Сербин Иван. Гилгул

Иван Сербин
 
Гилгул

 
   «Who wants to live forever, Forever is our today…»
   «Кто хочет жить вечно? Вечность – это наше сегодня…»
   Queen «Who wants to live forever».
   Вместо пролога
 

3 МАРТА. ПЯТНИЦА. НОЧЬ

 
   00 часов 12 минут Вишневая «девятка» притормозила у служебного входа Театра сатиры. Сидящий за рулем мужчина откинулся на спинку кресла и, мягко улыбнувшись, сообщил устроившейся рядом молоденькой блондинке:
   – Ну вот, еще немного – и мы на месте.
   – Здесь? – удивилась девушка, поглядывая в окно.
   – Что тебя удивляет, дорогуша? – Мужчина повернулся к спутнице и провел ладонью по ее светлым волосам. – По-моему, это место не похоже на городскую свалку.
   – Ты обещал хорошую еду и шампанское… – напомнила девушка, отодвигаясь.
   – Я помню, – согласился он, глуша двигатель. – Но, должен тебе заметить, вкусно кормят не только в дорогих ресторанах. Важно только знать, ЧТО это за место и ГДЕ оно. Пойдем. – Мужчина распахнул дверцу и выбрался из салона. Девушка последовала его примеру. Из сада «Аквариум» доносились громкие звуки музыки. Мужчина, не переставая улыбаться, удовлетворенно тряхнул головой.
   – Нас ждут, – пробормотал он и, повернувшись к спутнице, добавил: – Прошу. Он первым зашагал к ярко освещенному входу в сад, и девушке ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Мужчина ступал широко и свободно. Его спутнице приходилось бежать, чтобы угнаться за ним. Она запыхалась, но не посмела выказать недовольства.
   – Это твои друзья? – только и спросила девушка.
   – Лучшие, – сообщил мужчина.
   – Но ты заплатил только за себя, – напомнила она. – Трахаюсь я только с тобой. Если захочется еще кому-нибудь, то за отдельную плату.
   – Конечно, дорогуша, – кивнул он. Время от времени в речи мужчины проявлялся странный акцент.
   – И еще, – торопливо бормотала она, – в групповухе я не участвую.
   – Я тоже. Они прошли мимо торговых палаток и шагнули в дрожащие сумерки сада. Асфальтовая дорожка изгибалась, уходя «горбом» к парадному входу Театра Моссовета. Но музыка доносилась от переливающейся неоном кирпичной кафешки.
   – Нам туда, – указал мужчина на кафе.
   – У вас сегодня праздник?
   – Считай, что это туш в честь нашего знакомства. Он посторонился, пропуская спутницу на узенькую, залитую весенними лужами тропинку. Ночью еще подмораживало, и на воде образовались тонкие корочки льда. Девушка послушно пошла вперед. Лед хрустел под ее сапогами. Она то и дело оглядывалась, словно проверяя, не отстал ли спутник. Мужчина шагал за ней и, продолжая улыбаться, смотрел на освещенное окно кафе.
   – Это славные люди. Ты им понравишься, – бормотал он, проглатывая твердую «р», отчего речь становилась невнятной. В паре метров от двери кафе девушка еще раз оглянулась, спросила нервно:
   – А нам обязательно туда идти? Я… Мне что-то расхотелось есть.
   – Пойдем, – поторопил он. В его движениях проявилась странная возбужденная целенаправленность. – Ты им понравишься, дорогуша.
   – Послушай, – она остановилась. – Давай лучше поедем к тебе, а? Или, если хочешь, ко мне. Нам никто не помешает. Я живу одна. Он тоже остановился и уставился на нее глазами-плошками, в которых плясали неоновые чертики и зазывающе искрились кристаллики льда. По лицу его пробегали яркие всполохи, отчего оно приобрело довольно зловещий вид.
   – Ты не хочешь идти? – спросил мужчина, почти не разжимая губ, и слегка подался вперед. Девушка попятилась. В черных глазах спутника она вдруг разглядела бездну, до самых краев заполненную мертвой пустотой. Внезапно в ее груди проснулся острый болезненный страх. Она чувствовала: сейчас произойдет нечто ужасное. Мужчина шагнул к ней, вытаскивая руку из кармана пальто. В блеклом неоновом отблеске сверкнуло широкое, остро отточенное лезвие ножа.
   – Я слышу, слышу, – пробормотал мужчина, обращаясь к кому-то невидимому. – Через восемь месяцев, в ноябре этого года, – произнес он, наступая на девушку и неотрывно глядя ей в глаза, – у тебя должен родиться ребенок. Мальчик. Он появится на свет тяжелобольным, а через тридцать девять лет твой сын может стать одним из самых известных диктаторов двадцатого века. Количество его жертв будет исчисляться миллионами. Я здесь, чтобы предотвратить это.
   – Я буду кричать, – прошептала девушка, отступая.
   – Это не имеет значения, – произнес мужчина. – Тебе придется умереть.
   – Я… – Больше ей ничего не удалось сказать. Она поскользнулась и упала на дорожку. Инстинктивно, пытаясь смягчить падение, девушка раскинула руки, облегчая работу убийце. Серебристый нож вонзился ей в сердце…
 

