Страница:
– Шурик, кто это заревел диким голосом, будильник или ты?
От Маринкиных шикарных волос пахло яблоками (она перед сном вымыла голову яблочным шампунем), а от тела – свежеиспеченным хлебом. Чем бы Маринка ни мылила свое красивое тело, от него всегда пахнет свежеиспеченным хлебом. Этот запах меня очень возбуждает. Я мгновенно забываю о романе, обнимаю ее желанное тело и мурлычу в ее ухо:
– Марина-Мариночка, рыжее чудо, я так по тебе соскучился, словно мы не виделись целый месяц.
– Шурик, мы не виделись сутки, но я тоже хочу тебя.
Моя левая рука скользнула на ее левую грудь, а правая забралась между ног, и я спросил:
– Что это я нашел?
Маринка разулыбалась:
– Ты нашел вход в пещеру эльфов, и, по закону джунглей, теперь ты – владелец этой пещеры, в любое время дня и ночи ты можешь туда войти, прикажи, о, повелитель, и вход в пещеру откроется.
Я не успеваю ничего сказать, потому что Маринка целует меня в губы. Мы целуемся минуты две. Мой „гладиатор“ готов к погружению уже давно. Маринка это чувствует и поэтому возбуждается очень быстро, ее „рыжая проказница“ (так она называет свою пещерку) увлажняется. Я ласкаю ее пальцем. Маринка мычит мне в ухо:
– Божественно, сэр, эта просто божественно.
Еще через полминуты Маринка вскакивает с моих коленей, подходит к дивану, залезает на середину, встает на колени ко мне спиной и нагибается вперед до упора, то есть утыкается головой и руками в диван. Не буду скрывать: меня очень возбуждает, когда женщина принимает такую позу. Я с жадностью смотрю на ее толстенькую попку, стройные ножки и раскрывшиеся влажные губки, в обрамлении рыжих волос. Сейчас эти губки похожи на цветок, который я называю розой экстаза.
Я вскакиваю со стула, одним движением снимаю с себя спортивные штаны и трусы и встаю на колени позади Маринки. Мой окаменевший „гладиатор“ в сантиметре от желанной цели. И я забываю об окружающем мире, потому что мой „гладиатор“ погружает свою голову в ее раскрывшийся цветок. Но войти глубже я ему не позволяю. Я выхожу и снова вхожу на три-четыре сантиметра в течение двух-трех минут. Выхожу и вхожу.
Маринка неожиданно просит:
– Сашенька, шлепни меня по попке.
Я довольно сильно шлепаю ее по попе ладошкой раза три и вгоняю «гладиатор» до упора. Маринка вскрикивает, и мы замираем на полминуты, а потом вдруг я теряю контроль над собой и начинаю ритмично входить и выходить на полную глубину и изо всех сил. Маринка после каждого моего толчка громко стонет и иногда восклицает:
– Ай! Сашенька! Проткни меня насквозь!
А потом мы одновременно кончаем, и я не могу не закрыть глава, дергаюсь в судорогах и рычу, как тигр над только что поверженной антилопой. Потом мы лежим рядам без движения минут пятнадцать с закрытыми глазами, довольные и счастливые. Маринка первой приходит в себя и говорит:
– Шурик, ты был великолепен, опять забросил меня в космос, где я ощущала себя совершенной и бессмертной, но сейчас, к сожалению, вернулась в свое тело, которое хочет кушать.
Я целую нежную Маринкину грудь, потом встаю с дивана и иду на кухню – готовить геркулесовую кашу и кофе. Других продуктов у нас нет. Мы все съели. Если я не займу у кого-нибудь из знакомых денег в долг, то уже завтра мы начнем голодать.
Минут через десять на кухню вслед за мной приходит Маринка. Hа ней нет одежды, так же как и на мне. Очень приятно побродить по собственной квартире в жаркий летний денек голому, а если рядом бродит обнаженная красивая молодая женщина, то это вдвойне, нет, втройне приятно. Я стою рядом с плитой и помешиваю кашу. Маринка подходит ко мне сзади, плотно прижимается своим телом и начинает меня тихонько щекотать под мышками. Я очень боюсь щекотки в этих местах, поэтому дергаюсь всем телом и визжу на всю квартиру высоким женским голосом:
– Мариночка, перестань! Я опрокину кашу, и мы останемся без обеда!
Маринка перестает меня щекотать, обнимает меня за живот и говорит:
– Сэр, на обед я бы хотела съесть парочку котлет по-киевски с пюре из картофеля и салатом из свежей капусты.
– Детка, котлеты будут немного позднее, наверное, в четверг, и исключительно после дождя. А сейчас овсянка, мэм.
Маринкины руки вдруг опускаются вниз и начинают активно теребить мой обмякший и маленький, уже не «гладиатор», а «стручок сопливый» (так шутит иногда Маринка). От ее активных приставаний он просыпается и начинает крепчать; это не входит в мои планы, потому что я собираюсь доварить кашу до готовности и накормить голодную женщину. Я дергаюсь всем телам, пытаясь ускользнуть от ее рук, и роняю кастрюльку с почти готовой кашей на пол. Маринка отпускает меня и громко смеется, словно увидела (или услышала) что-то смешное, а мне не смешно, потому что геркулеса больше нет. И голодную женщину я могу угостить только кофе и сексом.
Как правило, мужчина и женщина забираются в постель не ради продолжения рода человеческого, на самом деле они стремятся получить удовольствие, и в этом они отличается от животных, которые забираются в постель исключительно ради продолжения рода (человеческого?).
Иногда хочется повторить вчерашний день. Настолько успешно он прошел. Но хрен под мышку, как говорил Эзоп, жуй сегодняшний.
В комнате звонит телефон. Поднимаю трубку и слышу голос деда:
– Здравствуй, Александр, как твои дела?
– Привет, дед. У меня все в порядке.
Дед секунд двадцать сопит в трубку, а потом спрашивает:
– Александр, ты не мог бы сегодня приехать?
– А что случилось, ведь я был у вас вчера? И, вроде бы, все остались довольны.
Дед, наверное, от смущения, кашляет в трубку и говорит:
– Вчера все было отлично, ты был на высоте, и Люсенька была довольна, а когда Люсенька довольна, тогда и сынок Левушка тоже доволен. А сегодня у Люсеньки истерика, она хочет повторение вчерашнего.
– Дед, но у меня Маринка пришла с работы, и мы занимаемся друг другом.
– Александр, но ты приедь на часок к нам, а потом езжай к своей любимой и продолжай свое дело. Александр, Люсенька плачет уж полдня, а вместе с ней плачет и Левушка.
Я вдруг вспоминаю, что у меня осталась последняя десятка, и говорю об этом деду, с надеждой, что он от меня отстанет.
– Дед, у меня закончились деньги, и я не могу даже оплатить проезд в транспорте до тебя.
