Страница:
15 часов 37 минут
– Вы знаете, что чувствует мать, когда видит тело своего умершего ребенка? – Казалось, голос убийцы прозвучал в Сашиной голове.
– Нет, – ответил тот, с трудом разлепляя пересохшие губы.
– Поверьте мне, человек еще не придумал слов, способных передать глубину переживаемой ею скорби. Никто в мире не сможет понять ужаса этого чувства, пока не испытает его сам. Если бы посторонний человек был способен принять хотя бы сотую часть материнского горя, он сошел бы с ума…
«Повозка медленно катилась вдоль улицы, от базарной площади к храму. Накрытое окровавленной голубой милотью тело подрагивало в такт шагам волов. Тонкая, белая, как мрамор, рука мертвого свесилась с повозки и теперь касалась пальцами земли, оставляя в бархатистой пыли тонкую полосу. Женщина – низенькая, седоголовая, с отрешенным лицом – шла следом. Она не плакала. Взгляд ее был устремлен на стены храма, возвышающиеся над крышами домов. Позади женщины шагала толпа. Люди выглядывали из окон и торопливо выходили на улицу. Они не знали, что такое убийство, но знали, что такое смерть. Молчание, нарушаемое лишь тяжкой поступью волов да скрипом телеги, было страшным. Словно те, кто присоединялся к толпе, скорбели вместе с несчастной старухой, растворяясь в ее безмолвном горе. С каждой минутой процессия становилась все многолюднее и страшнее. Никто не решался приблизиться к матери убитого юноши ближе, чем на три шага, словно боясь сгореть в чужой тоске. Поэтому казалось, что между горожанами и старухой протянулась невидимая стена. Прохожие, попадавшиеся навстречу, отступали в переулки, пропуская толпу, а потом и сами присоединялись, шепотом выспрашивая соседей, что же случилось. Молчаливый гнев, смешанный со злостью и праведным негодованием, вызревал в самом сердце толпы, давая благодатные всходы. Повозка вкатилась на площадь и остановилась против южной стены, сквозь служительские ворота которой виднелся Храм. Возница торопливо отошел назад и смешался с горожанами, опустив взгляд. Толпа застыла в ожидании. Задние не могли разглядеть, что происходит впереди, но понимали: несчастная мать пришла просить Господа о справедливости. Жаркий шепот покатился над головами. «Кто это сделал?» – «Кто осмелился?» – «Кто не испугался кары Божьей?» – понизив голос, спрашивали одни. «А вы не знаете? – мрачно отвечали другие. – Адмийцы! Кто же еще способен на такое?» – «Племя, проклятое Га-Шемом!»‹Га-Шем (иврит) – Это Имя. Аналог слову «Бог». В Торе Имя Бога пишется полностью и состоит из четырех букв: «йод», «гей», «вав», «гей». Оно носит название «тетраграмматон». В молитвенниках оно заменяется двумя буквами «йод».›. – «Не зря же Господь лишил их рассудка!» Внезапно в толпе возник ропот. Он зародился у храма и волной поплыл по заполненным людьми улицам.
– Что? Что там? Что? Женщина, до сих пор стоявшая молча, вдруг шагнула вперед и сдернула окровавленную милоть с мертвого тела. Не сводя подслеповатого взгляда со священных стен, она тихо, дрожащим голосом произнесла:
– Это был мой сын… Толпа застыла. Несколько секунд над площадью висела абсолютная, непроницаемая тишина. Настолько плотная, что от нее начинало звенеть в ушах. Гнев толпы, все еще не нашедший выхода, моментально разросся до неимоверных размеров и вырвался на свободу чьим-то хриплым отчаянным выкриком:
– Правосудия! И несколько тысяч глоток подхватили этот крик-призыв:
– Правосудия!! Правосудия-а!!! Толпа мгновенно превратилась в черный страшный монолит, и этот монолит, безудержный в своей жажде мщения, покатился к воротам.
Лот завтракал, когда вошел Иосиф. Человек рассудительный и здравомыслящий, именно он являлся связующим звеном между Адмой и властителями Содома, Гоморры и Севаима. Иногда Иосиф навещал Лота и разговаривал с ним. Почти всегда он приходил с улыбкой, но сегодня на лице его застыло мрачное выражение. Младшая дочь подала гостю вина в глиняной чаше, тот кивнул в знак благодарности, присел, сделал глоток и только потом завел разговор.
– Ты уже слышал? – спросил он, глядя то в чашу, то на улицу, где гудела толпа.
– О чем?
– Сегодня ночью кто-то убил хасидея, Хранителя ворот. – Лот откусил хлеб, запил его вином. – Стража всю ночь обыскивала город, но поймать убийц так и не удалось.
– Убийц? – спокойно переспросил Лот. – Их было несколько?
– Их было двое, – прежним мрачным тоном пояснил Иосиф. – Страж заметил движение у стены и спустился посмотреть, что там такое. Услышав его шаги, убийцы сбежали. Лот сделал еще глоток, якобы раздумывая, затем спросил, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее:
– Он сумел рассмотреть их?
– Страж свидетельствовал, что это были горожане. Один толстый, низкий, хромой и в лохмотьях. – Впервые за весь разговор Иосиф взглянул Лоту в глаза. – Второй рослый, но внешности его страж не запомнил. Лот не сразу нашелся, что ответить. Описание Исаака было кратким, но точным. И всему городу было известно, кого боготворил толстяк. Лот отломил хлеб, сунул кусок в рот и принялся жевать.
– Ты говоришь об Исааке? – спросил он.
– По описанию это и был Исаак, – тихо, но жестко ответил Иосиф.
– Исаак – не убийца.
– Пути Господни неисповедимы. Вчера еще Исаак не был убийцей, но сегодня кто сможет поручиться за него? Лучше, если мы сами выдадим его хасидеям, показав смирение свое, и кротость, и покорность свою. Иначе не миновать беды.
– Исаак – не убийца, – повторил Лот, отставляя чашу и устремляя на Иосифа встречный взгляд. – Раз ты знаешь это, значит, знает и Господь. Он всемогущ и не допустит обличения невиновных. Среди адмийцев нет убийц Хранителя.
– Ты говоришь так, словно твердо знаешь, кто убил, – прищурился Иосиф, также отставляя чашу. Лот повернулся к дочери:
– Разыщи мать и сестру. Скажи: мы уезжаем. Ступай. Девушка послушно кивнула и вышла из дома.
– У ворот стража, – предупредил Иосиф. – Они никого не выпустят из города до тех пор, пока убийца не будет пойман и наказан. Я пытался говорить с ними, но они не желают слушать меня. Хотя… Ты – хасидей, а значит – безгрешен. Тебя, твою жену и твою старшую дочь они, наверное, выпустят, но младшей придется остаться. Она – адмийка.
– Среди горожан нет убийц, – упрямо повторил Лот.
