Страница:
Он захлопнул окошко и открыл калитку где-то сбоку. Матвеич и Дима просочились туда.
– Только тихо мне: господа еще спят, – строгим шепотом сообщил охранник.
Матвеич отмахнулся от него: мол, без тебя здешние порядки знаем. Они обогнули здание и вошли через черный ход.
Пройдя сквозь полутемные коридоры, они добрались до двери, на которой было написано: «Кастелянша». Матвеич громко постучал, и ему открыла полная миловидная женщина в темно-синем платье с воротником-стойкой.
– Привет, Ильинишна! Вот, работника тебе привел. Парень хоть и угрюмый, но работящий. Племянник мой, – пояснил он, поймав вопросительный взгляд. – Вместо Антонины пока будет. Ты ему расскажи, как и что, а я пойду, пожалуй. А то нарвешься на вашего управляющего – ругаться будет.
Дядя Митяй махнул рукой и оставил Диму наедине с кастеляншей.
– Ну, пошли, – невозмутимо сказала она и пошла по коридору, плавно покачивая бедрами.
Дима безмолвно последовал за ней.
Я с трудом разлепил один глаз и увидел два силуэта. Рванулся было встать, но боль в боку не позволила мне даже пошевелиться. Я мысленно попрощался со своей молодой жизнью.
Вдруг женский голос сказал:
– Он, кажется, очнулся! Давай попробуем его вытащить отсюда на свет.
– Может, не стоит? Смотри, как его отделали, – у него может быть что-нибудь сломано. Но пульс вроде восстановился, – возразил ей мужской голос, и рука исчезла с моего горла.
Я с облегчением вздохнул: это были не мои враги, явно. Полез в карман и достал блокнот. Вытащив из него визитку, протянул своим спасителям:
– Позвоните, – прохрипел я.
Девушка взяла визитку с номером нашей клиники и исчезла из поля моего зрения, наверное, к телефону-автомату. Молодой человек остался со мной и старался развлечь меня разговором, пытаясь отвлечь меня от ощущения глобальной боли:
– Это ничего. Если в себя пришли, значит, выживете. Здорово они вас. Из-за денег?
Я попытался покачать головой и почувствовал, как дурнота подкатила к самому горлу.
– Вы не шевелитесь, – сказал парень. – Сейчас Лена врача вызовет, и все будет хорошо.
Очевидно, благодаря этой парочке, которая случайно спугнула преступников, я и остался жив. Прошло еще немного времени, вернулась Лена и объявила, что сейчас приедет «Скорая».
Она действительно приехала, и, увидев бегущих по подворотне Фесякина и Колесняка с носилками, я понял, что сейчас могу позволить себе провалиться в бездну бессознательного состояния. Перед этим я еще раз поблагодарил моих спасителей и велел немедленно позвонить мне, когда они только смогут.
Последнее, что я услышал, было:
– О, так это же наш завтерапией! Мама дорогая! Вот это ему досталось!
– Что пишут? – наконец спросил Зосимов, когда его глаза привыкли к свету.
– Разное, – уклончиво сказал Козлов, шурша бумагами. – Но все больше – вести добрые. Вот, например, Отто Ланберг нам посылает пламенный привет и уверяет, что валютный перевод поступит на наш расчетный счет в течение нескольких часов. Операция прошла успешно, и господин такой-то чувствует себя нормально. Обещает непременно навестить гостеприимную страну, как только сможет.
Зам криво усмехнулся. Ему приходилось работать с разными людьми, но он все равно никак не мог привыкнуть к грубому юмору своего начальника. Откуда в директоре бралось столько низкопробных шуточек, воспитанник МГИМО Леня Зосимов никак не мог взять в толк. Впрочем, все компенсировалось зарплатой...
Главный между тем продолжал:
– А господина Ланберга скоро можно ждать в гости. И не одного – понимаешь, о чем я?
Зосимов понимал.
– Что, Дмитрий Анатольевич, будем расширяться?
– Да, голуба, пора. Наше с вами предприятие набирает обороты. Сеть доставки отлажена, деньги из Осло текут на наш счет, оттуда – нужным людям, которые довольны и сыты... Что ж, пора выходить, так сказать, на мировую арену. А пока нужно позаботиться о том, чтобы нашим дорогим гостям понравилась наша скромная обитель. Я буду отзванивать в банк, а вы отдайте нужные распоряжения, готовьте там апартаменты, закупайте вина...
– Осмелюсь напомнить, Дмитрий Анатольевич, что у нас битком...
– Какого хрена вы мне голову забиваете такими пустяками? Битком – так всех на фиг!
– Ну, как же – клиенты, проплачено...
– Это вот эти гопники во главе с уголовниками – клиенты? Не смешите меня, Зосимов! Я ясно выразился – всем до свидания. А будут возражать – позовешь меня...
Зосимов молча поднялся и пошел исполнять повеления великого и ужасного.
При этом от него требовалось быть тихим, незаметным, не попадаться жителям санатория на глаза, а потому действовать ему предстояло только ранним утром, после обеда, когда все отдыхали, или же глубокой ночью. Он мог уходить после смены домой или же ночевать в крошечной комнатенке для хранения инвентаря.
После первого дня работы, который прошел под пристальным наблюдением кастелянши, Дима был отмечен как работник исполнительный, а самыми ценными качествами, которые были у него выявлены, оказались молчаливость и безропотная покорность.
Поэтому он очень приглянулся его непосредственной начальнице, и с ее подачи управляющий дал Диме «добро» остаться здесь на какое-то время.
Вечером его отпустили домой, и он на попутке добрался до домика стрелочника, где свалился от усталости и уснул крепким сном.
Так продолжалось недели две. За это время Диме не удалось узнать ничего интересного. Он общался только с различными швабрами и тряпками и видел исключительно обслуживающий персонал, который с такими же озабоченными лицами носился по коридорам, с рвением выполняя свою работу. Поводов общаться с ними у Красникова так и не возникло.
Свою зарплату, которую здесь было принято выдавать каждую неделю, Дима целиком отдавал Матвеичу, от чего тот млел и таял. Две трети суммы, впрочем, уходили по общему согласию его сестре Антонине. Оставшиеся деньги дядя Митяй честно делил на две части – себе на хозяйство и харч, и Диме – на транспорт и, как он говорил, развлечения. Какие развлечения в этом глухом лесу, было совершенно не ясно.