– Ерунда, – радостно рычит дед. – Доедешь до меня «зайцем» а я тебе ссужу пару тысяч, у меня сейчас есть деньги.
Эта пара тысяч вдруг становится для меня маленькой удачей. Я смогу на ужин приготовить Маринке котлеты по-киевски. А еще я смогу оттрахать как следует Люсю. Она очень хочет повторения вчерашнего. Будет ей повторение. Я вспоминаю наш вчерашний секс и начинаю возбуждаться, похоже, мой «гладиатор» не прочь съездить в гости к Люсиной блондинистой киске, ну, естественно, вместе со мной. А потом я куплю продукты, и мы вернемся к Маринке. И мой «гладиатор» будет продолжать покорять Маринкину «рыжую проказницу» и рассказывать ей о своих впечатлениях после общения с Люсиной киской. Я же, конечно, ничего Маринке рассказывать не буду, потому что это моя маленькая мужская тайна.
Я с минуту молчу, потом тяжело вздыхаю и соглашаюсь:
– Хорошо, дед, но только пару тысяч ты мне не ссужаешь, а даешь в долг.
Дед радуется:
– Ты молодец, я знал, что на Александра О`Бухаря можно положиться, через час жду тебя.
И дед повесил трубку. А я прошел на кухню, где обнаженная Маринка пила кофе из большой кружки, и сказал:
– Мариночка, позвонил дед, он одолжит мне пару тысяч, так что мы спокойно доживем до твоей получки.
– Прелестно, сэр, но я бы не хотела тебя отпускать, мы бы попили кофе и потом бы снова занялись любовью.
– Мариночка, но ты же хочешь кушать, наверное, не меньше, чем я. И поэтому я попью кофе и поеду к деду. Это займет примерно два часа.
– А что я буду делать? Телевизор надоел, все белье выстирано, и спать я не хочу.
– Ты почитаешь книгу Эдуарда Лимонова «Укрощение тигра в Париже», я недавно ее купил.
Маринка сморщила свое симпатичное лицо:
– Лимонов? Не знаю такого. А книги Эдуарда Апельсинова у тебя случайно нет? – и довольная собой, Маринка рассмеялась.
А я быстренько оделся, чмокнул Маринку в пухлые губки и поехал к деду.
Дорогая, я буду любить тебя вечно, как и предыдущих моих жен.
Время – это пиво в моем стакане, которое я жадно пью.
Я уверен: самые красивые женщины живут в Петербурге. Выйдешь на улицу в теплый летний денек, и настроение сразу же поднимается /улучшается/ от обилия красивых женских фигурок с минимальным количеством тряпочек на телах. Обожаю лето за полураздетых женщин на улицах.
Жизнь тридцатисемилетнего здорового мужчины прекрасна, но это исключительно мое субъективнее мнение. Возможно, существует множество мужчин, которые со мной не согласятся. Но я таких мужчин не пойму, а они не поймут меня.
Я «зайцем» доезжаю на трамвае до станции метро «Проспект Просвещения». Кстати, кондуктор в трамвае, подойдя ко мне, спросил:
– У вас карточка?
Я кивнул, хотя карточки у меня не было, и он от меня отстал.
А в метро бесплатно проскочить трудно. Ну, если бы я был пьяным, то несомненно проскочил бы, но я не был пьяным, потому купил жетон и прошел по-честному на эскалатор. Позади меня, ступенькой выше, встала пара шестнадцатилетних влюбленных; они обнимались и целовались, никого и ничего не замечая. И иногда, видимо, от восторга, юноша поднимал девушку в воздух и падал прямо на меня. Я не обращал на это внимания, потому что влюбленные были маленького, ниже среднего, роста. Выходя с эскалатора внизу, я не дал им упасть на гранитный пол, юноше это бы не понравилось, я поймал их и прислонил к стене, но они этого даже не заметили.
Через полчаса я позвонил в квартиру деда. Открыла Люся. Лицо ее опять было красным, светлые волосы распущены, а знакомый коротенький халатик полностью открывал стройные ножки.
Она чмокнула меня в щеку и сказала:
– Здравствуй, Саша, раздевайся и проходи в комнату, Петенька ушел гулять с Левушкой. Ты не встретил их на улице?
– Нет, – ответил я, снял ботинки и прошел в комнату.
На столе стояла недопитая наполовину бутылка водки, две стопки и десяток бутербродов с черной икрой. Дед обожает черную икру, как и мой Боцман, а я отношусь к ней довольно равнодушно, под водку для меня нет ничего лучше соленого огурчика. Люся разливает по стопкам водку и говорит:
– Саша, вчера мы стали близкими людьми, раньше ты был внуком моего любимого мужа, я относилась к тебе с нежностью как к надежному другу, а со вчерашнего дня ты стал для меня мужчиной, которого я постоянно очень сильно хочу. Это не означает, что я в тебя влюбилась, вовсе нет, я продолжаю любить Петеньку и Левушку. А к тебе у меня страсть, сексуальная жажда сучки, ты уж извини за сравнение, но я это очень хорошо понимаю, и давай немного выпьем, а то я перенапряжена.
Я поднимаю свою стопку, чокаюсь с Люсей, выпиваю и думаю, что о сексуальной жажде сучки она сказала очень даже неплохо. А у меня к ней вовсе не сексуальная жажда кобеля (вернее не только), как может показаться с первого взгляда. У меня к ней желание, любопытство и жалость. Мне очень жаль эту молоденькую красивую женщину, потому что деду, как бы он не хорохорился, восемьдесят семь, и он впрягся не в свою телегу. Он это прекрасно понимает, поэтому и вызывает меня на помощь. В одиночку с такой сучкой он очень скоро загнется, так что придется мне отрабатывать за моего деда. Тем более что эта работа мне не в тягость. Люся разливает по стопкам водку, чокается со мной и говорит:
– Саша, скушай бутерброд с икрой, а то опьянеешь.
Потом заставляет меня взять стопку с водкой и продолжает:
– Между первой и второй перерывчик небольшой, – и выпивает водку.
Я с удивлением смотрю на нее:
– Люся, а ты что, часто пьешь? О небольшом перерывчике между первой и второй обычно говорят мои знакомые алкаши...
Люся смущается и отвечает:
– Нет, я пью очень редко, но так говорит мой папа, когда пьет водку, мне почему-то это запомнилось, а ты почему не пьешь? Пей, и я буду меньше стесняться.
– Да, наверное, надо немного выпить, а то я тоже немного стесняюсь.
Я выпиваю водку, ставлю стопку на стол и жую бутерброд с черной икрой. Слой икры в два раза больше толщины куска хлеба и в полтора раза больше слоя масла. Но в сумме это действительно вкусно. А я привык к бутербродам, где булка занимает львиную долю объема, наверное, поэтому и был равнодушен к бутербродам с икрой.
