Страница:
– Ничего, – ответил тот.
– Смотрите сами. Саша не стал открывать портфель. Во-первых, он был уверен, что никакой книги не брал, а во-вторых… во-вторых, боялся, вдруг гость снова окажется прав, и беккеровские «Мифы» все-таки отыщутся в «кейсе»? Тогда он, пожалуй, может и с ума сойти. Леонид Юрьевич тщательно вытер руки, отщелкнул замки «кейса», открыл крышку. Улыбнулся:
– Ну конечно. Вот она. Я же сказал, забыли. Саша, приоткрыв от изумления рот, смотрел, как Леонид Юрьевич достает из его «кейса» темный томик беккеровских «Мифов».
– Но я не…
– Просто забыли, – мудро улыбнулся гость. Он убрал книгу в чемоданчик. – Очень вам признателен.
– Да не за что, – растерянно ответил Саша. – Я, право, не знаю, откуда… хм… Леонид Юрьевич не стал слушать.
– Ну что? По котлетке? Пока горяченькие? – спросил он и звонко хлопнул в ладоши.
– Спасибо, что-то не хочется.
– Напрасно, голубчик. Есть надо. Еда не только вкусна, но и полезна. Вы думаете, почему древние так долго жили? Потому что питались хорошо. Леонид Юрьевич свалил котлеты горкой в большую эмалированную миску, начал резать хлеб, а Саша сидел и смотрел на него, раздумывая. Честно говоря, все происходящее здорово напоминало ему тихое помешательство. А что? Очень даже похоже. Может быть, у него «крыша поехала» от долгой и плодотворной работы? Сплошь и рядом случается. Ему бы вызвать милицию, пусть разбираются, что это за «Леонид Юрьевич», кто он такой, откуда взялся, каким образом попали в Сашин «дипломат» беккеровские «Мифы» и откуда у гостя статья, – не фальшивая ведь статья, типографская, – но навалилась дурой апатия. Поверил вдруг Саша, что звонок в милицию ничего не даст. Вместо червонцев в результате окажутся этикетки от «Нарзана». Чертовщина какая-то, ей-Богу.
– Александр Евгеньевич, ну вот это вы уж совсем напрасно, – донесся до него размытый голос гостя.
– Что? – Саша незаметно, под столом, сжал кулак так, что ногти впились в ладонь до боли, до красных полос на коже. – Что напрасно?
– Вот это, – кивнул неопределенно гость, забрасывая в рот здоровенный кусок котлеты. – Ни Черт, ни Бог тут совершенно ни при чем. Отучайтесь вы от этой дурацкой привычки. До добра она вас не доведет, уж поверьте мне на слово. Саша встряхнулся и взглянул на гостя. Быстро взглянул и вдруг… на одно лишь мгновение увидел глаза. Совсем другие глаза. Не те, что видел раньше, а иные – пронзительные, черные, внимательные. И внезапно он понял: человек, сидящий перед ним и с аппетитом поглощающий одну за другой сочные котлеты, совсем не тот дружелюбный простак, за которого себя выдает. Маска простака скрывала настоящего гостя. Настоящего! А настоящего-то Саша еще и не видел. Он внутри этой человекообразной скорлупы. Прячется там до времени, отпуская укоризненные замечания насчет… одним словом, насчет потусторонних сил.
– Правильно, – похвалил Леонид Юрьевич. – И не надо упоминать их.
– Вы умеете читать мысли? – спросил Саша и помрачнел.
– Да ну, будет вам глупости-то говорить, Александр Евгеньевич, – махнул рукой гость. – Я мог бы, конечно, вам соврать для пущего эффекта, но не стану. Вы же все время губами шевелите. При соответствующем навыке прочесть несложно. – Он усмехнулся. – Где вы видели, чтобы кто-то читал чужие мысли? Психологи хорошие были, да, но все они работали с рефлекторными движениями, вроде вашего движения губ. Не с мыслями. Вольф Мессинг, например. А мысли… нет. Да и скучно это.
– Что?
– Мысли читать.
– Почему же?
– Так ведь люди в основном думают об одном и том же.
– А вам откуда это известно? – грубовато буркнул Саша. – Если вы мысли не читаете?
– Зато я хорошо разбираюсь в людях, любезнейший Александр Евгеньевич, – усмехнулся гость. – Я столько людей разных за свою жизнь перевидал – не сосчитать! – Он снова обреченно махнул рукой. – И почти все они, если копнуть поглубже да шелуху сдуть, хотели одного и того же. Почитайте Карнеги. Весьма неплохие исследования по психологии побудительных мотивов. Что движет человеком? Самолюбие. Власть, слава, богатство.
– Любовь забыли упомянуть, – напомнил Саша.
– Не-ет, – покачал головой Леонид Юрьевич. – Почему же забыл? Ничего я не забыл. Ради любви человек способен умереть. И только.
– Не так уж и мало.
– Ерунда, – поморщился гость. – Умереть – что может быть проще? Р-раз – и нет тебя. От всех убежал, всех перехитрил, всех обманул. В один миг избавился от земных проблем. Что же в этом плохого, хотел бы я знать? Жить гораздо, гораздо сложнее. Уж кому, как не вам, знать об этом.
– А я-то тут при чем?
– Как знать, как знать, Александр Евгеньевич, – тонко и загадочно улыбнулся гость. Неприятно как-то он это сказал. Слишком многозначительно.
– Боюсь, что я не совсем понимаю, – растерялся Саша.
– Поймете немного попозже, – пообещал Леонид Юрьевич. – Что же касается предмета нашего разговора… Назовите мне хоть что-нибудь, созданное во имя любви и прошедшее через века. Ничего вы не сможете назвать.
– Ну почему? – начал было Саша.
– Да потому, что ничего и нет, – быстро перебил Леонид Юрьевич. – И не говорите глупостей, я же просил. У нас ведь как: один скажет, а все повторяют. Думаете, им кажется, будто этот «один» прав? Ничего подобного. Просто слова понравились. Красиво. Что такое любовь с точки зрения психологии? Тривиальная психологическая зависимость, возникающая на почве тяги к геометрически правильному строению черепа. – Леонид Юрьевич препарировал любовь с ловкостью заправского прозектора. – «Завтрак в постель», «на руках носить»… Ужас. Крепостничество какое-то.
– Одни любят полненьких, другие худых, третьи еще каких-то, – мрачно сказал Саша. – При чем здесь геометрия?
– Александр Евгеньевич, голубчик, люди-то разные, – всплеснул руками Леонид Юрьевич. – Одним нравится круг, другим – овал, третьим – треугольник. Отсюда и тяга к различным формам, лишь подтверждающая геометрию. С природой, знаете ли, не поспоришь. А в остальном… Спросите влюбленного: «Что ты чувствуешь?» Думаете, скажет что-нибудь путное? Ничуть не бывало! Станет талдычить с упорством идиота: «Я ее люблю». Это понятно. Но чувствуешь-то что? – Леонид Юрьевич поднял обе руки. – Не скажет. Не потому, что не хочет, а потому, что не может. Нечего ему сказать. – Он усмехнулся, и Саше показалось, что промелькнуло в усмешке лукавство, смешанное с любопытством. – Нет, как разрушительная сила любовь вовсе не плоха, кто спорит. Но как созидательная – никуда не годится.
– Сонеты, – ответил Саша запоздало. – Они прошли через века. Стихи. Картины. Музыка.