Дима начинал уже отчаиваться в успехе своей затеи, но настал день, когда все изменилось.
ГЛАВА 15
– Только тихо мне: господа еще спят, – строгим шепотом сообщил охранник.
Матвеич отмахнулся от него: мол, без тебя здешние порядки знаем. Они обогнули здание и вошли через черный ход.
Пройдя сквозь полутемные коридоры, они добрались до двери, на которой было написано: «Кастелянша». Матвеич громко постучал, и ему открыла полная миловидная женщина в темно-синем платье с воротником-стойкой.
– Привет, Ильинишна! Вот, работника тебе привел. Парень хоть и угрюмый, но работящий. Племянник мой, – пояснил он, поймав вопросительный взгляд. – Вместо Антонины пока будет. Ты ему расскажи, как и что, а я пойду, пожалуй. А то нарвешься на вашего управляющего – ругаться будет.
Дядя Митяй махнул рукой и оставил Диму наедине с кастеляншей.
– Ну, пошли, – невозмутимо сказала она и пошла по коридору, плавно покачивая бедрами.
Дима безмолвно последовал за ней.
* * *
Я очнулся от боли, источник которой было очень трудно определить. Боль была везде – вот единственное ее определение. Под щекой что-то липкое и теплое, во рту – солоно от набравшейся крови. Чьи-то прохладные руки сжимали мне шею – видимо, от их прикосновений я и пришел в себя.Я с трудом разлепил один глаз и увидел два силуэта. Рванулся было встать, но боль в боку не позволила мне даже пошевелиться. Я мысленно попрощался со своей молодой жизнью.
Вдруг женский голос сказал:
– Он, кажется, очнулся! Давай попробуем его вытащить отсюда на свет.
– Может, не стоит? Смотри, как его отделали, – у него может быть что-нибудь сломано. Но пульс вроде восстановился, – возразил ей мужской голос, и рука исчезла с моего горла.
Я с облегчением вздохнул: это были не мои враги, явно. Полез в карман и достал блокнот. Вытащив из него визитку, протянул своим спасителям:
– Позвоните, – прохрипел я.
Девушка взяла визитку с номером нашей клиники и исчезла из поля моего зрения, наверное, к телефону-автомату. Молодой человек остался со мной и старался развлечь меня разговором, пытаясь отвлечь меня от ощущения глобальной боли:
– Это ничего. Если в себя пришли, значит, выживете. Здорово они вас. Из-за денег?
Я попытался покачать головой и почувствовал, как дурнота подкатила к самому горлу.
– Вы не шевелитесь, – сказал парень. – Сейчас Лена врача вызовет, и все будет хорошо.
Очевидно, благодаря этой парочке, которая случайно спугнула преступников, я и остался жив. Прошло еще немного времени, вернулась Лена и объявила, что сейчас приедет «Скорая».
Она действительно приехала, и, увидев бегущих по подворотне Фесякина и Колесняка с носилками, я понял, что сейчас могу позволить себе провалиться в бездну бессознательного состояния. Перед этим я еще раз поблагодарил моих спасителей и велел немедленно позвонить мне, когда они только смогут.
Последнее, что я услышал, было:
– О, так это же наш завтерапией! Мама дорогая! Вот это ему досталось!
* * *
Главный стоял посреди своего кабинета и просматривал факсы. Зам сидел в кресле, зажмурившись от непривычно яркого света неоновых ламп.– Что пишут? – наконец спросил Зосимов, когда его глаза привыкли к свету.
– Разное, – уклончиво сказал Козлов, шурша бумагами. – Но все больше – вести добрые. Вот, например, Отто Ланберг нам посылает пламенный привет и уверяет, что валютный перевод поступит на наш расчетный счет в течение нескольких часов. Операция прошла успешно, и господин такой-то чувствует себя нормально. Обещает непременно навестить гостеприимную страну, как только сможет.
Зам криво усмехнулся. Ему приходилось работать с разными людьми, но он все равно никак не мог привыкнуть к грубому юмору своего начальника. Откуда в директоре бралось столько низкопробных шуточек, воспитанник МГИМО Леня Зосимов никак не мог взять в толк. Впрочем, все компенсировалось зарплатой...
Главный между тем продолжал:
– А господина Ланберга скоро можно ждать в гости. И не одного – понимаешь, о чем я?
Зосимов понимал.
– Что, Дмитрий Анатольевич, будем расширяться?
– Да, голуба, пора. Наше с вами предприятие набирает обороты. Сеть доставки отлажена, деньги из Осло текут на наш счет, оттуда – нужным людям, которые довольны и сыты... Что ж, пора выходить, так сказать, на мировую арену. А пока нужно позаботиться о том, чтобы нашим дорогим гостям понравилась наша скромная обитель. Я буду отзванивать в банк, а вы отдайте нужные распоряжения, готовьте там апартаменты, закупайте вина...
– Осмелюсь напомнить, Дмитрий Анатольевич, что у нас битком...
– Какого хрена вы мне голову забиваете такими пустяками? Битком – так всех на фиг!
– Ну, как же – клиенты, проплачено...
– Это вот эти гопники во главе с уголовниками – клиенты? Не смешите меня, Зосимов! Я ясно выразился – всем до свидания. А будут возражать – позовешь меня...
Зосимов молча поднялся и пошел исполнять повеления великого и ужасного.
* * *
Переодевшись в светлую униформу, стилизованную под русскую народную одежду, только более функциональную, Дима приступил к исполнению своих не шибко интересных обязанностей. Натереть паркетные полы в коридорах, убраться в туалетах, после обеда пройтись по гостиным и холлам, сменить цветы, вымыть пепельницы, расстелить новые салфетки и разложить в комнатах отдыха свежие журналы.При этом от него требовалось быть тихим, незаметным, не попадаться жителям санатория на глаза, а потому действовать ему предстояло только ранним утром, после обеда, когда все отдыхали, или же глубокой ночью. Он мог уходить после смены домой или же ночевать в крошечной комнатенке для хранения инвентаря.
