Страница:
Штейнберг посмотрел на меня удивленно и обратился к Лямзину:
– Ну, как, Степан Алексеевич, готовы протестировать новый кадр?
Лямзин поерзал на стуле, прокашлялся и ответил:
– Родина сказала – «надо», мы ей ответили «есть!».
– Ну и замечательно. Продолжаем наше заседание. По причине расширения...
Скандворд разгадывать уже не было никакой возможности, поэтому остаток планерки я провел, разглядывая профиль заведующей детской терапией – Людмилы Павловны. Профиль был интересным и доставил моему рассеянному вниманию несколько приятных минут.
По окончании планерки все разбрелись по своим рабочим местам. Я же побежал звонить в центральную районную больницу, где прозябал в хирургах мой талантливый друг.
Девушка резко повернулась:
– Дима? Я не слышала, как ты вошел...
– Ты мне не ответила, Наташа. – Суровый взгляд из-под красивых ресниц осматривал с ног до головы нарядную тоненькую фигурку.
– Купила, – мрачно ответила девушка, снова повернувшись к зеркалу.
– А откуда деньги взяла? – по-прежнему хмуро допытывался Дима.
– Мама прислала.
– Не ври. Мама тебе деньги на прошлой неделе присылала, и ты их за квартиру отдала.
– А она еще прислала. На день рождения. – Наташа внезапно оживилась. – Ты что, не знаешь, что у меня скоро день рождения?
– Я почему-то думал, что он у тебя весной...
– Думал, думал! Все бы тебе думать. – Она танцующей походкой подошла поближе и, лукаво наклонив голову, заглянула ему в глаза.
– Скажи, чего бы тебе сейчас хотелось больше всего?
– Какая разница?
– Нет, не так! Что бы ты хотел съесть на ужин?
– Да ничего бы не хотел. Я сыт, в общем-то.
– Ну тебя, какой ты скучный! – Наташа шутя замахнулась на друга, а потом, улыбнувшись, потащила его на кухню.
Там на столе, покрытом белой клеенкой, красовались миски с салатом, жареной картошкой, мясом, тарелочки с тонко нарезанной колбасой и сыром.
– Это что? – Парень, как баран на новые ворота, смотрел на все это изобилие, с особым недоумением поглядывая на поблескивающую темным боком бутылку с марочным вином.
– Это праздничный ужин! Я угощаю! А то нечестно – все ты и ты.
Наташа, как птичка на ветку, легко присела на ближайшую табуретку, тем самым как бы приглашая Диму присоединиться к ней.
Дима тяжело опустился на стул и уставился на Наташу:
– Ты где все-таки деньги взяла?
– Дима! Ну я же тебе сказала! – обиженно надула губки девушка.
– А ты еще раз скажи. Только на этот раз правду.
Наташа нахмурилась и задумалась. Потом, катая пальчиком по столу крошку хлебного мякиша, медленно ответила:
– Я на работу устроилась.
– Интересно! На какую такую работу ты устроилась? – скептически спросил Дмитрий, потянувшись за кусочком колбасы.
– В танцевальное шоу. Знаешь, там так интересно! Такие вот перья на голове, здесь – блестки, тут – стразы, и каблуки такие высоченные-высоченные! – защебетала вдруг Наташа, интуитивно чувствуя подвох в этом внимании к ее делам.
Димина рука с колбасой застыла в воздухе. Наталья между тем продолжила:
– Я сначала думала, что на таких каблуках не смогу. А потом покачалась-покачалась – и пошла! Там такой конкурс был, Димка-а-а!
– Так, куда-куда ты устроилась? В какое шоу?
– Дим, ну какой ты глупенький! В танцевальное, я же тебе говорю. В «Виски и go-go».
– А со мной посоветоваться – трудно было, да?
– А ты мне кто – папа родной? Ну, устроилась на работу – так ведь хорошо! Мне вот и аванс дали – деньжищи!!! – Наташа обвела рукой стол, как бы приглашая оценить всю грандиозность полученной ею суммы.
– Ты что, вместо того чтобы учиться, будешь в этом пошлом месте бегать перед мужиками голой? – Дима бросил колбасу обратно в тарелку. – И уйти ты теперь не сможешь – аванс нужно отрабатывать.
– А что? Работа как работа. Другие вон в кино голыми снимаются – и ничего. А я – артистка будущая, нужно мне от комплексов избавляться? – вдруг разошлась Наталья.
– Замечательно! Из леса – в шлюхи, да? – Дима вскипел, и теперь его не могло остановить ничто.
Он понимал, конечно, что говорит лишнее, но обида на Наташу была слишком велика. Он с нее, паразитки, пылинки сдувал, боялся даже и подумать о том, как велико его притяжение к этому телу, не поцеловал ее даже ни разу, а она...
А она смотрела на него потемневшими серьезными глазами.
– Уходи, – вдруг медленно и грозно сказала Наташа.
– Что? – не понял Дима.
– Уходи, – настаивала она. – Без тебя теперь обойдемся. Ишь, умник выискался! Чистоплюй! Жри сам свои биг-маки, а меня уволь!
Наташа сорвалась на крик, а потом уронила голову на руку и снова залилась слезами. Подняла голову она только тогда, когда услышала, как громко захлопнулась входная дверь.
ГЛАВА 4
– Ну, как, Степан Алексеевич, готовы протестировать новый кадр?
Лямзин поерзал на стуле, прокашлялся и ответил:
– Родина сказала – «надо», мы ей ответили «есть!».
– Ну и замечательно. Продолжаем наше заседание. По причине расширения...
Скандворд разгадывать уже не было никакой возможности, поэтому остаток планерки я провел, разглядывая профиль заведующей детской терапией – Людмилы Павловны. Профиль был интересным и доставил моему рассеянному вниманию несколько приятных минут.
По окончании планерки все разбрелись по своим рабочим местам. Я же побежал звонить в центральную районную больницу, где прозябал в хирургах мой талантливый друг.
* * *
– Наташа, откуда у тебя это платье?Девушка резко повернулась:
– Дима? Я не слышала, как ты вошел...
– Ты мне не ответила, Наташа. – Суровый взгляд из-под красивых ресниц осматривал с ног до головы нарядную тоненькую фигурку.
– Купила, – мрачно ответила девушка, снова повернувшись к зеркалу.
– А откуда деньги взяла? – по-прежнему хмуро допытывался Дима.
– Мама прислала.
– Не ври. Мама тебе деньги на прошлой неделе присылала, и ты их за квартиру отдала.