– Музыка, сонеты… Да, действительно, прошли. Но прочтите мне на память какой-нибудь из сонетов Петрарки? Или того же Шекспира? Продекламируйте любовную поэзию Вийона? Не можете. Но даже если бы смогли и вас услышал бы автор, то он бы сказал, что вы – бесчувственный чурбан. А знаете почему?
– И почему же? – хмуро поинтересовался Саша.
– Да потому, что вам чужая любовь без надобности, – охотно объяснил Леонид Юрьевич. – С вас достаточно и своей. Той же Танечки. Или, допустим, красивой девушки, встреченной на улице или в метро. Они для вас куда важнее шекспировских рифм. А сонеты… Одни издают, другие покупают. В основном для блезира. Но практической пользы – никакой. Картины? Красиво, не стану возражать. Еще забавно. Король Франциск Первый заплатил за «Мону Лизу» четыре тысячи золотых флоринов. Ни много ни мало – пятнадцать с половиной килограммов золота. А мы прикрываем ею сальные пятна на обоях. Вот вам и вся практическая польза. Однако не думаю, что великий Леонардо мечтал именно об этом, когда писал портрет Констанции «Джоконды» де Авалос.
– Картины, музыка и стихи – это духовная пища, – возразил Саша. – Красота в любой форме делает человека лучше, добрее.
– Или злее. Вы ведь не станете отрицать, что другой человек, плеснувший на «Данаю» кислотой, действовал отнюдь не во имя добра или красоты?
– В газетах писали: это сделал параноик.
– А вы верите всему, что пишут газеты?
– Э-э-э…
– Он не параноик. Причем далеко не параноик, – усмехнулся Леонид Юрьевич. – Красота, суть любовь, питает души, порождая в одних тягу к добру, но в других – раздражение, стремление к злу и уничтожению этой самой красоты. Вы согласны?
– Наверное.
– Отлично, – Леонид Юрьевич улыбнулся таинственно. – Вот мы и подобрались к самому главному. К Душе. Превосходно. Значит, человек любит не разумом, а Душой. Я правильно вас понимаю?
– Правильно. Честно говоря, Саша не был полностью уверен в правильности данного утверждения, но за неимением лучшего аргумента в споре…
– Во всяком случае, вы признали то, что Душа существует. Это уже неплохо. Душа – как основа мироздания. Как скрытый движитель всех человеческих поступков и помыслов. Душа и все, что с ней связано. В глобальном аспекте. Ведь именно этот аспект вас сегодня особенно тревожит? Выражаясь вашим собственным языком: роль Души в формировании Добра и Зла и ее влияние на будущее человечества. Правильно? Саша внимательно посмотрел на гостя, а тот деловито собрал посуду и отнес в мойку. Затем присел и не без любопытства уставился на Сашу.
– Кто вы такой и что вам нужно? – спросил наконец Саша. – Только не надо морочить мне голову.
– Так я и не пытаюсь вам ее морочить, Александр Евгеньевич, – снова всплеснул руками гость.
– Вы не ответили на мой вопрос. Кто вы и что вам от меня нужно?
Книга?
Леонид Юрьевич вздохнул, качнул головой, сказал грустно:
– При чем здесь книга… – Он взял сигарету, покрутил в пальцах, понюхал, затем произнес абсолютно серьезно: – Какой мне смысл забирать ее у вас после того, как я же вам ее отдал?
– Вы?
– Конечно. Человек, который продал вам «Благовествование»… одним словом, это мой помощник.
– Да? – упрямо, но с ехидцей спросил Саша. – Ну теперь я, наверное, должен вам ее вернуть?
– Нет. Наоборот. Вы никому не должны отдавать эту книгу. Никому! В том числе и самым близким друзьям.
– Почему?
– Прочтите – и сразу все поймете.
– Я не о книге, я о друзьях.
– Друзья часто превращаются во врагов. И только вы сами никогда не сможете себя предать.
– Я не люблю, когда говорят загадками.
– А это не загадка, – шевельнул бровью Леонид Юрьевич, стряхивая пепел. – Это совет.
– Может быть, вы все-таки объясните мне, что такого необычного в этой книге?
– Она сама, – ответил Леонид Юрьевич.
– Обычная Библия.
– Необычная, – гость снова стряхнул пепел. – В том-то и дело.
– Разве что в полярности оценок…
– Так ведь в оценках весь смысл, – усмехнулся Леонид Юрьевич. – Читайте. Когда прочтете, вам будет легче понять и предугадать следующие шаги вашего врага.
– Моего врага? – Саша усмехнулся саркастически. – У меня нет врагов.
– Ошибаетесь. У вас есть враги.
– Я пока что-то не заметил ни одного.
– Вот именно, – кивнул Леонид Юрьевич, давя сигарету в пепельнице. – Пока! Скоро заметите. Кстати, что он вам рассказал?
– Кто?
– Мой оппонент. – Гость наклонился вперед, чернота его глаз внезапно обожгла Сашу вселенским холодом. В них больше не было ничего. Ни веселости, ни печали. Только пустота, лишенная какого бы то ни было выражения. – Вы ведь навещали его сегодня? Что он вам рассказал?
– Вы имеете в виду…
– Человека, которого вы называете Потрошителем.
– Он рассказал мне свою историю, – помедлив, ответил Саша. – Точнее, историю из «Благовествования», выдавая ее за свою.
– Угу, я так и думал. – Леонид Юрьевич кивнул без тени иронии. – И наверное, этот человек сказал вам, что он – уничтожитель Зла? Не правда ли?
– Нет. Он сказал, что помогает этому… уничтожителю. Гончему. Или Гилгулу. Так он называл это.
– Ну да, конечно. Гончему. И вы ему поверили?
– Слушайте, я не собираюсь отвечать на ваши вопросы… Эта информация не подлежит…
– Вам придется ответить, – твердо перебил его гость. – От этого слишком многое зависит. Вы ему поверили? Саша хотел было возмутиться, решительно вскочить, может быть, даже выкинуть незваного гостя вон, но вместо этого лишь отрицательно покачал головой.
– Хорошо, – с облегчением откинулся на спинку стула Леонид Юрьевич. – Очень хорошо. Потому что он вам соврал. – Саша тускло улыбнулся. Он тоже почувствовал облегчение. Нашелся человек, ответивший на вопрос, мучивший не только его, Сашу, но и Костю, и остальную следственную бригаду тоже. – Он соврал, – повторил гость и придвинулся ближе. Его черные пустые глаза заслонили свет. Голос Леонида Юрьевича стал громким, перекрывающим все звуки мира. Саша ощутил, что не может пошевелиться. И что отвести взгляд не может тоже. – И не только вам! – вплыл в его мозг голос гостя. – Он многим врал. Этот человек – не Гончий. Гончий – вы. А тот, с кем вы сегодня говорили, – Предвестник Зла!