После первого дня работы, который прошел под пристальным наблюдением кастелянши, Дима был отмечен как работник исполнительный, а самыми ценными качествами, которые были у него выявлены, оказались молчаливость и безропотная покорность.
Поэтому он очень приглянулся его непосредственной начальнице, и с ее подачи управляющий дал Диме «добро» остаться здесь на какое-то время.
Вечером его отпустили домой, и он на попутке добрался до домика стрелочника, где свалился от усталости и уснул крепким сном.
Так продолжалось недели две. За это время Диме не удалось узнать ничего интересного. Он общался только с различными швабрами и тряпками и видел исключительно обслуживающий персонал, который с такими же озабоченными лицами носился по коридорам, с рвением выполняя свою работу. Поводов общаться с ними у Красникова так и не возникло.
Свою зарплату, которую здесь было принято выдавать каждую неделю, Дима целиком отдавал Матвеичу, от чего тот млел и таял. Две трети суммы, впрочем, уходили по общему согласию его сестре Антонине. Оставшиеся деньги дядя Митяй честно делил на две части – себе на хозяйство и харч, и Диме – на транспорт и, как он говорил, развлечения. Какие развлечения в этом глухом лесу, было совершенно не ясно.
Дима начинал уже отчаиваться в успехе своей затеи, но настал день, когда все изменилось.
ГЛАВА 15
Лежать в своей больнице, как оказалось, было очень приятно. Целыми днями вокруг меня водили хороводы симпатичные медсестры, которые вдруг вспомнили мои томные взгляды, брошенные когда-то в их сторону. Постоянно заходили коллеги и подчиненные, чтобы поделиться свежими новостями и рассказать по паре свежих анекдотов, которые, к сожалению, были одними и теми же – из общей курилки.
Один раз появился даже Штейнберг, грозно сверкая очами, и спросил:
– Ладыгин, вы что, от нас в каскадеры уходите?
Вот это юмор!
– Нет, Борис Иосифович. В очередной раз пострадал за правду, – ответил я.
– Ну-ну, – неопределенно откомментировал он и удалился.
Что приходил – может, хотел чего?
Лежать в хирургии, которая была ощутимо полна темных замыслов, было бы жутковато, если бы не мой веселый Воробьев, к которому под опеку я и напросился.
Он ежедневно радовал меня новыми рентгеновскими снимками многочисленных моих переломов, и в конце концов я смог составить свой собственный портрет-коллаж, который состоял из черепа, ребер и ноги. Очень симпатичный получился скелетик.
С Воробьевым мы, выставив всех посетителей, шептались о наших подозрениях и разрабатывали дальнейший план операции.
По словам Воробьева, в хирургии было тихо, как в погребе. Все с траурными лицами резали клиентов и ходили по палатам с обходами – никто больше не умирал и не обращался с жалобами. Только вот неизменные сходки, которые собирались в кабинете завхирургией, вызывали кое-какие подозрения.
Я поручил Воробьеву понаблюдать за этой компанией и постараться проникнуть в их стройные ряды. Естественно, ему это не удалось.
Зато я получил подтверждение тому, что некоторые работники хирургии кое-чем отличаются от остальных. У них была возможность запираться в каком-нибудь уютном кабинетике и немедленно разбегаться, как только поблизости появлялся кто-то посторонний. По рассказам Воробьева я составил представление о составе хирургической банды. В нее входили Лямзин, Головлев и Власов. Иногда, впрочем, довольно редко, к ним присоединялись анестезиолог и медсестра. Последние, как я понял, на сходках были на положении второстепенных фигур. Правда, Головлев часто общался с анестезиологом, забиваясь в какой-нибудь дальний угол. Часто заговорщики ссорились и громко орали друг на друга. Но из-за нашей импортной звукоизоляции было невозможно расслышать ни слова из того, о чем они говорили.
Я ждал, когда они снова проколются. Но чутье подсказывало, что, пока я здесь, этого не случится.
– Ты думаешь, это они? – с ужасом спрашивал Воробьев.
– Я в этом просто уверен, – шепотом заявлял ему я.
– А что же ты молчал все время? – возмущался Николай.
– А что и кому я должен был сказать?
– Ну, заявил бы в милицию или хотя бы Штейнбергу нажаловался, – продолжал негодовать мой друг.
– Шутишь? И что бы я им предъявил? Свои подозрения? Нет трупов – нет и улик. К тому же ты уверен, что все это происходит без ведома Штейнберга?
Воробьев смотрел на меня расширенными глазами.
– Знаешь, – сказал ему я. – Если бы не ты, то я бы ни за что не лег к нам в хирургию. Они бы меня просто зарезали.
– Не посмели бы!
– И кто бы им что сделал? Я – человек одинокий, никому не нужный. Разобрали бы мой труп на органы – и дело с концом. И только бы мой портрет на память тебе остался. – Я кивнул на изображение своего оскаленного черепа.
Воробьев поежился.
– Но речь не об этом. Речь о другом. Нужно: «а» – искать улики, «б» – разбираться с теми, кто организовал на меня покушение. Видимо, кому-то на хвост я уже наступил, и наступил крепко. Предположения у меня такие – это были люди, которые связаны с внешней стороной нашего дела, то есть те, кому поступают органы из нашей клиники. И «в» – найти моего друга.
– Ладыгин, тебе поправляться надо! – отчитал меня Воробьев, беря шприц и целясь в меня иглой.
Вежливо подождав, когда он закончит возню с моей многострадальной веной, я его успокоил:
– Знаешь, со мной за время работы в этой замечательной клинике чего только не происходило. Я уж и попривык. Мне уже давно пора на предмет возмещения физического ущерба что-нибудь приплачивать. Так что за меня не переживай. Скажи лучше: когда у тебя ночное дежурство?
– Дмитрий Анатольевич, к вам Зосимов с докладом.
– Зови, – нехотя отозвался он.
Зосимов, как всегда, вбежал в кабинет, изображая ненавистное Козлову рвение и расторопность.
– Дмитрий Анатольевич, хочу вас поздравить: иностранная делегация в составе одиннадцати человек во главе с мистером Ланбергом прибывает через три дня. Все необходимое для встречи дорогих гостей готово – я распорядился. Другая новость – получено подтверждение от Голюнова: в этом сезоне он снова будет нашим гостем.
