Шакилов Александр. Профессионалы

   — Доктор, а может не надо? Я — настоящий профессионал, доктор. Я феникс пятой — пятой!! — категории, и это ко многому обязывает. Доктор, таких, как я, очень мало — очень! — а работы много. Вот и нарушаем графики. Потому что больше некому, понимаете? Если не мы, то кто? Кто будет спасать любителей, то есть людей? Так называемые «пожарные» пылающий небоскрёб потушить не смогут, и нефтехранилище — тоже. А у нас, у фениксов, всё просто — серебро и воскрешение на третьи сутки. Да, доктор, вот такая специфика работы: феникс, просто феникс. Прирождённый профи. А диагноз… Диагноз — это ерунда, доктор, вы же сами понимаете — ерунда.
   Ерунда!!
   Да, доктор?..
   Старикашка ковыряет волосатое ухо-стетоскоп длинным обоюдоострым ногтём-ланцетом:
   — Молодой человек, у вас есть родственники?
   Акира молчит: моя твоя не понимай.
   — Значит, есть. Наверняка, отношения испорчены. Это главный, определяющий симптом трудоголизма.
   И Акира опять молчит: «я ничего не скажу без своего адвоката!» — да и что тут скажешь?
   — Вам архиважно помириться с семьёй, молодой человек, — подытоживает приём доктор. И добавляет: — И очень нужно отдохнуть, да-с. Если вы хотите остаться человеком.
   — До свидания, доктор! Надеюсь, до нескорого!
   — От бинтов и таблеток не зарекаются, молодой человек…
 
   …Акира так и сделал: решил отдохнуть. Юрико?.. — нет, не сегодня, да и незачем грузить девочку ненужными ей проблемами. Для этого есть друзья.
   Акира набрал номер Пузыря, но — жаль! обидно! — Дзиро вне зоны покрытия «Вавилон комьюникэйшнс». А вот Джамал ответил сразу и по существу:
   — По пиву?
   — Ага.
   — Вот и чудненько. Разговор есть.
   — Серьёзный? Дело на миллион евро?
   — Хуже, Акира-сан, значительно хуже.

13. ТРАНС

   Бесконечный час пик, многокилометровые заторы — ДВС-авто, пневмокары, рикши, трамваи. Единственное нормально функционирующее средство передвижения — дирижабли и дельтапланы: огромные очереди к стоянкам и прокатным пунктам. Неимоверное скопление патрульных вертолётов в воздухе — стаи перелётных птиц из алюминия и бронелистов: и как им удаётся не сталкиваться?! — бортовые компьютеры? системы безопасности? автопилоты? великолепная диспетчерская работа? А?! Просто невероятно: с полдевятого утра и до сих пор ни одна винтокрылая «стрекоза» не зацепила огромный рекламный плакат, поднятый на полукилометровую высоту с помощью управляемых грузовых аэростатов. Точнее, сначала в атмосферу взлетели сами аэростаты, а уж потом из прикреплённых к оболочкам баллонов распылился мгновенно твердеющий аэрозоль: из мириадов капелек — тончайшая, но невероятно прочная ткань. Дистанционно активированные молекулярные капсулы выдавили краситель, образуя на поверхности ткани логотип католической церкви и рекламный слоган «Вера, Папа, Инквизиция».
   Логотип? — ну, естественно, крест и меч.
   Юрико устала.
   Сегодня она ОЧЕНЬ устала: взяла слишком много заказов с хэнсин-трансформациями пятой категории — да-да, изменения пола и видовой принадлежности есть высший пилотаж. Утром Юрико целых полчаса была симпатичной лайкой, обожающей собачьи консервы «Снуп Догги». Подобная работа хорошо оплачивается, просто великолепно, но… — себя-то тоже надо беречь: ноет животик, набитый синтетической говядиной, смешанной с перетёртыми в желе куриными косточками. Половину синтетики удалось сжечь в процессе следующих перестроек организма, но неделя рисовой диеты Юрико обеспечена, без вариантов.
   До подвесной стоянки моноциклов идти всего ничего, но на пути Юрико толпа, обожающая молоденького пастора. Пастор трясёт специально седыми вихрами, напрягает мощные «дутые» бицепсы, улыбается сексуальными ямочками на щеках — и дамочки, собравшиеся на митинг, просто в восторге, дамочки в экстазе.