14 апреля, утро. Свидетельство «Бой был страшен. Звон мечей, глухие удары боевых молотов, топот и ржание лошадей, крики ярости и стоны умирающих. В этой дикой сече никто не разбирал, где свои, где чужие. Здесь и не осталось своих и чужих. Осталась только задача – выжить. Мечи выписывали кроваво-серебристые круги, рубя человеческую плоть и кожаные доспехи. Красная медь лат покрывалась бурой кровью и серой пылью. Передние ряды воинов падали под ударами чужих мечей, под камнями пращников или пронзенные пиками и дротиками. Их место тут же занимали новые. Темные тучи тростниковых стрел с жутким шелестом взмывали в воздух, чтобы через несколько секунд обрушиться вниз смертоносным дождем. Медные жала сверкали в лучах солнца, словно кровавые градины. Хрипели и ржали умирающие лошади, мычали быки, с треском переворачивались колесницы. Звучно кричали верблюды, валясь на землю под ударами копий. Мертвые падали под ноги живым, и те поднялись уже на высоту пяти локтей. Сандалии пехотинцев скользили по телам, и приходилось проявлять чудеса ловкости, чтобы только удержаться на ногах, потому что падение означало неминуемую и страшную смерть. Земля пропиталась кровью на два локтя, а трава приобрела оттенок песка на закате. Оступались и опрокидывались кони, давя пеших воинов. Аннон подал знак. И аммонитянский вестник проскакал до стен Раббата. И сигнальщик Адраазара‹Адраазар – арамей, царь Сувы, сын царя Рехова.›, установленный на охранной башне, поджег костер, подавая сигнал к наступлению двум свежим легионам Това, скрывающимся до времени в предгорье, за финиковыми рощами. Они должны были ударить с флангов, взяв в котел измотанные остатки корпусов Иоава и Авессы‹$FИегудейское войско формировалось аналогично древнеримскому. Оно состояло из пяти военных корпусов, численностью около 60 тысяч воинов в каждом. Каждый корпус делился на легионы (по 6 тысяч человек), легионы на кентурии, или когорты (по 500 – 600 человек), кентурии на манипулы (по 50 – 60 человек). Ополчение делилось на отряды, численностью 24 тысячи человек в каждом. При Царе Давиде общая численность израильской армии, включая ополченцев, достигала 288 тысяч воинов. Элиту составляла когорта избранных наемников (хрети м плеви), включавшая в себя 600 соратников Давида со времен его скитаний.›. Густой темно-серый дым от свежесрезанных пальмовых ветвей поднимался в истекающее кровью заката небо, но товских воинов все не было. Тогда-то Аннон и понял, что проиграл.
– Предательство! – закричал тысяченачальник. Он поднял меч, на клинке которого повисли бурые капли, и тяжелые пехотинцы охранной когорты, дерущиеся бок о бок со своим Царем, сомкнулись вокруг Аннона плотным кольцом, поднимая обитые кожей и медью щиты, отсекая своего Господина от иегудейских легионеров. – К городу!
– Нет! – хриплый крик Аннона раскатился над равниной, перекрывая звон мечей. Он знал, в чем их спасение. Не в отступлении. Во всяком случае, не сейчас. И аммонитяне, те, кто еще оставался в живых, потные, окровавленные и грязные, рванулись вперед, прорывая строй авесской пехоты. И заполыхал второй сигнальный костер. И ударили со стен Раббата стрелки, накрыв конницу Иоава облаком стрел. Уцелевшие легионеры Адраазара получили возможность отойти и соединиться с пехотой аммонитян. И пробилась к ним сильно поредевшая моавитянская конница. Под прикрытием стрелков арамеям даже удалось перегруппироваться, приняв подобие боевого построения. Теперь иегудеи оказались в невыгодном положении. Из восьми отборных легионов у них уцелели от силы четыре. При этом воины Иоава были вынуждены биться с теснившими их легионерами Рехова и когортами Разона, а жалкие остатки корпуса Авессы‹Иоав – главный военачальник израильской армии при царе Давиде. Авесса – брат Иоава и его первый помощник. По Библии (2-я книга Царств. Глава 10. Стих 9-10.), перед боем с аммонитянами и арамеями Иоав разделил свое войско, поручив командование одной из частей Авессе. Разон – один из старших военачальников Адраазара.› стояли против пехоты и конницы Адраазара, соединившихся с аммонитянами и моавитянами. В это мгновение Аннон поверил: еще немного отваги и храбрости – и израильтяне дрогнут. У него появилась надежда, что в этот раз Ангел ошибся в страшном пророчестве. Они разобьют иегудеев. А после Адраазар призовет два свежих корпуса Совака, и они вместе придут под стены Иевус-Селима. И все наконец закончится. Через секунду до него донесся боевой клич. Парируя удар за ударом, стараясь защитить себя и коня, Аннон обернулся, чтобы увидеть на западе дым сигнального костра израильтян. И это было странно, потому что его разведчики, тайно сопровождавшие иегудейские корпусы на всем пути от Иордана до Раббата, донесли, что Иоав не оставил в резерве даже когорты легких пехотинцев. Откуда же он ждал подкрепления? Но уже покатилась с предгорья Галаада человеческая река. Темные фигуры останавливались у подножья, принимая боевой порядок. И отступили уцелевшие иегудейские легионеры. И остановился бой. Адраазар опустил дымящийся меч, отбросил за спину пропитавшийся кровью плащ, и тот влажно шлепнул о медную чешую лат. Он поднял черное от крови и пыли лицо, вгляделся и сказал сипло, задыхаясь, скаля белые зубы в гримасе бессильной ярости и отчаяния:
– Легионеры Това. – И, обернувшись, страшно выкрикнул сорванной глоткой: – К атаке! А свежие пехотинцы Това уже бежали по равнине, ударяя мечами и копьями о щиты и крича: «Цваот Га-Шем! Веийрду!» И впереди широкой полосой, отблескивая алой закатной медью, шла конница. Шатающиеся от усталости пикейщики и копьеносцы Адраазара и Аннона выстроились в линию, подняв оружие, но было их слишком мало и были они уже слишком слабы, чтобы погасить атаку двух полных легионов. Даже поддержка стрелков и моавитянской пехоты, отважно вставшей в линию наравне с копьеносцами, не могла исправить положения. Через несколько секунд все они были сметены конницей Това. За считанные минуты арамеи, аммонитяне и моавитяне потеряли воинов больше, чем за всю битву.
– К городу! Пробивайтесь к городу!!! – кричал Аннон, ожесточенно рубя мечом направо и налево. В этот момент он понял, что проиграл окончательно. Дэефет купил не предательство легионов Това. Царь Иегудейский купил жизнь своего врага».