– Разве содомляне сравнялись с Господом, что им стали известны все земные дела?
– Нет. Но я знаю человека, видевшего убийц Хранителя.
– Скажи мне, кто он. – Иосиф посмотрел на Лота. – Пусть свидетельствует, и, может быть, нам удастся избежать большой беды.
– Он не может свидетельствовать.
– Почему?
– Тебе известно почему. Иосиф подумал, выпрямился, уперев руки в колени.
– Исаак? – Лот утвердительно кивнул. – Это ты был вместе с ним у стены?
– Да.
– Он сказал, кто убил Хранителя?
– Да.
– Кто же?
– Возницы, – ответил Лот.
– Он солгал. – Иосиф покачал головой. – Ты сам содомлянин и знаешь: содомляне, гоморрийляне и севаимляне – праведники.
– Как и твои люди, – серьезно парировал Лот.
– Они не убивают.
– Как и твои люди!
– Они живут без греха. Тебе это известно.
– Как и твои люди!!! – Лот подался вперед. – Это мне известно тоже! Пойди в Храм и проси Господа свидетельствовать за Исаака.
– Просить Господа, говоришь ты? – Иосиф усмехнулся. На устах его играло презрение. – Именно такой совет я и ожидал услышать от хасидея. Я многие дни прошу Господа излечить нас. Но Он не слышит меня. Я многие дни втрое прошу Его вывести мой народ из Адмы и забрать в царствие свое. И не получаю ответа! Почему же ты думаешь, что Он откликнется на мои мольбы сейчас? Га-Шем забыл про нас и оставил нас. И неоткуда нам ждать теперь помощи!
– Ты ошибаешься, Иосиф! – сказал Лот тихо. – Ты очень сильно ошибаешься. Но раз я – хасидей, то истинно скажу тебе: Исаак не убивал Хранителя. Это сделали возницы! А теперь иди в Храм и проси Господа свидетельствовать за твой народ. Иосиф отклонился назад, словно хотел получше рассмотреть собеседника.
– А ты? Ты сам станешь свидетельствовать за Исаака, когда они придут за правосудием? – прищурился он.
– Стану.
– Хорошо, – Иосиф поднялся, шагнул к двери, остановился, осматривая улицу и спешащих к воротам жителей, сказал негромко: – Почему Господь так безжалостен к нам? Ведь мы ничем не провинились перед ним. – Затем обернулся к сидящему Лоту и добавил: – Смотри, пришлец‹Пришлец – в Священном писании это слово имеет несколько значений. Здесь – человек, находящийся на чужбине.›. Я поверил тебе. Он шагнул за порог, но свернул не налево, к воротам, а направо, к храму. Подождав немного, Лот тоже поднялся и вышел на улицу. Текущий с неба жар охватил его. Спина сразу стала мокрой от пота, на милоти выступили темные пятна. Лот посмотрел в зеркально-голубое, без единого облачка небо. «Что бы ни говорил Иосиф, а Господь все-таки благоволит адмийцам, – подумалось ему. – В такую жару хасидеи не поедут в Адму. Они подождут, пока солнце опустится ниже. Значит, у нас есть время. Если бы Господь хотел покарать адмийцев, Он не дал бы им времени». От дома дочери Лот свернул к лачуге Исаака. Уже за несколько метров от двери он почувствовал тяжелый дух, идущий из-за истлевшего полога. Превозмогая неприязнь, Лот откинул занавес и шагнул в дом. Исаака не было. Громоздилась на лежанке куча гнилых тряпок. Стояла грязная чаша, наполненная прокисшим вином, по мутной поверхности которого щедро плавали мелкие мушки. Лот поморщился, вышел на улицу, испытав громадное облегчение. Он отчетливо представлял себе, куда мог направиться сумасшедший. Наверняка туда же, куда этим утром спешили все, – к городским воротам. Еще издали Лот заметил Исаака. Несчастный стоял в стороне от толпы и разговаривал сам с собой, отчаянно жестикулируя непропорционально длинными руками. Конечно, его никто не слушал. На него вообще не обращали внимания. Лот ускорил шаг. Остановившись за спинами толпы, он подождал, пока Исаак повернется в его сторону, и призывно махнул рукой. Толстяк радостно улыбнулся сгнившими губами, если эту гримасу можно было считать улыбкой, и, покачиваясь из стороны в сторону, поспешил к своему благодетелю. Когда сумасшедший приблизился, Лот схватил его за запястье.
– Что Лот говорил Исааку? – негромко спросил он. – Чтобы Исаак не выходил из дома! Почему Исаак не послушал Лота? – Толстяк мычал что-то виновато, мотая лобастой головой и указывая в сторону ворот. – Сейчас Лот отведет Исаака домой, и Исаак расскажет Лоту, что он видел сегодня ночью. Хорошо? Исаак послушно закивал. По дороге Лот нервно оглядывался. Он выдал себя. После того, как страж засвидетельствует, что видел двоих убийц, и опишет их, многие вспомнят, что сегодня Лот уводил Исаака от городских ворот. Чтобы связать два этих обстоятельства, не надо иметь много ума. Их обвинят в убийстве. «Хотя, – подумал Лот, – Иосиф был прав в одном: содомляне, гоморрийляне и севаимляне – праведники, хасидеи. А хасидей не может причинить зла другому человеку. Может быть, все закончится тем, что Лота и Исаака просто изгонят из Адмы, запретив приближаться и к городам хасидеев. Но он-то из-за этого не слишком расстроится. В конце концов они могут отправиться и в Сигор. Лишь бы вместе со всей семьей отпустили и его младшую дочь». Несколько раз им навстречу попадались люди. Некоторые отворачивались, не в силах смотреть на безобразного сумасшедшего, другие удивленно провожали взглядом идущих от ворот, дети указывали на Исаака пальцами. Лот испытал облегчение, когда они вошли в лачугу Исаака. Сумасшедший сразу схватил чашку и принялся жадно пить. По сгнившим щекам его текло вино, и было оно похоже на кровь.
– Пусть Исаак рассказывает, – напомнил Лот. – У нас мало времени. Сумасшедший застыл, как стоял, с опрокинутой чашей в руках, затем поспешно разжал пальцы, и глиняная чаша грохнулась о земляной пол, разлетевшись на черепки. Исаак опустил руки, сжав кулаки, словно держа поводья, и качнулся из стороны в сторону. Затем вытянул руку, указывая куда-то за стены, вдаль.
– Возницы приехали к воротам, – прокомментировал Лот. Исаак утвердительно кивнул. – Что было дальше? Сумасшедший изобразил, как молодой Хранитель с трудом открыл створки.
