Страница:
– Профессор, подождите минуту! – крикнул Саша на весь коридор. – Не уезжайте. – Двери кабины открылись и закрылись, а профессор остался стоять. – Извините. Я не ожидал, что беседа примет столь резкие формы.
– Ничего, – пробурчал тот. – Вы-то тут совершенно ни при чем, молодой человек. Но, должен заметить, ваш подопечный не сахар. Намаетесь вы с ним.
– Я знаю, – согласился Саша искренне. – Но не могли бы вы сказать, что думаете о его рассказе? Насколько этот человек отступил от фактов?
– Да ни на сколько, – воскликнул профессор, снова краснея. – В том-то и дело, что к общеизвестным фактам он и не приблизился! В истории ваш подопечный, конечно, разбирается, надо отдать ему должное, но его интерпретация событий – это… это что-то дикое! Конечно, я допускаю правомочность существования различных версий, но не настолько же безумных! Надо иметь хоть малейшее уважение к трудам историков.
– Значит, вы не можете определить, лжет он или нет? – разочарованно произнес Саша.
– Видите ли, юноша, – продолжил профессор, немного успокаиваясь. – Беседа, имевшая место пять минут назад, напомнила мне небезызвестный спор двух, простите, дураков. Один другому – красное, тот в ответ – круглое! Я ему – есть свидетельства, а он мне – вранье! Попробуйте докажите одно или другое! Не-воз-мож-но!
– Но, – прервал страстную речь профессора Саша, – лично вы подозреваете, что он – лжец.
– Естественно, – фыркнул профессор. – Разумеется. Двух мнений тут быть не может! Загвоздка в том, что это невозможно доказать. Вот если бы он начал излагать одну из уже существующих версий гибели Цезаря, я бы сразу сказал вам, из какой книги взят тот или иной кусок, кто автор данной версии и в чем она ошибочна. Но он слишком умен, этот ваш Потрошитель. Слишком. Он не пользуется чужими версиями, а создает собственные, абсолютно непохожие ни на одну из ранее существовавших.
– Его рассказ мог бы оказаться правдой?
– Ну, если отмести труды целой плеяды гениальнейших историков прошлого, – вздохнул профессор, – мог бы. Саша оглянулся. Юля стояла в метре от них, слушая разговор, но не вмешиваясь.
– Что? – спросил старик. – Что-то не так?
– Скажите, – Саша наклонился к самому уху профессора, – это очень важно и, клянусь, останется между нами… Он сказал правду? Относительно блондинки, которую вы уговаривали сделать аборт? Профессор отшатнулся. Щеки его стали пунцового оттенка.
– Милостивый государь, – сдавленно выдохнул он. – За кого вы меня принимаете? Спросите любого в нашем институте, и вам скажут, что я никогда – слышите, никогда! – не имел интрижек со студентками! Хотя среди них встречались премиленькие! Никогда! Он нажал кнопку вызова лифта.
– Профессор, извините, – попросил Саша. – Я всего лишь хотел удостовериться…
– Надо иметь хотя бы элементарное чувство такта, – ледяным тоном ответил старик.
– Вы просто представить себе не можете, насколько это для меня важно, – вздохнул Саша. – От того, лжет он или говорит правду, зависит… жизнь человека.
– Ваш подопечный – лжец. – Профессор даже не повернул головы. Так и стоял, уставившись в пластиковую обшивку лифтовой створки. – Уясните это сами и передайте своему человеку! Умный, страшный и очень опасный лжец!
– Умный, страшный, опасный, – повторил Саша. Створки раскатились, и профессор вошел в кабину. Буркнул:
– Желаю всего наилучшего.
– До свидания, профессор. Когда створки захлопнулись, отрезав их друг от друга, Юля подошла к Саше. Она встала у него за спиной и сказала негромко:
– Я могу вас понять.
– Что? – Саша обернулся. – В каком смысле?
– В какой-то момент мне показалось, что этот человек… Потрошитель… абсолютно искренен.
– Мне это кажется гораздо чаще, – упавшим голосом ответил Саша. Если бы девушка сейчас сказала то же, что и профессор, ему стало бы гораздо легче. Но ведь историк признал, что не может опровергнуть рассказ Потрошителя и что рассказ этот мог бы оказаться правдой… Саша вдруг понял, что Юля что-то сказала, а он пропустил сказанное мимо ушей.
– Простите, Юля, вы что-то сказали?..
– Я сказала, что насчет блондинки ваш Потрошитель все-таки ошибся.
– Откуда вы знаете?
– Кое-кто из девчонок пытался «подъехать» к нему на экзамене. Но профессора выводят из себя даже игривые взгляды, не говоря уж о чем-то большем. – Девушка улыбнулась. – Он требует снимать макияж перед его лекциями. Представляете? Саша тоже улыбнулся:
– И что же? Снимаете?
– А куда денешься? – Юля дернула плечом. – Если нет желания слушать лекцию в коридоре – приходится снимать. А без полного конспекта лекций профессор до экзамена не допускает. И потом… знаете, если кому-то благоволят, это чувствуется. Оценки «натягивают», с ответами помогают, ну и прочее. А у профессора любимчиков нет и никогда не было. Это известно всему институту. – Она засмеялась. – Потому-то и экзамены стараются сдавать кому-нибудь другому. У профессора каждый вопрос по билету – расстрел на месте.
– Даже так? – усмехнулся Саша. Настроение у него немного улучшилось.
– Представьте себе, – подтвердила девушка. Она оглянулась. – А почему мы стоим? У вас еще какие-то дела здесь?
– Нет, – покачал головой Саша. – У меня никаких дел больше нет. – И, припомнив слова известного мультипликационного персонажа, добавил: – До пятницы я совершенно свободен.
– Хорошо, – Юля снова засмеялась.
– Может быть, прогуляемся?.. – нерешительно предложил Саша.
– Давайте, – легко согласилась она. Они спустились на первый этаж, вышли на улицу. Небо по-прежнему скрывала низкая серая туча. «Страх» – вспомнил Саша слова Леонида Юрьевича.