08 часов 17 минут Это было как взрыв. Словно что-то толкнуло его изнутри. Он сел, еще окончательно не проснувшись. Перед глазами плыл жемчужный свет, свитый в тугой жгут безвременья. Саша в нем задыхался. Он еще чувствовал тяжесть меча в скользкой от крови руке, ощущал обод шлема на голове, плотный охват латных ремней на плечах и наколенников на голенях и жуткий огонь в ступнях, с которых вымокший кровью, подобный наждаку песок содрал кожу. И жила еще тупая ноющая боль в усталых мышцах. Одним словом, чувствовал себя Саша совершенно разбитым. Он посмотрел в потолок. Постепенно пришли воспоминания ночи. «Сон, – подумалось ему. – Все сон. Но какой правдоподобный-то. Леонид Юрьевич словно все еще сидел здесь, в кухне. Или…» Саша оторвал голову от подушки. Нет, тихо. Значит, все-таки сон. Бывает. Иногда начитаешься на ночь всякого, и снится потом… Он кряхтя скинул ноги с кровати, выдохнул через оттопыренную нижнюю губу. Это не принесло облегчения. Саша выключил торшер, повернул голову и мутно вгляделся в циферблат электронных часов. Начало девятого. Слава Богу, ему не нужно сегодня на работу. И сразу вспомнил о том, что договорился с Костей поехать в «Ленинку». Надо проверить, не был ли записан в ней Потрошитель и не имел ли он доступа к библиотечному экземпляру «Благовествования». Правда, Андрей сказал, что книга в спецхране, но сейчас такое время, что ни в чем нельзя быть уверенным. Может быть, микрофильм сделали ему на заказ. Или копию на лазерный диск. Или еще что-нибудь. Саша огляделся. Книги не было. Чтоб тебя… Где? Он ощутил приближающуюся панику. Где?!! Ну где же? Он ведь заснул с ней в руках! Сразу и резкость в глазах навелась, и легкость в теле появилась необыкновенная. Саша отшвырнул подушку, сдернул пустой пододеяльник. Вот. Вот она, родимая, здесь. Схватил книгу, с силой сжал в пальцах, словно кто-то хотел отобрать ее. Даже умываться Саша пошел, положив «мраморный» фолиант на журнальный столик и прижав ладонью, будто для памяти. Умылся, почистил зубы, направился в кухню и там, уже без всякого внутреннего волнения, открыл холодильник. Миска с котлетами стояла на верхней полке. Саша застыл, как стоял, полусогнувшись. Значит, это был не сон. Приходил все-таки Леонид Юрьевич, Ангел. Саша зажмурился, затем открыл глаза. Миска не исчезала. А может быть, он все еще спит? Спит и видит во сне, что проснулся? Саша ущипнул себя за предплечье и скривился от боли. Нет, не сон. Та-ак. Попробуем сообразить, зачем приходил Леонид Юрьевич? Поджарить котлет, поболтать за жизнь? Ерунда. То, что ночной визитер – не вор, тоже ясно. «Благовествование», во всяком случае, он оставил. Но не воспринимать же всерьез весь этот треп об Ангеле и Предвестнике Зла. Ангел, ночами подрабатывающий на Земле жаркой котлет? Смешно. Тогда что? Надо будет у Кости спросить. Может быть, подскажет какой-нибудь вид преступления, когда приходят среди ночи, готовят, а потом уходят, так ничего и не взяв. Саша ткнул в котлету пальцем. Нормальная котлета. Холодная. Он решительно отрезал два толстых ломтя хлеба, обстоятельно намазал их маслом и не без ехидства шлепнул сверху пару широких котлетин. Смешно, но именно поедание котлет стало для него актом окончательного признания, что Леонид Юрьевич действительно сидел в этой кухне вчера ночью. Налив в большую чашку горячего кофе, Саша откусил от бутерброда. Смачно откусил, широко, с душой. Ничего, вкусно. Принялся жевать, разглядывая в окно голые тополя, березы, машины, продрогшего кота у подъезда и соседей, бодрой армейской рысью бегущих к автобусной остановке. Вышел во двор сине-рыжий, дородный, вечно поддавший дворник. Фигура колоритная и по-своему даже обаятельная. Постоял, слегка покачиваясь, приноравливаясь к пьяной гибкости метлы, и взялся за работу. С ожесточением взялся, словно каждый клок сырого рыхлого снега был его личным «кровником». Он мел и время от времени срывал приветливо плоскую, как тарелка, серую кепчонку, здороваясь с жильцами «своего» дома. Наблюдая за битвой дворника с зимой, Саша размышлял о первоочередных делах на сегодня. Во-первых, раз уж все равно встречаются у заветного домика на Петровке, надо зайти к Косте, просмотреть материалы, собранные на Потрошителя, и заодно уж попросить выяснить насчет Леонида Юрьевича Далуия. Фамилия редкая. Косте не составит труда получить соответствующую справку. Втравил, пусть теперь отрабатывает. Затем в «Ленинку». Хорошо бы еще пообщаться со специалистом-книговедом. Узнать, есть ли в мифологии что-то о Гончем. «И вот еще, – думал Саша, отправляя в рот последки второго бутерброда и вытирая жирные пальцы бумажным полотенцем. – Надо навестить врача. Того самого, который первым беседовал с Потрошителем. Узнать, чего же он так испугался. Может, убийца показал ему «взгляд василиска»? Кстати, интересная штука, надо будет попробовать как-нибудь. Но перед зеркалом и непременно в одиночестве. А то еще решат, что у него на почве долгого общения с клиентурой случился в головушке маленький сдвиг». Быстрый взгляд на часы. Пятнадцать минут девятого. Пора. Лучше подъехать пораньше. Формально появится причина зайти, посмотреть материалы на Потрошителя. А то ведь Костя еще заставит сперва ехать в библиотеку, а потом возвращаться на Петровку. С него станется. Саша прошел в комнату, оделся, взял со столика книгу и бережно положил в пакет. Сверху кинул запечатанную пачку сигарет, а открытую сунул в карман вместе с зажигалкой. В прихожей натянул пальто, туфли и охнул от боли. Ну да, стер же песком кожу, стер, до кровавых рубцов. Снова стащил туфли, носки и внимательно, покряхтывая от усердия и выворачивая ступни, осмотрел ноги. Никаких рубцов. Даже потертостей нет. Странно. Снова обулся. Но больно ведь. Нет, серьезно, больно. Ладно. Не сидеть же теперь целый день дома. А если завтра ему приснится, как Дэефет отрубает Аннону голову, помереть прикажете? Смешно же! Да, смешно. Но больно. Он не без труда выполз из квартиры, запер дверь на все замки. Старательно подергал ручку. Заперто. Точно, заперто. Пошел вниз по лестнице, морщась на каждом шагу от неприятной, хотя и негромкой боли в ступнях. На улице постоял с минуту, поеживаясь под порывами прохладного ветра. Дворник, отхвативший у погоды уже половину двора, торопливо сорвал кепку и поклонился почтительно. Знает, что скоро придет. Тот, кто каждый день выпивает от пятисот эмгэ до литра, рано или поздно приходит к Саше. Или к кому-нибудь из его коллег. Или отправляется в куда менее приятное, хотя и более спокойное местечко. Саша тоже наклонил уважительно голову, улыбнулся. Пошел через двор, прихрамывая. В автобусе ему уступил место юноша раннего пионерского возраста. Правда, сперва наступил на ногу и увидел перекошенное страданием лицо. Все-таки иногда сесть бывает очень приятно. Сидящий человек – символ исключительности. Из общества. Все стоят, он сидит, кулацкая морда. Значит, есть в нем что-то эдакое. Что-то такое, чего нет в других, стоящих. Например, инвалидность. Или наглость безграничная. В любом случае, стоящие сидящего ненавидят искренне, всей душой. Через турникет проходил, как наркокурьер через таможенный контроль, медленно и осторожно. Под подозрительным взглядом эскалаторной хранительницы доплюхал до чудо-лестницы и спустился на платформу. Путь от дома до Костиной работы плавно превращался из просто пути в дорогу страданий. И ничего бы еще переполненная подземка – все-таки жил на конечной, удалось «застолбить» место в самом уголке, где пассажиров поменьше, – но вот отрезок от метро до Петровки, – это уж будьте любезны. Сперва туфли напоминали вериги, потом волчьи капканы, в конце – знаменитые «испанские сапожки». У проходной Петровки Саша уже готов был разрыдаться от боли и рухнуть пластом прямо на асфальт, вопия: «Ни шагу больше!» И, если уж честно, что-то стало ему страшновато. Правда, страшно. А не сошел ли он с ума? Ноги-то, натертые в приснившемся бою, болят. Постучав по стеклу проходной, привалился к стене взмокшей спиной, перевел дыхание. Суровый лейтенант выглянул из будки, увидел бледного Сашу, поинтересовался:
– Смотрите сами. Саша не стал открывать портфель. Во-первых, он был уверен, что никакой книги не брал, а во-вторых… во-вторых, боялся, вдруг гость снова окажется прав, и беккеровские «Мифы» все-таки отыщутся в «кейсе»? Тогда он, пожалуй, может и с ума сойти. Леонид Юрьевич тщательно вытер руки, отщелкнул замки «кейса», открыл крышку. Улыбнулся:
– Ну конечно. Вот она. Я же сказал, забыли. Саша, приоткрыв от изумления рот, смотрел, как Леонид Юрьевич достает из его «кейса» темный томик беккеровских «Мифов».