После второй стопки водки Люся заметно опьянела, в этом она похожа на Маринку. Стыдливый румянец с ее лица сошел, она заулыбалась, а глаза хищно заблестели:
– Саша, ответь мне, тебе вчера было хорошо со мной?
– Ну конечно, хорошо, иначе я бы не приехал сегодня к тебе.
Люся довольно улыбается и так же, как и вчера, пересаживается ко мне на колени и начинает расстегивать мою рубашку:
– Саша, а у тебя есть волосы на груди? Я обожаю, когда у мужчины волосатая грудь.
– К сожалению, волос на груди у меня нет.
Люся снимает с меня рубашку и футболку и бросает их на пол и говорит:
– Ерунда, мужчины без волос меня тоже возбуждают.
Потом она начинает целовать мою шею и плечи, а я перебираю ее красивые светлые волосы и вдыхаю запах свежего сена и парного молока. Люся очень приятно пахнет. Я беру в рот ее ухо и массирую его языком, на что женщина реагирует очень непривычно, больно кусает меня за плечо и пищит:
– Перестань, я боюсь щекотки!
Я выпускаю ухо изо рта, а Люся расстегивает свой халатик и обнажает ставшие после родов крупными груди и говорит:
– Попробуй молочко, оно должно тебе понравиться.
Я не помню вкуса женского молока, потому что последний раз пил его тридцать пять лет назад из маминой груди, когда мне было два года. Потому я с интересом наклоняюсь, беру в рот крупный сосок и начинаю осторожно сосать. Молоко оказывается сладковатым и, по сравнению с коровьим, кажется разбавленным водой. Через полминуты Люся закрывает глаза, и ее тело сотрясают судороги. Она уже кончила. Ничего себе, деду повезло! Я проверяю между ее ног и обнаруживаю, что ее киска уже расчувствовалась и разошлась на полную катушку, она свободно впустила в себя не один, не два, а все четыре пальца. Классная киска! Вобрала в себя четыре моих пальца на правой руке, и когда я ввел их до упора, начала их пожимать: то сожмет, то отпустит, то сожмет, то отпустит. У меня сложилось впечатление, что она таким образом здоровается со мной. Славная киска! Такие мускулистые пещерки мне еще не встречались. А те, которые попадались мне, как правило, вначале были тугими, и я с трудом входил, а потом они становились обмякшими, мокрыми и широкими, и я их почти не ощущал. А Люсина спортсменка полминуты сжимала и отпускала четыре моих пальца. А потом Лося кончила. А мой «гладиатор» снова встал. До этого он был в расслабленном состоянии, вероятно, когда я сосал молоко из Люсиной груди, то не чувствовал себя мужчиной.
Люся открыла глаза:
– Пойдем на кровать, я хочу обладать твоим членом, он в два раза больше Петенькина, а других у меня не было, я очень хочу на него посмотреть.
Люся встала с моих коленей, заставила встать и меня, расстегнула ширинку на моих джинсах и, опустившись на колени, сняла их с меня вместе с трусами.
Мой возбужденный до предела 'гладиатор" покачивался в двух сантиметрах от ее носа. Лицо Люси вдруг опять покраснело, она поцеловала «гладиатора» в головку и сказала:
– Господи, до чего же он красив, я бы молилась на него. Сашенька, а Сашенька, пойдем на кровать, я очень хочу обладать этим красавцем.
Пока мы шли на кровать, у меня мелькнула мысль, что полтора года назад на этой же кровати дед сделал Люсю женщиной. А сейчас Люся заставила меня лечь на спину на эту же кровать, встала надо мной на колени, направила «гладиатор» в свое лоно и резко до упора села, два раза дернулась и, закрыв глаза, кончила. Когда она кончает – это невозможно не заметить, потому что ее тело секунд двадцать бьется в судорогах. Люся не стонет и не пищит, как Маринка, она молча, с закрытыми глазами трясется всем телом. Потом секунд двадцать отдыхает. И начинает все сначала.
Когда женская пещерка с жадностью вбирает мой член, сжимает его и восторженно пищит, тогда я понимаю, что нырнул в настоящую женщину.
Люся открыла глаза, улыбнулась, почувствовав мой член внутри себя, и начала сжимать и отпускать его, точно так же, как она сжимала мои четыре пальца двадцать минут назад. Ощущение было таким остро-приятным, что я потерял привычный контроль над собой, закрыл глаза... и без сомнения, продлись это чудо на десять-пятнадцать секунд дольше – я бы кончил. Но раньше кончила Люся, расслабила свою могучую киску, закрыла глаза и начала дергаться в судорогах. И так продолжалось минут сорок: Люся кончала, а я не успевал. Но через сорок минут эта могучая амазонка утомилась, слезла с меня и задремала, а я пошел в душ, потому что был мокрым и липким от груди до коленей после Люсиных извержений. А мне Люся даже один раз не позволила кончить. С ней я чувствую себя женщиной, которую эгоистичный партнер недотрахивает. Но ничего, я вечером вернусь к Маринке-Мариночке и снова буду настоящим мужиком.
Когда я вышел из ванной, чистый и одетый, в прихожей уже стоял дед с Левушкой на руках. Оба мне заулыбались, а дед спросил:
– Ну, как там Люся?
– Все в порядке, Люся задремала.
Дед сразу же заговорил шепотом:
– Ну и слава богу, пускай поспит, а я Левушку уже покормил из бутылочки. Александр, деньги на кухне на холодильнике, и спасибо тебе, ты вносишь в нашу семью мир и покой.
Дед притянул мне Левушку и сказал:
– Подержи своего дядю, а я вымою руки.
Я осторожно взял Левушку на руки и неожиданно для себя самого поцеловал eго в лобик. От Левушки пахло Люсиным молоком и какашками. Это от взрослых людей пахнет дерьмом, а от грудных младенцев пахнет какашками, и запах этот очень привлекательный. Левушка беззубо мне улыбался, пуская слюни, и что-то говорил, я не мог понять, что, но, скорее всего, это были хорошие слова.
Из ванной вышел дед, забрал Левушку и унес его в комнату. Лицо у деда было таким счастливым, что я ему позавидовал. Наверное, очень приятно, когда от мужчины у женщины рождается ребенок. Без сомнения, приятно. Иначе бы дед так не светился, несмотря на свои восемьдесят семь. Впрочем, как я уже не раз говорил, внешне я бы не дал ему больше шестидесяти.
Я забираю с холодильника деньги, и, прощаясь со мной, дед говорит:
– Александр, не забудь послезавтра приехать, твоя Марина будет работать.
Я целую деда в щеку и улыбаюсь:
– Не забуду, дед, о твоих просьбах трудно забыть, потому что ты напоминаешь о них в десять раз чаще, чем это нужно.
Дед улыбается мне в ответ:
– Александр, я же вижу, что ты тащишься от Люси не меньше, чем я.
Дед закрывает за мной дверь, а я спускаюсь по лестнице и смеюсь, потому что он впервые использовал слово «тащишься».