– Дальше, – потребовал Лот. – Что было дальше? Сумасшедший ударил ладонью о ладонь, резким движением вытер одну о другую и повернул правую руку ладонью вверх. Затем мгновенно вскинул обе руки над головой, схватился за грудь и упал на земляной пол лачуги, прямо на острые черепки. Лот изумленно наблюдал за этим маленьким спектаклем. Исаак тут же вскочил, согнулся, словно поднимая что-то, засеменил в угол лачуги, пригибаясь и поглядывая куда-то вверх, а затем сделал жест, словно бросал что-то в сторону.
– Они отнесли тело к стене и бросили в сточную канаву, – задумчиво пробормотал Лот. Исаак радостно закивал. – Это я понял. Я только не понял, что произошло перед этим. Сумасшедший снова хлопнул ладонями, резко вытер одну о другую и перевернул правую ладонь вверх.
– Что это значит? – спросил Лот. – Пусть Исаак объяснит лучше.
– Это значит, – прозвучал за его спиной чей-то голос, – что повозка ударилась колесом о ворота. Лот резко обернулся. Прямо перед ним стоял Нахор – молодой мужчина, живущий через улицу. Лот практичеcки не общался с ним. Не нравился ему Нахор. Бывшего севаимлянина привезли в Адму полгода назад. Говорили, что у него странная болезнь – время от времени Нахор падал на землю и бился головой, а изо рта у него шла пена. Но Лот не общался с Нахором не из-за болезни. В конце концов, Исаак был болен куда сильнее. Просто ему не нравились глаза севаимлянина. Черные, бездонные, пронизывающие. Лот не видел в них жизни. И вот теперь Нахор, всегда державшийся отдельно от остальных жителей города, пришел в лачугу Исаака.
– Клин, держащий колесо, сломался, – продолжал тем временем бывший севаимлянин, наблюдая за быстрыми жестами толстяка. – Хранитель кинулся на помощь, хотел поддержать повозку, но его зажало между бортом и створкой ворот. Сверху же посыпались мешки с зерном. Несчастный юноша не мог даже пошевелиться. Стараясь высвободить Хранителя, возница дернул повозку в противоположную сторону, колесо слетело окончательно, и юношу раздавило бортом. – Нахор вошел в дом, поинтересовался у сумасшедшего: – Я правильно рассказываю, Исаак? – Толстяк закивал поспешно. – Возницы испугались наказания за смерть Хранителя. Они втащили тело в город и сбросили в сточную канаву, подальше от ворот, потом аккуратно сложили мешки, составили корзины и уехали.
– Откуда тебе это известно, Нахор? – спросил Лот.
– Исаак рассказал, – спокойно ответил тот. – Только что. Лот посмотрел на сумасшедшего. Лично он не понял странных жестов толстяка, а вот Нахор понял, да еще и до подробностей. Причем теперь он оказался посвящен в их с Исааком тайну.
– И что ты собираешься теперь делать? Нахор вздохнул, посмотрел на улицу, помедлив с ответом, затем сказал:
– Утром стражники отправили тело Хранителя в Содом. Я полагаю, содомляне соберутся и придут в Адму за правосудием. Но прежде пошлют гонцов в Гоморру и Севаим. Адмийцев слишком много. – Нахор посмотрел на Лота. – Думаю, у нас есть еще часа два до прихода праведных. За это время можно было бы успеть многое. – Он выдержал паузу и закончил негромко: – У меня дурные предчувствия. Лот напрягся. Честно говоря, его тоже глодало странное томление, но он приписывал это жаре. Однако стоило Нахору высказать свою тревогу, как Лот понял природу собственного неспокойствия.
– Ты напрасно волнуешься, Нахор, – произнес он раздраженно. – Содомляне, гоморрийляне и севаимляне – хасидеи. Они не причинят адмийцам зла. Господь не допустит этого. Нахор усмехнулся.
– Довольно ли ты знаешь о Господе, что судишь о делах его и о помыслах его?
– Я знаю, что Господь всеведущ и сумеет вразумить детей своих.
– Неисповедимы пути Господа. – Нахор вышел, бросив через плечо: – Может быть, ты и прав, Лот, но если бы у меня была длинная веревка, я бы подумал сейчас о ней, а не о Господе. Лот остался стоять с приоткрытам ртом, глядя в спину бывшему севаимлянину. Он хранил веревку. Длинную, крепкую веревку, намереваясь однажды ночью, под покровом темноты, спуститься со стены вместе со своей семьей и уйти в Сигор, Хеврон или Иевус-Селим. Но как Нахор узнал о ней? Или он сказал о веревке, вовсе не имея в виду Лота и его тайну? И опять же, второй раз за день, Лот слышит о «неисповедимом пути Господа». Случайно ли? Или это Господь посылает ему знак? Может, и впрямь воспользоваться тем, что охрана собралась у ворот и стена пуста, привязать веревку на гребне, прямо за Храмом, и… Нет, нельзя. Он же дал слово Иосифу свидетельствовать за Исаака. И если он, Лот, сбежит, разве не посмотрят на это праведные, как на лучшее доказательство его вины? Исаак продолжал невнятно бурчать что-то, помогая себе взмахами рук. Между тем, солнце начало медленно скатываться к холмам…»
17 часов 41 минута Потрошитель повернулся к окну. Кроваво-красные лучи солнца коснулись его лица, и Саше вдруг показалось, что это отсвет далеких факелов кривит губы убийцы. Черные, бездонные глаза смотрели в невидимую точку над горизонтом, над крышами, над миром. Саше вдруг захотелось увидеть то, что видит Потрошитель. Почувствовать то же, что чувствует он. Лгал этот человек или говорил правду, был он сумасшедшим или самым обычным преступником, в одном Саша не сомневался: прямо перед ним, в одном шаге, раскрывалась чарующе-страшная, призрачная грань, за которой таинственным образом сошлись настоящее и прошлое. Такова была сила воображения. Этот человек верил в собственный рассказ настолько, что и Саша невольно начинал в него верить. Фантастическое ощущение познания тайны засасывало, словно смоляное болото. Оно пугало и манило одновременно. Это чувство обещало настоящее чудо – возможность собственными руками прикоснуться к неведомому.
– Содомляне, гоморрийляне и севаимляне встретились неподалеку от Адмы, в долине Керек. И было их трижды по тысяче, – продолжал медленно Потрошитель, – и еще втрое, и еще дважды по столько…
«- Они идут, – повисло над городом. – Хасидеи идут!!!
– Вы слышали? Они идут! – крикнул какой-то мальчишка прямо в дверной проем и побежал дальше. Те, кто еще не успел собраться у ворот, торопились туда, на площадь. Всех мучило любопытство: как праведные станут искать убийцу Хранителя? Это было внове. Лот повернулся к жене и дочерям, к сидящему на лежаке Исааку, серьезно оглядел их, приказал категорично:
– Оставайтесь дома. Не ходите к воротам. – И персонально сумасшедшему: – Исаак будет ждать Лота здесь. Исаак понял? Толстяк закивал, преданно глядя на Лота снизу вверх. В дверном проеме, заслонив и без того тусклый вечерний свет, выросла чья-то фигура. Лот резко обернулся. Иосиф, серьезно глядя на него, спросил:
– Ты готов, пришлец? Время настало.