Козлов повернулся всем корпусом к своему заму и расплылся в самодовольной улыбке:
– Вот это – действительно хорошо! А что, Леня, ты уже закинул удочки по поводу... А?
– Дмитрий Анатольевич, я решил, что нужно это сделать в непринужденной, дружественной обстановке прямо у нас в санатории – вы понимаете, о чем я говорю.
– Может, хватит уже осторожничать? – недовольно проворчал Козлов, понимая, что зам перестраховывается и все серьезные разговоры хочет свалить на него. – Я тебе деньги плачу не за то, чтобы ты мне по утрам факсы перечитывал. Не знаю, что ты там себе думаешь о моем образовании, но читать я и сам умею.
Зосимов удержался от тяжелого вздоха – с подобных выволочек начиналось каждое утро, пора бы и привыкнуть.
– Ладно, – так же внезапно, как и завелся, успокоился Козлов. – Готовьте к его визиту люкс. Я сам с ним обо всем договорюсь.
Когда Зосимов вышел, Дмитрий Анатольевич повалился в кресло и закрыл глаза. Он с наслаждением представлял себе все замечательные последствия этих новостей. С иностранцами было все более или менее ясно. Отто Ланберг был старым партнером Козлова – еще по «Медтехнике». По крайней мере, те небольшие аферы с просроченными медикаментами, которые они на пару провернули, принесли немалые деньги им обоим. После этой сделки два афериста поняли, что нашли друг друга. Все это произошло в те благодатные времена, когда Козлов еще не обзавелся своей фирмой, а Отто пребывал в счастливом и безответственном состоянии рядового сотрудника медуниверситета города Осло.
Теперь все изменилось – пожалуй, в лучшую сторону. Дмитрий Анатольевич уже пять лет благоденствовал в роли владельца престижного санатория, а Отто дослужился до ректората. Теперь дела их проходили на новом качественном уровне. В частности, медуниверситет города Осло был постоянным заказчиком и клиентом «Сосновой шишки», причем сотрудничество было к обоюдной пользе для этих заведений. Все складывалось так удачно, что Ланберг достаточно легко воспринял идею необходимости расширять рынок лиц, заинтересованных в столь редком и дорогом товаре, как тот, что «Шишка» могла в достаточных количествах предоставлять заинтересованным лицам.
Генерал Голюнов был фигурой еще новой и немного загадочной – по крайней мере, его будущая роль в предприятии Козлову представлялась достаточно туманно.
С Сергеем Сергеевичем он имел счастье познакомиться на одном из тех приемов «на высшем уровне», на которые Дмитрий Анатольевич пробирался, как говорится, не через дверь, а через окно. Этот метод Козловым был освоен еще во времена его авантюрной молодости: именно так он пробивал себе дорогу в люди.
Надо сказать, что этот раут был одной из последних ступенек лестницы, по которой Козлов и поднялся до его нынешнего положения.
На таких приемах достаточно сделать вид, что ты лично знаком с двумя-тремя присутствующими, – это было не трудно, их фотографии и биографии украшали каждый выпуск светской хроники любой газеты. После этого благодаря своему умению быть галантным, полезным и, что в таких местах особенно ценно, остроумным Дмитрию Анатольевичу было легко добиться того, чтобы его представили нескольким интересным и полезным для него людям. Среди них был и Голюнов – бывший заместитель министра обороны и до сей поры фигура достаточно влиятельная. Козлов быстро поймал нужную ноту и несколько раз при Сергее Сергеевиче пожурил, не выходя, впрочем, за рамки, правящую верхушку, называя ее политику ребяческой и недальновидной, а также понастальгировал вслух о навсегда ушедших прекрасных днях и «сильной руке».
Генерал, не привыкший к тонкому анализированию окружающих его людей и не бывший ни психологом, ни дипломатом, весьма был рад встретить «среди этого сброда» такого «толкового молодого человека» и очень быстро попался в расставленные для него сети. Наживка, кстати, была очень недурна. Козлов, быстренько собравший сведения, узнал, куда метит наш герой, и тотчас же явился к генералу с предложением о материальной помощи партии, которую генерал на старости лет решил возглавить. Игры в политику для Голюнова к закату его жизни стали главным и единственным делом, а потому любой, кто потакал ему в этом, становился для генерала роднее двух его сыновей, которые благодаря своему здравому уму увлечения папочки не одобряли.
Итак, Голюнов с охотой принимал валютные подарки от Дмитрия Анатольевича, посещал его санаторий, иногда – с друзьями. Козлов до сей поры рассматривал Голюнова как крупную фигуру, которой при случае можно заслониться от неприятностей. Во всяком случае, на период благосклонности Сергея Сергеевича все проблемы с налоговой полицией и стражами порядка были забыты совершенно.
Теперь же Козлов посмотрел на Голюнова несколько с другой точки зрения. Если быть справедливыми, то нужно заметить, что идея использовать генерала для выхода на новые рынки сбыта впервые родилась в светлой голове Зосимова. Впрочем, Козлов об этом уже совершенно забыл. Ему казалось, что именно он подумал о том, что незачем огород городить и впутывать в это сомнительное дело новых, непроверенных людей, когда под боком есть такой человек.
Действительно, Голюнов ведь сохранил все прежние связи в военной промышленности – как нашей, так и зарубежной. А значит – в науке.
В оборону всегда вкладывались большие деньги, и именно здесь всегда делалось наибольшее количество открытий, которые для всего мира становились революционными. Кроме того, для исследований под прикрытием оборонных проектов всегда была характерна некая черта вседозволенности. Законы и моратории отступали перед военизированной наукой.
Не секрет, что самым большим тормозом на пути к революционным изменениям в медицине, генетике, евгенике и прочих новомодных веяний в науках о трансформации человеческого тела был запрет на опыты над человеком. Только протест общества связывал руки как безумным гениям, так и шарлатанам. Совершенно очевидно, что подобное препятствие военные могли обойти легко: все опыты на людях отнюдь не отменялись, а просто нелегально засекречивались – вот и вся проблема.
