Серегин Михаил. Доноры за доллары

   – Острите, Владимир Сергеевич, острите, – ехидно отозвался он, отворачиваясь к окну.
   – Да, придется теперь острить мне – вам-то теперь не до шуток. Я бы на вашем месте сделал вот что. Положение ваше – не позавидуешь. Можно предпринять только одно: во всем признаться.
   Он издевательски засмеялся.
   – Зря хохочете, – обиделся я. – Видите, там на столе стоит такой замечательный блестящий телефон? Достаточно мне набрать несложный номер, как сюда явятся люди в симпатичной милицейской форме и без всякого чувства юмора. Мы им напишем бумажечку, в которой укажем, что вы – абсолютно здоровы и выдержите любой вид допроса. В том числе – с пристрастием. Вы же знаете, дорогой мой Сергей Львович, как наши стражи порядка любят допросы с пристрастием...
   – Интересно излагаете, Ладыгин. Только за что эти парни будут подвергать меня допросу с пристрастием? За особые заслуги перед отечественной медициной?
   – Да нет, Сергей Львович, у них будут достаточно веские основания.
   Я наклонился поближе и, сделав страшные глаза, сказал:
   – Знаете, чей труп сегодня утром я видел на столе патологоанатома? Вы даже не догадываетесь! Труп милого вашему сердцу директора чудо-санатория «Сосновая шишка» – вашего надежного покровителя и делового партнера.
   Головлев лежал и не шевелился.
   – Если смерть вашего ближнего не производит на вас должного впечатления, то могу вас уверить, что в живых остался один господин, который сейчас, как и вы, в плачевном состоянии, но скоро очухается – уж будьте уверены. К тому же он прохлаждается не в элитной клинике, как некоторые, а в специализированном заведении, где лежат всяческие опасные преступники. И он из себя партизана изображать не станет – запоет, как соловей. Потому как наши органы молчаливых подозреваемых отчего-то недолюбливают. И он долго сопротивляться не будет, ибо попал, как кур в ощип. И знаете, кого он первого сдаст в руки властей? Вас, дорогой мой Сергей Львович. Вы же хорошо знакомы с шофером инкассаторской машины, не правда ли? Это же он у вас забирал органы, которые вы отрезали у несчастных доверившихся вам людей?
   Головлев смотрел на меня с ненавистью. Я подумал, что, если бы не его травма и не моя уверенность в собственной боеспособности, мне, пожалуй, было бы сейчас жутковато.
   – Что я хочу вам предложить? – продолжал я, не собираясь долго рефлексировать по поводу его ко мне чувств. – Вам все равно придется отвечать перед законом – это однозначно. Но если вы успеете раньше ваших сообщников и поможете следствию, то, я думаю, вам это зачтется.
   Головлев состроил презрительную гримасу.
   – Кстати, – вспомнил я. – А куда же вы, дорогой мой, собирались от нас уезжать? С пустыми-то руками?
   Он что-то вспомнил и с тревогой спросил:
   – Где мой чемодан?
   – Это вы у меня спрашиваете? Если честно, о существовании какого-либо чемодана я ничего не знаю. Вас нашли без сознания в туалете, в кармане пальто у вас был только паспорт и билет в один конец. Чемодана при вас не было.
   Он закрыл глаза и болезненно поморщился, будто любое мозговое усилие приносило ему острую боль.
   – Я с вами поговорю, – вдруг заявил он мне. – Только после. Сперва позовите патологоанатома Власова.
   – Я, может быть, чего-то не понимаю, но, кажется, он уволился. В тот же день, как убили вашего сообщника и одну из медсестер.
   Он побледнел еще сильнее. Я решил раздавить его окончательно.
   – Знаете, это даже и к лучшему, что вас посадят. Жить-то вам теперь негде. Вы сами подожгли свою квартиру, чтобы врагу ничего не досталось, или же вам кто-то помог?
   – Убью! – зарычал Головлев.

* * *

   В тот же день нам с Чеховым удалось убедить Головлева в необходимости подробной беседы. Как только он понял, что остался ни с чем, его самоуверенность как рукой сняло. Поэтому извлечение из недр его памяти подробностей этого грязного дела не принесло нам особых хлопот.
   Как мы уже знали от Штейнберга, Козлов, директор зловещего санатория, потерпев неудачу с нашим заведующим, решил связаться с исполнителями напрямую. После того как он заключил договор с Лямзиным, в клинику то и дело стали поступать заказы на некоторые органы, пригодные для пересадки. Тех, у кого эти органы можно было изъять, изначально доставляли заказчики. Задачей персонала нашей клиники было только документально обосновать поступление того или иного больного, провести операцию по возможности без шума, сдать органы и тело «инкассаторам» и потом ждать денег.
   Первой жертвой стала Наташа Ряхова. Ее позволили прооперировать моему другу Воробьеву, а ночью, не успела она еще отойти от наркоза, снова положили на операционный стол. В тот раз все прошло безупречно: и органы, и тело сбыли без проблем, а Людмила потом достаточно реалистично рассказала, как обнаружила тело. Если бы не моя вера в мастерство моего друга и не Дима, никто бы ничего не заподозрил.
   После решено было с «мокрухой» не связываться – у Лямзина нервы не выдерживали. Стали стараться сами находить доноров, причем за деньги. То есть человеку предлагалось продать почку, например. Его оперировали и отпускали на все четыре стороны. Подобная схема работала достаточно успешно до тех пор, пока у одного донора не выдержало сердечко. Умер прямо на столе. Вот тут и случился первый серьезный прокол. Санитары по дороге потеряли тело, и инкассаторская машина увезла только органы. То, что мужчина пролежал в морге до утра и попался нам на глаза, выяснилось только позже. После этого они получили по шапке и лишились заказов вообще. Кроме того, им все чаще приходилось сталкиваться с навязчивым вниманием к их персонам с моей стороны, а это нервировало. Они стали совершать ошибки, терять деньги, ссориться друг с другом.
   Однако им пришлось совершить еще одно убийство. По заказу руководства санатория. Дело было в том, что еще раньше в нашей клинике проводилось извлечение органов. Это делалось совершенно иными методами. Больного клали на какую-нибудь пустячную операцию, во время которой просто вырезали ему почку, не ставя его об этом в известность. Человек мог спокойно жить с одной почкой, не испытывая особого дискомфорта до той поры, пока с этой почкой не происходили какие-нибудь неприятности.
   Такое случилось с бедолагой Сергеенко. Он обратился в нашу клинику, и над всем предприятием повисла угроза разоблачения. В частности, над тем, кто проводил операцию. Было дано указание избавиться от строптивого больного, до того как он узнает о том, что с ним когда-то сделали. Пришлось прибегнуть к крайним мерам. Сергеенко был отправлен на операцию – благо он сам того добивался. Там его и убили. Для осуществления замысла пришлось привлечь анестезиолога, который просто дал сверхдозу наркоза. Слабый организм Сергеенко, конечно же, не смог с этим бороться.
   Здесь также все было бы чисто, если бы я со своим дурацким любопытством не лез не в свое дело.
   – Скажите, Сергей Львович, а как была фамилия того хирурга, который работал в «Шишке»? – не выдержал Чехов.
   – Карташов – вы разве не знали?