– Пойдем, – кивнул Лот, следуя за Иосифом. Они вышли на улицу и зашагали к воротам. Сидящий у своего дома Нахор крикнул, глядя им вслед:
– Будь осторожен, Лот! Не доверяй агнцам Га-Шема! Лот на мгновение обернулся, но Нахор уже увлекся каким-то своим делом.
– Я молил Господа о помощи, – пробормотал Иосиф на ходу. – И просил дать знак, что он слышит меня. – Лот сосредоточенно молчал, прислушиваясь к собственным ощущениям. – Господь не ответил мне, – закончил Иосиф мрачно. Лот не слушал. Он думал о том, что напрасно не надел голубую милоть хасидея. Содомляне наверняка узнают его и поверят ему, а вот насчет гоморрийлян и севаимлян у него такой уверенности не было. Невозможно сказать заранее, как повернется дело. Он надеялся на помощь Господа, молился про себя, но все время сбивался на мысли о сумасшедшем толстяке. Обвинение в адрес праведника – серьезное обвинение. Поддержат ли его адмийцы? Поверят ли? Они вышли на главную улицу и сразу увидели впереди людское море. Народу было столько, что у Лота зарябило в глазах. Ему вдруг стало страшно, но не от большого скопления народа, а от того, что он понял: его свидетельствование вполне может обернуться против него самого. Разве кто-нибудь воспримет всерьез рассказ СУМАСШЕДШЕГО? «С другой стороны, – подумал Лот упрямо, – если он не скажет ПРАВДУ, то кто ее скажет? Исаака, омерзительного, безобразного, вонючего, но безобидного и честного толстяка выдадут праведным…» Они подошли к плотной толпе.
– Расступитесь, – негромко говорил Иосиф, и молчащие люди послушно расступались, образуя неширокий коридор, пропускали их и тут же смыкались вновь. «Это знак, – подумал Лот. – Это знак Господень. Если страх и сомнения овладеют мной…» Если бы даже страх и сомнения овладели им, ему уже не удалось бы повернуть назад. Толпа смотрела на пробирающуюся в первые ряды пару. Все знали, что Лот – содомлянин. И поэтому все ждали, что он, именно он, сумеет как-то разрешить ситуацию. Внезапно толпа кончилась. Лота словно вытолкнули из воды на берег. Одно мгновение – и вот уже перед ним широкая полоса пустого пространства, за которой застыла стража. Иосиф остановился у него за спиной, и Лоту на миг показалось, что он один, совершенно один на пустынной пыльной площади. Ему захотелось оглянуться, чтобы увидеть глаза толпы, но он подавил в себе этот порыв. Никто не должен заметить его неуверенность.
– Они идут! – крикнул со стены дозорный. Старший караульной смены, высокий угрюмый мужчина с непомерно широкими плечами, голубая милоть которого была расшита алой шерстяной нитью, резко взмахнул рукой.
– Ворота! – снова крикнул дозорный, перегибаясь через гребень стены. Большие деревянные створки дрогнули, покачнулись и медленно пошли в стороны. По мере того как они открывались все шире, Лота охватывал трепет. Праведных оказалось больше, чем он предполагал. Как только ворота распахнули, толпа начала втягиваться в город. Постепенно она заполнила площадь и выплеснулась на соседние улицы. Кто-то забрался на стену, и все-таки большей части пришлось остаться за воротами. Маленькая площадь не могла вместить всех. Адмийцы ждали. Ждали горожане, ждал Иосиф, ждал Лот. Праведные смотрели на адмийцев молча, словно видя их в первый раз и не зная, чего же ожидать от этих странных уродцев.
– Идет Закон! – зашумели в толпе праведных. – Дорогу Закону! Люди расступились, пропуская на площадь двоих. Первый – старик, серое лицо которого покрывали пигментные пятна, а милоть подчеркивала сутулость. В трясущейся руке он держал посох – символ судии. Вторым был высокий жилистый бородач с худым лицом, на котором выделялись пронзительные, цвета спелой вишни глаза. Одет он был не только в голубую милоть, но еще и в пурпурную накидку‹$FГолубой цвет считался у иудеев священным. Одежды пурпурного и багряного цвета служили отличием богатых и почетных лиц.›. Ни в одном из трех праведных городов судей не было по той простой причине, что не существовало преступлений. Очевидно, старика выбрали на один раз. И по тому, что среди горожан оказался судия, Лот понял: праведные станут требовать для убийцы смертной казни. Чтобы изгнать из Адмы, судия не требовался. Праведные боялись гнева Господнего, но жажда мщения была чересчур сильна. А присутствие судии позволяло придать ему вид правосудия. Священник остановился в шаге от толпы, старик же вышел на середину площади. В глазах его пылал совсем не стариковский огонь. Судия вонзил коричневый пигментный палец в толпу адмийцев.
– Адмийцы! – с необычной для тщедушного тела силой каркнул он. – Сегодня ночью двое из вас совершили тяжкий грех! Сегодня ночью, впервые за пятнадцать лет, Зло вторглось в нашу жизнь! Сегодня ночью был убит один из хасидеев. Не мы ли опекали вас? Не мы ли помогали вам? Не мы ли заботились о вас? – Голос его становился громче. В нем прорезались исступление и фанатичная вера. Толпа за спиной судии заволновалась. – Адмийцы, призываю вас именем Господа, выдайте убийц Хранителя, и пусть свершится правосудие! Поступок сей послужит доказательством вашего смирения и укрепит добрые отношения между нашими городами! Секунду над площадью висело напряженное молчание, а затем прозвучал чей-то негромкий голос:
– Кто ты такой, чтобы говорить от имени Господа? – Лот оглянулся. За его спиной стоял Нахор. А рядом с Нахором, – Лот помрачнел, – безобразно скалился сгнившим ртом Исаак. – Веришь ли, что Господь дал тебе право решать за него судьбы детей его? – продолжал Нахор. Он говорил, не повышая голоса, но его слова слышали все, кто собрался на площади. – Не боишься ли принять на себя грех, отняв жизнь у невиновного?
– Ничто в этом мире не делается без ведома Господа, – парировал каркающим голосом старик. – И если меня избрали судиею, значит, таково было желание Его!
– Таково было желание избравших тебя и твое собственное, – возразил спокойно Нахор.
– Слышите? – крикнул старик, поднимая жезл. – Адмиец сомневается в Господе!
– Я сомневаюсь в праведности суда, а не в Господе. Толпа заволновалась, и Лот отметил, что далеко не все адмийцы одобряли спор, затеянный Нахором. Многие предпочли бы уладить дело полюбовно, хотя бы это и стоило жизни невиновному.