Счастье – это сияние мотылька на лезвии опасной бритвы, которую ты держишь в своих руках. В жизни ты взмахиваешь этой бритвой, надеясь отделаться от сверкающего гостя, да не тут-то было: если ты обречен быть счастливым, то, скорее всего, это до смерти. Трудно сказать, стоит ли завидовать такому, как ты, или же необходимо сочувствовать. Счастливых не так-то много, это особая порода людей, это меньшинство, а его недолюбливают. В свои тридцать семь лет я и сам не знаю, счастлив я или нет. В мгновения полета – да, а в мгновения падения – нет. Хотя падение – это тоже полет, но уже по иной траектории.
Человек может достичь очень многого, но для осознания этого одной жизни обычно не хватает.
По дороге домой я забегаю в магазин и накупаю всяких вкусных продуктов. Маринка будет довольна. Я тоже. Недалеко от моего дома мне навстречу попадается Вика, моя бывшая жена, десять лет назад у нас с ней был очень бурный роман со словами о вечной любви, но однажды я напился до «изумления» и устроил Вике Варфоломеевскую ночь (так она обозначила мои действия). Я, конечно же, ничего не помнил из того, что вытворял с Викой, но после той ночи она от меня ушла, через полгода вышла замуж за богатого мужчину и запила, наверное, от радости. И девять лет пила без меры. Я не видел ее девять лет (иногда мы перезванивались) и, скорее всего, прошел бы мимо, если бы Вика меня не тормознула:
– Александр, привет, ты что же не узнаешь старых друзей, а я тебя сразу узнала, ты почти не изменился.
Я остановился и всмотрелся в женщину, которая выглядела на пятьдесят с хвостиком лет, и едва узнал Вику. Но она же на семь лет младше меня! Ни хрена себе, что время вытворяет с людьми! Впрочем, ее время было пропитано алкоголем, который с женщинами расправляется быстрее, чем с мужчинами.
– Привет, Вика, извини, но я тороплюсь домой.
Увидев, что я собираюсь уходить, она вцепилась в мою руку:
– Александр! Но ты же не дашь умереть женщине, которая тебя обожала.
– А что случилось? – спросил я и вдруг заметил, что Вику трясет, словно внутри нее работает вибратор. Глаза ее слезились.
– Александр, если я не выпью двести граммов водки, то умру, ты должен меня понять, потому что ты такой же, как я. Или ты другой и бросил пить?
Конечно же, я ее прекрасно понимал, потому что и сам прежде напивался, но я притормозил, а Вика продолжала и, судя по всему, завязывать не собирается. С такими людьми бессмысленно говорить о вреде пьянства, потому что алкоголь стал смыслом их жизни, он стал их богом. Поэтому я не стал мучить Вику своими советами, дал ей сто рублей, и мы разошлись в разные стороны.
Говорят, собаки жрут дерьмо, чтобы опьянеть. Люди для этого пьют алкоголь. Раньше по утрам, во время похмелья, я хорошо понимал, что алкоголь – дерьмо. Но в течение дня не мог себя удержать и выжирал /выпивал/ порцию-другую дерьма, совершенно не чувствуя себя собакой.
Маринка встретила меня радостными криками. За три часа моего отсутствия она даже не оделась. Не обращая внимания на то, что мои руки заняты сумками с продуктами, она запрыгнула на меня, обхватила руками и ногами и начала целовать, словно мы не виделись неделю. За месяц нашей совместной жизни я привык к таким встречам и знал, что от Маринки отбиться нелегко. Поэтому я опустил сумки на пол и ухватился за Маринкину попку. Минуты три мы целовались, а потом Маринка спросила:
– Мой мужчина вернулся с охоты, и удача сопутствовала ему, да?
Я заулыбался:
– Да, моя немаленькая скво, если ты с меня слезешь, то твой мужчина приготовит котлеты по-киевски и пюре из картофеля по-петербургски.
Маринка слезла с меня, подхватила сумки с пола и пошла на кухню, а я, с удовольствием глядя на движения ее обнаженного тела, сказал:
– Маринка, ты в голом виде открываешь дверь, совершенно не думая, что за дверью могу оказаться не я.
Маринка засмеялась:
– Ты знаешь, полчаса назад это действительно оказался не ты. Я читала твоего Лимонова, и вдруг звонок. Боцман убежал на балкон, он, почему-то все время убегает на балкон после звонков. Я открываю дверь, а на площадке стоят мужчина и женщина, свидетели Иеговы, женщина сунула мне журнал и что-то говорила о боге, а мужчина с открытым ртом разглядывал меня, словно никогда не видел голой женщины, хотя на вид ему за пятьдесят, а женщина смотрела мне в глаза и говорила о боге минут десять, а потом перевела взгляд на мою рыженькую красотку, замолчала, и ее глаза увеличились вдвое. Оказывается, эта дамочка и не видела, что я голая. Дамочка фыркнула, а мужчина за ее спиной поднял вверх большей палец. И они исчезли.
– Маринка, а ты что же, и не стеснялась?
– Да в начале я просто забыла, что на мне ничего нет, я увлеклась твоим Лимоновым и обо всем забыла, к тому же я была уверена, что звонишь ты, а потом мне стало любопытно, как же эти люди среагируют на меня – голенькую.
Я засмеялся:
– Маринка, ко мне могли зайти несколько моих приятелей, которые, увидев тебя голенькой, не смогли бы не трахнуть тебя прямо в прихожей.
– Шурик, а я думала, что ты дружишь только с интеллигентными людьми.
Если бы все молодые женщины ходили по городу обнаженными, то мужчины признали бы этот наряд самым красивым.
Говорят, от Дон Жуана исходил такой властный самцовый запах, почувствовав который, женщина теряла рассудок и хотела только одного – отдаться обладателю волшебного запаха, несмотря на то, что Дон Жуан был некрасивым и недалеким мужчиной.
Мы болтали с Маринкой и одновременно готовили ужин. Она чистила картошку, а я жарил котлеты. Боцман, прибежавший с балкона на вкусные запахи, сидел на стуле, махал одной передней лапой в воздухе и время от времени протяжно мяукал. Иногда я шел ему навстречу, отрезал треть котлеты и отдавал. Он мгновенно проглатывал. И снова начинал размахивать лапой и мяукать.
– Шурик, а ты купил Боцману рыбу?
– Забыл, теперь придется с ним делиться нашими котлетами и ветчиной.
– Бедненький Боцман сегодня остался без рыбы.
– Ничего, ему иногда полезно сменить свое меню.
Маринка поставила кастрюлю с картошкой на огонь, поцеловала меня в губы и убежала в комнату. Через минуту она вернулась в моей рубашке, которая скрыла от моих взглядов все ее прелести. Я доделал салат, сходил в прихожую и принес оттуда свежую белую розу, которую сразу при входе мне удалось спрятать.