15 часов 46 минут «- Рагуил, твой корпус нападет на Раббат с юга. Сделаете вид, что хотите разрушить акведук, – говорил веско Иоав, поглаживая пересекающий лицо уродливый шрам – след филистимлянского меча. – Аммонитяне понимают: те несколько колодцев, что есть в Раббате, не смогут обеспечить город водой. Они перебросят на южную стену все свободные силы. В это время ты, Авесса, – единственный глаз Иоава обратился ко второму офицеру, – скрытно подойдешь к стене с востока. Здесь равнина не освещается, и аммонитяне не заметят вас, пока вы не окажетесь под самыми стенами. Теперь ты, Урия, – он повернулся к мрачному, как сама ночь, легионеру. – Возьми сотню воинов. Когда воины отойдут от ворот, чтобы отбить атаки с востока и юга, твоя сотня штурмом возьмет незащищенную стену и откроет ворота. Два легиона будут ждать неподалеку, под прикрытием финиковой рощи. Едва вы откроете ворота, они ворвутся в город. Урия уже понял: план Иоава кажется осуществимым, но только в стадии замысла. В реальности же он обречен на провал. Аммонитяне видели, сколько воинов встало лагерем против Раббата. А два корпуса никак не спутаешь с тремя. Две манипулы воинов? И с такой силой ему придется штурмовать ворота? Да даже если на стене останется всего полтора десятка лучников, его легионеров перебьют прежде, чем они подойдут к городу на полсотни шагов. Ворота слишком хорошо освещены, а еламитяне слишком хорошие стрелки, чтобы рассчитывать на успех. Вот и наступил момент, о котором предупреждал Царь Аммонитянский Аннон и Царь Иегудейский Дэефет.
– Почему бы нам сразу не начать штурм обоими легионами? – спросил он глухо.
– Нет, – сказал Иоав. – Караульные заметят вас.
– Когда начнется штурм? – Урия знал, что спорить бесполезно. Его Господин не изменит решения.
– Сразу после второй стражи, когда аммонитяне меньше всего будут ждать этого.
– Я успею помолиться?
– Недолго, – предупредил Иоав. Урия поднялся и вышел из палатки военачальника. Иоав же через откинутый полог смотрел ему вслед. Он жалел Урию. Хеттей был отличным воином. Храбрым, смелым, послушным. Он не один раз спасал жизнь самому Иоаву. В том страшном бою с филистимлянами… если бы не меч, подставленный верным оруженосцем, Иоав лишился бы не только глаза, но и головы. И теперь он собственноручно посылает хеттея на верную гибель. Военачальник не мог поступить иначе. Как и прочие, он боялся гнева своего дяди, но… где-то в самой глубине души Иоав надеялся, что произойдет чудо. Урии удастся взять стену и открыть ворота. Тогда Иоав сможет доложить о том, что хеттей, практически без поддержки войска, взял Раббат. Может быть, Дэефет смилостивится. Суд над победителем может вызвать недовольство в войсках.
– Га-Шем, не оставь его, – прошептал он одними губами. А Урия, стоя на коленях в своем шатре и закрыв глаза, просил Господа о том, чтобы тот послал освобождение его жене, Вирсавии, которую хеттей любил больше всего на свете. Легионер не стал просить за себя. В своем будущем он уже не сомневался. Урия даже не знал, к кому обращается, и лишь в одном не усомнился ни на секунду: это был не Га-Шем. В какой-то момент ему вдруг стало легко и спокойно. Он понял, что услышан. Нет, никакого знака не было, просто Урия это почувствовал. Он поднялся, взял меч и вложил его в ножны, а затем вышел из шатра. Шатры его воинов стояли позади офицерских. К ним и направился хеттей. Его солдаты уже надевали латы и шлемы, пристегивали ножны, примеряли к руке щиты. Заметив приближающегося офицера, тысяченачальники и командиры манипул отдали приказ солдатам, и те вытянулись в строй. Урия прошел вдоль плотных, широких шеренг.
– Тысяченачальники, отойдите в сторону, – приказал он спокойно. – Я буду говорить не для вас. Ночная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием костров, позволяла ему не слишком повышать голос.
– Сразу за второй сменой начнется штурм, – медленно сказал Урия. – Силой двух манипул я должен захватить ворота Раббата после того, как аммонитяне снимут со стены свободных стражей, чтобы отразить ложные атаки с юга и востока. – Он выждал, старясь уловить настроение солдат. Строй хранил бесстрастное молчание. – Мы дрались бок о бок не в одном бою, – продолжал Урия серьезно, – и привыкли доверять друг другу. Я не стану лгать и теперь. Те две манипулы, что пойдут со мной, погибнут. Остальных, скорее всего, оставят в лагере. Те, кто хочет уйти, пусть выйдут из строя. Я вернусь через полчаса. Он ушел в темноту. Солдатам проще принимать решение, когда они не видят глаз командира. Урия не хотел принуждать ни одного из них. Смерть – это слишком серьезно. От нее не отмахнешься, как от москита. Каждый из тех, кто останется в строю, должен почувствовать, понять, даже не умом, – кто знает что-нибудь о смерти? – а душой, на что они соглашаются. Жаль, он не смог сказать им этого день назад. Избыток времени способствует принятию верных решений. Когда Урия вернулся, строй заметно поредел, но и теперь в нем осталось не меньше трех когорт. Слишком много. Четверть часа ушло на то, чтобы отобрать из полутора тысяч сотню самых верных.
– У вас есть четверть часа на молитву, – сказал им Урия. – Это мало. Но больше я дать не могу. Нам надо готовиться к бою.
Штурм начался, когда меняли стражу на стенах. Тысяченачальник царской когорты, проверявший караулы, первым заметил тени неподалеку от акведука. Бой вспыхнул сразу с двух сторон. Поднятые по тревоге арамеи разбирали оружие и рассыпались по стенам, готовясь к отражению атаки. Раббат ожил. Зажглись в окнах светильники. По всему периметру стен вспыхивали факелы, окружая город огненным кольцом. Отплясывали на стенах домов причудливые тени. Всполохи огня, подобно ножам, вонзались в усыпанный звездами небосклон. Дробь шагов и крики воинов растекались по городу. Взбегали на стены отдыхавшие после караула стрелки-еламитяне и пращники. Ударили в ночное небо первые тучи стрел. И каменный дождь обрушился на иегудейских пехотинцев. Адраазар, застегивая на ходу ремни лат, бежал к воротам, выкрикивая:
– Всадников и когорты Разона к воротам! Моего коня! Быстро! На востоке иегудеям удалось подобраться довольно близко. Черная шевелящаяся масса, в темноте напоминающая термитник, катилась к стене, держа над головой штурмовые лестницы. Стрелы обрушивались на эту бескрайнюю человеческую реку и поглощались ею в один момент. Те, кто падал, оказывались под ногами идущих. Со стороны акведука было легче. Воду защищали самые опытные, отборные стрелки. Сейчас они растянулись по всей длине стены и выбивали иегудейских пехотинцев одного за другим. Им удалось погасить первую, самую мощную, волну. Остальных убивали на подступах к акведуку. Горожане подносили от военнохранилища заготовленные стрелы и снаряды для пращей. У ворот тремя широкими колоннами выстроились пехотинцы Разона. За ними – четыре сотни всадников. Все они горели желанием кинуться в бой, но Адраазар выжидал. Он хорошо представлял себе расстановку сил и понимал: ошибка может обойтись им слишком дорого. С востока над гребнем стены выросли лестницы. Стрелки расступились, пропуская вперед мечников. Железо, высекая искры, ударилось о железо. Солдаты налегли на лестницы, отталкивая их от стен. Первая волна захлебнулась. Мечники приготовились ко второму штурму, но, к их удивлению, иегудеи спешно отступили, растворившись в темноте. Это было странно. Тысяченачальник царской когорты недоумевающе вглядывался в ночную мглу.