12 АПРЕЛЯ, СРЕДА

 
   11 часов 42 минуты Вой сирен плыл по Садовому кольцу. Был он истошен, словно на сотню голосов плакали неведомые пустынные звери. Машины притормаживали, пропуская вперед желтый фургон с красной полосой через весь борт и эмблемой страховой компании «АСКО» на передней двери. Водитель очень торопился. Сидящий рядом с ним фельдшер то и дело оглядывался, проверяя, все ли нормально в салоне. Лицо фельдшера было бледным, на нем отражалась угрюмая сосредоточенность. В пассажирском салоне «Скорой помощи» стояли носилки, на которых под пропитанной кровью простыней «бултыхалось» безвольное тело. Рядом с носилками устроились двое молодых плечистых парней в пятнистой форме, касках, бронежилетах, с автоматами в руках. Третий – усталый, серолицый мужчина лет тридцати пяти, в светлом плаще, мятом костюме и перепачканных грязью туфлях – сидел на корточках у задней двери. На правом рукаве плаща отчетливо выделялись бурые пятна. Руки мужчины покрывала запекшаяся кровь. Фургон быстро одолел участок от Самотеки до Сухаревской площади, перестроился в крайний левый ряд и резко свернул на проспект Мира. Пассажир в штатском судорожно вцепился в носилки. Простыня поползла, открывая взглядам окровавленное тело. Голова раненого болталась из стороны в сторону, глухо ударяясь о металлическое основание носилок. Рука безвольно нависала над полом, можно было увидеть длинные пальцы, исчерченные черной паутиной кровавых дорожек. Шофер машинально посмотрел в зеркальце и увидел белое, тонкое лицо и всклоченные, застывшие в кровавой коросте светлые волосы. На вид раненому можно было дать лет тридцать пять. Один из пятнистых поспешно схватил простыню и накинул ее на раненого. Тем не менее рука лежащего по-прежнему перегораживала половину кузова. Автоматчики переглянулись, затем тот, что поправлял простыню, поддел руку стволом автомата и забросил на носилки. При этом на лице его отразилось омерзение. Шофер, поглядывавший в зеркальце, не поворачивая головы, поинтересовался у фельдшера:
   – Кто это? Фельдшер оглянулся, передернул плечами, затем проворчал, едва разжимая губы:
   – Не узнал, что ли? В газетах портрет печатали.
   – Кого? Этого? Раненого? – В глазах шофера появился интерес. Он вновь посмотрел в зеркальце, затем озадаченно хмыкнул и качнул головой. – Физиономия знакомая, а так… Не, чего-то не припомню. Фельдшер оскалился, растянув напряженно губы:
   – Он сейчас на себя и не похож. Весь кровью залит.
   – А кто это? – быстро спросил шофер. – Артист, что ли, какой?
   – Да уж, – недобро ухмыльнулся фельдшер. – Артист, б… Еще какой, на хрен.
   – Да-а? Шофер собрался было приглядеться повнимательнее, но машина уже подъезжала к больнице, и ему пришлось сосредоточиться на дороге. Фургон ловко свернул в узкий проулок и покатил к белому, плоскому, как фанерный лист, больничному корпусу. Подогнав фургон вплотную к широким дверям приемного покоя, шофер нажал на тормоз и полез в нагрудный карман рубашки за сигаретами. Фельдшер выпрыгнул из кабины. Он собрался было захлопнуть дверцу, когда шофер, понизив голос, взмолился:
   – Слышь, ну скажи, кто это, а? Я же теперь месяц мучиться буду, пока не вспомню… Фельдшер внимательно взглянул на него и ответил тихо:
   – Потрошитель это, дупло.
   – Да ты что-о-о?.. Шофер остался сидеть с приоткрытым ртом, забыв про сигарету. Фельдшер же покосился в сторону кузова, сплюнул на колесо, добавил зло:
   – Лучше бы эту мразь вообще, на хрен, пристрелили. Кому-то откачивать его теперь, лекарства тратить… Он выматерился витиевато и смачно и быстрым шагом направился к приемному отделению. А шофер, пробормотав ошарашенно: «Ох ты ж, еж твою бога душу мать», уже не таясь обернулся и уставился на накрытое простыней тело.
 