От Маринкиных шикарных волос пахло яблоками (она перед сном вымыла голову яблочным шампунем), а от тела – свежеиспеченным хлебом. Чем бы Маринка ни мылила свое красивое тело, от него всегда пахнет свежеиспеченным хлебом. Этот запах меня очень возбуждает. Я мгновенно забываю о романе, обнимаю ее желанное тело и мурлычу в ее ухо:
– Марина-Мариночка, рыжее чудо, я так по тебе соскучился, словно мы не виделись целый месяц.
– Шурик, мы не виделись сутки, но я тоже хочу тебя.
Моя левая рука скользнула на ее левую грудь, а правая забралась между ног, и я спросил:
– Что это я нашел?
Маринка разулыбалась:
– Ты нашел вход в пещеру эльфов, и, по закону джунглей, теперь ты – владелец этой пещеры, в любое время дня и ночи ты можешь туда войти, прикажи, о, повелитель, и вход в пещеру откроется.
Я не успеваю ничего сказать, потому что Маринка целует меня в губы. Мы целуемся минуты две. Мой „гладиатор“ готов к погружению уже давно. Маринка это чувствует и поэтому возбуждается очень быстро, ее „рыжая проказница“ (так она называет свою пещерку) увлажняется. Я ласкаю ее пальцем. Маринка мычит мне в ухо:
– Божественно, сэр, эта просто божественно.
Еще через полминуты Маринка вскакивает с моих коленей, подходит к дивану, залезает на середину, встает на колени ко мне спиной и нагибается вперед до упора, то есть утыкается головой и руками в диван. Не буду скрывать: меня очень возбуждает, когда женщина принимает такую позу. Я с жадностью смотрю на ее толстенькую попку, стройные ножки и раскрывшиеся влажные губки, в обрамлении рыжих волос. Сейчас эти губки похожи на цветок, который я называю розой экстаза.
Я вскакиваю со стула, одним движением снимаю с себя спортивные штаны и трусы и встаю на колени позади Маринки. Мой окаменевший „гладиатор“ в сантиметре от желанной цели. И я забываю об окружающем мире, потому что мой „гладиатор“ погружает свою голову в ее раскрывшийся цветок. Но войти глубже я ему не позволяю. Я выхожу и снова вхожу на три-четыре сантиметра в течение двух-трех минут. Выхожу и вхожу.
Маринка неожиданно просит:
– Сашенька, шлепни меня по попке.
Я довольно сильно шлепаю ее по попе ладошкой раза три и вгоняю «гладиатор» до упора. Маринка вскрикивает, и мы замираем на полминуты, а потом вдруг я теряю контроль над собой и начинаю ритмично входить и выходить на полную глубину и изо всех сил. Маринка после каждого моего толчка громко стонет и иногда восклицает:
– Ай! Сашенька! Проткни меня насквозь!
А потом мы одновременно кончаем, и я не могу не закрыть глава, дергаюсь в судорогах и рычу, как тигр над только что поверженной антилопой. Потом мы лежим рядам без движения минут пятнадцать с закрытыми глазами, довольные и счастливые. Маринка первой приходит в себя и говорит:
– Шурик, ты был великолепен, опять забросил меня в космос, где я ощущала себя совершенной и бессмертной, но сейчас, к сожалению, вернулась в свое тело, которое хочет кушать.
Я целую нежную Маринкину грудь, потом встаю с дивана и иду на кухню – готовить геркулесовую кашу и кофе. Других продуктов у нас нет. Мы все съели. Если я не займу у кого-нибудь из знакомых денег в долг, то уже завтра мы начнем голодать.
Минут через десять на кухню вслед за мной приходит Маринка. Hа ней нет одежды, так же как и на мне. Очень приятно побродить по собственной квартире в жаркий летний денек голому, а если рядом бродит обнаженная красивая молодая женщина, то это вдвойне, нет, втройне приятно. Я стою рядом с плитой и помешиваю кашу. Маринка подходит ко мне сзади, плотно прижимается своим телом и начинает меня тихонько щекотать под мышками. Я очень боюсь щекотки в этих местах, поэтому дергаюсь всем телом и визжу на всю квартиру высоким женским голосом:
– Мариночка, перестань! Я опрокину кашу, и мы останемся без обеда!
Маринка перестает меня щекотать, обнимает меня за живот и говорит:
– Сэр, на обед я бы хотела съесть парочку котлет по-киевски с пюре из картофеля и салатом из свежей капусты.
– Детка, котлеты будут немного позднее, наверное, в четверг, и исключительно после дождя. А сейчас овсянка, мэм.
Маринкины руки вдруг опускаются вниз и начинают активно теребить мой обмякший и маленький, уже не «гладиатор», а «стручок сопливый» (так шутит иногда Маринка). От ее активных приставаний он просыпается и начинает крепчать; это не входит в мои планы, потому что я собираюсь доварить кашу до готовности и накормить голодную женщину. Я дергаюсь всем телам, пытаясь ускользнуть от ее рук, и роняю кастрюльку с почти готовой кашей на пол. Маринка отпускает меня и громко смеется, словно увидела (или услышала) что-то смешное, а мне не смешно, потому что геркулеса больше нет. И голодную женщину я могу угостить только кофе и сексом.
Как правило, мужчина и женщина забираются в постель не ради продолжения рода человеческого, на самом деле они стремятся получить удовольствие, и в этом они отличается от животных, которые забираются в постель исключительно ради продолжения рода (человеческого?).
Иногда хочется повторить вчерашний день. Настолько успешно он прошел. Но хрен под мышку, как говорил Эзоп, жуй сегодняшний.
В комнате звонит телефон. Поднимаю трубку и слышу голос деда:
– Здравствуй, Александр, как твои дела?
– Привет, дед. У меня все в порядке.
Дед секунд двадцать сопит в трубку, а потом спрашивает:
– Александр, ты не мог бы сегодня приехать?
– А что случилось, ведь я был у вас вчера? И, вроде бы, все остались довольны.
Дед, наверное, от смущения, кашляет в трубку и говорит:
– Вчера все было отлично, ты был на высоте, и Люсенька была довольна, а когда Люсенька довольна, тогда и сынок Левушка тоже доволен. А сегодня у Люсеньки истерика, она хочет повторение вчерашнего.
– Дед, но у меня Маринка пришла с работы, и мы занимаемся друг другом.
– Александр, но ты приедь на часок к нам, а потом езжай к своей любимой и продолжай свое дело. Александр, Люсенька плачет уж полдня, а вместе с ней плачет и Левушка.
Я вдруг вспоминаю, что у меня осталась последняя десятка, и говорю об этом деду, с надеждой, что он от меня отстанет.
– Дед, у меня закончились деньги, и я не могу даже оплатить проезд в транспорте до тебя.
