Серегин Михаил. Черноморский Клондайк

   Попав в привычное колесо, извечная мысль профессора вхолостую завращалась, не неся никакого разрешения. Он смежил веки. Наэлектризованные блеском неведомых сокровищ зрачки распались на миллионы светящихся точек. В затылке ухал тяжелый молот. Арсений Адольфович откинул голову на спинку кресла, представляя себе несметные сокровища, помассировал голову, но боль не затихала. Тогда он медленно поднялся, открыл ящик стола, достал пузырек с успокоительным. Приняв лекарство, снова уселся в кресло.
 

* * *

 
   Серебряная монета жгла ладонь. На лицевой стороне была изображена голова не то бога, не то царя. На оборотной – рог изобилия с двумя звездами по сторонам. Галина сунула монету в карман рубашки.
   Оглянулась. В дверях стоял неслышно вошедший в дом Иннокентий.
   – Красивая монета? – с усмешкой спросил он.
   – Что? – прикинулась, что не расслышала, Галина.
   – Монета красивая?
   Иннокентий подошел к Галине и, схватив одной рукой оба ее запястья, другой быстро достал из ее кармана монету.
   – Да, ничего, – улыбнулся он, отпустив девушку и держа монету двумя пальцами. – Здесь голова Гелиоса, а здесь, – перевернул он монету, – рог изобилия со звездами Диоскуров.
   Галина глаз не опустила. Она смотрела даже с вызовом.
   – Лучшее средство защиты – нападение? – снова усмехнулся Иннокентий. – Прав был Аристотель: добродетель – удел немногих людей. Платон тоже был прав, говоря, что для того, чтобы набраться мудрости, нужно иметь досуг, то есть не работать. Но как совместить обе эти истины? Не противоречит ли одна другой?
   – Что ты хочешь этим сказать? – напряженно глядела на него Галина.
   Распотрошенный мешочек с находками лежал на столе.
   – Ты решила предпочесть Платона, причем любым путем.
   Ты не хочешь работать – и это для тебя главное. А то, какой ценой достичь этого, – ерунда. Можешь даже обворовать приятеля!
   – Я просто посмотрела, – закусила губу Галина.
   – И решила сунуть в карман? – недоверчиво качал головой Иннокентий.
   – Ну, с кем не бывает! – театрально вздохнула она.
   – Ты поэтому пригласила меня у тебя поселиться? Чтобы, дождавшись удобного случая, ограбить меня?
   – Перестань драматизировать. Никто не собирается тебя выставлять вон. – Она подошла к Иннокентию и, задрав голову, безбоязненно посмотрела ему в глаза. – Оставайся. Ты принес базилик?
   – Принес, целый ворох базилика. Странно, что ты еще про него не забыла, – насмешливо взглянул на нее Иннокентий.
   – Ну так сними ведро с плиты и налей ванну, – лукаво улыбнулась Галина.
   – А ты в это время займешься моим мешком?
   – Нет, обещаю. Прости.
   Она стыдливо потупилась. Иннокентий махнул рукой и пошел на кухню.
 

* * *

 
   В проеме между мраморными колоннами на цвета слоновой кости стене подрагивают два темных силуэта. Картинка приближается. В тишине высоких покоев гулко звучат чьи-то шаги. Из охристого тумана выплывают профили – сосредоточенный, словно высеченный из камня профиль восточного деспота, и горбоносый, но при этом кажущийся более мягким, – молодого мужчины в хитоне.
   Митридат Шестой Эвпатор (скрежеща зубами):
   Помпей жаждет моей крови. Он уже празднует победу. Я потерял все свои владения.
   Тигран Второй Армянский (стараясь держаться твердо): Ты можешь рассчитывать на мое гостеприимство.
   Митридат: Ты говоришь так, как будто волен распоряжаться собой. Римляне не простят тебе твоего упорства под Тигранокертом.