– Они уходят! – закричал он, повернувшись к воротам. – Иегудеи уходят!
– Ворота! – скомандовал Адраазар. Урия и солдаты двух его манипул еще не знали, что остались без поддержки.
– Вперед! – закричал хеттеянин, вытаскивая из ножен меч. Солдаты, обнажая клинки, молча побежали к стенам Раббата. От города их отделяло не больше стадии, когда створки ворот внезапно распахнулись и навстречу им вывалились пехотинцы Разона во главе с Адраазаром. Несколько секунд арамеи и иегудеи стояли, ничего не предпринимая. Урия медленно поднял меч. Адраазар, глядя на него, поднял свой.
– Смерть иегудеям! – рявкнул арамей. Сотня иегудейских пехотинцев сошлась с тремя когортами арамеев. Урия дрался так отчаянно, как не дрался еще ни разу в жизни. Вокруг хрипло дышали, рычали, выли от боли. Хеттеянин бил мечом направо и налево. Он чувствовал, как с хрустом входит клинок его меча в человеческую плоть. Иегудейских легионеров становилось все меньше. Урия продолжал драться, даже когда его обступили со всех сторон. Первым ударом его ранили в бедро. Укол нанесли со спины, и он не успел защититься. Урия развернулся, и в эту секунду воин, оказавшийся за спиной, разрубил его наплечник правее шеи. Силы удара не хватило, чтобы убить хеттеянина, но рука повисла плетью. Урия перебросил меч в левую руку. Теперь удары следовали один за другим. Арамеи просто развлекались, заставляя его крутиться, словно собаку. Некоторые удары он успевал отбить. Но большую часть пропускал.
– Оставьте его! – прозвучал властный голос. Пехотинцы расступились, и Урия увидел всадника в медных доспехах и в белом плаще царя. Хеттеянин узнал его. Адраазар. Царь Сувы. Урия опустил меч. Залитый кровью, с трудом удерживающийся на ногах. На боку, на груди, на спине кожаные латы его превратились в лохмотья. Плащ сорвали во время боя. Адраазар оглядел его:
– Ты знаешь, кто я, Хеттеянин?
– Мне известно, кто ты, Царь Сувы, – ответил хрипло Урия, выпрямляясь.
– Ты храбро сражался сегодня, но это был твой последний бой.
– Я знаю и это, – кивнул легионер. Адраазар подъехал к нему, неторопливо поднял меч.
– Радуйся, Хеттеянин. Скоро ты окажешься в царствии Га-Шема. Урия только усмехнулся. Он воткнул меч в землю и здоровой рукой снял с головы шлем. Бросив его на землю, легионер вновь взял оружие.
– Я надеюсь, у тебя не дрогнет рука, Царь Сувы?
– Можешь быть уверен, Хеттеянин. Кроваво-красный клинок описал широкую дугу и опустился на шею легионера. Отрубленная голова, немо распахивая рот, покатилась по залитой кровью траве, ткнулась затылком в остывающий труп одного из погибших иегудейских легионеров, перевернулась вниз лицом. Удар меча оказался настолько силен, что обезглавленное тело еще несколько секунд держалось на ногах. Из перерезанных артерий била кровь. Затем тело дрогнуло и повалилось к ногам Адраазарова жеребца. Арамеи невольно отступили.
– Ну вот, одной иегудейской собакой стало меньше, – пробормотал Адраазар, спрыгивая на землю и вытирая клинок травой. Вложив меч в ножны, он оглядел опустевшую уже равнину и приказал: – В город.
Через полчаса Царь Сувы, опустившись на колено и склонясь к бесчувственному телу аммонитянского Царя Аннона, прошептал:
– Радуйся. Мы отбили штурм. Мои воины оставили иегудеям богатый подарок: голову одного из их офицеров. Хеттеянина. Аннон вздрогнул всем телом. Адраазар отстранился. Он понадеялся, что раненый наконец-то пришел в себя, но, очевидно, это была обычная судорога.
– Не волнуйся, Царь Аммонитянский, – Адраазар положил окровавленную ладонь на холодное плечо Аннона. – Господь с нами. Твой город выдержит эту осаду. Пусть даже она продлится три месяца. И тогда ты увидишь, что ошибался, сомневаясь в верности Сувы. Затем Царь Сувы поднялся с колена и зашагал к выходу из притвора».
Они нашли небольшое кафе-павильончик, буквально в двух шагах от метро. Здесь был маленький зальчик, всего четыре столика с парой стульев у каждого. Окна плотно зашторены, все равно солнца нет. На столиках горят уютные лампы в красных абажурчиках с кружевами. В зале находились еще три человека: парочка, целиком и полностью занятая друг другом, и мужчина, сидящий спиной и разглядывающий сквозь щель в шторах Садовое кольцо. Под кофеек они обсудили вчерашнюю аварию, поговорили об институтах. Юля рассказала о своем, Саша о своем. Вспомнили хохмы из студенческой жизни. Оба испытывали что-то вроде неловкости от сегодняшнего происшествия, ни один не решался заговорить о Потрошителе, о разговоре с профессором и о Саше. Точнее, о Гилгуле. Гончем. Юля все-таки отважилась первой.
– Саша, я могу задать вам один вопрос?
– Пожалуйста.
– Что вы думаете об этом человеке? Только честно.
– О каком человеке? – сделал вид, что не понял, Саша.
– О Потрошителе.
– О Потрошителе… Саша молчал не меньше минуты.
– О чем вы задумались? – Юля подалась вперед, и ее лицо оказалось совсем близко. – Еще не решили для себя?
– Да нет, не в этом дело. Понимаете, Юля, – пробормотал он. – Эта история с Потрошителем настолько запутанна и странна, что я не могу ответить на ваш вопрос однозначно.
– Почему?
– Как вам сказать… Речь идет о вещах настолько серьезных и важных, что… как бы это объяснить подоходчивее…
– Вы боитесь? – спросила она. «Боитесь – не боитесь, – подумал Саша. – Хорошая постановка вопроса. Веришь – не веришь. Это же не на ромашке гадать».
– Я имела в виду, боитесь ошибиться? – тут же оговорилась девушка, словно прочитав его мысли.
– Пожалуй, – согласился Саша. – Можно сказать и так.