Козлов, чтобы подтвердить догадки, подсказанные ему умными людьми, побывал на нескольких международных конференциях по проблемам генофонда планеты, где в кулуарах велись подобные крамольные беседы и некоторые чересчур болтливые ученые, перехлебав русской водочки, рассказывали, что они чуть ли не участвовали в подобных проектах и уж, по крайней мере, знают о них наверняка.
Воодушевленный поездкой, Козлов вернулся в свой санаторий и долгими вечерами просиживал, запершись в своем кабинете, и только по приходящим счетам от Интернет-провайдера можно было догадаться, чем директор там занимается. Козлов выбрался из кабинета с кругами под глазами, но воодушевленный и позвал к себе зама; было что-то около трех часов утра. Теперь они заперлись вдвоем, и результатом явился дерзкий план, за осуществление которого они немедленно и принялись.
– Здрасте, мужички, – радостно сказала она.
– О, Тонька! – обрадовался в свою очередь Матвеич. – Что ли, оклемалась?
– Оклемалась, оклемалась. А вы-то тут как? – огляделась она, отряхивая снег с искусственной шубы.
– Ой, Дима! – Красников невольно повернулся, но понял, что обращаются не к нему. – Ну, что ты опять за хавоз тут без меня развел? А тараканов-то, матушки-светы! А помыться-постираться что, руки отвалятся?
Так, ругаясь на брата, она стала метаться из угла в угол, и в комнате скоро стало более или менее опрятно. Антонина собрала гору грязного белья, вытащила из углов кастрюли и ложки с засохшей едой. Матвеич бубнил и упирался, но было видно, что рад женской заботе.
После того как они вернулись из деревенской бани, Дима чуть не расплакался, видя, что сегодня впервые за много дней он будет спать на чистой простыне.
– Ну, садитесь, ешьте, – обернула к ним Антонина круглое лицо.
Дима хлебал жирные щи и понимал, что с этой вот домовитой тетушкой пришел конец всем его планам.
Оказалось, что все не так уж и печально. На следующий день, придя с Антониной Матвеевной в санаторий, Дима имел разговор с кастеляншей, которая давно уже питала тайную слабость к молодому красавчику. Естественно, она не могла уволить Антонину. Но и отпускать Диму не хотела. Она долго вздыхала, а потом пошла к управляющему. Там она долго мялась, но в конце концов попросила за юношу: работник толковый и человек неплохой – нельзя ли его куда-нибудь устроить? Управляющий объявил, что может его взять только санитаром в медблок. Кастелянша горько вздохнула, но рассудила, что лучше уж пару раз на дню навещать соседний корпус, чем потерять из виду Димочку навсегда.
О решении управляющего было сказано Диме, и он, стараясь ничем не выдать свою радость, послушно пошел за провожатой на свое новое рабочее место.
В первый же день Красникову пришлось бегать, как скаковой лошади, таская груды постельного белья и полные ведра горячей воды, мыть, чистить, полировать. Вместе с ним сновали переполошенные горничные, ловко орудуя пылесосами и щетками для чистки мебели.
Дима молча смотрел на эту суету, но в конце концов не выдержал. Поднимаясь из оранжереи с ведром живых цветов, он тихо спросил у провожающей его хмурой кастелянши:
– А что носимся-то?
– Ты что, не знаешь? У нас скоро гости, – с упреком сказала она, причем эти «гости» в ее устах прозвучали с таким нажимом, что слово получилось тяжеленным и значительным, как груда золота.
Сердце Димы неизвестно почему сильно забилось.
Но время было позднее – вернее, раннее, три утра, и все, утомленные ночным дежурством, спали. Дежурная по этажу дремала, уронив голову на раскрытый регистрационный журнал.
Мы прокрались по мягкому ковру мимо нее, прячась за каждой встречной пальмой.
– Доставай, – прошептал я Воробьеву, когда достигли цели.
Воробьев достал из кармана накрахмаленного халата связку ключей и сказал:
– Я не знаю, какой подойдет.
– Не боись, – ответил я, заглядывая в скважину и перебирая ключи.
Повозившись пятнадцать минут и вспотев от напряжения, я наконец справился с замком.
– Стой здесь, – велел я разволновавшемуся Воробьеву и прокрался в кабинет, на котором было написано: «Завхирургией Лямзин С. А.».
Первым делом полез в стол. На мое счастье, стол не был заперт. Я долго копался в бумагах, не находя ничего интересного. Наконец додумался осмотреть полки, на которых стояли ящики с картотекой. В темноте было очень трудно разобрать надписи на карточках. Наконец я нащупал в одной из коробок журнальчик, бумага которого на ощупь была гораздо более ветхой, чем гладкие листы остальных. Ни включать свет, ни дальше рыться в бумагах я не мог.
Я понадеялся на свою удачу и вышел из кабинета.
– Закрывай, – прошептал я Воробьеву и пустился в обратный путь.
Дойдя до палаты, я с бьющимся сердцем полез за пазуху, где была спрятана моя добыча. Вытащил ее на свет белый и чуть не заорал от восторга – это была карточка Сергеенко.
– Сергей Сергеевич! Дорогой вы наш! Наконец-то! – спускаясь с крыльца, радостно вопил высокий человек в однобортном модном костюме.
Он помог генералу преодолеть три ступеньки крыльца и под общий благоговейный гул повел его по мягкой дорожке в приготовленную ему комнату. Свита из управляющих, менеджеров и ведущих врачей почтительно следовала чуть поодаль.
– Вам здесь обязательно понравится, – не унимался гостеприимный малый, обводя комнату приглашающим жестом.
Гостиная и вправду была хороша. Отделанная дорогими породами дерева, она была стилизована под охотничий домик, но домик поистине царский. Стены украшали традиционные головы животных: кабанов, медведей, косуль. Олень с раскидистыми рогами смотрел на людей трагически блестящими глазами, в которых читался укор за отнятую у него жизнь. Возле уютно потрескивающего настоящими дровами камина стояло кресло, в котором легко могла уместиться добрая половина присутствующих здесь господ.
Генерал, обведя комнату глазами, удовлетворенно кивнул.