   Ничего особенного, — Юрико на глаз прикидывает степень гиповоздействия. — Однако, массовая галлюцинация: уверенный расчёт — секс и неистовство. А непосредственно проповедь, смысл сказанного немного как бы за кадром — воспринимается толпой на подсознательном уровне.
   Молоденький пастор грозит карой небесной и расплатой по адским счетам. Мол, придут Господни Крочифери в зеленых и голубых беретах и разрушат до фундамента мерзостный Вавилон, рассадник греха и скверны — камня на камне, чтоб духу даже не было.
   Пастор, седина, бицепсы, камня на камне… — это уже было тысячи раз. Скучно, — зевает Юрико и успокаивающе почёсывает лепестки мьют-орхидей, возбуждённых обилием в воздухе мух и слепней.
   Кое-как девушка продирается через толпу и получает моноцикл — Юрико спешит домой. Стальные желоба подвесных дорог, перекрёстки, вспышки рекламных голограмм. Юрико летит над городом, мимо красных фонарей борделей, жестяных контейнеров гетто и вертолётных площадок дорогих супермаркетов.
   Юрико дома. Бабушка, как обычно в это время, на тренировке — на старости лет увлеклась искусством профессора Уэсибы.
   Девушка медленно, с удовольствием раздевается. Минут на пятнадцать прячется в душе: контрастные струи воды, вибромассажёр, тёплый воздух фена. Потом Юрико пьёт зелёный чай-тя и для того, чтобы расслабиться после работы, наливает в чашку-тёко сакэ, подогретое до сорока градусов в керамической бутылочки-токкури: как легко, как приятно! — воистину дрожжи и пропаренный рис способны творить настоящие чудеса!
   — Степашка?! Ты где?! Иди ко мне, мой малыш! — Юрико ложится в постель и закрывает глаза. Зооморф взбирается на грудь Юрико.
   Ну, начали?
   Вспышка.
   Транс.
   Глубокое, насыщенное безумными галлюцинациями погружение в потусторонний мир, в прослойку между реальностью людей и обиталищем богов и нечисти. Расширенными людскими зрачками плотно прижаться к глазам прорицателя, мех щекочет лицо, но это не отвлекает. Расслабиться, долгий вдох, короткий выдох, пульс замедляется, температура тела — красивого женского тела — понижается. И никаких мухоморов и дурмана. Никакой химии и плясок под бубны. Гадание по ладони и кофейной гуще — преданье старины глубокой. Некоторые современные девушки предпочитают узнавать судьбу с помощью сверхсложных генных технологий, весьма, кстати, дорогостоящих.
   Холод.
   Ночь.
   Страх и темнота. И ничего не видно.
   …шелест змеиной чешуи знамён, сиплые команды, барабанный бой — издалека, пульсом вен, мышцами сердца вжимаясь в рёбра в поисках защиты и укрытия
   …смутные тени — ближе, чётче, мимо — растворяются, колышутся миражами.
   …дымка, позёмка. Обломком ножа, арматурным прутом — горящая сакура.
   …кто здесь?
   …зачем здесь?
   Надо вам что?! А?! Отвечайте?!!
   Волос — длинный. Нить — шёлковая. Верёвка — крепкая. Колючая проволока удавкой ласкает шею, царапает, кусает. Голоса, умоляют, плачут, заклинают: «Тужься-тужься, милая, тужься, ещё чуть-чуть, ещё немного, ну давай, давай!!..» И кровь везде. Много-много крови: лужи-озёра, алые капли дождя, выбитыми зубами хрустит венозный лёд под шпильками каблуков. И бордовые, почти коричневые, пятна на потолке комнаты — знаки? символы? просто так, для антуража?
   И вдруг вместо пятен — пентаграмма.
   Смерть?!
   Юрико кричит и не слышит голоса. Пожар. Боль. Обугленные тела. Крест, обвитый гнилыми кишками. Топоры, крючья, ржавые гвозди. Цепи на ветру, вянут орхидеи, вплетённые в причёску. Треснувший колокол, бешеная гонка на моноцикле. Удавка? — удушье, угарный газ! Шелест змей — враги, козни, заговор. Барабанный бой — война? Топот тысяч сапог, боевые колонны, разбитые витрины супермаркетов, камуфляжные брюки, хоботы противогазов.