– А она еще прислала. На день рождения. – Наташа внезапно оживилась. – Ты что, не знаешь, что у меня скоро день рождения?
– Я почему-то думал, что он у тебя весной...
– Думал, думал! Все бы тебе думать. – Она танцующей походкой подошла поближе и, лукаво наклонив голову, заглянула ему в глаза.
– Скажи, чего бы тебе сейчас хотелось больше всего?
– Какая разница?
– Нет, не так! Что бы ты хотел съесть на ужин?
– Да ничего бы не хотел. Я сыт, в общем-то.
– Ну тебя, какой ты скучный! – Наташа шутя замахнулась на друга, а потом, улыбнувшись, потащила его на кухню.
Там на столе, покрытом белой клеенкой, красовались миски с салатом, жареной картошкой, мясом, тарелочки с тонко нарезанной колбасой и сыром.
– Это что? – Парень, как баран на новые ворота, смотрел на все это изобилие, с особым недоумением поглядывая на поблескивающую темным боком бутылку с марочным вином.
– Это праздничный ужин! Я угощаю! А то нечестно – все ты и ты.
Наташа, как птичка на ветку, легко присела на ближайшую табуретку, тем самым как бы приглашая Диму присоединиться к ней.
Дима тяжело опустился на стул и уставился на Наташу:
– Ты где все-таки деньги взяла?
– Дима! Ну я же тебе сказала! – обиженно надула губки девушка.
– А ты еще раз скажи. Только на этот раз правду.
Наташа нахмурилась и задумалась. Потом, катая пальчиком по столу крошку хлебного мякиша, медленно ответила:
– Я на работу устроилась.
– Интересно! На какую такую работу ты устроилась? – скептически спросил Дмитрий, потянувшись за кусочком колбасы.
– В танцевальное шоу. Знаешь, там так интересно! Такие вот перья на голове, здесь – блестки, тут – стразы, и каблуки такие высоченные-высоченные! – защебетала вдруг Наташа, интуитивно чувствуя подвох в этом внимании к ее делам.
Димина рука с колбасой застыла в воздухе. Наталья между тем продолжила:
– Я сначала думала, что на таких каблуках не смогу. А потом покачалась-покачалась – и пошла! Там такой конкурс был, Димка-а-а!
– Так, куда-куда ты устроилась? В какое шоу?
– Дим, ну какой ты глупенький! В танцевальное, я же тебе говорю. В «Виски и go-go».
– А со мной посоветоваться – трудно было, да?
– А ты мне кто – папа родной? Ну, устроилась на работу – так ведь хорошо! Мне вот и аванс дали – деньжищи!!! – Наташа обвела рукой стол, как бы приглашая оценить всю грандиозность полученной ею суммы.
– Ты что, вместо того чтобы учиться, будешь в этом пошлом месте бегать перед мужиками голой? – Дима бросил колбасу обратно в тарелку. – И уйти ты теперь не сможешь – аванс нужно отрабатывать.
– А что? Работа как работа. Другие вон в кино голыми снимаются – и ничего. А я – артистка будущая, нужно мне от комплексов избавляться? – вдруг разошлась Наталья.
– Замечательно! Из леса – в шлюхи, да? – Дима вскипел, и теперь его не могло остановить ничто.
Он понимал, конечно, что говорит лишнее, но обида на Наташу была слишком велика. Он с нее, паразитки, пылинки сдувал, боялся даже и подумать о том, как велико его притяжение к этому телу, не поцеловал ее даже ни разу, а она...
А она смотрела на него потемневшими серьезными глазами.
– Уходи, – вдруг медленно и грозно сказала Наташа.
– Что? – не понял Дима.
– Уходи, – настаивала она. – Без тебя теперь обойдемся. Ишь, умник выискался! Чистоплюй! Жри сам свои биг-маки, а меня уволь!
Наташа сорвалась на крик, а потом уронила голову на руку и снова залилась слезами. Подняла голову она только тогда, когда услышала, как громко захлопнулась входная дверь.
ГЛАВА 4
Все шло своим чередом. Отношения с подчиненными постепенно налаживались. Они признали наконец во мне начальника, хотя и с большим трудом. Я, правда, после памятного инцидента с Юдиным старался вести себя как тот мудрый король из сказки, отдававший только те приказания, которые будут выполнены. Встречаться с Юдиным по-прежнему было неприятно, хотя очевидных причин этому я не видел. Я наблюдал за его работай издали, но, не найдя никаких поводов больше не доверять ему, оставил терапевта в покое.
К тому же моя личная жизнь внезапно начала немного прихрамывать на обе ноги. Марина почему-то стала пропадать из поля зрения без объяснений. Все выяснения отношений заходили в тупик. Мою внезапно проснувшуюся ревность Марина жестоко высмеивала, а всяческие претензии пресекала резким: «Я тебе пока не жена». После этого я решил, что в свете последних событий она устала от неопределенности и стала искать впечатлений на стороне. Я не стал ничего выяснять и решил с головой погрузиться в работу, благо что ее у меня было непочатый край.
Воробьев теперь работал в хирургии, и его непосредственное начальство не могло на него нарадоваться. Еще бы, он мог оперировать даже самых тяжелых больных, причем после его операций все заживало с невероятной быстротой. Легкая была у Воробьева рука, и все это поняли достаточно скоро: клиент повалил косяком, Штейнберг благодушествовал. При этом даже после самой тяжелой смены у Николая находились силы пошутить и посмеяться с коллегами и приударить за хорошенькими медсестрами. Мы с ним встречались в курилке, где делились своими впечатлениями о нынешней жизни и свежими анекдотами.
Сегодня я сидел в курилке и ждал Воробьева, которого почему-то все не было. Миша Зодкин, студент мединститута и тусовщик по призванию, как всегда, развлекал публику историями из своей собственной славной жизни. Старожилы клиники слушали его со скептическими ухмылками, но все же не расходились – слог у Миши был изысканным, а истории он рассказывал и вправду замечательные. То с другом они в женское общежитие залезли и шороху там наделали, то с кем-то по крышам убегали от милиции – в общем, ходячая энциклопедия мистики и приключений. На этот раз Миша всем показывал, какой он ловелас.
– Такие там были цыпочки – это что-то! Ноги, груди – о-о-о! А одна такая миленькая, прямо ангелочек! Глазищи – во! И попа – ничего так. С ней я и зажег. Очень она мне понравилась. Говорю: «Детка, знаешь, что мне сейчас нужно?» А она мне в ответ...
– Освежить дыхание! – сострил кто-то из дальнего угла.