– Сергей Сергеевич, все, что необходимо, мы доставили. Прислуга вызывается вот этим звонком. В комнате есть телефон, встроенная видеосистема, холодильник, – не умолкая ни на минуту, человек в костюме обходил комнату, нажимая на скрытые пружины, открывая потайные дверцы и неизменно улыбаясь.
Один раз появился даже Штейнберг, грозно сверкая очами, и спросил:
– Ладыгин, вы что, от нас в каскадеры уходите?
Вот это юмор!
– Нет, Борис Иосифович. В очередной раз пострадал за правду, – ответил я.
– Ну-ну, – неопределенно откомментировал он и удалился.
Что приходил – может, хотел чего?
Лежать в хирургии, которая была ощутимо полна темных замыслов, было бы жутковато, если бы не мой веселый Воробьев, к которому под опеку я и напросился.
Он ежедневно радовал меня новыми рентгеновскими снимками многочисленных моих переломов, и в конце концов я смог составить свой собственный портрет-коллаж, который состоял из черепа, ребер и ноги. Очень симпатичный получился скелетик.
С Воробьевым мы, выставив всех посетителей, шептались о наших подозрениях и разрабатывали дальнейший план операции.
По словам Воробьева, в хирургии было тихо, как в погребе. Все с траурными лицами резали клиентов и ходили по палатам с обходами – никто больше не умирал и не обращался с жалобами. Только вот неизменные сходки, которые собирались в кабинете завхирургией, вызывали кое-какие подозрения.
Я поручил Воробьеву понаблюдать за этой компанией и постараться проникнуть в их стройные ряды. Естественно, ему это не удалось.
Зато я получил подтверждение тому, что некоторые работники хирургии кое-чем отличаются от остальных. У них была возможность запираться в каком-нибудь уютном кабинетике и немедленно разбегаться, как только поблизости появлялся кто-то посторонний. По рассказам Воробьева я составил представление о составе хирургической банды. В нее входили Лямзин, Головлев и Власов. Иногда, впрочем, довольно редко, к ним присоединялись анестезиолог и медсестра. Последние, как я понял, на сходках были на положении второстепенных фигур. Правда, Головлев часто общался с анестезиологом, забиваясь в какой-нибудь дальний угол. Часто заговорщики ссорились и громко орали друг на друга. Но из-за нашей импортной звукоизоляции было невозможно расслышать ни слова из того, о чем они говорили.
Я ждал, когда они снова проколются. Но чутье подсказывало, что, пока я здесь, этого не случится.
– Ты думаешь, это они? – с ужасом спрашивал Воробьев.
– Я в этом просто уверен, – шепотом заявлял ему я.
– А что же ты молчал все время? – возмущался Николай.
– А что и кому я должен был сказать?
– Ну, заявил бы в милицию или хотя бы Штейнбергу нажаловался, – продолжал негодовать мой друг.
– Шутишь? И что бы я им предъявил? Свои подозрения? Нет трупов – нет и улик. К тому же ты уверен, что все это происходит без ведома Штейнберга?
Воробьев смотрел на меня расширенными глазами.
– Знаешь, – сказал ему я. – Если бы не ты, то я бы ни за что не лег к нам в хирургию. Они бы меня просто зарезали.
– Не посмели бы!
– И кто бы им что сделал? Я – человек одинокий, никому не нужный. Разобрали бы мой труп на органы – и дело с концом. И только бы мой портрет на память тебе остался. – Я кивнул на изображение своего оскаленного черепа.
Воробьев поежился.
– Но речь не об этом. Речь о другом. Нужно: «а» – искать улики, «б» – разбираться с теми, кто организовал на меня покушение. Видимо, кому-то на хвост я уже наступил, и наступил крепко. Предположения у меня такие – это были люди, которые связаны с внешней стороной нашего дела, то есть те, кому поступают органы из нашей клиники. И «в» – найти моего друга.
– Ладыгин, тебе поправляться надо! – отчитал меня Воробьев, беря шприц и целясь в меня иглой.
Вежливо подождав, когда он закончит возню с моей многострадальной веной, я его успокоил:
– Знаешь, со мной за время работы в этой замечательной клинике чего только не происходило. Я уж и попривык. Мне уже давно пора на предмет возмещения физического ущерба что-нибудь приплачивать. Так что за меня не переживай. Скажи лучше: когда у тебя ночное дежурство?
* * *
Дмитрий Анатольевич не мог удержаться от самодовольного смешка, наблюдая за тем, как с крыльца «Шишки» потянулись бритые налысо парни – их клиенты во время межсезонья. Конечно, было немного невежливо выгонять их, но что поделаешь... Козлов вздохнул и стал просчитывать, во сколько ему обойдется, если открыть филиал специально для этой публики – с интерьером в стиле пошлой роскоши и шансоном по вечерам. Не успел он округлить сумму, как по селектору раздался томный голос секретарши:– Дмитрий Анатольевич, к вам Зосимов с докладом.
– Зови, – нехотя отозвался он.
Зосимов, как всегда, вбежал в кабинет, изображая ненавистное Козлову рвение и расторопность.
– Дмитрий Анатольевич, хочу вас поздравить: иностранная делегация в составе одиннадцати человек во главе с мистером Ланбергом прибывает через три дня. Все необходимое для встречи дорогих гостей готово – я распорядился. Другая новость – получено подтверждение от Голюнова: в этом сезоне он снова будет нашим гостем.
Козлов повернулся всем корпусом к своему заму и расплылся в самодовольной улыбке:
– Вот это – действительно хорошо! А что, Леня, ты уже закинул удочки по поводу... А?
– Дмитрий Анатольевич, я решил, что нужно это сделать в непринужденной, дружественной обстановке прямо у нас в санатории – вы понимаете, о чем я говорю.
– Может, хватит уже осторожничать? – недовольно проворчал Козлов, понимая, что зам перестраховывается и все серьезные разговоры хочет свалить на него. – Я тебе деньги плачу не за то, чтобы ты мне по утрам факсы перечитывал. Не знаю, что ты там себе думаешь о моем образовании, но читать я и сам умею.
Зосимов удержался от тяжелого вздоха – с подобных выволочек начиналось каждое утро, пора бы и привыкнуть.
– Ладно, – так же внезапно, как и завелся, успокоился Козлов. – Готовьте к его визиту люкс. Я сам с ним обо всем договорюсь.