   …и тени.
   Смеются, рады.
   Зло.
   Зло.
   Монстры — одноглазый и безголовая лошадь.
   А вот и милый рядом — его силуэт, его — огонёк, яркий такой, добрый, очень чёткий, правильный. Милый, ты где?! Ты где, милый?! Куда ты?!
   — АКИРА!!! СТОЙ!!!
   Не слышит феникс: гуляет себе по улице — бродит, курит, улыбается. Ага, в баре пиво пьёт, с кем-то разговаривает. С кем? — злой дух, демон? Мужчина? Женщина?! Нет, всё-таки мужчина… — тогда, возможно, зло и не при чём. Ну же, Степашка, глубже — дальше! — входи в астрал и картинку чётче прорисовывай, а то тени какие-то… Конкретней, пожалуйста, с подробностями! Крупный план сообрази, ну чего ты?!
   Вспышка. Внезапная потеря соединения.
   Ах, как не вовремя!
   Конвульсии, пена изо рта, спазмы желудка.
   Боль. Жуткая боль проламывает череп, выдирает волосы, разрывает мышцы и вены.
 
   Истерика! — впиваясь резцами в губы, Юрико выныривает из забытья-видения, сеанс транса досрочно окончен. Зооморф Степашка жалобно скулит, зверёк знает, что принёс плохие вести, он чувствует отчаяние хозяйки, её ужас и недоумение. Носик морфа точно определяет недопустимую концентрации адреналина в крови Юрико. Длинные белые ушки Степашки прижаты к пушистым бокам, глаза закрыты. Предсказатель дрожит. Окрас его медленно меняется: был снежным, становится траурно-чёрным.
   — Откуда?! Где?! Почему?! — шепчет Юрико.
   Но Степашка не знает ответа, он пытается вжаться в палас, размазаться, исчезнуть.
   Полумрак, слабый безжизненный свет галогенового торшера. Юрико поднимается с кровати, шатаясь, бредёт к двери, ногой цепляет и переворачивает пластиковую мисочку — топлёное молоко, излюбленное лакомство зооморфа, растекается желтоватой кляксой и мгновенно прокисает, схватывается сгустками. От кляксы смердит плесенью, но Юрико не чувствует запаха, Юрико вообще ничего не чувствует: сейчас её можно бить, жечь калёным железом — она просто не обратит внимания на подобные мелочи, она спешит, надо успеть — спасти Избранника, выручить из беды, предупредить о грядущем зле.
   Успеть!..
   Не открывается! Не открывается! — Юрико дёргается, лицо её страшно искажается от напряжения, девушка вцепилась в дверную ручку — и никак, вообще никак: ни туда, ни сюда, ни на миллиметр, мёртво.
   Смерть.
   Нет!
   Успеть!
   Юрико бьётся молодым упругим телом о пластик двери, рыдает, кричит, умоляет:
   — Пусти! Пусти! Ну, пусти же!
   Окно. Можно выбить окно. Взять стул и разнести вдребезги толстое стекло. Юрико твёрдо знает: у неё получится, она уверена, что сможет выбраться на карниз — подумаешь, всего сорок восьмой этаж! — и пройти по узкой полосе бетона до балкона, а оттуда залезть в соседнюю комнату.
   Юрико уверена, она сможет. Она хватает офисный стул, эргономичное чудо дизайнерского искусства и замахивается, но… — неожиданно стул становится неимоверно тяжёлым, весом в тонну, в две, в три — стул с грохотом падает на пол.
 
   Паутина.
   Красная паутина колышется сеткой в пролёте окна.
   Зло.
   Степашка заунывно воет, Юрико по максимуму активирует все татуировки-обереги: тело её светится голубыми рисунками-узорами, древними символами и знаками силы. От такого напора добра зло должно исчезнуть, рассыпаться в прах, уйти обратно в преисподнюю — убежать, улететь, уползти.
   Но…
   Шаг вперёд, тело чешется, татуировки неимоверно зудят. Напрягая живот, девушка выплёскивает волнами светлую энергию — ведь надо сломать, разрушить ловушку-паутину и выбраться из ловушки-комнаты.