– Да нет... В общем, было круто! А потом я ей визитку Штейнберга всучил – мол, позвони мне, детка, если что!
Миша весело заржал, к нему присоединились его товарищи. Мне стало скучно, и я решил прогуляться до хирургии. Не успел я затушить окурок, как дверь открылась и в курилку ворвался Штейнберг собственной персоной, свирепый как всегда.
Присутствующие переглянулись, суеверно опасаясь, не установлены ли здесь подслушивающие устройства с выходом прямо на его кабинет.
Штейнберг досадливо поморщился и стал кого-то искать глазами в никотиновом тумане. У каждого, на ком останавливался его взгляд, на минуту перехватывало дыхание.
Наконец, не надеясь на зрение, Штейнберг грозно спросил:
– Заведующий терапией здесь?
Я вздохнул и двинулся своей несчастной судьбе навстречу.
– Иду, Борис Иосифович! – смиренно отозвался я.
Курилка проводила меня скорбными взглядами.
Идя по коридору, я старался попадать в ногу с размашистыми шагами босса. Тот нервно теребил в руках белую докторскую шапочку. Я терпеливо ждал, когда начнется буря. Ждать пришлось недолго.
– Это черт знает что, Ладыгин! – наконец разразился Штейнберг.
Я молчал и только быстрее перебирал ногами, подстраиваясь к его негодующему шагу. Штейнберг еще помолчал и вдруг внезапно остановился:
– Ладыгин, вас что, к нам конкуренты подослали?
– В смысле? – отчаянно тормозя подошвами, удивился я.
– В том смысле, что от вас нашей клинике одни неприятности и убытки! Вы специально?
– В чем я опять провинился, не понимаю? – пробормотал я, начиная уже раздражаться от постоянных нападок Штейнберга.
– Вы кого нам привели? Это не хирург, это коновал какой-то!
Я начинал подозревать, что случилось что-то совсем уже страшное.
– Зарезать человека на пустячной операции! Где его учили оперировать? Где?
Сообразив, что Воробьев, видимо, что-то сделал не так, в результате чего кто-то умер, я кинулся прямо к нему в хирургию, чтобы выяснить все досконально. Штейнберг поймал меня за рукав халата и угрожающе промолвил:
– Это уголовное дело, вы не понимаете, что ли?
– Я все понимаю, – заверил его я и все же сбежал.
В хирургии Воробьева я не застал. Мне сказали, что он сегодня заступает только в обед. Я стал выспрашивать у Головлева, который собирался домой после ночного дежурства, что у них сегодня случилось.
Головлев, намыливая сильные руки, повернул ко мне породистую большую голову и устало сказал:
– Девчушка сегодня ночью умерла. Ее вчера на «Скорой» привезли вечером – острое отравление и приступ аппендицита при этом. Ваш Воробьев ее прооперировал. Вроде все нормально было, если верить дежурной медсестре. А потом ночью у нее внутреннее кровотечение открылось – плохо зашили, видимо. Пока обнаружили, уже мало чем можно было помочь. Умерла. Даже после наркоза отойти не успела.
Головлев вытер руки вафельным полотенцем и стал переодеваться в гражданское, не обращая на меня больше никакого внимания.
Я постоял минуту, соображая, что теперь можно предпринять. Потом решил перехватить Воробьева по дороге и предупредить.
По дороге я забежал к себе в кабинет и предупредил дежурную медсестру, что по всем вопросам ко мне лучше обращаться после обеда. Для начальства я – на обходе.
А сам засел внизу и стал напряженно ждать Воробьева. Наконец он появился в конце дорожки, как ни в чем не бывало помахивая портфельчиком и озираясь по сторонам. Вот святая невинность!
Только он переступил порог клиники, я схватил его за рукав и потащил по боковому коридору, не обращая внимания на изумленные взгляды встречных медсестер.
– Эй, ты чего? – весело упирался Воробьев, подозревая меня в очередном розыгрыше.
Но, когда увидел мое встревоженное лицо, сразу понял, что все достаточно серьезно, и сам поспешил завести меня в уголок потемнее.
– Выкладывай, что у тебя стряслось? – озабоченно спросил он.
– Это не у меня стряслось, это у тебя стряслось! Девушке вчера аппендицит вырезал?
– Ну, вырезал.
– Умерла она ночью, ясно?
– Как умерла? – Голубые глаза Николая сделались огромными и полными суеверного ужаса.
– Так – умерла! Внутреннее кровотечение. Головлев говорит, что было что-то неправильно зашито.
– Какого черта! Я что, аппендикс удалить элементарно не сумею! – возмутился Воробьев.
– Наверное, умеешь. Но она-то умерла!
– Слушай, либо я чего-то не понимаю, либо что-то здесь не так, – пробормотал потрясенный Воробьев и в задумчивости сел на подоконник. – Что теперь делать? – растерянно спросил он.
– Что делать – не знаю. Знаю, чего не делать. Не попадайся Штейнбергу на глаза – он тебя съест.
– Съест – не съест... Какая, к черту, теперь разница! – возразил Воробьев и раздраженно пнул батарею ногой. – Девчонку жалко, – сокрушенно продолжал он. – Совсем сопливая была. Симпатичная такая, наивная. Говорит: «Доктор, а это не больно?»
Сентиментальность моего друга была делом привычным и резко выделяла его из среды других врачей, ко всему привыкших и циничных до глубины души. Вдруг Воробьева будто осенило. Он спрыгнул с подоконника и потащил меня по коридору.
– Стой, ты куда? – попытался я замедлить стремительное движение порывистого Николая.
– Пойдем-пойдем! Она в морге, наверное. Должен же я посмотреть, что с ней случилось! Нужно же иметь, чем крыть против всех обвинений!
Мы помчались в морг, стараясь быстрее миновать все людные помещения клиники и никому не попасться на глаза. Спустились в подвал. На пороге морга сидел санитар Фесякин и играл в тетрис. Он на минуту оторвал глаза от игры и недоуменно спросил у запыхавшегося Воробьева:
– Вы куда?
– Туда, – невозмутимо ответил Воробьев, открывая дверь морга.
Фесякину, видимо, этот ответ показался исчерпывающим. Он кивнул головой и снова занялся высокоинтеллектуальной игрой.
Мы довольно долго бродили по моргу, заглядывая во все холодильники. Ни одного трупа не было обнаружено.
– Фесякин, – строго спросил я, нависая над увлеченным игрой санитаром. – А где тело девушки?
– Какой девушки? – равнодушно поинтересовался Фесякин, по-прежнему не глядя на меня.
– Которая сегодня ночью сюда поступила, – ответил я, отнимая тетрис.