– Ерунда, – радостно рычит дед. – Доедешь до меня «зайцем» а я тебе ссужу пару тысяч, у меня сейчас есть деньги.
Эта пара тысяч вдруг становится для меня маленькой удачей. Я смогу на ужин приготовить Маринке котлеты по-киевски. А еще я смогу оттрахать как следует Люсю. Она очень хочет повторения вчерашнего. Будет ей повторение. Я вспоминаю наш вчерашний секс и начинаю возбуждаться, похоже, мой «гладиатор» не прочь съездить в гости к Люсиной блондинистой киске, ну, естественно, вместе со мной. А потом я куплю продукты, и мы вернемся к Маринке. И мой «гладиатор» будет продолжать покорять Маринкину «рыжую проказницу» и рассказывать ей о своих впечатлениях после общения с Люсиной киской. Я же, конечно, ничего Маринке рассказывать не буду, потому что это моя маленькая мужская тайна.
Я с минуту молчу, потом тяжело вздыхаю и соглашаюсь:
– Хорошо, дед, но только пару тысяч ты мне не ссужаешь, а даешь в долг.
Дед радуется:
– Ты молодец, я знал, что на Александра О`Бухаря можно положиться, через час жду тебя.
И дед повесил трубку. А я прошел на кухню, где обнаженная Маринка пила кофе из большой кружки, и сказал:
– Мариночка, позвонил дед, он одолжит мне пару тысяч, так что мы спокойно доживем до твоей получки.
– Прелестно, сэр, но я бы не хотела тебя отпускать, мы бы попили кофе и потом бы снова занялись любовью.
– Мариночка, но ты же хочешь кушать, наверное, не меньше, чем я. И поэтому я попью кофе и поеду к деду. Это займет примерно два часа.
– А что я буду делать? Телевизор надоел, все белье выстирано, и спать я не хочу.
– Ты почитаешь книгу Эдуарда Лимонова «Укрощение тигра в Париже», я недавно ее купил.
Маринка сморщила свое симпатичное лицо:
– Лимонов? Не знаю такого. А книги Эдуарда Апельсинова у тебя случайно нет? – и довольная собой, Маринка рассмеялась.
А я быстренько оделся, чмокнул Маринку в пухлые губки и поехал к деду.
Дорогая, я буду любить тебя вечно, как и предыдущих моих жен.
Время – это пиво в моем стакане, которое я жадно пью.
Я уверен: самые красивые женщины живут в Петербурге. Выйдешь на улицу в теплый летний денек, и настроение сразу же поднимается /улучшается/ от обилия красивых женских фигурок с минимальным количеством тряпочек на телах. Обожаю лето за полураздетых женщин на улицах.
Жизнь тридцатисемилетнего здорового мужчины прекрасна, но это исключительно мое субъективнее мнение. Возможно, существует множество мужчин, которые со мной не согласятся. Но я таких мужчин не пойму, а они не поймут меня.
Я «зайцем» доезжаю на трамвае до станции метро «Проспект Просвещения». Кстати, кондуктор в трамвае, подойдя ко мне, спросил:
– У вас карточка?
Я кивнул, хотя карточки у меня не было, и он от меня отстал.
А в метро бесплатно проскочить трудно. Ну, если бы я был пьяным, то несомненно проскочил бы, но я не был пьяным, потому купил жетон и прошел по-честному на эскалатор. Позади меня, ступенькой выше, встала пара шестнадцатилетних влюбленных; они обнимались и целовались, никого и ничего не замечая. И иногда, видимо, от восторга, юноша поднимал девушку в воздух и падал прямо на меня. Я не обращал на это внимания, потому что влюбленные были маленького, ниже среднего, роста. Выходя с эскалатора внизу, я не дал им упасть на гранитный пол, юноше это бы не понравилось, я поймал их и прислонил к стене, но они этого даже не заметили.
Через полчаса я позвонил в квартиру деда. Открыла Люся. Лицо ее опять было красным, светлые волосы распущены, а знакомый коротенький халатик полностью открывал стройные ножки.
Она чмокнула меня в щеку и сказала:
– Здравствуй, Саша, раздевайся и проходи в комнату, Петенька ушел гулять с Левушкой. Ты не встретил их на улице?
– Нет, – ответил я, снял ботинки и прошел в комнату.
На столе стояла недопитая наполовину бутылка водки, две стопки и десяток бутербродов с черной икрой. Дед обожает черную икру, как и мой Боцман, а я отношусь к ней довольно равнодушно, под водку для меня нет ничего лучше соленого огурчика. Люся разливает по стопкам водку и говорит:
– Саша, вчера мы стали близкими людьми, раньше ты был внуком моего любимого мужа, я относилась к тебе с нежностью как к надежному другу, а со вчерашнего дня ты стал для меня мужчиной, которого я постоянно очень сильно хочу. Это не означает, что я в тебя влюбилась, вовсе нет, я продолжаю любить Петеньку и Левушку. А к тебе у меня страсть, сексуальная жажда сучки, ты уж извини за сравнение, но я это очень хорошо понимаю, и давай немного выпьем, а то я перенапряжена.
Я поднимаю свою стопку, чокаюсь с Люсей, выпиваю и думаю, что о сексуальной жажде сучки она сказала очень даже неплохо. А у меня к ней вовсе не сексуальная жажда кобеля (вернее не только), как может показаться с первого взгляда. У меня к ней желание, любопытство и жалость. Мне очень жаль эту молоденькую красивую женщину, потому что деду, как бы он не хорохорился, восемьдесят семь, и он впрягся не в свою телегу. Он это прекрасно понимает, поэтому и вызывает меня на помощь. В одиночку с такой сучкой он очень скоро загнется, так что придется мне отрабатывать за моего деда. Тем более что эта работа мне не в тягость. Люся разливает по стопкам водку, чокается со мной и говорит:
– Саша, скушай бутерброд с икрой, а то опьянеешь.
Потом заставляет меня взять стопку с водкой и продолжает:
– Между первой и второй перерывчик небольшой, – и выпивает водку.
Я с удивлением смотрю на нее:
– Люся, а ты что, часто пьешь? О небольшом перерывчике между первой и второй обычно говорят мои знакомые алкаши...
Люся смущается и отвечает:
– Нет, я пью очень редко, но так говорит мой папа, когда пьет водку, мне почему-то это запомнилось, а ты почему не пьешь? Пей, и я буду меньше стесняться.
– Да, наверное, надо немного выпить, а то я тоже немного стесняюсь.
Я выпиваю водку, ставлю стопку на стол и жую бутерброд с черной икрой. Слой икры в два раза больше толщины куска хлеба и в полтора раза больше слоя масла. Но в сумме это действительно вкусно. А я привык к бутербродам, где булка занимает львиную долю объема, наверное, поэтому и был равнодушен к бутербродам с икрой.
