Страница:
Погруженный в размышления, Цезарь покинул массивное серое здание банка на Кэннон-стрит и в сопровождении Суонга поехал в картинную галерею Тейт, где его ждала Райя.
Узнав, что Феликс Крукс возвратился в Нью-Йорк, Пэнки приказал секретарю немедленно соединить его с адвокатом. Однако в конторе — на тридцать восьмом этаже башни Эмпайра — Крукса не оказалось.
— Господин Крукс болен, находится у себя дома, — доложил через минуту секретарь.
— Так позвоните домой.
— Домашний телефон не отвечает.
— Звоните, черт побери, пока кто-нибудь не поднимет трубку.
Лишь спустя час яйцеголовый секретарь сообщил, что Крукс у телефона.
Пэнки схватил трубку:
— Феликс?
— Эт-то я… — послышалось в ответ.
— С благополучным возвращением. Какие новости?
— Я б-болен.
— Что-нибудь серьёзное? Почему заикаетесь?
— Н-ничего особенного. Н-нервное.
— Тогда приезжайте, нам надо поговорить.
— С-сейчас никак не м-могу.
— Хотите, приеду к вам?
— Н-не хочу…
Пэнки в недоумении опустил трубку: «С Феликсом определённо что-то случилось. Он никогда не вёл себя так».
В трубке послышался шелест, Пэнки снова приблизил её к уху. С трудом разбирал бормотание Крукса:
— В-вы не с-сердитесь, Алоиз. Д-доктор сказал: п-полный покой д-ва—три д-дня.
— Сделаем так, — решил Пэнки, — сегодня четверг, встретимся в воскресенье. Сможете — приезжайте ко мне, или я навещу вас дома.
— К-куда к вам? — простонала трубка.
— Тоже домой. Живу в Квинсе, на берегу океана.
— 3-знаю…
— Значит, у меня. Когда вас ждать?
— В в-воскресенье? П-попозже…
— Договорились! В воскресенье, в четыре после полудня. Поправляйтесь, Феликс.
Пэнки швырнул трубку на аппарат и потянулся за лекарством. «Крукс тоже сдаёт… Впрочем, понятно, лет ему ненамного меньше, чем мне. Напрасно уговорил его ехать. Ничего он, конечно, не сделал… Всем, ну абсолютно всем надо заниматься самому».
В воскресенье после полудня мистер Алоиз Пэнки прохаживался в палисаднике перед своим домом, когда за решётчатой оградой затормозила машина Крукса. Шаркая по гравию, Пэнки направился к калитке. Крукс уже вылезал из машины. Вид адвоката поразил Пэнки. Крукс сильно похудел, кожа на лице имела нездоровый землисто-серый оттенок, щеки обвисли. Он опирался на палку и едва ответил на рукопожатие. Глаза его тревожно бегали по сторонам; он избегал встречаться взглядом с Пэнки. От подвижного розовощёкого сангвиника-толстяка Феликса ничего не осталось.
Войдя в палисадник, он остановился, поджидая, пока Пэнки закроет калитку. Ни яркая зелень газонов, ни куртины зимних цветов и вечнозелёных кустарников, ни сам коттедж, напоминающий старинный замок, с узкими окнами-бойницами и готическими башенками на высокой крыше, не привлекли его внимания.
— Там за домом у меня ещё сад и причал на берегу, — сказал Пэнки, справившись наконец с замком калитки, — и ещё, — он старчески пожевал бледными губами, — и ещё кое-что…
Крукс кивнул равнодушно.
Они прошли в дом. В большом мрачноватом холле, украшенном рыцарскими доспехами и старинным оружием, молчаливый широкоплечий атлет с бесцветными волосами помог Круксу раздеться. Потом, когда они с Пэнки устроились в креслах у горящего камина в кабинете, другой атлет — бритоголовый — принёс поднос с кофе, фруктами и бутылкой французского коньяка. Поставив поднос на низкий мраморный столик, он молча удалился.
Пэнки откинулся в кресле и, протянув худые ноги в меховых домашних туфлях к каминной решётке, прикрыл глаза.
— Люблю огонь настоящего камина, особенно зимой, — сказал он со вздохом, — никакая электроника не заменит тепла и аромата горящих дубовых поленьев.
Крукс не ответил. Пэнки глянул на него из-под полуопущенных век. Взгляд адвоката тревожно бегал по кабинету. От внимания Пэнки не укрылось, что Феликс вздрогнул, заметив фигуру рыцаря в полном боевом облачении, которая поблёскивала в полумраке между книжными шкафами.
— Ну расскажите же, Феликс, о вашей поездке, — сказал Пэнки, выпрямляясь и протягивая руку к бутылке с коньяком. — Как там Цезарь и прекрасная Райя, что у них нового, кого ещё вам удалось повидать?
— Нет-нет, мне не н-наливайте, — Крукс прикрыл рюмку дрожащей рукой. — Мне теперь н-нельзя…
— Побойтесь бога, Феликс, это французский коньяк экстра-класса. Вы такой не часто пробовали. Уберите руку.
Не обращая внимания на вялое сопротивление Крукса, Пэнки налил коньяк в обе рюмки.
— Такой коньяк никогда и никому не противопоказан, — продолжал он. — Подогрейте рюмку в ладони, Феликс, и выпьем за ваше здоровье. Ну, а теперь рассказывайте.
— Как мы условились, я п-побывал в Сингапуре, потом в Рангуне и н-на Цейлоне. Сначала в К-Коломбо, потом в К-Канди у Цезаря.
— Ну и?..
— Понимаете, Алоиз… В Сингапуре я н-ничего не добился. Там они п-передрались и сейчас сидят тихо. К-кажется, клан Ангбинхоай понёс большие потери. Говорят, что звезды перестали б-благоприятствовать им…
— Слышал такое и в Японии… — кивнул Пэнки.
— Им д-действительно не везёт последнее время, — продолжал Крукс. — Совсем н-недавно, когда я был в Сингапуре, п-полиция накрыла ночью на кладбище человек двести во время посвящения в члены мафии. Это случилось километрах в сорока от города Жонхор-Бару на юге Малайзии. Они там пили к-кровь петуха, клялись в верности своим боссам… Среди арестованных было человек с-сорок сингапурцев, в том числе те, с кем мне предстояло встретиться. Если «империя» по-прежнему заинтересована в крупных партиях наркотиков, Алоиз…
— Не только «империя», но и вы, милейший, как один из наших видных акционеров, — резко заметил Пэнки.
— Если «империя» по-прежнему заинтересована, — повысил голос Крукс, — я бы рекомендовал прекратить п-по-пытки монополизировать скупку в «золотом треугольнике». Интерпол вплотную занялся в-всем районом на стыке границ Таиланда, Бирмы и Лаоса. Производство опиума там свёртывается. Сейчас более п-перспективен район «золотого полумесяца» на северо-западе Пакистана, а ещё — Колумбия…
— Мы думаем об этом, — заметил Пэнки. — Цены на героин растут; если действовать умно, это неиссякаемая золотая жила… А все потуги Интерпола — не более чем попытка тушить огромный лесной пожар ручными огнетушителями.