– А вы не могли бы рассказать все с самого начала? – попросила она и, смутившись, добавила: – Возможно, я что-то посоветовала бы. Хотя, если у вас есть причины не делать этого, скажите. Я не обижусь, честное слово.
– Да нет, никаких причин нет. Другой вопрос, что сама история чересчур уж длинна.
– Ничего. У меня есть время, – кивнула убежденно девушка. – Честно говоря, я впервые сталкиваюсь с подобной трактовкой реальных исторических событий и… одним словом, версия вашего подопечного показалась мне интересной и не лишенной определенной логики.
– В том-то и дело, – вздохнул Саша. – В том-то и дело. Он подумал о том, какой именно момент в истории стоит считать начальным? Позавчерашнюю ночь? Или много раньше, когда друг Костя принес фотографии убитых девушек, а ему почудилось в них что-то знакомое, этакое чувство «дежа вю», вывернутое наизнанку. И он точно знал, какой совет дать Косте, и был уверен в правильности этого совета, хотя и не понимал почему. Или еще раньше? Когда Потрошитель убил самую первую жертву? Или еще раньше, от сотворения мира, когда несчастного Лота разбудил среди ночи гниющий заживо уродец Исаак? Или попытаться объяснить ей то, что объяснял ему Потрошитель о сущности Добра и Зла? С чего начать? И вообще, может ли быть начало у истории, длящейся вечность…
– Понимаете… – неуверенно сказал он, – в общем, для меня все это началось пару месяцев назад… Мало-помалу Саша разговорился. Он рассказывал жадно, взахлеб, перескакивая с события на событие, давясь эмоциями, однако картина получалась на удивление яркой и сочной. Особенно когда дело доходило до воспоминаний. Юля слушала, серьезно глядя на него, лишь иногда качая головой. В какой-то момент Саша вдруг пожалел, что рядом с ним нет Потрошителя. Вот уж кто обладал даром убеждения. Он бы сумел рассказать все чисто и гладко, а Саша задыхался от нехватки слов. Он все понимал, но был не в состоянии выразить собственные чувства. Каждый раз ему казалось, что слова уродуют смысл, они корявы, аляповаты и неточны. Саша щелкал пальцами, вспоминая давно забытые термины, не желающие приходить из прошлого в сегодняшний день. «Нет, не так», – иногда досадливо восклицал он и начинал рассказывать кусок снова. Когда же Саша закончил, он был мокрым от пота. История, рассказанная вслух, потянула за собой новые воспоминания. Это было похоже на нитку бус. Жемчужина, за ней еще одна, потом еще и еще. Несколько секунд Юля молчала, затем вздохнула и сказала:
– Какой ужас.
– Вы это о чем? – спросил Саша. Он был возбужден, в глазах его горел лихорадочный огонь, на щеках пылал румянец.
– О вас, Саша, – ответила девушка. – О Гилгуле. Жуткая судьба. Я бы не согласилась так… Он наклонился вперед, заглядывая ей в глаза, и прошептал:
– Я бы тоже не согласился. Если бы знал с самого начала, чем все обернется.
– Хотя большинство историков вам позавидовали бы, – улыбнулась натянуто Юля. – Жили во времена Содома, Дэефета, Гая Цезаря, беседовали с Гете, Шекспиром, Эйнштейном…
– Это глупая зависть, – возразил он. – Отстраненная. Она от незнания.
– Наверное, – согласилась девушка. – Не обижайтесь, Саша, но в вашем рассказе есть небольшая алогичность.
– Какая же? – встрепенулся он.
– Смерть на святой земле – это я понимаю. Но если уж один из вас настигнет другого, что же помешает тому, второму, покончить жизнь самоубийством? Получается замкнутый круг. Саша откинулся на спинку стула, посмотрел на девушку. Он хотел сказать: «Понятия не имею», но вместо этого вдруг ответил:
– Нет. Не получается никакого круга. Ни я, ни он не можем покончить жизнь самоубийством.
– Откуда вам это известно?
– Я пробовал, – кивнул он, с ужасом, словно со стороны, вслушиваясь в собственные слова. – Одиннадцатого июля тысяча сто девяносто первого года, во время штурма Ричардом Первым Акры, я нарочно не стал парировать удар английского рыцаря, и тот пронзил мое тело двуручным мечом насквозь. Две недели я валялся в лихорадке, воя, словно умирающий пес. Но мне «повезло» выжить, хотя все сочли это чудом. В тысяча четыреста девяносто седьмом году я предложил руку Лукреции Борджиа. Мне было известно, как ее брат ненавидит ухажеров сестры, и потому я ни на секунду не усомнился в дальнейшем развитии событий. Цезарь передал мне приглашение на ужин, где и отравил, подсыпав в вино мышьяку. Четверо суток меня крутило в агонии. Я выблевал половину внутренностей вместе с кровью и желчью, но яд оказался слишком слаб. А в тысяча пятьсот седьмом мне пришлось стрелять в Цезаря.
– Вы убили Чезаре Борджиа? – удивленно спросила девушка.
– Если уж вы решили произносить это имя на итальянский манер, то делайте это правильно. Вот так, – сказал Саша и произнес на чистейшем итальянском языке. – Ceasare. Будьте уважительны. Борджиа был великим человеком, хотя и патологически жестоким. Сам Никколо Макиавелли в своем «Государе» использовал его в качестве прототипа. Что же касается убийства, поверьте, я не самый плохой стрелок. Саша мертвел от собственных слов. Это говорил не он, а кто-то другой, сидящий внутри него. Он не помнил ни Борджиа, ни короля Ричарда Первого. Саша вообще не знал, что это за король такой.
– Цезарь Борджиа собирался жениться на собственной сестре. От этого брака должен был родиться монстр. Он. Мне пришлось убить его. Вот и все. Далее. Экстер, ноябрь тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года. Доктор Рослин Д'Онстон намеренно берет на себя вину за чужое преступление. Его отправляют на эшафот утром двадцать третьего февраля тысяча восемьсот восемьдесят пятого года. Меня трижды возводили на виселицу, палач трижды дергал рычаг и трижды под моими ногами заедали задвижки люка. Я так и не был повешен тем февральским утром. Правда, позже это невероятное происшествие почему-то приписали несчастному юноше из соседней камеры, хотя его никто никогда не вешал. Некоему Джону Ли. Этот случай получил название «Тройное чудо». О нем говорят и пишут до сих пор. Юля недоверчиво улыбнулась:
– Саша… Вы шутите?
– Нет, – серьезно ответил он. – Не шучу. Хотите убедиться?
– Я… даже не знаю. Это так странно. Саша улыбнулся жутко:
– Вы ведь не поверили Потрошителю, правда?
– Ну… Не совсем, конечно.
– А он говорил правду. Саша поднялся. В этот момент сидящий мужчина обернулся. Это был Леонид Юрьевич. Но выглядел он совершенно иначе, чем раньше. Щеки его ввалились, под глазами мешки. Он выглядел изможденным.