   Тигран (горькая складка залегла у его губ):
   Это было тяжелое для нас поражение. Моя армия превосходила армию Лукулла в восемь раз. Но что это дало? Лукулл заставил меня кусать локти, посыпать голову пеплом. Он занял все возвышенности, атаковал мою конницу с тыла, разгромил пехоту. Но все же мы выстояли! А ты с твоим войском даже перешел в наступление! Лукулл действовал коварством и хитростью.
   Но вспомни – забыв о ранах и потерях, мы собрали остатки войска и разгромили Лукулла под Артаксатой и отвоевали Понт и Армению.
   Митридат (злобно): Теперь все по-другому. Греки против меня, боспоряне бунтуют… Я выдворен из Эгейского моря, скоро и на Понте не останется для меня места!
   Тигран (желая ободрить тестя): Вспомни битву под Халкидоном. Семьдесят кораблей Рутилия Нудона были разгромлены, Рим плевался кровью!
   Митридат: Все это прошлые дела. Нужно быть мальчишкой, чтобы не понимать, как изменилось мое положение. Я не собираюсь сдаваться, я скорее брошусь на меч, чем приползу на коленях к Помпею и запрошу мира.
   Тигран (уже не скрывая подавленности): Тяжелая судьба ждет Армению.
   Митридат (с суровой откровенностью): Мир невозможен.
   Тигран (неуверенно): Отправь гонца к Фарнаку, возможно, он одумается…
   Митридат (свирепо вращая глазами): Жаль, что я не убил его, как Махара!
   Тигран: Ты еще вернешь себе Вифинию, Каппадокию и Пафлагонию…
   Митридат (тая досаду): Я не тешу себя обманчивыми надеждами, хотя и не намерен отступать. Что толку вспоминать о былых победах? Сейчас самое время позаботиться о будущем.
   Тигран: Ты окончательно решил ехать в Пантикапей?
   Митридат: Да.
   Тень на стене мечется, профиль Митридата исчезает, а вместо него на стене вытягивается темное пятно. Ковер заглушает шаги.
   Тигран: А казна?
   Митридат: Я уже позаботился об этом.
   Тигран: В Колхиде и на Боспоре неспокойно. Может, оставишь ее у меня? Ты всегда сможешь забрать ее. Оставь ее у меня до лучших времен, возьми только необходимое.
   Митридат (отрывисто): Мне понадобятся многие тысячи талантов, чтобы собрать войско и заплатить наемникам. Завтра я отправляю с казной Архелая. Он спрячет ее в надежном месте, до которого мне будет легче добраться, чем до тебя. Потом Архелай отправится в Боспор. У меня же еще есть здесь дела.
   Тигран: Ты доверяешь ему?
   Митридат (с горечью): Кому сейчас можно доверять?
   Митридат, с рубиновой диадемой на голове, облаченный в белую, с пурпурной каймой хлену, схваченную на плече золотой застежкой, пересекает пространство между колоннами. Он застывает у золоченого кресла Тиграна. На мизинце Эвпатора, похожий на воды бушующего моря, сияет огромный сапфир.
   На столике меж креслами сверкают серебряные кубки с хиосским вином.
   Тигран: Не разумнее ли было бы оставить казну у меня?
   Митридат (его мягкий тон не может скрыть напряжения):
   Я ценю твою заботу, но уже все решил.
   Тигран: Это будет Колхи?..
   Арсений Адольфович вздрогнул от долетевшего до него с нижнего этажа шума. Грубое рявканье Хазара пробило защитную стену его сна.
   Он выпрямился, протер глаза. Солнце клонилось к закату. Атласная штора чуть колебалась, превращенная угасающими лучами в оранжево-малахитовую лагуну. Сиреневые тени легли вдоль нее изрезанными берегами.
   Арсений Адольфович поморщился от досады, устало поднялся.