Когда Зосимов вышел, Дмитрий Анатольевич повалился в кресло и закрыл глаза. Он с наслаждением представлял себе все замечательные последствия этих новостей. С иностранцами было все более или менее ясно. Отто Ланберг был старым партнером Козлова – еще по «Медтехнике». По крайней мере, те небольшие аферы с просроченными медикаментами, которые они на пару провернули, принесли немалые деньги им обоим. После этой сделки два афериста поняли, что нашли друг друга. Все это произошло в те благодатные времена, когда Козлов еще не обзавелся своей фирмой, а Отто пребывал в счастливом и безответственном состоянии рядового сотрудника медуниверситета города Осло.
Теперь все изменилось – пожалуй, в лучшую сторону. Дмитрий Анатольевич уже пять лет благоденствовал в роли владельца престижного санатория, а Отто дослужился до ректората. Теперь дела их проходили на новом качественном уровне. В частности, медуниверситет города Осло был постоянным заказчиком и клиентом «Сосновой шишки», причем сотрудничество было к обоюдной пользе для этих заведений. Все складывалось так удачно, что Ланберг достаточно легко воспринял идею необходимости расширять рынок лиц, заинтересованных в столь редком и дорогом товаре, как тот, что «Шишка» могла в достаточных количествах предоставлять заинтересованным лицам.
Генерал Голюнов был фигурой еще новой и немного загадочной – по крайней мере, его будущая роль в предприятии Козлову представлялась достаточно туманно.
С Сергеем Сергеевичем он имел счастье познакомиться на одном из тех приемов «на высшем уровне», на которые Дмитрий Анатольевич пробирался, как говорится, не через дверь, а через окно. Этот метод Козловым был освоен еще во времена его авантюрной молодости: именно так он пробивал себе дорогу в люди.
Надо сказать, что этот раут был одной из последних ступенек лестницы, по которой Козлов и поднялся до его нынешнего положения.
На таких приемах достаточно сделать вид, что ты лично знаком с двумя-тремя присутствующими, – это было не трудно, их фотографии и биографии украшали каждый выпуск светской хроники любой газеты. После этого благодаря своему умению быть галантным, полезным и, что в таких местах особенно ценно, остроумным Дмитрию Анатольевичу было легко добиться того, чтобы его представили нескольким интересным и полезным для него людям. Среди них был и Голюнов – бывший заместитель министра обороны и до сей поры фигура достаточно влиятельная. Козлов быстро поймал нужную ноту и несколько раз при Сергее Сергеевиче пожурил, не выходя, впрочем, за рамки, правящую верхушку, называя ее политику ребяческой и недальновидной, а также понастальгировал вслух о навсегда ушедших прекрасных днях и «сильной руке».
Генерал, не привыкший к тонкому анализированию окружающих его людей и не бывший ни психологом, ни дипломатом, весьма был рад встретить «среди этого сброда» такого «толкового молодого человека» и очень быстро попался в расставленные для него сети. Наживка, кстати, была очень недурна. Козлов, быстренько собравший сведения, узнал, куда метит наш герой, и тотчас же явился к генералу с предложением о материальной помощи партии, которую генерал на старости лет решил возглавить. Игры в политику для Голюнова к закату его жизни стали главным и единственным делом, а потому любой, кто потакал ему в этом, становился для генерала роднее двух его сыновей, которые благодаря своему здравому уму увлечения папочки не одобряли.
Итак, Голюнов с охотой принимал валютные подарки от Дмитрия Анатольевича, посещал его санаторий, иногда – с друзьями. Козлов до сей поры рассматривал Голюнова как крупную фигуру, которой при случае можно заслониться от неприятностей. Во всяком случае, на период благосклонности Сергея Сергеевича все проблемы с налоговой полицией и стражами порядка были забыты совершенно.
Теперь же Козлов посмотрел на Голюнова несколько с другой точки зрения. Если быть справедливыми, то нужно заметить, что идея использовать генерала для выхода на новые рынки сбыта впервые родилась в светлой голове Зосимова. Впрочем, Козлов об этом уже совершенно забыл. Ему казалось, что именно он подумал о том, что незачем огород городить и впутывать в это сомнительное дело новых, непроверенных людей, когда под боком есть такой человек.
Действительно, Голюнов ведь сохранил все прежние связи в военной промышленности – как нашей, так и зарубежной. А значит – в науке.
В оборону всегда вкладывались большие деньги, и именно здесь всегда делалось наибольшее количество открытий, которые для всего мира становились революционными. Кроме того, для исследований под прикрытием оборонных проектов всегда была характерна некая черта вседозволенности. Законы и моратории отступали перед военизированной наукой.
Не секрет, что самым большим тормозом на пути к революционным изменениям в медицине, генетике, евгенике и прочих новомодных веяний в науках о трансформации человеческого тела был запрет на опыты над человеком. Только протест общества связывал руки как безумным гениям, так и шарлатанам. Совершенно очевидно, что подобное препятствие военные могли обойти легко: все опыты на людях отнюдь не отменялись, а просто нелегально засекречивались – вот и вся проблема.
Козлов, чтобы подтвердить догадки, подсказанные ему умными людьми, побывал на нескольких международных конференциях по проблемам генофонда планеты, где в кулуарах велись подобные крамольные беседы и некоторые чересчур болтливые ученые, перехлебав русской водочки, рассказывали, что они чуть ли не участвовали в подобных проектах и уж, по крайней мере, знают о них наверняка.
Воодушевленный поездкой, Козлов вернулся в свой санаторий и долгими вечерами просиживал, запершись в своем кабинете, и только по приходящим счетам от Интернет-провайдера можно было догадаться, чем директор там занимается. Козлов выбрался из кабинета с кругами под глазами, но воодушевленный и позвал к себе зама; было что-то около трех часов утра. Теперь они заперлись вдвоем, и результатом явился дерзкий план, за осуществление которого они немедленно и принялись.