– Вы знаете, что чувствует мать, когда видит тело своего умершего ребенка? – Казалось, голос убийцы прозвучал в Сашиной голове.
– Нет, – ответил тот, с трудом разлепляя пересохшие губы.
– Поверьте мне, человек еще не придумал слов, способных передать глубину переживаемой ею скорби. Никто в мире не сможет понять ужаса этого чувства, пока не испытает его сам. Если бы посторонний человек был способен принять хотя бы сотую часть материнского горя, он сошел бы с ума…
***
«Повозка медленно катилась вдоль улицы, от базарной площади к храму. Накрытое окровавленной голубой милотью тело подрагивало в такт шагам волов. Тонкая, белая, как мрамор, рука мертвого свесилась с повозки и теперь касалась пальцами земли, оставляя в бархатистой пыли тонкую полосу. Женщина – низенькая, седоголовая, с отрешенным лицом – шла следом. Она не плакала. Взгляд ее был устремлен на стены храма, возвышающиеся над крышами домов. Позади женщины шагала толпа. Люди выглядывали из окон и торопливо выходили на улицу. Они не знали, что такое убийство, но знали, что такое смерть. Молчание, нарушаемое лишь тяжкой поступью волов да скрипом телеги, было страшным. Словно те, кто присоединялся к толпе, скорбели вместе с несчастной старухой, растворяясь в ее безмолвном горе. С каждой минутой процессия становилась все многолюднее и страшнее. Никто не решался приблизиться к матери убитого юноши ближе, чем на три шага, словно боясь сгореть в чужой тоске. Поэтому казалось, что между горожанами и старухой протянулась невидимая стена. Прохожие, попадавшиеся навстречу, отступали в переулки, пропуская толпу, а потом и сами присоединялись, шепотом выспрашивая соседей, что же случилось. Молчаливый гнев, смешанный со злостью и праведным негодованием, вызревал в самом сердце толпы, давая благодатные всходы. Повозка вкатилась на площадь и остановилась против южной стены, сквозь служительские ворота которой виднелся Храм. Возница торопливо отошел назад и смешался с горожанами, опустив взгляд. Толпа застыла в ожидании. Задние не могли разглядеть, что происходит впереди, но понимали: несчастная мать пришла просить Господа о справедливости. Жаркий шепот покатился над головами. «Кто это сделал?» – «Кто осмелился?» – «Кто не испугался кары Божьей?» – понизив голос, спрашивали одни. «А вы не знаете? – мрачно отвечали другие. – Адмийцы! Кто же еще способен на такое?» – «Племя, проклятое Га-Шемом!»‹Га-Шем (иврит) – Это Имя. Аналог слову «Бог». В Торе Имя Бога пишется полностью и состоит из четырех букв: «йод», «гей», «вав», «гей». Оно носит название «тетраграмматон». В молитвенниках оно заменяется двумя буквами «йод».›. – «Не зря же Господь лишил их рассудка!» Внезапно в толпе возник ропот. Он зародился у храма и волной поплыл по заполненным людьми улицам.
– Что? Что там? Что? Женщина, до сих пор стоявшая молча, вдруг шагнула вперед и сдернула окровавленную милоть с мертвого тела. Не сводя подслеповатого взгляда со священных стен, она тихо, дрожащим голосом произнесла:
– Это был мой сын… Толпа застыла. Несколько секунд над площадью висела абсолютная, непроницаемая тишина. Настолько плотная, что от нее начинало звенеть в ушах. Гнев толпы, все еще не нашедший выхода, моментально разросся до неимоверных размеров и вырвался на свободу чьим-то хриплым отчаянным выкриком:
– Правосудия! И несколько тысяч глоток подхватили этот крик-призыв:
– Правосудия!! Правосудия-а!!! Толпа мгновенно превратилась в черный страшный монолит, и этот монолит, безудержный в своей жажде мщения, покатился к воротам.
***
Лот завтракал, когда вошел Иосиф. Человек рассудительный и здравомыслящий, именно он являлся связующим звеном между Адмой и властителями Содома, Гоморры и Севаима. Иногда Иосиф навещал Лота и разговаривал с ним. Почти всегда он приходил с улыбкой, но сегодня на лице его застыло мрачное выражение. Младшая дочь подала гостю вина в глиняной чаше, тот кивнул в знак благодарности, присел, сделал глоток и только потом завел разговор.
– Ты уже слышал? – спросил он, глядя то в чашу, то на улицу, где гудела толпа.
– О чем?
– Сегодня ночью кто-то убил хасидея, Хранителя ворот. – Лот откусил хлеб, запил его вином. – Стража всю ночь обыскивала город, но поймать убийц так и не удалось.
– Убийц? – спокойно переспросил Лот. – Их было несколько?
– Их было двое, – прежним мрачным тоном пояснил Иосиф. – Страж заметил движение у стены и спустился посмотреть, что там такое. Услышав его шаги, убийцы сбежали. Лот сделал еще глоток, якобы раздумывая, затем спросил, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее:
– Он сумел рассмотреть их?
– Страж свидетельствовал, что это были горожане. Один толстый, низкий, хромой и в лохмотьях. – Впервые за весь разговор Иосиф взглянул Лоту в глаза. – Второй рослый, но внешности его страж не запомнил. Лот не сразу нашелся, что ответить. Описание Исаака было кратким, но точным. И всему городу было известно, кого боготворил толстяк. Лот отломил хлеб, сунул кусок в рот и принялся жевать.
– Ты говоришь об Исааке? – спросил он.
– По описанию это и был Исаак, – тихо, но жестко ответил Иосиф.
– Исаак – не убийца.
– Пути Господни неисповедимы. Вчера еще Исаак не был убийцей, но сегодня кто сможет поручиться за него? Лучше, если мы сами выдадим его хасидеям, показав смирение свое, и кротость, и покорность свою. Иначе не миновать беды.
– Исаак – не убийца, – повторил Лот, отставляя чашу и устремляя на Иосифа встречный взгляд. – Раз ты знаешь это, значит, знает и Господь. Он всемогущ и не допустит обличения невиновных. Среди адмийцев нет убийц Хранителя.
– Ты говоришь так, словно твердо знаешь, кто убил, – прищурился Иосиф, также отставляя чашу. Лот повернулся к дочери:
– Разыщи мать и сестру. Скажи: мы уезжаем. Ступай. Девушка послушно кивнула и вышла из дома.
– У ворот стража, – предупредил Иосиф. – Они никого не выпустят из города до тех пор, пока убийца не будет пойман и наказан. Я пытался говорить с ними, но они не желают слушать меня. Хотя… Ты – хасидей, а значит – безгрешен. Тебя, твою жену и твою старшую дочь они, наверное, выпустят, но младшей придется остаться. Она – адмийка.
– Среди горожан нет убийц, – упрямо повторил Лот.