***

 
   «Вечерняя Москва» от 12 апреля, стр. 1 «Теперь мы знаем, как выглядят чудовища!» «Сегодня, 12 апреля, в результате тщательно спланированной совместной операции, следственно-оперативной группой МВД России и московским РУОПом был задержан один из самых кровавых маньяков-убийц последнего десятилетия – Баженов Олег Юрьевич, больше известный под прозвищем Московский Потрошитель… Средства массовой информации окрестили Баженова Потрошителем, так как «почерк» его убийств в точности копировал «почерк» пресловутого Джека-Потрошителя, действовавшего в конце прошлого века в Англии. Как известно, английский Потрошитель так и не был пойман. Московскому повезло меньше».
 

13 АПРЕЛЯ, ЧЕТВЕРГ, ДЕНЬ. СОН

 
   12 часов 47 минут «ОБВИНЯЕМЫЙ: Я знаю, они ждут меня. Каждый раз это происходит почти одинаково. ВРАЧ: В смысле? О: Голоса. Они похожи на птенцов, вылупляющихся из яйца. Скорлупа трескается, потом в ней образуется крохотная дырочка, в которую начинают сочиться голоса. В: Чьи голоса? Кто разговаривает? О: Они – между НИМ и мной. «Ангелы» – самая близкая аналогия. В: Значит, вы разговариваете с ангелами. Или я чего-то не понял? Убийца слегка повернул голову, взглянул на собеседника искоса, едва заметно дернул плечом. О: Боюсь, что вы ничего не поняли».
 

***

 
   Саша Товкай хмыкнул и придвинулся к монитору. Сидящий рядом Костя Балабанов победно улыбнулся.
   – Я же говорил тебе, это интересно, – сообщил он. Саша кивнул, разглядывая Баженова. Высокий, лицо тонкое, умное. Внимательные темные глаза. Говорит спокойно, даже с некоторым безразличием, словно и нет ему дела до сидящего напротив нервничающего врача. Баженов казался выше собеседника. Внутренне выше. Маньяк стоял у окна и, скрестив руки на груди, смотрел в небо над крышами домов. Он не поворачивался к врачу. Отвечал не заученно-монотонно, а выдерживал небольшие паузы, словно обдумывая ответ. Хотя это вполне могло оказаться притворством. Возможно, Баженов заранее обдумал линию защиты и теперь только «проигрывал» ее.
   – Сколько ему дадут? – спросил Саша. – Если экспертиза установит, что он вменяем?
   – «Вышак», – ответил Костя. – Тут даже апелляцию и прошение о помиловании подавать бессмысленно. Лоб зеленкой помажут – и к стенке. Костя Балабанов был приятелем Саши еще с институтских времен. Работал он на Петровке оперативником. Именно его группа вычислила и задержала «Потрошителя» вчера утром. Но до вчерашнего утра было полгода упорной работы. И в течение этих шести месяцев Костя дважды навещал Сашу. После первого убийства – с бутылкой водки и тремя месяцами позже – со стопкой фотографий. Хотел проконсультироваться с психиатром. Саша тогда дал ему несколько рекомендаций. А сегодня утром… Сегодня было особое утро. Нет, не так. Все началось ночью…
 