После второй стопки водки Люся заметно опьянела, в этом она похожа на Маринку. Стыдливый румянец с ее лица сошел, она заулыбалась, а глаза хищно заблестели:
– Саша, ответь мне, тебе вчера было хорошо со мной?
– Ну конечно, хорошо, иначе я бы не приехал сегодня к тебе.
Люся довольно улыбается и так же, как и вчера, пересаживается ко мне на колени и начинает расстегивать мою рубашку:
– Саша, а у тебя есть волосы на груди? Я обожаю, когда у мужчины волосатая грудь.
– К сожалению, волос на груди у меня нет.
Люся снимает с меня рубашку и футболку и бросает их на пол и говорит:
– Ерунда, мужчины без волос меня тоже возбуждают.
Потом она начинает целовать мою шею и плечи, а я перебираю ее красивые светлые волосы и вдыхаю запах свежего сена и парного молока. Люся очень приятно пахнет. Я беру в рот ее ухо и массирую его языком, на что женщина реагирует очень непривычно, больно кусает меня за плечо и пищит:
– Перестань, я боюсь щекотки!
Я выпускаю ухо изо рта, а Люся расстегивает свой халатик и обнажает ставшие после родов крупными груди и говорит:
– Попробуй молочко, оно должно тебе понравиться.
Я не помню вкуса женского молока, потому что последний раз пил его тридцать пять лет назад из маминой груди, когда мне было два года. Потому я с интересом наклоняюсь, беру в рот крупный сосок и начинаю осторожно сосать. Молоко оказывается сладковатым и, по сравнению с коровьим, кажется разбавленным водой. Через полминуты Люся закрывает глаза, и ее тело сотрясают судороги. Она уже кончила. Ничего себе, деду повезло! Я проверяю между ее ног и обнаруживаю, что ее киска уже расчувствовалась и разошлась на полную катушку, она свободно впустила в себя не один, не два, а все четыре пальца. Классная киска! Вобрала в себя четыре моих пальца на правой руке, и когда я ввел их до упора, начала их пожимать: то сожмет, то отпустит, то сожмет, то отпустит. У меня сложилось впечатление, что она таким образом здоровается со мной. Славная киска! Такие мускулистые пещерки мне еще не встречались. А те, которые попадались мне, как правило, вначале были тугими, и я с трудом входил, а потом они становились обмякшими, мокрыми и широкими, и я их почти не ощущал. А Люсина спортсменка полминуты сжимала и отпускала четыре моих пальца. А потом Лося кончила. А мой «гладиатор» снова встал. До этого он был в расслабленном состоянии, вероятно, когда я сосал молоко из Люсиной груди, то не чувствовал себя мужчиной.
Люся открыла глаза:
– Пойдем на кровать, я хочу обладать твоим членом, он в два раза больше Петенькина, а других у меня не было, я очень хочу на него посмотреть.
Люся встала с моих коленей, заставила встать и меня, расстегнула ширинку на моих джинсах и, опустившись на колени, сняла их с меня вместе с трусами.
Мой возбужденный до предела 'гладиатор" покачивался в двух сантиметрах от ее носа. Лицо Люси вдруг опять покраснело, она поцеловала «гладиатора» в головку и сказала:
– Господи, до чего же он красив, я бы молилась на него. Сашенька, а Сашенька, пойдем на кровать, я очень хочу обладать этим красавцем.
Пока мы шли на кровать, у меня мелькнула мысль, что полтора года назад на этой же кровати дед сделал Люсю женщиной. А сейчас Люся заставила меня лечь на спину на эту же кровать, встала надо мной на колени, направила «гладиатор» в свое лоно и резко до упора села, два раза дернулась и, закрыв глаза, кончила. Когда она кончает – это невозможно не заметить, потому что ее тело секунд двадцать бьется в судорогах. Люся не стонет и не пищит, как Маринка, она молча, с закрытыми глазами трясется всем телом. Потом секунд двадцать отдыхает. И начинает все сначала.
Когда женская пещерка с жадностью вбирает мой член, сжимает его и восторженно пищит, тогда я понимаю, что нырнул в настоящую женщину.
Люся открыла глаза, улыбнулась, почувствовав мой член внутри себя, и начала сжимать и отпускать его, точно так же, как она сжимала мои четыре пальца двадцать минут назад. Ощущение было таким остро-приятным, что я потерял привычный контроль над собой, закрыл глаза... и без сомнения, продлись это чудо на десять-пятнадцать секунд дольше – я бы кончил. Но раньше кончила Люся, расслабила свою могучую киску, закрыла глаза и начала дергаться в судорогах. И так продолжалось минут сорок: Люся кончала, а я не успевал. Но через сорок минут эта могучая амазонка утомилась, слезла с меня и задремала, а я пошел в душ, потому что был мокрым и липким от груди до коленей после Люсиных извержений. А мне Люся даже один раз не позволила кончить. С ней я чувствую себя женщиной, которую эгоистичный партнер недотрахивает. Но ничего, я вечером вернусь к Маринке-Мариночке и снова буду настоящим мужиком.
Когда я вышел из ванной, чистый и одетый, в прихожей уже стоял дед с Левушкой на руках. Оба мне заулыбались, а дед спросил:
– Ну, как там Люся?
– Все в порядке, Люся задремала.
Дед сразу же заговорил шепотом:
– Ну и слава богу, пускай поспит, а я Левушку уже покормил из бутылочки. Александр, деньги на кухне на холодильнике, и спасибо тебе, ты вносишь в нашу семью мир и покой.
Дед притянул мне Левушку и сказал:
– Подержи своего дядю, а я вымою руки.
Я осторожно взял Левушку на руки и неожиданно для себя самого поцеловал eго в лобик. От Левушки пахло Люсиным молоком и какашками. Это от взрослых людей пахнет дерьмом, а от грудных младенцев пахнет какашками, и запах этот очень привлекательный. Левушка беззубо мне улыбался, пуская слюни, и что-то говорил, я не мог понять, что, но, скорее всего, это были хорошие слова.
Из ванной вышел дед, забрал Левушку и унес его в комнату. Лицо у деда было таким счастливым, что я ему позавидовал. Наверное, очень приятно, когда от мужчины у женщины рождается ребенок. Без сомнения, приятно. Иначе бы дед так не светился, несмотря на свои восемьдесят семь. Впрочем, как я уже не раз говорил, внешне я бы не дал ему больше шестидесяти.
Я забираю с холодильника деньги, и, прощаясь со мной, дед говорит:
– Александр, не забудь послезавтра приехать, твоя Марина будет работать.
Я целую деда в щеку и улыбаюсь:
– Не забуду, дед, о твоих просьбах трудно забыть, потому что ты напоминаешь о них в десять раз чаще, чем это нужно.
Дед улыбается мне в ответ:
– Александр, я же вижу, что ты тащишься от Люси не меньше, чем я.
Дед закрывает за мной дверь, а я спускаюсь по лестнице и смеюсь, потому что он впервые использовал слово «тащишься».