Фесякин наконец поднял на меня свои наивные глаза и сказал:
– Не знаю.
– Привет! Ты тут дежуришь и не знаешь? – подключился к беседе Воробьев.
– Здрасте, – отпарировал санитар. – Откуда мне знать – я полчаса как заступил.
– А кто дежурил до тебя – может, он знает?
– Кто дежурил – тоже не знаю. Но можно по журналу посмотреть, – недовольным тоном ответил Фесякин и нехотя поднялся.
Он открыл ящик стола, в котором лежал один-единственный журнал, вынул, открыл и стал перелистывать страницы, выискивая нужную запись. Наконец он удовлетворенно хмыкнул и помахал в воздухе каким-то листком:
– Все – забрали вашу девушку родные. И вот – расписку написали, что претензий к клинике никаких не имеют.
– А кто труп выдал?
– Тут не указано, – со скукой ответил Фесякин и снова засунул журнал в ящик стола.
– Отлично! – глубоко вздохнул Воробьев и стал медленно подниматься по лестнице.
Мне показалось все это несколько странным, и поэтому я на всякий случай посоветовал санитару ничего о нашем визите не говорить. Он снова был погружен в игру и моих слов, видимо, уже не понимал.
Я догнал Воробьева в коридоре первого этажа. Он шел, повесив голову и что-то сосредоточенно обдумывая.
– Слушай, Николай! Иди-ка ты к себе и никуда оттуда не высовывайся. Будут вызывать к Штейнбергу – иди и не бойся. К тебе никаких особенных претензий быть не может. Настаивай на том, что вскрытие при тебе не производили, а труп родственникам выдали. Поэтому твоя вина не доказана. Сошлись на расписку родственников, что к клинике у них никаких претензий нет, понял? И как можно дольше тяни время – мы что-нибудь придумаем.
Оставив товарища в подавленном состоянии, я поспешил в регистратуру, чтобы поточнее узнать все сопутствующие этому происшествию обстоятельства. Уж, по крайней мере, о том, кто входил и кто выходил, там должны знать.
В регистратуре было непривычно оживленно. Возле самой двери происходила какая-то возня, смысл которой мне удалось понять не сразу. Потом разобрал, что дежурная пытается вывести из клиники раскрасневшегося парня, а тот негодует и упирается.
– Молодой человек, – раздраженно басила дежурная. – Я вас в последний раз по-хорошему прошу – идите отсюда! Прекратите хулиганить, я охрану вызову!
Парень горячился и не в меру жестикулировал:
– Это вы прекратите хулиганить! Не надо меня охраной пугать и голову мне морочить! Вам что, трудно сказать, что с ней и где она?
Дежурная снова начинала свою песню.
Я понял, что здесь не обойтись без моей помощи. Подошел поближе, отстранил пожилую дежурную и, бережно, но крепко взяв парня за предплечье, молча повел его к выходу.
Парень сразу как-то сник и послушно шел за мной, совершенно не сопротивляясь. Пока мы шли по дорожке к воротам, где уже поджидали нас «гепардовцы» в пятнистой форме, поигрывая резиновыми дубинками, я заметил в его руке поникший букет цветов. Остановился и спросил:
– Вы вообще для чего сюда пришли?
Парень ошарашенно посмотрел на меня. Еще бы: очень последовательно – сперва наброситься на человека, а потом поинтересоваться, что он, собственно говоря, хотел. Но у меня были свои цели. Молодой человек помедлил немного и ответил:
– Я пришел навестить здесь свою знакомую. Ее к вам в клинику положили. А в регистратуре мне говорят, что такой у вас нет и не было. Ну как не было – я же точно знаю, что она должна быть здесь!
Становилось все более интересно.
– Откуда вы знаете, что она здесь? Она что, жила поблизости? Вы в курсе, что это – специализированная клиника и в нее не всех кладут?
Парень полез в карман, зябко поводя плечами и щурясь от резкого ветра. Охранники недоуменно поглядывали на нас и переминались с ноги на ногу, не решаясь уйти или приступить к более решительным действиям. Он порылся там некоторое время и достал смятый и неровно оборванный по краям листок бумаги. Протянул его мне и спросил:
– Это телефон вашей клиники?
Я посмотрел на листок и утвердительно кивнул.
– Ну вот видите, все правильно. – Парень поднял воротник куртки. – Мне этот телефон дали соседи. Они по нему «Скорую» вызвали, на которой ее увезли. У нее сильная боль была в боку...
Я минуту подумал, посмотрел на охранников, на парня, на входную дверь. Потом взял его за локоть и повел обратно в клинику.
Регистраторы встретили нас удивленными взглядами, но ничего не сказали. Я подошел к окошку и спросил:
– Клавдия Федоровна, где у нас Хоменко?
– У зама в кабинете – компьютер чинит.
Я кивнул головой молодому человеку:
– Пойдемте. Как, кстати, вас зовут?
– Дмитрий, – хмуро ответил он.
Потом посмотрел на букет, который выглядел уже очень жалко, и выбросил его в первую попавшуюся урну.
– Меня – Владимир Сергеевич, – вежливо ответил я и заспешил по боковой лестнице на третий этаж.
Парень молча последовал за мной.
В кабинете заместителя не было никого, кроме Хоменко, который отсоединял и присоединял какие-то проводки в серой коробке. Увидев меня, он расплылся в радушной улыбке:
– А, привет, Владимир Сергеевич! Какие-нибудь проблемы с вашей электроникой?
– Да нет, ты нам нужен по другому делу. У молодого человека здесь знакомая лежит. А в регистратуре с ним почему-то общаться не захотели. Ты не мог бы глянуть, где нам ее искать? Для тебя же нет ничего невозможного, а?
Хоменко еще радушней заулыбался:
– Ну, возможно или невозможно – это вопрос. Но если это кто-то в компьютер положил, значит, кто-то и достать сможет.
– Тогда пойдем, что ли, в регистратуру, – заторопил я компьютерного светоча нашей клиники.
– Зачем? Мы и здесь неплохо покопаемся, – уверил меня Хоменко и стал подключать раскуроченный на вид компьютер к сети.
Я непроизвольно зажмурился, ожидая взрыва. Не тут-то было: компьютер тихонько зажужжал, экран засветился. Хоменко потрещал клавиатурой и спросил у парня:
– Как, говорите, фамилия вашей знакомой?
– Ряхова, – отозвался тот. – Ряхова Наталья Александровна.
– Хоменко, – удивился я, пока тот, пощелкивая «мышкой», вглядывался в экран. – Ты уверен, что в этом компьютере есть информация о больных, которые поступили в клинику?