– Но я не…
– Просто забыли, – мудро улыбнулся гость. Он убрал книгу в чемоданчик. – Очень вам признателен.
– Да не за что, – растерянно ответил Саша. – Я, право, не знаю, откуда… хм… Леонид Юрьевич не стал слушать.
– Ну что? По котлетке? Пока горяченькие? – спросил он и звонко хлопнул в ладоши.
– Спасибо, что-то не хочется.
– Напрасно, голубчик. Есть надо. Еда не только вкусна, но и полезна. Вы думаете, почему древние так долго жили? Потому что питались хорошо. Леонид Юрьевич свалил котлеты горкой в большую эмалированную миску, начал резать хлеб, а Саша сидел и смотрел на него, раздумывая. Честно говоря, все происходящее здорово напоминало ему тихое помешательство. А что? Очень даже похоже. Может быть, у него «крыша поехала» от долгой и плодотворной работы? Сплошь и рядом случается. Ему бы вызвать милицию, пусть разбираются, что это за «Леонид Юрьевич», кто он такой, откуда взялся, каким образом попали в Сашин «дипломат» беккеровские «Мифы» и откуда у гостя статья, – не фальшивая ведь статья, типографская, – но навалилась дурой апатия. Поверил вдруг Саша, что звонок в милицию ничего не даст. Вместо червонцев в результате окажутся этикетки от «Нарзана». Чертовщина какая-то, ей-Богу.
– Александр Евгеньевич, ну вот это вы уж совсем напрасно, – донесся до него размытый голос гостя.
– Что? – Саша незаметно, под столом, сжал кулак так, что ногти впились в ладонь до боли, до красных полос на коже. – Что напрасно?
– Вот это, – кивнул неопределенно гость, забрасывая в рот здоровенный кусок котлеты. – Ни Черт, ни Бог тут совершенно ни при чем. Отучайтесь вы от этой дурацкой привычки. До добра она вас не доведет, уж поверьте мне на слово. Саша встряхнулся и взглянул на гостя. Быстро взглянул и вдруг… на одно лишь мгновение увидел глаза. Совсем другие глаза. Не те, что видел раньше, а иные – пронзительные, черные, внимательные. И внезапно он понял: человек, сидящий перед ним и с аппетитом поглощающий одну за другой сочные котлеты, совсем не тот дружелюбный простак, за которого себя выдает. Маска простака скрывала настоящего гостя. Настоящего! А настоящего-то Саша еще и не видел. Он внутри этой человекообразной скорлупы. Прячется там до времени, отпуская укоризненные замечания насчет… одним словом, насчет потусторонних сил.
– Правильно, – похвалил Леонид Юрьевич. – И не надо упоминать их.
– Вы умеете читать мысли? – спросил Саша и помрачнел.
– Да ну, будет вам глупости-то говорить, Александр Евгеньевич, – махнул рукой гость. – Я мог бы, конечно, вам соврать для пущего эффекта, но не стану. Вы же все время губами шевелите. При соответствующем навыке прочесть несложно. – Он усмехнулся. – Где вы видели, чтобы кто-то читал чужие мысли? Психологи хорошие были, да, но все они работали с рефлекторными движениями, вроде вашего движения губ. Не с мыслями. Вольф Мессинг, например. А мысли… нет. Да и скучно это.
– Что?
– Мысли читать.
– Почему же?
– Так ведь люди в основном думают об одном и том же.
– А вам откуда это известно? – грубовато буркнул Саша. – Если вы мысли не читаете?
– Зато я хорошо разбираюсь в людях, любезнейший Александр Евгеньевич, – усмехнулся гость. – Я столько людей разных за свою жизнь перевидал – не сосчитать! – Он снова обреченно махнул рукой. – И почти все они, если копнуть поглубже да шелуху сдуть, хотели одного и того же. Почитайте Карнеги. Весьма неплохие исследования по психологии побудительных мотивов. Что движет человеком? Самолюбие. Власть, слава, богатство.
– Любовь забыли упомянуть, – напомнил Саша.
– Не-ет, – покачал головой Леонид Юрьевич. – Почему же забыл? Ничего я не забыл. Ради любви человек способен умереть. И только.
– Не так уж и мало.
– Ерунда, – поморщился гость. – Умереть – что может быть проще? Р-раз – и нет тебя. От всех убежал, всех перехитрил, всех обманул. В один миг избавился от земных проблем. Что же в этом плохого, хотел бы я знать? Жить гораздо, гораздо сложнее. Уж кому, как не вам, знать об этом.
– А я-то тут при чем?
– Как знать, как знать, Александр Евгеньевич, – тонко и загадочно улыбнулся гость. Неприятно как-то он это сказал. Слишком многозначительно.
– Боюсь, что я не совсем понимаю, – растерялся Саша.
– Поймете немного попозже, – пообещал Леонид Юрьевич. – Что же касается предмета нашего разговора… Назовите мне хоть что-нибудь, созданное во имя любви и прошедшее через века. Ничего вы не сможете назвать.
– Ну почему? – начал было Саша.
– Да потому, что ничего и нет, – быстро перебил Леонид Юрьевич. – И не говорите глупостей, я же просил. У нас ведь как: один скажет, а все повторяют. Думаете, им кажется, будто этот «один» прав? Ничего подобного. Просто слова понравились. Красиво. Что такое любовь с точки зрения психологии? Тривиальная психологическая зависимость, возникающая на почве тяги к геометрически правильному строению черепа. – Леонид Юрьевич препарировал любовь с ловкостью заправского прозектора. – «Завтрак в постель», «на руках носить»… Ужас. Крепостничество какое-то.
– Одни любят полненьких, другие худых, третьи еще каких-то, – мрачно сказал Саша. – При чем здесь геометрия?
– Александр Евгеньевич, голубчик, люди-то разные, – всплеснул руками Леонид Юрьевич. – Одним нравится круг, другим – овал, третьим – треугольник. Отсюда и тяга к различным формам, лишь подтверждающая геометрию. С природой, знаете ли, не поспоришь. А в остальном… Спросите влюбленного: «Что ты чувствуешь?» Думаете, скажет что-нибудь путное? Ничуть не бывало! Станет талдычить с упорством идиота: «Я ее люблю». Это понятно. Но чувствуешь-то что? – Леонид Юрьевич поднял обе руки. – Не скажет. Не потому, что не хочет, а потому, что не может. Нечего ему сказать. – Он усмехнулся, и Саше показалось, что промелькнуло в усмешке лукавство, смешанное с любопытством. – Нет, как разрушительная сила любовь вовсе не плоха, кто спорит. Но как созидательная – никуда не годится.
– Сонеты, – ответил Саша запоздало. – Они прошли через века. Стихи. Картины. Музыка.