***

 
   Ему снился омерзительный, липкий кошмар. Ему снилось, что он умирает. Ему снилось, что его пронзили мечом насквозь. Тело хранило рваное ощущение внезапной вспышки и сильного толчка, опрокинувшего на спину. Это клинок ударился о латы, но уже пройдя сквозь тело, на спине. В животе горел огненный шар боли, и приходилось изо всех сил стискивать зубы, чтобы не закричать. Шестым чувством Саша понимал – кричать нельзя. Вокруг раскинулась необъятная бархатистая ночь, прорезаемая дрожащими отсветами близких пожаров, метались длинные тени, и где-то высоко над головой били железными крыльями невидимые птицы. И орали в тысячи сорванных глоток, нестройно, но все равно страшно: «Цваот Га-Шем! Вейирду!!!» Странное слово «вейирду», звучавшее как мистическое заклинание или проклятие, пугало Сашу едва ли не больше, чем скорая смерть. Некто бесформенно-черный, облаченный в непривычные одежды, стоя на коленях, распевно тянул монотонный речитатив. Тянул противно, на непонятном отрывистом языке, со все нарастающей мощью. Саша различал даже не слова – обрывки слов: «Иегу… Элоки… Геефено…» Колыхалось влажное жаркое марево, от которого спина покрывалась потом. Сквозь душную пелену сна Саша вдруг осознал, что у него самый обычный приступ аппендицита. Надо растолкать Татьяну, чтобы вызвала «Скорую». Но сил поднять веки не было, а он задыхался, потому что боль забивала горло и сдавливала легкие. Саша только немо распахивал рот да сжимал скрюченными пальцами живот, комкая собственную плоть. Ему вдруг стало ясно – все. Его больше нет. Он уже умер. Ему больше не удастся проснуться. Татьяна откроет утром глаза, а он рядом – синий, холодный, с искаженным от боли лицом. Просто беда какая-то. В эту самую секунду из темноты вынырнул невесть откуда взявшийся телефонный звонок. Освобождающе-громкий, сумасшедше-реальный среди ирреального кошмара смерти. Саша вскрикнул и открыл глаза. Темнота мгновенно растаяла, но боль и телефонная трель остались. Он лежал на животе, неловко подвернув под себя руку и сжав кулак. Именно там, где кулак вдавливался в живот, и рождалась боль. А аппендикс ему удалили еще семь лет назад. Саша испытал невероятное облегчение, поняв, что это был всего лишь сон. Однако боль не пропала. А телефонная трель продолжала рвать предутреннюю тишину. Резкая и требовательная, призывающая немедленно вскочить и побежать, помчаться, ринуться… Саша сморщился. Рядом тихо и спокойно посапывала Татьяна. Вот же, не без зависти подумал он. На телефон ей плевать, на звонки в дверь, на шум, гам, топот. Не сон у человека, а сказка. Это хорошо. Значит, нервная система в порядке. Как раз в эту секунду Татьяна, не открывая глаз, сказала:
   – Сашка, телефон звонит.
   – Я слышу, – ответил он и перевернулся на спину. Затем зевнул и поежился, слепо вглядываясь в циферблат электронных часов. Зеленые цифры сливались в одно большое мутное пятно. Он потер глаза и еще раз посмотрел на часы. Без пятнадцати семь! А на улице темно еще. Странно. Наверное, Татьяна открыла форточку и задернула шторы, когда ложилась спать. Саша снова зевнул, сунул ноги в тапочки и, придерживая рукой ноющий живот, пошел в кухню. Телефон звонил и звонил не переставая. Ярко-красный, круглый чешский «клоп» стоял на обеденном столе. Он издевался, смеялся металлическим звоном и прихихикивал стальным затухающим эхом. Сволочной аппарат, что и говорить. Саша плюхнулся на табурет, – неосторожно плюхнулся, отчего ртутный шарик боли в животе колыхнулся снова, – снял трубку и промямлил:
   – Слушаю.
   – Сашка? Товкай? Это был Костя Балабанов. Кто еще мог звонить в такую рань? Фанат работы. Трудоголик чертов. Сам фанат и считает, что все вокруг тоже фанаты. Не спят, не едят, не пьют, только и думают, как бы совершить что-нибудь эдакое, общественно-полезное.
   – Сашка, это ты? – продолжал допытываться Костя.
   – Вчера вечером был я, – Саша зевнул в третий раз. Широко. Охнул, с присвистом втянул воздух между зубами. – Черт.