Хоменко весело заржал:
– Наивный ты у нас, Владимир Сергеич! Объясняю в последний раз: компьютеры соединены в единую клиническую сеть, и информация является общей, то есть – через любой компьютер можно посмотреть все, что угодно, ясно?
– Ясно, – согласился я, по-прежнему мало что понимая.
Между тем Хоменко, видимо, закончил свои изыскания и выдал результат:
– Никакой информации о вашей знакомой тут, увы, нет.
Мы оба посмотрели на парня. Он угрюмо смотрел куда-то мимо нас.
– Спасибо, Хоменко, – наконец нарушил тишину я. – Мы, пожалуй, пойдем.
В коридоре я остановил парня.
– Ну, вы теперь убедились, что здесь нет вашей знакомой?
Тот молчал.
– Она, наверное, где-нибудь в другом месте, в другой клинике. Попробуйте обратиться к участковому врачу по месту прописки. А лучше – узнайте у родственников.
– Нет у нее участкового врача. И родственников у нее тоже нет, – ответил он, с ненавистью глядя на меня.
Воробьев сидел над рюмкой, подперев подбородок рукой и глядя в пространство перед собой. Весь его вид говорил, что он убит горем и не собирается ни пить, ни есть, ни общаться с кем бы то ни было. Я дал ему возможность некоторое время пожалеть себя, а потом, отодвинув тарелку с недоеденными пельменями, сказал:
– Парень, слушай сюда. Тебе, конечно, досталось, но мы тебя отстояли – и это главное. Проколы случаются у каждого, и Штейнберг об этом знает лучше всех. Рыдать над своей поруганной честью будешь как-нибудь в следующий раз. Сейчас – получи информацию к размышлению.
Николай на мои слова никак не реагировал. Я продолжил:
– Ты знаешь, мне сегодня посчастливилось познакомиться с парнем, который мне рассказал одну душещипательную историю про одну свою хорошую знакомую.
Воробьев, который обычно понимал все намеки с полуслова, пропустил все мной сказанное мимо ушей и продолжал рассеянно разглядывать противоположную стену. Ну, не страшно, дальше будет веселее.
– Так вот, эта знакомая приехала в Москву из сибирской деревни поступать в театральный институт и, как это часто случается, не поступила. Осталась жить в Москве, и никого-то у нее, сироты, не было, кроме одного молодого, очень молодого человека. Устроилась она работать в какое-то танцевальное шоу, и они поссорились. И перестал молодой человек навещать девушку. А когда соскучился и пришел, добрые соседи ему рассказали, что случилась с девушкой неприятность – заболела она. И вызвали ей соседи «Скорую» по телефону, который она сама им дала. Увезла «Скорая» девушку в неизвестном направлении. Пошел молодой человек в этом направлении и нашел клинику – закрытую и специализированную. Но не было в той клинике девушки – вот в чем секрет.
По мере того как рассказ приближался к своей кульминации, взгляд моего друга становился все более осмысленным.
– А звали эту девушку – Наташа Ряхова.
Николай с удивлением уставился на меня:
– Вообще-то так звали мою пациентку, которая умерла!
– Вот то-то и оно! – заметил я.
– Стоп, а кто же тогда тело забрал, если у нее в Москве никого не было, как тот парень говорит?
– Меня это тоже заинтересовало.
– А может, твой парень врет?
– Зачем ему? Да к тому же нет у меня оснований ему не верить – уж очень он убедителен.
– Интересненько! – оживился Воробьев. – Я и думаю: что за родственники странные – никаких у них к клинике претензий. Деваха с пустячным диагнозом, молодая и здоровая – а у них к нам никаких претензий!
– Я думаю вот что. Здесь определенно какая-то собака зарыта, причем не одна. Нужно потихонечку разведать, кто в этом деле принял самое активное участие, и побеседовать с ними в непринужденной, неофициальной обстановке. А там – как веревочке ни виться...
– Так что же мы тут сидим? – взвился Воробьев. – Пойдем же обратно!
– Куда ты? Рабочий день уже кончился, ты все равно никого сейчас не найдешь.
Коля разочарованно сел на свое место и вздохнул.
– Пока составим список лиц, которые тем или иным образом имели отношение к этому случаю.
Я расстелил салфетку и достал из кармана карандаш.
– Итак, первое – дежурный на телефоне, который принял вызов «Скорой», и бригада машины, которая выехала по вызову. Второе – непосредственно ты и твоя операционная компания.
– Там все было безупречно. Все работали, как обычно, я ничего не заметил.
– Заметил – не заметил, а ты пока у нас тоже в подозреваемых, – поддел я Николая.
Тот снова надулся и отвернулся к окну.
– В-третьих, – продолжал я составлять «черный список», – медсестра, которая обнаружила труп. Потом идет патологоанатом, который засвидетельствовал смерть и делал вскрытие. И последний человек – тот, кто выдал тело из морга, взял расписку с родных и сделал соответствующую запись в журнал. Вот, собственно говоря, и все. Да – еще в регистратуре узнать, где данные о девушке. Таким образом, с завтрашнего дня начинаем внутреннее расследование под кодовым названием «Кто украл тело?». Звучит, конечно, довольно попсово, но зато очень емко. В свете всего сказанного не вижу повода, чтобы не выпить!
К тому же моя личная жизнь внезапно начала немного прихрамывать на обе ноги. Марина почему-то стала пропадать из поля зрения без объяснений. Все выяснения отношений заходили в тупик. Мою внезапно проснувшуюся ревность Марина жестоко высмеивала, а всяческие претензии пресекала резким: «Я тебе пока не жена». После этого я решил, что в свете последних событий она устала от неопределенности и стала искать впечатлений на стороне. Я не стал ничего выяснять и решил с головой погрузиться в работу, благо что ее у меня было непочатый край.
Воробьев теперь работал в хирургии, и его непосредственное начальство не могло на него нарадоваться. Еще бы, он мог оперировать даже самых тяжелых больных, причем после его операций все заживало с невероятной быстротой. Легкая была у Воробьева рука, и все это поняли достаточно скоро: клиент повалил косяком, Штейнберг благодушествовал. При этом даже после самой тяжелой смены у Николая находились силы пошутить и посмеяться с коллегами и приударить за хорошенькими медсестрами. Мы с ним встречались в курилке, где делились своими впечатлениями о нынешней жизни и свежими анекдотами.