   Он и не заметил, как уснул. Море у самого горизонта клубилось фиолетовой дымкой. Ее прорезали стальные отсветы, скользя по поверхности моря. Охристой ватой неподвижно висели в небе маленькие облачка. Стоявшее под ними солнце брызгало в них жидким золотом, утяжеляя их снизу и превращая их верхушки в розовые рыхлые коконы, готовые просыпаться абрикосовым цветом. Кипарисы наливались густым изумрудом, оправленным в индиговый контур. Их печальная отстраненность особенно впечатляла на фоне жадных до света и веселых виноградников, чья яркая зелень все еще купалась в лучах, подобно тому, как дети на пляже, игнорируя строгие окрики родителей, продолжают плескаться в воде, даже посинев от холода.
   Бесцеремонный стук в дверь заставил профессора вздрогнуть.
   Он еще не пришел в себя. В глубине его сознания, выхваченные из унылой мглы пламенем камина, дрожали говорящие тени. Стук повторился. Арсений Адольфович поправил галстук и пошел открывать. В узком проеме показалась толстая морда Ника.
   – Хазар зовет, – сипло сказал он.
   – Иду, – ответил профессор, не узнав собственного голоса.
   Накрытая куском габардина Афродита-Анадиомена не волновала больше профессора. В его ушных раковинах подобно плеску моря звучали таинственные отзвуки. Зачарованный, он даже не почувствовал вначале горечи разочарования, которая, едва он вышел из комнаты, накрыла его подобно морскому валу. Он не дослушал! Ему помешали!
   Белые балясины прыгали перед Арсением Адольфовичем, когда он спускался по широкой лестнице на первый этаж. В уставленной копиями с античных статуй гостиной Хазар рассчитывался со скульптором.
   – Где я могу тебя найти? – сурово спросил он. – Если что не так, нужно будет исправить…
   Под черными изогнутыми бровями Хазара глаза его смотрели так, словно он был уверен, что «что-то не так». Юра спокойно выдержал подозрительный взгляд авторитета и качнул головой.
   – Там правда все нормально? – обратился Хазар к Михаилу, наиболее благообразному телохранителю, какие у него когда-либо были.
   Тот мотнул головой.
   – С одним ангелочком пришлось повозиться, но в целом композиция удалась, – сказал Юра.
   – На вот, – Хазар достал из раскрытого портмоне и сунул ему сотню долларов вдогонку выплаченному гонорару, – считай, что премия. Я для Пашки ничего не жалею, – оседлал он своего любимого конька.
   Развить тему собственной щедрости ему помешало появление профессора.
   – Все готово? – Хазар поднял на него строгий взгляд.
   – Готово, – рассеянно кивнул профессор.
   – Иди сюда, – поманил Хазар Арсения Адольфовича, – я тебе кое-что покажу.
   Арсению Адольфовичу более всего хотелось, чтобы его оставили в покое, но перечить он не смел. Сотрудничество с Хазаром, хотя и таило в себе бездну разочарования, все же было очень выгодным. Поэтому Арсений Адольфович вслед за Хазаром подошел к стоявшему вблизи ниши низенькому столику на ножках в виде львиных лап. На столике покоился некий предмет, накрытый темно-красной материей. Хазар потянул за край, и взорам профессора предстала выполненная в сатирическом ключе скульптура женщины. Каждое из полушарий гигантской груди превосходило по объему как минимум в три раза ее голову. Едкая насмешка скульптора, однако, ускользала от восприятия Хазара. Он, по всей видимости, относился к изображению вполне серьезно.
   – Ну как? – Хазар смеялся.
   Зная о взыскательном вкусе профессора, он хотел над ним подшутить.
   Но Арсению Адольфовичу было не до шуток. Он не дослушал разговор Митридата с Тиграном, он опять не узнает, где сокровища! Приглушенное негодование сделало его язвительным. И чтобы доставить себе удовольствие продемонстрировать свое превосходство, а заодно указать на эстетическую слепоту авторитета, профессор небрежно процедил:
   – Сатира…
   – Что? – не понял Хазар.
   – Наши современные скульпторы только и могут, что насмехаться над женщиной. – Презрительно морща нос, Арсений Адольфович отошел от столика, в эту минуту равнодушный ко всей мировой скульптуре – античной и современной.