   – Что? – озаботился Костик. – Случилось чего-нибудь?
   – Живот схватило.
   – А, – оперативник никогда не придавал значения подобным пустякам. Схватило и схватило. Сбегай в сортир – всего делов-то. – Старик, ты уже в курсе?
   – В курсе чего?
   – Ты что, телевизор вечером не смотрел?
   – Костя, вечером я телевизор не смотрел. Мы с Татьяной приехали из гостей в начале второго, я принял душ и рухнул в кровать. Потому что устал, как собака, и хотел спать. И до сих пор хочу, – легко соврал Саша. Не хотел он спать. Да и не смог бы уснуть теперь. Особенно после такого приятного сна.
   – Понятно. А «Вечерку» вчерашнюю не читал? – Костя упорно не замечал намеков.
   – А что случилось-то? Судный день грянул? Или всемирный коммунизм победил? Так мне плевать, Костик. Я спать хочу.
   – Старик, – восторженно возвестил Балабанов. – Мы его поймали! Вчера утром!
   – Кого?
   – Потрошителя! Кстати, твоя консультация сослужила нам очень хорошую службу. Да, да. Помнил Саша. Было такое. Говоря откровенно, не перетрудился он тогда. Дал пару учебно-школярских советов. Но сейчас не стал пускаться в объяснения. Не до того было. Пробурчал лишь:
   – Я рад, что удалось тебе помочь. Если честно, Саше в данный момент было все равно, пригодились его советы приятелю или нет. Поймали – и слава Богу. Город вздохнет с большим облегчением. Этого сумасшедшего отправят на обследование в Институт имени Сербского. Понаблюдают пару-тройку месяцев, поставят диагноз – что-нибудь расплывчатое, вроде «вялотекущая шизофрения с кратковременными помрачениями сознания», – и укатают в психиатрическую лечебницу лет на пять.
   – Поздравляю, – пробормотал он, осторожно массируя живот. – Серьезно. Встретимся – лично руку пожму. Это все, что ты хотел мне сообщить?
   – Старик, да ты не обижайся, – радостно гаркнул Балабанов. – Я же не просто так с кровати тебя поднял. Я же по делу.
   – Давай выкладывай, да я пойду. Посплю еще, пока время есть.
   – Мы его подстрелили…
   – Кого?
   – Потрошителя, конечно, – озадачился Костя. – Кого же еще?
   – А, – протянул Саша без большого интереса и зевнул в четвертый раз. Демонстративно. – Правильно сделали. Но я не хирург, Костик, я – психиатр. Вызови ему «Скорую», а потом забудь как страшный сон.
   – Да я не к тому. Ты слушай. Он сейчас в Склифосовского лежит. В отдельном боксе, под солидной охраной.
   – Ну и отлично, Костя. Поставь еще одного человека и иди спать. И я пойду тоже. У меня прием сегодня в два часа, а еще надо успеть за квартиру заплатить.
   – Может, ты с ним побеседуешь? – внезапно предложил Балабанов.
   – С кем?
   – С ним. С Потрошителем.
   – Зачем? – не понял Саша. – Не хочу я с ним беседовать. Сдался он мне.
   – Да ты погоди, – вспыхнул Костя. – Что ты перебиваешь-то все? Сперва дослушай, потом будешь перебивать. Саша только вздохнул. Хотел сказать, что, дослушав, перебить нельзя, но передумал. Что толку? Если уж Костя брался кого-то «дожимать», то вырываться было абсолютно бесполезно.
   – Ну? Саша прощупывал живот, а в голове крутились мутные сомнения. Может, и правда что-то у него внутри? Мышцу надорвал, например. Или грыжа полезла. Хотя с чего ей лезть, грыже-то? Психиатр – не грузчик. Но надо бы сходить к терапевту, провериться.
   – Вот смотри. Вот если этот гад не сумасшедший, а? Ну, это я так, теоретически, конечно, но предположим.
   – Костик, в психиатрии «теоретически» здоровых не бывает. Как не бывает и «теоретически» больных. Человек либо болен, либо нет. Это устанавливается психиатрической экспертизой.
   – Так ведь и я о том же, – убежденно сказал Костя. – А ну как врачи ошибутся? Нет, если его к стенке поставят «по ошибке», так по мне и хрен с ним. Поделом. Заслужил. А если он сумеет «закосить»? Признают это чудовище психом и отправят в «дурку». Сколько его там продержат? Ну, пять лет, в самом лучшем случае. А потом что? На свободу с чистой совестью?
   – Костя, психиатрическая лечебница – не тюрьма! Там не «держат», там лечат.