— Н-ну, в Юго-Восточной Азии сейчас это в-выглядит несколько иначе, — возразил Крукс.
— Там «чёрные боссы» в чём-то ошиблись, Феликс.
— Или кто-то основательно п-помог полиции, Алоиз.
Пэнки махнул рукой:
— Оставим сингапурские дела. Что слышно у Цезаря?
Крукс вздрогнул и отвёл глаза.
— Там в-все в порядке, пока…
— Сколько времени вы у него пробыли?
— Ч-четыре дня.
— Значит, в главном вы не преуспели?
— В-в главном?
— Вы же поняли!
Землистые щеки Крукса порозовели.
— П-п-послушайте, Алоиз, — начал он дрожащим голосом, — оставим эту тему раз и навсегда… П-поймите теперь м-меня. Навсегда! Этот человек, кем бы он ни был, м-мёртв… М-мёртв…
— Здесь очень хорошая звукоизоляция, — спокойно заметил Пэнки, — и всё-таки попрошу не кричать. Объясните, в чём дело.
— М-мёртв, — повторил Крукс совсем тихо. — Это так же очевидно, как и то, что я в-вижу вас сейчас живым. И оставим его п-прах в п-покое.
— Вашим людям удалось открыть гроб? — помолчав, спросил Пэнки.
Крукс вздрогнул и молча кивнул.
— И в гробу находилось именно его тело?.. Вы опознали?
Крукс застучал зубами и весь затрясся. Он трясся каждым мускулом по отдельности, и у Пэнки мелькнула странная мысль, что Феликс может рассыпаться.
— Ну-ну, успокойтесь, — Пэнки плеснул коньяка в его рюмку, — вот выпейте, ну же!
Он почти силой заставил Крукса проглотить коньяк.
— Что это с вами, Феликс? Вам действительно надо лечиться.
— Да, — пробормотал Крукс, вытирая ладонью со лба обильно выступивший пот. — Через н-неделю уеду в Швейцарию. В санаторий.
Наступило долгое молчание.
— Может быть, выйдем, пройдёмся немного, — предложил Пэнки. — Подышим ветром, и покажу вам мой сад.
Крукс молча поднялся, опираясь на палку.
Они прошли в холл, и бритоголовый помог им одеться. Потом он молча распахнул парадную дверь. Они вышли наружу и, обогнув коттедж по гравийной дорожке, очутились в большом саду. Сквозь сплетения голых ветвей просвечивало темнеющее вечернее небо. С востока из-за деревьев доносился глухой гул прибоя. Над океаном темнели гряды облаков. Их вершины ещё были окрашены в алые тона заходящим солнцем.
— Пройдём туда. — Пэнки махнул рукой в глубь сада.
Шли медленно. Молчали. Крукс часто останавливался перевести дыхание.
— Тут у меня кладбище, — сказал вдруг Пэнки, мельком взглянув на своего спутника. Крукс замер на месте:
— К-какое ещё к-кладбище?
— Не пугайтесь. Политическое… Идёмте покажу. Да не упирайтесь вы, Феликс.
Они вышли на открытое пространство, окружённое тёмными свечами кипарисов. Крукс снова остановился.
Белые мраморные кресты, ряды каменных надгробий, между ними посыпанные красноватым гравием дорожки.
Пэнки взял Крукса под руку, подвёл к первому ряду могил. Указал на надписи.
— Читайте!
На гранитной плите темнела надпись крупными буквами. «Восточная Германия» и дата «1945 год», на соседней плите — «Польша», потом «Венгрия», «Чехия», «Словакия», «Румыния»…
— Там дальше — «Китай», потом «Северная Корея». — Пэнки водил по воздуху рукой, затянутой в коричневую перчатку. — Эта белая сломанная колонна в центре — «Россия». Она была первой — пятьдесят восемь лет назад. А вон там — «Куба» — последняя пока… Вы не удивляйтесь, Феликс, моё хобби… Хороню то, что уничтожил мировой коммунизм.
— А это з-зачем? — Крукс указал на яму, напоминающую небольшую свежеотрытую могилу. — Для кого?
По бледным губам Пэнки скользнула усмешка.
— Здесь произошло чудо воскрешения, Феликс, Тут была могила Чили.
— Н-надо её зарыть тогда.
— Да-да, конечно, но там… ещё не все утвердилось. Подождём немного…
— А в действительности п-под этими н-надгробиями… ничего нет? — помолчав, спросил Крукс.
Пэнки пожевал губами:
— Почему нет… Символы… Под этим камнем — высшие ордена рейха; тут, — он указал на одно из надгробий, — мы закопали моего любимого пса, вон там спит вечным сном кот моей экономки — его как раз тогда раздавило машиной… Ну и так далее…
— Не п-предполагал, — сказал Крукс, — просто не мог бы п-предположить такое, — он покачал головой. — Это ваше к-кладбище, наверно, единственное на Земле…
— М-да, вероятно. — Пэнки приподнял воротник пальто. — Идёмте, однако, становится холодно.
Они направились к дому.
— Поздно уже. Я, п-пожалуй, поеду. — Крукс остановился и первый раз глянул прямо в глаза Пэнки.
— Оставайтесь ужинать.
— Нет, п-поеду, Алоиз.
— Ну, поезжайте… Только, Феликс, всё-таки последний вопрос. Вы мне так и не ответили тогда… Вы действительно… опознали его?
Лицо Крукса словно окаменело. Потом губы его задрожали, и он резко повернулся, чтобы уйти. Пэнки успел поймать его за рукав:
— Подождите, куда же вы?
Крукс с неожиданной силой вырвал руку:
— Не п-прикасайтесь ко мне. Вы — дьявол! Истинный дьявол в человеческом облике. Б-будьте вы прокляты! П-про-кляты, черт вас п-побери!
Он торопливо заковылял по дорожке. Потом вдруг остановился и оглянулся. Пэнки направился к нему и вдруг увидел, что лицо Крукса залито слезами. Они в два ручья бежали по бледным щекам, и он слизывал их с губ кончиком языка.
— Феликс… — начал Пэнки.
— Будьте п-прокляты, — повторил Крукс, всхлипывая, — и я теперь… проклят… Да, да и да… Я опознал его, опознал…
Он опять побежал, припадая на одну ногу, и исчез за углом коттеджа. Резко хлопнула калитка, послышался шорох отъезжающей машины.
Пэнки не пошёл домой. Некоторое время он в глубокой задумчивости бродил в темноте по дорожкам своего сада. Странные мысли возникали в глубинах памяти. Давно прожитое и давно похороненное… Всю жизнь один… Всю долгую жизнь… И вот теперь даже Феликс, с которым их связывала не дружба, нет, но многие годы совместных усилий… Можно считать, что Феликс выбыл навсегда. Если даже он возвратится из Швейцарии, они не встретятся больше… Нет… Никогда не встретятся.
Уже направляясь к дому, Пэнки вдруг вспомнил последние слова Крукса. Значит, опасения были напрасными. Тот человек больше не помешает. Это укрепляло надежду на полную власть над Цезарем…
Он покачал головой. Странно, даже эта мысль сейчас не приносила облегчения.