Счастье – это сияние мотылька на лезвии опасной бритвы, которую ты держишь в своих руках. В жизни ты взмахиваешь этой бритвой, надеясь отделаться от сверкающего гостя, да не тут-то было: если ты обречен быть счастливым, то, скорее всего, это до смерти. Трудно сказать, стоит ли завидовать такому, как ты, или же необходимо сочувствовать. Счастливых не так-то много, это особая порода людей, это меньшинство, а его недолюбливают. В свои тридцать семь лет я и сам не знаю, счастлив я или нет. В мгновения полета – да, а в мгновения падения – нет. Хотя падение – это тоже полет, но уже по иной траектории.
Человек может достичь очень многого, но для осознания этого одной жизни обычно не хватает.
По дороге домой я забегаю в магазин и накупаю всяких вкусных продуктов. Маринка будет довольна. Я тоже. Недалеко от моего дома мне навстречу попадается Вика, моя бывшая жена, десять лет назад у нас с ней был очень бурный роман со словами о вечной любви, но однажды я напился до «изумления» и устроил Вике Варфоломеевскую ночь (так она обозначила мои действия). Я, конечно же, ничего не помнил из того, что вытворял с Викой, но после той ночи она от меня ушла, через полгода вышла замуж за богатого мужчину и запила, наверное, от радости. И девять лет пила без меры. Я не видел ее девять лет (иногда мы перезванивались) и, скорее всего, прошел бы мимо, если бы Вика меня не тормознула:
– Александр, привет, ты что же не узнаешь старых друзей, а я тебя сразу узнала, ты почти не изменился.
Я остановился и всмотрелся в женщину, которая выглядела на пятьдесят с хвостиком лет, и едва узнал Вику. Но она же на семь лет младше меня! Ни хрена себе, что время вытворяет с людьми! Впрочем, ее время было пропитано алкоголем, который с женщинами расправляется быстрее, чем с мужчинами.
– Привет, Вика, извини, но я тороплюсь домой.
Увидев, что я собираюсь уходить, она вцепилась в мою руку:
– Александр! Но ты же не дашь умереть женщине, которая тебя обожала.
– А что случилось? – спросил я и вдруг заметил, что Вику трясет, словно внутри нее работает вибратор. Глаза ее слезились.
– Александр, если я не выпью двести граммов водки, то умру, ты должен меня понять, потому что ты такой же, как я. Или ты другой и бросил пить?
Конечно же, я ее прекрасно понимал, потому что и сам прежде напивался, но я притормозил, а Вика продолжала и, судя по всему, завязывать не собирается. С такими людьми бессмысленно говорить о вреде пьянства, потому что алкоголь стал смыслом их жизни, он стал их богом. Поэтому я не стал мучить Вику своими советами, дал ей сто рублей, и мы разошлись в разные стороны.
Говорят, собаки жрут дерьмо, чтобы опьянеть. Люди для этого пьют алкоголь. Раньше по утрам, во время похмелья, я хорошо понимал, что алкоголь – дерьмо. Но в течение дня не мог себя удержать и выжирал /выпивал/ порцию-другую дерьма, совершенно не чувствуя себя собакой.
Маринка встретила меня радостными криками. За три часа моего отсутствия она даже не оделась. Не обращая внимания на то, что мои руки заняты сумками с продуктами, она запрыгнула на меня, обхватила руками и ногами и начала целовать, словно мы не виделись неделю. За месяц нашей совместной жизни я привык к таким встречам и знал, что от Маринки отбиться нелегко. Поэтому я опустил сумки на пол и ухватился за Маринкину попку. Минуты три мы целовались, а потом Маринка спросила:
– Мой мужчина вернулся с охоты, и удача сопутствовала ему, да?
Я заулыбался:
– Да, моя немаленькая скво, если ты с меня слезешь, то твой мужчина приготовит котлеты по-киевски и пюре из картофеля по-петербургски.
Маринка слезла с меня, подхватила сумки с пола и пошла на кухню, а я, с удовольствием глядя на движения ее обнаженного тела, сказал:
– Маринка, ты в голом виде открываешь дверь, совершенно не думая, что за дверью могу оказаться не я.
Маринка засмеялась:
– Ты знаешь, полчаса назад это действительно оказался не ты. Я читала твоего Лимонова, и вдруг звонок. Боцман убежал на балкон, он, почему-то все время убегает на балкон после звонков. Я открываю дверь, а на площадке стоят мужчина и женщина, свидетели Иеговы, женщина сунула мне журнал и что-то говорила о боге, а мужчина с открытым ртом разглядывал меня, словно никогда не видел голой женщины, хотя на вид ему за пятьдесят, а женщина смотрела мне в глаза и говорила о боге минут десять, а потом перевела взгляд на мою рыженькую красотку, замолчала, и ее глаза увеличились вдвое. Оказывается, эта дамочка и не видела, что я голая. Дамочка фыркнула, а мужчина за ее спиной поднял вверх большей палец. И они исчезли.
– Маринка, а ты что же, и не стеснялась?
– Да в начале я просто забыла, что на мне ничего нет, я увлеклась твоим Лимоновым и обо всем забыла, к тому же я была уверена, что звонишь ты, а потом мне стало любопытно, как же эти люди среагируют на меня – голенькую.
Я засмеялся:
– Маринка, ко мне могли зайти несколько моих приятелей, которые, увидев тебя голенькой, не смогли бы не трахнуть тебя прямо в прихожей.
– Шурик, а я думала, что ты дружишь только с интеллигентными людьми.
Если бы все молодые женщины ходили по городу обнаженными, то мужчины признали бы этот наряд самым красивым.
Говорят, от Дон Жуана исходил такой властный самцовый запах, почувствовав который, женщина теряла рассудок и хотела только одного – отдаться обладателю волшебного запаха, несмотря на то, что Дон Жуан был некрасивым и недалеким мужчиной.
Мы болтали с Маринкой и одновременно готовили ужин. Она чистила картошку, а я жарил котлеты. Боцман, прибежавший с балкона на вкусные запахи, сидел на стуле, махал одной передней лапой в воздухе и время от времени протяжно мяукал. Иногда я шел ему навстречу, отрезал треть котлеты и отдавал. Он мгновенно проглатывал. И снова начинал размахивать лапой и мяукать.
– Шурик, а ты купил Боцману рыбу?
– Забыл, теперь придется с ним делиться нашими котлетами и ветчиной.
– Бедненький Боцман сегодня остался без рыбы.
– Ничего, ему иногда полезно сменить свое меню.
Маринка поставила кастрюлю с картошкой на огонь, поцеловала меня в губы и убежала в комнату. Через минуту она вернулась в моей рубашке, которая скрыла от моих взглядов все ее прелести. Я доделал салат, сходил в прихожую и принес оттуда свежую белую розу, которую сразу при входе мне удалось спрятать.