– Ничего, – пробурчал тот. – Вы-то тут совершенно ни при чем, молодой человек. Но, должен заметить, ваш подопечный не сахар. Намаетесь вы с ним.
– Я знаю, – согласился Саша искренне. – Но не могли бы вы сказать, что думаете о его рассказе? Насколько этот человек отступил от фактов?
– Да ни на сколько, – воскликнул профессор, снова краснея. – В том-то и дело, что к общеизвестным фактам он и не приблизился! В истории ваш подопечный, конечно, разбирается, надо отдать ему должное, но его интерпретация событий – это… это что-то дикое! Конечно, я допускаю правомочность существования различных версий, но не настолько же безумных! Надо иметь хоть малейшее уважение к трудам историков.
– Значит, вы не можете определить, лжет он или нет? – разочарованно произнес Саша.
– Видите ли, юноша, – продолжил профессор, немного успокаиваясь. – Беседа, имевшая место пять минут назад, напомнила мне небезызвестный спор двух, простите, дураков. Один другому – красное, тот в ответ – круглое! Я ему – есть свидетельства, а он мне – вранье! Попробуйте докажите одно или другое! Не-воз-мож-но!
– Но, – прервал страстную речь профессора Саша, – лично вы подозреваете, что он – лжец.
– Естественно, – фыркнул профессор. – Разумеется. Двух мнений тут быть не может! Загвоздка в том, что это невозможно доказать. Вот если бы он начал излагать одну из уже существующих версий гибели Цезаря, я бы сразу сказал вам, из какой книги взят тот или иной кусок, кто автор данной версии и в чем она ошибочна. Но он слишком умен, этот ваш Потрошитель. Слишком. Он не пользуется чужими версиями, а создает собственные, абсолютно непохожие ни на одну из ранее существовавших.
– Его рассказ мог бы оказаться правдой?
– Ну, если отмести труды целой плеяды гениальнейших историков прошлого, – вздохнул профессор, – мог бы. Саша оглянулся. Юля стояла в метре от них, слушая разговор, но не вмешиваясь.
– Что? – спросил старик. – Что-то не так?
– Скажите, – Саша наклонился к самому уху профессора, – это очень важно и, клянусь, останется между нами… Он сказал правду? Относительно блондинки, которую вы уговаривали сделать аборт? Профессор отшатнулся. Щеки его стали пунцового оттенка.
– Милостивый государь, – сдавленно выдохнул он. – За кого вы меня принимаете? Спросите любого в нашем институте, и вам скажут, что я никогда – слышите, никогда! – не имел интрижек со студентками! Хотя среди них встречались премиленькие! Никогда! Он нажал кнопку вызова лифта.
– Профессор, извините, – попросил Саша. – Я всего лишь хотел удостовериться…
– Надо иметь хотя бы элементарное чувство такта, – ледяным тоном ответил старик.
– Вы просто представить себе не можете, насколько это для меня важно, – вздохнул Саша. – От того, лжет он или говорит правду, зависит… жизнь человека.
– Ваш подопечный – лжец. – Профессор даже не повернул головы. Так и стоял, уставившись в пластиковую обшивку лифтовой створки. – Уясните это сами и передайте своему человеку! Умный, страшный и очень опасный лжец!
– Умный, страшный, опасный, – повторил Саша. Створки раскатились, и профессор вошел в кабину. Буркнул:
– Желаю всего наилучшего.
– До свидания, профессор. Когда створки захлопнулись, отрезав их друг от друга, Юля подошла к Саше. Она встала у него за спиной и сказала негромко:
– Я могу вас понять.
– Что? – Саша обернулся. – В каком смысле?
– В какой-то момент мне показалось, что этот человек… Потрошитель… абсолютно искренен.
– Мне это кажется гораздо чаще, – упавшим голосом ответил Саша. Если бы девушка сейчас сказала то же, что и профессор, ему стало бы гораздо легче. Но ведь историк признал, что не может опровергнуть рассказ Потрошителя и что рассказ этот мог бы оказаться правдой… Саша вдруг понял, что Юля что-то сказала, а он пропустил сказанное мимо ушей.
– Простите, Юля, вы что-то сказали?..
– Я сказала, что насчет блондинки ваш Потрошитель все-таки ошибся.
– Откуда вы знаете?
– Кое-кто из девчонок пытался «подъехать» к нему на экзамене. Но профессора выводят из себя даже игривые взгляды, не говоря уж о чем-то большем. – Девушка улыбнулась. – Он требует снимать макияж перед его лекциями. Представляете? Саша тоже улыбнулся:
– И что же? Снимаете?
– А куда денешься? – Юля дернула плечом. – Если нет желания слушать лекцию в коридоре – приходится снимать. А без полного конспекта лекций профессор до экзамена не допускает. И потом… знаете, если кому-то благоволят, это чувствуется. Оценки «натягивают», с ответами помогают, ну и прочее. А у профессора любимчиков нет и никогда не было. Это известно всему институту. – Она засмеялась. – Потому-то и экзамены стараются сдавать кому-нибудь другому. У профессора каждый вопрос по билету – расстрел на месте.
– Даже так? – усмехнулся Саша. Настроение у него немного улучшилось.
– Представьте себе, – подтвердила девушка. Она оглянулась. – А почему мы стоим? У вас еще какие-то дела здесь?
– Нет, – покачал головой Саша. – У меня никаких дел больше нет. – И, припомнив слова известного мультипликационного персонажа, добавил: – До пятницы я совершенно свободен.
– Хорошо, – Юля снова засмеялась.
– Может быть, прогуляемся?.. – нерешительно предложил Саша.
– Давайте, – легко согласилась она. Они спустились на первый этаж, вышли на улицу. Небо по-прежнему скрывала низкая серая туча. «Страх» – вспомнил Саша слова Леонида Юрьевича.
15 часов 46 минут «- Рагуил, твой корпус нападет на Раббат с юга. Сделаете вид, что хотите разрушить акведук, – говорил веско Иоав, поглаживая пересекающий лицо уродливый шрам – след филистимлянского меча. – Аммонитяне понимают: те несколько колодцев, что есть в Раббате, не смогут обеспечить город водой. Они перебросят на южную стену все свободные силы. В это время ты, Авесса, – единственный глаз Иоава обратился ко второму офицеру, – скрытно подойдешь к стене с востока. Здесь равнина не освещается, и аммонитяне не заметят вас, пока вы не окажетесь под самыми стенами. Теперь ты, Урия, – он повернулся к мрачному, как сама ночь, легионеру. – Возьми сотню воинов. Когда воины отойдут от ворот, чтобы отбить атаки с востока и юга, твоя сотня штурмом возьмет незащищенную стену и откроет ворота. Два легиона будут ждать неподалеку, под прикрытием финиковой рощи. Едва вы откроете ворота, они ворвутся в город. Урия уже понял: план Иоава кажется осуществимым, но только в стадии замысла. В реальности же он обречен на провал. Аммонитяне видели, сколько воинов встало лагерем против Раббата. А два корпуса никак не спутаешь с тремя. Две манипулы воинов? И с такой силой ему придется штурмовать ворота? Да даже если на стене останется всего полтора десятка лучников, его легионеров перебьют прежде, чем они подойдут к городу на полсотни шагов. Ворота слишком хорошо освещены, а еламитяне слишком хорошие стрелки, чтобы рассчитывать на успех. Вот и наступил момент, о котором предупреждал Царь Аммонитянский Аннон и Царь Иегудейский Дэефет.