– Музыка, сонеты… Да, действительно, прошли. Но прочтите мне на память какой-нибудь из сонетов Петрарки? Или того же Шекспира? Продекламируйте любовную поэзию Вийона? Не можете. Но даже если бы смогли и вас услышал бы автор, то он бы сказал, что вы – бесчувственный чурбан. А знаете почему?
– И почему же? – хмуро поинтересовался Саша.
– Да потому, что вам чужая любовь без надобности, – охотно объяснил Леонид Юрьевич. – С вас достаточно и своей. Той же Танечки. Или, допустим, красивой девушки, встреченной на улице или в метро. Они для вас куда важнее шекспировских рифм. А сонеты… Одни издают, другие покупают. В основном для блезира. Но практической пользы – никакой. Картины? Красиво, не стану возражать. Еще забавно. Король Франциск Первый заплатил за «Мону Лизу» четыре тысячи золотых флоринов. Ни много ни мало – пятнадцать с половиной килограммов золота. А мы прикрываем ею сальные пятна на обоях. Вот вам и вся практическая польза. Однако не думаю, что великий Леонардо мечтал именно об этом, когда писал портрет Констанции «Джоконды» де Авалос.
– Картины, музыка и стихи – это духовная пища, – возразил Саша. – Красота в любой форме делает человека лучше, добрее.
– Или злее. Вы ведь не станете отрицать, что другой человек, плеснувший на «Данаю» кислотой, действовал отнюдь не во имя добра или красоты?
– В газетах писали: это сделал параноик.
– А вы верите всему, что пишут газеты?
– Э-э-э…
– Он не параноик. Причем далеко не параноик, – усмехнулся Леонид Юрьевич. – Красота, суть любовь, питает души, порождая в одних тягу к добру, но в других – раздражение, стремление к злу и уничтожению этой самой красоты. Вы согласны?
– Наверное.
– Отлично, – Леонид Юрьевич улыбнулся таинственно. – Вот мы и подобрались к самому главному. К Душе. Превосходно. Значит, человек любит не разумом, а Душой. Я правильно вас понимаю?
– Правильно. Честно говоря, Саша не был полностью уверен в правильности данного утверждения, но за неимением лучшего аргумента в споре…
– Во всяком случае, вы признали то, что Душа существует. Это уже неплохо. Душа – как основа мироздания. Как скрытый движитель всех человеческих поступков и помыслов. Душа и все, что с ней связано. В глобальном аспекте. Ведь именно этот аспект вас сегодня особенно тревожит? Выражаясь вашим собственным языком: роль Души в формировании Добра и Зла и ее влияние на будущее человечества. Правильно? Саша внимательно посмотрел на гостя, а тот деловито собрал посуду и отнес в мойку. Затем присел и не без любопытства уставился на Сашу.
– Кто вы такой и что вам нужно? – спросил наконец Саша. – Только не надо морочить мне голову.
– Так я и не пытаюсь вам ее морочить, Александр Евгеньевич, – снова всплеснул руками гость.
– Вы не ответили на мой вопрос. Кто вы и что вам от меня нужно?
Книга?
Леонид Юрьевич вздохнул, качнул головой, сказал грустно:
– При чем здесь книга… – Он взял сигарету, покрутил в пальцах, понюхал, затем произнес абсолютно серьезно: – Какой мне смысл забирать ее у вас после того, как я же вам ее отдал?
– Вы?
– Конечно. Человек, который продал вам «Благовествование»… одним словом, это мой помощник.
– Да? – упрямо, но с ехидцей спросил Саша. – Ну теперь я, наверное, должен вам ее вернуть?
– Нет. Наоборот. Вы никому не должны отдавать эту книгу. Никому! В том числе и самым близким друзьям.
– Почему?
– Прочтите – и сразу все поймете.
– Я не о книге, я о друзьях.
– Друзья часто превращаются во врагов. И только вы сами никогда не сможете себя предать.
– Я не люблю, когда говорят загадками.
– А это не загадка, – шевельнул бровью Леонид Юрьевич, стряхивая пепел. – Это совет.
– Может быть, вы все-таки объясните мне, что такого необычного в этой книге?
– Она сама, – ответил Леонид Юрьевич.
– Обычная Библия.
– Необычная, – гость снова стряхнул пепел. – В том-то и дело.
– Разве что в полярности оценок…
– Так ведь в оценках весь смысл, – усмехнулся Леонид Юрьевич. – Читайте. Когда прочтете, вам будет легче понять и предугадать следующие шаги вашего врага.
– Моего врага? – Саша усмехнулся саркастически. – У меня нет врагов.
– Ошибаетесь. У вас есть враги.
– Я пока что-то не заметил ни одного.
– Вот именно, – кивнул Леонид Юрьевич, давя сигарету в пепельнице. – Пока! Скоро заметите. Кстати, что он вам рассказал?
– Кто?
– Мой оппонент. – Гость наклонился вперед, чернота его глаз внезапно обожгла Сашу вселенским холодом. В них больше не было ничего. Ни веселости, ни печали. Только пустота, лишенная какого бы то ни было выражения. – Вы ведь навещали его сегодня? Что он вам рассказал?
– Вы имеете в виду…
– Человека, которого вы называете Потрошителем.
– Он рассказал мне свою историю, – помедлив, ответил Саша. – Точнее, историю из «Благовествования», выдавая ее за свою.
– Угу, я так и думал. – Леонид Юрьевич кивнул без тени иронии. – И наверное, этот человек сказал вам, что он – уничтожитель Зла? Не правда ли?
– Нет. Он сказал, что помогает этому… уничтожителю. Гончему. Или Гилгулу. Так он называл это.
– Ну да, конечно. Гончему. И вы ему поверили?
– Слушайте, я не собираюсь отвечать на ваши вопросы… Эта информация не подлежит…
– Вам придется ответить, – твердо перебил его гость. – От этого слишком многое зависит. Вы ему поверили? Саша хотел было возмутиться, решительно вскочить, может быть, даже выкинуть незваного гостя вон, но вместо этого лишь отрицательно покачал головой.
– Хорошо, – с облегчением откинулся на спинку стула Леонид Юрьевич. – Очень хорошо. Потому что он вам соврал. – Саша тускло улыбнулся. Он тоже почувствовал облегчение. Нашелся человек, ответивший на вопрос, мучивший не только его, Сашу, но и Костю, и остальную следственную бригаду тоже. – Он соврал, – повторил гость и придвинулся ближе. Его черные пустые глаза заслонили свет. Голос Леонида Юрьевича стал громким, перекрывающим все звуки мира. Саша ощутил, что не может пошевелиться. И что отвести взгляд не может тоже. – И не только вам! – вплыл в его мозг голос гостя. – Он многим врал. Этот человек – не Гончий. Гончий – вы. А тот, с кем вы сегодня говорили, – Предвестник Зла!