Сегодня я сидел в курилке и ждал Воробьева, которого почему-то все не было. Миша Зодкин, студент мединститута и тусовщик по призванию, как всегда, развлекал публику историями из своей собственной славной жизни. Старожилы клиники слушали его со скептическими ухмылками, но все же не расходились – слог у Миши был изысканным, а истории он рассказывал и вправду замечательные. То с другом они в женское общежитие залезли и шороху там наделали, то с кем-то по крышам убегали от милиции – в общем, ходячая энциклопедия мистики и приключений. На этот раз Миша всем показывал, какой он ловелас.
– Такие там были цыпочки – это что-то! Ноги, груди – о-о-о! А одна такая миленькая, прямо ангелочек! Глазищи – во! И попа – ничего так. С ней я и зажег. Очень она мне понравилась. Говорю: «Детка, знаешь, что мне сейчас нужно?» А она мне в ответ...
– Освежить дыхание! – сострил кто-то из дальнего угла.
– Да нет... В общем, было круто! А потом я ей визитку Штейнберга всучил – мол, позвони мне, детка, если что!
Миша весело заржал, к нему присоединились его товарищи. Мне стало скучно, и я решил прогуляться до хирургии. Не успел я затушить окурок, как дверь открылась и в курилку ворвался Штейнберг собственной персоной, свирепый как всегда.
Присутствующие переглянулись, суеверно опасаясь, не установлены ли здесь подслушивающие устройства с выходом прямо на его кабинет.
Штейнберг досадливо поморщился и стал кого-то искать глазами в никотиновом тумане. У каждого, на ком останавливался его взгляд, на минуту перехватывало дыхание.
Наконец, не надеясь на зрение, Штейнберг грозно спросил:
– Заведующий терапией здесь?
Я вздохнул и двинулся своей несчастной судьбе навстречу.
– Иду, Борис Иосифович! – смиренно отозвался я.
Курилка проводила меня скорбными взглядами.
Идя по коридору, я старался попадать в ногу с размашистыми шагами босса. Тот нервно теребил в руках белую докторскую шапочку. Я терпеливо ждал, когда начнется буря. Ждать пришлось недолго.
– Это черт знает что, Ладыгин! – наконец разразился Штейнберг.
Я молчал и только быстрее перебирал ногами, подстраиваясь к его негодующему шагу. Штейнберг еще помолчал и вдруг внезапно остановился:
– Ладыгин, вас что, к нам конкуренты подослали?
– В смысле? – отчаянно тормозя подошвами, удивился я.
– В том смысле, что от вас нашей клинике одни неприятности и убытки! Вы специально?
– В чем я опять провинился, не понимаю? – пробормотал я, начиная уже раздражаться от постоянных нападок Штейнберга.
– Вы кого нам привели? Это не хирург, это коновал какой-то!
Я начинал подозревать, что случилось что-то совсем уже страшное.
– Зарезать человека на пустячной операции! Где его учили оперировать? Где?
Сообразив, что Воробьев, видимо, что-то сделал не так, в результате чего кто-то умер, я кинулся прямо к нему в хирургию, чтобы выяснить все досконально. Штейнберг поймал меня за рукав халата и угрожающе промолвил:
– Это уголовное дело, вы не понимаете, что ли?
– Я все понимаю, – заверил его я и все же сбежал.
В хирургии Воробьева я не застал. Мне сказали, что он сегодня заступает только в обед. Я стал выспрашивать у Головлева, который собирался домой после ночного дежурства, что у них сегодня случилось.
Головлев, намыливая сильные руки, повернул ко мне породистую большую голову и устало сказал:
– Девчушка сегодня ночью умерла. Ее вчера на «Скорой» привезли вечером – острое отравление и приступ аппендицита при этом. Ваш Воробьев ее прооперировал. Вроде все нормально было, если верить дежурной медсестре. А потом ночью у нее внутреннее кровотечение открылось – плохо зашили, видимо. Пока обнаружили, уже мало чем можно было помочь. Умерла. Даже после наркоза отойти не успела.
Головлев вытер руки вафельным полотенцем и стал переодеваться в гражданское, не обращая на меня больше никакого внимания.
Я постоял минуту, соображая, что теперь можно предпринять. Потом решил перехватить Воробьева по дороге и предупредить.
По дороге я забежал к себе в кабинет и предупредил дежурную медсестру, что по всем вопросам ко мне лучше обращаться после обеда. Для начальства я – на обходе.
А сам засел внизу и стал напряженно ждать Воробьева. Наконец он появился в конце дорожки, как ни в чем не бывало помахивая портфельчиком и озираясь по сторонам. Вот святая невинность!
Только он переступил порог клиники, я схватил его за рукав и потащил по боковому коридору, не обращая внимания на изумленные взгляды встречных медсестер.
– Эй, ты чего? – весело упирался Воробьев, подозревая меня в очередном розыгрыше.
Но, когда увидел мое встревоженное лицо, сразу понял, что все достаточно серьезно, и сам поспешил завести меня в уголок потемнее.
– Выкладывай, что у тебя стряслось? – озабоченно спросил он.
– Это не у меня стряслось, это у тебя стряслось! Девушке вчера аппендицит вырезал?
– Ну, вырезал.
– Умерла она ночью, ясно?
– Как умерла? – Голубые глаза Николая сделались огромными и полными суеверного ужаса.
– Так – умерла! Внутреннее кровотечение. Головлев говорит, что было что-то неправильно зашито.
– Какого черта! Я что, аппендикс удалить элементарно не сумею! – возмутился Воробьев.
– Наверное, умеешь. Но она-то умерла!
– Слушай, либо я чего-то не понимаю, либо что-то здесь не так, – пробормотал потрясенный Воробьев и в задумчивости сел на подоконник. – Что теперь делать? – растерянно спросил он.
– Что делать – не знаю. Знаю, чего не делать. Не попадайся Штейнбергу на глаза – он тебя съест.
– Съест – не съест... Какая, к черту, теперь разница! – возразил Воробьев и раздраженно пнул батарею ногой. – Девчонку жалко, – сокрушенно продолжал он. – Совсем сопливая была. Симпатичная такая, наивная. Говорит: «Доктор, а это не больно?»
Сентиментальность моего друга была делом привычным и резко выделяла его из среды других врачей, ко всему привыкших и циничных до глубины души. Вдруг Воробьева будто осенило. Он спрыгнул с подоконника и потащил меня по коридору.
– Стой, ты куда? – попытался я замедлить стремительное движение порывистого Николая.
– Пойдем-пойдем! Она в морге, наверное. Должен же я посмотреть, что с ней случилось! Нужно же иметь, чем крыть против всех обвинений!