– Разве содомляне сравнялись с Господом, что им стали известны все земные дела?
– Нет. Но я знаю человека, видевшего убийц Хранителя.
– Скажи мне, кто он. – Иосиф посмотрел на Лота. – Пусть свидетельствует, и, может быть, нам удастся избежать большой беды.
– Он не может свидетельствовать.
– Почему?
– Тебе известно почему. Иосиф подумал, выпрямился, уперев руки в колени.
– Исаак? – Лот утвердительно кивнул. – Это ты был вместе с ним у стены?
– Да.
– Он сказал, кто убил Хранителя?
– Да.
– Кто же?
– Возницы, – ответил Лот.
– Он солгал. – Иосиф покачал головой. – Ты сам содомлянин и знаешь: содомляне, гоморрийляне и севаимляне – праведники.
– Как и твои люди, – серьезно парировал Лот.
– Они не убивают.
– Как и твои люди!
– Они живут без греха. Тебе это известно.
– Как и твои люди!!! – Лот подался вперед. – Это мне известно тоже! Пойди в Храм и проси Господа свидетельствовать за Исаака.
– Просить Господа, говоришь ты? – Иосиф усмехнулся. На устах его играло презрение. – Именно такой совет я и ожидал услышать от хасидея. Я многие дни прошу Господа излечить нас. Но Он не слышит меня. Я многие дни втрое прошу Его вывести мой народ из Адмы и забрать в царствие свое. И не получаю ответа! Почему же ты думаешь, что Он откликнется на мои мольбы сейчас? Га-Шем забыл про нас и оставил нас. И неоткуда нам ждать теперь помощи!
– Ты ошибаешься, Иосиф! – сказал Лот тихо. – Ты очень сильно ошибаешься. Но раз я – хасидей, то истинно скажу тебе: Исаак не убивал Хранителя. Это сделали возницы! А теперь иди в Храм и проси Господа свидетельствовать за твой народ. Иосиф отклонился назад, словно хотел получше рассмотреть собеседника.
– А ты? Ты сам станешь свидетельствовать за Исаака, когда они придут за правосудием? – прищурился он.
– Стану.
– Хорошо, – Иосиф поднялся, шагнул к двери, остановился, осматривая улицу и спешащих к воротам жителей, сказал негромко: – Почему Господь так безжалостен к нам? Ведь мы ничем не провинились перед ним. – Затем обернулся к сидящему Лоту и добавил: – Смотри, пришлец‹Пришлец – в Священном писании это слово имеет несколько значений. Здесь – человек, находящийся на чужбине.›. Я поверил тебе. Он шагнул за порог, но свернул не налево, к воротам, а направо, к храму. Подождав немного, Лот тоже поднялся и вышел на улицу. Текущий с неба жар охватил его. Спина сразу стала мокрой от пота, на милоти выступили темные пятна. Лот посмотрел в зеркально-голубое, без единого облачка небо. «Что бы ни говорил Иосиф, а Господь все-таки благоволит адмийцам, – подумалось ему. – В такую жару хасидеи не поедут в Адму. Они подождут, пока солнце опустится ниже. Значит, у нас есть время. Если бы Господь хотел покарать адмийцев, Он не дал бы им времени». От дома дочери Лот свернул к лачуге Исаака. Уже за несколько метров от двери он почувствовал тяжелый дух, идущий из-за истлевшего полога. Превозмогая неприязнь, Лот откинул занавес и шагнул в дом. Исаака не было. Громоздилась на лежанке куча гнилых тряпок. Стояла грязная чаша, наполненная прокисшим вином, по мутной поверхности которого щедро плавали мелкие мушки. Лот поморщился, вышел на улицу, испытав громадное облегчение. Он отчетливо представлял себе, куда мог направиться сумасшедший. Наверняка туда же, куда этим утром спешили все, – к городским воротам. Еще издали Лот заметил Исаака. Несчастный стоял в стороне от толпы и разговаривал сам с собой, отчаянно жестикулируя непропорционально длинными руками. Конечно, его никто не слушал. На него вообще не обращали внимания. Лот ускорил шаг. Остановившись за спинами толпы, он подождал, пока Исаак повернется в его сторону, и призывно махнул рукой. Толстяк радостно улыбнулся сгнившими губами, если эту гримасу можно было считать улыбкой, и, покачиваясь из стороны в сторону, поспешил к своему благодетелю. Когда сумасшедший приблизился, Лот схватил его за запястье.
– Что Лот говорил Исааку? – негромко спросил он. – Чтобы Исаак не выходил из дома! Почему Исаак не послушал Лота? – Толстяк мычал что-то виновато, мотая лобастой головой и указывая в сторону ворот. – Сейчас Лот отведет Исаака домой, и Исаак расскажет Лоту, что он видел сегодня ночью. Хорошо? Исаак послушно закивал. По дороге Лот нервно оглядывался. Он выдал себя. После того, как страж засвидетельствует, что видел двоих убийц, и опишет их, многие вспомнят, что сегодня Лот уводил Исаака от городских ворот. Чтобы связать два этих обстоятельства, не надо иметь много ума. Их обвинят в убийстве. «Хотя, – подумал Лот, – Иосиф был прав в одном: содомляне, гоморрийляне и севаимляне – праведники, хасидеи. А хасидей не может причинить зла другому человеку. Может быть, все закончится тем, что Лота и Исаака просто изгонят из Адмы, запретив приближаться и к городам хасидеев. Но он-то из-за этого не слишком расстроится. В конце концов они могут отправиться и в Сигор. Лишь бы вместе со всей семьей отпустили и его младшую дочь». Несколько раз им навстречу попадались люди. Некоторые отворачивались, не в силах смотреть на безобразного сумасшедшего, другие удивленно провожали взглядом идущих от ворот, дети указывали на Исаака пальцами. Лот испытал облегчение, когда они вошли в лачугу Исаака. Сумасшедший сразу схватил чашку и принялся жадно пить. По сгнившим щекам его текло вино, и было оно похоже на кровь.
– Пусть Исаак рассказывает, – напомнил Лот. – У нас мало времени. Сумасшедший застыл, как стоял, с опрокинутой чашей в руках, затем поспешно разжал пальцы, и глиняная чаша грохнулась о земляной пол, разлетевшись на черепки. Исаак опустил руки, сжав кулаки, словно держа поводья, и качнулся из стороны в сторону. Затем вытянул руку, указывая куда-то за стены, вдаль.
– Возницы приехали к воротам, – прокомментировал Лот. Исаак утвердительно кивнул. – Что было дальше? Сумасшедший изобразил, как молодой Хранитель с трудом открыл створки.