– Почему бы нам сразу не начать штурм обоими легионами? – спросил он глухо.
– Нет, – сказал Иоав. – Караульные заметят вас.
– Когда начнется штурм? – Урия знал, что спорить бесполезно. Его Господин не изменит решения.
– Сразу после второй стражи, когда аммонитяне меньше всего будут ждать этого.
– Я успею помолиться?
– Недолго, – предупредил Иоав. Урия поднялся и вышел из палатки военачальника. Иоав же через откинутый полог смотрел ему вслед. Он жалел Урию. Хеттей был отличным воином. Храбрым, смелым, послушным. Он не один раз спасал жизнь самому Иоаву. В том страшном бою с филистимлянами… если бы не меч, подставленный верным оруженосцем, Иоав лишился бы не только глаза, но и головы. И теперь он собственноручно посылает хеттея на верную гибель. Военачальник не мог поступить иначе. Как и прочие, он боялся гнева своего дяди, но… где-то в самой глубине души Иоав надеялся, что произойдет чудо. Урии удастся взять стену и открыть ворота. Тогда Иоав сможет доложить о том, что хеттей, практически без поддержки войска, взял Раббат. Может быть, Дэефет смилостивится. Суд над победителем может вызвать недовольство в войсках.
– Га-Шем, не оставь его, – прошептал он одними губами. А Урия, стоя на коленях в своем шатре и закрыв глаза, просил Господа о том, чтобы тот послал освобождение его жене, Вирсавии, которую хеттей любил больше всего на свете. Легионер не стал просить за себя. В своем будущем он уже не сомневался. Урия даже не знал, к кому обращается, и лишь в одном не усомнился ни на секунду: это был не Га-Шем. В какой-то момент ему вдруг стало легко и спокойно. Он понял, что услышан. Нет, никакого знака не было, просто Урия это почувствовал. Он поднялся, взял меч и вложил его в ножны, а затем вышел из шатра. Шатры его воинов стояли позади офицерских. К ним и направился хеттей. Его солдаты уже надевали латы и шлемы, пристегивали ножны, примеряли к руке щиты. Заметив приближающегося офицера, тысяченачальники и командиры манипул отдали приказ солдатам, и те вытянулись в строй. Урия прошел вдоль плотных, широких шеренг.
– Тысяченачальники, отойдите в сторону, – приказал он спокойно. – Я буду говорить не для вас. Ночная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием костров, позволяла ему не слишком повышать голос.
– Сразу за второй сменой начнется штурм, – медленно сказал Урия. – Силой двух манипул я должен захватить ворота Раббата после того, как аммонитяне снимут со стены свободных стражей, чтобы отразить ложные атаки с юга и востока. – Он выждал, старясь уловить настроение солдат. Строй хранил бесстрастное молчание. – Мы дрались бок о бок не в одном бою, – продолжал Урия серьезно, – и привыкли доверять друг другу. Я не стану лгать и теперь. Те две манипулы, что пойдут со мной, погибнут. Остальных, скорее всего, оставят в лагере. Те, кто хочет уйти, пусть выйдут из строя. Я вернусь через полчаса. Он ушел в темноту. Солдатам проще принимать решение, когда они не видят глаз командира. Урия не хотел принуждать ни одного из них. Смерть – это слишком серьезно. От нее не отмахнешься, как от москита. Каждый из тех, кто останется в строю, должен почувствовать, понять, даже не умом, – кто знает что-нибудь о смерти? – а душой, на что они соглашаются. Жаль, он не смог сказать им этого день назад. Избыток времени способствует принятию верных решений. Когда Урия вернулся, строй заметно поредел, но и теперь в нем осталось не меньше трех когорт. Слишком много. Четверть часа ушло на то, чтобы отобрать из полутора тысяч сотню самых верных.
– У вас есть четверть часа на молитву, – сказал им Урия. – Это мало. Но больше я дать не могу. Нам надо готовиться к бою.
***
Штурм начался, когда меняли стражу на стенах. Тысяченачальник царской когорты, проверявший караулы, первым заметил тени неподалеку от акведука. Бой вспыхнул сразу с двух сторон. Поднятые по тревоге арамеи разбирали оружие и рассыпались по стенам, готовясь к отражению атаки. Раббат ожил. Зажглись в окнах светильники. По всему периметру стен вспыхивали факелы, окружая город огненным кольцом. Отплясывали на стенах домов причудливые тени. Всполохи огня, подобно ножам, вонзались в усыпанный звездами небосклон. Дробь шагов и крики воинов растекались по городу. Взбегали на стены отдыхавшие после караула стрелки-еламитяне и пращники. Ударили в ночное небо первые тучи стрел. И каменный дождь обрушился на иегудейских пехотинцев. Адраазар, застегивая на ходу ремни лат, бежал к воротам, выкрикивая:
– Всадников и когорты Разона к воротам! Моего коня! Быстро! На востоке иегудеям удалось подобраться довольно близко. Черная шевелящаяся масса, в темноте напоминающая термитник, катилась к стене, держа над головой штурмовые лестницы. Стрелы обрушивались на эту бескрайнюю человеческую реку и поглощались ею в один момент. Те, кто падал, оказывались под ногами идущих. Со стороны акведука было легче. Воду защищали самые опытные, отборные стрелки. Сейчас они растянулись по всей длине стены и выбивали иегудейских пехотинцев одного за другим. Им удалось погасить первую, самую мощную, волну. Остальных убивали на подступах к акведуку. Горожане подносили от военнохранилища заготовленные стрелы и снаряды для пращей. У ворот тремя широкими колоннами выстроились пехотинцы Разона. За ними – четыре сотни всадников. Все они горели желанием кинуться в бой, но Адраазар выжидал. Он хорошо представлял себе расстановку сил и понимал: ошибка может обойтись им слишком дорого. С востока над гребнем стены выросли лестницы. Стрелки расступились, пропуская вперед мечников. Железо, высекая искры, ударилось о железо. Солдаты налегли на лестницы, отталкивая их от стен. Первая волна захлебнулась. Мечники приготовились ко второму штурму, но, к их удивлению, иегудеи спешно отступили, растворившись в темноте. Это было странно. Тысяченачальник царской когорты недоумевающе вглядывался в ночную мглу.