   – Это как понимать? – Хазар почти негодующе смотрел ему в спину. – Да такие сиськи каждой иметь за счастье! Весь Голливуд стоит на ушах, бабы с ума посходили – силикон себе впрыскивают!
   Да это же прикольно – такая голова и такие сиськи! Весело!
   – Вот именно, – профессор обернулся, кривя рот в усмешке.
   – А эти бабы, – Хазар тыкнул пальцем сначала в статую Афродиты, потом – в статую Психеи, – у них же одни жопы, титек вообще нет! Здесь, значит, мясо, – теперь он шлепал себя по ягодицам и бедрам, – а тут, – приставил он сложенные кольцом указательный и большой пальцы обеих рук к груди, – ни шиша! Чисто конкретное уродство! Ни хрена твои греки в красоте не понимали. Но приходится их держать, – ухмыльнулся он, – древность все же… Ладно, собирайся, – добавил он, вытащив из-под рубахи трубку мобильника, – к Кузьмичу поедем. И эту бабу рогатую не забудь…

ГЛАВА 4

   Вице-мэр города – Сергей Кузьмич Пеньков – отдуваясь, вышел из сауны. Его заплывшее тело покрылось розово-белыми пятнами, отчего он стал походить на большого поросенка. Короткий вздернутый нос, прилепившийся на его раскормленном лице, усиливал это сходство.
   Сисястая девица, сидевшая в комнате отдыха, вскочила и, взяв белоснежную простыню, накинула ее на плечи Пенькова. Нисколько не смущаясь, хотя из одежды на ней были только черные узенькие плавки, она улыбнулась Сергею Кузьмичу.
   – Мартини, ром, коньяк? – раболепно спросила она.
   – Мартини, – сухо кивнул Пеньков, не глядя на девицу.
   Он закинул один край простыни на плечо на манер греческой туники и направился к шезлонгу, стоявшему у распахнутых настежь дверей, ведущих во внутренний дворик.
   Казалось, его совершенно не интересовали прелести прислужницы, хотя она их старательно выставляла напоказ. Сергей Кузьмич с тайной любовью поглядывал на современную копию бегущего Гермеса, статуя которого возвышалась рядом с выходом во внутренний дворик. Еще одна статуя – оригинал, подаренный ему Хазаром, – была спрятана от посторонних глаз в спальне на втором этаже.
   Девица взяла с мраморного столика конической формы фужер, в котором плавала зеленая оливка, и подала шефу. Тот сперва шумно опустился в шезлонг и только потом принял из рук девицы фужер.
   – Машка, твою мать, а лед где? – грубо поинтересовался Пеньков.
   – Простите, Сергей Кузьмич, – она бросилась к огромному холодильнику, стоявшему в углу комнаты, и нырнула в него, оставив снаружи только аппетитную задницу, рассеченную надвое тонкой полоской бикини.
   Но Пеньков на нее не смотрел. Он повернулся к стоявшему рядом шезлонгу, на котором сидел начальник местной милиции. Тот был завернут в такую же простыню и потягивал из керамической кружки холодное пиво.
   – Учишь их, учишь, – пробурчал Пеньков, – а они… А-а, блядство сплошное. Ты как считаешь, Валерий Иваныч?
   Валерий Иванович Сошкин совсем не походил на начальника, тем более милицейского. Тем более без формы. Он был небольшого росточка, из-за чего страдал всю свою сорокалетнюю жизнь. Милиционер во все глаза пялился на Машу, вернее на ее зад, и не расслышал вопроса вице-мэра.
   – Чего? – он повернулся к Пенькову, одним глазом все-таки посматривая на девицу.
   – Ты что, спишь? – недовольно скривился Пеньков.
   Он не стал слушать, что ему ответит милицейский начальник, а заорал благим матом:
   – Машка, блядь такая, долго тебя ждать?
   – Сергей Кузьмич, – томно проворковала она, – все готово.
   Она в полупоклоне замерла возле Пенькова, едва не положив ему на голову свои трепыхавшиеся груди.