14 апреля, утро. Свидетельство «Бой был страшен. Звон мечей, глухие удары боевых молотов, топот и ржание лошадей, крики ярости и стоны умирающих. В этой дикой сече никто не разбирал, где свои, где чужие. Здесь и не осталось своих и чужих. Осталась только задача – выжить. Мечи выписывали кроваво-серебристые круги, рубя человеческую плоть и кожаные доспехи. Красная медь лат покрывалась бурой кровью и серой пылью. Передние ряды воинов падали под ударами чужих мечей, под камнями пращников или пронзенные пиками и дротиками. Их место тут же занимали новые. Темные тучи тростниковых стрел с жутким шелестом взмывали в воздух, чтобы через несколько секунд обрушиться вниз смертоносным дождем. Медные жала сверкали в лучах солнца, словно кровавые градины. Хрипели и ржали умирающие лошади, мычали быки, с треском переворачивались колесницы. Звучно кричали верблюды, валясь на землю под ударами копий. Мертвые падали под ноги живым, и те поднялись уже на высоту пяти локтей. Сандалии пехотинцев скользили по телам, и приходилось проявлять чудеса ловкости, чтобы только удержаться на ногах, потому что падение означало неминуемую и страшную смерть. Земля пропиталась кровью на два локтя, а трава приобрела оттенок песка на закате. Оступались и опрокидывались кони, давя пеших воинов. Аннон подал знак. И аммонитянский вестник проскакал до стен Раббата. И сигнальщик Адраазара‹Адраазар – арамей, царь Сувы, сын царя Рехова.›, установленный на охранной башне, поджег костер, подавая сигнал к наступлению двум свежим легионам Това, скрывающимся до времени в предгорье, за финиковыми рощами. Они должны были ударить с флангов, взяв в котел измотанные остатки корпусов Иоава и Авессы‹$FИегудейское войско формировалось аналогично древнеримскому. Оно состояло из пяти военных корпусов, численностью около 60 тысяч воинов в каждом. Каждый корпус делился на легионы (по 6 тысяч человек), легионы на кентурии, или когорты (по 500 – 600 человек), кентурии на манипулы (по 50 – 60 человек). Ополчение делилось на отряды, численностью 24 тысячи человек в каждом. При Царе Давиде общая численность израильской армии, включая ополченцев, достигала 288 тысяч воинов. Элиту составляла когорта избранных наемников (хрети м плеви), включавшая в себя 600 соратников Давида со времен его скитаний.›. Густой темно-серый дым от свежесрезанных пальмовых ветвей поднимался в истекающее кровью заката небо, но товских воинов все не было. Тогда-то Аннон и понял, что проиграл.
– Предательство! – закричал тысяченачальник. Он поднял меч, на клинке которого повисли бурые капли, и тяжелые пехотинцы охранной когорты, дерущиеся бок о бок со своим Царем, сомкнулись вокруг Аннона плотным кольцом, поднимая обитые кожей и медью щиты, отсекая своего Господина от иегудейских легионеров. – К городу!
– Нет! – хриплый крик Аннона раскатился над равниной, перекрывая звон мечей. Он знал, в чем их спасение. Не в отступлении. Во всяком случае, не сейчас. И аммонитяне, те, кто еще оставался в живых, потные, окровавленные и грязные, рванулись вперед, прорывая строй авесской пехоты. И заполыхал второй сигнальный костер. И ударили со стен Раббата стрелки, накрыв конницу Иоава облаком стрел. Уцелевшие легионеры Адраазара получили возможность отойти и соединиться с пехотой аммонитян. И пробилась к ним сильно поредевшая моавитянская конница. Под прикрытием стрелков арамеям даже удалось перегруппироваться, приняв подобие боевого построения. Теперь иегудеи оказались в невыгодном положении. Из восьми отборных легионов у них уцелели от силы четыре. При этом воины Иоава были вынуждены биться с теснившими их легионерами Рехова и когортами Разона, а жалкие остатки корпуса Авессы‹Иоав – главный военачальник израильской армии при царе Давиде. Авесса – брат Иоава и его первый помощник. По Библии (2-я книга Царств. Глава 10. Стих 9-10.), перед боем с аммонитянами и арамеями Иоав разделил свое войско, поручив командование одной из частей Авессе. Разон – один из старших военачальников Адраазара.› стояли против пехоты и конницы Адраазара, соединившихся с аммонитянами и моавитянами. В это мгновение Аннон поверил: еще немного отваги и храбрости – и израильтяне дрогнут. У него появилась надежда, что в этот раз Ангел ошибся в страшном пророчестве. Они разобьют иегудеев. А после Адраазар призовет два свежих корпуса Совака, и они вместе придут под стены Иевус-Селима. И все наконец закончится. Через секунду до него донесся боевой клич. Парируя удар за ударом, стараясь защитить себя и коня, Аннон обернулся, чтобы увидеть на западе дым сигнального костра израильтян. И это было странно, потому что его разведчики, тайно сопровождавшие иегудейские корпусы на всем пути от Иордана до Раббата, донесли, что Иоав не оставил в резерве даже когорты легких пехотинцев. Откуда же он ждал подкрепления? Но уже покатилась с предгорья Галаада человеческая река. Темные фигуры останавливались у подножья, принимая боевой порядок. И отступили уцелевшие иегудейские легионеры. И остановился бой. Адраазар опустил дымящийся меч, отбросил за спину пропитавшийся кровью плащ, и тот влажно шлепнул о медную чешую лат. Он поднял черное от крови и пыли лицо, вгляделся и сказал сипло, задыхаясь, скаля белые зубы в гримасе бессильной ярости и отчаяния:
– Легионеры Това. – И, обернувшись, страшно выкрикнул сорванной глоткой: – К атаке! А свежие пехотинцы Това уже бежали по равнине, ударяя мечами и копьями о щиты и крича: «Цваот Га-Шем! Веийрду!» И впереди широкой полосой, отблескивая алой закатной медью, шла конница. Шатающиеся от усталости пикейщики и копьеносцы Адраазара и Аннона выстроились в линию, подняв оружие, но было их слишком мало и были они уже слишком слабы, чтобы погасить атаку двух полных легионов. Даже поддержка стрелков и моавитянской пехоты, отважно вставшей в линию наравне с копьеносцами, не могла исправить положения. Через несколько секунд все они были сметены конницей Това. За считанные минуты арамеи, аммонитяне и моавитяне потеряли воинов больше, чем за всю битву.
– К городу! Пробивайтесь к городу!!! – кричал Аннон, ожесточенно рубя мечом направо и налево. В этот момент он понял, что проиграл окончательно. Дэефет купил не предательство легионов Това. Царь Иегудейский купил жизнь своего врага».