– Они уходят! – закричал он, повернувшись к воротам. – Иегудеи уходят!
– Ворота! – скомандовал Адраазар. Урия и солдаты двух его манипул еще не знали, что остались без поддержки.
– Вперед! – закричал хеттеянин, вытаскивая из ножен меч. Солдаты, обнажая клинки, молча побежали к стенам Раббата. От города их отделяло не больше стадии, когда створки ворот внезапно распахнулись и навстречу им вывалились пехотинцы Разона во главе с Адраазаром. Несколько секунд арамеи и иегудеи стояли, ничего не предпринимая. Урия медленно поднял меч. Адраазар, глядя на него, поднял свой.
– Смерть иегудеям! – рявкнул арамей. Сотня иегудейских пехотинцев сошлась с тремя когортами арамеев. Урия дрался так отчаянно, как не дрался еще ни разу в жизни. Вокруг хрипло дышали, рычали, выли от боли. Хеттеянин бил мечом направо и налево. Он чувствовал, как с хрустом входит клинок его меча в человеческую плоть. Иегудейских легионеров становилось все меньше. Урия продолжал драться, даже когда его обступили со всех сторон. Первым ударом его ранили в бедро. Укол нанесли со спины, и он не успел защититься. Урия развернулся, и в эту секунду воин, оказавшийся за спиной, разрубил его наплечник правее шеи. Силы удара не хватило, чтобы убить хеттеянина, но рука повисла плетью. Урия перебросил меч в левую руку. Теперь удары следовали один за другим. Арамеи просто развлекались, заставляя его крутиться, словно собаку. Некоторые удары он успевал отбить. Но большую часть пропускал.
– Оставьте его! – прозвучал властный голос. Пехотинцы расступились, и Урия увидел всадника в медных доспехах и в белом плаще царя. Хеттеянин узнал его. Адраазар. Царь Сувы. Урия опустил меч. Залитый кровью, с трудом удерживающийся на ногах. На боку, на груди, на спине кожаные латы его превратились в лохмотья. Плащ сорвали во время боя. Адраазар оглядел его:
– Ты знаешь, кто я, Хеттеянин?
– Мне известно, кто ты, Царь Сувы, – ответил хрипло Урия, выпрямляясь.
– Ты храбро сражался сегодня, но это был твой последний бой.
– Я знаю и это, – кивнул легионер. Адраазар подъехал к нему, неторопливо поднял меч.
– Радуйся, Хеттеянин. Скоро ты окажешься в царствии Га-Шема. Урия только усмехнулся. Он воткнул меч в землю и здоровой рукой снял с головы шлем. Бросив его на землю, легионер вновь взял оружие.
– Я надеюсь, у тебя не дрогнет рука, Царь Сувы?
– Можешь быть уверен, Хеттеянин. Кроваво-красный клинок описал широкую дугу и опустился на шею легионера. Отрубленная голова, немо распахивая рот, покатилась по залитой кровью траве, ткнулась затылком в остывающий труп одного из погибших иегудейских легионеров, перевернулась вниз лицом. Удар меча оказался настолько силен, что обезглавленное тело еще несколько секунд держалось на ногах. Из перерезанных артерий била кровь. Затем тело дрогнуло и повалилось к ногам Адраазарова жеребца. Арамеи невольно отступили.
– Ну вот, одной иегудейской собакой стало меньше, – пробормотал Адраазар, спрыгивая на землю и вытирая клинок травой. Вложив меч в ножны, он оглядел опустевшую уже равнину и приказал: – В город.
***
Через полчаса Царь Сувы, опустившись на колено и склонясь к бесчувственному телу аммонитянского Царя Аннона, прошептал:
– Радуйся. Мы отбили штурм. Мои воины оставили иегудеям богатый подарок: голову одного из их офицеров. Хеттеянина. Аннон вздрогнул всем телом. Адраазар отстранился. Он понадеялся, что раненый наконец-то пришел в себя, но, очевидно, это была обычная судорога.
– Не волнуйся, Царь Аммонитянский, – Адраазар положил окровавленную ладонь на холодное плечо Аннона. – Господь с нами. Твой город выдержит эту осаду. Пусть даже она продлится три месяца. И тогда ты увидишь, что ошибался, сомневаясь в верности Сувы. Затем Царь Сувы поднялся с колена и зашагал к выходу из притвора».
***
Они нашли небольшое кафе-павильончик, буквально в двух шагах от метро. Здесь был маленький зальчик, всего четыре столика с парой стульев у каждого. Окна плотно зашторены, все равно солнца нет. На столиках горят уютные лампы в красных абажурчиках с кружевами. В зале находились еще три человека: парочка, целиком и полностью занятая друг другом, и мужчина, сидящий спиной и разглядывающий сквозь щель в шторах Садовое кольцо. Под кофеек они обсудили вчерашнюю аварию, поговорили об институтах. Юля рассказала о своем, Саша о своем. Вспомнили хохмы из студенческой жизни. Оба испытывали что-то вроде неловкости от сегодняшнего происшествия, ни один не решался заговорить о Потрошителе, о разговоре с профессором и о Саше. Точнее, о Гилгуле. Гончем. Юля все-таки отважилась первой.
– Саша, я могу задать вам один вопрос?
– Пожалуйста.
– Что вы думаете об этом человеке? Только честно.
– О каком человеке? – сделал вид, что не понял, Саша.
– О Потрошителе.
– О Потрошителе… Саша молчал не меньше минуты.
– О чем вы задумались? – Юля подалась вперед, и ее лицо оказалось совсем близко. – Еще не решили для себя?
– Да нет, не в этом дело. Понимаете, Юля, – пробормотал он. – Эта история с Потрошителем настолько запутанна и странна, что я не могу ответить на ваш вопрос однозначно.
– Почему?
– Как вам сказать… Речь идет о вещах настолько серьезных и важных, что… как бы это объяснить подоходчивее…
– Вы боитесь? – спросила она. «Боитесь – не боитесь, – подумал Саша. – Хорошая постановка вопроса. Веришь – не веришь. Это же не на ромашке гадать».
– Я имела в виду, боитесь ошибиться? – тут же оговорилась девушка, словно прочитав его мысли.
– Пожалуй, – согласился Саша. – Можно сказать и так.
– А вы не могли бы рассказать все с самого начала? – попросила она и, смутившись, добавила: – Возможно, я что-то посоветовала бы. Хотя, если у вас есть причины не делать этого, скажите. Я не обижусь, честное слово.