– Дальше, – потребовал Лот. – Что было дальше? Сумасшедший ударил ладонью о ладонь, резким движением вытер одну о другую и повернул правую руку ладонью вверх. Затем мгновенно вскинул обе руки над головой, схватился за грудь и упал на земляной пол лачуги, прямо на острые черепки. Лот изумленно наблюдал за этим маленьким спектаклем. Исаак тут же вскочил, согнулся, словно поднимая что-то, засеменил в угол лачуги, пригибаясь и поглядывая куда-то вверх, а затем сделал жест, словно бросал что-то в сторону.
– Они отнесли тело к стене и бросили в сточную канаву, – задумчиво пробормотал Лот. Исаак радостно закивал. – Это я понял. Я только не понял, что произошло перед этим. Сумасшедший снова хлопнул ладонями, резко вытер одну о другую и перевернул правую ладонь вверх.
– Что это значит? – спросил Лот. – Пусть Исаак объяснит лучше.
– Это значит, – прозвучал за его спиной чей-то голос, – что повозка ударилась колесом о ворота. Лот резко обернулся. Прямо перед ним стоял Нахор – молодой мужчина, живущий через улицу. Лот практичеcки не общался с ним. Не нравился ему Нахор. Бывшего севаимлянина привезли в Адму полгода назад. Говорили, что у него странная болезнь – время от времени Нахор падал на землю и бился головой, а изо рта у него шла пена. Но Лот не общался с Нахором не из-за болезни. В конце концов, Исаак был болен куда сильнее. Просто ему не нравились глаза севаимлянина. Черные, бездонные, пронизывающие. Лот не видел в них жизни. И вот теперь Нахор, всегда державшийся отдельно от остальных жителей города, пришел в лачугу Исаака.
– Клин, держащий колесо, сломался, – продолжал тем временем бывший севаимлянин, наблюдая за быстрыми жестами толстяка. – Хранитель кинулся на помощь, хотел поддержать повозку, но его зажало между бортом и створкой ворот. Сверху же посыпались мешки с зерном. Несчастный юноша не мог даже пошевелиться. Стараясь высвободить Хранителя, возница дернул повозку в противоположную сторону, колесо слетело окончательно, и юношу раздавило бортом. – Нахор вошел в дом, поинтересовался у сумасшедшего: – Я правильно рассказываю, Исаак? – Толстяк закивал поспешно. – Возницы испугались наказания за смерть Хранителя. Они втащили тело в город и сбросили в сточную канаву, подальше от ворот, потом аккуратно сложили мешки, составили корзины и уехали.
– Откуда тебе это известно, Нахор? – спросил Лот.
– Исаак рассказал, – спокойно ответил тот. – Только что. Лот посмотрел на сумасшедшего. Лично он не понял странных жестов толстяка, а вот Нахор понял, да еще и до подробностей. Причем теперь он оказался посвящен в их с Исааком тайну.
– И что ты собираешься теперь делать? Нахор вздохнул, посмотрел на улицу, помедлив с ответом, затем сказал:
– Утром стражники отправили тело Хранителя в Содом. Я полагаю, содомляне соберутся и придут в Адму за правосудием. Но прежде пошлют гонцов в Гоморру и Севаим. Адмийцев слишком много. – Нахор посмотрел на Лота. – Думаю, у нас есть еще часа два до прихода праведных. За это время можно было бы успеть многое. – Он выдержал паузу и закончил негромко: – У меня дурные предчувствия. Лот напрягся. Честно говоря, его тоже глодало странное томление, но он приписывал это жаре. Однако стоило Нахору высказать свою тревогу, как Лот понял природу собственного неспокойствия.
– Ты напрасно волнуешься, Нахор, – произнес он раздраженно. – Содомляне, гоморрийляне и севаимляне – хасидеи. Они не причинят адмийцам зла. Господь не допустит этого. Нахор усмехнулся.
– Довольно ли ты знаешь о Господе, что судишь о делах его и о помыслах его?
– Я знаю, что Господь всеведущ и сумеет вразумить детей своих.
– Неисповедимы пути Господа. – Нахор вышел, бросив через плечо: – Может быть, ты и прав, Лот, но если бы у меня была длинная веревка, я бы подумал сейчас о ней, а не о Господе. Лот остался стоять с приоткрытам ртом, глядя в спину бывшему севаимлянину. Он хранил веревку. Длинную, крепкую веревку, намереваясь однажды ночью, под покровом темноты, спуститься со стены вместе со своей семьей и уйти в Сигор, Хеврон или Иевус-Селим. Но как Нахор узнал о ней? Или он сказал о веревке, вовсе не имея в виду Лота и его тайну? И опять же, второй раз за день, Лот слышит о «неисповедимом пути Господа». Случайно ли? Или это Господь посылает ему знак? Может, и впрямь воспользоваться тем, что охрана собралась у ворот и стена пуста, привязать веревку на гребне, прямо за Храмом, и… Нет, нельзя. Он же дал слово Иосифу свидетельствовать за Исаака. И если он, Лот, сбежит, разве не посмотрят на это праведные, как на лучшее доказательство его вины? Исаак продолжал невнятно бурчать что-то, помогая себе взмахами рук. Между тем, солнце начало медленно скатываться к холмам…»
17 часов 41 минута Потрошитель повернулся к окну. Кроваво-красные лучи солнца коснулись его лица, и Саше вдруг показалось, что это отсвет далеких факелов кривит губы убийцы. Черные, бездонные глаза смотрели в невидимую точку над горизонтом, над крышами, над миром. Саше вдруг захотелось увидеть то, что видит Потрошитель. Почувствовать то же, что чувствует он. Лгал этот человек или говорил правду, был он сумасшедшим или самым обычным преступником, в одном Саша не сомневался: прямо перед ним, в одном шаге, раскрывалась чарующе-страшная, призрачная грань, за которой таинственным образом сошлись настоящее и прошлое. Такова была сила воображения. Этот человек верил в собственный рассказ настолько, что и Саша невольно начинал в него верить. Фантастическое ощущение познания тайны засасывало, словно смоляное болото. Оно пугало и манило одновременно. Это чувство обещало настоящее чудо – возможность собственными руками прикоснуться к неведомому.
– Содомляне, гоморрийляне и севаимляне встретились неподалеку от Адмы, в долине Керек. И было их трижды по тысяче, – продолжал медленно Потрошитель, – и еще втрое, и еще дважды по столько…
***
«- Они идут, – повисло над городом. – Хасидеи идут!!!
– Вы слышали? Они идут! – крикнул какой-то мальчишка прямо в дверной проем и побежал дальше. Те, кто еще не успел собраться у ворот, торопились туда, на площадь. Всех мучило любопытство: как праведные станут искать убийцу Хранителя? Это было внове. Лот повернулся к жене и дочерям, к сидящему на лежаке Исааку, серьезно оглядел их, приказал категорично:
– Оставайтесь дома. Не ходите к воротам. – И персонально сумасшедшему: – Исаак будет ждать Лота здесь. Исаак понял? Толстяк закивал, преданно глядя на Лота снизу вверх. В дверном проеме, заслонив и без того тусклый вечерний свет, выросла чья-то фигура. Лот резко обернулся. Иосиф, серьезно глядя на него, спросил:
– Ты готов, пришлец? Время настало.