   – Пшла вон, – он принял из ее рук фужер с мартини и барским жестом показал ей на дверь. – Хорошо, – сделав глоток, он снова устремил свой взгляд на статую Гермеса.
   – Хорошо, – согласился Сошкин, провожая взглядом поводящую бедрами девицу.
   – Теперь давай к делу, подполковник, – Сергей Кузьмич напомнил гостю, для чего тот к нему пришел.
   – Не волнуйтесь, Сергей Кузьмич, – успокоил его Сошкин, – не будет никакого дела.
   – А если Артеменко будет настаивать?
   – Если Артеменко будет настаивать, то оно вообще затеряется, – сделав большой глоток пива, ответил подполковник.
   – А может, стоит подумать о том, чтобы оно затерялось побыстрее, – настаивал Пеньков. – Знаешь ведь, как это мне руки связывает.
   – Пока нельзя, Сергей Кузьмич, – покачал головой Сошкин. – Я, конечно, начальник, но… Могут быть комиссии, проверки всякие.
   Пусть сначала все уляжется, а потом мы его так запрячем – ни один археолог не раскопает.
   – Ты же знаешь, подполковник, кто тебя посадил на твое место.
   – Вы, Сергей Кузьмич, – внутренне передернулся Сошкин.
   – То-то, – кивнул Пеньков. – Если Артеменко меня скинет, то и ты долго на своем месте не задержишься, сечешь?
   – Мы понятливые, Сергей Кузьмич, – устало произнес Сошкин.
   Ему настолько обрыдло слушать наставления Пенькова, что он уже не рад был приглашению в сауну. Правда, здесь можно было на халяву напиться и нажраться, да еще на голых девок посмотреть (и не только посмотреть), но этот перестраховщик уже начинал действовать ему на нервы. Сошкин уже в который раз объяснял ему, что не допустит разбирательства дела в суде, а тот все бухтел и бухтел…
   Сошкин тремя большими глотками допил пиво и поднялся. Скинул со своих плеч простыню.
   – Пойду еще погреюсь, – улыбнулся он Пенькову и направился в парилку.
   – Иди-иди, – со вздохом кивнул Пеньков.
   Как только за Сошкиным закрылась дверь в парную, в проеме появилась Мария, держа в руках трубку радиотелефона.
   – Вас, Сергей Кузьмич, – она протянула трубку шефу.
   – Кто? – он недовольно посмотрел на секретаршу.
   – Эдуард Васильевич, – негромко ответила она.
   – Скажи, что меня нет, – Пеньков отрицательно покачал головой.
   Сейчас ему совсем не хотелось видеть воровского авторитета.
   – Вы ему назначили, – упрямо стояла на своем секретарша.
   – Ладно, давай, – он нехотя протянул руку к трубке, продолжая в другой руке держать фужер с мартини. – Слушаю, – проговорил он в микрофон.
   – Здравствуй, дорогой, все в порядке? – услышал он голос Хазара.
   – Да, Хазар, можешь приезжать.
   – Я тебе кое-что приготовил, кроме того, о чем мы говорили вчера.
   Думаю, тебе понравится.
   – Интересно, – хмыкнул Пеньков в трубку.
   – Я буду через двадцать минут, – сказал Хазар и отключил связь.
   – Через двадцать минут приедет Эдуард Васильевич, – сказал Пеньков секретарше, отдавая трубку, – пусть его проведут в гостиную.
   – Хорошо, Сергей Кузьмич, – кивнула Маша и направилась к выходу.
   Вышедший из парилки Сошкин успел увидеть, как она, вихляя задницей, идет с телефоном к стеклянным дверям. Он сглотнул слюну, которая едва не вытекла у него изо рта, и плюхнулся в шезлонг, прикрывшись простыней.
   – Умеете вы себе людей подбирать, – мечтательно улыбнулся он, продолжая глядеть на секретаршу.
   Вице-мэр сделал вид, что не расслышал его.
   – Я тебя минут через десять оставлю ненадолго, – Пеньков допил мартини и поставил фужер на ручку шезлонга. – Ты уж извини, дела… Если хочешь, я пришлю двух-трех девочек – обслужат по высшему разряду.