Мы помчались в морг, стараясь быстрее миновать все людные помещения клиники и никому не попасться на глаза. Спустились в подвал. На пороге морга сидел санитар Фесякин и играл в тетрис. Он на минуту оторвал глаза от игры и недоуменно спросил у запыхавшегося Воробьева:
– Вы куда?
– Туда, – невозмутимо ответил Воробьев, открывая дверь морга.
Фесякину, видимо, этот ответ показался исчерпывающим. Он кивнул головой и снова занялся высокоинтеллектуальной игрой.
Мы довольно долго бродили по моргу, заглядывая во все холодильники. Ни одного трупа не было обнаружено.
– Фесякин, – строго спросил я, нависая над увлеченным игрой санитаром. – А где тело девушки?
– Какой девушки? – равнодушно поинтересовался Фесякин, по-прежнему не глядя на меня.
– Которая сегодня ночью сюда поступила, – ответил я, отнимая тетрис.
Фесякин наконец поднял на меня свои наивные глаза и сказал:
– Не знаю.
– Привет! Ты тут дежуришь и не знаешь? – подключился к беседе Воробьев.
– Здрасте, – отпарировал санитар. – Откуда мне знать – я полчаса как заступил.
– А кто дежурил до тебя – может, он знает?
– Кто дежурил – тоже не знаю. Но можно по журналу посмотреть, – недовольным тоном ответил Фесякин и нехотя поднялся.
Он открыл ящик стола, в котором лежал один-единственный журнал, вынул, открыл и стал перелистывать страницы, выискивая нужную запись. Наконец он удовлетворенно хмыкнул и помахал в воздухе каким-то листком:
– Все – забрали вашу девушку родные. И вот – расписку написали, что претензий к клинике никаких не имеют.
– А кто труп выдал?
– Тут не указано, – со скукой ответил Фесякин и снова засунул журнал в ящик стола.
– Отлично! – глубоко вздохнул Воробьев и стал медленно подниматься по лестнице.
Мне показалось все это несколько странным, и поэтому я на всякий случай посоветовал санитару ничего о нашем визите не говорить. Он снова был погружен в игру и моих слов, видимо, уже не понимал.
Я догнал Воробьева в коридоре первого этажа. Он шел, повесив голову и что-то сосредоточенно обдумывая.
– Слушай, Николай! Иди-ка ты к себе и никуда оттуда не высовывайся. Будут вызывать к Штейнбергу – иди и не бойся. К тебе никаких особенных претензий быть не может. Настаивай на том, что вскрытие при тебе не производили, а труп родственникам выдали. Поэтому твоя вина не доказана. Сошлись на расписку родственников, что к клинике у них никаких претензий нет, понял? И как можно дольше тяни время – мы что-нибудь придумаем.
Оставив товарища в подавленном состоянии, я поспешил в регистратуру, чтобы поточнее узнать все сопутствующие этому происшествию обстоятельства. Уж, по крайней мере, о том, кто входил и кто выходил, там должны знать.
В регистратуре было непривычно оживленно. Возле самой двери происходила какая-то возня, смысл которой мне удалось понять не сразу. Потом разобрал, что дежурная пытается вывести из клиники раскрасневшегося парня, а тот негодует и упирается.
– Молодой человек, – раздраженно басила дежурная. – Я вас в последний раз по-хорошему прошу – идите отсюда! Прекратите хулиганить, я охрану вызову!
Парень горячился и не в меру жестикулировал:
– Это вы прекратите хулиганить! Не надо меня охраной пугать и голову мне морочить! Вам что, трудно сказать, что с ней и где она?
Дежурная снова начинала свою песню.
Я понял, что здесь не обойтись без моей помощи. Подошел поближе, отстранил пожилую дежурную и, бережно, но крепко взяв парня за предплечье, молча повел его к выходу.
Парень сразу как-то сник и послушно шел за мной, совершенно не сопротивляясь. Пока мы шли по дорожке к воротам, где уже поджидали нас «гепардовцы» в пятнистой форме, поигрывая резиновыми дубинками, я заметил в его руке поникший букет цветов. Остановился и спросил:
– Вы вообще для чего сюда пришли?
Парень ошарашенно посмотрел на меня. Еще бы: очень последовательно – сперва наброситься на человека, а потом поинтересоваться, что он, собственно говоря, хотел. Но у меня были свои цели. Молодой человек помедлил немного и ответил:
– Я пришел навестить здесь свою знакомую. Ее к вам в клинику положили. А в регистратуре мне говорят, что такой у вас нет и не было. Ну как не было – я же точно знаю, что она должна быть здесь!
Становилось все более интересно.
– Откуда вы знаете, что она здесь? Она что, жила поблизости? Вы в курсе, что это – специализированная клиника и в нее не всех кладут?
Парень полез в карман, зябко поводя плечами и щурясь от резкого ветра. Охранники недоуменно поглядывали на нас и переминались с ноги на ногу, не решаясь уйти или приступить к более решительным действиям. Он порылся там некоторое время и достал смятый и неровно оборванный по краям листок бумаги. Протянул его мне и спросил:
– Это телефон вашей клиники?
Я посмотрел на листок и утвердительно кивнул.
– Ну вот видите, все правильно. – Парень поднял воротник куртки. – Мне этот телефон дали соседи. Они по нему «Скорую» вызвали, на которой ее увезли. У нее сильная боль была в боку...
Я минуту подумал, посмотрел на охранников, на парня, на входную дверь. Потом взял его за локоть и повел обратно в клинику.
Регистраторы встретили нас удивленными взглядами, но ничего не сказали. Я подошел к окошку и спросил:
– Клавдия Федоровна, где у нас Хоменко?
– У зама в кабинете – компьютер чинит.
Я кивнул головой молодому человеку:
– Пойдемте. Как, кстати, вас зовут?
– Дмитрий, – хмуро ответил он.
Потом посмотрел на букет, который выглядел уже очень жалко, и выбросил его в первую попавшуюся урну.
– Меня – Владимир Сергеевич, – вежливо ответил я и заспешил по боковой лестнице на третий этаж.
Парень молча последовал за мной.
В кабинете заместителя не было никого, кроме Хоменко, который отсоединял и присоединял какие-то проводки в серой коробке. Увидев меня, он расплылся в радушной улыбке:
– А, привет, Владимир Сергеевич! Какие-нибудь проблемы с вашей электроникой?
– Да нет, ты нам нужен по другому делу. У молодого человека здесь знакомая лежит. А в регистратуре с ним почему-то общаться не захотели. Ты не мог бы глянуть, где нам ее искать? Для тебя же нет ничего невозможного, а?