– Да нет, никаких причин нет. Другой вопрос, что сама история чересчур уж длинна.
– Ничего. У меня есть время, – кивнула убежденно девушка. – Честно говоря, я впервые сталкиваюсь с подобной трактовкой реальных исторических событий и… одним словом, версия вашего подопечного показалась мне интересной и не лишенной определенной логики.
– В том-то и дело, – вздохнул Саша. – В том-то и дело. Он подумал о том, какой именно момент в истории стоит считать начальным? Позавчерашнюю ночь? Или много раньше, когда друг Костя принес фотографии убитых девушек, а ему почудилось в них что-то знакомое, этакое чувство «дежа вю», вывернутое наизнанку. И он точно знал, какой совет дать Косте, и был уверен в правильности этого совета, хотя и не понимал почему. Или еще раньше? Когда Потрошитель убил самую первую жертву? Или еще раньше, от сотворения мира, когда несчастного Лота разбудил среди ночи гниющий заживо уродец Исаак? Или попытаться объяснить ей то, что объяснял ему Потрошитель о сущности Добра и Зла? С чего начать? И вообще, может ли быть начало у истории, длящейся вечность…
– Понимаете… – неуверенно сказал он, – в общем, для меня все это началось пару месяцев назад… Мало-помалу Саша разговорился. Он рассказывал жадно, взахлеб, перескакивая с события на событие, давясь эмоциями, однако картина получалась на удивление яркой и сочной. Особенно когда дело доходило до воспоминаний. Юля слушала, серьезно глядя на него, лишь иногда качая головой. В какой-то момент Саша вдруг пожалел, что рядом с ним нет Потрошителя. Вот уж кто обладал даром убеждения. Он бы сумел рассказать все чисто и гладко, а Саша задыхался от нехватки слов. Он все понимал, но был не в состоянии выразить собственные чувства. Каждый раз ему казалось, что слова уродуют смысл, они корявы, аляповаты и неточны. Саша щелкал пальцами, вспоминая давно забытые термины, не желающие приходить из прошлого в сегодняшний день. «Нет, не так», – иногда досадливо восклицал он и начинал рассказывать кусок снова. Когда же Саша закончил, он был мокрым от пота. История, рассказанная вслух, потянула за собой новые воспоминания. Это было похоже на нитку бус. Жемчужина, за ней еще одна, потом еще и еще. Несколько секунд Юля молчала, затем вздохнула и сказала:
– Какой ужас.
– Вы это о чем? – спросил Саша. Он был возбужден, в глазах его горел лихорадочный огонь, на щеках пылал румянец.
– О вас, Саша, – ответила девушка. – О Гилгуле. Жуткая судьба. Я бы не согласилась так… Он наклонился вперед, заглядывая ей в глаза, и прошептал:
– Я бы тоже не согласился. Если бы знал с самого начала, чем все обернется.
– Хотя большинство историков вам позавидовали бы, – улыбнулась натянуто Юля. – Жили во времена Содома, Дэефета, Гая Цезаря, беседовали с Гете, Шекспиром, Эйнштейном…
– Это глупая зависть, – возразил он. – Отстраненная. Она от незнания.
– Наверное, – согласилась девушка. – Не обижайтесь, Саша, но в вашем рассказе есть небольшая алогичность.
– Какая же? – встрепенулся он.
– Смерть на святой земле – это я понимаю. Но если уж один из вас настигнет другого, что же помешает тому, второму, покончить жизнь самоубийством? Получается замкнутый круг. Саша откинулся на спинку стула, посмотрел на девушку. Он хотел сказать: «Понятия не имею», но вместо этого вдруг ответил:
– Нет. Не получается никакого круга. Ни я, ни он не можем покончить жизнь самоубийством.
– Откуда вам это известно?
– Я пробовал, – кивнул он, с ужасом, словно со стороны, вслушиваясь в собственные слова. – Одиннадцатого июля тысяча сто девяносто первого года, во время штурма Ричардом Первым Акры, я нарочно не стал парировать удар английского рыцаря, и тот пронзил мое тело двуручным мечом насквозь. Две недели я валялся в лихорадке, воя, словно умирающий пес. Но мне «повезло» выжить, хотя все сочли это чудом. В тысяча четыреста девяносто седьмом году я предложил руку Лукреции Борджиа. Мне было известно, как ее брат ненавидит ухажеров сестры, и потому я ни на секунду не усомнился в дальнейшем развитии событий. Цезарь передал мне приглашение на ужин, где и отравил, подсыпав в вино мышьяку. Четверо суток меня крутило в агонии. Я выблевал половину внутренностей вместе с кровью и желчью, но яд оказался слишком слаб. А в тысяча пятьсот седьмом мне пришлось стрелять в Цезаря.
– Вы убили Чезаре Борджиа? – удивленно спросила девушка.
– Если уж вы решили произносить это имя на итальянский манер, то делайте это правильно. Вот так, – сказал Саша и произнес на чистейшем итальянском языке. – Ceasare. Будьте уважительны. Борджиа был великим человеком, хотя и патологически жестоким. Сам Никколо Макиавелли в своем «Государе» использовал его в качестве прототипа. Что же касается убийства, поверьте, я не самый плохой стрелок. Саша мертвел от собственных слов. Это говорил не он, а кто-то другой, сидящий внутри него. Он не помнил ни Борджиа, ни короля Ричарда Первого. Саша вообще не знал, что это за король такой.
– Цезарь Борджиа собирался жениться на собственной сестре. От этого брака должен был родиться монстр. Он. Мне пришлось убить его. Вот и все. Далее. Экстер, ноябрь тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года. Доктор Рослин Д'Онстон намеренно берет на себя вину за чужое преступление. Его отправляют на эшафот утром двадцать третьего февраля тысяча восемьсот восемьдесят пятого года. Меня трижды возводили на виселицу, палач трижды дергал рычаг и трижды под моими ногами заедали задвижки люка. Я так и не был повешен тем февральским утром. Правда, позже это невероятное происшествие почему-то приписали несчастному юноше из соседней камеры, хотя его никто никогда не вешал. Некоему Джону Ли. Этот случай получил название «Тройное чудо». О нем говорят и пишут до сих пор. Юля недоверчиво улыбнулась:
– Саша… Вы шутите?
– Нет, – серьезно ответил он. – Не шучу. Хотите убедиться?
– Я… даже не знаю. Это так странно. Саша улыбнулся жутко:
– Вы ведь не поверили Потрошителю, правда?
– Ну… Не совсем, конечно.
– А он говорил правду. Саша поднялся. В этот момент сидящий мужчина обернулся. Это был Леонид Юрьевич. Но выглядел он совершенно иначе, чем раньше. Щеки его ввалились, под глазами мешки. Он выглядел изможденным.