   – Хватит и одной, – Сошкин опустил глаза, предвкушая удовольствие.
   – Да не тушуйся ты, будь как дома, – поднялся Пеньков.
   Он скинул простыню и надел лазурный махровый халат, висевший на деревянной вешалке. Ему нужно было немного побыть одному.
   Он вышел во дворик, распорядился насчет девочек для Сошкина и поднялся по наружной лестнице на террасу второго этажа.
   Вскоре он увидел на дороге, ведущей к его загородной резиденции, серо-зеленый джип, за которым двигался черный «шестисотый» «Мерседес».
   Охрана открыла ворота, и кортеж въехал на территорию.
 

* * *

 
   Послание было адресовано некоему Семониду. Отправитель – начальник эргастерия Агесилай. Он извещал Семонида, что заказ его выполнен.
   Далее шло перечисление утвари, изготовленной в керамической мастерской.
   Кроме пифосов, амфор и лекифа, значился еще светильник. Некоторые из слов были полустерты, другие Иннокентий не смог перевести, так как изрядно подзабыл язык, но в основном содержание было понятно.
   Иннокентий улыбнулся древним каракулям. Надо же, людей еще волновали такие мелочи, когда их город терпел одно нашествие степных кочевников за другим!
   Разрезанная скальпелем свинцовая пластина, которую Иннокентий обнаружил свернутой в трубку на морском дне, лишилась своей вековой тайны. Чтение дезавуирует.
   Иннокентий вышел в сад. Густой и неухоженный, посыпанные крупным гравием дорожки с висящими над ними лампочками. Иннокентий двинулся по одной из них, ловя слухом плеск воды и блаженное мурлыканье Галины. Из воды высовывалась только ее голова. Поверхность была изумрудной от свежих листьев базилика.
   – Это омолаживающая ванна, – весело сказала она и шлепнула ладонью по воде.
   Фонтан брызг взвился в воздух, обдав Иннокентия.
   – Недурно устроилась.
   Над ванной, затерянной в глухом углу сада, нависали ветви грецкого ореха и мушмулы. Виноградные лозы карабкались по стволам деревьев с упорством паразитов.
   – Вот если бы тут была еще пальма с бананами! Тогда можно было одновременно принимать ванну и завтракать, – Галина мечтательно смежила веки и зевнула.
   Иннокентий поднял взгляд, озираясь вокруг. Из окон соседней дачи, находящейся на возвышенности, вполне могли видеть это омовение. Хотя с точностью судить, стоя возле ванны, Иннокентий не мог. Не исключено, что листва деревьев делала Галину неуязвимой для любопытных глаз.
   Дачи, располагавшиеся слева и справа, занимали равную с домом Галины высоту, к тому же были огорожены двухметровыми заборами, а значит, не могли служить наблюдательным пунктом скучающим соседям.
   – Думаешь, кто-то следит за нами? – прочла его мысли Галина. – И тайно онанирует?
   Она прыснула со смеху.
   – А мне можно будет искупаться? – спросил он.
   – Грей воду, мой дом лишен элементарных удобств, – смеясь ответила она.
   – Я искупаюсь в твоей воде, что позволит мне узнать твои мысли.
   Он подал Галине висевшее на ветке полотенце. Она поднялась из ванны, облепленная сиреневыми листьями базилика. Листья заскользили с ее мокрой кожи. Завернувшись в полотенце, Галина искала ногой шлепанец, когда до их слуха долетел скрип калитки. Галина на миг застыла от неожиданности. Через секунду они увидели хмурого молодого человека в синей футболке и голубых джинсах. Он стоял на дорожке и неприязненно разглядывал успевшего к тому времени плюхнуться в ванну Иннокентия.
   – Знакомьтесь, – сделала попытку непринужденно улыбнуться Галина, – Валентин. Иннокентий. Валентин – мой брат, – обернулась она к Иннокентию, – Иннокентий – мой приятель, – объяснила она брату. – Он поживет у нас немного. Кстати, он повздорил с Лехой.