Хоменко еще радушней заулыбался:
– Ну, возможно или невозможно – это вопрос. Но если это кто-то в компьютер положил, значит, кто-то и достать сможет.
– Тогда пойдем, что ли, в регистратуру, – заторопил я компьютерного светоча нашей клиники.
– Зачем? Мы и здесь неплохо покопаемся, – уверил меня Хоменко и стал подключать раскуроченный на вид компьютер к сети.
Я непроизвольно зажмурился, ожидая взрыва. Не тут-то было: компьютер тихонько зажужжал, экран засветился. Хоменко потрещал клавиатурой и спросил у парня:
– Как, говорите, фамилия вашей знакомой?
– Ряхова, – отозвался тот. – Ряхова Наталья Александровна.
– Хоменко, – удивился я, пока тот, пощелкивая «мышкой», вглядывался в экран. – Ты уверен, что в этом компьютере есть информация о больных, которые поступили в клинику?
Хоменко весело заржал:
– Наивный ты у нас, Владимир Сергеич! Объясняю в последний раз: компьютеры соединены в единую клиническую сеть, и информация является общей, то есть – через любой компьютер можно посмотреть все, что угодно, ясно?
– Ясно, – согласился я, по-прежнему мало что понимая.
Между тем Хоменко, видимо, закончил свои изыскания и выдал результат:
– Никакой информации о вашей знакомой тут, увы, нет.
Мы оба посмотрели на парня. Он угрюмо смотрел куда-то мимо нас.
– Спасибо, Хоменко, – наконец нарушил тишину я. – Мы, пожалуй, пойдем.
В коридоре я остановил парня.
– Ну, вы теперь убедились, что здесь нет вашей знакомой?
Тот молчал.
– Она, наверное, где-нибудь в другом месте, в другой клинике. Попробуйте обратиться к участковому врачу по месту прописки. А лучше – узнайте у родственников.
– Нет у нее участкового врача. И родственников у нее тоже нет, – ответил он, с ненавистью глядя на меня.
* * *
После собрания коллектива, на котором Воробьеву только что не били морду, мы решили немного расслабиться и поэтому покинули клинику немного пораньше. Я повел Николая в ближайший недорогой и симпатичный бар, чтобы привести в чувство и поделиться новыми фактами – до собрания нам так и не удалось поговорить.Воробьев сидел над рюмкой, подперев подбородок рукой и глядя в пространство перед собой. Весь его вид говорил, что он убит горем и не собирается ни пить, ни есть, ни общаться с кем бы то ни было. Я дал ему возможность некоторое время пожалеть себя, а потом, отодвинув тарелку с недоеденными пельменями, сказал:
– Парень, слушай сюда. Тебе, конечно, досталось, но мы тебя отстояли – и это главное. Проколы случаются у каждого, и Штейнберг об этом знает лучше всех. Рыдать над своей поруганной честью будешь как-нибудь в следующий раз. Сейчас – получи информацию к размышлению.
Николай на мои слова никак не реагировал. Я продолжил:
– Ты знаешь, мне сегодня посчастливилось познакомиться с парнем, который мне рассказал одну душещипательную историю про одну свою хорошую знакомую.
Воробьев, который обычно понимал все намеки с полуслова, пропустил все мной сказанное мимо ушей и продолжал рассеянно разглядывать противоположную стену. Ну, не страшно, дальше будет веселее.
– Так вот, эта знакомая приехала в Москву из сибирской деревни поступать в театральный институт и, как это часто случается, не поступила. Осталась жить в Москве, и никого-то у нее, сироты, не было, кроме одного молодого, очень молодого человека. Устроилась она работать в какое-то танцевальное шоу, и они поссорились. И перестал молодой человек навещать девушку. А когда соскучился и пришел, добрые соседи ему рассказали, что случилась с девушкой неприятность – заболела она. И вызвали ей соседи «Скорую» по телефону, который она сама им дала. Увезла «Скорая» девушку в неизвестном направлении. Пошел молодой человек в этом направлении и нашел клинику – закрытую и специализированную. Но не было в той клинике девушки – вот в чем секрет.
По мере того как рассказ приближался к своей кульминации, взгляд моего друга становился все более осмысленным.
– А звали эту девушку – Наташа Ряхова.
Николай с удивлением уставился на меня:
– Вообще-то так звали мою пациентку, которая умерла!
– Вот то-то и оно! – заметил я.
– Стоп, а кто же тогда тело забрал, если у нее в Москве никого не было, как тот парень говорит?
– Меня это тоже заинтересовало.
– А может, твой парень врет?
– Зачем ему? Да к тому же нет у меня оснований ему не верить – уж очень он убедителен.
– Интересненько! – оживился Воробьев. – Я и думаю: что за родственники странные – никаких у них к клинике претензий. Деваха с пустячным диагнозом, молодая и здоровая – а у них к нам никаких претензий!
– Я думаю вот что. Здесь определенно какая-то собака зарыта, причем не одна. Нужно потихонечку разведать, кто в этом деле принял самое активное участие, и побеседовать с ними в непринужденной, неофициальной обстановке. А там – как веревочке ни виться...
– Так что же мы тут сидим? – взвился Воробьев. – Пойдем же обратно!
– Куда ты? Рабочий день уже кончился, ты все равно никого сейчас не найдешь.
Коля разочарованно сел на свое место и вздохнул.
– Пока составим список лиц, которые тем или иным образом имели отношение к этому случаю.
Я расстелил салфетку и достал из кармана карандаш.
– Итак, первое – дежурный на телефоне, который принял вызов «Скорой», и бригада машины, которая выехала по вызову. Второе – непосредственно ты и твоя операционная компания.
– Там все было безупречно. Все работали, как обычно, я ничего не заметил.
– Заметил – не заметил, а ты пока у нас тоже в подозреваемых, – поддел я Николая.
Тот снова надулся и отвернулся к окну.
– В-третьих, – продолжал я составлять «черный список», – медсестра, которая обнаружила труп. Потом идет патологоанатом, который засвидетельствовал смерть и делал вскрытие. И последний человек – тот, кто выдал тело из морга, взял расписку с родных и сделал соответствующую запись в журнал. Вот, собственно говоря, и все. Да – еще в регистратуре узнать, где данные о девушке. Таким образом, с завтрашнего дня начинаем внутреннее расследование под кодовым названием «Кто украл тело?». Звучит, конечно, довольно попсово, но зато очень емко. В свете всего сказанного не вижу повода, чтобы не выпить!