ЭПИЛОГ

   Все нити наконец связались в узелки.
   Кирилл Воронцов чистосердечно признался во всем, в том числе и в поджоге квартиры Головлева. Суд принял во внимание все обстоятельства, и ему дали шесть лет.
   Доброву, шоферу-убийце, присудили пожизненное заключение.
   Труднее всего было отыскать Карташова и Власова, который, как оказалось, сорвал самый большой куш на этом деле. История с патологоанатомом меня немало повеселила: ну и ловкач, пересидел все разборки между сообщниками и, всеми забытый, воспользовался суматохой, чтобы взять чемодан денег, кровью заработанный другими. На его след напасть долго не удавалось. Помог случай.
   Карташов же проявился в совсем неожиданном месте. О нем заявил бдительный работник загса в одном провинциальном городке. Он был законопослушным гражданином и всегда следил за криминальными сводками. В один прекрасный день к ним заявился некий господин, желавший заключить законный брак с гражданкой Федоскиной. Причем гражданин хотел взять фамилию жены. Можно было бы пожать плечами и забыть об этом случае, только вот фамилия этого гражданина бдительному служащему показалась знакомой. Он на всякий случай наведался в местное отделение милиции и указал на местонахождение гражданина Карташова. Этот Карташов оказался тем самым, кто был нужен властям.
   Дело относительно иностранных клиентов «Сосновой шишки» у нас быстро замяли, несмотря на имеющиеся договора и свидетельские показания переводчика. Все это не нашего ума дело, зло сказал Чехов. В английской прессе, правда, промелькнула пара статей на этот счет, но большого общественного резонанса «дело об органах» не имело – мало ли на Западе сенсаций.
   Дима Красников поправился, хотя и не вполне. Ему дали вторую группу инвалидности, и актера из него так и не получилось. В свой благодатный Краснодарский край он не вернулся. Почему – неизвестно. Остался жить у Матвеича и, вероятно, решил закончить свои дни таким же бобылем, крепко спящим по ночам под грохот проходящих поездов.
   Юдин стал самым настоящим светилом нашей медицины, чем я лично очень гордился. Только вот закадычными друзьями мы с ним так и не стали.
   Кот стал осведомителем, надеюсь, уголовники о его тайной службе узнают и сделают с ним то, что он заслуживает.
   Наша клиника осталась практически без отделения хирургии. После того как гроза миновала, Штейнберг снова взялся за мое воспитание. Зная его характер, я был совершенно уверен, что он мне припомнит все: и пренебрежение служебными обязанностями, и мою осведомленность о его старых грешках. Поэтому я совершенно не был удивлен тем, что он попросил меня передать дела новому завтерапией. Нельзя сказать, что это уж очень меня расстроило. По правде говоря, выписывать рецепты пациентам мне улыбалось гораздо больше, чем ежедневно получать на орехи от Штейнберга и строить подчиненных. Во всяком случае, у меня теперь есть полное право не забивать себе голову закулисными интригами нашего руководства. А потому я совершенно спокойно расстался со своим уютным кабинетом и со своим никчемным компьютером – до поры до времени.
   В один прекрасный день мы с Чеховым решили наведаться в скандальный санаторий. Он стоял себе, как и раньше, в окружении величественных сосен. В окнах горел свет, в зимнем саду прогуливались толстые и неторопливые больные. Все осталось по-прежнему. Только директор был теперь другой. Чехов объявил «Шишку» символом бессмертия многоголовой гидры коррупции.
   Я попросил Юрия Николаевича не расстраиваться – мы же сделали все, что могли.
   После того как все закончилось, я почувствовал себя каким-то потерянным и никому не нужным, даже себе. Расхандрившись окончательно, я решил, что пора возвращаться с облаков на землю и от беготни со стрельбой к мирному и безобидному существованию. Просто самое время.
   По этому поводу я приобрел бутылку мартини и букет цветов для Марины. Тем более солнце светило уже совсем по-весеннему.