   Выше среднего роста, угловатый, с темными вьющимися у шеи волосами, Валентин выглядел враждебно настроенным по отношению к миру подростком.
   На его худом лице со впалыми щеками застыло напряженное выражение.
   Черные глаза и нос с горбинкой добавляли его физиономии мрачной выразительности.
   – Ну, – завернувшись в полотенце, Галина направилась к дому, – вы здесь пообщайтесь немного, мне нужно переодеться.
   Оставив их, она ушла. На площадке перед ванной воцарилось напряженное молчание. Иннокентий не знал, что на уме у Валентина, и поэтому положение свое воспринимал как не вполне уместное. Он голый сидел в ванне, наполненной водой с базиликовыми листьями, а брат Галины стоял над ним, нервно поигрывая желваками. Он вдруг опустил взгляд на штаны и майку, валявшиеся перед ванной, которые Галина предложила пока поносить Иннокентию.
   Снова поднял голову и пристально поглядел на развитые плечи Иннокентия, торчащие из воды.
   – Галина дала мне твои вещички, – пояснил Иннокентий. – Леха всю мою одежду покромсал.
   – Было за что? – как бы между прочим поинтересовался Валентин.
   – Как сказать, – Иннокентий пожал плечами.
   – Говори уж как есть.
   Пришлось снова все рассказывать, теперь брату. Интересно, думал Иннокентий, он правда ее брат? Что-то не слишком похож. Собственно, какое ему дело? Даже если и не брат.
   – Ты с ней спал? – кивнул Валентин в сторону дома, когда Иннокентий закончил рассказ.
   – Она уже большая девочка, – Иннокентий поднялся и вылез из ванны, – сама может решать, с кем ей спать.
   Оставляя на дощатом настиле мокрые следы, он натянул одежду прямо на влажное тело. Вот теперь легче. Теперь они были в равном положении, если что.
   – Вот что, Иннокентий… – холодно произнес Валентин.
   – Можно просто – Кеша…
   – Значит, так, Кеша, – Валентин задумчиво глядел куда-то сквозь Иннокентия, – думаю, тебе лучше отсюда убраться подобру-поздорову.
   – Ты что, выгоняешь меня? Это же неблагородно. Подумай сам, куда я пойду? У меня нет даже палатки.
   – Это твое дело, – щуря глаза на заходящее солнце, покачал головой Валентин, – меня это не касается.
   – Ну что, мальчики, поговорили? – У ванны появилась Галина.
   В ситцевом платье в мелкий цветочек на тонких бретельках и мокрыми распущенными волосами, она напоминала теперь дриаду.
   – Поговорили, – медленно сказал Иннокентий.
   – Ты что, Валя, – она недовольно посмотрела на брата, – что-нибудь сказал ему?
   – Если все, что он рассказал, правда, ему лучше отсюда уйти, и как можно скорее. Леха таких вещей не прощает. Если он или Хазар узнают, что этот, – Валентин кивнул в сторону Иннокентия, – у нас, будет плохо и нам, и ему.
   – Никто ничего не узнает, – Галина покачала головой и взяла брата под руку. – И потом, где я еще найду такого жильца?
   В наш район даже дикари не забредают. Все, решено, – она отпустила Валентина и, обняв Иннокентия за талию, увлекла в дом.
   Иннокентию ничего не оставалось, как подчиниться. Тем более что он был не против.
   – Чем он будет тебе платить? – Валентин тащился сзади. – У него же ничего нет. Он гол как сокол.
   – Заработает, – не оборачиваясь, ответила дриада.
   – А Леха? – не успокаивался брат.
   – Леха ничего не узнает, если, конечно, ты ему не накапаешь.
   В доме был накрыт стол. Розовато-красные помидоры, зеленые пупырчатые огурчики, редиска, переложенная веточками сизовато-зеленой кинзы и кудрявой петрушки, нарезанный толстыми кусками сулугуни, из которого сочилась белесоватая влага, пара колец домашней колбасы и ломти белого хлеба.