   Шаг.
   Шаг.
   Красные нити утолщаются, наливаются горелой чернотой, и Юрико замечает запутавшиеся в сети людские души, похожие на крохотных младенчиков с болезненно жёлтыми личиками. Младенцы извиваются, корчатся от боли, в пупках их копошатся белёсые черви, из глаз льются кровавые слёзы, на ручках и ножках сами собой вспухают багровые рубцы и язвы.
   Жертвы, мухи-мотыльки.
   Паук…
   Должен быть паук!! — падает на колени Юрико. — Паук, где ты?!! Покажись, тварь!! Посмотри мне в лицо!!
   И кумо выходит из тьмы. Да-да, это кумо! — Юрико узнаёт его по описаниям из старинных легенд: огромный монстр-арахнид, ростом как мужчина-баскетболист, едва ли не цепляет потолок хитином неправильной, деформированной головогруди. Восемь длинных лап его, покрытых бурой шерстью, щупают воздух комнаты сегментами сочленений и острыми лезвиями-шипами. Напрягаются могучие мышцы, толстое овальное брюхо волочится по паласу, марая пол клейкой слизью. Слизь тут же высыхает, превращаясь в красную нить.
   Мерцает свет торшера.
   Юрико на коленях. Пытается подняться, но страшная чужая сила давит на девичьи плечи, руки бессильно повисают — даже пальцы не шевелятся. А внизу живота продолжает копиться светлая мощь, которую нет никакой возможности использовать против паука-оборотня — Юрико надо направить поток ладонями.
   Торшер.
   Блики.
   Лапы.
   Когти.
   Рядом.
   Шипы.
   С мокрых хелицер паука капает едкая дымящаяся слюна. Свет отражается от черного панцыря-хитина. Кумо нависает над Юрико. Кумо приседает — хрустят сегменты-сочленения. Кумо желает откусить девушке голову и плотно поужинать.
   Вот и всё, — понимает Юрико. — Всё.
   …тужься-тужься, милая, тужься, ещё чуть-чуть, ещё немного, ну давай, давай!!..
   Никак.
   Тело не слушается, не принадлежит Юрико.
   Степашка, бесстрашный зооморф-прорицатель, бросается к пауку и впивается маленькими, не приспособленными для агрессии зубками, в твёрдую лапу. С тем же успехом можно бить кулаком в бетонную плиту. Но кумо на мгновение отвлекается от Юрико — зооморф тряпочкой ударяется о шкаф и, хромая, отползает в своё гнездо. Всего на мгновение паук-оборотень теряет контроль над девушкой.
   И Юрико с колен прыгает вперёд, выбрасывая руки перед грудью — направленная сила опрокидывает кумо на спину, длинные лапы паука смешно дёргаются, сшибая со стены картину в стиле школы Ямато-э и тринадцатиструнную цитру-кото.
   Юрико стоит на груди поверженного арахнида, татуировки девушки горят предельно ярко, отражая огонь алых зрачков кумо. Острые жала паука метят в Юрико, но проскальзывают мимо — сила против силы, добро против зла.
   Степашка жалобно пищит, предупреждая о новой опасности: демон-они выбирается из тьмы позади Юрико, демон падает с потолка, отцепившись рогами от люстры. Шипастая булава легонько трогает затылок девушки, смачивая кровью роскошные волосы юной красотки.
   Юрико падает, шевелятся помятые мьют-орхидеи — живой икебане не нравится, когда с ней обращаются подобным образом.
   Всё, татуировки гаснут.
   — Убил? — Безобразное туловище кумо медленно трансформируется в стройную женскую фигуру: паук оказывается паучихой, самкой. В людском обличье кумо выглядит очень даже соблазнительно: высокая женщина, эдакая леди-вамп — длинные чёрные волосы, тяжёлые налитые груди, плоский живот, курчавый треугольник лобка. — Убил?
   — Нет. Что ты. Успокоил немного. — Рычит демон-они и трясёт извилистыми рогами.
   — Надолго? — Кумо прячет напряжённые соски в ладонях, скрещивает ноги.