В холле, вопреки обыкновению, никого не было. Пэнки хотел позвонить, но раздумал. Сам разделся и, положив пальто, шарф и шляпу в одно из кресел, прошёл к себе в кабинет.
Камин догорал. Багровые отсветы тлеющих углей отражались в рыцарских доспехах и стёклах книжных шкафов.
Пэнки протянул руку, чтобы включить люстру под потолком, и замер. В кабинете кто-то был. Чья-то голова торчала над спинкой кресла, придвинутого к камину.
— Кто здесь? — резко спросил Пэнки, отступая к двери.
— Ах это вы, — послышался странно знакомый голос. — Признаться, заждался. Нет-нет, не включайте, так гораздо уютнее.
Человек в кресле повернулся, угли в камине вспыхнули, и Пэнки узнал гостя.
— Вы? — произнёс он с удивлением. — Но как вы оказались тут и почему не предупредили, господин…
— Нет-нет, не называйте меня, — быстро перебил гость. — Побеседуем безымённо. Тем более что за этой дубовой обшивкой стен… Ну, вы поняли… Моя обязанность — быть подозрительным… А что касается ваших вопросов — меня провёл сюда ваш «ангел-хранитель», который знает меня так же хорошо, как и вы. Он даже сказал, что вы гуляете в саду с вашим другом. А не известил о приезде я лишь потому, что хотел сделать вам сюрприз. Вы ведь довольны, не так ли?
— Я польщён, ваше превосходительство.
— Ну к чему это… Я же просил… Если вам предпочтительна какая-то форма обращения, можете называть меня… например, Рунге… Да вы присаживайтесь, пожалуйста, что же вы стоите в своём собственном кабинете.
— С вашего разрешения, я всё-таки включу один из торшеров, — сказал Пэнки, — не люблю темноты, а камин угасает.
Он щёлкнул выключателем. Засветился торшер в дальнем углу кабинета. Пэнки прошёл к камину, сел в свободное кресло напротив гостя. Тот отодвинулся немного вместе с креслом. Надел очки. Лицо его оставалось в тени. Только большие дымчатые стекла поблёскивали под высоким лбом.
Пэнки молча ждал, устремив на гостя свой немигающий взгляд.
— Знаете, а вы ведь постарели, — сказал вдруг тот. — Заботы — они иссушают и тело, и ум.
— Чего не скажешь о вас, — заметил Пэнки, не отводя взгляда от лица гостя. — Словно мы никогда и не учились вместе… Я где-то читал, что человек начинает стареть с тридцатилетнего возраста. После тридцати мозг постепенно атрофируется — каждые сутки теряется несколько тысяч нейронов. Поэтому с возрастом ослабевает память… Я, например, никак не могу вспомнить, когда мы с вами…
— С возрастом наша память становится активной, — снова перебил гость. — Она все более попадает под контроль сознания. Хранит лишь то, что необходимо. У молодых там, — он постучал себя согнутым пальцем по виску, — слишком много бесполезной информации. Поэтому нам с вами следует отключить все простейшие поверхностные связи и сосредоточиться на самых скрытых и глубинных. И тогда…
Он устремил на Пэнки пристальный взгляд поверх очков.
— Что же тогда?
— Тогда мы не будем совершать роковых ошибок или хотя бы сведём их к минимуму.
— Роковые ошибки начинаются там, где теряется чувство меры в контроле, — резко возразил Пэнки, — где контроль превращается в самоцель, в панацею, где лица, казалось, облачённые высшим доверием, вынуждены быть постоянно начеку, чтобы их планов и операций не нарушил… контроль.
— Система придумана не нами, и не только это…
Пэнки яростно ударил высохшей рукой по кожаной обивке кресла:
— А кем доведена до абсурда? Я давно хочу спросить… Значит, ваши люди орудовали в Касабланке? И теперь на бразильском полигоне… Для кого работал Люц? Почему мне ничего не было известно, хотя полигон, и Линстер, и все остальное там — моя епархия. Значит, вам я обязан… идиотским провалом операции…
— Не надо горячиться, — спокойно заметил гость. — К событиям на бразильском полигоне я лично не имел отношения, хотя прибыл к вам именно затем, чтобы уточнить кое-что в связи с этим прискорбным случаем. Касабланка — да… Но ведь тогда все задумано было иначе. Нам пришлось действовать, потому что ваши люди опоздали. Не так ли?
— Вам не кажется, что там вы перемудрили?
— Может быть… Впрочем, сначала мне представлялось, что та операция удалась…
— Она и удалась…
— Если бы… Сильно сомневаюсь…
Пэнки усмехнулся:
— Могу рассеять ваши сомнения. Как раз сегодня я получил подтверждение, что в Касабланке… не было блефа.
— Значит, и вы сомневались?
— Сомневался до сегодняшнего дня.
Гость покачал головой:
— Может быть, мы недооцениваем противника?.. Когда возникло подозрение, что Роулинг-Эспиноза не то, за что себя выдаёт, я взял его под постоянный контроль. Его близость к младшему Фигуранкайну затрудняла задачу. В конце концов мы нашли способ подбросить ему нечто такое, с чем он легко не расстался бы и с чем вообще расстаться трудно…
— Что это было? — нахмурился Пэнки.
— Несколько старинных золотых безделушек, взятых из одного известного собрания. В них подмонтировали кое-что… Он клюнул на приманку. Но дальше поступил иначе, чем мы предполагали. Он оставил эти вещицы на хранение в вашем лондонском банке. Мы опять потеряли его из вида, пока… не настигли в Касабланке… После этого наш «подарок» должен был бы до скончания века оставаться на Кэннон-стрит. Там он и лежал в секторе частных сейфов до начала декабря — почти полтора года. И вдруг неожиданно и довольно быстро «перепрыгнул» в Бразилию — на бразильский полигон.
— И что, по-вашему, это должно означать? — спросил Пэнки, извлекая из кармана коробочку с таблетками.
— Только одно: арендатор сейфа или его доверенное лицо в начале декабря появлялись на Кэннон-стрит, и директор Венус вернул депозит.
— Но это легко проверить. — Пэнки вытряхнул одну таблетку на ладонь и сунул под язык.
— Если бы директор Венус был жив… Вторые ключи от частных сейфов хранились у него… Там, в банке, работает один человек… Ну, вы понимаете… Он в курсе дела: сейчас оба ключа от этого сейфа на месте, сейф пуст. Содержимое изъято между первым четвергом и вторым воскресеньем декабря.
— Перед исчезновением Венуса?
— Да.
— А сам он не мог?
— Зачем? И потом — у него не было второго ключа.
— Задали вы мне снова загадку, — пробормотал Пэнки. — Только что избавился — и на тебе, опять… — Он закашлял, прижимая ладони к впалой груди.
— Вы, конечно, понимаете, что теперь мне придётся вплотную заняться бразильским полигоном, — сказал гость. — Последнее время там происходят странные вещи.
— Принимаю к сведению. — Пэнки снова закашлялся, — Поскольку моё согласие вам не требуется…
— Но я хочу, чтобы вы оценили мою лояльность и… не вздумали мне мешать.
— Там, вероятно, есть ваши люди.
— Мои люди есть повсюду. Тем не менее, о том, что произошло на бразильском полигоне, я хотел бы услышать от вас лично.
— Мне известно только, что Люц повёл себя там как ординарный террорист; захватил самолёт, заложников, кого-то расстрелял. Сотрудники полигона уничтожили его отряд. Я на их месте поступил бы так же.
— Он пытался оттуда связаться с вами?
— Пытался. Я тогда был в Лондоне. Через секретаря я подтвердил своё приказание. Но у него были ещё иные инструкции.
— Были. Он выполнил бы их, если бы не встретил сопротивления.
— Так на что рассчитывали организаторы этой авантюры, не поставив меня о ней в известность? Что там — спортивный лагерь для малолетних? Или пансион для несовершеннолетних девиц?
— А от вас не поступало указаний сопротивляться?
Пэнки развёл руками:
— Но это же глупо! Я послал его туда, я… И если бы никто не вмешивался… Нет, я считаю продолжение разговора бессмысленным, генерал.
Он сделал движение, чтобы встать.
— Не торопитесь, — быстро сказал гость, — и не надо волноваться. В нашем возрасте это вредно. У меня к вам ещё один, последний вопрос: что, по-вашему, могло случиться с деньгами, которые я лично передал директору Вену су в начале декабря? О них знали вы, я и директор Венус.
— Переадресую этот вопрос вам…
Гость молча поднял левую руку. На безымянном пальце сверкнул перстень с большим черным камнем. Пэнки прикрыл глаза:
— Формальное следствие?
— Нет-нет, — заверил гость, — всего лишь любопытство, которое… должно быть удовлетворено.
— Полагал, что деньги украл Венус…
— Полагали? А теперь?
Тяжкий вздох вырвался из впалой груди Пэнки.
— Вам известно, что японцы предоставляют большой заём?
— Да. Но это не снимает моего вопроса.
— Теперь не знаю… Если Венус побывал в ваших руках и вы не вырвали признания…
— К сожалению, не успели. Он предпочёл уйти сам.
— Все-таки сам?
— Да. Нам помешал Интерпол — люди Бриджмена.
— Забавно получается, Рунге. Вам помешал Бриджмен, мне…
Гость предостерегающе поднял руку. Пэнки покачал головой:
— Не буду называть других имён. До сих пор точно не знаю, на кого работал Люц. Подумайте, Рунге, мы все связаны общностью судьбы, замыслов, тайн; мы без конца планируем, контролируем, готовимся. Воскресили ритуалы, которые должны были бы облегчить выполнение нелёгких задач и функций, а на деле взаимная подозрительность, соперничество, зависть перечёркивают многие наши начинания. Мы возвели здание, которое грозит похоронить нас же под развалинами.
— Кое в чём вы, вероятно, правы, — помолчав, согласился гость, — и всё-таки главное не в этом. Внутри нашего сообщества появился враг — коварный и опасный. Он играет на наших слабостях.
— Агенты Москвы?
— Возможно…
— А вот Бриджмен винит инопланетян…
— Кто бы ни был, надо их найти и обезвредить… Это первоочередная задача всех нас. Кстати, чуть не забыл… Вы недавно ходатайствовали о приобщении Цезаря Фигуранкайна-младшего к рыцарской ложе «V». Пока ваше ходатайство отклонено. Придётся подождать. Возникли сомнения…
— Какие именно, вам неизвестно?
— Представьте, друг мой, пока — нет… Но, отключив все простейшие поверхностные связи и сосредоточившись на самых скрытых и глубинных, надеюсь добраться до сути… Тогда поставлю вас в известность. А сейчас — позвольте проститься.
— Может быть, останетесь ужинать… Рунге?
— Я никогда не ужинаю. Помните восточную мудрость? Ужин — врагу. Вот так… Прощайте, друг мой, точнее — до свидания.
Инге терпеливо ждала. Вестей от Стива все не было. Уже четвёртый месяц она в Гвадалахаре. Шейкуна привёз её в виллу «Лас Флорес» поздним дождливым вечером. Дверь отворила пожилая женщина в длинном чёрном платье, невысокая, худощавая, с очень резкими чертами смуглого лица и гладко зачёсанными седыми волосами. Инге подумала, что это сеньора Мариана, и действительно Шейкуна назвал её так, представляя Инге. Затем он вручил записку Стива и добавил, что сеньорину прислал хозяин. Седая женщина молча взяла записку, чуть заметно кивнула Инге и, даже не глянув в записку, негромко позвала:
— Мариэля!
Откуда-то появилась ещё одна женщина, тоже в тёмном, молодая и — как сразу оценила Инге — очень красивая.
Мариана велела провести сеньорину в комнаты для гостей. Мариэля кивнула Инге, но, как и Мариана, «не заметила» протянутой ей руки и молча повела Инге наверх.
В коридоре второго этажа она распахнула одну из дверей, включила свет, и Инге увидела небольшую, очень уютную комнатку с голубыми стенами, голубой обивкой мебели и голубыми шторами, заслонявшими окна и дверь на балкон.
— Гардероб в комнате направо, — сказала по-английски Мариэля, — ванная — налево. Где сеньорина пожелает ужинать?
Инге про себя отметила, что голос у Мариэли, несмотря на подчёркнутую сухость тона, очень приятный.
— Спасибо, — ответила Инге, переступая порог. — Я не хочу ужинать. Говорите по-испански, — добавила она, — я понимаю…
— Значит, принесу ужин сюда, — резюмировала Мариэля, переходя на испанский, и вышла, притворив за собой дверь раньше, чем Инге успела возразить.
Так началась её жизнь в доме Стива. Первое время Инге, ещё не окрепшая после болезни и операции, спускалась вниз лишь к обеду да изредка выходила в сад, если проглядывало солнце. Завтрак и ужин Мариэля приносила ей наверх. Обедала Инге вначале тоже в одиночестве в большой столовой первого этажа, отделанной тёмным дубом. Одну из стен тут занимал бар со множеством бутылок, графинов, фужеров и рюмок. Некоторые бутылки были неполными, и за десертом Инге представляла себе, как Стив орудовал у бара в такие же туманные дни и в долгие вечера, составляя замысловатые коктейли… Сама она решительно отказывалась и от коктейлей, и от терпкого мексиканского вина, стараясь соблюдать диету, о которой твердили врачи в лондонской клинике. Впрочем, обедать в одиночестве в большой столовой Инге вскоре перестала. Узнав, что остальные обитатели «Лас Флорес» в это самое время обедают в кухне, Инге захватила тарелочку с недоеденным куриным паштетом, спустилась в кухню и, пожелав всем приятного аппетита, устроилась на свободном стуле возле кухонного стола, накрытого пёстрой домотканой скатертью. Мариана и Мариэля не выразили удивления и не стали возражать, а старый Пако одобрительно крякнул в седые усы. С того дня они всегда обедали вместе, а потом, когда Инге совсем окрепла, стали вместе завтракать и ужинать. Тем не менее, несмотря на попытки Инге сблизиться с ними, они продолжали оставаться на разных полюсах. На одном была Инге с её одиночеством и тоской, которую пыталась скрыть даже от себя, на другом они все — и Мариана, и Мариэля, и Пако… У них был свой особый мир с их делами и заботами, куда они не допускали Инге. А её собственный мир, в котором она чувствовала себя такой потерянной, вовсе не интересовал их.
Узнав, что Феликс Крукс возвратился в Нью-Йорк, Пэнки приказал секретарю немедленно соединить его с адвокатом. Однако в конторе — на тридцать восьмом этаже башни Эмпайра — Крукса не оказалось.
— Господин Крукс болен, находится у себя дома, — доложил через минуту секретарь.
— Так позвоните домой.
— Домашний телефон не отвечает.
— Звоните, черт побери, пока кто-нибудь не поднимет трубку.
Лишь спустя час яйцеголовый секретарь сообщил, что Крукс у телефона.
Пэнки схватил трубку:
— Феликс?
— Эт-то я… — послышалось в ответ.
— С благополучным возвращением. Какие новости?
— Я б-болен.
— Что-нибудь серьёзное? Почему заикаетесь?
— Н-ничего особенного. Н-нервное.
— Тогда приезжайте, нам надо поговорить.
— С-сейчас никак не м-могу.
— Хотите, приеду к вам?
— Н-не хочу…
Пэнки в недоумении опустил трубку: «С Феликсом определённо что-то случилось. Он никогда не вёл себя так».
В трубке послышался шелест, Пэнки снова приблизил её к уху. С трудом разбирал бормотание Крукса:
— В-вы не с-сердитесь, Алоиз. Д-доктор сказал: п-полный покой д-ва—три д-дня.
— Сделаем так, — решил Пэнки, — сегодня четверг, встретимся в воскресенье. Сможете — приезжайте ко мне, или я навещу вас дома.
— К-куда к вам? — простонала трубка.
— Тоже домой. Живу в Квинсе, на берегу океана.
— 3-знаю…
— Значит, у меня. Когда вас ждать?
— В в-воскресенье? П-попозже…
— Договорились! В воскресенье, в четыре после полудня. Поправляйтесь, Феликс.
Пэнки швырнул трубку на аппарат и потянулся за лекарством. «Крукс тоже сдаёт… Впрочем, понятно, лет ему ненамного меньше, чем мне. Напрасно уговорил его ехать. Ничего он, конечно, не сделал… Всем, ну абсолютно всем надо заниматься самому».
В воскресенье после полудня мистер Алоиз Пэнки прохаживался в палисаднике перед своим домом, когда за решётчатой оградой затормозила машина Крукса. Шаркая по гравию, Пэнки направился к калитке. Крукс уже вылезал из машины. Вид адвоката поразил Пэнки. Крукс сильно похудел, кожа на лице имела нездоровый землисто-серый оттенок, щеки обвисли. Он опирался на палку и едва ответил на рукопожатие. Глаза его тревожно бегали по сторонам; он избегал встречаться взглядом с Пэнки. От подвижного розовощёкого сангвиника-толстяка Феликса ничего не осталось.
Войдя в палисадник, он остановился, поджидая, пока Пэнки закроет калитку. Ни яркая зелень газонов, ни куртины зимних цветов и вечнозелёных кустарников, ни сам коттедж, напоминающий старинный замок, с узкими окнами-бойницами и готическими башенками на высокой крыше, не привлекли его внимания.
— Там за домом у меня ещё сад и причал на берегу, — сказал Пэнки, справившись наконец с замком калитки, — и ещё, — он старчески пожевал бледными губами, — и ещё кое-что…
Крукс кивнул равнодушно.
Они прошли в дом. В большом мрачноватом холле, украшенном рыцарскими доспехами и старинным оружием, молчаливый широкоплечий атлет с бесцветными волосами помог Круксу раздеться. Потом, когда они с Пэнки устроились в креслах у горящего камина в кабинете, другой атлет — бритоголовый — принёс поднос с кофе, фруктами и бутылкой французского коньяка. Поставив поднос на низкий мраморный столик, он молча удалился.
Пэнки откинулся в кресле и, протянув худые ноги в меховых домашних туфлях к каминной решётке, прикрыл глаза.
— Люблю огонь настоящего камина, особенно зимой, — сказал он со вздохом, — никакая электроника не заменит тепла и аромата горящих дубовых поленьев.
Крукс не ответил. Пэнки глянул на него из-под полуопущенных век. Взгляд адвоката тревожно бегал по кабинету. От внимания Пэнки не укрылось, что Феликс вздрогнул, заметив фигуру рыцаря в полном боевом облачении, которая поблёскивала в полумраке между книжными шкафами.
— Ну расскажите же, Феликс, о вашей поездке, — сказал Пэнки, выпрямляясь и протягивая руку к бутылке с коньяком. — Как там Цезарь и прекрасная Райя, что у них нового, кого ещё вам удалось повидать?
— Нет-нет, мне не н-наливайте, — Крукс прикрыл рюмку дрожащей рукой. — Мне теперь н-нельзя…
— Побойтесь бога, Феликс, это французский коньяк экстра-класса. Вы такой не часто пробовали. Уберите руку.
Не обращая внимания на вялое сопротивление Крукса, Пэнки налил коньяк в обе рюмки.
— Такой коньяк никогда и никому не противопоказан, — продолжал он. — Подогрейте рюмку в ладони, Феликс, и выпьем за ваше здоровье. Ну, а теперь рассказывайте.
— Как мы условились, я п-побывал в Сингапуре, потом в Рангуне и н-на Цейлоне. Сначала в К-Коломбо, потом в К-Канди у Цезаря.
— Ну и?..
— Понимаете, Алоиз… В Сингапуре я н-ничего не добился. Там они п-передрались и сейчас сидят тихо. К-кажется, клан Ангбинхоай понёс большие потери. Говорят, что звезды перестали б-благоприятствовать им…
— Слышал такое и в Японии… — кивнул Пэнки.
— Им д-действительно не везёт последнее время, — продолжал Крукс. — Совсем н-недавно, когда я был в Сингапуре, п-полиция накрыла ночью на кладбище человек двести во время посвящения в члены мафии. Это случилось километрах в сорока от города Жонхор-Бару на юге Малайзии. Они там пили к-кровь петуха, клялись в верности своим боссам… Среди арестованных было человек с-сорок сингапурцев, в том числе те, с кем мне предстояло встретиться. Если «империя» по-прежнему заинтересована в крупных партиях наркотиков, Алоиз…
— Не только «империя», но и вы, милейший, как один из наших видных акционеров, — резко заметил Пэнки.
— Если «империя» по-прежнему заинтересована, — повысил голос Крукс, — я бы рекомендовал прекратить п-по-пытки монополизировать скупку в «золотом треугольнике». Интерпол вплотную занялся в-всем районом на стыке границ Таиланда, Бирмы и Лаоса. Производство опиума там свёртывается. Сейчас более п-перспективен район «золотого полумесяца» на северо-западе Пакистана, а ещё — Колумбия…
— Мы думаем об этом, — заметил Пэнки. — Цены на героин растут; если действовать умно, это неиссякаемая золотая жила… А все потуги Интерпола — не более чем попытка тушить огромный лесной пожар ручными огнетушителями.
— Н-ну, в Юго-Восточной Азии сейчас это в-выглядит несколько иначе, — возразил Крукс.
— Там «чёрные боссы» в чём-то ошиблись, Феликс.
— Или кто-то основательно п-помог полиции, Алоиз.
Пэнки махнул рукой:
— Оставим сингапурские дела. Что слышно у Цезаря?
Крукс вздрогнул и отвёл глаза.
— Там в-все в порядке, пока…
— Сколько времени вы у него пробыли?
— Ч-четыре дня.
— Значит, в главном вы не преуспели?
— В-в главном?
— Вы же поняли!
Землистые щеки Крукса порозовели.
— П-п-послушайте, Алоиз, — начал он дрожащим голосом, — оставим эту тему раз и навсегда… П-поймите теперь м-меня. Навсегда! Этот человек, кем бы он ни был, м-мёртв… М-мёртв…
— Здесь очень хорошая звукоизоляция, — спокойно заметил Пэнки, — и всё-таки попрошу не кричать. Объясните, в чём дело.
— М-мёртв, — повторил Крукс совсем тихо. — Это так же очевидно, как и то, что я в-вижу вас сейчас живым. И оставим его п-прах в п-покое.
— Вашим людям удалось открыть гроб? — помолчав, спросил Пэнки.
Крукс вздрогнул и молча кивнул.
— И в гробу находилось именно его тело?.. Вы опознали?
Крукс застучал зубами и весь затрясся. Он трясся каждым мускулом по отдельности, и у Пэнки мелькнула странная мысль, что Феликс может рассыпаться.
— Ну-ну, успокойтесь, — Пэнки плеснул коньяка в его рюмку, — вот выпейте, ну же!
Он почти силой заставил Крукса проглотить коньяк.
— Что это с вами, Феликс? Вам действительно надо лечиться.
— Да, — пробормотал Крукс, вытирая ладонью со лба обильно выступивший пот. — Через н-неделю уеду в Швейцарию. В санаторий.
Наступило долгое молчание.
— Может быть, выйдем, пройдёмся немного, — предложил Пэнки. — Подышим ветром, и покажу вам мой сад.
Крукс молча поднялся, опираясь на палку.
Они прошли в холл, и бритоголовый помог им одеться. Потом он молча распахнул парадную дверь. Они вышли наружу и, обогнув коттедж по гравийной дорожке, очутились в большом саду. Сквозь сплетения голых ветвей просвечивало темнеющее вечернее небо. С востока из-за деревьев доносился глухой гул прибоя. Над океаном темнели гряды облаков. Их вершины ещё были окрашены в алые тона заходящим солнцем.
— Пройдём туда. — Пэнки махнул рукой в глубь сада.
Шли медленно. Молчали. Крукс часто останавливался перевести дыхание.
— Тут у меня кладбище, — сказал вдруг Пэнки, мельком взглянув на своего спутника. Крукс замер на месте:
— К-какое ещё к-кладбище?
— Не пугайтесь. Политическое… Идёмте покажу. Да не упирайтесь вы, Феликс.
Они вышли на открытое пространство, окружённое тёмными свечами кипарисов. Крукс снова остановился.
Белые мраморные кресты, ряды каменных надгробий, между ними посыпанные красноватым гравием дорожки.
Пэнки взял Крукса под руку, подвёл к первому ряду могил. Указал на надписи.
— Читайте!
На гранитной плите темнела надпись крупными буквами. «Восточная Германия» и дата «1945 год», на соседней плите — «Польша», потом «Венгрия», «Чехия», «Словакия», «Румыния»…
— Там дальше — «Китай», потом «Северная Корея». — Пэнки водил по воздуху рукой, затянутой в коричневую перчатку. — Эта белая сломанная колонна в центре — «Россия». Она была первой — пятьдесят восемь лет назад. А вон там — «Куба» — последняя пока… Вы не удивляйтесь, Феликс, моё хобби… Хороню то, что уничтожил мировой коммунизм.
— А это з-зачем? — Крукс указал на яму, напоминающую небольшую свежеотрытую могилу. — Для кого?
По бледным губам Пэнки скользнула усмешка.
— Здесь произошло чудо воскрешения, Феликс, Тут была могила Чили.
— Н-надо её зарыть тогда.
— Да-да, конечно, но там… ещё не все утвердилось. Подождём немного…
— А в действительности п-под этими н-надгробиями… ничего нет? — помолчав, спросил Крукс.
Пэнки пожевал губами:
— Почему нет… Символы… Под этим камнем — высшие ордена рейха; тут, — он указал на одно из надгробий, — мы закопали моего любимого пса, вон там спит вечным сном кот моей экономки — его как раз тогда раздавило машиной… Ну и так далее…
— Не п-предполагал, — сказал Крукс, — просто не мог бы п-предположить такое, — он покачал головой. — Это ваше к-кладбище, наверно, единственное на Земле…
— М-да, вероятно. — Пэнки приподнял воротник пальто. — Идёмте, однако, становится холодно.
Они направились к дому.
— Поздно уже. Я, п-пожалуй, поеду. — Крукс остановился и первый раз глянул прямо в глаза Пэнки.
— Оставайтесь ужинать.
— Нет, п-поеду, Алоиз.
— Ну, поезжайте… Только, Феликс, всё-таки последний вопрос. Вы мне так и не ответили тогда… Вы действительно… опознали его?
Лицо Крукса словно окаменело. Потом губы его задрожали, и он резко повернулся, чтобы уйти. Пэнки успел поймать его за рукав:
— Подождите, куда же вы?
Крукс с неожиданной силой вырвал руку:
— Не п-прикасайтесь ко мне. Вы — дьявол! Истинный дьявол в человеческом облике. Б-будьте вы прокляты! П-про-кляты, черт вас п-побери!
Он торопливо заковылял по дорожке. Потом вдруг остановился и оглянулся. Пэнки направился к нему и вдруг увидел, что лицо Крукса залито слезами. Они в два ручья бежали по бледным щекам, и он слизывал их с губ кончиком языка.
— Феликс… — начал Пэнки.
— Будьте п-прокляты, — повторил Крукс, всхлипывая, — и я теперь… проклят… Да, да и да… Я опознал его, опознал…
Он опять побежал, припадая на одну ногу, и исчез за углом коттеджа. Резко хлопнула калитка, послышался шорох отъезжающей машины.
Пэнки не пошёл домой. Некоторое время он в глубокой задумчивости бродил в темноте по дорожкам своего сада. Странные мысли возникали в глубинах памяти. Давно прожитое и давно похороненное… Всю жизнь один… Всю долгую жизнь… И вот теперь даже Феликс, с которым их связывала не дружба, нет, но многие годы совместных усилий… Можно считать, что Феликс выбыл навсегда. Если даже он возвратится из Швейцарии, они не встретятся больше… Нет… Никогда не встретятся.
Уже направляясь к дому, Пэнки вдруг вспомнил последние слова Крукса. Значит, опасения были напрасными. Тот человек больше не помешает. Это укрепляло надежду на полную власть над Цезарем…
Он покачал головой. Странно, даже эта мысль сейчас не приносила облегчения.
В холле, вопреки обыкновению, никого не было. Пэнки хотел позвонить, но раздумал. Сам разделся и, положив пальто, шарф и шляпу в одно из кресел, прошёл к себе в кабинет.
Камин догорал. Багровые отсветы тлеющих углей отражались в рыцарских доспехах и стёклах книжных шкафов.
Пэнки протянул руку, чтобы включить люстру под потолком, и замер. В кабинете кто-то был. Чья-то голова торчала над спинкой кресла, придвинутого к камину.
— Кто здесь? — резко спросил Пэнки, отступая к двери.
— Ах это вы, — послышался странно знакомый голос. — Признаться, заждался. Нет-нет, не включайте, так гораздо уютнее.
Человек в кресле повернулся, угли в камине вспыхнули, и Пэнки узнал гостя.
— Вы? — произнёс он с удивлением. — Но как вы оказались тут и почему не предупредили, господин…
— Нет-нет, не называйте меня, — быстро перебил гость. — Побеседуем безымённо. Тем более что за этой дубовой обшивкой стен… Ну, вы поняли… Моя обязанность — быть подозрительным… А что касается ваших вопросов — меня провёл сюда ваш «ангел-хранитель», который знает меня так же хорошо, как и вы. Он даже сказал, что вы гуляете в саду с вашим другом. А не известил о приезде я лишь потому, что хотел сделать вам сюрприз. Вы ведь довольны, не так ли?
— Я польщён, ваше превосходительство.
— Ну к чему это… Я же просил… Если вам предпочтительна какая-то форма обращения, можете называть меня… например, Рунге… Да вы присаживайтесь, пожалуйста, что же вы стоите в своём собственном кабинете.
— С вашего разрешения, я всё-таки включу один из торшеров, — сказал Пэнки, — не люблю темноты, а камин угасает.
Он щёлкнул выключателем. Засветился торшер в дальнем углу кабинета. Пэнки прошёл к камину, сел в свободное кресло напротив гостя. Тот отодвинулся немного вместе с креслом. Надел очки. Лицо его оставалось в тени. Только большие дымчатые стекла поблёскивали под высоким лбом.
Пэнки молча ждал, устремив на гостя свой немигающий взгляд.
— Знаете, а вы ведь постарели, — сказал вдруг тот. — Заботы — они иссушают и тело, и ум.
— Чего не скажешь о вас, — заметил Пэнки, не отводя взгляда от лица гостя. — Словно мы никогда и не учились вместе… Я где-то читал, что человек начинает стареть с тридцатилетнего возраста. После тридцати мозг постепенно атрофируется — каждые сутки теряется несколько тысяч нейронов. Поэтому с возрастом ослабевает память… Я, например, никак не могу вспомнить, когда мы с вами…
— С возрастом наша память становится активной, — снова перебил гость. — Она все более попадает под контроль сознания. Хранит лишь то, что необходимо. У молодых там, — он постучал себя согнутым пальцем по виску, — слишком много бесполезной информации. Поэтому нам с вами следует отключить все простейшие поверхностные связи и сосредоточиться на самых скрытых и глубинных. И тогда…
Он устремил на Пэнки пристальный взгляд поверх очков.
— Что же тогда?
— Тогда мы не будем совершать роковых ошибок или хотя бы сведём их к минимуму.
— Роковые ошибки начинаются там, где теряется чувство меры в контроле, — резко возразил Пэнки, — где контроль превращается в самоцель, в панацею, где лица, казалось, облачённые высшим доверием, вынуждены быть постоянно начеку, чтобы их планов и операций не нарушил… контроль.
— Система придумана не нами, и не только это…
Пэнки яростно ударил высохшей рукой по кожаной обивке кресла:
— А кем доведена до абсурда? Я давно хочу спросить… Значит, ваши люди орудовали в Касабланке? И теперь на бразильском полигоне… Для кого работал Люц? Почему мне ничего не было известно, хотя полигон, и Линстер, и все остальное там — моя епархия. Значит, вам я обязан… идиотским провалом операции…
— Не надо горячиться, — спокойно заметил гость. — К событиям на бразильском полигоне я лично не имел отношения, хотя прибыл к вам именно затем, чтобы уточнить кое-что в связи с этим прискорбным случаем. Касабланка — да… Но ведь тогда все задумано было иначе. Нам пришлось действовать, потому что ваши люди опоздали. Не так ли?
— Вам не кажется, что там вы перемудрили?
— Может быть… Впрочем, сначала мне представлялось, что та операция удалась…
— Она и удалась…
— Если бы… Сильно сомневаюсь…
Пэнки усмехнулся:
— Могу рассеять ваши сомнения. Как раз сегодня я получил подтверждение, что в Касабланке… не было блефа.
— Значит, и вы сомневались?
— Сомневался до сегодняшнего дня.
Гость покачал головой:
— Может быть, мы недооцениваем противника?.. Когда возникло подозрение, что Роулинг-Эспиноза не то, за что себя выдаёт, я взял его под постоянный контроль. Его близость к младшему Фигуранкайну затрудняла задачу. В конце концов мы нашли способ подбросить ему нечто такое, с чем он легко не расстался бы и с чем вообще расстаться трудно…
— Что это было? — нахмурился Пэнки.
— Несколько старинных золотых безделушек, взятых из одного известного собрания. В них подмонтировали кое-что… Он клюнул на приманку. Но дальше поступил иначе, чем мы предполагали. Он оставил эти вещицы на хранение в вашем лондонском банке. Мы опять потеряли его из вида, пока… не настигли в Касабланке… После этого наш «подарок» должен был бы до скончания века оставаться на Кэннон-стрит. Там он и лежал в секторе частных сейфов до начала декабря — почти полтора года. И вдруг неожиданно и довольно быстро «перепрыгнул» в Бразилию — на бразильский полигон.
— И что, по-вашему, это должно означать? — спросил Пэнки, извлекая из кармана коробочку с таблетками.
— Только одно: арендатор сейфа или его доверенное лицо в начале декабря появлялись на Кэннон-стрит, и директор Венус вернул депозит.
— Но это легко проверить. — Пэнки вытряхнул одну таблетку на ладонь и сунул под язык.
— Если бы директор Венус был жив… Вторые ключи от частных сейфов хранились у него… Там, в банке, работает один человек… Ну, вы понимаете… Он в курсе дела: сейчас оба ключа от этого сейфа на месте, сейф пуст. Содержимое изъято между первым четвергом и вторым воскресеньем декабря.
— Перед исчезновением Венуса?
— Да.
— А сам он не мог?
— Зачем? И потом — у него не было второго ключа.
— Задали вы мне снова загадку, — пробормотал Пэнки. — Только что избавился — и на тебе, опять… — Он закашлял, прижимая ладони к впалой груди.
— Вы, конечно, понимаете, что теперь мне придётся вплотную заняться бразильским полигоном, — сказал гость. — Последнее время там происходят странные вещи.
— Принимаю к сведению. — Пэнки снова закашлялся, — Поскольку моё согласие вам не требуется…
— Но я хочу, чтобы вы оценили мою лояльность и… не вздумали мне мешать.
— Там, вероятно, есть ваши люди.
— Мои люди есть повсюду. Тем не менее, о том, что произошло на бразильском полигоне, я хотел бы услышать от вас лично.
— Мне известно только, что Люц повёл себя там как ординарный террорист; захватил самолёт, заложников, кого-то расстрелял. Сотрудники полигона уничтожили его отряд. Я на их месте поступил бы так же.
— Он пытался оттуда связаться с вами?
— Пытался. Я тогда был в Лондоне. Через секретаря я подтвердил своё приказание. Но у него были ещё иные инструкции.
— Были. Он выполнил бы их, если бы не встретил сопротивления.
— Так на что рассчитывали организаторы этой авантюры, не поставив меня о ней в известность? Что там — спортивный лагерь для малолетних? Или пансион для несовершеннолетних девиц?
— А от вас не поступало указаний сопротивляться?
Пэнки развёл руками:
— Но это же глупо! Я послал его туда, я… И если бы никто не вмешивался… Нет, я считаю продолжение разговора бессмысленным, генерал.
Он сделал движение, чтобы встать.
— Не торопитесь, — быстро сказал гость, — и не надо волноваться. В нашем возрасте это вредно. У меня к вам ещё один, последний вопрос: что, по-вашему, могло случиться с деньгами, которые я лично передал директору Вену су в начале декабря? О них знали вы, я и директор Венус.
— Переадресую этот вопрос вам…
Гость молча поднял левую руку. На безымянном пальце сверкнул перстень с большим черным камнем. Пэнки прикрыл глаза:
— Формальное следствие?
— Нет-нет, — заверил гость, — всего лишь любопытство, которое… должно быть удовлетворено.
— Полагал, что деньги украл Венус…
— Полагали? А теперь?
Тяжкий вздох вырвался из впалой груди Пэнки.
— Вам известно, что японцы предоставляют большой заём?
— Да. Но это не снимает моего вопроса.
— Теперь не знаю… Если Венус побывал в ваших руках и вы не вырвали признания…
— К сожалению, не успели. Он предпочёл уйти сам.
— Все-таки сам?
— Да. Нам помешал Интерпол — люди Бриджмена.
— Забавно получается, Рунге. Вам помешал Бриджмен, мне…
Гость предостерегающе поднял руку. Пэнки покачал головой:
— Не буду называть других имён. До сих пор точно не знаю, на кого работал Люц. Подумайте, Рунге, мы все связаны общностью судьбы, замыслов, тайн; мы без конца планируем, контролируем, готовимся. Воскресили ритуалы, которые должны были бы облегчить выполнение нелёгких задач и функций, а на деле взаимная подозрительность, соперничество, зависть перечёркивают многие наши начинания. Мы возвели здание, которое грозит похоронить нас же под развалинами.
— Кое в чём вы, вероятно, правы, — помолчав, согласился гость, — и всё-таки главное не в этом. Внутри нашего сообщества появился враг — коварный и опасный. Он играет на наших слабостях.
— Агенты Москвы?
— Возможно…
— А вот Бриджмен винит инопланетян…
— Кто бы ни был, надо их найти и обезвредить… Это первоочередная задача всех нас. Кстати, чуть не забыл… Вы недавно ходатайствовали о приобщении Цезаря Фигуранкайна-младшего к рыцарской ложе «V». Пока ваше ходатайство отклонено. Придётся подождать. Возникли сомнения…
— Какие именно, вам неизвестно?
— Представьте, друг мой, пока — нет… Но, отключив все простейшие поверхностные связи и сосредоточившись на самых скрытых и глубинных, надеюсь добраться до сути… Тогда поставлю вас в известность. А сейчас — позвольте проститься.
— Может быть, останетесь ужинать… Рунге?
— Я никогда не ужинаю. Помните восточную мудрость? Ужин — врагу. Вот так… Прощайте, друг мой, точнее — до свидания.
Инге терпеливо ждала. Вестей от Стива все не было. Уже четвёртый месяц она в Гвадалахаре. Шейкуна привёз её в виллу «Лас Флорес» поздним дождливым вечером. Дверь отворила пожилая женщина в длинном чёрном платье, невысокая, худощавая, с очень резкими чертами смуглого лица и гладко зачёсанными седыми волосами. Инге подумала, что это сеньора Мариана, и действительно Шейкуна назвал её так, представляя Инге. Затем он вручил записку Стива и добавил, что сеньорину прислал хозяин. Седая женщина молча взяла записку, чуть заметно кивнула Инге и, даже не глянув в записку, негромко позвала:
— Мариэля!
Откуда-то появилась ещё одна женщина, тоже в тёмном, молодая и — как сразу оценила Инге — очень красивая.
Мариана велела провести сеньорину в комнаты для гостей. Мариэля кивнула Инге, но, как и Мариана, «не заметила» протянутой ей руки и молча повела Инге наверх.
В коридоре второго этажа она распахнула одну из дверей, включила свет, и Инге увидела небольшую, очень уютную комнатку с голубыми стенами, голубой обивкой мебели и голубыми шторами, заслонявшими окна и дверь на балкон.
— Гардероб в комнате направо, — сказала по-английски Мариэля, — ванная — налево. Где сеньорина пожелает ужинать?
Инге про себя отметила, что голос у Мариэли, несмотря на подчёркнутую сухость тона, очень приятный.
— Спасибо, — ответила Инге, переступая порог. — Я не хочу ужинать. Говорите по-испански, — добавила она, — я понимаю…
— Значит, принесу ужин сюда, — резюмировала Мариэля, переходя на испанский, и вышла, притворив за собой дверь раньше, чем Инге успела возразить.
Так началась её жизнь в доме Стива. Первое время Инге, ещё не окрепшая после болезни и операции, спускалась вниз лишь к обеду да изредка выходила в сад, если проглядывало солнце. Завтрак и ужин Мариэля приносила ей наверх. Обедала Инге вначале тоже в одиночестве в большой столовой первого этажа, отделанной тёмным дубом. Одну из стен тут занимал бар со множеством бутылок, графинов, фужеров и рюмок. Некоторые бутылки были неполными, и за десертом Инге представляла себе, как Стив орудовал у бара в такие же туманные дни и в долгие вечера, составляя замысловатые коктейли… Сама она решительно отказывалась и от коктейлей, и от терпкого мексиканского вина, стараясь соблюдать диету, о которой твердили врачи в лондонской клинике. Впрочем, обедать в одиночестве в большой столовой Инге вскоре перестала. Узнав, что остальные обитатели «Лас Флорес» в это самое время обедают в кухне, Инге захватила тарелочку с недоеденным куриным паштетом, спустилась в кухню и, пожелав всем приятного аппетита, устроилась на свободном стуле возле кухонного стола, накрытого пёстрой домотканой скатертью. Мариана и Мариэля не выразили удивления и не стали возражать, а старый Пако одобрительно крякнул в седые усы. С того дня они всегда обедали вместе, а потом, когда Инге совсем окрепла, стали вместе завтракать и ужинать. Тем не менее, несмотря на попытки Инге сблизиться с ними, они продолжали оставаться на разных полюсах. На одном была Инге с её одиночеством и тоской, которую пыталась скрыть даже от себя, на другом они все — и Мариана, и Мариэля, и Пако… У них был свой особый мир с их делами и заботами, куда они не допускали Инге. А её собственный мир, в котором она чувствовала себя такой потерянной, вовсе не интересовал их.