08 часов 17 минут Это было как взрыв. Словно что-то толкнуло его изнутри. Он сел, еще окончательно не проснувшись. Перед глазами плыл жемчужный свет, свитый в тугой жгут безвременья. Саша в нем задыхался. Он еще чувствовал тяжесть меча в скользкой от крови руке, ощущал обод шлема на голове, плотный охват латных ремней на плечах и наколенников на голенях и жуткий огонь в ступнях, с которых вымокший кровью, подобный наждаку песок содрал кожу. И жила еще тупая ноющая боль в усталых мышцах. Одним словом, чувствовал себя Саша совершенно разбитым. Он посмотрел в потолок. Постепенно пришли воспоминания ночи. «Сон, – подумалось ему. – Все сон. Но какой правдоподобный-то. Леонид Юрьевич словно все еще сидел здесь, в кухне. Или…» Саша оторвал голову от подушки. Нет, тихо. Значит, все-таки сон. Бывает. Иногда начитаешься на ночь всякого, и снится потом… Он кряхтя скинул ноги с кровати, выдохнул через оттопыренную нижнюю губу. Это не принесло облегчения. Саша выключил торшер, повернул голову и мутно вгляделся в циферблат электронных часов. Начало девятого. Слава Богу, ему не нужно сегодня на работу. И сразу вспомнил о том, что договорился с Костей поехать в «Ленинку». Надо проверить, не был ли записан в ней Потрошитель и не имел ли он доступа к библиотечному экземпляру «Благовествования». Правда, Андрей сказал, что книга в спецхране, но сейчас такое время, что ни в чем нельзя быть уверенным. Может быть, микрофильм сделали ему на заказ. Или копию на лазерный диск. Или еще что-нибудь. Саша огляделся. Книги не было. Чтоб тебя… Где? Он ощутил приближающуюся панику. Где?!! Ну где же? Он ведь заснул с ней в руках! Сразу и резкость в глазах навелась, и легкость в теле появилась необыкновенная. Саша отшвырнул подушку, сдернул пустой пододеяльник. Вот. Вот она, родимая, здесь. Схватил книгу, с силой сжал в пальцах, словно кто-то хотел отобрать ее. Даже умываться Саша пошел, положив «мраморный» фолиант на журнальный столик и прижав ладонью, будто для памяти. Умылся, почистил зубы, направился в кухню и там, уже без всякого внутреннего волнения, открыл холодильник. Миска с котлетами стояла на верхней полке. Саша застыл, как стоял, полусогнувшись. Значит, это был не сон. Приходил все-таки Леонид Юрьевич, Ангел. Саша зажмурился, затем открыл глаза. Миска не исчезала. А может быть, он все еще спит? Спит и видит во сне, что проснулся? Саша ущипнул себя за предплечье и скривился от боли. Нет, не сон. Та-ак. Попробуем сообразить, зачем приходил Леонид Юрьевич? Поджарить котлет, поболтать за жизнь? Ерунда. То, что ночной визитер – не вор, тоже ясно. «Благовествование», во всяком случае, он оставил. Но не воспринимать же всерьез весь этот треп об Ангеле и Предвестнике Зла. Ангел, ночами подрабатывающий на Земле жаркой котлет? Смешно. Тогда что? Надо будет у Кости спросить. Может быть, подскажет какой-нибудь вид преступления, когда приходят среди ночи, готовят, а потом уходят, так ничего и не взяв. Саша ткнул в котлету пальцем. Нормальная котлета. Холодная. Он решительно отрезал два толстых ломтя хлеба, обстоятельно намазал их маслом и не без ехидства шлепнул сверху пару широких котлетин. Смешно, но именно поедание котлет стало для него актом окончательного признания, что Леонид Юрьевич действительно сидел в этой кухне вчера ночью. Налив в большую чашку горячего кофе, Саша откусил от бутерброда. Смачно откусил, широко, с душой. Ничего, вкусно. Принялся жевать, разглядывая в окно голые тополя, березы, машины, продрогшего кота у подъезда и соседей, бодрой армейской рысью бегущих к автобусной остановке. Вышел во двор сине-рыжий, дородный, вечно поддавший дворник. Фигура колоритная и по-своему даже обаятельная. Постоял, слегка покачиваясь, приноравливаясь к пьяной гибкости метлы, и взялся за работу. С ожесточением взялся, словно каждый клок сырого рыхлого снега был его личным «кровником». Он мел и время от времени срывал приветливо плоскую, как тарелка, серую кепчонку, здороваясь с жильцами «своего» дома. Наблюдая за битвой дворника с зимой, Саша размышлял о первоочередных делах на сегодня. Во-первых, раз уж все равно встречаются у заветного домика на Петровке, надо зайти к Косте, просмотреть материалы, собранные на Потрошителя, и заодно уж попросить выяснить насчет Леонида Юрьевича Далуия. Фамилия редкая. Косте не составит труда получить соответствующую справку. Втравил, пусть теперь отрабатывает. Затем в «Ленинку». Хорошо бы еще пообщаться со специалистом-книговедом. Узнать, есть ли в мифологии что-то о Гончем. «И вот еще, – думал Саша, отправляя в рот последки второго бутерброда и вытирая жирные пальцы бумажным полотенцем. – Надо навестить врача. Того самого, который первым беседовал с Потрошителем. Узнать, чего же он так испугался. Может, убийца показал ему «взгляд василиска»? Кстати, интересная штука, надо будет попробовать как-нибудь. Но перед зеркалом и непременно в одиночестве. А то еще решат, что у него на почве долгого общения с клиентурой случился в головушке маленький сдвиг». Быстрый взгляд на часы. Пятнадцать минут девятого. Пора. Лучше подъехать пораньше. Формально появится причина зайти, посмотреть материалы на Потрошителя. А то ведь Костя еще заставит сперва ехать в библиотеку, а потом возвращаться на Петровку. С него станется. Саша прошел в комнату, оделся, взял со столика книгу и бережно положил в пакет. Сверху кинул запечатанную пачку сигарет, а открытую сунул в карман вместе с зажигалкой. В прихожей натянул пальто, туфли и охнул от боли. Ну да, стер же песком кожу, стер, до кровавых рубцов. Снова стащил туфли, носки и внимательно, покряхтывая от усердия и выворачивая ступни, осмотрел ноги. Никаких рубцов. Даже потертостей нет. Странно. Снова обулся. Но больно ведь. Нет, серьезно, больно. Ладно. Не сидеть же теперь целый день дома. А если завтра ему приснится, как Дэефет отрубает Аннону голову, помереть прикажете? Смешно же! Да, смешно. Но больно. Он не без труда выполз из квартиры, запер дверь на все замки. Старательно подергал ручку. Заперто. Точно, заперто. Пошел вниз по лестнице, морщась на каждом шагу от неприятной, хотя и негромкой боли в ступнях. На улице постоял с минуту, поеживаясь под порывами прохладного ветра. Дворник, отхвативший у погоды уже половину двора, торопливо сорвал кепку и поклонился почтительно. Знает, что скоро придет. Тот, кто каждый день выпивает от пятисот эмгэ до литра, рано или поздно приходит к Саше. Или к кому-нибудь из его коллег. Или отправляется в куда менее приятное, хотя и более спокойное местечко. Саша тоже наклонил уважительно голову, улыбнулся. Пошел через двор, прихрамывая. В автобусе ему уступил место юноша раннего пионерского возраста. Правда, сперва наступил на ногу и увидел перекошенное страданием лицо. Все-таки иногда сесть бывает очень приятно. Сидящий человек – символ исключительности. Из общества. Все стоят, он сидит, кулацкая морда. Значит, есть в нем что-то эдакое. Что-то такое, чего нет в других, стоящих. Например, инвалидность. Или наглость безграничная. В любом случае, стоящие сидящего ненавидят искренне, всей душой. Через турникет проходил, как наркокурьер через таможенный контроль, медленно и осторожно. Под подозрительным взглядом эскалаторной хранительницы доплюхал до чудо-лестницы и спустился на платформу. Путь от дома до Костиной работы плавно превращался из просто пути в дорогу страданий. И ничего бы еще переполненная подземка – все-таки жил на конечной, удалось «застолбить» место в самом уголке, где пассажиров поменьше, – но вот отрезок от метро до Петровки, – это уж будьте любезны. Сперва туфли напоминали вериги, потом волчьи капканы, в конце – знаменитые «испанские сапожки». У проходной Петровки Саша уже готов был разрыдаться от боли и рухнуть пластом прямо на асфальт, вопия: «Ни шагу больше!» И, если уж честно, что-то стало ему страшновато. Правда, страшно. А не сошел ли он с ума? Ноги-то, натертые в приснившемся бою, болят. Постучав по стеклу проходной, привалился к стене взмокшей спиной, перевел дыхание. Суровый лейтенант выглянул из будки, увидел бледного Сашу, поинтересовался: