Сенкевич Генрик. Пан Володыёвский

   Добычу я всю разделил между молодцев, себе только Тугаева щенка оставил. Поскольку же расплатился я с этими людьми по совести, не скупясь, а до того в каких только переделках с ними не побывал, и с голоду вместе помирал, и головой своей из-за них рисковал не раз, то и возомнил, что каждый за мною пойдет в огонь и воду, что я ихние сердца завоевал навек.
   И горько за это вскоре поплатился!
   Не подумал я, что они собственных атаманов в клочки раздирают, чтобы их добычу меж собой поделить; запамятовал, что этим людям неведомо, что такое верность, совесть, добродетель, чувство благодарности… Уже возле самого Каменца прельстила их надежда получить за Азью богатый выкуп. Ночью накинулись на меня, как волки, веревку затянули на шее, искололи ножами и в конце концов, посчитав подохшим, бросили в пустыне, а сами ушли, прихватив младенца.
   Господь ниспослал мне спасение и вернул здоровье; но Елешка моя пропала навеки. Может, живет еще где-нибудь там, может, после Тугаевой смерти другому нехристю досталась, может, приняла магометанскую веру или просто забыла брата, может, ее сын когда-нибудь из меня выпустит кровь… Вот она, моя история!
   Пан Ненашинец умолк и угрюмо уставился в землю.
   — Сколько же мы крови и слез за эти края пролили! — вздохнул Мушальский.
   — Возлюби недругов своих, — вставил ксендз Каминский.
   — А оправившись, ты не пробовал этого щенка искать? — спросил Заглоба.
   — Как я узнал впоследствии, — ответил Ненашинец, — на моих бандитов другие разбойники напали и всех до единого перерезали. Они же, верно, вместе с добычей и младенца забрали. Я везде искал, но он точно в воду канул.
   — А может, твоя милость потом где-нибудь его и встречал, да узнать не смог? — сказала Бася.
   — Маленький он был, годочка три, не больше. Только и мог имя свое назвать — Азья. Но я бы его узнал: у него на груди над каждым соском по рыбе синего цвета наколото.
   Вдруг Меллехович, до тех пор сидевший безмолвно, отозвался из своего угла странным голосом:
   — По рыбам ваша милость его б не узнал: у многих татар такие наколки имеются, в особенности у тех, что в прибрежных местностях живут.
   — Неправда, — ответил престарелый пан Громыка, — Тугай-бей под Берестечком на поле остался лежать, видели мы эту падаль: у него на груди, как сейчас помню, были рыбы, а у других нехристей — иные знаки.
   — А я говорю вашей милости, рыбы у многих есть.
   — Ну да, которые из вражьего Тугаева племени.
   Дальнейший разговор был прерван появлением пана Лельчица, который, будучи утром послан Володыёвским в разведку, только что вернулся обратно.
   — Пан комендант, — сказал он прямо с порога, — у Сиротского брода на молдавской стороне люди какие-то залегли; похоже, к нам наметились.
   — Что за люди? — спросил пан Михал.
   — Разбойники. Валахов немного, венгерцев, остальные — ордынцы; всего человек двести.
   — Это те, что на валашской стороне бесчинствовали, как мне сообщили, — сказал Володыёвский. — Пыркалаб, видно, их поприжал, вот они и подались к нам; только там одних ордынцев сотни две наберется. Ночью они переправятся, а на рассвете мы им устроим встречу. Пану Мотовило и Меллеховичу с полночи быть готовыми. Стадо волов подогнать для приманки, а сейчас — марш по квартирам.
   Офицеры начали расходиться, но не все еще успели выйти за дверь, как Бася, подбежав к мужу, обвила его шею руками и стала что-то шептать на ухо. Маленький рыцарь, улыбаясь, отрицательно качал головой, она же, видно, настаивала на своем, все крепче сплетая руки вокруг его шеи.
   Видя это, Заглоба сказал:
   — Доставь ей разок удовольствие, а там, того гляди, и я, старый, за вами поплетусь.

ГЛАВА XXVI

   Разрозненные ватаги, промышлявшие разбоем на обоих берегах Днестра, состояли из людей разных народностей, заселявших тамошние края. Преобладали среди них обычно татары, бежавшие из добруджской и белгородской орд, еще более дикие и отважные, чем их крымские побратимы, — но немало было и валахов, и казаков, и венгерцев, и польской челяди, удравшей из приднестровских сторожевых поселений. Шайки эти рыскали то по польской, то по валашской стороне, переходя взад-вперед пограничную реку, в зависимости от того, кто их прижимал: пыркалабы или коменданты Речи Посполитой. В оврагах и лесах, и в глубоких пещерах были у них тайные убежища.
   Главной целью их набегов были стада волов, имевшиеся при заставах, и лошади, которые даже зимой не уходили из степей, ища корм под снегом. Но, кроме того, разбойники нападали на деревни, городки, поселенья, на небольшие гарнизоны, на польских и даже турецких купцов, на посредников, едущих в Крым с выкупом. У каждой шайки были свои порядки и свой предводитель; объединялись они редко. Часто даже случалось, что более многолюдные ватаги вырезали те, что были числом поменьше. Расплодилось их на русских землях несметное множество, в особенности со времен казацко-польских войн, когда в тех краях стало горячо. Приднестровские ватаги, пополнявшиеся за счет беглецов из орды, были особенно грозны. Встречались такие, что насчитывали по полтыщи душ. Предводители их именовали себя беями. Они опустошали страну чисто татарским манером, и порой коменданты гарнизонов не знали, с кем имеют дело: с разбойниками или передовыми чамбулами орды. Регулярным войскам, а в особенности коннице Речи Посполитой эти ватаги не могли дать отпор, но, будучи загнаны в западню, бились отчаянно, прекрасно понимая, что тех, кто попадет в плен, ждет веревка. Оружие у них было самое разное. Луков и ружей на каждого не хватало, да и в ночных набегах от них немного было бы проку. Большинство вооружены были киджарами и турецкими ятаганами, кистенями, татарскими саблями и дубинками со вставленными в расщепленный конец и привязанными для прочности бечевкой конскими челюстями. Это последнее оружие в сильной руке было страшно — его удара не выдерживала никакая сабля. У некоторых имелись железные вилы, очень длинные и острые, у иных рогатины: ими защищались при внезапных атаках конницы.
   Ватага, которая остановилась у Сиротского брода, была, видно, очень многочисленной либо ее затравили на молдавской стороне, раз она отважилась приблизиться к хрептевскому гарнизону, несмотря на ужас, охватывавший всех головорезов на обоих берегах реки при одном только упоминании имени Володыёвского. И действительно, второй разъезд привез известие, что в шайке человек четыреста с лишним, а командует ими Азба-бей, знаменитый разбойник, несколько уже лет державший в страхе жителей и польской и молдовской стороны.
   Володыёвский обрадовался, узнав, с кем предстоит встреча, и немедля отдал надлежащие распоряжения. Кроме Меллеховича и Мотовило приказ выступать получили хоругви генерала подольского и пшемысльского подстолия. Ушли они еще ночью и будто бы в разные стороны, но, подобно тому как рыбаки широко раскидывают сети, чтобы затем сойтись у одной проруби, так и эти хоругви должны были, сделав изрядный крюк, на рассвете соединиться у Сиротского брода.
   Бася с бьющимся сердцем наблюдала за выступлением войска: ей впервые предстояло участвовать в настоящем походе, и когда она глядела на этих великолепно вымуштрованных старых степных волков, сердечко ее, казалось, вот-вот выскочит из груди. Уходили солдаты так тихо, что в самой крепости их не было слышно. Не звякали мундштуки, стремя не стукнуло о стремя, сабля о саблю, конь не заржал. Ночь выдалась погожая и на редкость ясная. Полная луна ярко освещала холм, на котором стояла фортеция, и полого спускающуюся от него степь, но едва очередная хоругвь выходила за частокол, осыпанная серебряными искрами, которые луна высекала из сабель, она тотчас исчезала из глаз, словно стая куропаток, ныряющая в море трав. Во всем этом было что-то таинственное.
   Басе чудилось, ловчие выезжают на охоту, которая начнется на рассвете, и движутся так тихо и осторожно, чтобы не всполошить раньше времени зверя… И ей нестерпимо захотелось принять участие в этой охоте.
   Володыёвский уступил жене, послушавшись уговоров Заглобы. Да и сам он понимал, что рано или поздно все равно придется исполнить Басино желание, и решил не откладывать до другого раза, тем более что разбойники не имели обыкновения пользоваться луками и самопалами.
   Крепость они покинули, однако, лишь через три часа после ухода первых хоругвей, это отвечало составленному паном Михалом плану. С маленьким рыцарем шли пан Заглоба, Мушальский и двадцать Линкгаузовых драгун во главе с вахмистром; драгуны эти, все до одного мазуры, были молодцы как на подбор: под защитою их сабель прелестная комендантша могла чувствовать себя не в меньшей безопасности, чем в супружеской спальне.
   Бася, собираясь ехать в мужском седле, оделась надлежащим образом: на ней были жемчужно-серые бархатные шаровары — широченные, ниспадающие наподобие юбки и заправленные в желтые сафьяновые сапожки — и кунтушик, тоже серого цвета, подбитый белой крымской овчиной, с нарядною оторочкой по швам; довершали наряд маленькая серебряная патронница тонкой работы, легкая турецкая сабелька на шелковой перевязи и пистолеты в кожаных кобурах. На голове у Баси была шапочка с верхом из веницейского бархата, украшенная пером цапли и обшитая рысьим мехом; из-под шапочки выглядывало открытое, розовое, почти детское личико и пара любопытных, сверкающих, как угольки, глаз.
   В таком наряде, верхом на гнедом бахмате, резвом, как косуля, и, как косуля, кротком, Бася походила на гетманского сынка, который под опекою старых вояк впервые отправляется на урок ратного искусства. И опекуны любовались ею; Заглоба с Мушальским толкали друг друга локтями и время от времени то один, то другой чмокал собственный кулак в знак чрезвычайного восхищения. И оба, вторя Володыёвскому, уговаривали ее не волноваться из-за того, что задерживается отъезд.
   — Ты в военном деле ничего не смыслишь, — говорил маленький рыцарь, — вот и опасаешься, что мы тебя доставим на место, когда все уже будет кончено. Пойми: одни хоругви напрямик идут, а другие должны крюк сделать, чтобы перерезать дороги, — и потом только начнут потихоньку сходиться, зажимая неприятеля в кольцо. Вовремя приедет, без нас ничего не начнется — все по минутам рассчитано.
   — А если неприятель спохватится и между хоругвей проскользнет?
   — Враг наш, конечно, хитер и ухо держит востро, но и нам такая война не в новинку.
   — Поверь Михалу, — воскликнул Заглоба, — он в этом деле собаку съел. Злой рок вражьих детей сюда пригнал.
   — В Лубнах я совсем еще молокосос был, — сказал пан Михал, — и то мне подобные дела доверяли. А теперь, чтоб перед тобой не осрамиться, я особо тщательно все продумал. Хоругви разом объявятся неприятелю, разом закричат и разом на него бросятся — тот и глазом моргнуть не успеет.
   — И-и! — пискнула от радости Бася и, привстав в стременах, обхватила маленького рыцаря за шею. — А мне можно будет со всеми, да? Можно, Михалек? — спрашивала она с загоревшимся взором.
   — В самую сечу я тебя не пущу: в сумятице нетрудно беде случиться, не говоря уж о том, что лошадь споткнуться может, но я распорядился, чтобы после разгрома оставшихся в живых на нас погнали, — вот тогда мы дадим скакунам волю, и ты сможешь две-три головы осечь, только помни: за кем бы ни погналась, заходи всегда с левого боку — беглецу не с руки будет ударить, а ты его наотмашь хватишь.
   На что Бася:
   — Хо! Хо! Я нисколечко не боюсь! Ты сам говорил, что я саблей уже куда лучше, чем дядюшка Маковецкий, владею; никто со мной не справится, никто!
   — Смотри, поводья крепче держи, — вмешался Заглоба. — Головорезы эти тоже не лыком шиты, может и так случиться: ты за ним припустишь, а он возьмет да поворотит коня и осадит на месте, и ты с разгону пролетишь вперед, а он тем временем тебя и достанет. Бывалый солдат без надобности скакуну воли не дает.
   — И сабли никогда высоко не подымай, чтоб легко было уколоть, если не получится ударить, — добавил Мушальский.
   — Я на всякий случай буду рядом, — сказал маленький рыцарь. — В бою что самое трудное? Сразу о тыще вещей надо помнить: о своем коне и о противнике, о повозьях и о сабле, кода лучше уколоть, когда ударить! У опытного вояки это само собой получается, но на первых порах даже превосходный фехтовальщик часто теряется: сколько он ни умел окажется, а в первом бою любой сопляк, если только в сраженьях руку набил, его с коня свалит. Вот почему я буду поблизости держаться.
   — Только мне не помогай и людям прикажи, чтобы без нужды на подмогу не бросались.
   — Ну, ну! Еще поглядим, не затрясутся ли у тебя поджилки, когда горячо станет! — ответил, улыбаясь, маленький рыцарь.
   — И не спрячешься ли ты кому-нибудь из нас за спину! — закончил Заглоба.
   — Поглядим! — с возмущением воскликнула Бася.
   Так переговариваясь, они достигли местности, там и сям поросшей густым кустарником. До рассвета осталось совсем уже немного, но пока что сделалось темнее, так как зашла луна и от земли начал подниматься легкий туман, заслоняя отдаленные предметы. В этой легчайшей мгле и сумраке маячившие поодаль заросли разгоряченному Басиному воображению представлялись живыми существами. Порой ей казалось, что она явственно видит людей и лошадей.
   — Михал, что это? — спрашивала она шепотом, указывая пальцем на призрак.
   — Ничего, кусты.
   — А я думала, всадник. Скоро мы приедем?
   — Часа через полтора все начнется.
   — Ух ты!
   — Боишься?
   — Нет, только сердце ужасно колотится от нетерпенья! Бояться — еще не хватало! Ни капельки не страшно! Погляди, какой иней лежит… Хоть и темно, а видно.
   Они как раз въехали в ту часть степи, где длинные высохшие стебли бурьяна были покрыты инеем. Володыёвский глянул и сказал:
   — Вон там Мотовило прошел. Не дальше чем в полумиле, должно быть, затаился. Уже светает!
   И вправду начало светать. Сумрак поредел. Небо и земля стали серыми, воздух сделался прозрачен, верхушки деревьев и кустов словно подернулись серебром. Открылись дальние заросли, точно кто-то сдернул скрывавшую их завесу.
   Вдруг от ближайшей купы кустов отделилась фигура верхового.
   — Мотовиловский? — спросил Володыёвский, когда казак осадил возле него коня.
   — Так точно, ваша милость!
   — Что слышно?
   — Гости перешли Сиротский брод и на рев волов повернули к Калюсу. Волов взяли и сейчас на Юрковом поле стоят.
   — А где пан Мотовило?
   — За холмом, а пан Меллехович со стороны Калюса зашел. Где другие хоругви, не знаю.
   — Ничего, — сказал Володыёвский, — я знаю; скачи к пану Мотовило и вели замыкать кольцо. И пусть между собой и Меллеховичем людей поодиночке расставит. Давай!
   Казак почти лег на седло и так припустил с места, что у лошади екнула селезенка; вскоре он скрылся из виду. А маленький рыцарь со спутниками поехали дальше — еще бесшумней, еще осторожнее… Тем временем совсем развиднелось. Туман, на рассвете поднявшийся было от земли, рассеялся, а на восточной окраине неба появилась длинная, розовая и сверкающая полоса, и это розовое сверкание передалось воздуху и окрасило холмы, склоны далеких оврагов и верхушки деревьев.
   Вдруг до слуха всадников со стороны Днестра донеслось громкое хриплое карканье и впереди, высоко в небе, показалась летящая навстречу заре огромная воронья стая. Ежеминутно то одна, то другая птица от нее отрывалась и, замедлив полет, начинала кружить над степью, как это делают, высматривая добычу, коршуны и ястребы.
   Заглоба поднял вверх саблю и, указывая ее концом на воронов, сказал Басе:
   — Подивись суетливости этих птиц. Где только ни запахнет сраженьем, тотчас слетаются со всех сторон, будто их кто из мешка вытрясает. Когда одно войско движется или союзные армии на соединение спешат, такого не увидишь: твари эти умеют угадывать людские намеренья, никто их, ясное дело, не оповещает. Sagacitas narium «Тонкое чутье (лат.).» — оно конечно, но и это чудо не объясняет. Трудно не удивляться…
   Меж тем карканье стало слышнее, птицы заметно приблизились; тут Мушальский повернулся к маленькому рыцарю и сказал, похлопав ладонью по луку:
   — Пан комендант, не дозволишь ли сшибить одну для потехи твоей супруги? Шуму от этого не будет.
   — Да хоть две сшибай, — ответил пан Михал, зная слабость Мушальского: любил старый вояка щегольнуть меткостью своих стрел.
   Получив разрешение, лучший среди лучников достал из-за спины оперенную стрелу, положил пяткою на тетиву и, поднявши кверху лук и запрокинув голову, замер в ожидании.
   Стая приближалась. Осадив коней, все с любопытством уставились на небо. Вдруг раздался жалобный, словно крик ласточки, стон тетивы, и стрела, оторвавшись от лука, умчалась навстречу стае.
   В первую минуту могло показаться, что Мушальский промахнулся, но вот одна из птиц перекувырнулась и прямо над головами всадников полетела к земле, не переставая кувыркаться, и наконец, распростерши крылья, стала падать, как лист, преодолевающий сопротивление воздуха.
   Еще минута — и птица упала в нескольких шагах от Басиной лошади. Стрела пронзила ее насквозь, и наконечник сверкал чуть пониже зашейка.
   — Добрый знак! — сказал, кланяясь Басе, Мушальский. — Дозволь, сударыня-благодетельница, издали за тобой приглядывать: в случае надобности еще разок — бог даст, успешно — выпущу стрелу. Хоть и прожужжит над самым ухом, а задеть не заденет, ручаюсь.
   — Не хотелось бы мне быть татарином, которого твоя милость на прицел возьмет! — ответила Бася.
   Но тут разговор их был прерван Володыёвским, который, указав на довольно высокий холм в версте или двух, сказал:
   — Там станем…
   И пустил своего коня рысью. На середине склона маленький рыцарь приказал замедлить шаг и наконец, немного не доезжая вершины, остановил лошадей.
   — На самый верх подыматься не будем, — сказал он, — утро очень уж ясное, издалека заметить могут. Спешимся здесь и подойдем к обрыву, только чтоб никто головы не высовывал.
   И с этими словами соскочил с коня, а за ним Бася, Мушальский и еще несколько человек. Драгуны остались с их лошадьми на склоне, а они поднялись до того места, где холм почти отвесной стеной круто уходил вниз.
   У подножья этой стены высотою в добрых полсотни локтей рос неширокой полосой густой кустарник, а дальше тянулась ровная низменная степь: с вершины холма глазу открывалось все ее огромное пространство.
   Равнина эта, пересеченная маленьким ручейком, бегущим в сторону Калюса, была покрыта такими же, как у подошвы холма, купами кустов. Из самой большой поднимались к небу тонкие струйки дыма.
   — Видишь, — сказал Басе Володыёвский, — там неприятель притаился.
   — Дымки вижу, но ни людей, ни коней не заметно, — ответила Бася, и сердце ее забилось.
   — Их заросли скрывают, да наметанному глазу заросли не помеха. Гляди-ка, лошади, две, три, четыре… и не сосчитаешь; одна пегая, другая совсем белая, а отсюда кажется голубой.
   — Скоро мы к ним спустимся?
   — Их к нам сюда пригонят, но время еще есть — до тех кустов с четверть мили будет.
   — А где наши?
   — Видишь, вон там, во-он, бор кончается? Хоругвь пана подкомория как раз сейчас должна к опушке подходить. Меллехович с минуты на минуту с другой стороны выскочит. Вторая рыцарская хоругвь от того валуна зайдет. Разбойники как увидят людей, сами к нам кинутся: здесь, под отвесной стеной, проще всего к реке проехать — с той стороны овраг, через него не перебраться.
   — Выходит, они в западне?
   — Как видишь.
   — О господи! Мне уже на месте не стоится! — воскликнула Бася. И через минуту: — Михалек, а будь они умнее, как бы они поступили?
   — Пошли бы смело на подкомориеву хоругвь и прорвались, а там ищи ветра в поле! Только они этого не сделают, потому как, во-первых, с регулярной кавалерией связываться не любят, а во-вторых, побоятся засады в лесу, вот и помчатся прямо на нас.
   — Ого! Но нам-то с нашими двадцатью людьми их не сдержать.
   — А Мотовило?
   — Верно! Ха! Где же он?
   Володыёвский вместо ответа вдруг заклекотал, как ястреб или сокол.
   Ему немедля ответил дружный клекот от подножья холма. Это были мотовиловские казаки, которые так хорошо укрылись в густом кустарнике, что Бася, хоть и стояла прямо над ними, их не заметила.
   С минуту она с изумлением поглядывала то вниз, то на маленького рыцаря; вдруг щеки ее жарко вспыхнули, и она бросилась мужу на шею:
   — Михалек! Ты величайший военачальник на свете!
   — Сноровка у меня кое-какая есть, только и всего, — ответил, улыбаясь, Володыёвский. — А ты уж и затрепыхалась от радости! Помни: хороший солдат всегда спокоен.
   Однако предостережение его не возымело действия. Бася была точно в лихорадке. Ей не терпелось сесть на коня и спуститься с холма, к отряду Мотовило. Но Володыёвский остановил жену: ему хотелось, чтоб она увидела сверху начало схватки.
   Меж тем утреннее солнце поднялось над степью и озарило холодным золотистым светом всю равнину. Ближние кусты весело засверкали в его лучах, дальние, плохо различимые, будто придвинулись; иней, лежащий кое-где в низинках, начал поблескивать и искриться, воздух сделался прозрачен, и взору открылись необъятные дали.
   — Подкоморий из леса выходит, — промолвил Володыёвский, — я вижу людей и коней!
   И в самом деле, из-за деревьев стали один за другим появляться всадники и длинной черной цепью растянулись по сплошь покрытой инеем опушке. Белое пространство между ними и лесом медленно увеличивалось. Видно, они намеренно не спешили, давая время подтянуться другим хоругвям.
   Володыёвский повернулся и посмотрел налево.
   — А вот и Меллехович! — сказал он.
   И через минуту:
   — И пана пшемысльского ловчего люди подъезжают. Никто не опоздал.