– Пойдем, – кивнул Лот, следуя за Иосифом. Они вышли на улицу и зашагали к воротам. Сидящий у своего дома Нахор крикнул, глядя им вслед:
– Будь осторожен, Лот! Не доверяй агнцам Га-Шема! Лот на мгновение обернулся, но Нахор уже увлекся каким-то своим делом.
– Я молил Господа о помощи, – пробормотал Иосиф на ходу. – И просил дать знак, что он слышит меня. – Лот сосредоточенно молчал, прислушиваясь к собственным ощущениям. – Господь не ответил мне, – закончил Иосиф мрачно. Лот не слушал. Он думал о том, что напрасно не надел голубую милоть хасидея. Содомляне наверняка узнают его и поверят ему, а вот насчет гоморрийлян и севаимлян у него такой уверенности не было. Невозможно сказать заранее, как повернется дело. Он надеялся на помощь Господа, молился про себя, но все время сбивался на мысли о сумасшедшем толстяке. Обвинение в адрес праведника – серьезное обвинение. Поддержат ли его адмийцы? Поверят ли? Они вышли на главную улицу и сразу увидели впереди людское море. Народу было столько, что у Лота зарябило в глазах. Ему вдруг стало страшно, но не от большого скопления народа, а от того, что он понял: его свидетельствование вполне может обернуться против него самого. Разве кто-нибудь воспримет всерьез рассказ СУМАСШЕДШЕГО? «С другой стороны, – подумал Лот упрямо, – если он не скажет ПРАВДУ, то кто ее скажет? Исаака, омерзительного, безобразного, вонючего, но безобидного и честного толстяка выдадут праведным…» Они подошли к плотной толпе.
– Расступитесь, – негромко говорил Иосиф, и молчащие люди послушно расступались, образуя неширокий коридор, пропускали их и тут же смыкались вновь. «Это знак, – подумал Лот. – Это знак Господень. Если страх и сомнения овладеют мной…» Если бы даже страх и сомнения овладели им, ему уже не удалось бы повернуть назад. Толпа смотрела на пробирающуюся в первые ряды пару. Все знали, что Лот – содомлянин. И поэтому все ждали, что он, именно он, сумеет как-то разрешить ситуацию. Внезапно толпа кончилась. Лота словно вытолкнули из воды на берег. Одно мгновение – и вот уже перед ним широкая полоса пустого пространства, за которой застыла стража. Иосиф остановился у него за спиной, и Лоту на миг показалось, что он один, совершенно один на пустынной пыльной площади. Ему захотелось оглянуться, чтобы увидеть глаза толпы, но он подавил в себе этот порыв. Никто не должен заметить его неуверенность.
– Они идут! – крикнул со стены дозорный. Старший караульной смены, высокий угрюмый мужчина с непомерно широкими плечами, голубая милоть которого была расшита алой шерстяной нитью, резко взмахнул рукой.
– Ворота! – снова крикнул дозорный, перегибаясь через гребень стены. Большие деревянные створки дрогнули, покачнулись и медленно пошли в стороны. По мере того как они открывались все шире, Лота охватывал трепет. Праведных оказалось больше, чем он предполагал. Как только ворота распахнули, толпа начала втягиваться в город. Постепенно она заполнила площадь и выплеснулась на соседние улицы. Кто-то забрался на стену, и все-таки большей части пришлось остаться за воротами. Маленькая площадь не могла вместить всех. Адмийцы ждали. Ждали горожане, ждал Иосиф, ждал Лот. Праведные смотрели на адмийцев молча, словно видя их в первый раз и не зная, чего же ожидать от этих странных уродцев.
– Идет Закон! – зашумели в толпе праведных. – Дорогу Закону! Люди расступились, пропуская на площадь двоих. Первый – старик, серое лицо которого покрывали пигментные пятна, а милоть подчеркивала сутулость. В трясущейся руке он держал посох – символ судии. Вторым был высокий жилистый бородач с худым лицом, на котором выделялись пронзительные, цвета спелой вишни глаза. Одет он был не только в голубую милоть, но еще и в пурпурную накидку‹$FГолубой цвет считался у иудеев священным. Одежды пурпурного и багряного цвета служили отличием богатых и почетных лиц.›. Ни в одном из трех праведных городов судей не было по той простой причине, что не существовало преступлений. Очевидно, старика выбрали на один раз. И по тому, что среди горожан оказался судия, Лот понял: праведные станут требовать для убийцы смертной казни. Чтобы изгнать из Адмы, судия не требовался. Праведные боялись гнева Господнего, но жажда мщения была чересчур сильна. А присутствие судии позволяло придать ему вид правосудия. Священник остановился в шаге от толпы, старик же вышел на середину площади. В глазах его пылал совсем не стариковский огонь. Судия вонзил коричневый пигментный палец в толпу адмийцев.
– Адмийцы! – с необычной для тщедушного тела силой каркнул он. – Сегодня ночью двое из вас совершили тяжкий грех! Сегодня ночью, впервые за пятнадцать лет, Зло вторглось в нашу жизнь! Сегодня ночью был убит один из хасидеев. Не мы ли опекали вас? Не мы ли помогали вам? Не мы ли заботились о вас? – Голос его становился громче. В нем прорезались исступление и фанатичная вера. Толпа за спиной судии заволновалась. – Адмийцы, призываю вас именем Господа, выдайте убийц Хранителя, и пусть свершится правосудие! Поступок сей послужит доказательством вашего смирения и укрепит добрые отношения между нашими городами! Секунду над площадью висело напряженное молчание, а затем прозвучал чей-то негромкий голос:
– Кто ты такой, чтобы говорить от имени Господа? – Лот оглянулся. За его спиной стоял Нахор. А рядом с Нахором, – Лот помрачнел, – безобразно скалился сгнившим ртом Исаак. – Веришь ли, что Господь дал тебе право решать за него судьбы детей его? – продолжал Нахор. Он говорил, не повышая голоса, но его слова слышали все, кто собрался на площади. – Не боишься ли принять на себя грех, отняв жизнь у невиновного?
– Ничто в этом мире не делается без ведома Господа, – парировал каркающим голосом старик. – И если меня избрали судиею, значит, таково было желание Его!
– Таково было желание избравших тебя и твое собственное, – возразил спокойно Нахор.
– Слышите? – крикнул старик, поднимая жезл. – Адмиец сомневается в Господе!
– Я сомневаюсь в праведности суда, а не в Господе. Толпа заволновалась, и Лот отметил, что далеко не все адмийцы одобряли спор, затеянный Нахором. Многие предпочли бы уладить дело полюбовно, хотя бы это и стоило жизни невиновному.