   Демон облизывается — язык-змея скользит по косматым бровям, липкая слюна течёт по морде:
   — Как раз хватит. Нам.
   — А почему не убил?
   — Красивая. Жалко. Такая, как мы. Почти.
   — Нет. Она — не хэнгэёкай. Я сама сейчас её, быстро, подожди. — Человеческие пальцы паучихи уродливо удлиняются и заостряются когтями.
   — Нет.
   — Нет?! Не мешай!
   — Нет. Идём. Туда. И будем вместе. Я — так — хочу! — Рогатый монстр обнимает подругу мощными мускулистыми лапами и, сломав в пояснице, входит в кумо сзади: сладострастный рёв, вот такая любовь.
   Сцепившаяся в экстазе нечисть исчезает во тьме, паутина рассыпается в пыль.
   Юрико лежит без сознания, Степашка скулит.

14. ИСЛАНДЦЫ

   Дорические колонны, портики, алебастровые имитации скульптур эпохи Возрождения. А в сумме — питейное заведение для гурманов. Здесь всегда мало народу — цены отпугивают праздных гуляк и случайных прохожих, возжелавших охладится кондиционированным воздухом за бутылку дешёвого пива и еврокопеечку чаевых. Однако, главное достоинство бара «Олимп» — это стеллаж за спиной толстушки-хозяйки Афродиты, добродушной и всегда охочей до любовных утех в подсобке. Стекольный пейзаж восхищает географическим ассортиментом спиртного — столько человеку выпить не под силу: мексиканская текила и украинская горилка, американский виски и сомнительный бренди неизвестного происхождения, французское шампанское «Изабель Аджани» и русская водка на берёзовых почках, грузинская чача и армянский коньяк, итальянский вермут и вавилонский самогон. И так далее, и тому подобное…
   Да-да, нормальному человеку столько не откушать и за год.
   А профессионалу?..
   — Что ты говоришь? За год не выпить? Не знаю, не пробовал, но можно. Попробовать. Когда время будет, хе-хе, на пенсии… Кстати, Акира-сан, в одна тысяча шестьдесят неважно каком году из-за пожаров тю-тю о-го-го Лондона, но! — пострадали всего шесть человек. — Джамал внимательно смотрит на Акиру. Ждёт реакции.
   Особой.
   Не дождётся.
   — Чудеса иногда случаются. Жаль, не с нами. — Акира, не спеша, потягивает мерзкое, разбавленное тёплой водой «Даосское светлое».
   И каким каком пышка Афродита умудряется вскрывать опломбированные кеги? Сие есть загадка великая. Хотя… Чего ещё ждать от гречанки? — древняя эллинская привычка: ту его тучу лет назад современники Диониса бодяжили вино, да и сейчас… — правда, специализация немного изменилась, самую малость, чуточку.
   — Акира-сан, ты слишком спокоен, тебе не кажется? — Джамал Судзуки нервничает, что для снайпера несвойственно. Джамал Судзуки пьёт водку.
   — ? — одной бровью к чёлке: Акире лень открывать рот.
   — Помнишь, три дня назад — серия пожаров? — Похоже, стрелка неразговорчивость собеседника совершенно не смущает. — Северо-восточная окраина Вавилона?
   — Помню. Слышал, в депо говорили. И?
   — В локализации возгорания были задействованы одиннадцать фениксов различной категории и квалификации.
   — Ого. Ну?
   — Мигель из группы контроля ПЕРО, Серёга из команды Реваза, два стажёра-желторотика — наши, кстати, красавцы — Масами и Хисока, Спитфайр их на пробу кинул — решал тогда: гнать пацанов или погодить. А ещё — Сигурд, Димыч, Джексон-младший…
   — Не тяни кынсы за хвост. — Перебивает Джамала Акира.
   — Ты Серёгу давно видел? — Снайпер закусывает пиво трансгенным солёным арахисом: каждый орешек размером приблизительно как грецкий. Говорят, их выращивают прямо в упаковке и присыпанными вкусовой добавкой.
   Феникс модифицированную жратву не признаёт: лабораторные крысы, на которых испытывали эти самые орешки, перевелись в восьмом поколении — нежизнеспособные, понимаете ли, мутанты из-за этих орешков рождаются.
   — Три дня назад и видел. Накануне. Вместе жидкостной баланс восстанавливали. За пару часов до его дежурства.
   — И я с Серёгой в тот день встречался: поздоровались и разбежались. Активированный Серёга это, поверь мне, Акира, нечто страшное. Ты блекнешь, и рядом не приседал.
   — Да?
   — Да. Не обижайся, тебе, чтоб разгореться, секунд десять надо — проверено. И это хорошо, это просто великолепно — для стрелка, для меня то есть. А Серёга вспыхивает сразу. Иногда даже не доходя до пожара… — Джамал замолчал. Плеснул в стакан водки — перелил, потекло — недовольно скривился. — Не нравится мне с Серёгой работать. Уж слишком он… понимаешь, да? Боюсь, а вдруг не успею… И необратимо, и всем нам места мало будет, ну, ты понимаешь…
   — Да ладно тебе, Серж — нормальный парень, я с ним в академии учился. Однокашник мой.
   — А я что говорю? — нормальный! Но вспыльчивый!
   — Ерунда.
   — Кому как. Три дня назад он ушёл в плазму прямо в своём «хюндаи» — машина, естественно, взорвалась. В отчёте я не упомянул, зачем хорошему парню послужной список портить, но… Короче, Серёга не материализовался. И Сигурд, и Мигель, и Джексон-младший — все!
   — Что?! Все одиннадцать?!
   — Да!! Только стажёры вернулись ОТТУДА! Понял, да?! Никто из «стариков», а «желторотики» — запросто! Не зря, видать, с нечистью знаются!
   — Ты бы это… потише, да? Стены слушают, бутылки говорят.
   Джамал вылил в горло остатки «гжелки». Вспомнил, небось: спиртное принято закусывать — ковырнул ложечкой в пиале с красной икрой. Передумал, сплюнул на пол. Зачерпнул орешков, похрустел. Поднялся — и вот он уже у стойки бара:
   — Милая, накапай графинчик, будь добра.
   Накапала, улыбкой одарила.
   — Спасибо, милая.
   Акира крепко задумался: дуэль, демоны, пожары без возврата… — что-то здесь не так.
   Капризно, требовательно зазвенел колокольчик. В заведение заглянул Чужой — в смысле, забрёл, выбрал столик, пометив территорию папкой для бумаг, и попросил у барменши меню. Ох, и любят же Чужие кавказский шик — инопланетник закупорен в модную в этом сезоне кабардинскую черкеску, стянутую в талии наборным серебряным поясом. Чужой вооружён кинжалом, обут в сафьяновые чувяки с ноговицами. Ну и бурка ещё, и башлык, и папаха.
   Чужой как Чужой.
   Кашлянув перегаром, Джамал наполнил стакан. Акире не предложил, выпил сам. С сомнением посмотрел на початый графин и качнул подбородком, мол, накапать?
   — Не стесняйся. — Кивнул товарищу Акира. — Лей! Помянём ребят!
   — Кампай! — не чокаясь, опрокинули стаканы.
   — Пусть будет пухом небытиё!
   — За дым без огня! А со стажёрами нашими разобраться надо.
   — Надо. За Вавилон! — звон стекла.
   — За Дальний Космос… — литровый графин опустел.
   — Бог в помощь китайцам… — Джамал вернулся ещё с одной «амфорой».
   — За мир во всём мире…
   — Одна маленькая птичка… от коллектива…
   — Анекдот. Вот такой анекдот!..
   — Нанотехнологии — это будущее, это суперпрофессии… Выпьем? Милая, накапай, будь добра…
   — …развод… я ж ей говорил, дуре: «Я люблю тебя». А она заладила: я на тебя в суд подам, засужу тебя, ворошиловского стрелка, или нахрен съем. Ну, я собрался и ушёл из дому — alea jacta est! Дня три дома не был. Нет, я не испугался, просто иногда мужчине нужна свобода, согласен?..
   — …дружище, не верь, когда говорят, что гореть — это подвиг! Враньё! Когда кожа — правда, да, больно, очень больно. А потом, почти сразу — честно скажу: кайф — углями до костей, пылаешь, балдёж…
   — …милая, ты знаешь, да?.. Б-богиня… — ладонь смачно шлёпает по круглому заду. Хихиканье, порозовевшие под слоем пудры щёчки.
   В бар зашли исландские рыбаки: разговаривают между собой на особом жаргоне — фландрамоле. Потомки четырёхсот норвежцев, упомянутых в «Книге о взятии земли». У рыбаков нет фамилий, только имена-отчества — нынешние лютеране до восьмого знака после запятой свято чтят заветы языческих предков.
   — Выпьем?
   — Естественно! — стакан Акиры двоится.
   Исландцы… сильные люди, ежедневно рискующие жизнь, скользящие на утлых стеклопластиковых моторках по беспокойным, коварным волнам Стикса. Как известно, редкий баклан долетит до середины бурных вод этого наиглавнейшего источника питьевой аш-два-о вольного города Вавилона.
   — Не вижу повода не выпить!
   — Мил-лая!!..
   Исландцы! — крепкие, закалённые невзгодами мужчины: отобрать килограмм плотвы у природы — это не «выловить рыбку из пруда», это закинуть надёжную, выверенную годами леску и отмерить поплавком тонко прочувствованную глубину, это остро заточить крючок и особо вкусной слюной поплевать на противного навозного червячка.
   — Ребята, может вам хватит? — Афродита испугана или кокетничает?
   — Мил-лая, ты ооч-чень мил-ла-айя-а! Я женюсь на тебе! Я на тебе ж-женюссь! Я, Джамал Судзуки, полномочный снайпер пятой категории, говорю тебе!
   Исландцы пьют «Хольстен», исландцы игнорируют «Даосское светлое» — что характеризует представителей северного народа как людей своенравных, потенциальных бунтарей и волюнтаристов, скрывающих баснословные доходы от налоговой инспекции. Рыбаки закусывают пиво тортильей — хорошо прожаренным омлетом с хрустящим на зубах картофелем, свежими помидорами и заквашенными в майонезе кабачками. Тортилья вкусно пахнет, тортилья — пища Одина и Тора.
   — Выпьем?
   — Выпьем!
   — Мил-лая не н-накапает…
   — Полномочному снайперу? Джамал, ты себя не уважаешь!!
   — Я себя не уважаю?! Это я себя не уважаю?!
   И Акире-фениксу, рубахе-парню, внезапно — из принципу! — захотелось хлебнуть яблочного сидра. Глоток яблочного сидра! А потом исполнить фламенко — в центре зала. Гордо. Одиноко. Величественно. Наверняка, соло Акиры понравится скандинавам, и они пригласят «несравненного исполнителя» за столик и скажут: «Ну, ты, парень, умеешь! Ну, ты, парень, наш совсем! из рыбаков, видать!»
   Вибрирует трубка в ладони. Шеф изволит беспокоить:
   — Кирюша, как настроение?
   — Отлично, Ник Юсупович-сан!
   — Здоров? — интересуется Спирас, намекая на медосмотр Акиры.
   — Как бык! — бодро рапортует феникс.
   — Вот и замечательно, Кирюшенька. Завтра на работу, хватит личиком щёлкать. Повеселился, и будя. Намёк понял?
   — Так точно, Ник Юсупович-сан! Благодарю за доверие!

15. ЗИККУРАТ

   — Охаё годзаймас! Доброе утро! Бадёрого ранку! Гуд монинг!
   Это будильник раскрыл электронную пасть динамиков. Тупая не различающая времени суток машинка с единственной звуковой фразой на четырёх языках. Оптимизм и задор, вытряхивающий из-под одеяла противно искажённым голоском дохлой Мерлин Монро, ту его тучу лет как сожранной червями. Или её кремировали? А не всё ли равно?
   На часах 18:45.
   Самое время подниматься на ночное дежурство.
   Ха!
   Ха — это зубы по-японски. В смысле надо почистить.
   Тайсо? — не смешно. Ледяная мидзу-вода стекает по лицу. Холодный аса гохан на столе-цукуэ. Сесть на стул-ису, задуматься и вяло ковырнуть несъедобную субстанцию палочками, потом взять вилку и опять ковырнуть, откинуть вилку и воспользоваться нормальной алюминиевой ложкой — и всё равно: нет аппетита, пропал, да так и не нашёлся.