   Тут усики его весело зашевелились.
   — Ну, теперь от нас ни одна душа не уйдет! На конь!
   Они поспешили к драгунам и, вскочивши в седла, боком спустились с холма; внизу, в кустарнике, их окружили мотовиловские казаки.
   Затем, уже все вместе, подъехали к краю зарослей и остановились, поглядывая вперед.
   Неприятель, вероятно, заметил приближающуюся подкомориеву хоругвь: из кустов молниеносно стали вылетать всадники — казалось, кто-то всполошил стадо косуль. С каждой минутой верховых появлялось все больше. Сомкнувшись в ряд, они понеслись по степи, сначала держась края зарослей; всадники припали к лошадиным шеям: издалека могло показаться, табун мчится один, без седоков. Видно, пока им еще непонятно было, замечены ли они уже и хоругвь идет прямо на них или это всего лишь отряд, прочесывающий окрестность. В последнем случае они еще могли надеяться, что заросли укроют их от врага.
   С того места, где стоял Володыёвский с людьми Мотовило, отлично было видно, сколько неуверенны движения чамбула: так ведут себя дикие звери, почуявшие опасность. Наполовину обогнув кустарник, ордынцы ускорили шаг и помчались галопом. Но, достигнув открытой степи, передние всадники вдруг резко осадили коней, а за ними остановилась вся ватага.
   Они увидели движущийся им навстречу отряд Меллеховича.
   Тогда, описав полукруг, они кинулись в сторону от зарослей, и тут глазам их представилась целиком вся пшемысльская хоругвь, идущая уже на рысях.
   Теперь ордынцам стало ясно, что их выследили и все хоругви несутся прямо на них. Раздались дикие возгласы, вспыхнуло замешательство. Солдаты, тоже издав громкий клич, припустились во весь опор — равнина так и загудела от топота копыт. Тогда чамбул мгновенно развернулся в лаву и со всею прытью, на какую были способны кони, помчался к холму, у подножья которого стояли маленький рыцарь и пан Мотовило со своим людьми.
   Разделяющее врагов пространство с пугающей быстротой сокращалось.
   Бася в первую секунду чуть побледнела от волнения, и сердце еще сильней забилось в ее груди, но, видя, что все на нее смотрят, и не заметив ни на одном лице даже тени тревоги, быстро овладела собой. И тут ее внимание полностью поглотила надвигающаяся, точно ураган, орава разбойников. Укоротив поводья, она крепче сжала сабельку; кровь, отхлынув от сердца, снова стремительно бросилась ей в лицо.
   — Молодец! — сказал маленький рыцарь.
   Она только взглянула на него и, раздувая ноздри, шепнула:
   — Скоро мы ударим?
   — Еще рано! — ответил пан Михал.
   А те мчались, мчались, как заяц, чующий за спиною собак. Вот уже не более полуверсты отделяет их от кустарника, уже видны вытянутые вперед конские морды с прижатыми ушами, а над ними скуластые лица, словно приросшие к гривам. Они все ближе и ближе… Слышно, как храпят бахматы; судя по оскаленным пастям и выпученным глазам, у них дух захватывает от бешеной скачки… Володыёвский дает знак, и частокол казацких пищалей наклоняется навстречу врагу.
   — Огонь!
   Грохот, дым — и точно вихрь разметал кучу мякины.
   В мгновение ока ватага с воплем и воем разлетается во все стороны.
   Но тут из гущи зарослей выскакивает маленький рыцарь, а одновременно подкомориева хоругвь и татары Меллеховича, замыкая кольцо, заставляют рассыпавшихся было вражеских всадников снова сбиться в кучу. Тщетно ордынцы поодиночке ищут лазейку, напрасно мечутся, кидаются вправо, влево, вперед, назад — круг уже сомкнут, отчего и они невольно смыкаются все теснее, а вот и подоспевшие хоругви налетают на них, и начинается страшная сеча.