* * *
В этот прекрасный день Антонина, сестра дяди Митяя, поправилась. После смены мужчины сидели за игрой в домино, то и дело косясь в маленький телевизионный экран, где сквозь шипящие полосы старался докричаться до них моложавый диктор. Вдруг дверь открылась, впустив в комнату густые облака пара, и из них, как луна из-за облака, выплыла дородная баба. Дима почему-то так и подумал: «дородная баба».– Здрасте, мужички, – радостно сказала она.
– О, Тонька! – обрадовался в свою очередь Матвеич. – Что ли, оклемалась?
– Оклемалась, оклемалась. А вы-то тут как? – огляделась она, отряхивая снег с искусственной шубы.
– Ой, Дима! – Красников невольно повернулся, но понял, что обращаются не к нему. – Ну, что ты опять за хавоз тут без меня развел? А тараканов-то, матушки-светы! А помыться-постираться что, руки отвалятся?
Так, ругаясь на брата, она стала метаться из угла в угол, и в комнате скоро стало более или менее опрятно. Антонина собрала гору грязного белья, вытащила из углов кастрюли и ложки с засохшей едой. Матвеич бубнил и упирался, но было видно, что рад женской заботе.
После того как они вернулись из деревенской бани, Дима чуть не расплакался, видя, что сегодня впервые за много дней он будет спать на чистой простыне.
– Ну, садитесь, ешьте, – обернула к ним Антонина круглое лицо.
Дима хлебал жирные щи и понимал, что с этой вот домовитой тетушкой пришел конец всем его планам.
Оказалось, что все не так уж и печально. На следующий день, придя с Антониной Матвеевной в санаторий, Дима имел разговор с кастеляншей, которая давно уже питала тайную слабость к молодому красавчику. Естественно, она не могла уволить Антонину. Но и отпускать Диму не хотела. Она долго вздыхала, а потом пошла к управляющему. Там она долго мялась, но в конце концов попросила за юношу: работник толковый и человек неплохой – нельзя ли его куда-нибудь устроить? Управляющий объявил, что может его взять только санитаром в медблок. Кастелянша горько вздохнула, но рассудила, что лучше уж пару раз на дню навещать соседний корпус, чем потерять из виду Димочку навсегда.
О решении управляющего было сказано Диме, и он, стараясь ничем не выдать свою радость, послушно пошел за провожатой на свое новое рабочее место.
В первый же день Красникову пришлось бегать, как скаковой лошади, таская груды постельного белья и полные ведра горячей воды, мыть, чистить, полировать. Вместе с ним сновали переполошенные горничные, ловко орудуя пылесосами и щетками для чистки мебели.
Дима молча смотрел на эту суету, но в конце концов не выдержал. Поднимаясь из оранжереи с ведром живых цветов, он тихо спросил у провожающей его хмурой кастелянши:
– А что носимся-то?
– Ты что, не знаешь? У нас скоро гости, – с упреком сказала она, причем эти «гости» в ее устах прозвучали с таким нажимом, что слово получилось тяжеленным и значительным, как груда золота.
Сердце Димы неизвестно почему сильно забилось.
* * *
В ночь дежурства Воробьева мы вдвоем крались по коридору, причем он причитал, глядя на мою пошатывающуюся походку, а я постоянно шикал на него, боясь, как бы откуда-нибудь не вывернула медсестра.Но время было позднее – вернее, раннее, три утра, и все, утомленные ночным дежурством, спали. Дежурная по этажу дремала, уронив голову на раскрытый регистрационный журнал.
Мы прокрались по мягкому ковру мимо нее, прячась за каждой встречной пальмой.
– Доставай, – прошептал я Воробьеву, когда достигли цели.
Воробьев достал из кармана накрахмаленного халата связку ключей и сказал:
– Я не знаю, какой подойдет.
– Не боись, – ответил я, заглядывая в скважину и перебирая ключи.
Повозившись пятнадцать минут и вспотев от напряжения, я наконец справился с замком.
– Стой здесь, – велел я разволновавшемуся Воробьеву и прокрался в кабинет, на котором было написано: «Завхирургией Лямзин С. А.».
Первым делом полез в стол. На мое счастье, стол не был заперт. Я долго копался в бумагах, не находя ничего интересного. Наконец додумался осмотреть полки, на которых стояли ящики с картотекой. В темноте было очень трудно разобрать надписи на карточках. Наконец я нащупал в одной из коробок журнальчик, бумага которого на ощупь была гораздо более ветхой, чем гладкие листы остальных. Ни включать свет, ни дальше рыться в бумагах я не мог.
Я понадеялся на свою удачу и вышел из кабинета.
– Закрывай, – прошептал я Воробьеву и пустился в обратный путь.
Дойдя до палаты, я с бьющимся сердцем полез за пазуху, где была спрятана моя добыча. Вытащил ее на свет белый и чуть не заорал от восторга – это была карточка Сергеенко.
* * *
Генерал грузно вылез из машины и медленно пошел по крыльцу, на котором, сладко улыбаясь, выстроились руководящие местные люди.– Сергей Сергеевич! Дорогой вы наш! Наконец-то! – спускаясь с крыльца, радостно вопил высокий человек в однобортном модном костюме.
Он помог генералу преодолеть три ступеньки крыльца и под общий благоговейный гул повел его по мягкой дорожке в приготовленную ему комнату. Свита из управляющих, менеджеров и ведущих врачей почтительно следовала чуть поодаль.
– Вам здесь обязательно понравится, – не унимался гостеприимный малый, обводя комнату приглашающим жестом.
Гостиная и вправду была хороша. Отделанная дорогими породами дерева, она была стилизована под охотничий домик, но домик поистине царский. Стены украшали традиционные головы животных: кабанов, медведей, косуль. Олень с раскидистыми рогами смотрел на людей трагически блестящими глазами, в которых читался укор за отнятую у него жизнь. Возле уютно потрескивающего настоящими дровами камина стояло кресло, в котором легко могла уместиться добрая половина присутствующих здесь господ.
Генерал, обведя комнату глазами, удовлетворенно кивнул.
– Сергей Сергеевич, все, что необходимо, мы доставили. Прислуга вызывается вот этим звонком. В комнате есть телефон, встроенная видеосистема, холодильник, – не умолкая ни на минуту, человек в костюме обходил комнату, нажимая на скрытые пружины, открывая потайные дверцы и неизменно улыбаясь.