге. У меня словно крылья за спиной выросли. Великолепная охотница в городе! И она не забыла обо мне! Пока она говорила какие-то дежурные фразы, я плакал и смеялся одновременно. Моя бывшая королева желает меня видеть! Это ли не великолепно! А мой «гладиатор» при первых же звуках ее чудесного голоса встал и задрожал от нетерпения, потому что тоже вспомнил одну из самых обольстительных пещерок. Ах, Диана! Солнце мое! Мое и моего «гладиатора». Хотя «гладиатором» мой член назвала Маринка. А для Дианы он был «пропуском в рай». Золотым ключиком, которым можно было открыть заветную дверь в страну счастья... Ах, Диана, я услышал твой низковатый бархатный голос – и словно не было целого года, сорока двух дней и восемнадцати часов без тебя, словно мы расстались только вчера после жаркого недельного сексуального марафона. И за ночь мы успели соскучиться друг по другу. Великолепная охотница, как же сильно я тебя люблю! И мы оба об этом знаем. И разве могу я противостоять такой могущественной силе? Не могу и не хочу! Я твой покорный раб, Диана, прикажи, и я буду вылизывать пыль с твоих башмаков. Но Диана не хочет, чтобы я совершал подвиги, тем более глупые. Она просто хочет со мной поговорить.
Я бросаю трубку на аппарат и начинаю собираться в ускоренном темпе. Моя Диана ждет меня в седьмом номере гостиницы «Выборгская». Маринка придет с работы только завтра к обеду, значит у меня в запасе почти целые сутки. О, боже мой! Я целые сутки смогу любить Диану. Я не сомневаюсь, что она так же сильно хочет меня, как и я ее. В этом мы с ней удивительно похожи. Это же фантастика! Я смогу войти уже через полчаса в темную /брюнетистую/ пещерку, от которой пахнет травами и цветами весенних полей. Вообще-то так пахнет вся Диана, но от ее пещерки дурманящий меня запах наиболее сильный.
Фрейд обо мне наверняка бы сказал: «Это сексуально озабоченный мужчина». И Фрейд оказался бы прав.
Последнее время мне везет на женщин с чудесными запахами. Маринка пахнет свежеиспеченным хлебом, Люся – свежим сеном и молоком, а Диана – цветами и травами весенних полей. Какой же я богач, однако!
За десять минут я успеваю побриться, вымыться в душе, надеть свежее белье, прихватить деньги из шкафа и добежать до остановки маршрутного такси. Шагом идти не могу, потому что все во мне кипит от радостного возбуждения. На мое счастье, такси подлетает к остановке почти сразу после моего прихода. Я плачу за проезд и улыбаюсь так радостно, что водитель спрашивает:
– У вас такое довольное лицо, словно вы нашли на дороге сто долларов, это так?
Я смеюсь и отвечаю:
– Я нашел гораздо больше: я люблю трех прекрасных женщин, а они любят меня.
Водитель возмущается:
– Но у нас это запрещено законом, вам необходимо уехать из России в какую-нибудь восточную страну, где позволены гаремы.
Я снова смеюсь и говорю:
– Но я не хочу уезжать из Петербурга, мне любо любить здесь трех женщин одновременно, и город не против этого.
– Город, возможно, и не против, зато я против, заберите ваши деньги и выходите из машины.
Водитель притормозил и мне приходится выйти, но настроение мое от этого не ухудшается. Я торможу частника на «Жигулях» и за пять минут долетаю до гостиницы «Выборгская». Покупаю бутылку шампанского, три огромных белых розы (я всегда дарю Диане розы). Любопытно, Маринка дарит розы мне, я дарю розы (другие) Диане, а с Люсей мы чаще обходимся без подарков.
Быстро дохожу до седьмого номера, стучу, дверь сразу же открывается, влетаю, бросаю сумку на пол, хватаю Диану на руки и радостно кричу:
– Ди вернулась! Ди вернулась!!!
Диана, великолепная Диана заставляет меня умолкнуть жадным поцелуем. На ней надето коротенькое темно-синее платье. И больше ничего. Даже трусиков. Но для такой женщины чем меньше одежды, тем лучше. Я держу Диану на руках и пью из ее губ восхитительный напиток возбуждения. Время начинает замедляться. А член интенсивно наполняться желанием. И напор желания так силен, что член, сорвав пуговицу ширинки, вырывается наружу. О чем-то думать и говорить я уже не в силах. Я осторожно опускаю Диану на пол, развожу ее ноги в стороны, и мой перевозбужденный меч до упора входит в свои любимые ножны. И больше ничего сделать не успеваю, потому что кончаю, бурно и долго, со слабыми стонами и судорогами. И отвечая мне на мои стремительные действия, Диана тоже кончает, долго и бурно, со слабыми стонами и судорогами. Мы с таким вожделением ждали нашего слияния, что оба обкончались при первом прикосновении друг к другу.
Немного придя в себя, я поднимаю голову и вижу в проеме двери, которую мы забыли закрыть, улыбающуюся горничную с тележкой на колесиках, уставленной всевозможными напитками и закусками. Она проезжает мимо нас, переставляет все припасы на столик у кровати и говорит:
– За последние полчаса заезжаю уже в третий номер, и во всех занимаются любовью, удачи вам, молодые люди.
И горничная уходит. А я закрываю двери на ключ и с удовольствием повторяю:
– Ди вернулась!
Диана вдруг подходит ко мне, пребольно дергает за ухо и с улыбкой произносит:
– Несносный мальчишка! Не смей больше меня бросать! Не смей больше меня бросать!
И хотя на самом деле она бросила меня, я киваю головой и соглашаюсь:
– Саша больше не бросит Диану.
Какая разница, кто из нас допустил ошибку, главное, что мы вместе, и это необыкновенно приятно. Я открываю шампанское, разливаю по бокалам, чокаюсь с Дианой и говорю:
– Я очень благодарен судьбе за то, что мы встретились сегодня, ты – самая великая женщина моей жизни, и за это я хочу выпить.