   – Извини, извини, – тут же «сдал назад» оперативник. – За своих обиделся, да? Понял, понял. Извини. Лечить его там будут. Пять лет. А потом выпустят. И что? А действительно? Что? Выйдет. Если этот Потрошитель надумает «косить», то ему лекарства – что мертвому припарки. Чтобы подавить немотивированные выплески агрессии у психически больного человека, важно лишь определить необходимый комплекс лечения. А вот подавить психику здорового человека окончательно и бесповоротно можно разве что в концентрационном лагере жесточайшим физическим и моральным прессингом. Но лечебница – не концлагерь. Костя прав. Лет через пять, а при примерном поведении и через три, убийцу выпишут как окончательно излечившегося. Пройдет какое-то время, он адаптируется в обществе, и все начнется сначала. Но… Но…
   – Костя, что ты от меня-то хочешь? – Боль в животе начала уменьшаться, съеживаться, уходить. Слава Богу, Саша получил возможность разговаривать не сквозь стиснутые зубы. – Чтобы я поставил ему нужный диагноз? Во-первых, насколько я понимаю, еще нет постановления о назначении психиатрической экспертизы, поэтому мое заключение будет, говоря юридическим языком, незаконно. Его ни один суд не примет во внимание. Во-вторых, подобные заключения выносятся комиссией, утвержденной облздравотделом, а я, как ты понимаешь, подобного утверждения не проходил. В-третьих, в комиссии должно быть не менее трех специалистов.
   – Но я могу подать ходатайство на освидетельствование консультационного характера, – напомнил Костя. – А потом мы приобщим твое заключение к делу. Да и комиссия прислушается к мнению коллеги.
   – Костя, знаешь что? – Боль в животе вспыхнула с новой силой. Саша со всхлипом втянул воздух. – Помимо всего прочего, это еще и статья!
   – Какая статья, старик?
   – Сто двадцать восьмая, УК РСФСР. От трех до семи, между прочим.
   – Да о чем ты говоришь…
   – О статье, Костя. О статье! Эта головная боль мне, извини, сто лет не нужна. И потом, некоторым удается симулировать отдельные симптомы, но я еще не слышал, чтобы кто-то сумел сымитировать целостную клиническую картину, включая динамику течения заболевания! Так что успокойся, если он здоров – хороший специалист это определит. Огонь в животе разгорелся с такой силой, что Саша понял: если сейчас же чего-нибудь не предпринять, будет плохо.
   – Ты послушай меня-то, – кинулся в бой оперативник. – Я что, прошу тебя выносить липовое заключение? Не прошу! При чем здесь сто двадцать восьмая? Как раз наоборот, я прошу тебя побеседовать с ним и дать объективное заключение. Если он здоров – пойдет под суд. Ну, а если болен, значит, судьба у нас такая – утираться. Боль стала просто невыносимой, словно Сашины внутренности набили раскаленными углями, а затем нанизали на спицы. Он даже застонал тихо.
   – Костя, я не могу больше разговаривать…
   – Старик, ты подъезжай сегодня в двенадцать к Склифу, лады? Я тебя встречу у приемного покоя. К главному входу не суйся, там уже толпа стоит…
   – Костя, я… – Саша хотел сказать: «Я не хочу никуда ехать, плевать мне на этого сумасшедшего, пусть им занимаются те, кому положено», но вовремя придержал язык. Сообразил: скажи он такое сейчас, приятель начнет уговаривать. – Ладно.
   – Ну и отлично. Значит, договорились. В двенадцать у приемного покоя, – гаркнул Костя и бросил трубку. Саша-то знал, что никуда не поедет. Какое там, с таким-то животом? Еще, глядишь, «Скорая» в больницу увезет. Он ударил ладонью по рычагу и уже набрал «0», но боль вдруг начала стихать. Отхлынуло, и огонь исчез из желудка. Зато мощно понадобилось в туалет. Саша, теряя тапочки, ринулся к заветной двери.
   – Кто звонил? – спросила Татьяна, когда он снова рухнул в постель.
   – Костик.
   – Чего хотел? – Интерес ее был вялым, сонным.
   – Да там… ерунду одну.
   – Понятно. – Она вздохнула и перевернулась на другой бок. А Саша остался лежать, глядя, как по потолку, притиснутые к побелке светом уличного фонаря, бродят корявые тени.
 

***

 
   – Ну и как? Что скажешь? – поинтересовался Костя, наблюдая за реакцией Саши. Тот пожал плечами, закурил, проговорил, торопливо «пыхая» сигаретой:
   – Костя, по двум фразам сложно что-либо определить.
   – А вот что он про голоса говорит? Врет?
   – Не знаю. Может, не врет. Хорошо бы понаблюдать рецидив. Но пока типичных нарушений не вижу. Двигательно-волевые навыки в норме, – Саша рассматривал статичную картинку «стоп-кадра». – Кататонического возбуждения нет. Моторные рефлексы в норме. Он наркотики не принимал, ты не в курсе?
   – Нет. Нарколог осматривал его вчера, пока он без сознания валялся. Никаких признаков наркомании или алкоголизма нет.
   – Ты вроде говорил, что его подстрелили?
   – Да. При задержании, когда попытался сбежать, три пули «словил», – подтвердил оперативник. – В бедро, в поясницу, в плечо. Вчера весь день отлеживался, а к вечеру уже на ноги встал. Здоровый парень. Другой бы не меньше недели отходил.
   – Понятно. С ним можно будет побеседовать?
   – Старик, да сколько угодно. Сколько угодно. Ты, главное, скажи: псих он или нет.
   – Постараюсь.
   – Так что, запись будешь досматривать? Или уже без надобности?
   – Включай.
 

***

 
   «Картинка ожила. Защелкал хронометраж в правом нижнем углу кадра. Врач явно чувствовал себя не очень уютно, нервничал, хотя и старался не подавать вида, от этого держался слегка развязно и говорил на полтона громче, чем следовало бы. В: Ну так объясни… в смысле объясните… О: А стоит ли? В: Вот эти «ангелы», например? Они что, постоянно разговаривают или так, время от времени? Крупным планом фигура Обвиняемого. Лицо в одну четверть. Убийца смотрит в окно и говорит, медленно и негромко, как бы заново переживая уже пережитое. О: Боюсь, мы только напрасно потратим время. В: Ну ты… то есть вы попробуйте. Может, я не совсем уж того… разберусь уж как-нибудь. О: Сомневаюсь. Но, если вы настаиваете… Я был всегда. Моя жизнь измеряется столетиями. Я был в Сенате и смотрел в глаза Кесаря, когда Брут ударил его кинжалом на два ребра ниже левой лопатки. Я стоял в толпе и видел, как римский легионер прибивает к патибулуму‹Патибулум – поперечная перекладина креста.› запястья Христа пятнадцатисантиметровыми железными гвоздями. Я видел страшный оскал стражника, срубившего голову Улугбека. Я коснулся плеч палача, поджигавшего хворост под помостом, на котором стоял Джордано Бруно. Я заказал «Реквием» Моцарту за три дня до того, как тот свалился на пол и забился в агонии, приняв Aqua Tagana. Я бродил по переулкам Уайтчепела, прячась в сыром лондонском тумане, слушая крики газетчиков об очередном убийстве Потрошителя. Я был до, и я буду после. Мне шесть тысяч лет и я бессмертен. Я необходим Ему. В: Необходимы «ему»? Кому это «ему»? «Он» – это кто?»